Лагерь Валленштейна

 

 

 

Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ II. С.-Пб., 1901

 

Исторія постепеннаго возникновенія валленштейновской трилогіи — поучительный примѣръ той строгости къ самому себѣ и вѣчной неудовлетворенности, которую неоднократно обнаруживалъ Шиллеръ, создавая свои крупныя произведенія. Извѣстно, что онъ вообще передѣлывалъ по нѣсколько разъ свои пьесы, вводя въ нихъ все новыя и новыя детали, изучая для каждой изъ нихъ множество источниковъ и до самой послѣдней минуты не рѣшаясь представить ихъ на судъ публики и критики, какъ не вполнѣ законченныя, не свободныя отъ тѣхъ или другихъ недостатковъ. То же самое мы видимъ и въ данномъ случаѣ. Мысль изобразить въ драматической формѣ измѣну и потрясающую гибель фридландскаго герцога, личность котораго заинтересовала Шиллера, когда онъ писалъ свою «Исторію тридцатилѣтней войны», зародилась въ его умѣ еще въ 1791 году; между тѣмъ, первое представленіе «Лагеря Валленштейна» относится къ октябрю 1798 года, a двухъ другихъ частей трилогіи — къ январю и апрѣлю слѣдующаго года… За эти нѣсколько лѣтъ первоначальный планъ драматической обработки исторіи Валленштейна неоднократно видоизмѣнялся. Такъ, въ мартѣ 1794 года Шиллеръ писалъ своему другу Кернеру о намѣреніи создать прозаическую пятиактную драму на этотъ сюжетъ, причемъ поэтъ думалъ, что ему удастся окончить всю пьесу въ какихъ нибудь три недѣли!…

По мѣрѣ того, какъ Шиллеръ знакомился съ различными источниками, которые ему могли быть полезны (напримѣръ, «Annales Ferdinandei» Кевенгиллера), онъ начиналъ убѣждаться въ томъ, что ему едва ли удастся исчерпать въ одной пьесѣ весь обширный матеріалъ, бывшій въ его распоряженіи, и что придется посвятить гораздо больше времени этой работѣ. Были моменты, когда Шиллеръ чувствовалъ себя совершенно подавленнымъ своею необъятною темою, приходилъ въ отчаяніе, иногда откладывалъ на время «Валленштейна» въ сторону, чтобы заняться какими нибудь другими темами, напримѣръ, своими балладами. Когда онъ рѣшилъ отвести въ пьесѣ видное мѣсто астрологическому мотиву, объяснивъ имъ многіе поступки фридландскаго герцога, ему опять пришлось прочесть не мало спеціальныхъ книгъ; онъ совѣтовался въ 1797 году съ Кернеромъ и Гете относительно сочиненій по астрологіи, читалъ нѣкоторыя изъ нихъ, старался, во что бы то ни стало, вникнуть въ ихъ темный смыслъ. Довольно поздно написаны были Шиллеромъ и любовныя сцены между Максомъ и Тэклою, составляющія теперь одно изъ украшеній «Пикколомини» и «Смерти Валленштейна». Работа очень замедлялась, между прочимъ, и болѣзненнымъ состояніемъ поэта, уже страдавшаго тѣмъ роковыъ недугомъ, который скоро свелъ его въ могилу. Очень важнымъ моментомъ въ исторіи созданія валленштейновской трилогіи, какъ справедливо замѣчаетъ Дюнцеръ, является не особенно продолжительное пребываніе Шиллера въ гостяхъ y Гете, въ сентябрѣ 1798 года. Тогда во время дружеской бесѣды окончательно рѣшено было, что пьеса, посвященная Валленштейну, получитъ форму трилогіи, при чемъ ея первая часть, названная авторомъ «Валленштейновцы» и впослѣдствіи переименованная въ «Лагерь Валленштейна», появится на сценѣ, не дожидаясь того времени, когда будутъ вполнѣ закончены двѣ другія. Такимъ образомъ, и на этотъ разъ Гете, неоднократно оказывавшій Шиллеру подобныя услуги, далъ ему, несомнѣнно, благой совѣтъ. Тотъ крупный успѣхъ, который выпалъ на долю трилогіи и въ Веймарѣ, и въ Берлинѣ, долженъ былъ нѣсколько вознаградить Шиллера за то продолжительное напряженіе, котораго ему стоило созданіе этого грандіознаго цѣлаго, и вмѣстѣ съ тѣмъ, показать ему, что распредѣленіе сюжета между тремя пьесами сдѣлало его еще болѣе интереснымъ для публики. Вмѣстѣ съ тѣмъ, однако, и въ публикѣ, и въ критикѣ на первыхъ порахъ раздавались отдѣльные голоса, находившіе эту форму нѣсколько рискованною, странною, непривычною.

Въ дѣйствительности, форма трилогіи, на которой, въ концѣ концовъ, остановился поэтъ, сознавая всю трудность сжатой драматической обработки такого обширнаго, сложнаго сюжета, необыкновенно подходитъ къ привлекшей вниманіе драматурга фабулѣ. Каждая изъ трехъ ея частей, образуя лишь одно звено изъ большого цѣлаго, до нѣкоторой степени представляетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и самостоятельный интересъ, содѣйствуетъ выясненію различныхъ сторонъ и оттѣнковъ бурной, тревожной эпохи и вѣчно безпокойной, непостоянной среды, знакомитъ насъ съ разнообразными факторами, ускорившими трагическую гибель Валленштейна. Можно только удивляться тому, что это раздѣленіе на три пьесы вызывало когда-то въ нѣмецкой критикѣ возраженія и нападки (статьи въ «Jenaer Litteraturzeitung», въ «Eunomia» и т. д.) — и, съ другой стороны, нельзя не поставить въ заслугу Шиллеру ту проницательность, которую онъ обнаружилъ, вовремя отказавшись отъ своего первоначальнаго плана исчерпать весь сюжетъ на протяженіи пяти актовъ.

«Лагерь Валленштейна», который можетъ смѣло ставиться на сценѣ отдѣльно отъ другихъ частей, знакомитъ насъ съ солдатскимъ міромъ, съ мыслями и желаніями массы, которая должна была служить орудіемъ честолюбивыхъ замысловъ полководца. Въ «Пикколомини» на первомъ планѣ стоятъ генералы, ближайшіе сподвижники Валленштейна, въ данную минуту ему преданные, конечно, за исключеніемъ Октавіо, повидимому, готовые отстаивать его интересы, a также графиня Терцки и Тэкла,— тогда какъ самъ онъ показывается довольно рѣдко, предоставляя дѣйствовать лицамъ вродѣ Терцкаго, и все еще не вполнѣ открываетъ свои планы относительно будущаго. Наконецъ, въ «Смерти Валленштейна» главный интересъ сосредоточивается на самомъ герцогѣ. Внутренній міръ и стремленія его становятся гораздо яснѣе для насъ, чѣмъ прежде; a тѣ двѣ силы, которымъ посвящены были первыя двѣ пьесы,— войско и генералы,— вступаютъ теперь въ конфликтъ съ нимъ, отказываются далѣе служить его дѣлу и постепенно приводятъ его къ гибели. Такимъ образомъ, распредѣленіе фабулы между тремя отдѣльными пьесами вполнѣ логично и обоснованно: прежде чѣмъ дать намъ полное понятіе о личности главнаго героя и изобразить его трагическій конецъ, Шиллеръ детально знакомитъ насъ съ тою средою, которая его создала и выдвинула.

«Лагерь Валленштейна», являющійся какъ-бы прологомъ къ двумъ другимъ пьесамъ, несомнѣнно,— одно изъ самыхъ оригинальныхъ произведеній нѣмецкой драматической литературы. Это — шедевръ массовой психологіи, превосходящій и массовыя сцены въ «Разбойникахъ» и засѣданіе польскаго сейма въ «Дмитріѣ Самозванцѣ», и ночное засѣданіе на Рютли — въ «Вильгельмѣ Теллѣ»; это — поразительная, въ особенности — для того времени, попытка обрисовать внутренній міръ обширной группы людей, собравшихся отовсюду, чтобы служить фридландскому герцогу, успѣвшихъ свыкнуться съ военнымъ ремесломъ и, по большей части, считающихъ всю эту кочевую, безпорядочную жизнь чѣмъ то вполнѣ нормальнымъ и желательнымъ… Вмѣстѣ съ тѣмъ «Лагерь Валленштейна», несомнѣнно, пробуждаетъ въ душахъ болѣе отзывчивыхъ читателей или зрителей то, что мы теперь назовемъ «настроеніемъ». Съ первыхъ же явленій мы переносимся въ атмосферу отважныхъ экспедицій, разгула, молодечества, какъ будто слышимъ барабанный бой и военные сигналы, сливающіеся съ грубоватою, подчасъ циничною рѣчью, солдатъ, видимъ, какъ знамена развѣваются надъ этимъ шумнымъ, разноплеменнымъ лагеремъ; — точно маня къ себѣ всѣхъ тѣхъ, кому надоѣла будничная, правильная жизнь, кого привлекаетъ свобода и непринужденность.

Цѣлая эпоха, — бурная, полная событій, совершенно исключительная, — оживаетъ, по волѣ геніальнаго поэта, во всемъ своемъ разнообразіи, пестротѣ, оригинальности. Знаменитая мейнингенская труппа 1880—1890 гг., столь сильная своимъ ансамблемъ, дѣлала чудеса изъ этой одноактной пьесы. Сценическая иллюзія достигала въ этомъ случаѣ своего апогея. Зрителю могло, мѣстами, показаться, что передъ нимъ — не театральное представленіе, руководимое опытнымъ и талантливымъ режиссеромъ, — a сама жизнь, кипучая, яркая, разнообразная! Всѣ, до послѣднихъ статистовъ жили на сценѣ, продолжали играть даже въ тѣхъ случаяхъ, когда y нихъ въ роли ничего не стояло, исполняли оживленныя мимическія сцены… Негодованіе, вызванное рѣчами капуцина, общее веселье и разгулъ, въ концѣ пролога,— все это передавалось мейнингенцами съ поразительнымъ реализмомъ и невольно захватывало зрителя.

Но даже въ чтеніи «Лагерь Валленштейна» производитъ сильное впечатлѣніе и облегчаетъ намъ пониманіе двухъ другихъ пьесъ. Изображая психологію толпы, массы, Шиллеръ отнюдь не разсматриваетъ, однако, войско Валленштейна какъ одно компактное и стройное цѣлое, проникнутое одними и тѣми же взглядами и стремленіями. Всѣхъ этихъ людей, объединившихся подъ знаменемъ фридландскаго герцога, связываетъ, конечно, преданность полководцу и товарищескій духъ,— но они все. же распадаются на нѣсколько отдѣльныхъ фракцій, въ иныхъ отношеніяхъ сохраняютъ и въ этой космополитической военной обстановкѣ свои племенныя особенности или индивидуальныя черты. Быть можетъ, именно благодаря этому «Лагерь» производитъ впечатлѣніе чего то живого, вполнѣ реальнаго, — тогда какъ безъ этихъ оттѣнковъ мы имѣли бы передъ собою только массу, отличающуюся стаднымъ чувствомъ и способную играть чисто пассивную роль,

Вотъ нѣсколько, примѣровъ. Кроаты смотрятъ на войну съ грубой жестокой, почти звѣрской точки зрѣнія; они признаютъ войну ради войны, — идейная сторона для нихъ не играетъ никакой роли; къ тому же, они не прочь покутить, — въ особенности, когда это имъ ничего не стоитъ. Паппенгеймскіе кирасиры, наоборотъ, увлекаются героическою стороною войны; ихъ манятъ подвиги, лавры побѣдителей; ихъ очаровываетъ поэзія битвъ, богатырства и молодечества. Щеголеватые егеря — аристократы среди воиновъ Валленштейна: они и одѣваются роскошнѣе и въ разговорѣ обнаруживаютъ меньше грубости и суровости; ихъ даже нѣсколько шокируютъ пріемы и манеры остальныхъ солдатъ, — a тѣ, въ свою очередь, подсмѣиваются надъ ихъ франтовствомъ. Въ лагерь Валленштейна ихъ привела не любовь къ военному ремеслу, a просто — склонность къ непринужденной, беззаботной жизни, которую они не могли вести въ другихъ мѣстахъ. Пищальники изъ отряда Тифенбаха — добродушные, миролюбивые люди, которые были бы очень рады, еслибъ все вошло опять въ обычную колею, и эта ненормальная, тревожная жизнь окончилась. Вспомните, какъ они вступаются за крестьянина, котораго нужда заставила сдѣлаться фальшивымъ игрокомъ, освобождаютъ его изъ рукъ другихъ солдатъ и имѣютъ мужество открыто заявить, что деревенскій людъ разоренъ и обнищалъ. Наконецъ, старый вахмистръ, прежде всего,— служака, сторонникъ дисциплины, которому, по выраженію Фишера, дороже всего «солдатская машина», муштровка, обученіе рекрутовъ,— который одинаково отличается и отъ франтоватыхъ егерей и отъ паппенгеймскихъ кирасиръ… Очень оригинальную фигуру представляетъ собою и маркитантка, давно сроднившаяся съ солдатскою жизнью, продѣлавшая не одинъ походъ и поневолѣ мирящаяся съ тѣмъ, что никто, кромѣ добродушныхъ пищальниковъ, не платитъ ей аккуратно за вино и припасы.

Проявивъ въ «Лагерѣ Валленштейна» тонкое психологическое чутье и знаніе сцены, Шиллеръ, несомнѣнно, обнаружилъ мѣстами въ этомъ произведеніи дарованіе комическаго писателя. Основной тонъ «Лагеря» нельзя, конечно, признать безусловно веселымъ, комическимъ, жизнерадостнымъ, — сквозь шутки и остроты солдатъ слишкомъ часто проглядываетъ не прикрашенная дѣйствительность, разореніе цѣлыхъ областей, деморализація народа. Но отдѣльныя сцены показываютъ все же, что изъ Шиллера могъ бы выработаться наряду съ авторомъ трагедій и талантливый комическій писатель, — подобно тому, какъ Расинъ, если судить по его «Сутягамъ», былъ въ сущности способенъ писать весьма бойкія и живыя комедіи. Heдаромъ же въ числѣ неоконченныхъ произведеній Шиллера мы находимъ, между прочимъ, и набросокъ пьесы въ комическомъ жанрѣ.

Уже самая форма «Лагеря Валленштейна» очень характерна въ этомъ отношеніи. Поэтъ остановилъ свой выборъ на старо-нѣмецкихъ «виршахъ» (Knittellverse), которыми написаны комедіи и фарсы Ганса Сакса,— и результаты получились блестящіе, потому что этотъ размѣръ, какъ нельзя болѣе подходитъ къ общему колориту первой части трилогіи и придаетъ ей оригинальный, своеобразный, иногда очень забавный характеръ (въ наши дни такими же стихами написана была комедія изъ старой нѣмецкой жизни Людвига Фульда — «Schlaraffenland»). Но особенно ярко проявилось комическое дарованіе Шиллера въ созданіи безподобной фигуры капуцина. Этотъ оригинальный миссіонеръ-обличитель, соединяющій тексты изъ Библіи съ шутками и вульгарными выраженіями, очень напоминаетъ извѣстнаго нѣмецкаго проповѣдника-юмориста, Абраама-a-Санта-Клара, автора такихъ причудливыхъ по формѣ сочиненій какъ «Judas der Erz-Schelm», «Gak, gak, gak, gak, a ga — einer wunderseltsamen Hennen» и т. д. Чтобы оказать какое-нибудь вліяніе на такихъ загрубѣлыхъ слушателей, какъ солдаты Валленштейна, онъ старается приблизиться къ ихъ уровню, приноровиться къ ихъ міросозерцанію и говору, переводя тексты съ латинскаго языка, вставляетъ выраженія изъ солдатскаго жаргона,— иногда, потерявъ терпѣніе, прибѣгаетъ и къ помощи ругательствъ. При всѣхъ своихъ странностяхъ и комическихъ пріемахъ, капуцинъ все-же обнаруживаетъ извѣстное присутствіе духа, такъ какъ отваживается открыто развѣнчивать и громить фридландскаго герцога, въ эту пору еще не переставшаго быть кумиромъ массы.

