Человек, рожденный быть королем

Автор: Мин Дмитрий Егорович

ЧЕЛОВѢКЪ РОЖДЕННЫЙ БЫТЬ КОРОЛЕМЪ
ПОВѢСТЬ ВЪ СТИХАХЪ
ИЗЪ ПОЭМЫ УИЛЛЬЯМА МОРРИСА: «ЗЕМНОЙ РАЙ.»

Лѣтъ десять тому назадъ Уилльям Моррисъ, авторъ переведенной мною повѣсти, выступилъ въ первый разъ, какъ писатель, со сборникомъ стихотвореній подъ заглавіемъ: «Defence of Gaenevere and other Poeme». Сборникъ этотъ не обратилъ на себя особеннаго вниманія публики. Несмотря на несомнѣнныя поэтическія достоинства, книга, составленная изъ нѣсколькихъ, большею частью не очень большихъ, разказовъ, ни въ какомъ случаѣ не могла подготовитъ англійскую публику къ тому сильному впечатлѣнію, какое произвело на нее явившееся въ 1867 году второе поэтическое произведеніе Морриса: Жизнь и Смерть Язона («The Life and Death of Jason»). Въ этомъ эпосѣ поэтъ шагъ за шагомъ слѣдитъ за жизнью своего героя, начиная съ его дѣтства до той роковой минуты, когда онъ погибаетъ, раздавленный развалившимся килемъ его корабля Арго. Поэтъ разказываетъ съ малѣйшими подробностями всю исторію подвиговъ Язона, всѣ перенесенныя имъ бѣдствія, его торжество и, наконецъ, его невѣрность Медеѣ, играющей, разумѣется, не послѣднюю роль въ поэмѣ. «Въ исполненіи задуманнаго плана, обнимающаго личности столь величавыя и дѣйствіе исполненное такихъ удивительныхъ приключеній», говоритъ критикъ Атенея, Уилльямъ Моррисъ выказалъ поэтическія качества, рѣдкія сами по себѣ, и особенно рѣдкія въ наше время, когда поэты, наравнѣ съ другими художниками, такъ любятъ приноравливаться ко вкусу публики въ дѣлѣ изящнаго искусства. Намъ прошлось бы вернуться на четверть столѣтія назадъ, чтобы найти поэтическое произведеніе равныхъ достоинствъ съ этимъ,— произведеніе, которое обнаруживало бы въ авторѣ такую же мощь фантазіи и такое же близкое знакомство со всѣмъ что касается избраннаго имъ предмета. Моррисъ изображаетъ духъ, нравы, мѣстности древней Греціи съ такою отчетливостью, какъ будто бы онъ самъ былъ одинъ изъ числа Грековъ. Разказывая легенды классическаго періода, онъ исполненъ къ нимъ такой задушевности, такой дѣтски-наивной вѣры въ ихъ дѣйствительность, что въ этомъ отношеніи вполнѣ уподобляется Фроассару, относившемуся съ такимъ же простодушіемъ къ сказаніямъ средневѣковаго рыцарства.» «Во всемъ благородномъ сонмѣ нашихъ поэтовъ», говоритъ, въ свою очередь, критикъ поэмы въ Fortnightly Review, «не было еще второго повѣствователя равнаго Чоусеру, нѣтъ и не было второго рапсода, котораго можно бы было поставить рядомъ съ нимъ, до появленія Морриса. Рѣдко, да и то лишь въ періодѣ балладъ и рыцарскихъ романовъ, писались такія поэмы какъ эта,— поэмы столь широкихъ размѣровъ и, вмѣстѣ, столь грустныя и простыя, такъ сильно проникнутыя глубокимъ, неподдѣльнымъ жаромъ, прямо ведущимъ къ своей цѣли, безъ уклоненія, безъ ошибки.» Таковы были отзывы рецензентовъ этихъ двухъ критическихъ журналовъ; съ такими же похвалами отозвались о Язонѣ и всѣ прочіе журналы. Три изданія въ теченіе одного года свидѣтельствовали, что восторженныя похвалы критиковъ не были преувеличены.

Но не успѣло ослабѣть глубокое впечатлѣніе, произведенное на публику Язономъ, какъ вотъ, въ прошломъ 1868 году, является третья поэма того же автора или, вѣрнѣе оказать, цѣлый рядъ поэмъ, составляющихъ вмѣстѣ около 20.000 стиховъ. «Такая плодовитость», сказано въ Атенеѣ, «могла бы показаться чѣмъ-то подозрительнымъ, такъ какъ быстрый ростъ не всегда вѣрное ручательство за доброкачественность продукта; но въ настоящемъ случаѣ можно положительно сказать, что это удивительное плодородіе указываетъ не на низшее достоинство жатвы, а единственно на дивныя богатства почвы, съ которой поэтъ собралъ жатву.»

Эта послѣдняя поэма, достигшая, подобно Язону, третьяго изданія въ теченіе одного года, называется Земной Рай («The Earthly Paradise»). Она составлена изъ легендъ, заимствованныхъ частію изъ классическаго, частію изъ средневѣковаго періодовъ, замкнутыхъ въ раму, относящуюся къ позднѣйшему времени. «Нѣсколько человѣкъ дворянъ и моряковъ норвежскихъ», говоритъ поэтъ въ прологѣ къ своей поэмѣ, «сообразивъ все что они слыхали о существованіи земнаго рая, пускаются въ море искать его, и послѣ многихъ бѣдствій, по прошествіи долгаго времена, достигаютъ, уже престарѣлые, какой-то страны на западѣ, о существованіи которой они никогда не слыхали.» Не найдя Счастливыхъ Острововъ, того баснословнаго Аваллона, о которомъ такъ много разказывалось поэтами, несчастные пловцы, изнуренные всякаго рода бѣдствіями, разочаровавшись въ своихъ надеждахъ, находятъ по крайней мѣрѣ нѣкоторое небѣ утѣшеніе въ томъ гостепріимствѣ, съ какимъ они были приняты властителями этихъ странъ невѣдомаго міра. Въ благодарность за это, странники не только дѣлятся съ своими гостепріимными хозяевами плодами своей политической опытности, но и разказываютъ имъ, дважды въ каждый мѣсяцъ, въ дни торжественныхъ праздниковъ, чудныя сказанія, заимствованныя то изъ дальняго сѣвера своей родины, то изъ тѣхъ благодатныхъ странъ юга, миѳологія которыхъ была первобытною поэзіей Европы, здѣсь нѣтъ возможности сдѣлать подробный разборъ этихъ 12-ти разказовъ (изданная книга составляетъ лишь первую часть всей поэмы и обнимаетъ шесть мѣсяцевъ года); замѣтимъ только, что тѣ же поэтическія достоинства, которыми въ такой высокой степени отличается поэма о Язонѣ, обнаружены авторомъ и въ Земномъ Раѣ, и съ тою еще выгодой, что разнообразіе темъ дало поэту возможность выказать всѣ эти качества еще полнѣе и шире. Поэтическій трудъ, подобный совершенному Моррисомъ, будучи выполненъ даже съ посредственными способностями», заканчиваетъ рецензентъ Атенея, былъ бы изумителенъ по одной уже своей громадности. Но произведеніе Морриса, проявляющее такія высокія качества генія, такія неистощимыя богатства въ изобрѣтеніи, такую силу фантазіи, проникающей въ бытіе не только человѣческихъ, но и сверхъестественныхъ дѣятелей; такое произведеніе, выкапывающее столько глубокаго паѳоса, столько живой силы въ описаніяхъ и столько тонкаго чутья относительно всего прекраснаго — есть созданіе, которымъ, по справедливости, можетъ гордиться творецъ его, и за которое всѣ любители англійской поэзіи останутся навсегда ему благодарны.»

Переведенный мною разказъ изъ Земнаго Рая есть второй въ ряду 12-ти разказовъ этой поэмы. Самъ по себѣ онъ составляетъ блестящій, всею свѣжестью жизни цвѣтущій романъ, исполненный приключеній и перипатетій всякаго рода и въ то же время соединяющій въ себѣ всѣ качества какъ бы достовѣрной исторіи. Отъ души желаю, чтобы переводъ мой оставилъ въ читателяхъ хоть часть того обаятельнаго впечатлѣнія, какое производитъ въ читающихъ этотъ разказъ въ оригиналѣ.

Переводчикѣ.

Къ одной странѣ далекой, встарь

жилъ-былъ могучій государь.

Богатъ и славенъ, гордъ и смѣлъ,

Обширнымъ краемъ онъ владѣлъ

И такъ имъ мирно управлялъ,

Что вѣкъ его счастливымъ звалъ,—

Тотъ вѣкъ, въ который королей

Тревоги войнъ и мятежей

Ввергали въ ужась и позоръ.

И сталъ его блестящій дворъ

живымъ разсадникомъ наукъ:

Король учености былъ другъ,

И вотъ со всѣхъ концовъ земли

Къ нему ученые текли,

Затѣмъ что доступъ въ домъ къ нему

Не возбранялся никому.

И просвѣтилъ король свой умъ

Среди мужей высокихъ думъ.

За то и не одна земля

Подъ мудрый скипетръ короля

Своею волей поддалась,

Грозой усобицъ тяготясь.

Случилось какъ-то, что въ одинъ

Великій праздникъ властелинъ

Въ порфирѣ царской и въ вѣнцѣ

Давалъ на славу пиръ въ дворцѣ.

Предъ нимъ подъ сводомъ древнихъ залъ

Соборъ ученыхъ возсѣдалъ

Въ чести, въ почетѣ безъ границъ.

Вдругъ посреди знакомыхъ лицъ

Того ученаго кружка

Король замѣтилъ старика

Съ лицомъ столь блѣднымъ и худымъ,

Что, мнилось, много лѣтъ надъ нимъ

Уже промчалось: такъ онъ былъ

Годами сгорбленъ, дряхлъ и хилъ!

Но несмотря на то, изъ глазъ,

Глубоко-впалыхъ, каждый разъ,

Когда онъ взглядывалъ, сверкалъ

Лучъ свѣта, острый какъ кинжалъ.

Угрюмъ, таинственъ, молчаливъ,

Сидѣлъ, двухъ словъ не проронивъ,’

Старикъ суровый. И король,

Хотя былъ юноша, но столь

Искусенъ мысль въ сердцахъ читать,

Что онъ не могъ не замѣчать,

Съ какой улыбкой странный гость

Глядѣлъ на всѣхъ, какъ будто злость

Въ немъ пробуждалъ весь этотъ дворъ,

И какъ бросалъ онъ вѣщій взоръ

На короля, какъ бы хотѣлъ

Изречь ему его удѣлъ.

И пожелалъ король узнать,

Что хочетъ гость ему сказать.

И вотъ, когда былъ пиръ свертокъ,

Позвалъ къ престолу гостя онъ;

И лишь къ монарху гость предсталъ,—

«Привѣтъ тебѣ!» король сказалъ:

«Открой, кто родомъ ты? отколь?

И въ чемъ твоя на свѣтѣ роль?

Поешь ли въ звучныхъ ты стихахъ

О славныхъ прежнихъ временахъ?

О грозныхъ битвахъ древнихъ лѣтъ?

Иль изучаешь ходъ планетъ?

Иль камня ищешь мудрецовъ?

Иль воскрешаешь мертвецовъ

И долгій вѣкъ даруешь намъ,

Какого ты достигнулъ самъ?

Сказки мнѣ, словомъ, съ чѣмъ сюда

Пришелъ, гдѣ мудрые всегда

Пріятны намъ?»

«Мой умъ постигъ

Не многое!» сказалъ старикъ.

«Хоть, правда, ужь не мало лѣтъ

Бреду я той дорогой бѣдъ,.

Что сводить мудрыхъ въ мракъ могилъ,

И хоть въ награду за весь пылъ

Постигнуть тайну звѣздныхъ квитъ

Мнѣ жизни мудрой дань лишь мигъ,—

Однако все я не мудрѣй

Чѣмъ былъ и въ юности моей,

Когда я насъ овецъ межъ горъ.

Явился жъ я предъ царскій взоръ

Затѣмъ, чтобъ возвѣстить тебѣ

О будущей твоей судьбѣ.

Ее давно я изучилъ,

Когда, вникая въ ходъ свѣтилъ,

Горѣлъ душой порвать союзъ

Съ симъ бреннымъ тѣломъ, сбросить грузъ

Цѣпей позора и стыда

И смерти медленной. Тогда,

Читая въ книгѣ звѣздъ святыхъ

О нашихъ жребіяхъ земныхъ,

Я прочиталъ и жребій твой,

И вызналъ, кто на тронъ златой

Возсядетъ вслѣдъ тебѣ.»

«Ну что жъ!

Когда слова твои не ложь,»

Сказалъ король ему, «открой,

Что прочиталъ ты въ книгѣ той?»

«Король», отвѣтилъ магъ, «твой родъ,

Не прерываясь, къ намъ идетъ

Изъ мглы сѣдыхъ временъ; но, вѣрь,

Прерваться долженъ онъ теперь.

Въ той звѣздной книгѣ я прочелъ,

Что тотъ, кто сядетъ на престолъ,

Когда падетъ твоя семья,—

Не выше родомъ чѣмъ и я,

Чьихъ дѣдовъ врядъ ли помнитъ кто,

Отца жъ не чествовалъ никто.»

«Пусть такъ!» сказалъ король ему:

«Но слушай, магъ! Чтобъ твоему

Вполнѣ я слову вѣритъ могъ,

Представитъ долженъ ты залогъ

Правдивости рѣчей своихъ.

Сказки: о чемъ изъ всѣхъ живыхъ

Я знаю въ мірѣ лишь одинъ?

Скажи, и я, твой властелинъ,

Тебя прославлю, выше всѣхъ

Поставлю звѣздочетовъ тѣхъ.»

«Такъ удали жъ своихъ рабовъ,

Сказалъ мудрецъ,— «и я готовъ

Наединѣ съ тобой развить

Твоей судьбы грядущей нить.

Повѣришь мнѣ — я буду радъ,

А не повѣришь — тоже радъ!

Наградъ не нужно мнѣ! Твой дворъ

Не можетъ ослѣпить мой взоръ;

Да и тебя едва ль прельститъ

Сѣдаго старца жалкій видъ.»

А тотъ: «Согласенъ! Господа,

Оставьте насъ. Въ мои сада

Я удаляюсь, чтобы въ грудь

Прохладу вечера вдохнуть

И вызнать то что изучалъ

Мой гость таинственный.»

Сказалъ,

И вышелъ съ магомъ въ темный садъ

Въ аллею, полную прохладъ.

И тамъ въ тѣни густыхъ оливъ

Такъ началъ, къ магу взоръ склонивъ:

«Здѣсь съ глаза на глазъ можешь мнѣ

Открыть свой дикій бредъ вполнѣ,

И примешь въ даръ изъ рукъ моихъ

Цѣпь изъ каменьевъ дорогихъ».

«Ты обманулся», магъ въ отвѣтъ,

«Считая рѣчь мою за бредъ.

Такъ будь же мудръ, и что судьбы

Тебѣ готовятъ, безъ борьбы

Прими безропотно, страшась

Порвать таинственную связь

Тебя опутавшихъ тенётъ.

Король! Свершатся скоро годъ

Съ тѣхъ поръ какъ здѣсь, въ палящій зной,

Подъ той оливою густой,

Стоялъ Антоній и пріялъ

Тобою поданный фіялъ,

Вокругъ сверкавшій жемчугомъ,

И выпилъ острый ядъ съ виномъ,—

Антоній, тотъ твой вѣрный другъ,

Что изъ числа надежныхъ слугъ

Одинъ лишь вѣдалъ, какъ въ бою

Погибъ отважный маршалъ Хью,

Имъ завлеченный въ мглѣ ночей,

Согласно съ волею твоей,

Въ засаду, гдѣ и палъ отъ пикъ.»

«Такъ въ эту тайну ты проникъ!»

Вскричалъ король, блѣднѣя весь.

«Но что, когда я крикну здѣсь:

— Схватить измѣнника! Въ бою

Онъ посягнулъ на жизнь мою!—

Тогда въ мгновенье сто мечей

Вонзятся въ грудь твою, злодѣй!»

«О, государь!» сказалъ мудрецъ:

«Не страшенъ мнѣ такой конецъ;

Къ тому жъ и смерть моя, повѣрь,

Придетъ за мною не теперь.

Я старъ, и смерти грозный видъ

Меня отнюдь не устрашитъ.

Прощай же, гордый! Счастливъ будь,

Могучъ и здравъ! Но не забудь

Того что слышалъ отъ меня.

