Аполлон Григорьев
Листки из рукописи скитающегося софиста
----------------------------------------------------------------------------
Аполлон Григорьев. Воспоминания
Издание подготовил Б. Ф. Егоров
Серия "Литературные памятники"
Л., "Наука", 1980
----------------------------------------------------------------------------
ХХ
Я вышел из дому в шесть часов и уж конечно не с тем намерением, чтобы
прямо явиться туда: избави боже! Взял извозчика и отправился в Знаменский
переулок. {1} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Руки ваши горячи - а сердце холодно". Да! может быть, это и правда:
молод и стар в одно и то же время, моею теперешнею жизнию я догоняю только
жизнь духа, которая ушла уже далеко, далеко. Все что я ни чувствую - я уже
все это перечувствовал давно жизнью снов, жизнью воображения. Все это
я знаю наизусть - и вот что скучно. Измученный лихорадочною жизнию
снов, я приношу в жизнь действительную одно утомление и скуку.
В половине девятого я был там. Первый вопрос Нины: {2} "Вы одни?"...
Меня обдало холодом, страшным холодом. Я солгал, разумеется, сказавши, что
заезжал к Кав<елин>у и что он нынче быть никак не может; я не сделал этого -
но отчего? Неужели от мелкой ревности? а ведь почти так, если не хуже. Ее
вопрос сделал меня глупым на целый вечер... Если я ошибся? если я для нее то
же, что Кав<ели>н? Если это страдание, эта болезнь внутренняя, которая
грызет ее, - не мое создание?.. Но тогда к чему же все наши странные
разговоры, в которых недоставало только ясно сказанного слова признания?
Faut-il que je sois dupe?.. {Суждено ли мне быть обманутым? (франц.).}
Наехало много народу, - весь почти этот круг, которому я так страшно
чужд, в котором так возмутительно ложно мое положение. Что общего между ними
и мною? Все общее основано на обмане, на ожидании от меня чего-то в их
роде... Боже мой! кто бы заставил меня выносить это положение клиентства,
если бы, подвергаясь всевозможному нравственному унижению, я не надеялся на
несколько минут разговора с нею?.. Еще одно: зачем дано мне видеть все это,
зачем во мне нет Suffisance?.. {самодовольства (франц.).} Я сам знаю, что я
становлюсь невыносим моей хандрою, моей гордой неловкостью, всем, всем. -
Vous etes bien triste aujourd'hui, {Вы сегодня очень печальны (франц.).} -
заметила мне Лидия. {3} "Comme a l'ordmaire"... {Как всегда (франц.).}
Приехал Щепин {4} - и начался музыкальный вечер, т. е. Нина, бледная и
расстроенная, села за климперкастен, {5} а Щепин со скрипкой поместился
подле нее. Мне это было невыносимо смешно и досадно, досадно на всю эту
комедию, в которой такое искреннее участие принимали Матушка {6} и Никита,
{7} - досадно на нее, что в ней есть жалкое самолюбие, досадно на себя за
то, что мне досадно. Я стал [против нее] у печки и смотрел на нее прямо, с
самою злою иронией. Лидия подошла ко мне и попросила перейти на другое
место; я стал у двери. Началось: интродукция дуэта Осборна и Берио прошла
благополучно, но в вариациях она сбилась. Я не мог удержаться от невольной
улыбки, которую мать, кажется, заметила, к несчастию, - да и в самом деле,
это было не только невыносимо, но даже неприлично... Когда она кончила - и
совершенно смущенная ушла в другую комнату, мне было нисколько не жаль ее.
Потом она воротилась, и я начал смеяться над ее смущением: Non! се n'est pas
de pareils triumphes qu'il Vous faut... Laissez les a m-lle Aslanovitsch...
{Нет! не такие триумфы нужны вам... Оставьте их мадемуазели Аслановнч...
(франц.).} Все остальное время вечера прошло благополучно. Только за ужином
мне было по обыкновению гадко и неловко до невозможности: я сидел подле
Никиты Ивановича и должен был рассуждать о чем-то - когда мне, право, было
не до рассуждений, - когда мне было все гадко и ненавистно, кроме этой
женщины, которую люблю я страстью бешеной собаки.
Дядя {8} еще не спал, когда я воротился домой, потому что недавно
приехал из клуба, и мы говорили с ним долго, только не об этом вечере, о
котором сказал я слова два, не больше, а об моих семейственных отношениях.
Это наш вечный разговор...
Чем все это кончится?
Мне хотелось, глубоко хотелось молиться, но кому - и об чем? Fatum
{Судьба, фатум (лат.).} - одно Fatum, которое опутало меня какими-то
безысходными сетями, которое с такою страшною постепенностию вело меня к
этому состоянию трагической иронии. {9} Да! религия моя, как и религия
целого современного общества, - просто религия Одина, {10} религия борьбы с
сознанием падения, религия страдания беспредельного, стремления бесцельною
во имя человеческого благородства и величия.
XXI
Образчик цеховой деликатности. {11} Когда я зашел нынче к m-me Ksch
после обеда - там был Н. И. {12} Между прочим, он спросил меня: званы вы к
Крюкову? - нет! "Да! ведь я и забыл - что он держится аристократических
убеждений - и у него только профессора"... Что было отвечать на это?.. Не
знаю - по крайней мере, я не сказал того, что вчера Крюков звал меня обедать
и я не поехал... Теперь вопрос: на чем основано мое отношение с К<рыловым>?
Не принимают ли меня par grace {из милости (франц.).}? Нина не совсем
здорова - при мне приезжал доктор Брок. Я ушел скоро.
XXII
Нынче был день рождения Любовь Ф<едоровн>ы: поутру я, как следует, был
с поздравлением. "Что же вечерком-то - я чай, будете?" - Как же-с.
