Bibra > Произведения > Все > Манфред

Манфред

Автор: Минаев Дмитрий Дмитриевич

Скачать

СОЧИНЕНІЯ
ЛОРДА БАЙРОНА
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ

ТОМЪ ВТОРОЙ
ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ
О. ГЕРБЕЛЬ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1883

OCR Бычков М. Н.

МАНФРЕДЪ.
ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА.

  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   МАНФРЕДЪ.

   ГОРНЫЙ ОХОТИКЪ.

   АББАТЪ СВ. МОРИЦА.

   МАНУЭЛЬ.

   ГЕРМАНЪ.

   ДѢВА ГОРЪ.

   АРІМАНЪ.

   НЕМЕЗІДА.

   ПАРКИ.

   ДУХИ.

Дѣйствіе происходитъ въ Альпахъ: частью въ замкѣ, частью въ горахъ.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Готическая галлерея. Полночь.

  

                       МАНФРЕДЪ (единъ).

  

             Наполню лампу вновь; но не дождётся

             Она минуты той, когда засну я.

             Мой сонъ — не просто сонъ, не просто грёза,

             Но продолженье мысли безконечной,

             Которая ничѣмъ не отразима.

             Мой духъ не спитъ; глаза я закрываю,

             Чтобъ посмотрѣть, что дѣлается въ сердцѣ…

             И я живу, какъ человѣкъ дышу я —

             Во мнѣ его подобіе и образъ!…

             Страданіе! ты лучшій. нашъ учитель;

             Печаль для насъ — глубокая наука.

             Кто могъ во всё умомъ своимъ проникнуть,

             Тотъ истину встрѣчаетъ воплемъ скорби,

             И знаніе — ему не древо жизни.

             Что въ знаніи? Я былъ мудрецъ, философъ,

             Я разгадалъ всѣ таинства природы,

             Всё необъятное обнялъ мой разумъ —

             И всё напрасно было. Въ «томъ мірѣ

             Я расточалъ добро, я въ людяхъ даже

             Добро нашелъ — но это всё напрасно…

             Встрѣчались мнѣ враги: не побѣдили

             Они меня, но раздавилъ я многихъ —

             Напрасно всё!… Вокругъ добро и злоба,

             Волненья, страсти — всё, что сродно людямъ,

             Съ минуты неизвѣстной мнѣ, ложилось

             На грудь мою, какъ дождь въ пустынѣ мёртвой.

             Боязнь мнѣ незнакома. Нѣтъ проклятья

             Ужаснѣе: не знать движеній страха,

             Ласкъ нѣжности, не чувствовать желаній,

             Или любви къ кому-нибудь хоть въ мірѣ.

             Довольно ждать! Таинственныя силы!

             Вы, призраки незримые вселенной,

             Которыхъ я искалъ во тьмѣ и свѣтѣ!

             Изъ нѣдръ земли, изъ областей эѳирныхъ,

             Изъ омутовъ бездонныхъ океана,

             Съ высокихъ горъ заклятіемъ суровымъ

             Я васъ зову! явитесь предо мною!

(Молчаніе).

             Васъ именемъ первѣйшаго надъ вами

             Зову къ себѣ! васъ заклиная знакомъ,

             Который страшенъ вамъ! кляну той силой,

             Которая безсмертна! выходите!

             А! вы противитесь! Но я заставлю

             Повиноваться васъ! Могучей властью

             И клятвою ничѣмъ неотразимой,

             Которой я не испыталъ надъ вами.

             Той клятвою, родившейся когда-то

             На проклятой, разрушенной кометѣ,

             Блуждающей въ безгранномъ царствѣ ада,

             Проклятіемъ, на мнѣ отяготѣвшимъ,

             И мыслію, во мнѣ живущей — духи?—

             Я васъ зову: явитесь же покорно!

(Въ темномъ углу галлереи появляется звѣзда и останавливается неподвижная фигура).

  

                                 ПЕРВЫЙ ДУХЪ.

  

                       Изъ за облачнаго міра,

                       Гдѣ безсмертною весной

                       Лишь дыханіе эѳира

                       Мнѣ служило пеленой,

                       Гдѣ денница свѣтомъ алымъ

                       Расцвѣтила мой пріютъ,

                       Гдѣ душистымъ опахаломъ

                       Тучки таютъ и плывутъ,

                       Зову смертнаго послушный,

                       Для него, на краткій срокъ,

                       Я оставилъ свой воздушный.