Не бойся впрочемъ, если я

Проникъ въ ту тайну. Навсегда

Иду я въ замокъ свой,— туда,

Гдѣ онъ, среди скалистыхъ кручъ,

Въ горахъ возносится до тучъ,

Гдѣ гордо носится орелъ

И за добычей мчится въ долъ.

Тамъ я, какъ царственный мудрецъ,

Живу межь пастырей овецъ,

Которымъ, правда, ты знакомъ

По имени; но врядъ ли громъ

Твоихъ, властитель, славныхъ дѣдъ

Доходитъ въ мирный ихъ предѣлъ.»

Сказалъ, и обратясь спиной,

Пошелъ къ палатѣ пировой,

И, презирая, гордъ и тихъ,

Толпу придворныхъ, хохотъ ихъ,

Покинулъ дворъ и стольный градъ,

Стремясь въ свой дальній край назадъ.

За нимъ явился и король,

Съ тоской, невѣдомой дотоль,

Склонивъ померкшій взоръ къ землѣ,

И съ мрачной думой на челѣ.

Уже не въ радость былъ ему

Блескъ ослѣпительный въ дому,

И объ одномъ лишь думалъ онъ,—

О томъ, кому назначенъ тронь.

Но время мчалось, и въ концѣ

Король забылъ о мудрецѣ.

Онъ жилъ счастливѣй всѣхъ царей

И взялъ изъ царскихъ дочерей

Въ супруги, цѣль своей мечты,

Принцессу чудной красоты.

И вотъ протекъ почти ужь годъ

Со дня ихъ свадьбы; нѣжный плодъ

Зрѣлъ въ чревѣ матери, какъ разъ,

Подъ осень, въ ранній утра часъ,

Поѣхалъ съ свитою своей

Онъ въ темный лѣсъ травить вепрёй,

Волковъ и ланей, и была

Его охота весела.

Когда ужь смеркаться началъ день

И въ лѣсъ густой спустилась тѣнь,

Вдругъ псами поднятъ былъ олень,

Краса и честь станицы всей.

Король стадъ громко звать псарей,

Рѣшившись, несмотря на мракъ

И сырость вечера, никакъ

Не упустить его, пока

Не поразитъ ему бока.

Въ рогъ протрубивъ и шпоры давъ

Коню могучему, стремглавъ

Пустился онъ сквозь дебрь и дичь

Вослѣдъ за лучшей изъ добычъ.

Такъ мчался много миль король

По пнямъ, по рытвинамъ, доколь

Не воцарилась всюду ночь.

И стало всаднику не въ мочь

Скакать во мглѣ, и никого

Не оставалось близь него:

Давно ужъ обогналъ онъ вмигъ

Всѣхъ лучшихъ всадниковъ своихъ.

Тогда, при блескѣ яркихъ звѣздъ,

Мерцавшихъ сквозь вѣтвей окрёстъ,

Онъ оглянулся; но кругомъ

Все стихло въ сумракѣ ночномъ.

Напрасно въ мракъ онъ взоръ вперялъ,

Взоръ ничего не различалъ.

Кона умѣривъ быстрый бѣгъ,

Рѣшился онъ искать ночлегъ

И ждать въ лѣсу разсвѣта дня.

И для того, спрыгнувъ съ коня,

Онъ сталъ ощупывать во мглѣ,

Гдѣ мягче листья на землѣ.

И вотъ, покуда онъ рукой

Межъ пнями шарилъ въ мглѣ густой,

Вдругъ померещился ему

Между деревьями сквозь тьму

Вдали мелькавшій огонекъ.

Къ нему направилъ путь ѣздокъ,

Въ надеждѣ той, что онъ достигъ

Избушки, гдѣ живетъ лѣсникъ,

И гдѣ, быть-можетъ, онъ найдетъ

Ночлегъ и ужинъ безъ хлопотъ.

Итакъ, за поводъ взявъ коня,

Онъ ощупью отъ пня до пня

Сталъ продираться сквозь кусты,

Пока блестнулъ изъ темноты

Огонь желанный, и пока

Предстала хата лѣсника.

Въ полурастворенную дверь

Изъ хаты въ темный лѣсъ теперь

Струился свѣтъ, которымъ онъ

Былъ издалека привлеченъ.

Онъ къ ней спѣшитъ; но лишь нотой

Ступилъ на лугъ передъ избой,

Какъ потравѣ мелькнула тѣнь,

И на порогѣ сталъ подъ сѣнь

Громадный парень вдалекѣ,

Держа огромный сукъ въ рукѣ,

Какъ бы готовясь поразить

Того кто смѣлъ къ нему ступить.

Но прежде чѣмъ онъ поднялъ сукъ,

Король вскричалъ: «Здорово, другъ!

Позволь мнѣ ночь съ тобой провестъ

И дай чего-нибудь поѣсть.»

«Ну, нѣтъ!» отвѣтилъ парень. «Мнѣ

Не до гостей; моей женѣ

Пришло родить, и врядъ ли ей

Дожить до утреннихъ лучей.

Но вонъ сарай моихъ ословъ,

Они пасутся средь луговъ;

Такъ не хотите ли вы тамъ

Уснуть? А я добуду вамъ

Вина, и хлѣба, и воды.»

«Спасибо, другъ мой, за труды!»

Король отвѣтилъ: «но въ долгу

Я не останусь».

«Ни гу-гу

Объ этомъ!» былъ отвѣтъ. «Къ зарѣ

Я горя жду, а къ той порѣ

Ужь будетъ мнѣ не до наградъ.»

Тутъ въ хату онъ пошелъ назадъ

И вынесъ хлѣба каравай,

Воды и водки, и въ сарай,

Гдѣ былъ соломой устланъ полъ,

Неся фонарь, пришельца ввелъ.

Потомъ, вполголоса творя

Молитву Ave, отъ царя

Онъ отвернулся и его

Въ хлѣву оставилъ одного.

Король, на силу проглотивъ

Прогорклый хлѣбь и утоливъ

Виномъ зеленымъ жажду дня,

Самъ привязалъ къ столбу коня

И на соломѣ близь него

Уснулъ, не помня ничего.

Но черезъ часъ проснулся онъ,

Внезапнымъ громомъ пробужденъ.

Какъ эхо дальнее въ горахъ,

Раздался крикъ въ его ушахъ:

«Возьми! возьми!» и смолкнулъ вмигъ,

Какъ сонъ безличный, страшный крикъ.

Дрожа отъ ужаса, король

Воспрянулъ съ ложа и, дотоль

Не знавшій страха, за эфесъ

Схвативши мечъ свой, черный лѣсъ

Сталъ обходить. Но все кругомъ

Молчало въ сумракѣ ночномъ;

Лишь крикъ изъ хаты лѣсника

Порой летѣлъ издалека,

Да лѣсъ шумѣлъ въ ночной глуши,

Вселяя ужасъ въ глубь души.

Тогда, окутавшись плащомъ,

Онъ легъ опять, и крѣпкимъ сномъ

Заснулъ, и снова вся въ немъ кровь

Застыла въ ужасѣ, и вновь

Въ ушахъ послышались слова:

«Отдай! отдай!» Но, какъ сперва,

Не могъ дознаться онъ, кто смѣлъ

Ихъ произнестъ. Онъ въ страхѣ сѣлъ,

Вкругъ озираясь до тѣхъ поръ,

Пока его усталый взоръ

Могъ отличать стволы деревъ,

При блескѣ звѣздъ, отъ мглы лѣсовъ.

Тогда заснулъ онъ въ тишинѣ

И долго спалъ. Но и во снѣ

Ему все грезилось, что онъ

Не спитъ и также заключенъ

Въ сарай; что будто поутру

Къ его печальному одру

Пришелъ старикъ, гость прежнихъ дней,

Который сталъ еще дряхлѣй,

И будто, наклонясь надъ нимъ,

Сказалъ съ усмѣшкой, съ видомъ злымъ:

«Возьмешь, отдашь я и — нужды нѣтъ!

Сейчасъ родившійся на свѣтъ,

Во что бъ ни стало, долженъ сѣсть

На твой престолъ — тебѣ не въ честь.»

При звукѣ этихъ страшныхъ словъ

Король вскочилъ съ соломы вновь

И взоръ уставилъ въ лѣсъ опять.

Гдѣ и не думалъ день свѣтать.

Насильно гналъ онъ сонъ отъ глазъ,

Полночныхъ призраковъ страшась.

Но думъ мучительныхъ полетъ

И утомленье отъ охотъ

Его клонили къ сну, и онъ

Еще разъ погрузился въ сонъ,

И спалъ до той поры безъ грезъ,

Пока въ верхахъ густыхъ березъ

Блестнуло утро въ серебрѣ.

Тогда, продрогнувъ на зарѣ,

Король проснулся и въ мечтахъ,

О смыслѣ скрытомъ въ этихъ снахъ,

Пошелъ къ избушкѣ лѣсника.

И онъ находитъ бѣдняка

Въ ней на колѣняхъ, въ скорби злой,

Упавшаго на одръ нѣмой,

Гдѣ, недвижима и блѣдна,

Лежала мертвая жена,

И гдѣ, межь мертвой и живымъ,

Прекрасенъ, свѣжъ, какъ херувимъ,

Новорожденный мальчикъ спадъ.

Король въ дверяхъ въ раздумьи сталъ,

Чтобъ не мѣшать отцу, но тотъ

Не примѣчалъ его приходъ

И горько плакалъ. Между тѣмъ

Король стоялъ, отъ злобы нѣмъ:

Ему тутъ бросился въ глаза

Его злодѣй, его гроза

И чѣмъ онъ долѣе смотрѣлъ,

Тѣмъ пущей яростью кипѣлъ

Въ немъ духъ, и ярость крѣпла въ немъ

При видѣ парня въ горѣ зломъ.

Онъ думалъ съ бѣшенствомъ, что вотъ,

Прервется древній царскій родъ,

Что ужь послѣдній въ родѣ онъ,

Что тотъ, кому назначенъ тронъ,

Кѣмъ свергнется онъ съ высоты,

Возникъ, о, срамъ! изъ нищеты

Въ пріютѣ бѣдности, куда

Не входитъ радость никогда.

Здѣсь на соломѣ, недвижимъ,

Лежалъ бездушный трупъ предъ нимъ.

Лишь въ дверь лучъ свѣта проникалъ

Въ избу и грустно освѣщалъ

Избитый глиняный въ ней полъ,

Постель на шаткихъ козлахъ, столъ,

Да вмѣсто стульевъ два-три пня;

Котелъ висѣвшій у огня;

Горшокъ съ похлебкой для больной,

Не тронутый ея рукой;

Стаканъ изъ дерева, сундукъ;

Въ углу кленовый старый лукъ

И подлѣ лука три стрѣлы

Съ тупымъ желѣзомъ, тяжелы

И безобразны, да клюку:

Вотъ все что Богъ далъ бѣдняку!

О! долго будешь помнить ты,

Король, пріютъ сей нищеты

И эти стѣны, и не разъ

Ты вспомнить съ ужасомъ тотъ часъ,

Когда увидѣлъ предъ собой,

Какъ слезы горькія рѣкой

Лились на нищенскій тулупъ,

Наброшенный на этотъ трупъ;

Какъ убивался, въ горѣ дикъ,

Надъ мертвой женщиной лѣсникъ,

И какъ, покинутый вполнѣ,

Ребенокъ плакалъ въ тишинѣ,—

Твой злѣйшій врагъ, кому сужденъ

Удѣлъ высокій сѣсть на тронъ!

Пока смотрѣлъ на эту голь

И бѣдность грязную король,—

Вдали раздался звукъ роговъ,

И онъ узналъ знакомый зовъ;

И вскорѣ сталъ еще слышнѣй

Крикъ приближавшихся псарей.

Тогда, придавши рогъ къ губамъ,

Онъ рѣзкій позывъ подалъ самъ,

И лишь назадъ взглянулъ, какъ вотъ,

Сквозь чащу ломится народъ

И на поляну передъ нимъ »

Выходитъ строемъ боевымъ,

И крикомъ радости живой

Его привѣтствуетъ весь строй.

Лѣсникъ, услыша криковъ гулъ,

Лицо къ прибывшимъ повернулъ,

И вставъ съ земли, своимъ глазамъ

Не вѣрилъ, видя здѣсь и тамъ

Вельможъ въ нарядахъ золотыхъ:

Такъ глупо онъ глядѣлъ на нихъ!

И вмигъ забывъ на сердцѣ боль,

Смекнулъ, что гость его — король.

Но гость: «Здорово, господа!

Откуда прибыли сюда?

А мнѣ вотъ добрый человѣкъ

Въ своей избушкѣ далъ ночлегъ

И угостилъ, чѣмъ Богъ послалъ.

За это долженъ мой вассалъ

Не только золотомъ однимъ

Быть награжденъ, но и другимъ

Ему обязанъ я помочь.

Онъ овдовѣлъ сегодня въ ночь,

И вотъ близь матери одинъ

Лежитъ его младенецъ-сынъ.

Хочу ребенка взять къ себѣ,

Чтобъ не погибъ онъ здѣсь въ избѣ,

Но чтобы въ бархатѣ ходилъ,

Изъ серебра и ѣлъ, и пилъ,

Носилъ мечъ острый при бедрѣ

И находился при дворѣ,

Служа вельможамъ, королямъ.

Ну что, пріятель, скажешь намъ

На это?»

«Сиръ!» ему въ отвѣтъ

На то лѣсникъ. «Постылъ мнѣ свѣтъ

Съ тѣхъ поръ какъ Богъ, убивъ ее,

Убилъ и все мое житье.

Тебѣ перечить мнѣ ли смѣть!

Хотѣлось, правда, мнѣ имѣть

Сынка, помощника себѣ;

Да знать угодно такъ судьбѣ,

Чтобъ и его мнѣ не растить.

Пойду я по свѣту бродить:

На сѣверъ, западъ, на востокъ,

На югъ,— куда ни кинетъ рокъ,

Мнѣ все равно! Прости же мнѣ,

На томъ что не могу вполнѣ

Твою къ намъ милость оцѣнить

И за нее благодарить.»

Такъ говорилъ въ слезахъ лѣсникъ,

Но тотъ въ слова его не вникъ.

Онъ въ тайномъ трепетѣ пылалъ

Схватитъ того, въ комъ угадалъ

Черты заклятаго врага.

Былъ въ свитѣ преданный слугѣ —

Самьель. Король позвалъ его.

«Возьми ребенка; а того

Рукою щедрой награди,

Чтобъ легче могъ онъ на груди

Снесть злое горе и опять

Подругу по-сердцу сыскать.»

Лѣсникъ, червонцевъ слыша звонъ,

Вдругъ ободрился. Молча онъ

Взглянулъ на блѣдный трупъ, потомъ

На деньги съ радостнымъ лицомъ.

И грубо сшитый изъ досокъ,

Набитый сѣномъ коробокъ,

Гдѣ спало бѣдное дитя,

Нагнувшись, поднялъ онъ, крестя,

И подалъ сквайру-старику;

А тотъ въ уплату лѣснику

Горсть денегъ на полъ передъ нимъ

Швырнулъ, и молча, съ видомъ злымъ,

Смотрѣлъ, какъ съ плачемъ дуралей

Считалъ монеты. На коней

Вскочивъ, тутъ всѣ пустились въ лѣсъ,

И вскорѣ изъ виду исчезъ

Бѣднякъ, убитый скорбью злой,

Съ его постылою избой.

Покинувъ хижину и дверь

Въ ней заперѣвъ, лѣсникъ теперь

Идетъ въ сосѣдній монастырь

Просить отцовъ прочесть псалтырь

И прахъ жены предать землѣ.

Когда жъ послѣдній долгъ женѣ

Былъ отданъ, бѣдный человѣкъ

Покинулъ хижину на вѣкъ,

И счастья новаго искать

Ушелъ въ чужбину, гдѣ опять

Женился вскорѣ и забылъ

И лѣсъ родной, и домъ, гдѣ жилъ.

Межь тѣмъ, тревожныхъ полонъ думъ,

Не въ духѣ, мраченъ и угрюмъ,

Чрезъ лѣсъ по просѣкѣ король

Скакалъ со свитою дотоль,

Пока предъ взоромъ короля

Открылись ровныя поля.

Здѣсь изъ лѣсной трущобы вдругъ

Пошла дорога черезъ лугъ,

И съ луга вёресковъ густыхъ

Вела на мостикъ изъ гнилыхъ

Деревъ, поверженныхъ въ потокъ,

Который былъ бурливъ, глубокъ.