По обыкновению - бездна народу, весь круг цеховых. {13} Я пришел
поздно, в половине девятого, но все не позже К<авелин>а. Нина села, как это
бывает часто, на козетке в спальне. Забавнее всего то, что когда человек
что-нибудь знает за собою, ему кажется, что и все это непременно знают.
К<авелин> говорит с ней свободно, садится подле нее и не отходит целый вечер
- а я с каждым днем глупею и глупею до невыносимости. Какими-то тактическими
маневрами я наконец пробрался туда и стал против нее, стараясь придать
своему положению и тону как можно более равнодушия и спокойствия. Мы
говорили о вздоре, между прочим об Koat-ven - Сю; и но что с нею? ее так
видимо грызет глубокое, невыносимое страдание. Приехал К<авелин>: так
свободен, так непринужден, так умен... Поговоря несколько минут с m-me
Korsch, он перешел к нам и очень спокойно сел против нее. Потом он почти
заставил ее пересесть на свое место, как более далекое от окна: отчего же я
не догадался об этом прежде?.. Для чего я так глупо создан, что не могу
совладеть с тяготящею меня хандрою?.. Софья Кум<анин>а беспрестанно говорила
со мною, и я почти молчал, как идиот, - и это положение вольной и вместе
невольной глупости было мне до бесконечности тяжко. Да - я сказал раз и
повторю теперь, что только две вещи - гений и богатство могли бы закрыть,
сделать сносною уродливость моего характера... Скучать оттого, что имеешь
что-нибудь, - c'est comme il faut du moins, {это прилично, по крайней мере
(франц.).} но скучать и хандрить от чувства ложности своего положения, но
знать это, но думать, что другие, что, наконец, эта женщина знает это, -
боже мой - это невыносимо. Моя страсть к ней дошла до последней степени
самоотречения, и она никогда не узнает и не должна узнать об этом... Я
ненавижу каждого, кто подойдет к ней на два шага, - и презираю себя за эту
ненависть... И если б она любила прежде - я точно так же ненавидел бы
прошедшее, как настоящее, и эта мысль об ее прошедшем меня давит и мучит.
Меня просили играть им кадриль - или (к чему бояться слов?) мне только
намекнули об этом - и я сел. "Боже мой - вы такой добрый!", - сказала мне
Любовь Ф<едоровн>а: это меня добило окончательно - я вспомнил конфету,
которая была мне дана Ниной за мою доброту. И в самом деле - не с ума ли я
сошел быть рыцарем?.. Но я играл им кадриль с каким-то торжествующим
самоотречением...
И, может быть, я сам отравляю для себя все, может быть, они и в самом
деле считают меня почти членом своей семьи, своим, что называется?
После меня сел Крюков, а я танцевал с Ниной... - Vous etes vierge de la
liberte aujourd'hui? - Comment done? - Mais Vous avez les trois couleurs. {-
Вы сегодня дева свободы? - Как это? - На вас ведь три цвета (франц.). {15}}
Она засмеялась... Но зачем мне всегда жужжат в ушах проклятые слова Гоголя:
"...или заговорит, что Россия - государство пространное"... {16}
Ужин был для меня еще невыносимее, чем у m-me Korsch, накануне Нового
года... Я сидел с цеховыми, Кавелин - между двух сестер и говорил целый час
без умолку. Несколько раз я почти изменял себе... Ребенок!
Воротился домой в два - и был очень рад, что дядя мой спал. Мне было
невыносимо грустно: заснуть не мог до утра - в голове такая чушь - мечты о
миллионах - да об эксцентрических подвигах. Рыцарство смешно в наше время,
но отчего я не нахожу в нем ничего смешного, ничего невозможного. К чему мне
лицемерить перед собою?..
Еще раз - глупо я создан; но не я виноват в этом. В самом деле, моя ли
вина, что для меня все сосредоточено в эксцентрическом, что я не могу верить
в неэксцентрическое?..
XXIII
Нынче вечером мы долго говорили с К<авелиным> о бессмертии. Сначала то,
что я говорил, казалось ему делом, но потом - он объявил, что этого его
Логика не допускает, что надобно иметь на мои доказательства особенную
мистическую настроенность... "Тебе надобно жизни, жизни"...
Вот в чем и ошибка-то - он считает меня способным к перемене. Едва ли?
Каков я был ребенком, таков я и теперь. Древняя ли история, которую так
любил я в детстве, вечно ли изолированная жизнь этому причиною, - но je suis
un homme tout fait. {я человек законченный (франц.).} Изменения, которые
происходят во мне, происходят по непреложным законам моего личного бытия, да
и нельзя их даже назвать изменениями: это все формы одного и того же
идеализма. С чего бы я ни начал - я приду всегда к одному: к глубокой,
мучительной потребности верить в идеал и в jenseits. {потустороннее (нем.).}
Всё другие вопросы проходят мимо меня: сенсимонизм в своих последних или, по
их, разумных результатах мне противен, - ибо я не могу ничего найти
успокоительного в мысли о китайски-разумном идеале жизни. Оттого - ко всему
я в состоянии божественной иронии, ко всему, кроме jenseits. Нормальным мне
кажется не общежитие, но отрешенная, мистически-изолированная жизнь самости
в себе. Но это не ведет меня к правилу тибетского мистицизма, что лучше
спать, чем жить. Нет
жить, но не для того, чтобы жить, а чтоб жизнию стремиться к идеалу,
ибо все существует только потолику, поколику существует в идеале, в Слове.