Въ слѣдующей части трилогіи впервые показывается на сценѣ самъ Валленштейнъ. Но прежде, чѣмъ онъ появился, мы уже имѣемъ извѣстное понятіе объ его характерѣ, привычкахъ, вкусахъ, обращеніи. Въ «Лагерѣ Валленштейна» солдаты постоянно говорятъ о немъ, и мы чувствуемъ, что онъ гдѣ то тутъ, неподалеку, что его духъ точно паритъ надъ всею этою громадною толпою. Мы узнаемъ, что онъ горячо любитъ своихъ солдатъ, заботится о нихъ, смотритъ на нихъ, какъ на обширную семью, что онъ ничего на свѣтѣ не боится, готовъ взяться за самое опасное порученіе и никогда еще не терпѣлъ неудачи! Его обаяніе настолько велико, репутація непобѣдимости такъ прочно установилась за нимъ, что иные солдаты, въ родѣ вахмистра и одного изъ егерей, твердо убѣждены въ томъ, что онъ находится въ общеніи съ нечистою силою. Совершенно такъ же въ «Пикколомини», гдѣ Валленштейнъ выступаетъ только въ одномъ актѣ, мы постоянно слышимъ о немъ и узнаемъ различныя детали относительно характера, положенія въ войскѣ и плановъ относительно будущаго — изъ разговоровъ его генераловъ, приближенныхъ и родныхъ. Ихъ отзывы отличаются, конечно, большою противорѣчивостью. Максъ долгое время идеализируетъ Валленштейна, приписываетъ ему самыя симпатичныя, благородныя свойства, въ началѣ не сознаетъ и не угадываетъ его отрицательныхъ сторонъ. Терцки, графиня Терцки, Буттлеръ, Изолани и другіе видятъ въ немъ, главнымъ образомъ, могущественную силу, которая магически вліяетъ на массу, всюду имѣетъ успѣхъ и торжествуетъ надъ всѣми препятствіями и опасностями,— съ которою, несомнѣнно, выгодно и разсчетливо будетъ дѣйствовать заодно. Октавіо Пикколомини видитъ въ Валленштейнѣ измѣнника, опаснаго государственнаго преступника, котораго нужно обличить и покарать во чтобы то ни стало. Но одно мы сознаемъ еще до перваго выхода Валленштейна: передъ нами, во всякомъ случаѣ, крупнѣйшая личность, которую одни превозносятъ, другіе развѣнчиваютъ, но съ которою всѣ принуждены считаться!

Валленштейнъ — одинъ изъ самыхъ удачныхъ образовъ, созданныхъ Шиллеромъ. Его сложная, своеобразная психологія обрисована съ замѣчательнымъ мастерствомъ, свидѣтельствующимъ о томъ, что въ эту пору талантъ Шиллера достигъ высшей степени своего развитія и зрѣлости. Уже прошло то время, когда драматургъ выводилъ или очень симпатичныхъ, или, наоборотъ, очень преступныхъ и низкихъ людей, когда Карлу Моору долженъ былъ непремѣнно соотвѣтствовать «извергъ естества» Францъ, Фердинанду — президентъ или Вурмъ. Сближеніе съ Гете помогло Шиллеру стать болѣе объективнымъ и безпристрастнымъ; онъ пришелъ къ сознанію, что даже y наименѣе симпатичныхъ героевъ могутъ быть отдѣльныя положительныя свойства, что, изображая внутренній міръ того или другого героя, драматургъ не долженъ слишкомъ подчеркивать свои личныя симпатіи и антипатіи, дѣлать однихъ глашатаями своихъ мыслей и стремленій, почти своими двойниками, a другихъ изображать какими то чудовищами. Уже Филиппъ въ «Донъ-Карлосѣ» былъ обрисованъ съ значительною долею объективности; Шиллеръ не сдѣлалъ изъ него только деспота или тирана,— онъ отмѣтилъ и его горячее желаніе найти вполнѣ надежнаго, честнаго и правдиваго человѣка, которому онъ могъ бы вполнѣ довѣриться, и его нравственныя терзанія, вызванныя неудачно сложившеюся личною жизнью.

Характеристика фридландскаго герцога, въ смыслѣ объективности и тонкости психологическаго анализа, стоитъ еще выше. Если можно такъ выразиться, въ трилогіи выступаетъ не одинъ, a нѣсколько Валленштейновъ; мы послѣдовательно знакомимся съ разнообразными сторонами характера главнаго героя, какъ частнаго лица и политическаго дѣятеля, — причемъ онъ поочередно то вызываетъ наше сочувствіе и уваженіе, то возмущаетъ насъ своимъ эгоизмомъ и властолюбіемъ, то внушаетъ намъ жалость. Актеры, играющіе эту трудную роль, обыкновенно особенно подчеркиваютъ какую нибудь одну сторону его характера, оставляя другія въ тѣни (однимъ изъ лучшихъ Валленштейновъ считается Зонненталь). Бультгауптъ въ своей «Драматургіи классиковъ» такъ опредѣляетъ внутренній міръ Валленштейна,— психологію котораго онъ называетъ самою сложною не только въ творчествѣ Шиллера, но и во всей нѣмецкой драматической литературѣ: «натура привлекательная — и отталкивающая, внушающая уваженіе — и презрѣнная, склонная къ фантазированію — и проявляющая заурядный здравый смыслъ, осторожная и легкомысленная, могущественный организаторъ и безпомощное дитя, человѣкъ лживый — и любящій правду, способный трогать и наводить ужасъ,— словомъ, смѣшеніе всевозможныхъ свойствъ, образующихъ, однако, извѣстное цѣлое». Двѣ черты характера Валленштейна особенно рельефно очерчены, однако, Шиллеромъ: его вѣра въ таинственное воздѣйствіе свѣтилъ на человѣческую судьбу и болѣзненно-развитое честолюбіе. Увлеченіе астрологіей для Валленштейна — не игра, не забава, не интересное препровожденіе времени! Онъ твердо убѣжденъ въ томъ, что «звѣзды не лгутъ»; мы знаемъ изъ исторіи, что онъ спеціально изучалъ астрологію въ университетахъ Болоньи и Падуи; онъ слѣпо довѣряетъ предсказаніямъ астролога Сени, считая ихъ незыблемою истиною, и готовъ по одному его слову принимать самыя рискованныя рѣшенія. Разъ звѣзды предвѣщаютъ ему торжество надъ препятствіями и исполненіе всѣхъ его желаній, онъ считаетъ свой успѣхъ обезпеченнымъ. Валленштейна сравнивали иногда, въ этомъ отношеніи, съ Фаустомъ; какъ ни странно звучитъ это сравненіе, въ немъ есть доля правды. Мечты о тѣсномъ общеніи съ таинственнымъ, чудеснымъ міромъ, въ своемъ родѣ, не меньше волнуютъ фридландскаго герцога, чѣмъ сверхчеловѣческіе порывы и жажда познанія волнуютъ душу Фауста. Вѣра во что то загадочное и сверхъестественное вноситъ въ жизнь Валленштейна извѣстную долю поэзіи и красоты, помогаетъ ему подниматься на время надъ житейскою пошлостью. О своихъ астрологическихъ гаданіяхъ онъ говоритъ совершенно особеннымъ тономъ и не допускаетъ, чтобы при немъ отзывались о нихъ насмѣшливо или недовѣрчиво. Даже когда счастье начинаетъ ему измѣнять, онъ все еще не признаетъ себя побѣжденнымъ, не отказывается отъ вѣры въ чудесную силу планетъ и настаиваетъ на томъ, что всѣ эти бѣдствія обрушиваются на него противъ воли судьбы. Только въ самомъ концѣ онъ какъ будто ощущаетъ нѣкоторое сомнѣніе въ справедливости того, во что раньше вѣрилъ («звѣзды не нужны мнѣ»), и нѣсколько охладѣваетъ къ своему любимому занятію, подъ вліяніемъ тяжелыхъ ударовъ судьбы, которые ему приходится теперь выносить…

О честолюбіи или властолюбіи Валленштейна едва ли нужно говорить особенно много,— это свойство бросается намъ въ глаза съ самаго начала, оно является главнымъ рычагомъ всей его дѣятельности, заставляетъ его принимать иногда самыя неожиданныя рѣшенія,— не отступая передъ энергичными, опасными, даже преступными шагами. Мы знаемъ изъ исторіи, что честолюбіе Валленштейна заходило очень далеко, что онъ мечталъ возложить на себя богемскую корону, сдѣлаться независимымъ государемъ. Совершенно такъ же въ трилогіи онъ увлекается мечтами о своемъ будущемъ величіи, строитъ планы относительно той власти, которую онъ можетъ пріобрѣсти, считаетъ себя рожденнымъ для чего то высшаго, выдающагося, исключительнаго. Онъ, кажется, искренно убѣжденъ въ томъ, что Максъ Пикколомини — не пара Тэклѣ, потому что въ ней онъ уже видитъ чуть ли не принцессу крови! Выбившись изъ не извѣстности на широкую дорогу, составивъ себѣ имя исключительно своими подвигами,— за что его восхваляетъ одинъ изъ егерей въ «Лагерѣ»,— онъ не довольствуется тѣми результатами, которые имъ достигнуты, хочетъ подняться еще выше… Честолюбіе, какъ злой демонъ, постоянно нашептываетъ ему роковые совѣты. Если онъ вступаетъ въ союзъ со шведами, онъ дѣлаетъ это, конечно, не для того только, чтобы отстоять свою независимость противъ посягательствъ вѣнскаго двора, но также и для того, чтобы съ помощью шведскихъ войскъ упрочить за собою богемскій престолъ. Онъ привыкъ повелѣвать и господствовать, — и съ той минуты, какъ счастье начинаетъ ему измѣнять, солдаты его покидаютъ, дисциплина нарушается, ему остается только умереть.

Изображая въ рядѣ потрясающихъ сценъ измѣну Валленштейна, его сближеніе съ врагами Австріи, постепенный разрывъ съ вѣнскимъ правительствомъ, Шиллеръ настаиваетъ, однако, на томъ, что онъ не былъ измѣнникомъ и предателемъ по натурѣ, что, несмотря на свои врожденныя честолюбивыя наклонности, онъ еще за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ съ негодованіемъ отогналъ бы отъ себя мысль объ измѣнѣ ради достиженія тѣхъ или другихъ выгодъ или почестей. Мы видимъ, что онъ очень долго колеблется и борется съ собою, прежде чѣмъ заключаетъ союзъ со шведами и соглашается вести переговоры съ Врангелемъ. Илло и Терцкіе возмущаются его нерѣшительностью и уклончивою тактикою, удивляются его желанію медлить и выжидать,— не понимая той борьбы, которая происходитъ въ его душѣ. Если Валленштейнъ неожиданно переходитъ отъ словъ къ дѣлу и рѣшаетъ, какъ говорится, сжечь свои корабли и открыто порвать съ императоромъ,— въ этомъ, въ значительной степени, виноваты внѣшнія обстоятельства. Холодный пріемъ, оказанный герцогинѣ при дворѣ, пріѣздъ Квестенберга, его вызывающій тонъ, желаніе правительства отнять y Валленштейна начальство надъ войскомъ, наконецъ сознаніе, что въ Вѣнѣ его уже считаютъ измѣнникомъ, хотя онъ еще не принялся открыто дѣйствовать,— все это окончательно укрѣпляетъ герцога въ намѣреніи вступить въ борьбу съ тѣми, кто, по его мнѣнію, не съумѣлъ оцѣнить его заслуги. Разъ вступивъ на этотъ путь, онъ уже не можетъ итти назадъ,— въ особенности съ той минуты, какъ то лицо, которое вело предварительные переговоры между нимъ и враждебнымъ лагеремъ, попадаетъ въ руки графа Галласа, и тайна этихъ сношеній съ непріятелемъ, въ значительной степени, раскрывается. Отнюдь не желая, конечно, одобрять или возвеличивать измѣну (всестороннее изслѣдованіе подлинной исторіи Валленштейна отнюдь не разсѣяло взведенныхъ на него въ свое время обвиненій, несмотря на попытки отдѣльныхъ ученыхъ, вродѣ Ферстера, реабилитировать его и доказать его невинность), Шиллеръ хотѣлъ все же оттѣнить тѣ обстоятельства, которыя какъ бы наталкивали Валленштейна на этотъ опасный, роковой путь. Съ другой стороны, когда измѣна герцога, вслѣдствіе ухода войскъ, на которыя онъ разсчитывалъ, оканчивается неудачно раньше чѣмъ успѣла получить какіе либо осязательные результаты, поэтъ, нѣсколько идеализируя историческаго Валленштейна, заставляетъ насъ пожалѣть этого падшаго исполина, принужденнаго видѣть всѣ свои планы разбитыми, дѣлаетъ его предсмертныя минуты необыкновенно трогательными и потрясающими.

Рядомъ съ Валленштейномъ другія дѣйствующія лица, за немногими исключеніями, очень проигрываютъ. Октавіо и Максъ Пикколомини, во всякомъ случаѣ, принадлежатъ къ наиболѣе интереснымъ изъ этихъ лицъ. Хитроумный, тактичный дипломатъ, итальянецъ по происхожденію, Октавіо искусно обходитъ Валленштейна, дѣлается его приближеннымъ и безъ особаго труда располагаетъ въ свою пользу столь проницательнаго обыкновенно полководца, который на этотъ разъ оказывается отнюдь не дальновиднымъ и, несмотря на всѣ предостереженія, продолжаетъ слѣпо вѣрить Октавіо. Когда на послѣдняго возлагаютъ обязанность — слѣдить за герцогомъ и доносить обо всѣхъ его поступкахъ, куда слѣдуетъ, обѣщая ему за это княжескій титулъ и главное начальство надъ войсками, онъ, безъ особаго колебанія, беретъ на себя это щекотливое — чтобы не сказать больше — порученіе… Но подобно тому, какъ самого Валленштейна Шиллеръ надѣлилъ и отрицательными, и положительными свойствами, онъ не сдѣлалъ и изъ Октавіо мелодраматическаго героя, закоснѣлаго предателя или злодѣя. Объективность оцѣнокъ, съ теченіемъ времени усвоенная драматургомъ сказалась и въ этомъ случаѣ. Мы не имѣемъ основанія сомнѣваться въ томъ, что Октавіо искренно преданъ императору и съ своей особой точки зрѣнія считаетъ себя вполнѣ правымъ, когда берется за выслѣживаніе всѣхъ мѣропріятій герцога, обвиненнаго въ государственной измѣнѣ. Съ другой стороны, какъ частное лицо, какъ любящій отецъ, онъ, безусловно, внушаетъ симпатію. Разладъ между нимъ и Максомъ удручаетъ и мучитъ его; онъ много бы далъ, чтобы его сынъ былъ вполнѣ солидаренъ съ нимъ и не отдалялся отъ него! Когда же въ концѣ «Смерти Валленштейна» Октавіо остается совершенно одинокимъ, послѣ гибели Макса, мы невольно чувствуемъ къ нему состраданіе и готовы повѣрить тому, что при этихъ условіяхъ даже княжескій титулъ, когда то его привлекавшій, не можетъ радовать его… Что касается Макса, очень понравившагося современной Шиллеру нѣмецкой публикѣ и критикѣ, то это опять — представитель обширной семьи энтузіастовъ и мечтателей, выступающихъ въ трагедіяхъ Шиллера, родной братъ Карла Моора, Фердинанда, Донъ-Карлоса, Позы. Онъ не привыкъ разсуждать и взвѣшивать свои поступки: онъ весь — огонь, весь — страсть, онъ не можетъ ничего дѣлать наполовину; увлекшись чѣмъ нибудь, онъ уже не помнитъ себя, готовъ на всевозможныя жертвы, находится въ состояніи какого то экстаза. Онъ идеализируетъ Валленштейна, въ которомъ видитъ только героя и геніальнаго человѣка, сначала не вѣритъ въ его измѣнническіе планы, потомъ, узнавъ всю правду, до послѣдней минуты все еще надѣется предостеречь его отъ ложнаго шага, примирить его съ дворомъ, пока, наконецъ, ему не приходится сдѣлать окончательно выборъ между чувствомъ и долгомъ службы. Полюбивъ Тэклу, онъ въ эту любовь вкладываетъ всю свою душу и говоритъ объ очаровавшей его дѣвушкѣ въ восторженныхъ, страстныхъ выраженіяхъ, напоминающихъ подобныя же пламенныя изліянія Донъ-Карлоса или Мортимера. Храбрый и неукротимый на войнѣ, Максъ (по исторіи — не сынъ, a племянникъ Октавіо), какъ истый мечтатель, грезитъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, о томъ времени, когда замолкнетъ шумъ оружія и благодатный миръ будетъ царить на землѣ. Это одинъ изъ самыхъ симпатичныхъ и благородныхъ героевъ Шиллера, заставляющій даже суроваго Валленштейна смягчаться душою и отчасти завидовать его энтузіазму, мечтательности, неиспорченности, но, конечно, значительно идеализированный авторомъ,— если вспомнить ту грубую и жестокую эпоху, когда ему приходится дѣйствовать. Точно такъ же и маркизъ Поза не особенно напоминаетъ человѣка ХVІ столѣтія, современника Филиппа II, Альбы и Доминго!…

Объ остальныхъ лицахъ, окружающихъ Валленштейна, много говорить не приходится. Отто Гарнакъ высказалъ ту мысль, что среди нихъ нѣтъ особенно выдающихся людей,— и съ этимъ нельзя не согласиться. Это — тѣ же солдаты изъ «Лагеря Валленштейна» — только дослужившіеся до высшихъ степеней… Буттлеръ — суровый служака, грубоватый кондотьеръ, всю свою жизнь проводящій въ лагерѣ и на полѣ брани, чисто примитивная натура, человѣкъ, быстро переходящій отъ одной крайности къ другой, сперва, повидимому, беззавѣтно преданный герцогу, потомъ, послѣ непродолжительнаго разговора съ Октавіо, который убѣждаетъ его въ томъ, что Валленштейнъ старался ему вредить, превращающійся въ пламеннаго сторонника императора и хладнокровно дающій указанія убійцамъ своего благодѣтеля. Илло и Изолани,— вождь кроатовъ,— безпутные, необузданные люди, склонные къ кутежамъ и разгулу, прожигатели жизни и авантюристы, служащіе Валленштейну, потому что это для нихъ выгодно. Терцки — хитроумный, ловкій, но все же отнюдь не выдающійся по своимъ дарованіямъ дѣятель,— «мужъ своей жены», по выраженію Бультгаупта,— въ значительной степени, являющійся ея орудіемъ и руководимый ею.