Въ глазахъ царя тутъ свѣтъ блестнулъ

Назадъ на сквайра онъ взглянулъ,

И мечъ сжимая отъ стыда,

Сказалъ: «Ступайте, господа!

Знакома здѣсь дорога мнѣ,

И въ этой мирной сторонѣ

Бояться нечего! Душа

Томится скукой; не спѣша

Домой поѣду межь полей.

Одинъ лишь съ ношею своей

Насъ будетъ графъ сопровождать.

Мнѣ жъ кстати надобно сыскать

Кормилицу здѣсь на пути,

Чтобъ жизнь несчастному спасти:

Навѣрно здѣсь у шумныхъ водъ

Такая женщина живетъ.

У ней пусть будетъ онъ въ дому

До той поры, когда ему

Настанетъ возрастъ добывать

Богатство, славу, и, какъ знать,

Быть-можетъ, даже лордомъ стать.»

Сказалъ, и внизъ потупилъ взоръ.

Межь тѣмъ, пустясь во весь опоръ,

Помчалась свита, а король

Коня удерживалъ дотоль,

Пока зеленый цвѣтъ ливрей

Сталъ незамѣтенъ для очей.

Потомъ средь блеска дня, въ пыли,

Слилися въ массу всѣ вдали,

И наконецъ исчезли съ глазъ,

Межь старыхъ ветелъ вихремъ мчась,

И только пыли столбъ одинъ

Путь означалъ ихъ средь равнинъ.

Тутъ обернулся онъ къ тому,

Что съ ношей ѣхалъ вслѣдъ ему,

И коробъ, гдѣ младенецъ спалъ,

Вновь осмотрѣлъ и увидалъ,

Чего не разглядѣлъ сперва,

На бѣломъ полѣ очеркъ льва:

Былъ красной краской онъ слегка

Написанъ съ боку коробка,

Какъ будто грубой кистью онъ

Когда-то былъ изображенъ

Въ гербѣ наслѣдственномъ, хотя

На сѣнѣ спавшее дитя

Не представляло ничего,

Что возвѣщало бъ родъ его.

Тогда сказалъ король: «Старикъ!

Давно мой древній родъ привыкъ

Въ тебѣ и прадѣдахъ твоихъ

Вѣрнѣйшихъ видѣть слугъ своихъ;

Ты волю нашу чтилъ всегда

Себѣ закономъ. Сквайръ! сюда

Приближься, и узнаешь то,

Чѣмъ наше сердце занято.»

Онъ дернулъ поводъ и самъ-другъ

Поѣхалъ съ сквайромъ черезъ лугъ.

И, душу обнаживъ, король

Излилъ предъ нимъ всю сердца боль,

Сказалъ о мудромъ старикѣ,

О грезахъ сна. Межъ тѣмъ къ рѣкѣ

Они приблизились. «Но, нѣтъ!

Не можетъ сбыться этотъ бредъ!»

Король воскликнулъ. «Вѣрь же мнѣ,

Онъ здѣсь умчится по волнѣ!

Пустъ этотъ коробъ будетъ чолнъ,

Или ковчегъ ему средь волнъ!

А если долженъ онъ мой родъ

Пресѣчь, пусть Богъ его спасетъ;

Но только рукъ въ крови его

Не омочу ни для кого!»

«Ты правъ!» отвѣтилъ сквайръ ему:

«Весь грѣхъ я на душу приму,

И, если нужно, грѣхъ чернѣй

Готовъ принять я, какъ злодѣй.

Одно замѣтить мнѣ позволь:

Что, если какъ-нибудь, король,

Спасется онъ, и предъ тобой

Опять предстанетъ какъ живой?

Такъ у жъ не лучше ль кончить съ нимъ,

Чѣмъ вѣчно ждать его живымъ?»

«Пусть будетъ такъ, какъ хочетъ рокъ!»

Король отвѣтилъ. «Лишь бы токъ

Теперь унесъ его ковчегъ;

А тамъ пускай могучій бѣгъ

Осеннихъ волнъ извергнетъ вонъ

Его изъ нѣдръ своихъ!» Тутъ онъ

О мостъ услышалъ стукъ копытъ.

Перескакать онъ мостъ спѣшитъ,

И, переправясь чрезъ рѣку,

Сдержалъ коня на всемъ скоку

И оглянулся. Злой старикъ

Средины моста у жъ достигъ,

И, за барьеръ нагнувшись, вдругъ

Младенца выпустилъ изъ рукъ.

Король услышалъ, какъ палачъ

Ворчалъ, какъ мальчикъ поднялъ плачъ,

Вдругъ пробудясь при плескѣ волнъ;

И видѣлъ царь, какъ, словно чолвъ,

Поплылъ ковчегъ его, кружась,

Но все жъ на дно не погрузясь.

То видя, бѣдный нашъ король

Вдругъ усомнился, хорошо ль

Онъ сдѣлалъ, бросивъ коробъ такъ,

И не спасется ль слабый врагъ.

Но дѣло сдѣлано, и онъ,

Угрюмъ и въ думу погруженъ,

Домой поѣхалъ, на пути

Стараясь мысленно найти

Для думъ своихъ иную цѣль.

И онъ велитъ, чтобъ сквайръ Самьель

Съ нимъ ѣхалъ рядомъ, и была

У нихъ бесѣда весела

О разномъ вздорѣ, пустякахъ,

О чемъ толкуютъ при дворахъ.

Но лишь подъѣхали къ дворцу,

Какъ вотъ сбѣгаетъ по крыльцу

Къ нему навстрѣчу камергеръ,

Придворный старый лицемѣръ,

И сообщаетъ, что въ ту ночь,

Какъ былъ король въ отъѣздѣ, дочь

Ему далъ Богъ, и что она

Стройна, прекрасна и сильна.

Тогда, весь радость и восторгъ,

Покончилъ съ совѣстью онъ торгъ,

Забылъ свой сонъ, забылъ потокъ,

Куда былъ брошенъ коробокъ,

Забылъ объ этихъ пустякахъ,

О чемъ не помнятъ при дворахъ.

Такъ день прошелъ; такъ и года

Прошли средь счастья, средь труда

Полей отъѣзжихъ, средь интригъ,

Обычныхъ около владыкъ.

И вотъ четырнадцать годовъ

Минуло съ дня, какъ въ хлѣвъ ословъ

Войти онъ долженъ былъ, и въ немъ

Такъ былъ испуганъ страшнымъ ономъ»

И съ той поры зловѣщій сонъ

Вполнѣ забыть не могъ ужь онъ

И вспоминалъ объ немъ не разъ

Въ безсонны ночи, когда глазъ

Не могъ сомкнуть, и до зари

Минуты тихо, тихо шли.

Сегодня жъ утромъ страшный сонъ

Себѣ не могъ припомнить онъ,—

Когда, услыша звукъ роговъ,

Бряцанье уздъ, лай громкій псовъ,

Король поѣхалъ къ той рѣкѣ,

Гдѣ брошенъ мальчикъ въ коробкѣ,

Смотрѣть на сизыхъ соколовъ

Въ полетѣ ихъ межъ облаковъ.

Проѣхавъ съ милю, предъ собой

Онъ видитъ мельню надъ рѣкой,

И, чудной мѣстностью плѣненъ,

Туда со свитой ѣдетъ онъ.

Цвѣтутъ вкругъ мельницы сады;

Въ нихъ старыхъ яблоней ряды

Стоятъ съ плодами какъ лѣса;

И съ каждымъ взмахомъ колеса

Весь такъ и ходитъ ходуномъ

Красивой мукомольни домъ;

И подъ жужжанье жернововъ

На кровлѣ стаи голубковъ,

Погружены въ обычну лѣнь,

Безпечно дремлютъ цѣлый день;

И вкругъ сѣнныхъ стоговъ, въ тѣни,

Порхаютъ шумно воробьи.

Король, съ улыбкой на устахъ,

Остановился въ тѣхъ мѣстахъ.

Былъ день осенній, зной палилъ,

И потому король рѣшилъ

Откушать здѣсь, велѣвъ отвезть

На мельницу объ этомъ вѣсть.

Въ восторгѣ мельникъ шапку снялъ

И ловко стремя поддержалъ;

Когда жъ монархъ съ коня сскочилъ,

Хозяинъ гостя проводилъ

Чрезъ мостъ по ивовымъ доскамъ

(Ихъ напилилъ весной онъ самъ) —

Къ другому берегу, гдѣ въ тѣнь

Двухъ старыхъ яблонь, въ знойный день,

Высокій гость безпечно сѣлъ

И съ наслажденьемъ пилъ и ѣлъ.

И протѣснясь къ столу сквозь кругъ

Толпившихся придворныхъ слугъ,

Хозяинъ всѣмъ, чѣмъ лишь богатъ,

Былъ угостить монарха радъ:

Принесъ въ корзинѣ желтыхъ сливъ

И грушъ, которыхъ ужь наливъ

Осой отвѣданъ, и сотовъ,

И груду яблокъ всѣхъ сортовъ.

Глядя на мельника, въ тиши

Король смѣялся отъ души.

И точно, мельникъ былъ смѣшонъ:

Малъ ростомъ, съ носомъ какъ піонъ

И съ толстымъ брюхомъ, онъ имѣлъ

Сѣдые волосы какъ мѣлъ.

За то служившій мальчикъ съ нимъ

Прекрасенъ былъ какъ херувимъ.

Былъ чуденъ блескъ его очей

И золотистый шелкъ кудрей.

То, мнилось, самъ былъ Михаилъ,

Когда дракона онъ сразилъ,

Какъ на стѣнѣ собора онъ

Художникомъ изображенъ:

Такъ кротко мальчикъ тотъ глядѣлъ,

И взоръ его былъ также смѣлъ!

Слугу увидя, властелинъ

Тотчасъ смекнулъ, что онъ не сынъ

Простыхъ людей, и, обратясь,

Сказалъ онъ мельнику, смѣясь:

«Скажи, пріятель, не робѣй!

Вѣдь въ пыльной мельницѣ твоей

Большая барыня жила

И тайно сына родила?

Не такъ ли? Очень бы желалъ

Я видѣть тотъ оригиналъ,

Съ лица котораго вонъ та

Такъ вѣрно копія снята?»

«О, сиръ!» хозяинъ отвѣчалъ,

«Какъ знать, гдѣ тотъ оригиналъ?

Мою жъ хозяйку я сейчасъ

Тебѣ представлю, не стыдясь.

А что до мальчика, то онъ

Не отъ жены моей рожденъ

И мнѣ не сынъ: его вдали

Отъ матери мы здѣсь нашли

Тому четырнадцать ужь лѣть —

Вотъ какъ старѣетъ быстро свѣтъ!»

Король, то слыша, вспомнилъ день

Давно минувшій; думы тѣнь

Мелькнула на его челѣ.

Но тутъ служившій при столѣ

Хозяинъ скрылся, и предъ нимъ

Стоялъ лишь отрокъ недвижимъ.

Взглянувъ на отрока того

И взоромъ встрѣтя взоръ его,

Король откинулся назадъ,

И въ ужасѣ, потупя взглядъ,

Поднесъ къ губамъ съ виномъ бокалъ,

Не зная что онъ осушалъ:

Вино, иль зелье бѣлены,

Дающей страшные намъ сны.

Когда жь отъ чаши золотой

Отвелъ онъ молча взоръ нѣмой,

Ужъ мельникъ вновь стоялъ предъ нимъ,

И за хозяиномъ своимъ

Шла робко съ ношею въ рукахъ

Его хозяйка въ двухъ шагахъ.

Узрѣвъ старушку предъ собой,

Больную, съ черною косой,

И съ смуглостью ея сличивъ

Кудрей слуги златой отливъ

И глазъ его спокойный видъ,

И гордость устъ, и жаръ ланитъ,—

Король созналъ еще живѣй

Великій грѣхъ души своей.

«Жена! смѣлѣй, безъ всякой лжи,»

Такъ началъ мельникъ, «доложи

Его величеству о томъ,

Какъ было дѣло, чтобъ потомъ

Насъ, маленькихъ людей, никто

Напрасно не винилъ за то.»

«Разказъ мой кратокъ,» та въ отвѣтъ.

«Четырнадцать сегодня лѣтъ

Минуло съ дня того, какъ разъ,

Съ базара поздно возвратясь,

Я берегомъ рѣки верхомъ

На мулѣ ѣхала въ нашъ домъ —

Стоялъ одинъ онъ почитай

Во всей странѣ, затѣмъ что край

Тогда былъ меньше населенъ

Чѣмъ нынче. Ѣду я, а сонъ

Такъ вотъ и клонитъ внизъ меня.

И задремала я, склоня

Къ корзинкамъ голову, какъ вмигъ

Въ рѣкѣ раздался слабый крикъ.

И я, поднявшись изъ сѣдла,

Замѣтить явственно могла,

Что это плачетъ мальчикъ нашъ,

Что предъ тобой стоитъ какъ пажъ —

Ребенокъ слабенькій, нагой,

Сейчасъ родившійся, въ простой

Вложенъ былъ коробъ, и въ рѣкѣ

Увязъ въ высокой осокѣ.

Жалѣя малое дитя,

Съ сѣдла я слѣзла, и бредя

Въ водѣ по поясъ чрезъ потокъ,

Взяла промокшій коробокъ.

Голодный, слабый, чуть живой

Едва пищалъ найденышъ мой.

«Тогда на мельницу съ собой

Взяла я кладъ мой дорогой,

Его вскормила, сберегла

И словно мать ему была.

А какъ онъ былъ, Богъ знаетъ, чей,

Господь же не далъ намъ дѣтей,

То и считала я его

Вполнѣ за сына своего.

Сижу, бывало, у огня,

А онъ играетъ близь меня,

И любо мнѣ! И вотъ каковъ

Онъ сталъ въ четырнадцать годовъ!

Но, ахъ! мнѣ думалось тогда,

Что день настанетъ навсегда

Разстаться съ нимъ, затѣмъ что онъ

Не отъ простыхъ людей рожденъ

И слишкомъ ужь высокъ для насъ.

Вотъ, государь, простой разказъ

Объ этомъ мальчикѣ! А звать

Его Михайломъ. Надо знать,

Что въ день Михайловъ найденъ онъ:

Вотъ почему такъ нареченъ.

Теперь взгляните, государь!

Мной сохраненъ и самый ларь,

Гдѣ былъ онъ найденъ.»

Тутъ она

Сняла покровъ изъ полотна.

Но прежде чѣмъ покровъ былъ снять,

Король ужъ вѣдалъ, что за кладъ

Увидитъ онъ. Не отвѣчавъ

И видъ разсѣянный принявъ,

Онъ мрачно оперся о столъ

И по челу рукой провелъ.

Когда жь король не въ духѣ всталъ,—

Взглянувъ на ящикъ, онъ узналъ

Давно знакомый очеркъ льва,

Такой же красный, какъ сперва.

И онъ подумалъ: «Кто со мной

Въ то время былъ въ избѣ лѣсной,

И видѣлъ эту колыбель?»

И тутъ же вспомнилъ, что Самьель

Одинъ изъ всѣхъ его вельможъ

Могъ видѣть красный тотъ чертежъ,

Затѣмъ что онъ въ лѣсу густомъ

Везъ страшный коробъ подъ плащомъ

И лишь тогда открылъ его,

Какъ не осталось никого

Изъ царской свиты подлѣ нихъ.

Исполненъ мрачныхъ думъ такихъ

И вызвавъ снова въ сердцѣ боль,

Покинулъ мельницу король,

Гонимъ вновь-встрѣченнымъ лицомъ

Врага, забытаго царемъ.

Такъ возвратился наконецъ

Властитель въ древній свой дворецъ,

Стараясь скрытъ терзанье мукъ

Отъ любопытныхъ взглядовъ слугъ.

Но отъ очей ихъ не ушло

Его смущенное чело,

И даже многимъ изъ числа

Въ лѣсу съ нимъ бывшихъ мысль пришла

О томъ событьи, хоть никто

Вслухъ говорить не смѣлъ про то,

Страшась, чтобъ даже тайныхъ грезъ

Кто не проникъ и не донесъ.

Настало утро. Властелинъ

Съ Самьелемъ заперся одинъ.

Старикъ тогда еще былъ живъ,

Какъ прежде золъ и нечестивъ.

Онъ вскорѣ вышелъ изъ дворца

И съ выраженьемъ злымъ лица

Ворчалъ: «О, будь ты милосердъ

Ко мнѣ, святый апостолъ Петръ!

Лишь тотъ, кто не слуга царямъ,

Самъ за себя отвѣтитъ тамъ!