Потом мы говорили об ней. "Ее грызет страдание - она должна была
испытать несчастную страсть"... Но кто же, кто создал в ней это страдание? Я
знаю всех, кто ее окружает, знаю, что она была за год до этого времени. Есть
один человек только, кто, кроме меня, мог быть ею" любимым. Это Щ*** {17} -
и странно! одного только этого человека я не мог бы ненавидеть: светлая,
открытая природа, хотя многие назовут его пустым человеком... Но ее душа,
какова она теперь, создана мною, создана теми вечерами прошлого года, когда
равнодушный к ней, равнодушный ко всему - я был так умен, так свободен, так
зол, создана всего более - теми восторженными, лихорадочными намеками,
которые я не переставал делать ей при каждой встрече, начиная с нашей
прогулки в аэрьене, {18} где я в первый раз сказал ей, что она - Нина
Лермонтова, {19} до вечера 23 декабря, когда я, на ее с лихорадочною дрожью
сказанные слова: "Я не могу ни от чего прийти в восторг", - спокойно и тихо
прочел ей строфу "Сказки для детей".
Знает ли она, что я люблю ее и люблю так безумно? Думаю, что знает. Я
помню тот прекрасный весенний вечер, когда, возвращаясь из цыганского
концерта (это было во время пребывания в Москве Листа), {20} она вошла к нам
во всей полноте девственной прелести, окруженная какою-то ореолою белого,
чистого сияния... Я невольно потупил глаза, когда взглянул на нее, - и она
видела это... - и на ее губах прозмеилась улыбка женского торжества... И
снова перебирая в памяти недавнее прошедшее, я не могу и подумать, чтобы она
не знала о моей страсти к ней...
XXIV
Приехали наши родные... Кроме того, что я вообще не охотник до всяких
семейных сцен - я был рассержен еще тем, что мне помешают идти к К<орш>. Я
эгоист - да! но я сам мучусь своим эгоизмом, я бы так хотел быть не
эгоистом: что же мне делать, что многое, вместо того чтобы трогать меня,
просто только меня мучит, бесит и смешит.
И, однако, я все-таки туда отправился, только не застал там ни Софьи
Г<ригорьевн>ы, ни Нины. Было скучно. Н. И. рассуждал о "_нравственных
лицах_". Господи боже мой - не надоест же человеку, подумаешь.
Мне было скучно.
XXV
Она опять больна... Дела мои по службе идут плохо {21} - и странно! чем
хуже делается, тем больше предаюсь я безумной беспечности. Только успех,
только счастье могут придать мне жизни и деятельности: неудачи - никогда.
Оттого-то, как я часто говорил ей, "можно молиться только в минуты счастья".
XXVI
Заходил к ним после обедни... Она - больна, бледна, расстроена; просила
прислать ей "Индиану" и "La derniere Aldini". {"Последняя Альдини"
(франц.).} {22} "Индиану" послал, но "La derniere Aldini" надобно взять у
Готье. Взять - но на что? Долги мои растут страшно и безнадежно.
XXVII
Оставя у всенощной тетушку, забежал к ним хотя на полчаса, твердо
решась быть точно так же веселым и злым, как вчера, - что и удалось мне
вполне. Но она - что с нею? Она не хотела сказать со мною ни одного слова.
XXVIII
Заходил на минуту К<авелин> - и удивил меня: "На тебя сердятся". - И
прекрасно! - "И знаешь за что?" - Вероятно, за то, что не прислал "La
derniere Aldini"?.. - "Да; с этих пор, говорит она, избави меня боже
попросить его о чем бы то ни было. Знаешь ли, это природа гордая и
раздражительная"...
"Я очень рад, очень рад - ты ничем бы не мог меня так порадовать, как
этим"... "Что ж ты, пошлешь - а то я пошлю?" - Посылай...
И между тем я был расстроен.
XXIX
На вечере у Менщикова - я был очень в духе, врал без умолку и плясал
без устали. Человек минуты - я готов предаваться каждому мимолетному
впечатлению; но нашептывать, как демон, первой встретившейся свежей
девственной душе несбыточные грезы и тревожные сны - стало у меня маниею...
Бывают минуты, когда я становлюсь даже остер до последней степени:
немудрено, что К-й, которая только что вышла из пансиона, мне удалось
вскружить голову до того, что под конец она слушала мой вздор, не спуская с
меня больших и, надобно сказать, прекрасных черных глаз.
Завтра к Л-у, {23} которого жена не ухвалится мною за нынешний вечер.
XXX
Я был совсем не то, что вчера. Я хорош только тогда, когда могу
примировать, {24} т. е. когда что-нибудь заставит меня примировать... Все
это вытекает во мне из одного принципа, из гордости, которую всякая неудача
только злобит, но поднять не в силах. В эти минуты я становлюсь подозрителен
до невыносимости. Дайте мне счастие - и я буду благороден, добр,
человечествен. Если б я родился аристократом, я был бы совершенно Эгмонтом
Гете, но теперь я только оскорблен и раздражен тем, что я не аристократ.
Здесь был Н. И. с женой и Лидией... Лидия до бесконечности добра и
нежна со мною. Кстати - на меня не сердятся, потому что поручили просить
меня прислать "Роберта". {25}
Мы ехали оттуда с К<авелиным>. Разговор наш был об ней - и как-то
печален, как туман и холод, которые нас окружали. Он спрашивал меня: как я
люблю ее, с надеждою или без надежды? Я отвечал отрицательно. Да и в самом
деле, неужели можно считать надеждами несколько слов a double sens,
{двусмысленных (франц.).} которые притом могли относиться к другому? И между
тем отчего же не могу я вполне отказаться от этой мысли - и между тем к чему
же позволяли мне говорить всё, что я говорил? Боже мой! ужели она не
понимала ничего этого, не видала моих мук, моего лихорадочного трепета в
разговоре с нею, когда я сказал ей: "Человек становится невыносимо глуп,
когда хочет скрыть то, чего скрыть нельзя", - принимала за общие места мои
упреки, моления - всё, что я так ясно высказывал в разговоре с ее матерью о
_женщинах_, - не понимала, с какою безумною страстью читал я ей: "Они любили
друг друга так долго и нежно..."?.. {26} "Но если эта женщина полюбит
кого-нибудь, она будет готова следовать за ним на край света", - говорил
Кавелин. Я молчал: меня сжимал внутренний холод - мне было нестерпимо
грустно.