Изъ женскихъ образовъ, фигурирующихъ въ «Пикколомини» и «Смерти Валленштейна», только графиня Терцки и Тэкла заслуживаютъ нашего вниманія (герцогиня фридландская — слишкомъ пассивная и безвольная личность, не играющая почти никакой роли въ той мрачной драмѣ, которою заканчивается бурная жизнь ея мужа). Графиня Терцки, которую Бультгауптъ сравниваетъ съ лэди Макбетъ,— одна изъ наиболѣе оригинальныхъ, сильныхъ духомъ и энергичныхъ героинь Шиллера. Можно не одобрять ея честолюбивыхъ плановъ, страсти къ интригамъ и хитроумной тактики, предпочитать ей такихъ героинь, какъ королева Елисавета изъ «Донъ-Карлоса», но нельзя все же не воздать должнаго ея уму и природнымъ дарованіямъ. Въ иныхъ случаяхъ она оказываетъ давленіе на самого Валленштейна, разжигаетъ его властолюбивые инстинкты, пробуждаетъ въ немъ бодрость и энергію, когда онъ начинаетъ колебаться или предаваться раздумью, настаиваетъ на томъ, чтобы онъ поскорѣе принялся за дѣло. Когда же измѣна герцога, о которой она такъ мечтала, приводитъ къ самымъ печальнымъ результатамъ, гордая и самолюбивая графиня, не считающая возможнымъ играть жалкую, униженную роль при вѣнскомъ дворѣ, лишаетъ себя жизни, невольно поражая Октавіо своимъ хладнокровіемъ и гордымъ, сдержаннымъ тономъ своей предсмертной рѣчи. Какъ Максъ является однимъ изъ многочисленныхъ мечтателей и идеалистовъ, выведенныхъ Шиллеромъ, такъ и Тэкла примыкаетъ къ той же категоріи чистыхъ душою, благородныхъ дѣвушекъ и молодыхъ женщинъ Шиллера. Ея сестры по духу Амалія, Луиза, Елисавета изъ «Донъ-Карлоса», Іоанна Д’Аркъ. Ея любовь къ Максу носитъ идеальный, мечтательный характеръ. Тѣ сцены, гдѣ они оба выступаютъ, вводятъ мягкое, поэтическое и молодое въ общій сумрачный и тревожный тонъ двухъ послѣднихъ частей трилогіи. Но Тэкла не даромъ — дочь Валленштейна: ей передалась извѣстная доля его энергіи и выдержки, хотя и направленная въ другую сторону; за свою любовь она готова постоять, не терпя никакихъ стѣсненій и преградъ, рѣшившись воспротивиться даже отцу, если онъ захочетъ помѣшать ихъ счастью. Только въ одной сценѣ «Смерти Валленштейна» Тэкла производитъ не совсѣмъ то впечатлѣніе, какое, быть можетъ, имѣлъ въ виду Шиллеръ,— именно, когда она посылаетъ Макса, колебавшагося между долгомъ офицера и привязанностью къ Валленштейну и любимой дѣвушкѣ, на войну со шведами и соглашается временно разстаться съ нимъ, обнаруживая неожиданную разсудительность и благоразуміе, вмѣсто той горячей, страстной и неукротимой любви, которой мы бы ожидали отъ нея. Но, въ общемъ, дочь Валленштейна прелестное, поэтичиское созданіе, безъ котораго двѣ послѣднихъ части трилогіи были бы не полны. Одинъ изъ біографовъ Шиллера, Боксбергеръ, назвалъ Тэклу — «Максомъ среди дѣвушекъ», намекая на внутреннее сродство ихъ натуръ. И дѣйствительно, дѣти враждующихъ между собою отцовъ, выступившіе на жизненную дорогу въ тревожные, сумрачные дни, они оба, быть можетъ, сами того не сознавая, являются глашатаями искренней, не поддѣльной любви, благороднаго идеализма, гуманнаго миролюбія, въ то время какъ тутъ же рядомъ звучитъ барабанный бой, слышится грубая солдатская рѣчь; процвѣтаютъ эгоистическіе инстинкты,— и конца не видать ожесточенной, безпощадной войнѣ, уносящей все новыхъ и новыхъ жертвъ {Разныя историческія подробности о дѣйствующихъ лицахъ трилогіи см. въ Словарѣ.}.

 

 

 

Шутливой маски важная игра,

Къ которой мы и взоръ и слухъ и сердце

Такъ часто и охотно преклоняли,

Вновь въ этомъ залѣ насъ соединяетъ…

И вотъ — старинный залъ помолодѣлъ:

Его во храмъ искусство превратило.

И слышится намъ голосъ благозвучный

За благородной этой колоннадой. —

И вновь въ душѣ — торжественныя чувства.

A между тѣмъ не разъ помостъ старинный

Былъ колыбелью юношескихъ силъ

И поприщемъ возросшаго таланта,

Мы тѣ-же все, которые когда-то

Такъ ревностно предъ вами развивались.

На этомъ мѣстѣ пламенный художникъ

Переносилъ васъ творчествомъ своимъ

Въ обитель лучезарную искусства.

О, если-бы величье новой сцены

Достойнѣйшихъ въ среду насъ привлекло,

И столько лѣтъ лелѣянной надежды

Исполнилась завѣтная мечта!

Въ душѣ высокой образецъ высокій

Соревнованье долженъ пробудить

И творчеству дать высшіе законы.

Да будетъ-же возникшій вновь театръ

Свидѣтелемъ созрѣвшаго таланта!

И гдѣ же можно испытать такъ силы,

Помолодить маститый обликъ славы,

Какъ не предъ кругомъ зрителей избраннымъ?

На первый-же волшебный зовъ искусства,

Они летучей мыслію и чувствомъ

Уловятъ образъ мимолетный духа.

Да! скоро и безслѣдно передъ мыслью

Скользитъ искусство пламенное мима,

A образцы рѣзца и пѣснь поэта

Тысячелѣтья могутъ пережить.

Да! обаянье гибнетъ вмѣстѣ съ мимомъ

И замираетъ отдаленнымъ звукомъ,

И вѣковѣчной славой за собою —

Мгновенное созданье — не оставитъ.

Искусство мима строго, но потомство

Не для него сплететъ вѣнокъ лавровый.

Затѣмъ-то онъ скупится настоящимъ

И жадно каждымъ мигомъ дорожитъ,

Чтобъ имъ зажечь, въ сіяніи и блескѣ,

Сердца людей достойнѣйшихъ и лучшихъ,

Себѣ поставить памятникъ при жизни,

И слить безсмертье съ именемъ своимъ:

Кто лучшимъ современникамъ приноситъ

Благую пользу — не умретъ во вѣки.

Теперь, когда для Таліи настала

На этой сценѣ новая эпоха.

Становится смѣлѣе стихотворецъ:

Онъ покидаетъ проторенный путь —

И васъ, за тѣсный кругъ мѣщанской жизни,

Выводитъ на позорище иное,

Достойное великаго момента

Намъ современной и тревожной жизни,

Великаго потрясть основы міра

Могли одни великія событья.

Какъ тѣсный кругъ тѣснитъ мысль человѣка,

Такъ эта-жъ мысль растетъ съ высокой цѣлью.

Такъ и теперь, на самомъ склонѣ вѣка,

Когда вся жизнь — поэзія, когда

Кипитъ борьба межъ ярыми бойцами,

И все стремится къ неуклонной цѣли,

И подняты великіе вопросы

О власти самобытной и свободѣ —

Такъ и теперь, подъ сѣнію театра,

Искусство выше воспарить должно,

Не устыдясь житейской сцены всуе.

Мы видимъ — распадается во-прахъ

Та старая, устойчивая форма,

Что, полтораста лѣтъ тому, Европѣ

Принесъ миръ благодатный; форма та —

Безцѣнный плодъ войны тридцатилѣтней.

Но васъ опять фантазія поэта

Въ ту мрачную эпоху переноситъ —

И веселѣй глядѣть на наше время,

И свѣтитъ мнѣ надежды лучъ въ грядущемъ.

Война въ разгарѣ. Въ самый пылъ васъ вводитъ

Пѣвецъ. Шестнадцать лѣтъ опустошенья,

Разбои и невзгоды пронеслися;

Міръ все еще бурливой массой бродитъ, —

И не блеститъ надежды лучъ вдали:

Все царство обратилось въ поле битвы;

Всѣ города и села запустѣли;

Легъ грудой щебня Магдебургъ; торговля,

Промышленность — о нихъ нѣтъ и помину,

Вездѣ и все — солдатъ, a горожанинъ —

Ничто, и безнаказанная наглость

Надъ нравами безстыдно наругалась,

И шайки, одичалыя въ войнѣ,

Разбили станъ въ странѣ опустошенной.

На этомъ мрачномъ и кровавомъ полѣ

Выходитъ ярко горделивый образъ —

Съ неукротимымъ нравомъ человѣкъ.

Вы знаете творца отважныхъ шаекъ,

Кумира ихъ, бича страны, опору

Для цесаря, страшилище его

И перваго любимца — полководца.

Онъ счастья баловень, достигнулъ быстро

Всѣхъ почестей, но все стремился дальше —

И палъ безумной жертвой честолюбья.

Духъ партій, благосклонность и вражда,

Какъ историческій характеръ, намъ не ясно

Представили его; теперь искусство

Должно его приблизить къ вашимъ взорамъ —

И къ сердцу. Находя всему предѣлы

И связь, искусство все наружное опять

Приводитъ въ первый прирожденный образъ;

Оно слѣдитъ за человѣкомъ въ жизни

И многія вины его относитъ

Къ вліянію несчастливыхъ созвѣздій.

Не онъ сегодня появиться долженъ

На сценѣ. Но средь шаекъ удалыхъ,

Ему покорныхъ, имъ одушевленныхъ,

Предстанетъ передъ вами тѣнь его,

Покамѣстъ муза робкая рѣшится

Облечь его въ живую плоть и тѣло:

Затѣмъ, что власть ему прельстила сердце,

A лагерь будетъ только обличитель

Его высокомѣрнаго проступка.

Простите-же поэту, если онъ

Не поведетъ теперь васъ прямо къ цѣли,

A развернуть посмѣетъ передъ вами

Лишь рядъ картинъ великаго событья.

Пусть это представленіе успѣшно

Преклонитъ слухъ нашъ къ необычнымъ звукамъ.

Со временемъ я скоро васъ опять

На дикую, воинственную сцену,

На мѣсто дѣйствій нашего героя

Перенесу.

Но если-бы сегодня

Богиня пѣнія и пляски, муза.

По старому германскому закону,

Потребовала риѳмы — ничего!

Благодаря ей, мрачный обликъ правды

Въ обители искусства озаренъ

И измѣнился, но подлогъ невинный

Исчезнетъ самъ собою, a сіянье

Горитъ затѣмъ, что не горѣть не можетъ.

 

Жизнь сумрачна, но свѣтъ искусства ясенъ.

 

 

 

Вахмистръ |

} изъ карабинернаго полкаТерцкаго.

Трубачъ |

Констабль.

Стрѣлки.

Два конные егеря Голька.

Драгуны Буттлера.

Пищальники изъ полка Тифенбаха.

Кирасиръ валонскаго полка.

Кирасиръ ломбардскаго полка.

Кроaты.

Улaны.

Рекрyтъ.

Горожанинъ.

Крестьянинъ.

Пaрень, его сынъ.

Капуцинъ.

Учитель солдатской школы.

Маркитантка.

Слyжaнка.

Солдатенки.

Гобоисты.

 

 

 

ПAРЕHЬ.

 

Батька, смотри — не случилось бы худа:

Видишь — ихъ сколько! — Уйдти бы отсюда.

Къ этимъ ходить неповадно и въ гости:

Какъ бы они не помяли намъ кости!

 

КРЕСТЬЯНИНЪ.

 

Э, ничего! Не съѣдятъ. A солдату

Надо-жъ гульнуть на наемную плату.

Видишь-ли, все собрались новички —

Прямо съ Заалы, да съ Майны полки:

Чай понаграбили вдоволь, злодѣи!

Только бы дѣло повесть по-умнѣе,

Все будетъ наше. Парнюга смотри —

Съ этимъ народомъ хитри, да хитри!

Ротный — зарѣзали бѣднаго черти —

Пару костей подарилъ мнѣ при смерти:

Ну, ужъ и кости! — какъ хочешь ихъ кинь

Деньги бери со стола — и аминь! —

Знаешь, прикинуться, парень, намъ надо…

A ужъ какое солдатикъ нашъ чадо —

Дѣло извѣстное: только польсти —

И, какъ угодно, его оплети.

Пусть нашу брагу онъ цѣдитъ ковшами,

Всю перечерпаемъ ложками сами;

Пусть онъ и рубитъ, и колетъ съ плеча —

Хитрость крестьянину вмѣсто меча

(Въ палаткѣ пѣсни и хохотъ).

                    Экъ разшумѣлися! — видно въ охотку!

Если бъ попались — заткнулъ бы имъ глотку

Тѣшатся съ нашего все-же добра.

Не сбережешь ни кола, ни двора:

Какъ побываютъ любезные гости,

Въ цѣломъ селѣ не найдешь ни пера —

Хоть голодай, хоть гложи себѣ кости,

И при Саксонцѣ — нельзя не сказать —

Было не лучше, — a эти то псарни

Надо имперскими, вишь, величать.

 

ПАРЕНЬ.

 

Батька! вотъ двое идутъ изъ поварни:

Кажется, съ этихъ ужъ нечего взять?

 

КРЕСТЬЯНИНЪ.

 

Нечего! Это, голубчикъ, не нѣмцы, —

Просто и на просто, видишь, — богемцы,

Карабинеры y Терцкаго… Ой!

Вотъ — такъ на славу пришли на постой!

Вотъ — такъ ужъ сказано: дикіе звѣри

Сѣли — себѣ на теплѣ и квартерѣ,

Да ужъ и рюмка-то станетъ коломъ,

Ежели выпить пришлось съ мужикомъ. —

Къ чорту ихъ!… Сказано: всѣ однопольцы,

Стало-быть, всѣ — и стрѣлки, и тирольцы,

Вѣрно, хоть руку себѣ отрубить,

Эдакихъ намъ-бы добыть — да добыть:

Пташки веселыя, ну, и болтливы, —

Благо имъ много добра и поживы.

(Входятъ въ палатку).

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что тебѣ, сволочь? Проваливай, что ль!

 

КРЕСТЬЯНИНЪ.

 

Воинъ честной, молвить слово дозволь.

Крошки не съѣлъ я — вотъ цѣлыя сутки.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Да, вамъ-бы только что пичкать желудки.

 

УЛАНЪ (со стаканомъ).

 

Ну, коль не завтракалъ, вотъ тебѣ, песъ!

(Ведетъ крестьянина въ палатку, прочіе выходятъ на авансцену).

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Слушай-ка, братецъ! такой тебѣ спросъ:

Думаешь какъ ты, что даромъ двойное

                    Выдали намъ харчи и хмельное?

 

ТРУБAЧЪ.

 

Выдадуть даромъ! Не даромъ, когда

Ѣдетъ сама герцогиня сюда

Вмѣстѣ съ сіятельной дочкой…

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Едва-ли!

Сказки-то эти мы сами слыхали:

Тутъ герцогиня твоя ни при чемъ.

Тутъ не ее, a вотъ пришлыя войски —

Надобно намъ приголубить по свойски —

Добрымъ глоткомъ, да хорошимъ кускомъ —

Чтобы не только остались друзьями,

A побраталися на-крѣпко съ нами.

 

ТРУБAЧЪ.

 

Да… Знать — идти на другія квартиры…

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Все генералы вѣдь, все командиры..

 

ТРУБAЧЪ.

 

Да… Ну, опаснаго очень-то нѣтъ?

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Нѣту: послалъ Богъ любовь и совѣтъ.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что же слетѣлись-то? Али для смѣны?

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Шепчутся… Видно: въ чесоткѣ языкъ…

 

ТРУБАЧЪ.

 

Развѣ!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

A этотъ-то старый изъ Вѣны?

Видно по волосу что за парикъ!

Коль на груди золотая цѣпочка,

Значитъ — не даромъ, голубчикъ!… и точка.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Правда! охотиться всѣ норовятъ,

Вотъ и послали такую ищейку,

Что хоть и герцога выслѣдитъ, братъ!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Выслѣдитъ, если узнаетъ лазейку…

Намъ-то нѣтъ вѣры. Фридландецъ то имъ

Кажется только не чортомъ самимъ —

Выросъ — такъ видишь ли: дай опрокинемъ!

 

ТРУБАЧЪ.

 

Какъ же! A мы его нешто покинемъ?

Нешто не всѣ мы ему не рука?

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Полкъ нашъ, и прочихъ четыре полка

Терцкій управитъ — онъ герцогу шуринъ,

Ну и полки — ни который не дуренъ;

Да и подъ каждымъ мундиромъ сердца

Бьются за герцога, что за отца:

Только-бы выбралъ, да далъ бы намъ ходу, —

Всѣ за него, и въ огонь мы, и въ воду!

 

СТРѢЛОКЪ.

 

Гдѣ ожерелье подтибрилъ, кроатъ?

Вотъ-такъ находка! Послушай-ка, братъ,

Развѣ съ тобой помѣняться мнѣ, что ли?