Что вздумалъ? можно ль погубить

Того, кого намъ утопить

Не удалось въ пучинѣ водъ?»

Такъ проворчавъ, старикъ идетъ

Въ конюшню царскую, и тамъ

Себѣ коня сѣдлаетъ самъ,

И мчится къ мельницѣ стрѣлой.

Здѣсь на плотинѣ той порой

Лежалъ безпечно Михаилъ,

Слѣдя глазами, какъ носилъ

Среди плотвы бурливый токъ

Его летучій поплавокъ.

И легка думалъ онъ о томъ,

Какъ всѣ въ почтеніи нѣмомъ

Вчера стояли предъ своимъ

Монархомъ, мрачнымъ и худымъ.

Не проронилъ онъ и того,

Что говорилось про него,

О чемъ не вѣдалъ онъ дотоль;

Замѣтилъ даже, что король

Смутился, Богъ вѣсть, почему,

Его увидя. И ему

Запала мысль глубоко въ грудь

Стать королемъ когда-нибудь,

И онъ себя ужь въ мысляхъ зрѣлъ

Покрытымъ славой громкихъ дѣлъ.

Среди такихъ-то думъ застигъ

Его тотъ самый злой старикъ,

Которымъ нѣкогда онъ взятъ

Изъ бѣдной хижины, какъ кладъ.

На немъ кафтанъ былъ царскихъ слугъ,

По рукавамъ до самыхъ рукъ

Облитый золотомъ кругомъ;

На головѣ беретъ съ перомъ;

На поясѣ булатный мечъ,

Гроза враговъ средъ бурныхъ сѣчъ,

И, по обычаю вельможъ,

На шеѣ острый царскій но жъ.

Ножа красивый черенокъ

Блестѣлъ эмалью, и вѣнокъ

Зеленыхъ листьевъ былъ на немъ,

На яркомъ полѣ золотомъ;

Вокругъ же листьевъ, серебрясь,

Красиво лента обвилась

Съ девизомъ чернымъ страшныхъ словъ:

«Рази! не бойся мертвецовъ!»

Съ біеньемъ сердца мальчикъ нашъ

Смотрѣлъ на всадника. Когда жъ.

Суровый всадникъ сталъ предъ нимъ,

Дитя ужь чуднымъ снамъ своимъ

Готовъ былъ вѣрить. Но Самьель

Ворчалъ вполголоса: «Досель

Твой рокъ умѣлъ тебя хранить,

И ты, я знаю, будешь жить,

Пока корону на яву

Себѣ возложишь на главу.»

Затѣмъ съ коня спрыгнулъ гонецъ

И крикнулъ: «Эй ты, молодецъ!

Скажи, гдѣ мельникъ? Посланъ я

Къ нему съ письмомъ отъ короля,

И надо думать, милый мой,

Къ нему я посланъ за тобой.»

Услышавъ это, Михаилъ

Вскочилъ съ плотины и забылъ

О поплавкахъ и о плотвѣ,

Играющей въ рѣчной травѣ.

«Сэръ!» отвѣчалъ онъ, взоръ склоня,—

«Отецъ мой съ луга ждетъ коня,

Чтобъ везть сейчасъ мучной товаръ

Въ сосѣдній городъ на базаръ.

Позвольте, я васъ проведу,

Онъ здѣсь близехонько, въ виду.»

Коня къ забору привязавъ,

Пошелъ чрезъ мостъ съ ребенкомъ графъ,

И видитъ мельника въ дверяхъ,

Который, шапку снявъ и въ прахъ

Повергнувшись, спѣшилъ спросить,

Чѣмъ можетъ онъ ему служить.

Графъ изъ-за пазухи досталъ

Тогда свой свитокъ и сказалъ:

«Читай, пріятель! и затѣмъ

Сейчасъ исполни то, за чѣмъ

Къ тебѣ я посланъ.»

«Сэръ!» ему

Отвѣтилъ мельникъ. «Не пойму

Что здѣсь написано: ученъ

Я плохо грамотѣ. Но вонъ

Жена — позволь ее позвать;

Она сумѣетъ прочитать

При нуждѣ четкое письмо.»

Но графъ: «Зачѣмъ же звать ее!

На свиткѣ можешь самъ узнать

Его величества печать.

Такъ знай же, мельникъ, посланъ имъ

Я за найденышемъ твоимъ,

И я съ собой его беру

Въ пажи сейчасъ же ко двору.»

Потупя взоръ, стоялъ старикъ,

Вертя въ рукахъ свой пыльный шлыкъ

«Милордъ, конечно, будетъ такъ,

Какъ ты велишь», сказалъ бѣднякъ.

«Мнѣ этотъ мальчикъ не родня;

Но тѣмъ не меньше думалъ я

Его оставить, какъ умру,

Наслѣдникомъ всему добру.

Онъ, правда, молодъ; но потомъ

Онъ свыкся бъ съ нашимъ ремесломъ

И вѣкъ бы прожилъ не бѣднѣй

Другихъ на мельницѣ моей.

Къ тому жь и дѣвушку одну

Ему ужь прочимъ мы въ жену.»

У Михаила отъ такихъ

Рѣчей о почестяхъ земныхъ

Вдругъ закружиласъ голова.

Онъ мнилъ, что графскія слова

Всему готовы зкизнь придать,

О чемъ любилъ онъ такъ мечтать,

И что волшебные тѣ сны

На дѣлѣ сбыться ужь должны.

И онъ забылъ весь міръ вокругъ,

И эту мельницу, и лугъ,

И холмъ съ рѣкою; онъ летѣлъ

Душой въ невѣдомый предѣлъ,

Въ иную жизнь и въ міръ иной,

Ведомъ таинственной судьбой.

Но, громкимъ смѣхомъ разразясь,

Самьель отвѣтилъ: «Что за связь

Между тобой, мужикъ, и имъ,

Потомкомъ княжескимъ, какимъ

Теперь онъ признанъ? Неужли

Ему таскать съ мукой кули?

Но вотъ послушаемъ, что намъ

На это скажетъ мальчикъ самъ?»

Отъ сна очнувшійся тогда,

Ребенокъ вспыхнулъ отъ стыда

И, заикаясь, далъ отвѣтъ:

«Мнѣ жить не скучно здѣсь, о, нѣтъ!

Нашъ старый Джопъ, лѣсной стрѣлокъ.

Даетъ мнѣ каждый день урокъ

Въ стрѣльбѣ изъ лука, и сказалъ,

Что я на столько ловокъ сталъ,

Что черезъ годъ (я, сэръ, не ліу!)

Явясь на стрѣльбище, могу

Взять призъ, за коимъ въ Юрьевъ день

Изъ всѣхъ сосѣднихъ деревень

Валитъ народъ въ нашъ городокъ —

Добыть флориновъ кошелекъ.

Здѣсь много дичи, всякихъ рыбъ!

Взгляните, соръ, въ любой изгибъ

Рѣки; вы видите вездѣ

Круги на зеркальной водѣ:

Вѣдь это сильный шересперъ

Хватаетъ мухъ, могучъ и скоръ.

А тамъ, подъ тѣнью камыша,

Лежатъ, не движась, чуть дыша,

Громады жадныхъ щукъ. Когда жь

Исчезнутъ ласточки, въ край нашъ

Летятъ бекасы, кулики,

И утки надъ русломъ рѣки

Такъ низко тянутъ, что чуть-чуть

Что не купаютъ въ волнахъ грудь.

На нивахъ вьются чибиса

И всюду слышны голоса

Скворцовъ. Повѣрьте, сэръ, нашъ край

Весь круглый годъ небесный рай.»

Взглянувъ сурово на него,

Самьель прервалъ вдругъ рѣчь его:

«Клянуся честью, парень глупъ,

Лицомъ красивъ, да смысломъ грубъ!

Но не робѣй! ты въ лучшій край

Идешь теперь. Ну, другъ, прощай!

Смотри жь, сосѣдямъ ни гу-гу

О томъ, что новаго слугу

Нашелъ король. Чрезъ годъ, чрезъ два

Твой сынъ узнаетъ ихъ едва!

Но ты нашелъ не даромъ кладъ,

Ему ты вѣчно будешь радъ.

Смотри, вотъ видишь кошелекъ:

Тебѣ онъ долго будетъ въ прокъ!

Ступай же, мельникъ, распусти

Свою артель, гуляй, кути.

Тутъ столько денегъ, что куплю

Тебя и мельницу твою.»

И онъ пошелъ. Но Михаилъ

Стоялъ, задумчивъ и унылъ.

Исчезъ его волшебный сонъ;

Онъ былъ униженъ, оскорбленъ

Насмѣшкой сквайра, и слеза

Ему туманила глаза.

Пока нашъ мельникъ слалъ вослѣдъ

Прощальный мальчику привѣтъ,

Самьель, еще угрюмѣй ставъ,

Ногой притопнулъ, рвалъ рукавъ,

И Михаилъ, страшась угрозъ,

Съ глазами влажными отъ слезъ,

Навѣкъ покинулъ край родной

И домъ съ счастливой тишиной.

Но тутъ къ нему изъ-за угла

Старушка тихо подошла

И, принимая на груди,

Сказала «Милый мой, прости!

Мой сынъ! За то, что столько лѣтъ

Тобою красенъ былъ мнѣ свѣтъ,

Теперь грущу всѣмъ сердцемъ я.

Да будетъ же вся жизнь твоя

Свѣтла, счастлива! Не забудь,

Когда найдешь къ величью путь,

Что въ нашемъ домѣ, гдѣ опять

Былому счастью не бывать,

Имѣлъ ты все, что на земли

Тебѣ доставить мы могли;

Что въ насъ нашелъ ты мать, отца;

Что наши старыя сердца

Ты молодилъ, и что теперь

Не знать намъ радостей!»

«Умѣрь,

Старушка, грусть свою!» сказалъ

Суровый графъ. «Я запоздалъ!

Король къ обѣду ждетъ его,

Что въ знать попалъ изъ ничего!»

При этомъ словѣ вышелъ онъ,

И вслѣдъ за нимъ, полу смущенъ,

Полуиспуганъ и, межь тѣмъ,

Влекомъ въ невѣдомый эдемъ,

Шелъ робко мальчикъ. Перейдя

Плотину, сквайръ и съ нимъ дитя

Усѣлись на лошадь, и графъ

Поѣхалъ, слова не сказавъ.

Покуда мчались ѣздоки

Знакомымъ берегомъ рѣки

И раздавался въ камышѣ

Простой, но сладостный душѣ

Напѣвъ осеннихъ пташекъ въ зной

Полудня осени златой,—

Видѣній чудныхъ полный сонъ

Изъ думъ ребенка выгналъ вонъ

И страхъ, и горе. Слиткомъ юнъ

Онъ былъ чтобъ думать, что перунъ

Готовъ сразить его; притомъ

Онъ былъ и съ жизнью не знакомъ.

Теперь весь міръ предъ нимъ лежалъ

Широкъ и ясенъ; не вселялъ

Въ него и сквайръ тревожныхъ думъ,

Но ѣхалъ молча и угрюмъ.

Такъ проѣжали здѣсь они

Пустыннымъ берегомъ одни,

Пока открылся наконецъ

Имъ путь, ведущій во дворецъ.

Но сквайръ съ дороги повернулъ,

И вскорѣ сѣрый конь шагнулъ,

Гремя копытами, на мостъ.

Отсюда путь ихъ велъ въ погостъ,

Поросшій верескомъ, гдѣ встарь

Съ Самьелемъ ѣхалъ государь.

Замѣтивъ это, Михаилъ

Вдругъ съ изумленіемъ спросилъ:

«Милордъ! скажите мнѣ, давно ль

Сталъ жить въ глухомъ лѣсу король?»

Но сквайръ: «Глупецъ, молчать изволь!

Живетъ, гдѣ вздумаетъ, король.

Теперь съ монахами одинъ

Живетъ въ лѣсу твой властелинъ.»

И нахлобуча свой беретъ,

Ворчалъ: «Будь проклятъ цѣлый свѣтъ,

Король и ты! За васъ за всѣхъ

Беру я на душу вашъ грѣхъ.

Я старъ, и мнѣ пора бъ въ тиши

Подумать о грѣхахъ души.»

Сказавъ, коню онъ шпоры далъ,

А самъ вполголоса ворчалъ:

«Да, да! Будь проклятъ день и часъ,

Когда я въ мірѣ встрѣтилъ васъ.»

При этомъ словѣ онъ вздохнулъ;

Онъ вдругъ, казалось, вспомянулъ

Давно минувшее, когда

Была душа его чиста.

Какъ будто тѣхъ же полонъ думъ,

Межь тѣмъ взбирался на о бумъ

Усталый конь на холмъ, и вотъ,

Когда достигнувъ онъ высотъ,

Очамъ открылся чудный видъ,

Сіяньемъ солнечнымъ облитъ,—

Видъ милой сельской стороны,

Гдѣ жизнь на лонѣ тишины

Незримо въ радости неслась,

Гдѣ зелень съ золотомъ слилась.

Межь тѣмъ деревья здѣсь и тамъ

Путь заграждали ѣздокамъ.

И съ тайнымъ ужасомъ въ груди

Ребенокъ видѣлъ впереди

Все лѣсъ, да лѣсъ одинъ. Назадъ

Онъ, обернувшись, кинулъ взглядъ;

Но и за нимъ стоятъ одни

Деревъ безчисленные пни

Сплошной стѣною. Грустный звукъ

Въ смолистыхъ еляхъ шелъ вокругъ.

Когда жъ онъ къ верху поднялъ взоръ,

Былъ распростертъ надъ нимъ шатеръ

Густой листвы, гдѣ лучъ съ небесъ

Едва скользилъ сквозь мракъ древесъ.

Еще ни разу Михаилъ

Въ подобный лѣсъ не заходилъ

Съ родныхъ смѣющихся луговъ,

Поросшихъ купами деревъ

И зеленѣвшихъ отъ дождей,

Отъ кроткихъ солнечныхъ лучей.

Теперь, вступивъ въ дремучій лѣсъ,

Онъ съ часу-на-часъ ждалъ чудесъ,

Слыхавъ на мельницѣ не разъ

Отъ старыхъ бабушекъ разказъ

О томъ, что въ тѣхъ лѣсахъ живетъ

Остатокъ древнихъ ихъ господъ —

Семья гигантовъ-лѣсниковъ

Въ одеждѣ синихъ облаковъ.

И ждалъ онъ съ трепетомъ, что вдругъ

Услышитъ топоровъ ихъ стукъ,

Или увидитъ пляску фей,—

Существъ, которыхъ нѣтъ милѣй,

Когда смотрѣть имъ прямо въ грудь;

Но если въ тылъ имъ заглянуть,

То эта пестрая толпа —

Одна пустая скорлупа.

Такъ лѣсомъ ѣхали они,

Пока не замеръ вѣтръ въ тѣни

Густыхъ деревъ. И Михаилъ,

Среди видѣній адскихъ силъ,

Боязнью пробужденныхъ въ немъ,

Вдругъ задремалъ въ лѣсу густомъ

И не замѣтилъ, какъ въ тиши

Ихъ конь изъ сумрачной глуши

Къ опушкѣ ельника достигъ.

Межь тѣмъ задумчивый старикъ

Невольно вспомнилъ день, когда

Другой дорогой везъ сюда

Того, съ кѣмъ ѣхалъ онъ теперь,

И, какъ пугливый, хищный звѣрь,

Въ душѣ почуялъ онъ испугъ.

Тутъ ельникъ стадъ рѣдѣть вокругъ

Крутаго ската. Велъ во мракъ

Лѣсныхъ трущобъ подъ нимъ оврагъ.

Невзрачный, ливнями изрытъ,

Онъ былъ кустарникомъ покрытъ,

А дальше гибкимъ тростникомъ;

На днѣ же самомъ росъ на немъ

Ольшнякъ, искривленный, густой,

И, весь заглохшій осокой,

По почвѣ глинистой струилъ

Лѣнивый ключъ свой жидкій илъ.

Поводья крѣпче натянувъ

И въ глубь оврага заглянувъ,

Сквайръ ищетъ взоромъ, гдѣ на круть

Черезъ оврагъ протоптанъ путь.

И видитъ — просѣка впередъ

Межь липъ и вязовъ въ даль ведетъ,

И узнаетъ онъ вмигъ, куда

Ведетъ чрезъ лѣсъ дорога та.

Но, чу! спустясь въ густую дичь,

Въ оврагѣ страшно крикнулъ сычъ.

Вставалъ, клубясь, съ оврага паръ,

И солнце, какъ каленый шаръ,

Свѣтило низко межь деревъ.