XXXI
Нынче в последний раз смотрел "Роберта" - и видел в бельэтаже madame
Кум<анин>у с Лидией... "Meinem Flehen Erhorung nur sehenke mit des Kindes
Liebe Blick... Gieb mein Kind mir, gieb mein Kind mir, gieb mein Kind mir
zuruck"... {"Услышь мою мольбу и подари любящий взгляд ребенка... Верни мне,
верни мне, верни мне мое дитя" (нем.).} Зачем бывают подобные минуты?.. Вот
опять та же однообразная, бесконечно грустная действительность - несносная
печка против самых глаз, нагоревшая свеча, болезненное бездействие.
- Сейчас из собрания... Да! я подвержен даже зависти: чуждый среди
этого блестящего мира и зачем-то (уж бог ведает зачем) постоянный и
постоянно незаметный член этого мира, я с невольным негодованием смотрю, как
к другим подходят целые толпы масок... Богатство - имя!.. Но страшно, когда
человек утратит веру в спасение внутреннею силою, когда только богатство,
имя - кажутся ему выходом... И грустно подумать, что это чувство плебейской
ненависти и зависти - почти общий источник мятежных порывов?..
XXXII
Сидели опять целый вечер с К<авелиным> - и точно так же без толку. Мы
не поймем один другого: социальное страдание останется вечною фразою для
меня, как для него искания бога. Его спокойствие, его разумный взгляд на
любовь - мне более чем непонятны.
Вместо того, чтобы быть там, я остался дома, вследствие домашней догмы.
И неужели мой ропот на это страшное рабство - преступление?
XXXIII
Презабавная история! "Je suis a vos pieds" {"Я у ваших ног" (франц.).}
- сказанное мною m-lle Б-й на вечере у нашего синдика, {27} принято за
формальное изъяснение в любви, - и она сходит теперь с ума, падает в
обмороки и т. п. Но забавнее всего то, что я должен был выслушать от З***
{28} проповедь... Что меня влечет всегда делать глупости?
XXXIV
Достал наконец денег - последние, кажется, какие можно достать - и
послал при письме "La derniere Aldini" и "Histoire de Napoleon" {"История
Наполеона" (франц.).}... {29} Долги растут, растут и растут... На все это я
смотрю с беспечностию фаталиста.
XXXV
Нынче она прислала за мною Валентина... {30} Я люблю его, как брата,
этого ребенка; его голос так сходен с ее резки-ребяческим голосом. Странно!
Кавелин говорил, что это в ней одно, что делает ее женщиною du tiers etat;
{третьего сословия (франц.).} а мне так нравится этот голос...
Она больна... Она почти сердилась на меня за мои богохульства, за мою
хандру, за мои рассказы о явлении иконы Толгской божией матери... {31}
"Вы хотите от жизни бог знает чего?" - говорила она мне. Это правда. И
если результатом всех этих безумных требований будет судьба чиновника?..
Мать ее говорит мне, что я установлюсь. Едва ли!
Приехали Кр<ылов>ы и с ними какая-то дама, с которою они все засели в
преферанс. Я сидел на диване у стены, Лидия подле меня раскладывала карты, а
Юлия {32} рассказывала мне какой-то вздор. Но мне было как-то wohl
behaglich. {очень приятно (нем.).}
Она подошла и села против меня на стуле. Мы молчали долго - и я глядел
на нее спокойно, тихо, не опуская глаз; я забылся, мне хотелось верить, что
она меня любит, мне казалось в эту минуту, что я вижу перед собою прежнюю -
добрую, доверчивую Нину, Нину за год до этого: мне припоминались первые
мечты моей любви к ней, тихие, святые мечты, - благородные надежды пройти с
ней путь жизни... Я снова, казалось, стоял перед иконостасом Донского
монастыря и думал о будущем, и думал о том, что когда-нибудь я отвечу
божественному: "Се аз и чадо, его же дал ми еси"... То было то же чувство,
которое майскою луною светило на меня, когда, рука об руку с нею пробегая
аллеи их сада, я замечал отражение наших теней на старой стене - и был так
рад, так гордо рад, что моя тень была выше...
Нина заговорила первая, и заговорила о смерти. Она боится ее - и хотела
бы верить в бессмертие... Но мой мистический бред о бессмертии едва ли в
состоянии кого-нибудь ободрить и уверить... "А вы, неужели вы в самом деле
не боитесь умереть?" - спросила она меня задумчиво и не подымая своих
голубых глаз с резного стола, по которому чертила пальцем. Я отвечал ей -
что "боюсь медленной смерти - но умереть вдруг готов хоть сейчас"... Мы
замолчали снова; изредка только, почти невольно из меня вырывались темные,
странно-мистические мечты о будущей жизни.
Я ушел в 11 часов.
Опять хотелось мне рыдать и молиться; еще больше хотел бы я упасть у ее
ног и с глубокою, бессознательною любовью смотреть на фосфор ее глаз, на
бледную, прозрачную руку...
XXXVI
Вопрос - чем кончатся мои дела по службе и мои долги?.. Нельзя же вечно
обманывать других и себя.
Нынче был Кав<елин>... Опять о бессмертии и об ней. Он говорит прямо,
что если обеспечит свою будущность, то непременно женится на ней... "Наш
взгляд на семейную жизнь одинаков, - продолжал он, - на другой день брака я
буду точно таков же, каков я теперь; жена моя будет свободна вполне"... А я
- я знаю, что я бы измучил ее любовью и ревностью...
Я и она осуждены равно... {33} Я и она - сумеем найти бесконечное
страдание в том, что другие зовут блаженством.
XXXVII
У Н. И. был нынче какой-то господин, которого физиономия мне очень не
нравится; он - что-то вроде откупщика и пахнет откупами и нравственностью.