Хочешь, возьми за него терцероли…

 

КРОАТЪ.

 

Нѣтъ, братъ, надуешь.

 

СТРѢЛОКЪ.

 

Хитри — ты, хитри!

Мало? такъ трону тебя я за струнку:

Вотъ — посмотри-ка колпакъ-то какой?

Синій дворянскій; достался въ фортунку.

 

КРОАТЪ (играетъ ожерельемъ на солнцѣ).

 

Ну, да и мой товаръ не простой —

Купимъ, такъ будемъ съ тобою богаты:

Это вѣдь жемчугъ, a это гранаты —

И настоящіе: видишь-ли — какъ

Блещутъ на солнцѣ?

 

СТРѢЛОКЪ (беретъ ожерелье).

 

Ты — просто дуракъ!

Вотъ тебѣ только ужъ такъ, для подарку,

Дамъ я, пожалуй, походную чарку…

(Глядитъ на ожерелье).

                    Такъ только — будто игра не дурна…

 

ТРУБАЧЪ.

 

Правда, что дѣло мое — сторона.

А надуваетъ, голубчикъ, кроата…

Чуръ — пополамъ, такъ, пожалуй, смолчу.

 

КРОАТЪ (надѣлъ колпакъ).

 

                    Точно: колпакъ твой съ дворянчика-хвата —

Я потому и купить-то хочу.

 

СТРѢЛОКЪ (киваетъ трубачу).

 

                    Стало-быть, мы помѣнялись съ тобою —

Будьте свидѣтели всѣ, господа!

 

КОНСТАБЛЬ (подходить къ вахмистру).

 

Какъ поживается карабинерамъ?

Долго-ли эдакимъ, братцы, манеромъ

Около печекъ-то-руки намъ грѣть?

Вѣдь непріятелю скучно сидѣть!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Скучно? Зудятъ y него, видно, ноги;

Только, голубчикъ, не сыщетъ дороги.

 

КОНСТАБЛЬ.

 

Мнѣ — такъ навѣрное бы не сыскать!

A вотъ на мѣстѣ пришлося узнать,

Что Регенсбургъ удалося имъ взять.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что-же, что взяли! Назадъ мы отнимемъ.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Да и съ баварцемъ умкомъ пораскинемъ,

Какъ онъ на князя ни злись. Ничего!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вотъ такъ компанія! Вотъ удалая!

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что за плащи?… знать — не сволочь какая!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Гольковцы: слово ты молвилъ не зря —

Всѣ на подборъ, какъ одинъ, егеря.

 

МАРКИТАНТКА (входитъ и приноситъ вино).

 

                    Здравствуйте! Съ праздникомъ!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вотъ-такъ находка:

Изъ Блазевица попалась красотка!

 

МАРКИТАНТКА.

 

Прямо оттуда… Здорово, мусье,

Петеръ въ двѣ сажени, изъ Ицейо!

Какъ ты, припомни-ка, чуть не сорочку

Пропилъ въ Глюштадтѣ, въ веселую ночку,

Съ нашимъ полкомъ?…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Видно, знаетъ сноровку —

Какъ на перо мы мѣняемъ винтовку?

 

МАРКИТАНТКА.

 

Охъ! вѣдь мы изъ-стари съ нимъ знакомы.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вотъ и сошлися въ Богеміи мы.

 

МАРКИТАНТКА.

 

Точно въ Богеміи нонче сошлися,

Только вотъ завтра то гдѣ, шуринокъ,

Гдѣ-бы сойтися? Война, что потокъ:

Мчитъ тебя вдаль, и какъ знаешь, держися…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вѣрю: понятно само по себѣ.

 

МАРКИТАНТКА.

 

Вѣришь? — Такъ слушай — скажу я тебѣ:

Отъ Темесвара пришла я съ обозомъ.

Тамъ мы травили Мансфельдера!… Да,

Такъ-то травили, что просто бѣда!

Ну, не повѣрила я и угрозамъ:

Вмѣстѣ съ Фридландцемъ и въ Штральзундъ пошла —

И обобрали голубку до тла.

Въ Мантуѣ вмѣстѣ съ резервомъ жила

И воротилася, съ Феріей рядомъ,

Вмѣстѣ съ помощнымъ испанскимъ отрядомъ.

Вотъ и пришла маркитантка я въ Рентъ,

A изъ него въ эти страны: быть можетъ,

Здѣсь получу за долги хоть процентъ,

Ежели добрый нашъ герцогъ поможетъ.

Вишь, маркитантскую ставку разбила…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Такъ-то все такъ! Что тужить о грошѣ!

Ты — вотъ мнѣ лучше скажи по душѣ —

Гдѣ твой шотландецъ?

 

МАРКИТАНТКА.

 

A ну его къ чорту!

Просто мошенникъ былъ перваго сорту.

 

СОЛДАТЕНОКЪ (вбѣгаетъ въ припрыжку).

 

                    Мама! да ты про кого такъ? Про тятю?

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Ну, этихъ цесарь кормить не усталъ:

Войско ему годъ отъ года нужнѣе.

 

ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ (входитъ).

 

                    Эй, ребятишки, маршъ въ школу скорѣе!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Тоже вѣдь знаютъ, что тѣсенъ ихъ классъ.

 

СЛУЖАНКА (входитъ).

 

                    Тетушка, гости уходятъ.

 

МАРКИТАНТКА.

 

Сейчасъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Это какая — такая плутовка?

 

МАРКИТАНТКА.

 

Это — племянница.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Ай-да головка!

Будь я ей дядей!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ (удерживая дѣвушку).

 

                                        Куда ты? Аль тутъ

Скучно?

 

СЛУЖАНКА.

 

Не скучно, да гости-то ждутъ.

(Вывернулась и ушла).

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Да!.. На охотника эта красотка!

Только-бъ поспорила прежде съ ней тетка…

Всѣ передрались въ полку за нее.

Ну, не такое и было житье:

Нонѣче развѣ на прежде похоже?

Нонѣче развѣ, какъ прежде, все то же?

Право — не то: да и дни-то летятъ —

Хочешь лови, a поймаешь наврядъ!

(Вахмистру и трубачу).

                    Аль, на здоровье вамъ, вспрыснуть сердечко.

Только дадите-ль намъ, грѣшнымъ, мѣстечко?

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Милости просимъ! Садитесь сюда.

Ждали въ Богемію васъ, господа,

Мы ужъ давненько…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Да вамъ ничего!

Вы бы спросили: вотъ намъ каково?

 

ТРУБАЧЪ.

 

Вамъ то?.. Да щеголей эдакихъ мало!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Точно, что съ Мейссена, да и съ Заалы —

Вѣсти, покуда, худыя про васъ.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Полноте! Лучше послушайте насъ:

Мы передъ Богомъ и правы, и святы;

Если шалилъ кто, такъ развѣ кроаты.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Ой! воротникъ-то y васъ въ кружевахъ,

Да и франтите вы въ знатныхъ штанахъ!

Ну и бѣлье, и перо на беретѣ —

Все это стоитъ вѣдь денегъ на свѣтѣ:

Буршъ будетъ радъ, коли такъ наряди,

A ужъ на насъ, горемыкъ, не гляди.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Тряпки-то! Бабамъ ихъ развѣ? A съ нами

Честь и почетъ, и фридландское знамя.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Что жъ ты фридландцемъ-то тычешь насъ зря?

Будто-бы мы не его егеря!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Точно: и вы въ косякѣ замѣшались.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Мы-то?.. A вы-то что больно зазнались?

Разница только въ мундирахъ — такъ стой:

Въ свой я, пожалуй, уйду съ головой.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Вы, господинъ егерь, въ дѣло не вникли:

Вы къ деревенщинѣ только привыкли, —

Ну, a манеры хорошія, тонъ —

Ихъ надо видѣть въ персонѣ-персонъ,

То есть въ фельдмаршалѣ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Экая штука!

Вотъ ужъ наука, скажу, — такъ наука;

Плюнетъ онъ, что-ли, аль высморкнетъ носъ,

Вы за нимъ тоже… Да вотъ вѣдь вопросъ:

Умъ-то его, глубину его взгляда

Вынесъ-ли кто за собой съ вахтпарада?

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Чортъ побери! Поспросили-бъ объ насъ,

Такъ и узнали-бы правду какъ-разъ —

Скажутъ всѣ въ голосъ вамъ: «у самого-то

                    Вотъ-такъ охотники, вотъ-такъ охота!’4

Вражье-ли поле, аль нивы друзей —

Слышны повсюду рога егерей!

Мигъ — мы вотъ здѣсь, a другой — нѣтъ и слѣду;

Дальше ищите, гдѣ трубятъ побѣду…

Какъ-бы сказать-то?… Да вотъ-какъ, точь въ точь:

Пламя обхватить деревню въ полночь;

Спятъ сторожа; суматоха; задаромъ

Мечется сонный, испуганный людъ —

Гдѣ ему сладить съ лукавымъ пожаромъ!

Такъ-то и мы: жжемъ и тамъ, да и тутъ —

Пламенемъ вспыхнемъ, потопомъ нахлынемъ,

Сзади насъ нѣтъ ни кола, ни двора:

Все истребимъ, разоримъ, опрокинемъ,

A потому, что такая пора.

Дѣло военное — пахнетъ добычей.

Тутъ не до жалости, не до приличій:

Каждая дѣвушка — наша сестра,

Ну и братались… бывала пора!..

Не въ похвальбу… a вы то разумѣйте:

Если въ Вестфаліи, или въ Байрейтѣ,

Или въ Фойхтландѣ разспросите вы:

Знаете Гольковцевъ? Что? Каковы?

Лѣтъ черезъ триста — a меньше нисколько —

Можетъ, забудутъ про насъ и про Голька!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Вотъ — оно что! Вамъ бы въ рыло, да въ усъ,

Да на разводѣ прикрикнуть въ придачу, —

Вы ужъ того… разрѣшили задачу:

Можетъ солдатомъ быть даже хоть трусъ,

A что до смѣтки, приглядки, привѣсу —

Нѣтъ вамъ и дѣла!…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Да — ну тебя къ бѣсу!

Что ты поешь мнѣ! По-моему, братъ,

Всякая школа — прямая докука,

Воля — кормилица, мать и наука:

Ежели воленъ, такъ вотъ и солдатъ!

Нешто за тѣмъ я со школьной-то лавки

Къ вамъ убѣжалъ, чтобъ, какъ мальчикъ, опять

Прѣть надъ указкой, читать и писать,

Въ душной коморкѣ, да въ каторжной давкѣ?

Нѣтъ, извините! Я воли хочу:

Я, на просторѣ, какъ вѣтеръ, лечу

Въ встрѣчу всего, что и свѣжо и ново,

Въ чемъ я заслышалъ законное слово!…

Продалъ я цесарю шкуру за тѣмъ,

Чтобъ не тревожиться мнѣ ужъ ничѣмъ,

Ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ. Скажетъ

Старшій мнѣ слово — истлѣю въ огнѣ,

Кинуся въ бродъ, хоть бы въ Рейнъ по веснѣ;

Тамъ, гдѣ не трое, такъ третій ужъ ляжетъ.

Словомъ: и бровью наврядъ шевельну. —

Ну, a конецъ, — не взыщите: гульну!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Ну, если только и надобно вамъ,

Милости просимъ подъ крылышко къ намъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вотъ живодерство-то видѣли тоже.

Мы при Густавѣ, при шведѣ… Ахъ, Боже!

Въ пустынь свой станъ обратилъ — почитай:

С первой зарею — вставай и читай;

А загуляешь — сейчасъ и нагрянетъ, —

С клячи читать поученіе станетъ.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Богобязненный былъ молодецъ!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Девушка въ лагерѣ — истое чудо,

А заманилъ, такъ веди подъ вѣнецъ…

Вижу я: плохо!… и драла оттуда!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Нынче тамъ иначе все, говорятъ?

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вотъ и махнулъ я къ лигистамъ-то братъ!

Только что — только подъ Магдебургъ сбились,

Тамъ ужъ иная статья подошла,

И покутили мы, повеселились:

Пьешь да играешь — была не была!

А ненаглядныхъ-то — цѣлое стадо…

Лихо жилося — убей меня Богъ!

Тилли смекалъ, какъ командовать надо:

Самъ-то къ себѣ ужъ куда онъ былъ строгъ,

А для солдата съ нимъ льгота прямая…

Только его сундуковъ не замай,

А у него поговорка такая:

«Самъ поживай, и другимъ жить давай!»

Эхъ! Сорвалося y насъ, ускользнуло

Прежнее счастье, что рыба съ крючка!

Съ самаго Лейпцига намъ не рука,

Сунешься — глядь: на рожонъ и наткнуло.

Гдѣ покажешься, гдѣ ни стучишь —

Заперто, братецъ, и подъ носъ-те шишъ!

Шлялись мы, шлялись такъ съ мѣста на мѣсто,

Нѣтъ намъ почета нигдѣ и никакъ…

Я поскорѣе съ такого насѣста

Прямо къ саксонцамъ — и деньги въ кулакъ.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Мм!… разумѣется; васъ раздразнили

Чешской добычей.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Дери ихъ горой!

Просто — пришли на казенный постой…

Насъ дисциплиной въ конецъ заморили.

Замки имперскіе, вишь, карауль,

Честь отдавай, снаряжайся въ патруль…

А на войну, какъ на шутку, бывало,

Смотришь… и сердце-то къ ней не лежало…

Думаешь: право, не лестно и бить —

Гдѣ ужъ тутъ чести воинской добыть!

Я ведь, пожалуй, безъ шума-огласки,

Въ школу свою, за перо и указки,

Мигомъ опять-бы вернулся… Да вотъ

Вашъ-то фридландецъ подъ знамя зоветъ…

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Ну, и пробудете съ нами вы долго?

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Шутите, что-ли?.. Не знаю я долга?

Вотъ вамъ: покуда начальникомъ онъ,

Не убѣгу я изъ лагеря вонъ…

A потому, что вѣдь нашему брату

Негдѣ такую добыть себѣ плату.

Да и опять-же здѣсь пахнетъ войной;

Здѣсь y васъ все на широкій покрой;

Всѣ заодно; всѣ — что вихорь, да вьюга:

Рейтеръ послѣдній — и тотъ головой

Ляжетъ тотчасъ за товарища-друга…

Какъ-же, подумайте, къ вамъ не пристать?

Знаю, какой вы почтенный народецъ!

Знаю, что съ вами начну помыкать

Цѣлымъ мѣщанствомъ, какъ нашъ полководецъ

Герцогствомъ,или тамъ княжествомъ, что-ль?

Стало-быть, съ вами: что хочешь — изволь.

Лишь-бы палашъ-то побрякивалъ съ бока…

Правда: дождешься, пожалуй, попрека,

Да вѣдь за что-же?… Особая рѣчь:

Слову начальника ты не перечь;

Что-жъ не бывало въ полку запрещено,

Значитъ — дозволено… во время оно…

A ужъ про то и не спроситъ никто:

Вѣришь-ли ты? почему? и во что?

Служба гласитъ намъ простыми словами:

«Это вотъ — наше, a это вотъ — нѣтъ!

Вѣрь въ нихъ, да вѣрь въ полководца и въ знамя».

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Ай, молодецъ, что ни слово привѣтъ:

Словно родился и росъ между нами.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Точно: онъ началъ приказывать вамъ

Не по имперскому, не по чинамъ…

Нешто онъ цесарю служитъ изъ службы?

Развѣ-что-развѣ, пожалуй, изъ дружбы…

И удружилъ-же! Смотри-ка, какой

Цѣлой державѣ сулитъ онъ покой!

Чѣмъ оградилъ ее? Чѣмъ успокоилъ?

Царство военное въ царствѣ устроилъ.

Жжетъ да громитъ, ну, и вся не долга,

Станетъ на верхъ, коль не дрогнетъ нога.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Тише! Мы рѣчи такой не выносимъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вы не выносите? Милости просимъ!

«Слово свободно!» — онъ самъ намъ сказалъ.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Точно, не разъ говорилъ генералъ:

«Слово свободно» и дѣлу закрѣпа: —

Дѣло безъ словъ; послушаніе слѣпо.

Такъ онъ говаривалъ намъ завсегда.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Онъ-ли, не онъ-ли, a точно — что: да!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Да!… Къ нему счастье не станетъ спиною:

Онъ — не другой кто; иного покрою…

Тилли — вонъ пережилъ славу свою,

A за фридландцемъ и горя мнѣ мало.

Ежели онъ полководецъ мой, стало —

Будетъ побѣда — на томъ и стою.

Приколдовалъ къ себѣ счастье, сдается…

Кто y него подъ знаменами бьется,

Тотъ завороженъ, того сторожатъ

Темныя силы; вѣдь всѣ говорятъ,

Что полководецъ нашъ черта изъ ада

Нанялъ въ услуги и платитъ, что надо.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Не безъ грѣха тутъ, сдается и мнѣ:

Вотъ хоть подъ Люценомъ — жарко намъ стало

Такъ, что ой-ой-же! A онъ-то въ огнѣ

Рыщетъ себѣ, какъ ни въ чемъ не бывало!

Пулями весь продырявленъ беретъ,

Сквозь сапоги y него и колетъ —

Видимъ мы — пули свистятъ то и дѣло,

И хоть одна-бъ ему кожу задѣла!

A отъ чего? Знаетъ чортову мазь.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вотъ — такъ доподлинно дивная штука!