И сквайръ, какъ ни былъ онъ суровъ

И грубъ душою, не посмѣлъ,

По окончаньи страшныхъ дѣлъ,

Одинъ остаться ночевать

Въ лѣсу и жизнью рисковать.

Межь тѣмъ повѣялъ вѣтерокъ,

И бѣдный мальчикъ нашъ продрогъ.

Къ сѣдлу прижавшись, онъ вокругъ

Обводитъ робко взоръ, какъ вдругъ

Сказалъ Самьель: «Пріятель, слѣзь!

И безъ тебя увязнулъ здѣсь

Мой конь въ трясинѣ. Ну же, прочь!

Не то съ тобой придется ночь

Провесть въ лѣсу и до костей

Промокнуть отъ росы ночей.»

Тогда спрыгнулъ съ сѣдла бѣднякъ,

И стали медленно въ оврагъ

Они спускаться. Бодръ и смѣлъ,

Ребенокъ весело запѣлъ

Простую пѣсню; а старикъ

Снялъ съ шеи ножикъ свой, и вмигъ

Въ глубокомъ рвѣ коня сдержалъ

И хриплымъ голосомъ сказалъ:

«Мои подвязки, чортъ возьми,

Ослабли! Другъ мой, подтяни!»

При этомъ словѣ Михаилъ

Напѣвъ веселый прекратилъ,

И не замѣтя какъ сердитъ

Былъ голосъ всадника, спѣшитъ

Не ослабѣвшую ничуть

Подвязку крѣпче затянуть.

Q вотъ, пока онъ подъ коня

Нагнулся, голову склоня,

Сверкнулъ надъ нимъ стальной клинокъ

И палъ, ему вонзившись въ бокъ.

Назадъ отпрянувъ и вскричавъ,

На землю рухнулось стремглавъ,

Глаза въ испугѣ обратя

Къ убійцѣ, бѣдное дитя.

Тогда, весь блѣденъ какъ мертвецъ,

Съ сѣдла спрыгнулъ царевъ гонецъ

И, чтобъ все кончить, передъ нимъ

Сталъ на колѣна. Недвижимъ,

Лежалъ убитый; но еще

Въ немъ было сердце горячо.

Свирѣпый сквайръ, какъ листъ дрожа,

Хватаетъ рукоять ножа;

Но прежде чѣмъ извлечь успѣлъ,

Вдругъ колокольчикъ прозвенѣлъ

Далеко гдѣ-то. Страхъ и дрожь

Его объемлютъ. Бросивъ ножъ,

Къ землѣ приникнулъ ухомъ онъ,

И — чу! все ближе, ближе звонъ

И ясно слышенъ наконецъ.

Тогда вскочилъ съ земли гонецъ,

Подумавъ въ ужасѣ, что въ лѣсъ

Нисходитъ мстителемъ съ небесъ

Хранитель-ангелъ душу взять

И злато Каина попрать.

А звонъ все ближе — страшный мигъ!

И вотъ, какъ бѣшеный, старикъ,

Прыгнувъ въ сѣдло и шпоры давъ

Коню, пустился въ лѣсъ стремглавъ.

И конь, испуганъ, въ черный боръ

По пнямъ, по рвамъ, во весь опоръ

Помчалъ сѣдаго ѣздока

И мчалъ до той поры, пока

У моста мертвымъ палъ подъ нимъ.

Грѣхомъ и ужасомъ гонимъ,

Бродилъ всю ночь въ поляхъ старикъ

И на разсвѣтѣ лишь достигъ

Воротъ злосчастнаго дворца,

Имѣя образъ мертвеца.

Тутъ, предъявивъ съ гербомъ кольцо,

Самьель поднялся на крыльцо

И, бывъ допущенъ къ королю,

Всю повѣсть страшную свою

Пересказалъ. «Король, повѣрь,»

Такъ кончилъ сквайръ, «онъ мертвъ теперь;

И то, чѣмъ былъ испуганъ я,

Должно лишь радовать тебя:

Tо съ неба — вѣрю я тому —

Звонили ангелы ему,

Чтобъ душу въ рай призвать. И вотъ

Каковъ пророчества исходъ!»

Но тотъ, не въ духѣ, тяжело

Вздохнулъ, нахмуривши чело.

«Самьель!» такъ началъ онъ, «я ждалъ,

Когда то дѣло поручалъ,

Что ты, какъ воинъ и герой,

Исполнить смѣло замыслъ мой.

А ты, испуганъ, пораженъ,

Съ пугливымъ взоромъ слабыхъ женъ

И обезумленъ, чуть дыша,

Приходишь, дѣла не сверша.»

Тутъ онъ поднялся и ушелъ;

Потомъ, обдумавши, нашелъ,

Что это дѣло по всему

Не такъ ужь дурно, какъ ему

Сперва казалось, и что онъ

Удержитъ въ родѣ древній тронъ.

Почетомъ, золотомъ затѣмъ

Осыпалъ сквайра онъ, но тѣмъ

Его отъ смерти не сберегъ:

Къ зимѣ злой графъ въ постелю слегъ

И умеръ тихо въ декабрѣ.

И вотъ теперь въ монастырѣ,

Подъ хорами, онъ мирно спитъ,

Подъ спудомъ изъ надгробныхъ плитъ

Съ изображеньями святыхъ,

Да будетъ сонъ злодѣя тихъ.

Такъ дни летѣли, годы шли,

И полнымъ счастьемъ на земли

Король, какъ прежде, обладалъ

И одного лишь только ждалъ —

Имѣть наслѣдника, чтобъ съ нимъ

Дѣлиться счастіемъ земнымъ.

Но далъ Господь ему лишь дочь,

На свѣтъ рожденную въ ту ночь,

Когда, отверженный отъ всѣхъ

И проклинаемый какъ грѣхъ,

Впервые бѣдный Михаилъ

Всю горечь жизни сей вкусилъ.

И межь красавицъ краше всѣхъ,

Среди дѣвическихъ утѣхъ,

Ни съ кѣмъ души не раздѣля,

Достигла дочерь короля

Своей осьмнадцатой весны.

Межь тѣмъ скончалась матъ княжны.

Но мало даръ объ ней скорбѣлъ;

Давно онъ втайнѣ мысль имѣлъ

Не столь неплодную опять

Себѣ принцессу въ жены взять.

И въ этихъ видахъ наконецъ

Былъ посланъ королемъ дѣлецъ

Въ страны сосѣднія, чтобъ тамъ

Между принцессъ и знатныхъ дамъ

Найдти достойную ему

Жену по сердцу и уму.

И вотъ женился онъ опять,

И сталъ, какъ прежде, ожидать

Себѣ наслѣдника. Такъ годъ

Съ женой прекрасной, безъ заботъ,

Онъ прожилъ въ мирѣ и любви.

Межь тѣмъ приблизились тѣ дни,

Когда врага онъ вновь узналъ,

Кого погибшимъ ужь считалъ.

Пришла съ тѣмъ вмѣстѣ и пора

Княжну отправить отъ двора

(Таковъ обычай старины!)

Въ далекій замокъ той страны.

Какой-то очень древній царь

Построилъ замокъ этотъ встарь

Своей возлюбленной, отъ всѣхъ

Здѣсь скрывъ ее въ дому утѣхъ.

Здѣсь лѣтомъ въ зелени густой

Плѣнялся онъ ея игрой,

Когда она, любви предметъ,

Какъ Эригона древнихъ лѣтъ,

Являлась въ ризахъ золотыхъ

Межь виноградарей своихъ,

Благоговѣвшихъ передъ пей,

Какъ предъ богинею своей.

Давно прошли тѣ времена,

Забыты даже имена

Царей и царствъ, и сожжены

Дѣянья славной старины

Въ томъ горнѣ времени, гдѣ жаръ

Изъ зла рождаетъ добрый даръ,

Изъ скорби радость намъ творитъ

И жизнь развалинамъ даритъ.

Но въ древнемъ замкѣ и досель

Стояли стѣны, цитадель

И башни красныя, какъ кровь.

И съ каждымъ лѣтомъ вновь и вновь

Все улыбались и цвѣли,

Какъ и въ давно-минувши дни,

Сады, зеленые лѣса,

И не поблекла ихъ краса.

Сюда Цецилію свою

Послать угодно королю.

Теперь, съ лѣтами, средь заботъ,

Смиривъ надменныхъ думъ полетъ,

Король для дочери своей

Межь королевскихъ сыновей

Нашелъ красавца-жениха,

Съ которымъ, мнилъ онъ, безъ грѣха

Вступить въ родство, затѣмъ что родъ

Отъ царской крови принцъ ведетъ.

И вотъ, когда уже насталъ

Разлуки мигъ, король сказалъ:

«О, дочь! Чрезъ мѣсяцъ, можетъ-бытъ,

Къ тебѣ пріѣду погостить

И осмотрѣть твои края;

Но не одинъ пріѣду я.

Со мной пріѣдетъ твой женихъ,

Кого изъ принцевъ молодыхъ

Я избралъ самъ, кому я радъ

Отдать мой лучшій въ жизни кладъ.

Не бойся юноши того:

Красивѣй въ мірѣ нѣтъ его,

И много женскихъ онъ сердецъ

Плѣнилъ, какъ счастливый ловецъ.

Прощай, мой другъ! Благослови

Тебя Господь.»

И, полнъ любви,

Ее лобзаетъ, и княжна,

Ничѣмъ въ душѣ не смущена,

Ни ложнымъ страхомъ, ни стыдомъ,

Покинула свой царскій домъ.

И то сказать: до сей поры

Среди младенческой игры

Не западала мысль ей въ грудь

Дѣлиться сердцемъ съ кѣмъ-нибудь.

Ей съ каждымъ утромъ жизнь несла

Веселья жизни безъ числа;

Широко міръ предъ нею былъ

Открытъ,— міръ счастья, свѣжихъ силъ,

И, полный сновъ, онъ не былъ пустъ.

Ея невинно-дѣтскихъ устъ

Еще никто не лобызалъ…

И чистыхъ думъ въ ней не смущалъ.

И смѣло взоръ ея очей

Встрѣчалъ влюбленный взоръ пажей.

Такъ, безразлично всѣмъ мила,

Она богинею была,

Предъ чьей красою въ древній вѣкъ

Благоговѣлъ въ восторгѣ Грекъ.

Толпою слугъ окружена,

Въ свой замокъ ѣхала княжна.

Предъ ней востокъ уже алѣлъ,

Надъ нивой жаворонокъ пѣлъ;

Но не любовью позлащенъ

Въ ея глазахъ былъ небосклонъ.

Сіяло солнце съ высоты;

Въ ней зрѣли гордыя мечты,

Но не любовь раждала ихъ.

Коснулось солнце волнъ морскихъ;

Но не огнемъ любви зажглась

Звѣзда любви въ вечерній часъ.

Взошла луна; но грустныхъ думъ

Не приходило ей на умъ.

И ночь настала; но въ тиши

Невозмутимъ въ ней миръ души.

Такъ, безмятежна, весела,

Она въ свой древній домъ вошла

Но не успѣлъ онъ дочь свою

Отправить въ путъ, какъ королю

Доносятъ, что изъ темныхъ нѣдръ

Густыхъ лѣсовъ явился Петръ,

Святый аббатъ монастыря,

И хочетъ видѣть короля.

Король велитъ его принять,

Желая лично самъ узнать,

Зачѣмъ пришелъ святый отецъ.

И Петръ явился во дворецъ;

За нимъ вошелъ и капелланъ,

Субпріоръ патеръ Адріанъ

Съ пятью монахами, а вслѣдъ

За ними, въ цвѣтѣ юныхъ лѣтъ,

Десятокъ рослыхъ молодцовъ,

Тѣлохранителей отцовъ,

Въ желѣзныхъ латахъ, въ шишакахъ

И съ алебардами въ рукахъ.

Аббатъ, явясь предъ королемъ,

Просилъ о чемъ-то; но о чемъ —

Нашъ лѣтописецъ умолчалъ.

И съ благодушіемъ внималъ

Король словамъ его; потомъ

Сказалъ: «Прошу васъ объ одномъ

(И, вѣрно, просьбу короля

Милордъ уважитъ!) у меня

Остаться нынче и со мной

Откушать съ братіей святой;

И угостить я буду радъ

И вашихъ латниковъ-солдатъ.»

Тутъ бѣглымъ взоромъ онъ взглянулъ

На монастырскій караулъ.

«Однако, нечего сказать,

У васъ не маленькая рать!

Скажите, много ль средь лѣсовъ

У васъ подобныхъ молодцовъ?

Въ моихъ войскахъ я былъ бы радъ

Имѣть полки такихъ солдатъ

И слышать ихъ воинскій крикъ

При свистѣ стрѣлъ, при трескѣ пикъ.»

Такъ говорилъ король, смѣясь;

Но громкій голосъ, измѣнясь,

Вдругъ у владыки задрожалъ,

Такъ что ужъ онъ не разслыхалъ,

Отъ звона страшнаго въ ушахъ,

Что отвѣчалъ ему монахъ.

Изъ-за забрала, какъ гроза,

Въ него сверкнули вновь глаза

Того, кто кротко передъ нимъ,

Въ златыхъ кудряхъ, какъ херувимъ,

Подъ тѣнью яблонь въ первый разъ

Стоялъ, не потупляя глазъ.

И убѣдившись въ молодцѣ,

Король смутился весь въ лицѣ,

И былъ онъ блѣденъ, какъ мертвецъ.

Собравшись съ духомъ наконецъ,

Онъ, беззаботенъ, какъ сперва,

Сталъ улыбаться на слова

Аббата, коихъ не слыхалъ.

Потомъ спиной онъ къ лордамъ сталъ

И Михаилу предъ людьми

Сказалъ, смѣясь: «Приподыми

Стальной наличникъ свой съ лица;

Хочу я видѣть молодца,

Съ кѣмъ, помнится, у жъ я знакомъ.

Откуда ты?»

Предъ королемъ

Наличникъ поднялъ тутъ солдатъ,

И золотыхъ кудрей каскадъ

Упалъ съ чела вокругъ ланитъ,

Которыхъ дѣтски-нѣжный видъ

Спалилъ горячій солнца лучъ.

И звонкимъ голосомъ, какъ ключъ,

Пересказалъ онъ королю

Всю повѣсть странную свою

До той минуты, когда онъ

Въ глухомъ оврагѣ былъ сраженъ,

И кончилъ такъ: «Но что потомъ

Со мной случилось, сэръ,— о томъ

Никто не можетъ лучше знать,

Какъ тотъ, кто жизнь мою опять

Мнѣ спасъ отъ смерти и отъ ранъ:

Tо нашъ субпріоръ Адріанъ.»

«Такъ разкажи, отецъ,» король

Сказалъ, скрывая въ сердцѣ боль.

«Милордъ!» отвѣтилъ Адріанъ,

«Я, бывъ въ то время капелланъ

Прихожанъ бѣдныхъ, какъ-то разъ

Изъ стѣнъ аббатства, въ поздній часъ,

Былъ позванъ мальчикомъ простымъ

Спѣшить съ причастіемъ святымъ

Къ его отцу: онъ умиралъ

И съ нетерпѣньемъ ожидалъ

Сподобиться небесныхъ силъ;

То старый угольщикъ нашъ былъ.

Не тратя дорогихъ минутъ,

Пріялъ съ Дарами я сосудъ,

И колокольчикъ, Богу въ честь,

Велѣлъ предъ Нимъ ребенку несть.

Къ тому жь я думалъ звономъ тѣмъ,

Хоть не воровъ — объ нихъ совсѣмъ

У насъ не слышно!— но звѣрей

Спугнутъ съ дороги поскорѣй.

Ну, вотъ, вступаемъ тихо мы

Въ нашъ лѣсъ еловый, полный тьмы;

А колокольчикъ на весь лѣсъ

Звенитъ, какъ благовѣстъ съ небесъ.

Межь тѣмъ мой мальчикъ, оробѣвъ,

Мнѣ говоритъ о козняхъ дѣвъ,

Живущихъ въ темномъ томъ лѣсу;

Но я, напомнивъ что несу

Всѣхъ Искупителя въ рукахъ,

Его журилъ за грѣшный страхъ.

Когда ужь изъ лѣса древнихъ лѣтъ

Я вышелъ съ нимъ на Божій свѣтъ,

И солнце, къ вечеру клонясь,

Межь пней свой лучъ метнуло въ насъ,—

Вдругъ къ намъ вечерній вѣтерокъ

Донесъ до слуха конскій скокъ,

Причемъ, весь ужасомъ объятъ,

Мой пажъ попятился назадъ,

Почуя снова эльфовъ рой,

Всю вражью силу предъ собой.