                       Свой серебряный чертогъ, »

                       На лучѣ звѣзды блестящей

                       Я примчался въ этотъ край…

                       Смертный, помощи просящій,

                       Что ты хочешь? отвѣчай!

  

                                 ВТОРОЙ ДУМЪ.

  

                       Коронованный горами,

                       Гдѣ на солнцѣ — снѣгъ румянъ,

                       Бѣлой тучей весь закутанъ,

                       Возвышается Монбланъ.

                       Станъ его лѣса обвили,

                       И, теряясь въ облакахъ,

                       Смертоносные лавины

                       Держитъ онъ въ своихъ рукахъ.

                       Но когда, порой, надъ міромъ

                       Онъ подниметъ снѣжный шаръ:

                       Я скажу — замрётъ на взмахѣ

                       Заколдованный ударъ;

                       Прикажу — и мнѣ покорна

                       Эта масса синихъ льдинъ;

                       Я велю — летятъ обвалы

                       Съ ледяныхъ своихъ вершинъ.

                       Я зовуся горнымъ духомъ,

                       Захочу — и ихъ хребты

                       Срыть могу до основанья…

                       Такъ чего же хочешь ты

  

                                 ТРЕТІЙ ДУХЪ.

                       Въ бездонной, прозрачной пучинѣ,

                       Гдѣ спитъ голубая волна,

                       Гдѣ ползаютъ гады морскіе,

                       Гдѣ вѣчно царитъ тишина,

                       Гдѣ жемчугъ вплетаютъ русалки

                       Въ зелёныя пряди кудрей,

                       Стоитъ мой коралловый замокъ.

                       Я духъ и властитель морей.

                       Твой вызовъ послушное эхо

                       Домчало въ мою глубину —

                       Зачѣмъ же тревожишь меня ты

                       И сонную будишь волну?

  

                                 ЧЕТВЕРТЫЙ ДУХЪ.

  

                       Тамъ, гдѣ подземные раскаты

                       Земныя нѣдра шевелить,

                       Гдѣ мечетъ бѣшеная лава

                       Свой огнедышащій каскадъ,

                       Гдѣ корни Андъ вросли глубоко

                       И крѣпли многіе вѣка,

                       А ихъ зубчатыя вершины

                       Взбѣжали гордо въ облака —

                       Тамъ я услышалъ заклинанье,

                       Къ твоимъ призывамъ не былъ глухъ.

                       Что нужно дѣлать — прикажи мнѣ:

                       Исполнитъ всё подземный духъ,

  

                                 ПЯТЫЙ ДУХЪ.

  

             Повелитель вѣтровъ, грозъ и бурь великанъ

                       Заставлялъ я ревѣть океаны.

             Я летѣлъ, а за мною бѣжалъ ураганъ

                       И мой слѣдъ заметали бураны.

             На крылѣ непогоды я мчался сюда

                       По призыву таинственной власти;

             Мнѣ на встрѣчу наймись морскія суда:

                       Мачты новыя,- свѣжія спасти…

             Но, клянуся, что въ ночь, до восхода зари,

                       Утоплю корабли-я-въ пучинѣ…

             Смертный! звалъ ты меня: говори жь, говори,

                       Чѣмъ служить могу смертному нынѣ?

  

                                 ШЕСТОЙ ДУХЪ.

  

             Тѣнь мрака, тѣнь ночи ты вызвалъ на свѣтъ:

             Зачѣмъ же тревожилъ меня — дай отвѣтъ?

  

                                 СЕДЬМОЙ ДУХЪ.

  

             Въ дни первобытнаго и дѣвственнаго міра

             Твою планету я зажегъ среди эѳира.

             Иной звѣзды съ такимъ прозрачно-чистымъ свѣтомъ

             Ещё не видѣли на тёмномъ небѣ этомъ.

             Сверкая и блестя, какъ лучшій перлъ вселенной,

             Она текла въ выси стезёю неизмѣнной;

             Но пробилъ казни часъ — сіянье отлетѣло,

             И вдругъ проклятіе на ной отяготѣло,

             И понеслась она, съ своей зловѣщей славой,

             Безъ сферы, безъ путей, кометою кровавой,

             Чудовищемъ небесъ, позоромъ всей природы,

             Своимъ теченіемъ вездѣ страша народы…

             И ты, родившійся при свѣтѣ той кометы,

             Червякъ ничтожества сказать что можешь мнѣ ты?