Чай, онъ лосинный колетъ не вчерась

Вздѣлъ на плеча? Прошиби его, ну-ка!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Нѣтъ, это мазь ужъ такая; она,

Слышь, изъ волшебной травы сварена.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Не сдобровать ему!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Вотъ — вѣдь, болтаютъ,

Будто читаетъ онъ все по звѣздамъ,

Будто онѣ ему все открываютъ;

Все это сказки — провѣдалъ я самъ.

Дѣло-то вотъ оно въ чемъ, чтобъ вы знали:

По-ночи ходитъ къ нему старичокъ,

Даромъ, что дверь заперта на крючокъ…

И часовые не разъ окликали…

Вотъ — какъ прійдетъ этотъ сѣденькій — быть

Важнымъ дѣламъ: замѣчали нарочно.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Закабалилъ себя чорту онъ, точно…

Ну, оттого намъ и весело жить.

 

НОВОБРАНЕЦЪ (выходитъ изъ

                              палатки, на головѣ y нею шишакъ,

                              въ рукѣ фляжка).

 

                    Батькѣ и дядямъ — поклонъ, и клянуся

Честью солдата — домой не вернуся!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Вонъ! притащили еще новичка!

 

ГОРОЖАНИНЪ.

 

Францъ! образумься — не поздно пока..

 

НОВОБРАНЕЦЪ (поетъ).

 

Бьютъ барабаны,

Трубы трубятъ;

Въ страны и страны

Борзые мчатъ…

Въ воду, въ огонь — —

Вихремъ твой конъ;

Острый мечъ съ бока;

Гладко — широко…

Зябликомъ пой

Въ шири лѣсной!

То-ли не доля;

То-ли не воля?

Лугъ и лѣса. —

И небеса!

Эхъ, поступлю подъ знамена къ фридландцу!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Парень-то бравый! Мы будемъ свои!

(Кланяются ему).

 

ГОРОЖАНИНЪ.

 

Полно! Онъ, право, изъ честной семьи…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Что же? a мы — не чета новобранцу?

Нешто на улицѣ подняли насъ?

 

ГОРОЖАНИНЪ. .

 

Есть y него кое-что про запасъ:

Вонъ балахонъ-то — притроньтеся разъ —

Что за сукно-то — ужъ, стало, есть средства…

 

ТРУБАЧЪ.

 

Ежели цесарь кафтанъ дастъ, ну, да —

Это вотъ честь!

 

ГОРОЖАНИНЪ.

 

Вѣдь ему, господа,

Шляпная фабрика будетъ въ наслѣдство.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Деньги безъ воли — да чортъ-ли мнѣ въ томъ!

 

ГОРОЖАНИНЪ.

 

Да мелочную отъ бабушки лавку

Прійметъ онъ…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Фуй! торговать-то тряпьемъ!

 

ГОРОЖАНИНЪ.

Ну, да отъ крестнаго — вонъ, на прибавку,

Погребъ достанется знатный такой,

Бочекъ десятокъ-другой наберется.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что-же? Съ друзьями не то разопьется!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ (новобранцу).

 

Слышь! Мы съ тобою въ палаткѣ одной.

 

ГОРОЖАНИНЪ.

 

Да безъ него вѣдь невѣстѣ болѣзно;

Плачетъ бѣдняжка всѣ дни напролетъ…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Что-жъ? — молодецъ! Значитъ — сердце желѣзно.

 

ГОРОЖАНИНЪ.

 

Ну, a какъ бабушка съ горя умретъ?

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Съ Богомъ! Скорѣе наслѣдство получитъ!

 

ВАХМИСТРЪ (важно подходитъ къ

                    новобранцу и кладетъ ему на шишакъ руку).

 

Слушай! Вотъ ты на дорогу попалъ,

Просто другимъ человѣкомъ ты сталъ:

Каска и перевязь сразу научитъ,

Какъ межъ достойныхъ товарищей жить…

Доженъ ты храбрость въ душѣ пробудить…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Главное: деньгами долженъ сорить.

 

ВАХМИСТРЪ,

 

На кораблѣ y фортуны вы вновѣ,

A ужъ поднять паруса наготовѣ;

Какъ на ладони весь міръ предъ тобой:

Будь только смѣлымъ — и всюду удача.

Что мѣщанинъ съ его глупой башкой?

Словно въ красильнѣ лѣнивая кляча,

Ходитъ въ кругу на веревкѣ бѣднякъ…

Ну, a солдату живется не такъ:

Онъ можетъ всѣмъ быть, за тѣмъ — что на свѣтѣ

Въ дѣлѣ — война, и она же въ отвѣтѣ.

Вотъ погляди на меня: вотъ кафтанъ

Съ посохомъ вмѣстѣ мнѣ цесаремъ данъ.

A почему? По такому, вишь, толку:

Посохъ — управа всемірному полку;

Скипетромъ держится наша земля —

Что-же онъ? — посохъ въ рукѣ короля;

Это ужъ вѣдаютъ даже ребята…

Если-жъ капраломъ ты сталъ изъ солдата,

Тутъ ужъ рукою тебя не достать,

Тутъ нипочемъ, ни граница, ни мѣра…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Если умѣешь читать и писать.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Вотъ, разскажу я тебѣ для примѣра, —

Это я пережилъ самъ на вѣку. —

Видишь-ли, шефъ есть въ драгунскомъ полку,

Буттлеръ… Ну, съ нимъ постояли довольно

Мы рядовыми на Рейнѣ, y Кельна..

Лѣтъ этакъ съ тридцать прошло съ этихъ поръ..

Что-же? Вѣдь онъ — генералъ ужъ майоръ!

Все отъ того:отличился съ оглаской,

По свѣту славу умѣлъ протрубить…

Я не трубилъ, — такъ съ капральской указкой

Няньчусь… Да что тутъ далеко ходить!

Нашъ высокоповелительный самъ-отъ:

Что y него и титуловъ и грамотъ! .

Есть-ли на комъ-нибудь эдакой чинъ!

Что-жъ онъ былъ прежде? да такъ — дворянинъ…

Ну, a къ войнѣ прилѣпился душою, —

Экую добылъ и славу, и честь:

Сдѣлался цесарю правой рукою!

Да — еще то-ли съ нимъ будетъ!.. Богъ вѣсть!

(Лукаво).

                    Вечера утро всегда мудренѣе…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Да! — началъ малымъ, a кончилъ большимъ.

Помню его я студентомъ простымъ

Въ Альтдорфѣ: жилъ, какъ умѣлъ, веселѣе;

Вѣтреннымъ буршемъ былъ. Право — не лгу;

Разъ уходилъ было на-смерть слугу.

Вотъ господа нюренбергцы за это

Приговорили къ темницѣ его,

Просто — вотъ такъ, ни съ того, ни съ сего.

Ну, a гнѣздо то, какъ на смѣхъ, пригрѣто,

Не было пташкой еще ни одной:

Только что свили, и не было клички —

Назвали-бъ именемъ первой жилички.

Что-жъ молодецъ-то нашъ? Передъ собой

Пуделя въ двери пустилъ на забаву!

Такъ и зовется собачьей тюрьмой

До сихъ поръ… вотъ одурачилъ на славу!

Болѣе громкихъ и доблестныхъ дѣлъ

Эта мнѣ штука пришлася по нраву.

 

                    ДРАГУНЪ (становится между ними).

 

                    Полно, не трогай!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

A ты что поспѣлъ?

 

ДРАГУНЪ.

 

Сказано толкомъ: дѣвчонки не трогай.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Хочетъ одинъ прогуляться дорогой —

Прочіе въ сторону! Что ты? Проснись!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Хочетъ особо мѣсить толоконце?

Въ лагерѣ нашемъ, красотка, кажись,

Всѣхъ достоянье, какъ красное солнце.

(Цѣлуетъ дѣвушку).

 

                    ДРАГУНЪ (вырываетъ ее y его изъ рукъ).

 

                    Слушай, пока до грѣха, не замай!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Тише вы! Экой народъ сумасбродный!

Праговцы идутъ…

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ (драгуну).

 

                                        Ты драться? Давай!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Полно же вамъ! Поцѣлуи свободны!

 

КАПУЦИНЪ.

 

Гэй — вы! раз-гэй вы! Ну, какъ васъ — и какъ?..

Сразу попалъ я на пиръ и въ просакъ!..

Это ли воинство, свита Христова?

Или мы турки, иль сново-здорово

Анабаптисты? Безъ рукъ и безъ ногъ,

Видно хирагрою мучится Богъ,

Что не сразитъ онъ васъ громомъ небеснымъ,

Шутите что ли вы днемъ-то воскреснымъ?

Развѣ теперь вамъ пора

Пить-пировать отъ утра до утра!

Quid hic statis otiosi?

Что вы сложили и руцѣ и нози?

Ужъ подъ Дунаемъ былъ трахъ-тарарахъ,

Пали окопы Баваріи въ прахъ;

Регенсбургъ также во вражьихъ клещахъ,

A вы — въ Богеміи… близко отъ дѣла!..

Что же, утроба зато потолстѣла!

Не о войнѣ вѣдь здѣсь рѣчь — о винѣ:

Лучше точить себѣ зубы — не сабли;

Лучше дѣвчонокъ захватывать въ грабли!

Что Оксенштирнъ вамъ? — бычачій-то лобъ!

Лучше, коль цѣлую тушу загребъ!…

Всѣ христіане, во вретищѣ, въ пеплѣ,

Еле отъ слезъ пролитыхъ не ослѣпли,

A y солдата карманы полны.

Въ небѣ явленія, знаменья, дива;

Въ облацѣхъ ризой кровавой войны

Богъ потрясаетъ надъ міромъ правдиво,

И съ многозвѣздной выси голубой,

Людямъ кометой грозитъ что лозой.

Свѣтъ обратился въ юдолю печали,

Церкви ковчегъ утопаетъ въ крови.

Римской имперіей прежде мы звали —

Римской остеріей нынче зови,

Рейнскія волны погибели полны,

Монастыри всѣ теперь — прямыя пустыри:

Всѣ-то аббатства и пустыни нынѣ

Стали не братства — пустыни:

Каждый маститый епископства склепъ.

Преобразился въ позорный вертепъ

И представляетъ весь край благодатный, —

Край безобразія… Все отъ чего?

Все отъ того, что вы грѣшны, развратны.

Не признаете святымъ ничего,

Идолочтеніе — вотъ ваша вѣра

Отъ рядового и до офицера,

Грѣхъ вѣдь магнитъ неотклонный, и вотъ

Въ нашу страну онъ желѣзо влечетъ.

A за неправдой жди кару да муку,

Словно слезы послѣ горькаго луку,

Послѣ онъ слѣдуетъ тотчасъ покой!

Въ азбукѣ нашей порядокъ такой.

Ubi erit vicroriae spes

Si offenditur Deus? Какая побѣда,

Если лукавый смущаетъ васъ бѣсъ,

Если вы пьяны еще до обѣда,

Если вамъ проповѣдь — скука одна?

Правда, что во-время оно жена

Нѣкая лепту свою отыскала;

Вотъ и Саулъ заблудился сначала,

Да отыскалъ-же ослицъ онъ отцу,

Братьевъ Іосифъ нашелъ-же къ концу,

Все это правда: но кто y солдата

Будетъ искать Божій страхъ и почетъ,

Скромность и стыдъ, тотъ не много найдетъ,

Если хоть сто фонарей онъ зажжетъ.

Такъ-то въ пустыню пророка когда-то

Нѣсколько воиновъ слушать сошлось:

Каясь крестились, во имя закона,

И вопрошали: Quid faciermis nos?

Какъ намъ достичь Авраамова лона?

Et eit illis, я сталъ имъ вѣщать:

Neminem concutiatis —

Не живодерничать и не терзать,

Neque calumniam faciatis —

Не клеветать никогда и не лгать;

Contenu estote — a будьте вы рады,

Stipendias vestris — коль дали оклады…

Будь въ васъ привычка ко злу проклята.

Слышали заповѣдь: Имени Бога

Всуе твои не глаголятъ уста?

Ну, разсудите вы: гдѣ же такъ много

Божатся и проклинаютъ подчасъ,

Какъ на фридландскихъ постояхъ y васъ?

Еслибъ за каждаго клятвою вашей —

Только ее изрыгнете вы зря —

Въ колоколъ бить, скоро-бъ въ области нашей

Ни одного не нашлось звонаря;

Если-жъ бы съ каждой молитвы лукавой,

Сродной нечистому лишь языку,

Брать изъ хохла y васъ по волоску, —

За ночь бы вы оплѣшивѣли, — право! —

Будь вашъ загривокъ такой же густой,

Какъ y Давидова Авессалома.

У Іисуса Навина съ войной

Тоже была вѣдь десница знакома.

И Голіаѳа низвергнулъ Давидъ:

Кто же про нихъ, какъ про васъ, говоритъ?

Гдѣ про нихъ писано слово: ругатель?

То-то не очень то глотку дери,

Чаще молися: помилуй, Создатель!

Нежели вскрикивай: чортъ побериі

Но у кого ужъ сосудъ въ недоглядѣ

И переполненъ — всегда потечетъ…

Заповѣдь есть и еще: «Не укради!»

Этой вы держитесь — честный народъ! —

Явно утащите что ни попало…

Да, для такихъ ястребиныхъ когтей

И для крючковъ никогда не бывало,

Да и не будетъ надежныхъ ларей:

Вы и въ коровѣ теленка найдете;

Курицу вмѣстѣ съ яичкомъ въ мѣшокъ…

Что говорятъ вамъ? Contenu estote,

                    Сирѣчь: «вотъ ѣшьте артельный кусокъ».

Впрочемъ, въ какомъ-же тутъ слуги разсчетѣ,

Ежели сверху — соблазнъ и порокъ?

Ажъ голова для такого народца!

Онъ ни во что и не вѣруетъ, чай?

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Отче! солдатъ ты, пожалуй, ругай,

Но не моги оскорблять полководца.

 

КАПУЦИНЪ.

 

Ne custodias gregem meam?

Это — Ахавъ; или Іеровоамъ!

Правую вѣру съ лица земли сгонитъ,

Къ идоламъ сердце народа преклонитъ!

 

ТРУБАЧЪ И НОВОБРАНЕЦЪ.

 

Не говори ты еще такъ при насъ!

 

КАПУЦИНЪ.

 

Вотъ шпагоѣдъ-то, ужъ — вотъ Бармарбасъ

Хочетъ всѣ замки разрушить заразъ,

Хвалится нагло въ безбожной гордынѣ,

Что овладѣетъ штральзундской твердыней —

Съ неба держись она сотней цѣпей.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Глотки никто не заткнетъ ему вѣрно?

 

КАПУЦИНЪ.

 

Эдакой онъ заклинатель чертей,

Хуже Іэгуа и Олоферна!

Вздумалъ отречься, исчадье грѣха, —

Вотъ ему страшенъ и крикъ пѣтуха.

 

ОБА ЕГЕРЯ.

 

Ну, берегись: не спасетъ власяница!

 

КАПУЦИНЪ.

 

Вотъ ужъ лукавый-то Иродъ — лисица!

 

ТРУБАЧЪ И ОБА ЕГЕРЯ (бросаются къ нему).

 

Эй, замолчи ты! Иль чешется лобъ?

 

КРОAТЫ (загораживаютъ капуцина).

 

                    Батюшка, полно, не трусь: разскажи-ка

Лучше намъ притчу какую, аль чтобъ?

 

КАПУЦИНЪ (кричитъ громче*).

 

                    Вотъ Вавилона надменный владыка!

Вотъ прародитель всѣхъ золъ, еретикъ!

И Валленштейномъ вѣдь зваться привыкъ:

Я, дескать, камень, — какой вамъ опоры?

Подлинно камень соблазна и ссоры!

Донде-же войско въ когтяхъ сатаны,

Мира не будетъ для цѣлой страны.

 

*) Вся рѣчь капуцина исполнена y Шиллера едва ли переводимою игрою словъ, a переводъ заключительныхъ строкъ рѣшительно не возможенъ, по крайней мѣрѣ для меня. Л. Мей. (См. въ примѣчаніяхъ ко II т. С. В.)

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ (вахмистру).

 

                    Что за нелѣпость про крикъ пѣтушиный

И полководца несла эта дрянь?

Такъ что-ли брякнулъ, въ насмѣшку и брань?

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Нѣтъ! онъ сказалъ не совсѣмъ безъ причины.

Нашъ полководецъ рожденъ мудрено —

Ухо его черезчуръ щекотливо;

Кошки мяуканье, a особливо

Крикъ пѣтуха для него — все равно —

Ножъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

У него это общее съ львами.

 

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Вкругъ его ставки не пикни никто,

И часовые ужъ знаютъ про то.

Правда, что занятъ такими дѣлами…

 

ГОЛOCA

(въ палаткѣ, гдѣ суматоха).

 

                    Такъ его, шельму! — скрути его! — бей!

 

ГОЛОСЪ КРЕСТЬЯНИНА.

 

Ай, помогите! уходятъ до смерти!

 

НѢСКОЛЬКО ГОЛОСОВЪ.

 

Полно вамъ, смирно!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Колотятъ, ей-ей!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Какъ, безъ меня-то?

(Оба бѣгутъ въ палатку).

 

                    МАРКИТАНТКА (выходитъ изъ палатки).

 

                                        Бездѣльники! черти!

 

ТРУБAЧЪ.