Но я замѣтилъ: «Неужель

Мы не исполнимъ нашу цѣль

И опоздаемъ передать

Больному Божью благодать?

Не бойся, сынъ мой! Твердо вѣрь,

Что съ нами Божій Сынъ теперь.»

Сказавъ, бичомъ моимъ, шутя,

Стегнулъ я мула, и дитя,

Боясь въ густомъ лѣсу отстать,

Пустилось предо мной бѣжать.

Я ѣду дальше. У ручья

Вдругъ вижу кровь…. сказать ли, чья

Была то кровь? Ее мой сынъ

Струилъ изъ ранъ своихъ! Одинъ,

Тамъ брошенъ, онъ какъ трупъ лежалъ.

Въ боку кровавый ножъ торчалъ,

И кровью алою вокругъ

Окрасились ручей и лугъ.

Съ сѣдла я тотчасъ соскочилъ

И съ помощью моихъ всѣхъ силъ,

Поднявъ несчастнаго съ земли,

Взвалилъ на мула, и пошли

Мы тихо просѣкой густой,

Между дубовъ и липъ, къ пустой

Избушкѣ ветхой лѣсника,

Построенной изъ тростника.

Примкнутъ къ плетню избушки той,

Полуразрушенный, гнилой,

Стоялъ безъ крыши тѣсный кровъ,

Гдѣ запиралъ лѣсникъ ословъ.

Милордъ! то мѣсто, вѣрно, вамъ

Давно знакомо: много тамъ

Въ сосѣдствѣ водится вепрей,

Оленей, туровъ и лосей!

Здѣсь бѣдному пронженный бокъ

Перевязалъ я, какъ лишь могъ;

И, угольщика причастя

(Онъ умеръ много лѣтъ спустя!),

Вернулся въ ночь въ нашъ древній бургъ,

Велѣвъ, чтобъ утромъ нашъ хирургъ

Чуть свѣтъ къ больному поспѣшилъ

И всѣмъ, чѣмъ нужно, пособилъ.

И вскорѣ рана между рёбръ

Въ боку закрылась. Былъ онъ добръ

И кротокъ сердцемъ, почему

Мы и дозволили ему

У насъ въ обители пожить.

Потомъ я сталъ его учить

Письму и чтенью, и постигъ

Онъ вскорѣ смыслъ латинскихъ книгъ

Не хуже нашего; но чинъ

Монашескій отвергъ мой сынъ.

А какъ онъ былъ могучъ, плечистъ,

Душою добръ и сердцемъ чистъ,

То и сказалъ милордъ аббатъ:

«Пусть служитъ Господу нашъ братъ

Десницей крѣпкой!» Оттого,

О, сиръ, и видишь ты его

Съ мечомъ, съ копьемъ. Онъ вѣрный щитъ

Для тѣхъ, кѣмъ не былъ онъ забытъ,

Кѣмъ обученъ, опасенъ отъ зла

Средь бѣдствій, имъ же нѣсть числа!

Сказки, съ тобой ли, Михаилъ,

Тотъ ножъ, что врагъ въ тебя вонзилъ?

Представь милорду этотъ ножъ,

Чтобъ словъ моихъ не счелъ за ложъ.»

Взволнованъ, блѣденъ, недвижимъ,

Съ лицомъ встревоженнымъ, худымъ,

Склоня чело, король сидѣлъ

И многихъ словъ не разумѣлъ.

Все смолкло. Наконецъ король

Возвысилъ голосъ свой; но столь

Дрожащъ, невѣренъ голосъ былъ,

Что слухъ монаха поразилъ.

«Аббатъ!» сказалъ онъ, «ваша рать

Такъ хороша, что потерять

Изъ сотни храбрыхъ одного

Для васъ, конечно ничего!

Ему жь приличнѣе носить

Въ щитѣ мой розанъ, чѣмъ служить

У васъ келейникомъ простымъ,

Корпя надъ смысломъ книгъ нѣмымъ.»

«О, сиръ!» въ отвѣтъ святый отецъ,

«Когда вамъ нуженъ молодецъ,

Извольте взять его сейчасъ;

Вѣдь красота солдатъ у насъ —

Вещь лишняя; за что же намъ

Такихъ красавцевъ брать у дамъ?»

Такъ говорилъ, смѣясь, монахъ;

А тотъ улыбку на устахъ

Старался выразить, и вдругъ,

Какъ въ сновидѣньи полномъ мукъ,

Въ рукѣ, онъ видитъ, у пажа

Блестнула сталь того ножа,

Что выбранъ царскою рукой

Изъ древней стали боевой

И былъ врученъ Самьелю въ даръ

Нанесть погибельный ударъ.

И вотъ, увидя на клинкѣ

Вѣнокъ зеленый и въ вѣнкѣ

На лентѣ надпись страшныхъ словъ:

«Рази! не бойся мертвецовъ!» —

Король еще упорнѣй стадъ

И, вновь страдалецъ, замышлялъ

Измѣну новую тому,

Кто въ третій разъ уже ему

Является на этотъ свѣтъ

Виной всѣхъ мукъ его и бѣдъ.

И, послѣ пиршества, аббатъ

Въ свой монастырь ушелъ назадъ

Со всѣмъ народомъ; нашъ же другъ

Вступилъ въ число придворныхъ слугъ,

И зависть возбуждалъ во всѣхъ

Его неслыханный успѣхъ.

Король, пождавъ еще дней пять,

Велитъ пажа къ себѣ позвать

И говоритъ ему: «Мой другъ,

Сейчасъ отправишься на югъ

Съ моей ты грамотой. Съ тобой

Поѣдетъ Хью, урядникъ мой.

Сегодня цѣлый день вдвоемъ

Вамъ ѣхать вмѣстѣ; но потомъ

Тебѣ укажетъ онъ тотъ путь,

Куда ты долженъ повернуть.

На третій день, къ полудню, ты

Достигнешь горной высоты,

Гдѣ въ Замкѣ Розы дочь моя

Живетъ. Но слушай, пажъ! Ничья

Душа на свѣтѣ про письмо

Знать не должна, пока его

Не сдашь ты въ руки одному

Тамъ сенешалу моему.

Смотри же, другъ, не выдай насъ

И помни, что ужь близокъ часъ,

Когда на память всѣхъ временъ

Высоко будешь вознесенъ.»

Такъ говоря, король не зналъ,

Что рокъ пажу предназначалъ.

Герой нашъ, выйдя изъ дворца,

Находитъ Хью ужь у крыльца,—

Солдата грубаго съ лицомъ

Сурово-мрачнымъ, съ хмурымъ лбомъ.

Сѣвъ на копя, онъ съ нимъ самъ-другъ

Поѣхалъ съ сѣвера на югъ.

Пославъ съ нимъ Хью, такую ль цѣль

Имѣлъ король, съ какой Самьель

Однажды посланъ былъ — какъ знать?

Одно могу я лишь сказать,

Что врядъ ли бъ выбралъ для того

Король служаку своего

Съ умомъ столь пошлымъ, узкимъ лбомъ,

Хитрить умѣвшаго въ одномъ

Лишь ратномъ дѣдѣ, и съ душой

Хотя и грубой, но не злой.

Другое дѣло, еслибъ пажъ

Вступить съ нимъ вздумалъ въ рукопашъ,

Иль дерзкимъ словомъ пробудилъ

Въ груди солдата гнѣвный пылъ,—

Тогда, пришедъ въ безумный гнѣвъ,

Опаснѣй былъ бы онъ чѣмъ левъ.

Такъ вмѣстѣ ѣхали они,

Пока открылись два пути:

Одинъ на западъ велъ, другой

На югъ. Тогда, съ насмѣшкой злой,

Снявъ шляпу съ перьями, поклонъ

Пажу отвѣсилъ мирмидонъ,

Сказавъ: «Теперь, мой милый другъ,

Мнѣ путь на западъ, вамъ на югъ,

Чтобъ тамъ — такъ надо разумѣть —

Коронку графскую надѣть!

Прощай же, графчикъ! Впрочемъ, глазъ

Не слишкомъ пяль; не то какъ разъ

Тамъ въ петлю шеей попадешь

И со стѣны, какъ лотъ, падешь.»

Но въ эти дерзкія слова

Герой нашъ вслушался едва,

Бывъ занятъ помысломъ инымъ,

Когда солдатъ прощался съ нимъ.

Межь огороженныхъ полей

Скакалъ дорогой онъ своей,

И наконецъ, въ исходѣ дня,

Къ тавернѣ повернулъ коня,

Гдѣ ночь провелъ, забывъ труды.

Съ разсвѣтомъ, только-что дрозды

Запѣли въ утренней красѣ,

Онъ вновь пустился по росѣ,

И цѣлый день въ далекій путь

Скакалъ, не смѣя отдохнуть.

Но тутъ онъ былъ не одинокъ:

Вдали виднѣлся городокъ,

Куда тянулся караванъ

Крестьянъ, веселыхъ горожанъ.

Тамъ въ капишонѣ шелъ монахъ;

Здѣсь, межь корзинокъ, на ослахъ

Хозяйки ѣхали верхомъ;

Тамъ распѣвали соловьемъ

Толпы гулявшихъ пышныхъ дамъ;

А тутъ былъ слышенъ шумъ и гамъ:

Валили пестрыя толпы

Мужчинъ и женщинъ, шли попы,

Солдаты, дѣти, длинный рядъ

Одѣтыхъ въ праздничный нарядъ

Веселыхъ дѣвушекъ, кругомъ

Его встрѣчавшихъ съ добрымъ днемъ

И съ пожеланьями найти

Всѣхъ благъ возможныхъ на пути.

Такъ пролетѣлъ и день второй,

И онъ въ тавернѣ городской

Провелъ всю ночь, и утромъ, чуть

Лишь разсвѣло, пустился въ путь.

Еще спалъ въ городѣ народъ,

А онъ ужъ солнечный восходъ

Встрѣчалъ съ восторгомъ. Трудный путь

Вился все выше, выше вкруть

На холмъ возвышенный. Назадъ

Онъ, оглянувшись, бросилъ взглядъ

На городъ, пышно подъ холмомъ

Раскинутый: вотъ Божій ломъ,

Вотъ площадь, улица, а вотъ

Видна и ратуша съ высотъ —

Все пріютилось подъ холмомъ,

Поросшимъ липами кругомъ.

Былъ воздухъ свѣжъ, прозраченъ, чистъ:

Не трепеталъ на липахъ листъ,

И лишь надъ кровлями церквей

Крутились стаи голубей.

Изъ трубъ струился ранній дымъ,

Столбомъ вставая голубымъ,

Какъ знакъ, что въ городѣ за трудъ

Принялся дѣятельный людъ.

Веселый, счастливый, живой.

И былъ такъ радостенъ душой,

Такъ чуждъ всѣхъ скорбей Михаилъ,

Что, мнилось, свыше получилъ

Удѣлъ безсмертія, гдѣ нѣтъ

Ни слезъ, ни горестей, ни бѣдъ.

Отсюда путь налѣво велъ

Въ безлюдный и безлѣсный долъ,

Гдѣ лишь въ мѣстахъ, по коимъ шли

Овраги темные, росли

Деревья тиса, и межь нихъ,

Защищены отъ вѣтровъ злыхъ,

Взвивались съ пѣснями юлы.

Вокругъ овраговъ, полныхъ мглы,

Пестрѣли пастьбища овецъ.

И проѣзжавшій здѣсь гонецъ

Ужь былъ заслушаться готовъ

Веселыхъ пѣсенъ пастуховъ.

Онъ ѣхалъ долго и легко.

Взошло ужь солнце высоко,

И вотъ, успѣлъ лишь онъ едва

Съ конемъ подняться изо рва,

Гдѣ тѣнь деревьевъ въ тѣ часы

Еще хранила слѣдъ росы,—

Какъ вдругъ онъ видитъ предъ собой

Конецъ возвышенности той.

Предъ нимъ, одѣтый въ блескъ лучей

Прекрасной осени, во всей

Красѣ и славѣ, былъ просторъ

Долины, гдѣ терялся взоръ.

Рядъ длинный золотыхъ сноповъ,

Листва осенняя лѣсовъ,

Луговъ зеленыхъ чудный блескъ,

Межь нихъ ручьевъ игривыхъ плескъ —

Все тутъ на много миль вокругъ

Слилось въ нейзажъ волшебный вдругъ:

Отъ этой горной высоты,

Гдѣ онъ стоялъ, до той черты

Изломанной по гребнямъ скалъ,

Гдѣ виноградникъ возставалъ

Надъ виноградникомъ, какъ лѣсъ,

Теряясь въ синевѣ небесъ.

И за ручьемъ, въ садахъ густыхъ,

Онъ видѣлъ шпицевъ золотыхъ

Блескъ ослѣпительный:— предъ нимъ

Вставалъ надъ садомъ вѣковымъ

И каждый мигъ все выше росъ

Предметъ поѣздки — Замокъ Розъ.

Когда жь спускаться сталъ съ холмовъ,

Онъ за оградой изъ цвѣтовъ

Могъ слышать взмахи острыхъ косъ,

Срѣзавшихъ на полѣ овесъ.

Предъ нимъ ручей; въ долинѣ той

Онъ извивается змѣей.

На немъ былъ мостъ, и шагомъ пажъ

Проѣхалъ мостъ при звонѣ чашъ

Въ рукахъ хозяевъ этихъ нивъ.

Они подъ тѣнью старыхъ изъ

Лежали на травѣ кругомъ,

И чаши, полныя виномъ,

У нихъ ходили по рукамъ.

При нихъ лежали здѣсь и тамъ

Серпы и косы, а предметъ

Веселья ихъ — простой обѣдъ:

Блестящій сыръ, густой творогъ,

И хлѣбъ пшеничный, лукъ, чеснокъ,

И груды яблокъ золотыхъ,

Румяныхъ, сладкихъ, наливныхъ,

И только-что снятый съ оградъ,

Прозрачный, зрѣлый виноградъ.

Услыша пѣсни, Михаилъ

Косцовъ какъ братьевъ полюбилъ.

Онъ вспомнилъ дѣтскія лѣта

И благодатныя мѣста

У вѣчно памятной рѣки.

Какъ другъ, глядя на ручейки,

Въ цвѣтахъ кувшинокъ золотыхъ,

Онъ мнилъ, что говоръ волнъ живыхъ

Ему и всѣмъ, въ комъ сердце есть,

Приноситъ радостную вѣсть.

Когда жь, ступивъ на парапетъ,

Косцовъ услышалъ онъ привѣтъ,—

Онъ въ самомъ дѣлѣ возмечталъ,

Что онъ опять ребенкомъ сталъ;

Что онъ въ день жатвы у возовъ

Заснулъ въ тѣни родныхъ сноповъ;

Что все минувшее лишь сонъ:

Король и сквайръ, и быстрый гонъ

Коня въ невѣдомый оврагъ,

И боль внезапная, и мракъ

Въ его очахъ, и долгій бредъ;

И, черной мантіей одѣтъ,

Доминиканецъ, и уходъ

За нимъ, исполненный заботъ;

Съ аббатомъ ихъ свиданья мигъ,

И дни надъ грудой пыльныхъ книгъ,

Имъ прожитые; и опять

Король, завистливая знать,

И этотъ конь, и блескъ одеждъ,

И путь безъ цѣли, безъ надеждъ.

О, какъ теперь желалъ бы онъ

Разрушить этотъ тяжкій сонъ!

Хоть разъ на мельницу взглянуть

И подъ снопами вновь заснуть!

Но, ахъ! тѣхъ чудныхъ дней опять,

Ему ужь больше не видать!

Былъ полдень. Воздуха струи

Отъ зноя зыблились вдали.

По обѣ стороны едва

Къ землѣ не гнулись дерева

Подъ грузомъ фруктовъ. Мигъ одинъ —

И вотъ встаютъ, изъ-за вершинъ

Деревъ, бойницы; красный цвѣтъ

На нихъ ужь сѣрымъ сталъ отъ лѣтъ

Съ страны подвѣтренной. Мосты

Открыты; настежь отперты

Ворота въ замокъ; всюду рвы,

Заглохли отъ густой травы,

И стаи рыбокъ золотыхъ

Блестятъ въ водѣ на солнцѣ въ нихъ:

Такъ долго царствовалъ покой

Надъ здѣшней мирной стороной!

Подъ тѣнью стрѣльчатыхъ воротъ

Лежалъ привратникъ безъ заботъ

И спалъ на постланномъ плащѣ.