             Тебѣ покоренъ я, я повинуюсь — знаю —

             Но, повинулся, тебя я презираю…

             Такъ здѣсь среди духовъ склонившихся отъ страха,

             Что просишь у меня ты, сынъ земли и праха?

  

                                 ХОРЪ ДУХОВЪ.

  

                       Звѣзды, воздухъ, горы, вѣтры,

                                 Духи неба и земли,

                       Смертный, всё тебѣ покорно!

                                 Ждёшь чего ты? повели.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Хочу забвенія.

  

                                 ПЕРВЫЙ ДУХЪ.

  

                                 Чего? О чёмъ же?

  

             МАНФРЕДЪ (указывая на свою грудь).

  

             Того, что здѣсь и что назвать нѣтъ звука.

             Узнаешь самъ, въ моё взглянувши сердце.

  

                                 ДУХЪ.

  

             Мы можемъ дать лишь то, что въ нашихъ силахъ.

             Проси у насъ владычества надъ міромъ,

             Толпу рабомъ, сокровищъ драгоцѣннымъ

             И надъ природой власти безграничной

             Проси у насъ — всё это въ нашей волѣ

             И всё — твоё…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Забвенія мнѣ дайте,

             Самозабвенія! О не-уже-ли

             Его-то и не могутъ дать мнѣ духи?

  

                                 ДУХЪ.

  

             Его? О, нѣтъ! оно не въ нашей власти.

             Но пожелай — и умереть ты можешь.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Но смерть сама забвеніе мнѣ дастъ ли?

  

                                 ДУХЪ.

  

             Безсмертному забвенье незнакомо.

             Прошедшее слилось для насъ съ грядущимъ;

             Намъ нѣтъ часовъ — у насъ есть только вѣчность,

             Вотъ нашъ отвѣтъ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Не смѣйтесь! вы рабы лишь,

             Повелѣвать которыми могу я.

             Не вамъ шутить надъ непреклонной силой:

             Во мнѣ живъ духъ и искра Прометея,

             Горящая тѣмъ высшимъ, чистымъ свѣтомъ,

             4tф вамъ самимъ даётъ существованье.

             Я равенъ вамъ, хоть плоть моя изъ праха.

             Отвѣтьте же, иль горе непокорнымъ!

  

                                 ДУХЪ.

  

             Всё нами сказано. Ищи отвѣта

             Въ своихъ словахъ.

  

                                 МАНФЕДЪ.

  

                                 Въ словахъ своихъ? зачѣмъ же?

  

                                 ДУХЪ.

  

             Ты говоришь, что равенъ намъ, а всѣ мы

             Такъ созданы, что незнакомы съ чувствомъ,

             Которое зовётся въ мірѣ — смертью.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Зачѣмъ же звалъ я васъ, когда помочь мнѣ

             Вы не умѣете, илъ не хотите?

  

                                 ДУХЪ.

  

             Проси у насъ возможнаго. Подумай,

             Иль отпусти скорѣе. Власть и силу,

             Покорность странъ дадимъ мы, если хочешь,

             Иль продолженье дней твоихъ…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                                     Проклятье!

             О, будьте прокляты! Что въ вашихъ дняхъ мнѣ?

             И безъ того они ужасно длинны.

             Идите жъ прочь!

  

                                 ДУХЪ.

  

                                 Не торопись! быть-можетъ,

             Тебѣ полезны будутъ наши силы —

             И новое откроется желанье

             Въ твоей душѣ… Подумай же немного.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Желаній нѣтъ. Но, погодите — прежде,

             Чѣмъ пропадёте вы, хоть на минуту

             Вы въ образахъ явитесь предо мною.,

             Звукъ вашихъ голосовъ ловлю я жадно,

             Какъ музыку, чарующую въ морѣ,

             По вмѣсто васъ въ пространствѣ вижу ясно

             Одну звѣзду — и только. Покажитесь —

             Передо мной вы въ настоящемъ лицѣ.

  

                                 ДУХЪ.

  

             Жильцы стихій, мы формы не имѣемъ,

             Но пожелай и выбери лишь форму —

             И предъ тобой мы явимся въ томъ видѣ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Гдѣ жъ выбирать? я формъ не видѣлъ въ мірѣ

             Достойныхъ отвращенья иль восторга;

             Такъ пусть теперь первѣйшій духъ межь вами

             Здѣсь явится въ какой угодно формѣ.