 

Что вы, хозяйка, въ такихъ попыхахъ?

 

МАРКИТАНТКА.

 

Воры! бродяги! безстыднымъ манеромъ,

Смѣть плутовать y меня на глазахъ,

Что я скажу господамъ офицерамъ?

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Что тамъ, сестрица?

 

МАРКИТАНТКА.

 

А то, господа:

Шельма-крестьянинъ забрался къ намъ въ гости,

Вздумалъ поддѣть на фальшивыя кости!

 

ТРУБAЧЪ.

 

Вонъ, его тащатъ съ сынишкой сюда.

 

 

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Этому петля.

 

СТРѢЛКИ И ДРАГУНЫ.

 

Къ профосу! къ профосу

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Да, и приказъ есть на это.

 

МАРКИТАНТКА.

 

A тотъ

Мигомъ повѣситъ его, безъ допросу!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Подлинно: худо къ добру не ведетъ.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬЩИКЪ (другому).

 

                    Это съ отчаянья онъ и съ недоли.

Видишь: ихъ прежде въ конецъ разорятъ —

Ну, къ воровству и пріучатъ.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что, братъ?

Ты за него заступаешься, что-ли?

Чортъ-ли во псѣ?

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Да возьмите въ домекъ:

Хоть и крестьянинъ, a все человѣкъ!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ (трубачу).

 

                    Полно, оставь ихъ! Изъ Брига невѣжи;

Все гарнизонные; смотришь — портнымъ

Или башмачникамъ сваты — такъ гдѣ-же

Знать и обычай военный такимъ?

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Смирно! Зачѣмъ здѣсь крестьянское рыло?

 

ПЕРВЫЙ СТРѢЛОКЪ.

 

Шельма!.. въ игрѣ плутовать захотѣлъ?

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Что-жъ, не тебя-ль и поддѣлъ-то онъ-было?

 

ПЕРВЫЙ СТРѢЛОКЪ.

 

Да вѣдь и какъ еще ловко поддѣлъ!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Что?.. Ты фридландскій солдатъ, — и не стыдно,

И не зазорно тебѣ, не обидно

Счастья съ крестьянскою швалью пытать?

(Крестьянину).

                    Эй! удирай, чтобы пятки сверкали!

(Крестьянинъ убѣгаетъ; прочіе садятся въ кружокъ).

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Сразу покончилъ — его-ли видали:

Этотъ молодчикъ и намъ бы подъ стать…

Кто онъ такой? Не богемецъ?

 

МАРКИТАНТКА.

 

Валлонецъ.

Этому низкій да низкій поклонецъ:

Онъ паппенгеймскій былъ кирасиръ!

 

ПЕРВЫЙ ДРАГУНЪ (вмѣшивается въ разговоръ).

 

                    Да… Молодой Пикколомини ими

Нынче начальствуетъ: какъ командиръ,

Былъ онъ подъ Люценомъ ими самими

Выбранъ, когда Паппенгеймъ былъ убитъ.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Видно, что очень ихъ полкъ знаменитъ.

 

ПЕРВЫЙ ДРАГУНЪ.

 

И не задаромъ: дерутся чертовски,

Всѣхъ впереди они въ каждомъ бою;

Ну, и управу имѣютъ свою,

Да и Фридландецъ ихъ любитъ отцовски.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ (второму).

 

                    Вѣрно-ли это? Кто вѣсти принесъ?

 

ВТОРОЙ КИРАСИРЪ.

 

Самъ я сейчасъ отъ полковника слышалъ.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Катъ подери ихъ! Да нешто я песъ?

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Что y нихъ тамъ? Али споръ такой вышелъ?

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Нѣтъ ли чего, господа, и до насъ?

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Да въ Нидерланды идти есть приказъ…

Врядъ-ли утѣшатъ кого эти вѣсти!

(Солдаты подходятъ къ нему).

                    Съ конныхъ стрѣлковъ, съ кирасиръ, съ егерей

Выставить восемь, что-ль, тысячъ людей…

 

МАРКИТАНТКА.

Вотъ тебѣ разъ! Не сидится на мѣстѣ…

Только вчера я изъ Фландріи — на!

 

ВТОРОЙ КИРАСИРЪ (драгунамъ).

 

                    Буттлерцы! съ нами и вы въ стремена!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Пуще всего имъ — валлонцевъ въ разгоны.

 

МАРКИТАНТКА.

 

Что ни-на-лучшіе все эскадроны!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Что-же? вѣдь служба должна быть слѣпа:

Намъ провожать приказали миланца.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Какъ такъ? Инфанта? забавно!..

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Попа? —

Лопни самъ чортъ!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Мы оставимъ Фридландца,

И распрощаемся съ нашимъ отцомъ?

Въ поле съ кощеемъ-испанцемъ мы выйдемъ,

Съ тѣмъ, что издавна душой ненавидимъ?

Нѣтъ!.. Подождутъ: мы — налѣво кругомъ.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Чорта-ль тамъ дѣлать? Мы продали кровь

Цесарю, — но ужъ не въ шапкѣ испанца.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Мы изъ довѣрія къ слову Фридландца

Въ рейтары шли, и когда-бъ не любовь

Наша къ Фридландцу, конечно-бъ подъ знамя

Насъ Фердинандъ не собралъ никогда.

 

ПЕРВЫЙ ДРАГУНЪ.

 

Насъ вѣдь Фридландецъ сбиралъ — такъ надъ нами

Пусть и сіяетъ Фридландца звѣзда!

 

BAXMИСТРЪ.

 

Слѣдуетъ прежде подумать: словами

Дѣла не двинешь впередъ, господа!

Вѣрьте, — я вижу васъ далѣе вдвое:

Кроется въ этомъ походѣ дурное.

 

ПЕРВЫЙ ЕГВЕЬ.

 

Слушай приказа, и смирно, народъ!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Ну-ка, сестрица Густэль! Напередъ

Чарку мельнеккерца мнѣ, для желудка,

Да и за рѣчи…

 

МАРКИТАНТКА (наливаетъ вино).

 

                                        Вотъ вамъ, господинъ

Вахмистръ!… Ахъ, Господи, страхъ — то одинъ!…

Видно — плохая сыграется шутка!…

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Видите: точно что надо ступать

Каждый шагъ въ жизни весьма осторожно;

Но полководецъ насъ учитъ не ложно:

Главное — надо все дѣло понять.

Всѣ мы фридландскіе носимъ мундиры,

Намъ горожанинъ готовитъ квартиры, —

Долженъ похлебку варить для стола;

Долженъ крестьянинъ — во сколько ни стало-бъ —

Впрячь- намъ въ обозъ и коня и вола,

Да еще какъ — безо всякихъ безъ жалобъ.

Что тутъ! Ефрейторъ, да семь молодцовъ,

Чуть появились — деревня и наша:

Всѣмъ и командуй! И каждый готовъ

Лучше на чорта взглянуть, воля ваша,

Чѣмъ на фридландскій нашъ желтый колетъ!

A отчего y нихъ смѣлости нѣтъ

Выгнать насъ вонъ — и съ руками пустыми?

Ихъ вѣдь гораздо насъ больше числомъ:

Машутъ дубьемъ, что и мы палашомъ,

Такъ отчего-жъ мы смѣемся надъ ними?

Вотъ что: сплошною стѣною идемъ!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Именно, именно! Въ этомъ вся сила!

Это Фридландецъ и самъ разгадалъ,

Вотъ — какъ для цесаря войско сбиралъ,

Лѣтъ тому девять… Они-то вѣдь, было,

Тысячъ двѣнадцать задумали сбить;

«Ихъ», говоритъ, «будетъ нечѣмъ кормить;

Вотъ шестьдесятъ тысячъ — дѣло иное:

Эти не будутъ со мной голодать!»

Съ тѣхъ поръ и началъ онъ насъ собирать.

 

ВАХМИСТРЪ

 

Взять для примѣра, ну, что-бы такое?

Ну — хоть, положимъ: такой-то отсѣкъ

Правый мизинецъ мнѣ… Всѣ и рѣшили:

Только молъ палецъ отсѣкъ! A забыли,

Что онъ мнѣ руку испортилъ на-вѣкъ.

Все, что увѣчно, куда оно гоже?…

Да… Вотъ и восемь-то тысячъ коней,

Что отряжаютъ во Фландрію, тоже —

Только мизинецъ y арміи всей;

A отпусти ихъ, небойсь насъ убудетъ

Только что пятая часть? Какъ бы не такъ:

Все распадется! И всякій забудетъ

Страхъ и почтенье къ намъ: каждый батракъ

Гребень заломитъ, что твой пѣтушина,

Да еще въ Вѣну отпишетъ иной:

Мнѣ — молъ, давно, за прокормъ и постой,

Слѣдуетъ вотъ что, съ такого-то чина.

Ну, и начнемъ мы опять бѣдовать,

Все и пойдетъ, что подъ кручу колеса;

И полководца замыслятъ отнять:

Тамъ, при дворѣ, на него смотрятъ косо…

Тутъ и прійдетъ намъ погибель сама.

Кто намъ оклады отдастъ по разсчету?

Кто о контрактахъ приложитъ заботу?

И y кого изъ нихъ столько ума

И прозорливой воинской науки?

Столько значенья?… Чьи крѣпкія руки

Сплотятъ въ одно составные куски

Нашего войска — съ доски до доски?

Вотъ, я примѣръ приведу вамъ покуда…

Слушай, драгунъ: ты записанъ откуда?

 

ПЕРВЫЙ ДРАГУНЪ.

 

Изъ самодальней губерніи знать.

 

ВАХМИСТРЪ (обоимъ кирасирамъ).

 

                    Ты вѣдь — валлонецъ: узналъ мимоходомъ;

Ты — итальянецъ; по рѣчи слыхать.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Кто я?… не знаю — откуда я родомъ.

Знаю, украденъ съ младенческихъ лѣтъ.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Чай, вѣдь, и ты не изъ-близка, поди-ка?

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Я изъ Бухау.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

A вы-то, сосѣдъ?

 

ВТОРОЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Прямо изъ Швица.

 

ВАХМИСТРЪ (второму егерю).

 

Ну, егерь, скажи-ка:

Ты-то отколѣ забрелъ къ намъ въ полки?

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Да за Висмаромъ живутъ старики.

 

ВАХМИСТРЪ (указывая на трубача).

 

                    Этотъ и я — мы изъ Эгера оба.

Видите — вотъ оно что! — Ну, a кто-бы,

Глядя на всѣхъ насъ, ну, кто-бы такой

Могъ догадаться, что съ сѣвера, съ юга

Вѣтеръ насъ сдулъ и наснѣжила вьюга?

Будто-бы мы не изъ щепки одной?

Будто-бы вражьи встрѣчая колонны,

Мы не стоимъ, словно слиты-склеены,

Будто летучѣе мельничныхъ крылъ

Мы не стремимся одинъ за другова —

Съ перваго знака и съ перваго слова?

Кто-же насъ вмѣстѣ такъ крѣпко сплотилъ,

Что отличить насъ нельзя посемейно?

Все это дѣло его — Валленштейна!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Ну, признаюся, что мнѣ никогда

Не приходило въ голову даже,

Будто мы пригнаны такъ, господа!

Мнѣ-бы лишь воля, a жизнь все одна же…

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Вахмистра всѣ мы одобрить должны:

Дворскіе точно не любятъ войны,

Тотчасъ солдата унизить готовы;

Только-бы въ руки всю власть захватить…

Это — ихъ заговоръ, это — ихъ ковы!

 

МАРКИТАНТКА.

 

Заговоръ! Господи! Какъ-же мнѣ быть?

Вѣдь господа перестанутъ платить!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Да! Тутъ банкротства бываютъ не малы…

Многіе шефы y насъ, генералы

Войску платили изъ собственныхъ кассъ:

Сильно хотѣлось имъ стать на показъ —

И зарвались выше средствъ, поджидая,

Что ниспадетъ къ нимъ роса золотая.

Ну, a когда полководецъ упалъ —

Нечего дѣлать, — прости, капиталъ!

 

МАРКИТАНТКА.

 

Ахъ, мой Спаситель! На мнѣ какъ вериги!

Чуть не пол-войска записано въ книгѣ.

Графъ Изолани — ужъ вотъ господинъ! —

Двѣсти мнѣ талеровъ долженъ одинъ.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Какъ-же, товарищи? надо рѣшиться!

Намъ остается спасенье одно:

Слѣдуетъ слиться въ такое звено,

Чтобъ побоялися къ намъ подступиться.

За одного поголовно стоимъ,

И — хоть приказами-бъ насъ завалили —

Мы здѣсь, въ Богеміи, корни пустили

И не идемъ никуда — не хотимъ,

A остаемся спокойно на мѣстѣ:

Нынче солдатъ вѣдь дерется изъ чести.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Мы не позволимъ собой помыкать:

Сунься-ка къ намъ — мы дадимъ себя знать!

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Эхъ, господа! Да поймите вы сразу:

Тутъ вѣдь кто? — цесарь!… Съ его же приказу.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Очень намъ нужно! — пожалуй! скажи!

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Слышишь — языкъ за зубами держи!

 

ТРУБАЧЪ.

 

Какже! Сказалось — пускай и сказалось!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Да: вотъ и мнѣ это слышать случалось,

Что голова намъ Фридландецъ одинъ.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Точно! на немъ и урядъ весь и чинъ.

Знайте, что властенъ онъ безпрекословно —

Длить намъ войну, иль покончить любовно; —

Властенъ имѣнія конфисковать;

Властенъ онъ вѣшать и властенъ прощать;

Можетъ въ полковники онъ рядового

Жаловать, если захочетъ какого:

Все это цесарь довѣрилъ ему.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Герцогъ свѣтлѣйшій великъ по всему,

Но какъ и всѣ мы, — не самъ онъ собою —

Цесарскимъ долженъ почтенъ быть слугою.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Нѣтъ! не какъ всѣ мы! Ума не спросясь,

Сказано. Онъ — независимый, вольный,

Какъ и баварецъ, имперіи князь.

Былъ на часахъ я въ палатѣ престольной.

Слышалъ, какъ цесарь его убѣждалъ,

Чтобъ онъ берета предъ нимъ не снималъ.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Въ тѣ-поры цесарь, мнѣ помнится это,

Мекленбургъ отдалъ Фридландцу, какъ есть.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ (вахмистру).

 

                    Какъ, передъ нимъ не снимаетъ берета?

Вотъ ужъ такъ подлинно рѣдкая честь!

 

ВАХМИСТРЪ (шаритъ въ карманѣ).

 

                    Ежели васъ не увѣришь словами,

Вотъ — поглядите, увѣрьтеся сами,

(показываетъ монету).

                    Чья здѣсь фигура и чья здѣсь печать?

 

МАРКИТАНТКА.

 

Ну! Валленштейна-то намъ не узнать!

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Вотъ вамъ! Ну! что-жъ еще? Князь онъ, аль нѣту?

Али чеканить не можетъ монету,

Какъ Фердинандъ, да и всѣ короли?

Аль нѣтъ людей y него и земли?

Если свѣтлѣйшимъ Фридландца признали,

Стало — онъ можетъ солдатъ вербовать.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Спору нѣтъ, точно: но — правду сказать

Насъ вѣдь въ цесарскія войски сбирали:

Цесарь за это и платитъ теперь.

 

ТРУБАЧЪ.

 

Цесарь-то нашъ и не платитъ, повѣрь!

Хочешь, присягу дадутъ всѣ солдаты?

На обѣщанья-то всѣ тароваты,

A на оклады-вотъ — туги куда!

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Не пропадетъ нашъ окладъ никогда:

Въ вѣрныхъ рукахъ онъ теперь…

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Господа,

Полно вамъ! Эдакъ дойдетъ и до ссоры…

Что за сомнѣнія, что тутъ за споры!

Цесарь властитель надъ нами, иль нѣтъ?

Именно въ томъ-то y насъ и совѣтъ,

Что, ратовавъ подъ его знаменами,

Намъ не пригоже пастися стадами,

И не пригоже ревѣть табуномъ

Подъ шутовскимъ, иль испанскимъ бичомъ!

Ну, вѣдь и цесарю прибыли мало…

Надо, чтобъ войско его поддержало,

Надо, чтобъ цесарь нашъ былъ потентатъ

Купною силою вѣрныхъ солдатъ.

Да и кому-жъ, коль не намъ, его слово

Ставить закономъ, во имя Христово?

Ужъ не яремникамъ робкимъ его,

И не ватагѣ льстецовъ безтолковыхъ,

Что съ нимъ пируетъ въ чертогахъ дворцовыхъ?

Что-же намъ цесарь даетъ? Ничего,

Кромѣ труда и заботы вседневной…

Вотъ и люби его тутъ задушевно!

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Даже и въ Римѣ тиранъ и злодѣй

Велъ себя въ этомъ гораздо умнѣй:

Мучили прочихъ они и казнили,

Но ужъ куда-какъ солдата честили.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Такъ! И поэтому каждый солдатъ

Долженъ быть честенъ въ душѣ, благороденъ.

Или солдатомъ онъ быть не пригоденъ.

Ежели ставлю я жизнь на угадъ,

Долженъ же быть я другого достойнѣй

Въ чемъ нибудь, — или не битвой, a бойней

Станетъ борьба, и солдатъ, какъ кроатъ,

Шею подставитъ.

 

ОБА ЕГЕРЯ.