Одной рукою онъ еще

Касался арфы; рядомъ съ нимъ

Лежалъ трепещущій налимъ,

Во рву сегодня на зарѣ

Имъ ловко пойманный въ порѣ,

И тутъ же, подлѣ рыбака,

Лежалъ садокъ изъ тростника.

Заслышавъ звонкій стукъ копытъ

О мостовую крѣпкихъ плитъ,

Въ просоньи сторожъ, заслоня

Глаза рукой отъ блеска дня,

Попытку сдѣлалъ взять копье,

И водя царское шитье

На платьѣ всадника, привсталъ

И, ухмылялся, оказалъ:

«Стой, сударь, стой! и отвѣчай,

Зачѣмъ пріѣхалъ въ нашъ ты край?»

А тотъ: «Ты видишь, чай, и самъ,

Что королемъ я посланъ къ вамъ;

Милорду сенешалу я

Везу письмо отъ короля.»

«Такъ!» тотъ отвѣтилъ. «Но теперь

Никакъ нельзя къ нему, повѣрь!

Онъ пиръ даетъ. Да что за спѣхъ

Въ семъ мірѣ, гдѣ что шагъ, то грѣхъ!

Теперь, я въ этомъ убѣжденъ,

Читать письма не станетъ онъ,

Пока гостей не угоститъ,

Пока и самъ не будетъ сытъ.

Итакъ, мой щеголь, надо ждать!

Коня ты можешь привязать,

Потомъ садись, и я спою:

«Нашъ императоръ палъ въ бою.»

Смѣешься?… Развѣ не слыхалъ

Какъ Барбаросса въ битвѣ палъ

Геройской смертью? А не то

Споемъ другое кое-что

На новый вкусъ, на новый ладъ:

У насъ не мало вѣдь балладъ!

Да чтожь смѣешься ты, пострѣлъ?

Ты больно молодъ и не зрѣлъ!

Ступай же прочь,— счастливый путь!

Въ саду здѣсь можешь отдохнуть

У Берты, дамы древнихъ лѣтъ.

Такой красавицы у жъ нѣтъ

Теперь нигдѣ, и замокъ сей

Построенъ нѣкогда для ней.

И не забудетъ міръ земной

О славной Бертѣ — упокой

Ее Господь!»

Съ улыбкой пажъ

Внималъ всему что пьяный стражъ

Ему разказывалъ; потомъ

Сказалъ: «Пріятель! обо всемъ

Радъ слушать, даже пѣснь твою:

Какъ императоръ палъ въ бою;

Но только прежде указки,

Гдѣ садъ той древней госпожи.

Глядя на этотъ чудный садъ,

На этотъ красныхъ башенъ рядъ,

Готовъ я видѣть предъ собой

Врата въ волшебный рай земной.»

«Кажись, ты правъ!» отвѣтилъ тотъ;

«А что еще тебя тамъ ждетъ!

Пройдя подъемный этотъ мостъ,

Увидишь влѣво ты помостъ

О трехъ ступенькахъ; подъ стѣной

Тамъ путь ведетъ на дворъ большой

(Зовутъ Сокольничьимъ тотъ путь);

Ступай дорогой той взглянуть

На міръ чудесъ, которыхъ ждешь.

А тамъ калитку ты найдешь

Всю въ позолотѣ, и затѣмъ

Войдешь въ роскошный нашъ эдемъ.

А я, какъ только сенешалъ,

Откушавъ, выйдетъ въ садъ изъ залъ,

Къ тебѣ немедленно приду

И въ садъ къ милорду проведу.»

«Спасибо!» молвилъ нашъ герой,

А самъ калиткой золотой

Вступилъ въ волшебный садъ, и тамъ,

Не вѣря собственнымъ глазамъ,

Бродилъ и въ нѣгѣ думалъ онъ,

Что предъ очами видитъ сонъ:

Такъ все тамъ было хорошо,

Цвѣтисто, зелено, свѣжо!

И увяданье даже тамъ

Невольно нравилось глазамъ

Своей задумчивой красой.

Такъ щедро осени рукой

Вездѣ разсыпаны плоды

На эти древніе сады!

Бродя здѣсь долго, наконецъ

Къ фонтану подошелъ гонецъ.

И надъ бассейномъ наклонясь,

И не сводя плѣненныхъ глазъ

Съ игравшихъ рыбокъ подъ волной,

Запѣлъ онъ пѣснь про край родной,

Гдѣ жилъ онъ съ мельникомъ простымъ.

Но дальній путь, свершенный имъ,

И знойной осени пригрѣвъ,

И музыкальный птицъ напѣвъ,

И плескъ фонтана, листьевъ шумъ —

Все утомляло пылкій умъ.

Онъ подъ бассейномъ, въ тишинѣ,

Прилегъ, не думая о снѣ,

И сталъ смотрѣть, веселья полнъ,

На плескъ живыхъ въ фонтанѣ волнъ.

Но не прошло и двухъ минутъ,

Какъ, словно на смѣхъ, рѣзвый плутъ

Надъ нимъ свистѣлъ у же скворецъ,

И нашъ измученный гонецъ

Заснулъ глубокимъ, крѣпкимъ сномъ,

Забывъ письмо и все кругомъ.

Въ саду тѣнистомъ той порой

Княжна гуляла лишь съ одной

Любимой фрейлиной своей,

Ея подругой съ юныхъ дней.

Онѣ, не вѣдая о томъ,

Что кто-то спитъ тутъ крѣпкимъ сномъ,

Рѣзвились долго здѣсь и тамъ,

Ловя другъ дружку по лугамъ,

Meжь тѣмъ какъ наглый вѣтерокъ

Срывалъ съ ихъ локоновъ цвѣтокъ.

Потомъ, измучены игрой,

Нарядъ высоко-поднятой

Онѣ спустили до земли

И по аллеѣ тихо шли.

Все смолкло; садъ казался пустъ;

Одинъ лишь лепетъ юныхъ устъ

Былъ слышенъ въ глубинѣ аллей,

Какъ воркованье голубей,

Познавшихъ новую любовь,

Когда весной повѣетъ вновь.

Изъ двухъ подружекъ больше всѣхъ

Княжна молчала; громкій смѣхъ

За то нерѣдко вылеталъ

У ней изъ груди, и пылалъ

Огонь въ щекахъ, и перстъ къ губамъ

Невольно принимался самъ,

Когда, какъ рѣзвое дитя,

То съ важнымъ видомъ, то шутя,

Подружка объясняла ей

Проказы шалости своей.

Такъ здѣсь рѣзвясь отъ всѣхъ вдали,

Онѣ къ фонтану подошли,

Гдѣ, не предчувствуя того,

Кто находился близь него,

Въ изнеможеніи, безъ силъ,

Спалъ сномъ глубокимъ Михаилъ.

И у бассейна, въ тишинѣ

Его увидѣли онѣ,

И обѣ стали у угла

Фонтана. Тихо подошла ‘

Тогда къ нему одна изъ дѣвъ,

И на красавца поглядѣвъ,

Къ княжнѣ вернулась въ торопяхъ,

Съ улыбкой страстной на устахъ,

Со взоромъ блещущимъ огнемъ.

И прежде чѣмъ княжна объ немъ

Спросить успѣла, шепчетъ ей:

«Ахъ, тише! тише! Царь царей!

Не говорила ли я вамъ,

Что онъ пріѣдетъ прежде къ намъ

Чѣмъ вашъ родитель то сулилъ?

Княжна, взгляните, какъ онъ милъ!

Не бойтесь, спитъ онъ крѣпкимъ сномъ!

Теперь ни колоколъ, ни громъ

Не пробудятъ его отъ сна.»

«Ахъ! что ты дѣлаешь?» княжна

Сказала фрейлинѣ. «Уйдемъ!»

Ты знаешь, я была во всемъ

Всегда покорна королю;

И я скорѣй себя убью,

Чѣмъ соглашусь любить того,

Кто ниже сана моего.»

«Для тѣхъ, кого до этихъ поръ

Встрѣчалъ у насъ вашъ гордый взоръ,

Вы были правы,» та въ отвѣтъ.

«Но вотъ достойный васъ предметъ!

Клянусь своею головой,

То житель рая неземной!

Скорѣй, покуда не исчезъ,

Какъ быстрый сонъ, нашъ гость съ небесъ!»

Схвативши за руку княжну,

Она влечетъ ее къ нему.

И страстной думы чудный пылъ

Румянцемъ нѣжнымъ оживилъ

Лицо принцессы; сердце въ ней

Забилось чаще и сильнѣй.

Такъ приближалася она

Къ лежавшему въ объятьяхъ сна,

И стыдъ прелестный распростеръ

Предъ взоромъ дѣвы тонкій флеръ

Туманныхъ образовъ. Когда ужь

Ея очамъ явился пажъ,

Она отвестъ ужь не могла

Очей отъ дивнаго чела;

Уаке томительной любви

Огонь пылалъ въ ея крови,

И ей ужь не было грѣха

Смотрѣть на образъ жениха.

О! сколько разъ онъ ей во снѣ,

Являлся въ золотѣ, въ бронѣ!

И ей казалось, что такимъ

Впервые явится онъ къ нимъ.

И съ этой мыслію сильнѣй

Въ ней страсть пылала, такъ что ей

Разстаться было жалко съ нимъ,

Хотя въ ней разумъ былъ томимъ

Невольнымъ ужасомъ. Блѣдна,

Напрасно силится она

Покинуть этотъ новый рай.

Когда ужь, поднявъ одежды край,

Уйти хотѣла,— вдругъ она,

Поражена, изумлена,

Замѣтила смущенный видъ

И блѣдность страшную ланитъ

Веселой фрейлины. Пока

Взирала такъ издалека

Княжна на юношу того,—

Изъ ослабѣвшихъ рукъ его

Подруга свитокъ извлекла

И свитокъ царскій подала

Принцессѣ съ ужасомъ въ глазахъ,

Сказавъ: «Читайте! что за страхъ!

Какъ можно кровь его пролить?

Рѣшите сами, какъ тутъ быть!

Но отойдемте.»

Шага два

Отшедши, страшныя слова

Онѣ прочли:

«Лордъ сенешалъ,

«Да будетъ счастливъ мой вассалъ!

«За симъ привѣтомъ государь

«Вамъ шлетъ и требуетъ, какъ царь,

«Гонца со грамотой моей

«Сейчасъ казнитъ, какъ можно, злѣй,

«И, если жизнь вамъ дорога,

«На пику голову врага

«Воткнуть близь замка самого

«И ждать пріѣзда моего.

«Такъ да избавится земля

«Отъ всѣхъ злодѣевъ короля!»

Прочла едва успѣвъ признать

Отцову подпись и печать,

Какъ сила страшная любви

Проснулась вдругъ въ ея крови.

Забывъ дѣвическій весь стыдъ,

Она въ отчаяньи бѣжитъ

Къ тому, кто былъ за мигь предъ тѣмъ

Для ней безъ имени — ничѣмъ.

«Останься съ нимъ!» какъ смерть блѣдна,

Сказала фрейлинѣ княжна;

«Продли его покойный сонъ,

Пока здѣсь пусто; если жь онъ

Проснется, спрячь его въ саду,

Пока обратно не приду,

И всю опасность объясни.

Смотри жь, Адель, не измѣни!

Не то на голову твою

Всю ярость мщенья изолью!

Но, нѣтъ! я знаю, никогда

Не пожелаешь мнѣ вреда,

И будешь съ нынѣшняго дня

Въ сто разъ дороже для меня,

И не забуду я услугъ!

Ни слова! Будь умна, мой другъ!»

И бросивъ снова нѣжный взглядъ

На спящаго, чрезъ темный садъ,

Какъ только въ силахъ человѣкъ

Бѣжать, пустилась дѣва въ бѣгъ.

И вотъ, примчавшись въ теремъ свой,

Летитъ Цецилія стрѣлой

Въ свой потаенный кабинетъ…..

Сейчасъ окончится банкетъ

И гости выйдутъ въ садъ…. И вотъ,

Изъ книги бланковой беретъ

Подписанный, съ печатью, листъ,

Который весь еще былъ чистъ.

И смѣлой, твердою рукой

На свиткѣ пишетъ роковой

Указъ отъ имени отца

Искуснымъ почеркомъ писца:

«Сэръ-Рефу, коему отъ насъ

«Блюсти нашъ замокъ данъ приказъ,—

«Привѣтъ и здравіе. Милордъ,

«Чьей вѣрной службой тронъ нашъ твердъ,

«Симъ извѣщаемъ, что теперь,

«Задумавъ выдать нашу дщерь

«Въ замужство, съ грамотою сей

«Мы жениха послали къ ней,

«Намъ друга вѣрнаго. Итакъ

«Сверши немедленно ихъ бракъ,

«Не дознаваясь отъ него

«О родѣ, племени его:

«Все это знаемъ мы, избравъ

«Его намъ въ сына. Прочитавъ

«Посланье наше, въ тотъ же часъ

«Ихъ обвѣнчай и дай приказъ,

«Чтобъ присягнули всѣ ему,

«Какъ принцу, сыну моему.

«Такъ все исполни поскорѣй,

«По долгу вѣрности своей.»

И эти строки дописавъ,

Перо бросаетъ, услыхавъ

Въ сосѣднемъ залѣ громъ и стукъ

Гостей встающихъ. Адскихъ мукъ

Въ ней грудь наполнилась опять

При страшной мысли — опоздать!

И пышетъ вновь любви въ ней жаръ;

Влагаетъ въ роковой футляръ

И жизнь и смерть она, потомъ

Оттискиваетъ гербъ на немъ

Печаткою изъ хрусталя,

Дарованной отъ короля.

Затѣмъ по лѣстницѣ назадъ

Сбѣгаетъ опрометью въ садъ,

Бѣжитъ, и гулъ глухой рѣчей

Вдали пирующихъ гостей

Въ ней страхомъ сердца превращенъ

Въ какой-то громъ, въ какой-то стонъ,

И даже шумъ ее пугалъ

Ея летучихъ покрывалъ.

Такъ, не примѣчена никѣмъ,

Бѣжитъ къ фонтану, гдѣ межь тѣхъ

Одна, какъ добрый, вѣрный стражъ,

Стоитъ Адель, покуда пажъ

Спокойно спитъ наединѣ;

Сейчасъ лишь только онъ во снѣ

Перевернулся въ первый, разъ,

Не открывая сонныхъ глазъ.

И вырвавъ грамоту изъ рукъ

Княжны, чуть дышущей отъ мукъ,

Отважно фрейлина спѣшитъ

Къ пажу, который крѣпко спитъ,

И смѣлой, твердою рукой

Влагаетъ свитокъ роковой

Въ шнурокъ, висящій на пажѣ,

Потомъ подходитъ къ госпожѣ.

Теперь избытокъ юныхъ силъ

Княжнѣ внезапно измѣнилъ,

И тщетно силится вздохнуть

Ея истерзанная грудь,

По тѣлу трепетъ пробѣгалъ,

И на ланитахъ померкалъ

Румянецъ жизни, и, блѣдна,

Готова въ обморокъ княжна

Упасть, и слабою рукой,

Холодной, блѣдной, не живой,

Принцесса ищетъ, гдѣ бъ найти

Себѣ опору на пути.

И тихимъ голосомъ своей

Подругѣ шепчетъ: «Поскорѣй

Уйдемъ. Ахъ! лучше умереть

Чѣмъ муки адскія терпѣть,

По странной прихоти судьбы!

Мнѣ силъ не станетъ для борьбы

Съ моимъ позоромъ! Для чего

Мнѣ показала ты его?

«Княжна!» сказала ей Адель,

Схвативши за руку. «Ужель

Всѣхъ трехъ погубите вы насъ

Напраснымъ страхомъ въ этотъ часъ?

Такъ успокойтесь же, и Богъ

Пошлетъ конецъ вамъ всѣхъ тревогъ!»

Сказавъ, поспѣшно увлекла

Княжу изъ этого угла

Густаго сада въ глубину

Аллей тѣнистыхъ, гдѣ одну

Ее оставила, стрѣлой

Пустившись въ княжескій покой.

Кладетъ въ корзину здѣсь она

Бутылку стараго вина,

И хлѣбъ, и фруктовъ золотыхъ,

И много лакомствъ дорогихъ,

Какими древле средь пустынь

Фригіецъ угощалъ богинь,

Когда еще виною золъ

Елену въ Трою онъ не ввелъ.

Затѣмъ съ корзиной мчится въ садъ

И мимоходомъ мечетъ взглядъ

Туда, гдѣ спалъ онъ до того,

Но тамъ ужь не было его.