Целый вечер я и Софья Кум<анин>а занимались бласфемиями. {34}
Потом мы ходили с Лидией, она выпытывала от меня тайну моей хандры - а
выпытывать, право, нечего; я даже не стараюсь и таиться. Да и она, кажется,
только для эффекту выпытывает. Читая строфу "Сказки для детей", она сделала
такое ударение над именем Нины, что сомневаться в ее догадливости совершенно
невозможно.
- Послушайте, - говорил я, садясь подле нее в зале у окна, - когда
встретишь такую женщину, то отдашь ей всю жизнь, всю душу, все назначение,
отвергнешь всякую цель, потому что всякую цель станешь считать
богохулением... - Я говорил святую правду.
- Да вы не найдете такой женщины.
- А если?...
- Вы обманетесь. Ecoutez moi, vous etes le comte Albert... Et
Consuelo..., {Послушайте, вы - граф Альберт... А Консуэло... (франц.).} -
она не договорила, но лукаво засмеялась. "Consuelo, Consuelo, Consuelo di mi
alma", {"Консуэло, Консуэло, Консуэло (утешение) души моей (итал.).} {35} -
отвечал я с безумным порывом.
- О чем вы так горячо рассуждаете? - спросила меня с улыбкою добрая
Любовь Ф<едоровн>а, которая сидела у рояля с Софьей Кум<анино>й.
- О "Сказке для детей", - отвечал я с всевозможным спокойствием.
Сели ужинать. Разговор между мною и Софьей Кум<анино>й склонился опять
на то же. Я был в духе - и по поводу мысли о наказании в будущей жизни стал
рассказывать, как мне вообразилось однажды, что ко мне входит der alte
Zebaoth... {старый Саваоф (нем.).} Яблочков отвернулся и плюнул, кажется...
Я не остановился и продолжал ту же историю, - хотя предчувствовал, что это
не пройдет даром.
XXXVIII
И точно... Нынче в Совете Н. И., отведя меня в сторону, начал говорить
мне, что "это _именно_ и _опасно_ и с одной стороны неприлично"... Я смолчал
- здесь было не место объясняться. Он прав, может быть, но замечаниям пора
положить конец.
Конец - но вместе с этим конец и всему. Будь воля рока - она влекла
меня, она опутала меня сетями, которые можно только разрубить. Минута
настала.
Написал письмо к Кр<ылов>у, желчное и умное, но софистическое во всяком
случае. Я знаю сам, что я не прав.
- Завтра я иду к Стр<оганову>, - сказал я Фету.
- Зачем?
- Проситься в Сибирь.
Он не поверил.
Хочу молиться, в первый раз <за> этот год. Есть вечное Провидение - ж я
хочу знать его _волю_.
XXXIX
Я оставлен самому себе... Вперед же, вперед...
XL
Разговор с Стр<огановым> был глуп - потому что я не хотел быть
откровенен. Но дело идет. От него я поехал к Ane. {36} Она была
поражена моим намерением - и между тем почти сквозь судорожный смех сказала
мне: c'est pour la premiere foi que vous etes homme. {в первый раз вы
поступаете как мужчина (франц.).} Оба мы были спокойны и холодны, но я знаю,
чего стоит ей это спокойствие. При прощанье я пожал ее руку, и мне - эгоисту
было как-то отрадно это пожатие. К чему таиться? мне было весело, что эта
душа вполне принадлежит _мне_, что она страдает моими страданиями.
Целый вечер мы говорили с Фетом... Он был расстроен до того, что все
происшедшее казалось ему сном, хотя видел всю роковую неизбежность этого
происшедшего.
- Черт тебя знает, что ты такое... Судьба, видимо, и явно хотела
сделать из тебя что-то... Да недоделала, это я всегда подозревал, душа моя.
Мы говорили о прошедшем... Он был расстроен видимо...
Да - есть связи на жизнь и смерть. За минуту участия женственного этой
мужески-благородной, этой гордой души, за несколько, редких вечеров, когда
мы оба бывали настроены одинаково, - я благодарю Провидение больше, в тысячу
раз больше, чем за всю мою жизнь.
Ему хотелось скрыть от меня слезу - но я ее видел.
Мы квиты - мы равны. Я и он - мы можем смело и гордо сознаться сами в
себе, что никогда родные братья не любили так друг друга. Если я спас его
для жизни и искусства - он спас меня еще более, для великой веры в _душу
человека_.
О да! есть она, есть эта великая вера, наперекор попам и филистерам,
наперекор духовному деспотизму и земной пошлости, наперекор гнусному догмату
падения. Человек пал... но вы смеетесь, божественные титаны, великие
богоборцы, вы смеетесь презрительно, вы гордо подымаете пораженное громами
рока, но благородно-высокое чело, вы напрягаете могущественную грудь под
клювом подлого раба Зевеса. Ибо знаете вы, что не воля Зевеса, но воля
вечного, величаво спокойного рока судила вам бороться и страдать, как она
судила Зевесу править недостойными рабами, как она судила беспредельному
морю тщетно стремиться сокрушить ничтожные плотины земли. И рванулось же
море когда-то, но поглотило оно землю своей беспредельностью, но без брата
огня не могло оно уничтожить своего врага... Горы-боги скрыли этот огонь, -
и потом, когда великий Титан низвел его на землю, приковали к скале великого
Титана...
Боритесь же, боритесь, лучезарные, - и гордо отжените от себя надежду и
награду.
XLI
В Сибирь нельзя будет уехать тайно. Только что пришел нынче в
канцелярию военного генерал-губернатора, как встретил там одного знакомого
моего отца, и вообще это требует предварительных сношений. Но разве это в
силах остановить меня? Вздор! если нельзя в Сибирь через Москву, то можно
через Петербург, взявши туда отпуск.