 

Честь жизни дороже!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Мечъ — не соха и не заступъ вѣдь тоже;

Глупъ, кто захочетъ имъ землю пахать:

Всходовъ зеленыхъ ему не видать…

Нѣтъ y солдата родимаго крова,

Нѣтъ y него своего очага,

Быстро его пробѣгаетъ нога

Мимо приманокъ жилья городского

И деревенскихъ зеленыхъ луговъ;

Нѣтъ для него винограднаго сбора…

Что-же, скажите, солдату опора,

Что-же онъ долженъ хранить и беречь? —

Честь! Надо собственность дать человѣку, —

Иначе станетъ онъ рѣзать и жечь.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Плохо житье намъ!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ,

 

A лучше отъ вѣку

Не было людямъ. Помыкался я,

Понасмотрѣлся житья и бытья!

Всѣмъ послужилъ: и коронѣ испанской,

Ну и республикѣ Венеціанской,

Ну, и Неаполю… Что-жъ? какъ на зло,

Просто нигдѣ мнѣ, нигдѣ не везло!

Видѣлъ я рыцарей, знался съ купцами,

Съ мастеровыми, — подумайте сами, —

И ни одинъ мнѣ нарядъ не пришелъ

Такъ по душѣ, какъ вотъ этотъ камзолъ.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Ни!… Не могу съ вами я согласиться.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Ежели въ свѣтѣ кто хочетъ нажиться,

Долженъ работать и долженъ трудиться;

Кто за почетомъ сановнымъ пойдетъ,

Пусть себѣ спину предъ золотомъ гнетъ;

Кто съ юныхъ лѣтъ осѣненъ благодатью,

Благословенъ отъ родителей, радъ

Жить посреди и дѣтей, и внучатъ, —

Мирному пусть предастся занятью…

Все — это такъ, только мнѣ не рука:

Жилъ я на волѣ, — умру я на волѣ;

Грабить чужое, наслѣдовать, что ли —

Я не хочу, и за мною пока

Нѣту наслѣдства, опричь чепрака.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Браво! И самъ я такихъ-же вотъ правилъ.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Правила просты: конемъ какъ управилъ,

Такъ и рыщи по чужимъ головамъ!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Нѣтъ! тяжелы времена, и мечамъ

Столько не вѣсить, какъ прежде. Конечно,

Не упрекнутъ меня, если сердечно —

Такъ сказать — я примѣнился къ мечу:

Значитъ, что быть человѣкомъ хочу

И не позволю себя оболванить,

Иль на спинѣ y себя барабанить.

 

ПЕРВЫЙ ПИЩАЛЬНИКЪ.

 

Ну, a кому, коль не всѣмъ намъ, укоръ,

Что горожаниномъ зваться — позоръ?

Шутка! Шестнадцатый годъ безъ одышки

Длится война, и рѣзня, и нужда!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Братецъ! — и Богъ — вонъ, съ лазоревой вышки,

Разомъ всѣхъ просьбъ-то не выполнитъ. Да!

Проситъ одинъ, чтобы солнце свѣтило,

A для другого, вишь, больно свѣтло;

Этому надо, чтобъ сухо все было,

A вонъ тому, чтобъ побольше дождило;

Что для тебя на подъемъ тяжело,

То для меня, можетъ, кладь, a не ноша…

Спору нѣтъ: если коснется что гроша,

Иль горожанъ, или тамъ поселянъ, —

Жалко мнѣ будетъ за ихній карманъ,

Да пособить я не въ силахъ. Сравненье:

Вотъ началося, положимъ, сраженье…

Кони зафыркали — только держи,

Взвились — и кто на пути ни лежи —

Братъ-ли родимый твой, сынъ-ли любезный,

Какъ ни терзай тебя стонъ ихъ болѣзный,

Скачешь на нихъ, и нельзя своротить

Даже съ дороги…

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Куда тутъ!

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Бываетъ —

Счастье солдата порой приласкаетъ:

Кажется, какъ бы руками схватить,

Да и держать! Анъ схватилъ неудачу:

Вечеромъ — бой; къ ночи — миръ заключенъ,

Ну, и конецъ. — И разнуздывай клячу…

A y крестьянина конь запряженъ,

Значитъ, что старые будутъ порядки.

Но вѣдь покамѣстъ мы всѣ за-одно,

Не выпускаемъ изъ пальцевъ тетрадки

И другъ на друга пока безъ оглядки

Мы вѣдь не скачемъ… А то, не равно —

Съ хлѣбомъ мѣшокъ и повыше поднимутъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Ну, ужъ куска-то y насъ не отнимутъ:

Всѣ мы — одинъ человѣкъ.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Рѣшено!

 

ПЕРВЫЙ ПИЩAЛЬНИКЪ (вынимая кожаный

кошелекъ, маркитанткѣ).

 

                    Сколько, кума?

 

МАРКИТАНТКА.

 

Ахъ, не стоитъ и счета!

(Считаются).

 

ТРУБАЧЪ (пищальникамъ).

 

И хорошо, что пришла вамъ охота

Взяться за шапки: вы намъ не подъ стать.

(Пищальники уходятъ).

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Жаль ихъ: ребята на что ужъ честнѣе!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Честны, за то — мыловаровъ глупѣе.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Благо свои все, пора-бъ столковать,

Какъ намъ разрушить-то замыселъ новый?

 

ТРУБАЧЪ.

 

Что-же? Какъ будто не всѣ мы готовы?

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Отъ дисциплины, друзья, ни на пядь!

Каждый въ свой корпусъ иди, да толково

Дай сослуживцамъ разумный совѣтъ

И докажи имъ, отъ слова до слова,

Что разбрестися намъ порознь — не слѣдъ.

Я за валлонцевъ ручаюся смѣло:

Если мое — такъ и ихнее дѣло.

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Терцки полки, на конѣ и пѣшкомъ,

Всѣ за-одно, и одна y нихъ доля.

 

ВТОРОЙ КИРАСИРЪ (становится рядомъ съ первымъ).

 

                    Вотъ и ломбардецъ съ валлонцемъ рядкомъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Воля для егеря — воздухъ.

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

A воля

Слѣдомъ за силою ходитъ всегда:

Жизнь или смерть — при одномъ Валленштейнѣ!

 

ПЕРВЫЙ СТРѢЛОКЪ.

 

Мы, лотарингцы, что волны на Рейнѣ,

Любимъ просторъ и стремимся туда,

Гдѣ намъ привольнѣе.

 

ДРАГУНЪ.

 

Счастья звѣзда

Водитъ ирландца.

 

ВТОРОЙ СТРѢЛОКЪ.

 

Тиролецъ отъ вѣку

Службу несетъ одному человѣку.

 

ПЕРВЫЙ КИРАСИРЪ.

 

Ладно! Теперь по полкамъ отъ солдатъ

Взять Pro Memoria: пусть ихъ напишутъ,

Что расходиться они не хотятъ;

Что про походъ хоть и слышатъ — не слышатъ,

И не идутъ; что ни сила, ни лесть

Не пригрозитъ имъ, фридландскимъ ребятамъ,

Такъ какъ Фридландецъ отцомъ былъ солдатамъ…

A какъ напишется, — чинно отнесть

Все къ Пикколомини — вѣдомо — къ сыну:

Тотъ разберетъ всему дѣлу причину,

И y Фридландца все сдѣлаетъ онъ…

И при дворѣ-то куда какъ силенъ:

Жалуетъ цесарь его безпримѣрно…

 

ВТОРОЙ ЕГЕРЬ.

 

Кончено! Всѣ по рукамъ! — и ужъ вѣрно,

Что отстоитъ Пикколомини насъ.

 

ТРУБАЧЪ, ДРАГУНЫ, ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ,

ОБА КИРАСИРА И СТРѢЛКИ (вмѣстѣ).

 

Пусть отстоитъ Пикколомини насъ.

(Хотятъ уйти).

 

ВАХМИСТРЪ.

 

Стой: по стакану!… Вѣдь насъ не убудетъ…

(Пьетъ).

                    За Пикколомини!

 

МАРКИТАНТКА (приноситъ бутылку).

 

                                        Рада всегда!

Этой бутылки на биркѣ не будетъ;

Счастливо кончить дѣла, господа!

 

КИРАСИРЫ.

 

Всѣ мы и всякій да здравствуетъ въ станѣ!

 

ОБА ЕГЕРЯ.

 

И да прокормятъ нашъ станъ горожане!

 

ДРАГУНЫ И СТРѢЛКИ.

 

Да процвѣтаетъ веселіе въ войскѣ!

 

ТРУБАЧЪ И ВАХМИСТРЪ.

 

И да царитъ въ немъ Фридландецъ — геройски!

 

ВТОРОЙ КИРАСИРЪ (поетъ).

 

                    Живѣе, друзья! На коня, на коня!

На поле! на волю честную!

На полѣ — на волѣ ждетъ доля меня,

И сердце подъ грудью я чую!

Мнѣ въ полѣ защитниковъ нѣтъ никого:

Одинъ я стою — за себя одного!

(На пѣсню изъ глубины сцены подходятъ

                    нѣсколько солдатъ и составляютъ хоръ).

 

ХОРЪ.

 

Мнѣ въ полѣ защитниковъ нѣтъ никого:

Одинъ я стою — за себя одного!

 

ДРАГУНЪ.

 

Нѣтъ воли на свѣтѣ! Владыка казнитъ

Рабовъ безотвѣтно-послушныхъ.

Притворство, обманъ и коварство царитъ

Надъ сонмомъ людей малодушныхъ…

Кто смерти безтрепетно выдержитъ взглядъ —

Одинъ только воленъ… A кто онъ? — Солдатъ!

 

ХОРЪ.

 

Кто смерти безтрепетно выдержитъ взглядъ —

Одинъ только воленъ… А кто онъ? — Солдатъ!

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Житейскія дрязги — съ души онъ долой, —

Нѣтъ страха ему и заботы;

Онъ смѣло судьбу вызываетъ на бой,

Не нынче, такъ завтра съ ней счеты.

A завтра — такъ что-же? Вѣдь чаша полна:

Сегодня-жъ ее мы осушимъ до дна!

 

ХОРЪ.

 

A завтра — такъ что-же? Вѣдь чаша полна:

Сегодня-жъ ее мы осушимъ до дна!

(Стаканы снова налиты, пѣвцы чокаются и пьютъ).

 

ВАХМИСТРЪ.

Солдату веселье хоть съ неба сошли,

A самъ онъ труда и не знаетъ!

Поденщикъ копаетъ утробу земли

И думаетъ — кладъ откопаетъ.

И заступомъ роетъ, всю жизнь удрученъ,

Покамѣстъ могилы не выроетъ онъ.

 

ХОРЪ.

 

И заступомъ роетъ, всю жизнь удрученъ,

Покамѣстъ могилы не выроетъ онъ.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

И къ замку ѣздокъ подлетѣлъ на конѣ —

Нечаянный гость и нежданный:

A въ свадебномъ замокъ пылаетъ огнѣ,—

И въ замокъ онъ входитъ незванный…

Не долго онъ ждалъ, серебромъ не бренчалъ —

Съ налету награду любви онъ сорвалъ!

 

ХОРЪ.

 

Не долго онъ ждалъ, серебромъ не бренчалъ —

Съ налету награду любви онъ сорвалъ!

 

ВТОРОЙ КИРАСИРЪ.

 

Что плачетъ, красотка? Тоскуетъ по комъ?

Пусти! не собьешь вѣдь съ дороги:

Съ семейною кровлей солдатъ незнакомъ,

Не вѣдалъ сердечной тревоги…

Влечетъ его быстро судьба за собой,

И словъ онъ не знаетъ: пріютъ и покой.

 

ХОРЪ.

 

Влечетъ его быстро судьба за собой,

M словъ онъ не знаетъ: пріютъ и покой.

 

ПЕРВЫЙ ЕГЕРЬ.

 

Живѣй-же, друзья! Вороного сѣдлай:

Бой жаркую грудь расхолодитъ…

И юность, и жизнь такъ и бьетъ черезъ край:

Пей смѣло, пока еще бродитъ…

И жизни своей на игру не жалѣй:

Не выиграть иначе ставки, ей-ей!

 

ХОРЪ.

 

И жизни своей на игру не жалѣй:

Не выиграть иначе ставки, ей-ей!

(Занавѣсъ опускается при пѣніи хора).

 

 

Три драмы, сгруппированныя вокругъ личности Валленштейна, называются обыкновенно трилогіей. Это не совсѣмъ вѣрно; ничего подобнаго античной трилогіи съ ея тремя законченными, равноправными и самостоятельными драмами здѣсь нѣтъ. Съ художественной точки зрѣнія «Пикколомини» и «Смерть Валленштейна» составляютъ — какъ оно и было первоначально — одну драму; но возможно говорить о завязкѣ и развязкѣ каждой изъ нихъ отдѣльно; завязка драмы это всѣ пять актовъ «Пикколомини», ея высшее напряженіе — первый актъ, развязка — остальные четыре акта «Смерти Валленштейна». «Лагерь Валленштейна» есть также не драма въ настоящемъ смыслѣ, a драматическая картина, служащая прологомъ.

Художественное произведеніе, имѣющее предметомъ историческія событія и образы, прежде всего вызываетъ вопросъ: какъ отнесся поэтъ къ исторической истинѣ? Здѣсь прежде всего необходимо, въ извѣстныхъ предѣлахъ, совершенно устранить вопросъ о тѣхъ результатахъ исторической науки, которые добыты позднѣйшимъ изслѣдованіемъ и Шиллеру не могли быть извѣстны. Насъ должно интересовать только, какъ поэтъ отнесся къ тому, что онъ самъ считалъ исторической истиной. Въ данномъ случаѣ мы имѣемъ для сужденія объ этомъ незамѣнимый источникъ — «Исторію тридцатилѣтней войны» самого Шиллера, къ которой и отсылаемъ читателя для историческихъ справокъ о событіяхъ и лицахъ. Здѣсь отмѣтимъ лишь нѣсколько любопытныхъ подробностей, характеризующихъ художественныя требованія Шиллера.

Квестенбергь былъ совсѣмъ не такой безразличный исполнитель воли двора, какимъ онъ рисуется въ драмѣ, но одинъ изъ ближайшихъ друзей Валленштейна, долѣе другихъ остававшійся ему вѣрнымъ. Октавіо Пикколомини является исполнителемъ всѣхъ интригъ, въ которыхъ на самомъ дѣлѣ были виновны другіе; ему приписана вся дѣятельность одного изъ худшихъ враговъ герцога, Лесли, которому тотъ довѣрялъ свои важнѣйшія тайны и который вовсе не появляется въ драмѣ, равно какъ Галласъ; все это сдѣлано для того, чтобы дать возможность сосредоточить все интриги въ одномъ лицѣ, что чрезвычайно усиливаетъ драматическій эффектъ; для этого необходимо было также еще болѣе отступить отъ исторической личности Октавіо, которому во время эгерскихъ убійствъ было всего тридцать пять лѣтъ и y котораго не могло быть такого сына, какъ Максъ; послѣдній есть вообще созданіе творческаго воображенія Шиллера; дочь Валленштейна, Тэкла, была въ это время ребенкомъ десяти лѣтъ, который не могъ, конечно, играть той роли, которую ей приписываетъ поэтъ. Кинскій, одинъ изъ важнѣйшихъ дѣятелей чешской оппозиція, связавшій Валленштейна такими дѣйствіями, которыя устранили возможность обратныхъ шаговъ, который заключилъ уже противъ императора договоръ съ французами, почти не упоминается въ драмѣ. Его жена въ самомъ дѣлѣ имѣвшая на герцога серьезное вліяніе, сдѣлана женой Терцкаго. Тайный агентъ Cеина, захватъ котораго имѣетъ столь роковое значеніе въ драмѣ, также измышленъ поэтомъ. Вся драма, событія которой, отъ договора генераловъ (12 января) до убійства герцога (25 февраля), длились почти полтора мѣсяца, сжата въ четыре дня. Марадасъ совсѣмъ не былъ въ это время въ Эгерѣ и Пильзенѣ, комическій Тифенбахъ, по безграмотности подписывающій договоръ военачальниковъ крестомъ, былъ грамотенъ и находился въ Вѣнѣ. Вѣрный другъ Валленштейна Koлальто умеръ за четыре года до событій, изображенныхъ въ драмѣ. Любопытно также отступленіе отъ исторіи, сдѣланное Шиллеромъ безъ всякихъ художественныхъ побужденій, но въ виду его отношеній къ веймарскому двору: начальникомъ шведовъ при предстоящемъ союзѣ противъ императора онъ дѣлаетъ не герцога Бернгарда Веймарскаго, какъ было на самомъ дѣлѣ, a Рейнграфа, который въ это время былъ на верхнемъ Рейнѣ.