Такъ прибѣгала наконецъ

Въ аллею динъ, гдѣ, какъ мертвецъ,

Блѣдна и страшно ослабѣвъ,

Лежала чудная изъ дѣвъ.

И подкрѣпивъ въ ней силы вновь

Питьемъ и яствами: — «Любовь,»

Адель сказала, «да убьетъ

На сердцѣ вашемъ страхъ заботъ.

Такъ довершите же вполнѣ

Вашъ смѣлый подвитъ. Вѣрьте мнѣ,

Теперь насталъ великій часъ,

Счастливѣйшій изъ всѣхъ для васъ,

И колебанья каждый мигъ

Теперь по слѣдствіямъ великъ.»

Перстами нѣжными княжна

Беретъ къ устамъ сосудъ вина,

И взоръ прекрасной дѣвы вдругъ

Блестнулъ восторгомъ послѣ мукъ.

«Быть-можетъ, было то во снѣ,»

Адель сказала вновь княжнѣ,

«Но только помню какъ сквозь мракъ,

Предсказывалъ какой-то магъ

Милорду королю давно:

Такъ будто свыше суждено,

Что обручальное кольцо

Вамъ дастъ не царское лицо,

А сынъ крестьянина — сбылся,

Быть-можетъ, сонъ?»

Но вспыхнувъ вся,

Княжна въ отвѣтъ: «Слыхала я

Объ этихъ басняхъ! Для меня —

Была бъ позорная судьба

Женой быть смерда и раба!»

«Но Богомъ избранъ онъ самимъ,»

Адель сказала. «Какъ же съ Нимъ

Бороться намъ? А Божій другъ

Не можетъ быть изъ низкихъ слугъ.»

Но тутъ послышалися ей

Шаги придворныхъ средь аллей,

Спѣшившихъ радостную вѣсть

Младой Цециліи принесть.

«Смѣлѣй!» Адель ей говоритъ:

«Отбросьте страхъ и ложный стыдъ;

Не говорите лишнихъ словъ,

И вы не встрѣтите враговъ.»

И ослѣпляя златомъ взоръ,

Теперь приблизился весь дворъ,

И вспыхнулъ темный садъ вкругъ нихъ

Отъ блеска мантій золотыхъ.

Но не внимая, поднялась

Княжна, въ свой замокъ у стремясь.

И Богъ ей душу укрѣпилъ

Такою мощью свѣжихъ силъ,

Что всѣмъ казалось, что она,

Величья грознаго полна,

На пышный шествуетъ турниръ,

Иль на роскошный царскій пиръ.

Когда жь со свитою княжна

Вступила въ древній залъ,— она

Невольно опустила взоръ,

Не подымая до тѣхъ поръ,

Пока не стала на алтанъ:

Ей было страшно, что въ обманъ

Ее ввела любовь, явя

Ей вмѣсто бога — дикаря,

И что погибнуть должно ей

Отъ собственной руки своей.

Но на алтанъ ступивъ, опять

Она рѣшилась взоръ поднять,

И видитъ: вотъ ея женихъ,

Въ одеждѣ хоть пажей простыхъ,

Но гордъ, спокоенъ, величавъ,

Готовый ринуться стремглавъ

На бой и не смущенный тѣмъ,

Что вводитъ рокъ его въ эдемъ.

«Отъ чуда къ чуду,» думалъ онъ,

«Судьбой я въ жизни былъ веденъ,

Пока достигнутъ наконецъ

Блаженства полнаго вѣнецъ.

Но пусть и скорбь за нимъ придетъ,

Она мой духъ не ужаснетъ.

Какъ связанъ день со днемъ, такъ я

Скую всѣ звенья бытія

Въ одну незыблемую цѣпь

И съ ней пройду земную степь.»

Но тутъ ихъ встрѣтились глаза.

И вся минувшихъ дней гроза,

Все что мы бѣдствіемъ зовемъ,

Въ минуту позабылось въ немъ.

И если страхъ въ ней о жилъ вновь,

И если трепетъ, стыдъ, любовь

То гнали прочь, то всѣмъ на видъ

Являли жаръ ея ланитъ,—

То кто жъ въ толпѣ не объяснилъ

Ея лица внезапный пылъ

Какъ скромность дѣвы безъ грѣха,

Впервой узрѣвшей жениха?

И вотъ, когда милордъ серъ-Рефъ

Вслухъ прочиталъ указъ царевъ

И обратилъ глаза къ княжнѣ,—

Она, спокойная вполнѣ,

На юношу уставивъ взоръ,

Гдѣ страсть вела съ приличьемъ споръ,

Сказала:

«Принцъ! прими отъ насъ

Привѣтъ нашъ въ замкѣ въ этотъ часъ:

Мы рады всѣмъ, кого душой

Избралъ въ друзья родитель мой.

И я съ довѣрьемъ отдаюсь

Тебѣ, съ которымъ мой союзъ

Одобрилъ нашъ король, признавъ

Въ тебѣ къ тому довольно правъ.

Люби жъ меня, какъ я люблю,

И постарайся жизнь мою

Счастливой сдѣлать — до тѣхъ поръ,

Пока намъ смерть закроетъ взоръ.»

Не знаю, лучше ль оцѣнилъ

Слова принцессы Михаилъ

Чѣмъ Рефъ, и ясно ль отгадалъ,

Съ чего такъ голосъ задрожалъ

Въ послѣднемъ словѣ вдругъ у ней,—

Но только смыслъ ея рѣчей,

При всемъ ихъ холодѣ, зажогъ

Въ его груди святой восторгъ.

«Княжна!» воскликнулъ онъ. «Я въ честь

Вмѣню всю жизнь мою принесть

Тому на жертву, кто привелъ

Меня въ мой рай изъ бездны золъ.

Я за тебя погибнуть радъ

Ужь за одинъ твой нѣжный взглядъ,

За тотъ небесный голосъ твой,

Что слаще музыки земной!»

Сказалъ, и хлынули у ней

Потокомъ слезы изъ очей,

И пала дѣва, ослабѣвъ,

Въ объятья близь стоявшихъ дѣвъ.

Но звонъ святыхъ колоколовъ

Покрылъ гулъ смутныхъ голосовъ,

И съ шумомъ двинулся народъ

Въ капеллу замка изъ воротъ.

И съ пѣньемъ стройный пѣвчихъ хоръ

Уже вступалъ въ церковный дворъ;

И предъ епископомъ, въ златой

Тіарѣ, медленной стопой

Пошли въ одеждахъ изъ парчи

Пажи, неся въ рукахъ свѣчи.

Тогда невѣсту Михаилъ

Повелъ въ капеллу и забылъ,

Въ восторгѣ чувствъ, весь міръ земной.

Ее лишь видя предъ собой.

И, страстно друга полюбя,

Шептала дѣва про себя:

«Когда бъ проникъ ты въ тайну дня,

О, такъ ли бъ ты любилъ меня!»

Пока при брачныхъ пѣсняхъ дѣвъ

И министрелей старый Рефъ

Пируетъ свадьбу въ Замкѣ Розъ,—

Король другое горе несъ.

Къ нему доходитъ вѣсть, что тотъ,

Кѣмъ поддержать онъ мнилъ свой родъ,

Въ своей столицѣ мертвъ лежитъ,

При свалкѣ уличной убитъ.

А между тѣмъ ужь наступалъ

Тотъ день, въ который обѣщалъ

Княжну онъ съ принцемъ обручить.

И онъ въ раздумьи, какъ тутъ быть,

Рѣшился ѣхать къ ней затѣмъ,

Чтобъ вмѣсто царскихъ діадемъ

Облечь, по волѣ злыхъ судебъ,

Невѣсту въ грустный, черный крепъ.

И вотъ, какъ скоро срокъ насталъ,

Онъ рано утромъ подъѣзжалъ

При блескѣ солнечномъ къ странѣ,

Гдѣ онъ увѣренъ былъ вполнѣ

Увидѣть голову того,

Кто былъ такъ страшенъ для него.

Онъ думалъ: «Вотъ она съ копья

Сурово глянетъ на меня!»

И съ этой думой, позабывъ

О горѣ, ѣхалъ между нивъ

И беззаботно напѣвалъ

Какой-то древній мадригалъ.

Когда жъ онъ къ замку своему

Сталъ приближаться, вдругъ ему

Послышался далекій рогъ,

Но удивить его не могъ:

Всегда трубили въ замкѣ такъ,

Вдали завидя царскій флагъ.

Но, чу! Музыки боевой

Онъ ясно слышитъ маршъ живой»

Сдержавъ коня, внимаетъ онъ,

И вдругъ, какъ чѣмъ-то пораженъ,

Взываетъ къ спутникамъ: «Впередъ!

На встрѣчу мнѣ принцесса шлетъ

Хоръ министрелей, въ мысли той,

Что приближается со мной

Женихъ; а онъ теперь ужь трупъ!»

Такъ скачетъ онъ, покуда трубъ,

Литавръ и флейтъ сталъ рѣзче звукъ,

И озирается вокругъ,

Чтобъ убѣдиться наконецъ,

Какъ обманулся магъ-мудрецъ,

Смутившій сердце въ немъ своимъ

Вѣщаньемъ дерзкимъ и пустымъ.

И вотъ, близь замка, у воротъ,

Гдѣ былъ въ аллею поворотъ,

Онъ видитъ шествіе вдали,

Съ какимъ выходятъ короли.

По обѣ стороны отъ нихъ

Шли дѣвы въ платьяхъ парчовыхъ

И стройно пѣли. Шелъ вослѣдъ,

Въ одежду алую одѣтъ,

Хоръ министрелей; дальше рядъ

Вельможъ, одѣтыхъ какъ въ парадъ;

Затѣмъ придворные пажи

И, обнаживши палаши,

Строй латниковъ и аррьергардъ —

Лѣсъ цѣлый свѣтлыхъ алебардъ.

Съ дурнымъ предчувствіемъ въ груди,

Король сдержалъ коня въ пути;

Но ни на мигъ не измѣнилъ,

Въ упорствѣ сердца, прежнихъ силъ.

Онъ думалъ: «Еслибъ даже мнѣ

Пришлось погибнуть здѣсь въ странѣ,

То и тогда не измѣнюсь,

Пока монархомъ я зовусь!»

Пока стоялъ онъ недвижимъ,

Вдругъ разступилась передъ нимъ

Толпа. И вотъ, рука съ рукой,

Вдоль по аллеѣ липъ густой,

Въ коронахъ, въ золотѣ порфиръ,

При пѣньи дѣвъ, при звукахъ лиръ,

На встрѣчу гостю изъ воротъ

Чета прелестная идетъ.

За нею много лордовъ шло;

Предъ ней, съ мечами наголо,

Несли два рыцаря сѣдыхъ

Хоругвь съ девизомъ царскимъ ихъ.

Глядитъ, нахмурившись, король;

Но прежде чѣмъ успѣла боль

Въ его растерзанной груди

Въ негодованье перейти,—

Ужь старцы съ знаменемъ въ рукахъ

Предъ нимъ стояли въ двухъ шагахъ.

И, молча, гнѣвенъ и суровъ,

Онъ кинулъ взоръ на стариковъ;

Потомъ, потупя взоръ, спросилъ:

«Кто вы? Откуда? Кто рѣшилъ

Явиться вамъ предъ королемъ

Съ такимъ великимъ торжествомъ?»

Отвѣта не было. Кругомъ

Всѣ смолкли въ ужасѣ нѣмомъ.

Одна принцесса, вся дрожа

И крѣпко руку сжавъ пажа,

Рѣшилась отвѣчать на то;

Но словъ княжны не могъ никто

Разслушать. Страшно поблѣднѣвъ,

Король опять спросилъ: «Сэръ-Рефъ,

Съ недѣлю пажъ мой здѣсь живетъ,—

Не такъ ли?»

«Такъ!» отвѣтилъ тотъ;

«И я, согласно твоему

Имъ привезенному письму,

Чету въ день тотъ же обвѣнчалъ.»

«Прекрасно сдѣлалъ, мой вассалъ!»

Сказалъ король. «А какъ давно

Имъ это счастіе дано?»

«О, сиръ! Сегодня десять дней,

Какъ заключенъ ихъ гименей!»

Отвѣтилъ старый Рефъ. На мигъ

Тутъ головой король поникъ,

Потомъ съ сіяющимъ лицомъ,

Окинувъ взоромъ всѣхъ кругомъ,

Вскричалъ: «Ликуй со мной, народъ!

Кричи: да здравствуетъ мой родъ

Изъ вѣка въ вѣкъ! А ты, милордъ,

Чьей вѣрной службой такъ я гордъ,

Прими, заслугами гордясь,

Цѣпь королевскую отъ насъ!

И на турнирахъ, и въ бою

Отнынѣ голову твою

Да осѣняетъ предъ дворомъ

Твой вымпелъ съ герцогскимъ гербомъ!

«А ты, наслѣдникъ мой и сынъ,

Мой щитъ, мой стягъ носи одинъ;

Со мною рядомъ объѣзжай

Мой стольный градъ изъ края въ край;

Садись у трона близь меня,

Дѣлюсь съ тобой державой я!

«А ты, народъ, не презирай

Его за то, что въ нашъ онъ край

Пришелъ не въ златѣ, безъ знаменъ!

Для древнихъ, какъ его, именъ

Въ чему весь этотъ ложный свѣтъ?

Древнѣй его породы нѣтъ!

Въ счастливыхъ Азіи странахъ,

Домъ, гдѣ стоитъ теперь въ горахъ

Дамаскъ великій, родъ его

Возникъ отъ Бога самого,

Возникъ отъ вѣка, прежде чѣмъ

Міръ научился какъ въ яремъ

Впрягать вола. И тамъ, вблизи

Отъ рая, съ Господомъ въ связи,

Окрѣпъ и въ мудрости возросъ

Сей родъ. И вѣрьте, онъ принесъ

Въ нашъ край изъ Азіи съ собой

Не мало мудрости святой!»

«Такъ пожелаемъ же ему

Всѣхъ благъ, какъ сыну моему!»

Тутъ крикъ восторга огласилъ

Весь воздухъ. Быстро соскочилъ

Король съ коня и посреди

Двухъ новобрачныхъ, на пути

Усыпанномъ цвѣтами, сталъ,

И взявъ ихъ за руки, сказалъ:

«О, сколько бъ радостныхъ часовъ

Я могъ провесть въ тиши садовъ;

О, сколько бъ славныхъ дней внѣ бѣдъ

Я увѣнчалъ вѣнцомъ побѣдъ;

О, сколько бъ создалъ мудрыхъ дѣлъ,

О, какъ бы тронъ мой просвѣтлѣлъ,

Какимъ бы счастьемъ я сіялъ,

Какихъ бы скорбей избѣжалъ,

И сколько бъ былъ невозмутимъ

Мой миръ волненіемъ земнымъ,

Когда бъ объ этомъ лишь одномъ

Я помышлялъ, а не о томъ,

Какъ жить на тронѣ безъ тревогъ,

Какъ возсѣдитъ единый Богъ

На херувимахъ! А теперь?

Теперь, средь множества потерь,

Померкла слава дней моихъ

И прахомъ вѣтръ развѣялъ ихъ.

А изъ чего? изъ-за одинъ

Туманный призракъ безъ причинъ!

Теперь остатокъ дней моихъ

Я посвящу для дѣлъ иныхъ,

Не стану взоръ бросать назадъ,

Стремить впередъ не стану взглядъ

Къ брегамъ сомнительнымъ судьбы,

Среди безплодной съ ней борьбы!»

Тутъ знакъ король рукою далъ,

И воздухъ снова засверкалъ

Отъ блеска латъ, щитовъ и пикъ,

И прокатился снова крикъ

Въ аллеѣ липовой; потомъ

Опять замолкло все кругомъ.

Одинъ лишь дроздъ осенній вновь

Въ кустахъ пѣлъ пѣсню про любовь,

Напоминая въ тишинѣ

О миновавшейся веснѣ.

Такъ средь ликующихъ гостей,

Съ подругой юною своей,

На тронъ со славою вступилъ

Властитель новый Михаилъ.

И никогда еще народъ

Не зрѣлъ такихъ къ себѣ щедротъ,

Какія пролилъ въ оный вѣкъ

Великій этотъ человѣкъ.

ДМИТРІЙ МИНЪ.

2-го ноября 1868 г.

«Русскій Вѣстникъ», No 1, 1869

OCR Бычков М. Н.

Человек, рожденный быть королем

Автор: Мин Дмитрий Егорович

Обратная связь

Вопрос администратору