  

                                 СЕДЬМОЙ ДУХЪ.

                       (принимая видъ прелестной женщины.)

  

             Я здѣсь. Смотри!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 О, Боже мой! Когда бы

             Прелестный призракъ не былъ лишь обманомъ,

             Насмѣшкою фантазіи капризной,.

             Я былъ бы счастливъ снова…О! позволь мнѣ

             Тебя обнять… съ тобою вновь…

(Призракъ исчезаетъ.)

                                                     На части

             Мнѣ разорвало сердце…

(Манфредъ падаетъ безъ чувствъ.)

  

                                 ГОЛОСЪ.

  

                       Когда луна въ волнахъ трепещетъ,

                       Червякъ на листьяхъ засвѣтилъ,

                       И огонёкъ болотный блещетъ,

                       И тѣни бродятъ вкругъ моталъ,

                       Когда звѣзда съ небесъ спадаетъ

                       И эхо чутко повторяетъ

                       Совиный крикъ, совиный свистъ.

                       Когда въ вѣтвяхъ не дрогнетъ листъ.

                       Тогда владѣетъ духъ безсонный

                       Твоей душою непреклонной.

  

                       Пусть не отводитъ сонъ съ лица,

                       Но онъ души твоей не тронетъ:

                       Есть мысли — ихъ никто не сгонятъ,

                       Есть тѣни — нѣтъ для нихъ конца.

                       Хранимъ таинственной судьбою,

                       Наединѣ съ самимъ собою

                       Ты не пробудешь двухъ часовъ,

                       И, словно ризой облаковъ,

                       Ты обовьёшься властью новой,

                       Всегда ревнивой и суровой.

  

                       Хоть не найдётъ меня твой взоръ,

                       Но ты почувствуешь, что всюду

                       Тебѣ во слѣдъ ходить я буду,

                       Вездѣ безсмѣнно съ-этихъ-поръ.

                       Когда жь меня тревожнымъ взглядомъ

                       Ты не найдёшь съ собою рядомъ —

                       Не довѣряйся силѣ глазъ —

                       Вблизи скажусь тебѣ тотчасъ

                       И тайный страхъ твой, обнаружась,

                       Переродятся въ явный ужасъ.

  

                       Тебя проклятью обрекли

                       Въ волшебныхъ пѣсняхъ духи міра;

                       Тебя властителя эѳира

                       Вкругъ, какъ змѣями, оплели,

                       И вѣтра яростные звуки

                       Къ тебѣ однѣ приносятъ муки;

                       Ты до утра въ глухую ночь

                       Тоски не можешь превозмочь,

                       Тебѣ денница надоѣла

                       И солнца лучъ не грѣетъ тѣла.

  

                       Изъ слёзъ твоихъ я выжму ядъ,

                       Изъ этой груди непокорной

                       Я вырву сердце съ кровью чёрной,

                       Я выпью твой змѣиный взглядъ

                       Съ неумолимой злобой яда,

                       Сорву съ лица улыбку гадя,

                       Твоею кровью обагрю,

                       И ядъ убійственный сварю:

                       Изъ всѣхъ отравъ и ядовъ свѣта

                       Ужаснѣй всѣхъ отрава эта.

  

                       Кляну тебя твоимъ же зломъ,

                       Твоей неправдою безмѣрной,

                       Твоей улыбкой лицемѣрной,

                       Лукавымъ, каинскимъ умомъ,

                       Твоею властію огромной

                       И добродѣтелью заёмной,

                       Твоей двуличною слезой

                       Надъ человѣческой судьбой —

                       Кляну тебя твоимъ же ядомъ:

                       Вѣкъ самъ себѣ ты будешь адомъ.

  

                       Отравой гнусной окроплёнъ,

                       Тебѣ мученье сердце сгложетъ,

                       И смерть сойдти къ тебѣ не можетъ,

                       И не слетитъ покойный сонъ;

                       И проклятыя жизни силы

                       Напрасно будутъ ждать могилы…

                       Терзая, муча и губя,

                       Кладу проклятье на тебя.

                       Конецъ! Свершилось заклинанье:

                       Живи жъ для скорби и страданья!

  

СЦЕНА II.

Гора Юнгъ-Фрау. Утро.