 

 

Планъ этого торжественнаго обращенія къ зрителямъ, продекламированнаго со сцены обновленнаго Веймарскаго театра въ костюмѣ и гримѣ Макса Пикколомини, составленъ, вѣроятно, совмѣстно съ Гете; исполненіе принадлежитъ одному Шиллеру. Исходя изъ приподнятаго настроенія, охватывающаго обычныхъ веймарскихъ зрителей (въ нѣкоторыхъ экземплярахъ настоящаго тома — стихъ второй по ошибкѣ мы…преклоняли, вмѣсто вы), поэтъ прежде всего обращается къ воспоминаніямъ о тѣхъ артистическихъ силахъ, которыя воспитались на этой сценѣ. Пламенный художникъ, о которомъ онъ говоритъ, это Иффландъ, берлинскій артистъ, съ громаднымъ успѣхомъ игравшій незадолго предъ тѣмъ въ Веймарѣ. «Достойнѣйшіе», которыхъ должно привлечь на его мѣсто, «величье новой сцены»,— это знаменитый гамбургскій актеръ Шредеръ, который обѣщалъ пріѣхать въ Веймаръ, чтобы создать здѣсь роль самого Валленштейна. При этомъ поэтъ останавливается на мысли о мимолетности сценическаго творчества («искусства мима») въ сравненіи съ долговѣчностью произведеній другихъ искусствъ. Но,— утѣшаетъ онъ себя,— кто сдѣлалъ достаточно для лучшихъ своихъ современниковъ, тотъ жилъ для всѣхъ вѣковъ. Въ общей формѣ эта мысль не оригинальна, и комментаторы указываютъ на слѣдующее мѣсто въ одной біографіи греческаго историка Ѳукидида: «Кто добился похвалы лучшихъ людей и признанной славы, обезпеченъ вовѣки вѣковъ славой, которой не изгладитъ позднѣйшее рѣшеніе». Но въ формѣ Шиллеровскаго двустишія эти слова стали крылатыми,— и ни на чемъ они такъ не оправдываются, какъ на искусствѣ актера, которое абсолютно преходяще лишь для поверхностной мысли, a на самомъ дѣлѣ продолжаетъ въ извѣстной степени свою жизнь и въ театральной художественной традиціи, и въ душевныхъ процессахъ зрителей. Затѣмъ прологъ обращается къ новому, историческому содержанію драмы, соотвѣтствующему великому историческому моменту, переживаемому зрителями. Отъ современности — отъ юнаго Наполеона, покоряющаго міръ и поражающаго всѣхъ своими воинскими подвигами, поэтъ желаетъ перенести зрителей къ столько бурному прошлому, закончившемуся благодатнымъ Вестфальскимъ миромъ (1618). Пока онъ набрасываетъ очеркъ того, что зрителямъ предстоитъ видѣть въ пьесѣ,— общую картину ужасовъ и разоренія, вызванныхъ шестнадцатилѣтней войной, и особенно образъ героя, искаженный пристрастными изображеніями,— искусство изобразить его въ должномъ видѣ. Пока зрители увидятъ лишь первую частъ этой широкой исторической картины «Лагерь Валленштейна»; эта часть также должна служить въ уясненію и оправданію личности герцога. «Лагерь объясняетъ его преступленіе» — слова, невѣрно переданныя въ переводѣ (стр. 212): «а лагерь будетъ только обличитель его высокомѣрнаго поступка». Поэтъ считаетъ также необходимымъ предупредить ихъ относительно стиха этой части пьесы риѳмованнаго вопреки обычаю. Какъ извѣстно (см. введеніе къ «Валленштейновской трилогіи», стр. 206) Шиллеръ съ удивительнымъ поэтическимъ тактомъ написалъ весь «Лагерь Валленштейна» риѳмованнымъ стихомъ старой нѣмецкой драмы, такимъ образомъ самымъ языкомъ введя зрителя въ колоритъ эпохи. Въ заключеніе поэтъ указываетъ, что идеализація дѣйствительности въ искусствѣ есть только по формѣ вымыселъ, но по существу — настоящая правда. Точный переводъ этихъ заключительныхъ словъ, переданныхъ Меемъ слишкомъ свободно: благодарите музу, что она, играя, переноситъ мрачный обликъ правды въ радостное царство искусства, искренно сама разрушаетъ вымыселъ, ею созданный, и безъ обмана замѣняетъ истину ея видимостью.

 

 

Пестрая масса войскъ, дѣйствующихъ въ этой оживленной исторической картинѣ, распадается на нѣсколько группъ, вполнѣ опредѣленныхъ и характерныхъ. Основу лагеря составляютъ пять карабинерныхъ полковъ Торцкаго; это — конные стрѣлки, набранные въ Богеміи и здѣсь же творившіе тѣ неистовства, о которыхъ мы узнаемъ изъ первыхъ словъ крестьянина — тоже богемца. Къ карабинерамъ и принадлежатъ вахмистръ, трубачъ и констабль (артиллеристъ, саперъ). Сравнительно мирную часть лагеря представляютъ собой пищальники (въ оригиналѣ аркебузиры, отъ arquepusa — ружье съ подставкой; эти подставки въ видѣ рогатокъ можно видѣть на рисункахъ къ «Лагерю»), изъ полка Тифенбаха, не одичавшіе представители солдатскаго ремесла, но честные ремесленники, называющіе другъ друга кумъ, видящіе въ войнѣ только зло и принимающіе въ ней участіе, пока это необходимо для защиты государя и отечества. Полную противоположность имъ составляютъ необузданные конные егеря Голька, грабители, для которыхъ война только средство наживы. Здѣсь же мы видимъ кирассировъ изъ двухъ полковъ, одного — валлонскаго, смѣнившаго своего прежняго командира графа Паппенгейма на юнаго Макса Пикколомини (стр. 226), и другого — ломбардскаго, отважныхъ ирландскихъ драгунъ Буттлера, стрѣлковъ-тирольцевъ, преданныхъ государю, и, наконецъ, кроатовъ — венгерскихъ славянъ, полки которыхъ въ войскѣ Валленштейна, подъ предводительствомъ Изолани, наводили ужасъ на Германію, слагавшую баснословныя сказанія объ ихъ дикости и неистовствахъ.

 

 

Стр. 214. Слова крестьянина —

Ротный — зарѣзали бѣднаго черти

Пару костей подарилъ мнѣ при смерти

собственноручно вписалъ въ манускриптъ Гете, чтобы подготовить читателя къ дальнѣйшему.

Стр. 214. Крестьянинъ — И при Саксонцѣ было не лучше: намекъ на недавнее время, когда, послѣ битвы ври Лейпцигѣ (1631), саксонцы подъ предводительствомъ Арнима заняли и опустошали Богемію.

Стр. 215. И стрѣлки, и тирольцы. Въ оригиналѣ крестьянинъ говоритъ о стрѣлкахъ: они похожи на тирольцевъ.

 

 

Вахмистръ: Двойное выдали намъ: такъ платилъ солдатамъ Валленштейнъ, не императоръ.

Трубачъ: Ѣдетъ сама герцогиня сюда. Герцогиня Фридландская была въ это время въ Брукѣ.

Вахмистръ: A этотъ-то, старый изъ Вѣны: Квестенбергъ, посланникъ императора. Фридландецъ — Валленштейнъ, герцогъ Фридландскій.

 

 

Стр. 116. Констабль: …Пришлося узнать, что Регенсбургъ пришлося имъ взять анахронизмъ, такъ какъ Регенсбургъ былъ давно взятъ.

Вахмистръ: Да и съ баварцемъ и т. д. Въ оригиналѣ: Затѣмъ, чтобы защитить страну бавара (курфюрста баварскаго Максимиліана), который такъ враждебенъ герцогу (глава католической лиги, Максимиліанъ баварскій былъ ожесточенный врагъ Валленштейна). Въ заключеніи этого явленія пропущено два стиха:

Вахмистръ прибавляетъ: Не удастся имъ воодушевить насъ на это.

Констабль: Вы думаете? — О, вы много знаете!

Въ этихъ словахъ вахмистра комментаторы видятъ подготовку къ завязкѣ драмы. Какъ извѣстно, сильнѣйшимъ поводомъ къ разрыву между герцогомъ и императоромъ было то, что Валленштейнъ, несмотря на настойчивыя приказанія изъ Вѣны, не двигался на спасеніе Баваріи отъ шведовъ. Объ этомъ говоритъ ниже (стр. 222) и капуцинъ: Пали окопы Баваріи въ прахъ.

 

 

Стр. 216. Первый егерь: Изъ Блазевица попалась красотка. Въ подлинникѣ: Ба, кого я вижу! Густель изъ Блазевица: о дѣйствительной личности, знакомой Шиллера, именемъ которой онъ назвалъ свою маркитантку, см. въ Словарѣ.

Стр. 216. Маркитантка: Просто мошенникъ былъ перваго сорта. Послѣ этихъ словъ въ подлинникѣ прибавлено: Удралъ со всемъ, что я накопила, a мнѣ оставилъ вотъ этого пострѣленка.

Стр. 218. Второй егерь: Мы передъ Богомъ и правы и святы и т. д. Въ подлинникѣ: Ну,что тамъ — пустяки! Кроаты — тѣ вели дѣло иначе, послѣ нихъ остались одни объѣдки. Его же слова: Вотъ такъ охотники, вотъ такъ охота гласитъ въ оригиналѣ: Мы дикая охота Фридланда: «дикая охота» популярный въ нѣмецкой народной поэзіи миѳическій образъ бури, изображаемой въ видѣ бѣшенно скачущей массы сверхъестественныхъ существъ — охотниковъ, подъ предводительствомъ бога Вотана, потомъ — дьявола.

Стр. 219. Первый егерь: Въ пустынь свой станъ обратилъ. Извѣстно, какой строгой религіозностью отличалось войско Густава Адольфа и весь строй его жизни. Послѣ его смерти шведское войско творило такія же неистовства. какъ и остальные участники этой ужасной войны. На это намекъ въ словахъ вахмистра: Нынче тамъ иначе все, говорятъ.

Стр. 210. Первый егерь: И сердце то къ ней не лежало. Курфюрстъ сакгонскій неохотно согласился на союзъ со шведами и на разрывъ съ императоромъ.

Стр. 220. Вахмистръ: Знаетъ чертову мать!— такія легенды ходили чуть не о всѣхъ полководцахъ этой эпохи. Сѣденькій — тоже намекъ на народную легенду о разныхъ призракахъ, предвѣщающихъ важныя событія. Здѣсь это смѣшивается съ дѣйствительной личностью астролога Сени.

Стр. 221. Вахмистръ: словно въ красильнѣ лѣнивая кляча. Красильщики растирали краски на мельницѣ съ коннымъ приводомъ.

Стр. 222. Первый егерь: Прагоыцы идутъ… Богемскіе музыканты и теперь называются въ Германіи пражскими. Здѣсь это — горнорабочіе; поэтому они въ явл. XIII называются рудокопы.

 

 

Какъ указано въ предисловіи къ «Трилогіи» (стр. 206), обличеніе капуцина есть подражаніе проповѣдямъ вѣнскаго проповѣдника Абрагама a Санта Клapa (1641—1709), стиль котораго воспроизведенъ поэтомъ великолѣпно. Русскому переводчику пришлось при передачѣ этого удивительнаго сплетенія каламбуровъ, острогъ, библейскихъ цитатъ, намековъ и т. п. бороться съ непобѣдимыми трудностями. Изъ отдѣльныхъ выраженій объясненія требуютъ:

Стр. 222. Анабаптисты (т. е. перекрещенцы) — сектанты эпохи реформаціи, получившіе названіе отъ того, что ученіе ихъ требовало крещенія взрослыхъ. Въ подлинникѣ капуцинъ коверкаетъ это слово и говоритъ антибаптисты. Хирагра болѣзнь, поражающая руки. Quid hic statis otiosi?— что вы стоите здѣсь, сложа руки? (Ев. Матѳ. 20, 6). — Ужъ подъ Дунаемъ былъ трахъ тарарахъ и т. д.,— капуцинъ перечисляетъ рядъ пораженій, испытанныхъ за послѣднее время католиками, между тѣмъ какъ Валленштейнъ, несмотря на повелѣніе императора, не идетъ на помощь; это и имѣютъ въ виду слова: A вы въ Богеміи и т. д.

Стр. 223. Рядъ намековъ, основанныхъ на игрѣ словъ, переданъ, конечно, не точно.— Ubi erit victoriae spes, si offenditur Deus? гдѣ будетъ надежда на побѣду, если оскорбленъ Господь Богъ?— Дальнѣйшія латинскія цитаты изъ Ев. Луки, 3, 14 и сл. Quid faciemus nos? — что намъ дѣлать? Et ait illis? — и онъ сказалъ имъ. — Neminem concutiatis — никого не насилуйте. Neque calumniam facialis и не клевещите.— Contenti estote — будьте довольны. — Stipendiis vestris — вашимъ жалованіемъ. Онь ни во что и не вѣруетъ, чай — предполагаемое невѣріе Валленштейна, очевидно, главная причина смѣлыхъ обличеній капуцина. Nе custodias gregem meam — не стереги моихъ стадъ.

Стр. 224. Капуцинъ: Что овладѣетъ штральзундской твердыней, съ кеба держись она сотней цѣпей; эти слова приписывались, дѣйствительно, Валленштейну.— Вотъ ему страшенъ и крикъ пѣтуха: намекъ на отреченіе апостола Петра. Я, дескать, камень — непереводимая игра словъ, такъ какъ слово Stein (Валленштейнъ) значитъ по нѣмецки камень.

 

 

Первый пищальникъ: Это съ отчаянья онъ и т. д.: слова, хорошо характеризующія добродушныхъ крестьянъ-пищальниковъ.

 

 

Стр. 226. Первый кирассиръ: Намъ провожать приказали миланца. Егерь: Какъ такъ? Инфанта? Рѣчь идетъ о кардиналѣ-инфантѣ, братѣ короля испанскаго Филиппа IV, намѣстникѣ Милана, къ которому на помощь по приказу императора должны были идти войска Валленштейна.

Трубачъ: Мы продали кровь цесарю, но ужъ не (въ) шапкѣ испанца. Въ подлинникѣ: не не испанской красной шапкѣ — намекъ на кардинальскій санъ инфанта.

Стр. 227. Вахмистръ: Чарку мельнеккерна: мельницкаго вина, изъ Мельника, богемскаго города, подлѣ котораго большіе виноградники.

Вахмистръ: Нашъ желтый колетъ — кожаный панцырь безъ рукавовъ.

Первый егерь: Вотъ шестьдесятъ тысячъ — дѣло иное: эти не будутъ со мной голодать, историческія слова Валленштейна, который сказалъ, что трудно содержать малое войско, a большая и сильная армія прокормитъ себя сама — грабежемъ.

Первый драгунъ: Изъ самодальней губерніи знать. Въ подлинникѣ — aus Hibernien, т. е. изъ Ирландіи.

Второй пищальникъ: Прямо изъ Швица. Въ подлинникѣ — ausder Schwys, т. е. изъ Швейцаріи.

Стр. 228. Вахмистръ: Знайте, что властенъ онъ и т. д. Въ этой тирадѣ вахмистра правильно перечислены тѣ полномочія, которыя Валленштейнъ потребовалъ и получилъ отъ императора.

Первый пищальникъ: Въ тѣ поры цесарь… Мекленбургъ отдалъ Фридландцу. Когда мекленбургскіе герцоги перешли на сторону протестантовъ, императоръ конфисковалъ ихъ землю и отдалъ во владѣніе въ качествѣ обезпеченія имперскаго долга Валленштейну, который чеканилъ свои монеты.

Стр. 230. Первый кирассиръ: Мечъ не coxa — Исаія, 2, 4. — Грабить чужое, наслѣдовать что-ли — я не хочу, и за мною пока нѣту наслѣдства, оиричь чепрака. Въ подлинникѣ: «Не хочу ни грабить, ни наслѣдовать, и сквозь пальцы глядѣть съ моего коня на жизненную сутолоку». — И мечамъ столько не вѣсить, какъ прежде. Въ подлинникѣ: «И y вѣсовъ нѣтъ ужъ меча», т. е. y справедливости нѣтъ силы.

Стр. 232. Первый кирассиръ: Отъ солдатъ по полкамъ взять pro memoria, т. е. докладную записку, челобитную. Исторически это невѣрно, но весьма важно для развитія драматическаго дѣйствія и указываетъ уже на будущую подпись, взятую клевретами Валленштейна y генераловъ, когда изъ Вѣны пришелъ приказъ; въ случаѣ паденія Регенсбурга выступить изъ Богеміи.

 

 

1. Отрывокъ изъ соч. «Валленштейновъ лагерь». Перев. С. Шевырева. «Москов. Вѣстн.» 1828, ч. III, стр. 17; ч. IX, стр. 341.

2. «Валленштейновъ лагерь». Перев. въ стихахъ С. Шевыревъ. М., 1859, 8°.

3. «Лагерь Валленштейна». Драмат. стихотвореніе. Перев. Л. Мея. «Драматич. сбор.» 1861, кн. 8 и отдѣльно, изд. Е. Стелловскаго (Спб. 1861). То же въ соч. Шиллера изданія Гербеля и соч. Мея.

 

 

217. Маркитантская палатка и предъ ней мелочная и ветошная лавка. У входа тѣснятся солдаты разныхъ мундировъ и знаменъ. Кроаты и уланы что-то варятъ на жаровнѣ. Маркитантка наливаетъ вино (Явленіе I).

218. Кроатъ (играеть ожерельемъ на солнцѣ). Ну, да и мой то товаръ не простой. (Явленіе III; стр. 215)

219. Аль, на здоровье вамъ вспрыснуть сердечко. Только дадите-ль намъ, грѣшнымъ, мѣстечко? (Явленіе V; стр. 217)

220. Это-ли воинство, свита Христова? (Явленіе VIII; стр. 222)

221. Ну хоть, положимъ: такой-то отсѣкъ правый мизинецъ мнѣ (Явленіе XI; стр. 227)