Что бы ни было - а минута развязки пришла. Глупо я сделал, что сказал о
плане ехать в Сибирь Ч-у {37} и Назимову... Но все можно поправить. Надобно
лгать, лгать и лгать.
"Да кой черт с вами делается? - сказал мне Хмельницкий. - Вы с ума
сошли...".
XLII
Отец уехал к сенатору... {38} Я сидел с матерью и говорил преспокойно о
будущем, о моем желании остаться всегда при них... "А там, бог даст, и
женишься, возьмешь богатую невесту. Что ж Менщиков-то? Разве лучше тебя?".
А наверху Фет и Хмельницкий рассматривали мои вещи, думая, как бы
повыгоднее заложить их.
Приехал отец - и начался обыкновенный рассказ об сенаторе; я вторил его
словам, по обыкновению, спокойно, точно так же, как всегда, полулежа на
креслах.
Пробило 10. - Казенный час.
"Полуночник-то, чай, просидит у вас до полночи?" - сказала мать,
которая особенно как-то не расположена к Хмельницкому.
"И что сидит? - отвечал я, - хоть бы дело говорил-то... Покойной
ночи!".
- Христос с тобой!
Я взошел наверх - и мы трое говорили об отъезде. Кажется, все уладим.
Главное дело - отпуск.
XLIII
Назимову я сказал, что отец отпускает меня в Петербург и дает 1 000
рублей на дорогу... Отпуск написали - и я тотчас же повез его к ректору.
{39} Я ждал его долго, до 4 часов. Когда он приехал, я сперва подал ему
бумаги к подписанию, потом положил мой отпуск.
Он, казалось, не удивился нисколько! - Что ж так ненадолго? только на
14 дней?
- Оттуда буду просить отсрочки, ваше пр<евосходительст>во.
Он подписал.
- Теперь, в. п., позвольте поблагодарить вас за вашу благородную
снисходительность, за ваше внимание ко мне.
- Что это значит?
Я объяснил ему настоящую цель моего отпуска, взявши с него честное
слово никому не говорить об этом.
Он уговаривал меня остаться, уверял, что все перемелется.
Нынче пятница. В субботу Кр<ылов> не бывает в университете,
следственно, _мои_ не узнают ничего.
Крыл<ов> подошел нынче к моему столу и подал руку с каким-то смущением.
Я отвечал ему самым дружеским и искренним пожатием. "Экая горячка какая!" -
сказал он мне тихо... "С нами, Н. И., сбывается, кажется, всегда, что
amantium irae amoris renovatio"... {ссоры влюбленных - обновление любви...
(лат.).} - "Что ж вечерком-то именно?" - "Ваш гость".
Прежде зайду к _тем_, в последний раз!.. Но избави меня боже от
поползновения даже на какую бы то ни было драматическую сцену.
XLIV
_Там_ застал я К<а>в<ели>на и потому невольно был молчалив и скучен.
"У! какой злой сегодня, - говорила мне Софья Григорьевна, - какой злой,
какой старый!". И в самом деле - я и К<а>в<ели>н были такими
противуположностями в эту минуту. Он - живой, умный, румяный, полный
назначения и надежд, сидел прямо против Антонины Федоровны и говорил без
устали. Я сидел у окна подле матери - и курил сигару, изредка вмешиваясь в
разговор; моя бледная, исковерканная физиономия казалась еще бледнее. К
чему-то Антонина обратилась ко мне с вопросом: "А помните, как мы гуляли в
Покр<овско>м?"... - Как же-с! - отвечал я так равнодушно, что за это
равнодушие готов был уважать себя. Мы поднялись вместе.
- Au revoir, medames, - сказал я им. - Adieu, m-lle, {До свидания,
сударыни... Прощайте, мадемуазель (франц.).} - обратился я к ней.
И как подумаешь, что, может быть, навек.
На дороге к Кр<ылов>у мы успели переговорить с К<а>в<елины>м. Нет! к
черту письмо и к черту всякую драму.
XLV
Завтра - день моего отъезда.
Зах<аро>в, узнавши о моем отпуске, сказал мне: "А ведь я знаю, зачем вы
едете? Чтоб поправить отчет. А? не так ли?"... И сам рад своей догадливости,
он с видом хитрости смотрел на меня.
- Поедем нынче к Петру Кириловичу! {40} - сказал мне; отец.
- Сделайте одолжение!
Мы были там. Я был в этот вечер до nec plus ultra {крайней степени
(лат.).} любезен. Мы долго сидели с Анной Петровной {41} одни и говорили о
Ж. Занд, но как ни наводил я разговор на мою любимую тему, она не
подавалась... Наконец я просто, хотя другими словами, сказал ей, что она -
пуста, и пуста потому, что аристократка. "Mais que voulez vous done que je
sois? Je chasse loin de moi toutes ces questions"... {"Но что же вы хотите
от меня? Я далеко отгоняю от себя все эти вопросы" (франц.).} С этого пункта
я начал проповедовать. Она слушала меня задумчиво, не подымая глаз... "Si on
nous entendrait - on nous maudirait", - прошептала она. - "Par bonheur on ne
nous entendra pas faute de comprendre". {"Если бы нас услышали, нас прокляли
бы"... "К счастью, нас никто не услышит, потому что не поймут" (франц.).} -
Потом она пела мне чудные звуки Монтекки и Капулетти.
XLVI
Утро - со мной лихорадка. В пять часов меня не будет в Москве.
Написал, письмо к Анне Петровне, с которым послал "Оберманна". {42}
Я доволен собою.
Чуть не изменил себе, прощаясь с стариками; - но все кончено - передо
мною мелькают лес да небо... Теперь 9 часов. Домашняя драма уже
разыгрывается.
Fatum опутало меня сетями - Fatum разрубило их.