                       МАНФРЕДЪ (одинъ на скалѣ).

  

             Я вызывалъ духовъ — они исчезли;

             Наука волшебства мнѣ измѣнила

             И, вмѣсто благъ, дала одни терзанья —

             И больше къ ней я прибѣгать не стану.

             Что можетъ дать она? Ей непокорно

             Прошедшее, а будущее скрыто

             Подъ чёрной тьмой: тутъ знаніе безсильно…

             О, мать-земля! ты, утро золотое,

             Вершины горъ, зачѣмъ вы такъ прекрасны?

             Зачѣмъ теперь любить васъ не могу я?

             Ты, солнце лучезарное вселенной,

             Равно для всѣхъ готовое на ласки,

             Ты сердца моего ужъ не согрѣешь!

             Вы, скалы дикія! съ вершины вашей

             Передо мною пропасти открыты,

             Бѣгутъ ключи въ зіяющія бездны

             И съ высоты, гдѣ голова кружится

             При видѣ необъятнаго пространства,

             Гигантскій лѣсъ мелькаетъ, какъ кустарникъ…

             Одинъ прыжокъ отсюда, шагъ — не больше —

             Одно движенье вѣтра — и довольно,

             Чтобъ эти скалы стали мнѣ гробницей,

             И я бъ уснулъ… Зачѣмъ же я такъ медлю?

             Я смерть зову — но къ ней нейду на встрѣчу,

             Хочу прыгнуть — но недвижимъ стою я,

             Прикованный къ скалѣ какой-то властью —

             И эта власть меня связала съ жизнью.

             А что мнѣ жизнь? Слѣпая немощь духа,

             Сознаніе своихъ неправыхъ дѣйствій,

             Безсилье зла, безсильнаго на дѣло,

             Холодный гробъ, въ который трупъ мой брошенъ.

(Надъ его головой пролетаетъ орелъ.)

             Пернатый царь заоблачнаго царства!

             Ты, чье крыло такъ часто видитъ небо,

             Не даромъ пролетѣлъ ты надо мною:

             Мой прахъ твоей добычей скоро будетъ,

             И обращусь я въ ужинъ твой кровавый!

             Но ты опять взвился и потерялся

             Тамъ, въ синевѣ небеснаго пространства,

             Откуда всё твоимъ открыто взорамъ…

             А вкругъ такъ хорошо! Все въ этомъ мірѣ

             Течётъ спокойно, ровно, безконечно;

             А мы — его царя и лже-владыки,

             Часть божества въ смѣшенья съ частью праха —

             Равно безсильные подняться кверху

             Иль внизъ упасть — мы двойственной натурой

             Гармонію природы оскорбляемъ.

             Въ насъ гордость съ униженьемъ ходитъ рядомъ,

             И подлѣ благороднаго порыва

             Въ насъ шевелятся низкія желанья,

             И, наконецъ, похищенные смертью,

             Становимся мы тѣмъ, о чёмъ не смѣемъ

             Признаться и украдкою другъ другу.

(Вдали слышенъ звукъ рожка.)

             Чу! звукъ рожка! Не миѳъ — патріархальность

             Средь этихъ горъ: здѣсь звукъ простой свирѣли

             Несётся звонко въ воздухѣ свободномъ,

             Сливаясь съ колокольчиками стада.

             Мнѣ прямо въ сердце рвутся эти звуки…

             О, какъ бы я хотѣлъ летать въ пространствѣ

             Живой гармоніей, иль пѣсней нѣжной!

             Хотѣлъ бы я родиться только звукомъ

             И звукомъ же по воздуху растаять!

  

             ГОРНЫЙ ОХОТНИКЪ (поднимаясь на скалу.)

  

             Сюда прыгнула лань. Подъ самымъ носомъ

             Она передо мною промелькнула

             И, быстроногая, надула славно —

             И вотъ за трудъ опасный и тяжелый

             Останусь я, пожалуй, безъ добычи.

             Но это что? Я вижу человѣка,

             Достигшаго такихъ вершинъ, которыхъ

             Не достигалъ и лучшій нашъ охотникъ.

             Но онъ не изъ простыхъ: одѣтъ богато,

             Въ лицѣ — безстрашіе, во взорѣ — гордость

             Привыкшаго къ свободѣ гражданина.