Vorwarts! {Вперед! (нем.).}
ПРИМЕЧАНИЯ
При жизни Григорьева его автобиографическая проза печаталась в журналах
большинство произведений опубликовано с опечатками и искажениями. Новые
издания его прозы появились лишь в XX в., по истечении 50-летнего срока со
смерти автора (до этого наследники были, по дореволюционным законам,
владельцами сочинений покойного, и издавать можно было только с их согласия
и с учетом их требований). Но большинство этих изданий, особенно книжечки в
серии "Универсальная библиотека" 1915-1916 гг., носило не научный, а
коммерческий характер и только добавило число искажений текста.
Лишь Материалы (здесь и далее при сокращенных ссылках см. "Список
условных сокращений") - первое научное издание, где помимо основного
мемуарной произведения "Мои литературные и нравственные скитальчества" были
впервые напечатаны по сохранившимся автографам "Листки из рукописи
скитающегося софиста", "Краткий послужной список..." (ранее воспроизводился
в сокращении) письма Григорьева. Архив Григорьева не сохранился, до нас
дошли лишь единичные рукописи; некоторые адресаты сберегли письма Григорьева
к ним. В. Н. Княжнин, подготовивший Материалы, к сожалению, небрежно отнесся
к публикации рукописей, воспроизвел их с ошибками; комментарии к тексту были
очень неполными.
Наиболее авторитетное научное издание - Псс; единственный вышедший том
(из предполагавшихся двенадцати) содержит из интересующей нас области лишь
основное мемуарное произведение Григорьева и обстоятельные примечания к
нему. Р. В. Иванов-Разумник, составитель Воспоминаний, расширил круг
текстов, включил почти все автобиографические произведения писателя, но тоже
проявил небрежность: допустил ошибки и пропуски в текстах, комментировал их
весьма выборочно.
Тексты настоящего издания печатаются или по прижизненным журнальным
публикациям, или по рукописям-автографам (совпадений нет: все сохранившиеся
автографы публиковались посмертно), с исправлением явных опечаток и описок
(например, "Вадим Нижегородский" исправляется на "Вадим Новгородский").
Исправления спорных и сомнительных случаев комментируются в "Примечаниях".
Конъектуры публикатора заключаются в угловые скобки; зачеркнутое самим авто-
ром воспроизводится в квадратных скобках.
Орфография и пунктуация текстов несколько приближена к современным;
например, не сохраняется архаическое написание слова, если оно не
сказывается существенно на произношении (ройяль - рояль, охабка - охапка и
т. п.).
Редакционные переводы иностранных слов и выражений даются в тексте под
строкой, с указанием в скобках языка, с которого осуществляется перевод. Все
остальные подстрочные примечания принадлежат Ап. Григорьеву.
Даты писем и событий в России приводятся по старому стилю, даты за
рубежом - по новому.
За помощь в комментировании музыкальных произведений выражается
глубокая благодарность А. А. Гозенпуду, в переводах французских текстов - Ю.
И. Ороховатскому, немецких - Л. Э. Найдич.
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Белинский - Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., изд-во АН
СССР, 1953-1959.
Воспоминания - Григорьев Аполлон. Воспоминания. Ред. и коммент.
ИвановаРазумника. М.-Л., "Academia", 1930.
Егоров - Письма Ап. Григорьева к М. П. Погодину 1857-1863 гг.
Публикация и комментарии Б. Ф. Егорова. - Учен. зап. Тартуского ун-та, 1975,
вып. 358, с. 336-354.
ИРЛИ - рукописный отдел Института русской литературы АН СССР
(Ленинград).
ЛБ - рукописный отдел Гос. Библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва).
Лит. критика - Григорьев Аполлон. Литературная критика. М., "Худ.
лит.", 1967.
Материалы - Аполлон Александрович Григорьев. Материалы для биографии.
Под ред. Влад. Княжнина. Пг., 1917.
Полонский (следующая затем цифра означает столбец-колонку) - Полонский
Я. П. Мои студенческие воспоминания. - "Ежемесячные литературные приложения"
к "Ниве", 1898, декабрь, стб. 641-688.
Пcс - Григорьев Аполлон. Полн. собр. соч. и писем. Под ред. Василия
Спиридонова. Т. 1. Пг., 1918.
ц. р. - цензурное разрешение.
ЧБ - Григорьев Ап. Человек будущего. М., "Универсальная библиотека",
1916.
ЛИСТКИ ИЗ РУКОПИСИ СКИТАЮЩЕГОСЯ СОФИСТА
Впервые: Материалы, с. 01-016 с ошибками и пропусками, впервые научно
воспроизведено: Воспоминания, с. 165-198. Автограф хранится в ИРЛИ, 3899.
XVI, б. 57; это беловая рукопись почти без поправок, на 11 листах большого
формата (с заполнением оборотов листов). Сразу же после заголовка следует
цифра "XX", т. е., первые 19 глав сознательно не переписаны в беловик.
Единство и беловая ровность почерка исключают возможность предположения, что
перед нами дневник; если таковой и велся, то в каком-то черновом варианте.
Утраченные 19 глав могут быть приблизительно восстановлены по рассказу "Мое
знакомство с Виталиным", содержание которого соответствует тем же событиям
и, видимо, тому же времени (1843-1844 гг.).
Г. дважды ошибочно повторил число 40 (XL) и, начиная с главы 41, до
конца нумеровал главы неверно. Мы восстанавливаем истинную нумерацию.
На полях л. 3 имеется любопытная запись рукой Г.: "[Его] Ваше
Императорское Величество Всемилостивейший Государь Всеавгустейший монарх".
Проба пера для какого-то прошения на имя царя?
1 Знаменский переулок - московские Малый Знаменский пер. (ныне ул.
Маркса и Энгельса) или Большой Знаменский пер. (ныне ул. Грицевец); Г.,
очевидно, поехал в одно из "злачных" заведений в переулке.
2 Нина - Антонина Федоровна Корш.
3 Лидия - Лидия Федоровна Корш.
4 Щепин - возможно, Николай Михайлович Щепкин (1820-1886), сын
известного артиста.
5 Климперкастен - дешевый, плохой рояль (от нем. Klimperkasten -
бренчащий ящик).
6 Матушка - мать Антонины и Лидии, Софья Григорьевна Корш.
7 Никита - Никита Иванович Крылов, муж Любови Федоровны, урожденной
Корш, сестры Антонины и Лидии.
8 Дядя - брат отца, Николай Иванович Григорьев.
9 ... состоянию трагической иронии. - Учение об иронии было развито
немецкими романтиками (бр. Шлегели, Гофман), творчество которых Г. хорошо
знал. Но трагический акцент и "стремление бесцельное" (т. е. не способное
дать какого-либо практического результата) "во имя человеческого
благородства и величия" сближает эти мысли Г. с идеями датского философа С.
Киркегора, его современника, творчество которого тогда за пределами Дании
совсем не было известно.
10 ... религия Одина...- Г. истолковывает языческую мифологию древних
германцев в романтическом духе, явно модернизируя ее содержание и идеалы.
11 Образчик цеховой деликатности. - Г. иронизирует над "цеховой" (как
бы средневековой) замкнутостью круга университетских профессоров.
12 Н. И. - Н. И. Крылов.
13 ... круг цеховых. - Круг университетских преподавателей.
14 ... Koat-ven - Сю... - Имеется в виду 4-томный роман Э. Сю "La vigie
de Koat-Ven" (1833); по-русски в статьях его называли "Коатвенская башня";
переведен не был.
15 На вас ведь три цвета. - Намек на знамя Великой французской
революции (трехцветное: белая, красная, синяя полосы).
16 "... или заговорит, что Россия - государство пространное"... -
"Чичиков начал как-то очень отдаленно, коснулся вообще всего русского
государства и отозвался с большою похвалою об его пространстве" ("Мертвые
души", т. I, гл. V).
17 Щ*** - возможно, кто-то из детей М. С. Щепкина.
18 ...в аэрьене...- В открытой коляске (от франц. aerien воздушный).
19 ...Нина Лермонтова... - Судя по дальнейшему тексту (см. гл. XXXVII),
речь идет о героине поэмы "Сказка для детей" (1839-1840). Далее упомянута
некая строфа из поэмы, - очевидно, следующая (21):
Я понял, что душа ее была
Из тех, которым рано все понятно.
Для мук и счастья, для добра и зла
В них пищи много - только невозвратно
Они идут, куда их повела
Случайность, без раскаянья, упреков
И жалобы. Им в жизни нет уроков;
Их чувствам повторяться не дано,
Такие души я любил давно
Отыскивать по свету на свободе;
Я сам ведь был немножко в этом роде!
20 ... во время пребывания в Москве Листа. - Весной 1843 г.
21 Дела мои по службе идут плохо... - Г., погруженный в личные
переживания, совершенно пренебрегал своими служебными обязанностями: будучи
секретарем Совета университета, он не вел никаких протоколов, не делал
отчетов и т. д.
22 ... "Индиану" и "La derniere Aldini". - Романы Жорж Санд.
23 ... в Л-у... - Возможно, к профессору В. Н. Лешкову.
24 Примировать - первенствовать.
25 ... прислать "Роберты. - Очевидно, ноты и либретто оперы Дж.
Мейербера "Роберт-дьявол" (1831). В 1842-1844 г. в Москве гастролировала
петербургская немецкая оперная группа, с Ферзингом в главной роли в этой
опере. Спектакли произвели на Г. большое впечатление - см. его рассказ-очерк
"Роберт-дьявол".
26 "Они любили друг друга так долго и нежно..." - Стихотворение М. Ю.
Лермонтова (1841).
27 Синдик - председатель правления университета; в 1844 г. - И. И.
Захаров.
28 З*** - вероятно, Захаров.
29 "Histoire de Napoleon"... - К 1840-м гг. во Франции вышло уже немало
исторических сочинений о Наполеоне, но именно с таким названием наиболее
известна книга графа Тибодо: Thibaudeau А.-С. de. Histoire generate de
Napoleon Bonaparte. Paris, 1827-1828. Возможно, впрочем, что речь идет об
известной книге В. Скотта "Жизнь Наполеона Бонапарта" (1827) во французском
переводе.
30 Валентин - брат А. Ф. Корш.
31 ... о явлении иконы Толгской божией матери... - Ср. в письме Г. к
H.H. Страхову от 18 июня 1861 г.: "Ярославль - красоты неописанной. Всюду
Волга и всюду история <...>. Тут, кстати, чудотворная икона Толгской божией
матери, которой образом благословила меня покойница мать" (Воспоминания, с.
447).
32 Юлия - старшая сестра Антонины и Лидии Корш.
33 Я и она осуждены равно... - Это тема будет варьироваться в стихах
Г.: см., например, "Две судьбы" (1844).
34 Бласфемия - богохульство, кощунство (от франц. blaspheme).
35 "Consuelo... di mi alma..." - Слова графа Альберта из романа Жорж
Санд "Консуэло" (1843). Фраза калумбурна, так как Consuelo - и имя героини,
и значащее слово "утешение".
36 Ane - А. П. Меркулова, дочь сенатора.
37 Ч-у - возможно, князю В. А. Черкасскому, университетскому
однокашнику Г.
38 ... к сенатору... - К П. К. Меркулову.
39 ... к ректору. - К А. А. Альфонскому.
40 ... к Петру Кириловичу... - См. примеч. 38.
41 Анна Петровна - См. примеч. 36.
42 "Оберманн" - роман Э. де Сенанкура (1804), одно из первых
произведений XIX в. на тему о страданиях "лишнего человека"; Г. всегда
высоко ценил этот роман.
Скачать