             Я ближе подойду къ нему.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Быть вѣчно

             Покрытымъ сѣдиною отъ печали,

             Расколотымъ, подобно этимъ соснамъ,

             Которыя, доломанныя бурей,

             Среди ущелій трупами упали!

             И быть такимъ, не бывъ такимъ когда-то!

             Глубокія морщины на челѣ мнѣ

             Не годы провела — минуты скорби,

             Часы страданій лютыхъ и ужасныхъ.

             Вы, скалы снѣжныя, лавины ледяныя,

             Которымъ нуженъ только шелестъ вѣтра,

             Чтобы низринуть каменныя груды,

             Сорвитесь же и прахъ мой раздавите!

             Вокругъ меня вездѣ ревутъ обвалы

             Грозой долинъ и рощъ, одѣтыхъ въ зелень,

             Пастушескихъ жилищъ, убогихъ хижинъ —

             И давятъ тѣхъ, которымъ жить хотѣлось,

             Но лишь меня, не трогая, минуютъ,

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Туманы поднимаются всё выше.

             Ему я дамъ совѣтъ — съ горы спуститься,

             А иначе сломать онъ можетъ шею.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Вкругъ ледниковъ, клубясь, плывутъ туманы;

             Ихъ сѣрный дымъ взлетаетъ надо мною

             Сѣдою пѣной бѣшенаго моря,

             Когда отъ рева волнъ весь- берегъ стонетъ,

             Какъ-будто бы отъ вздоховъ человѣка…

             Шатаюсь я: такъ голова кружится.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Теперь необходимо осторожно

             Къ нему подкрасться сзади, а не то онъ

             Малѣйшимъ шумомъ можетъ быть испуганъ…

             Его шаги не ровны такъ…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Я знаю,

             Бывали дни — и разсыпались горы;

             До облаковъ всходившія вершины

             Летѣли въ пряхъ, окрестность потрясая

             И изрыгая вкругъ себя обломки.

             Потоки рѣкъ серебряною пылью

             Мгновенно разсыпались и мгновенно

             Себѣ русло другое пробивали.

             Такъ пала Розенбергъ-гора когда-то…

             Зачѣмъ же тамъ не могъ я быть въ то время,

             Чтобы погибнуть въ общемъ разрушеньи?

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Пріятель, берегись! твой путь опасенъ;

             Здѣсь что ни шагъ — опасность предъ тобою.

             Прошу тебя: надъ пропастью не стой ты.

  

                       МАНФРЕДЪ (не слушая его).

  

             Тамъ для себя я тихій гробъ нашелъ бы

             И для костей пріютъ нашелъ бы вѣчный.

             А вотъ теперь, когда я брошусь въ бездну,

             По скаламъ разлетятся эти кости

             Игрушкою вѣтровъ и непогоды…

             Прощайте жь, небеса! О, не смотрите

             Вы на меня теперь съ такимъ укоромъ!

             А ты, земля, прими мои останки!

(Хочетъ броситься со скалы, но охотникъ схватываетъ и удерживаетъ его однимъ движеніемъ.)

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Безумецъ! стой! Хоть жизнь тебѣ постыла,

             Но этихъ чистыхъ скалъ не обагряй ты

             Своей преступной кровью. Нѣтъ, за мною

             Теперь ступай: тебя я не оставлю.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Я чувствую, что кровь во мнѣ застыла…

             Оставь меня, оставь… я слабъ… не вижу

             Здѣсь ничего… вкругъ горы точно пляшутъ…

             Но кто ты самъ?

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

                                 Узнаешь это послѣ.

             Иди за мной!— Вкругъ облака темнѣютъ…

             Вотъ такъ, склонись ко мнѣ; теперь не бойся…

             Сюда, сюда — на палку опирайся…

             Вотъ дерево — рукой схватись за вѣтки…

             Дай руку мнѣ — держись за поясъ крѣпче —

             Потише — не спѣши: намъ недалёко

             Съ тобой идти; опасность миновалась —

             Мы вышли на знакомую тропинку.

             Ступай! вотъ такъ! *вотъ такъ! идёшь ты бодро,

             Какъ опытный охотникъ. Ну, вперёдъ же!

(Спускаются со скалы. Ночь.)

  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Хижина въ Бернскихъ Альпахъ.

МАНФРЕДЪ и ГОРНЫЙ ОХОТНИКЪ.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Нѣтъ, нѣтъ, не торопись!— начать дорогу

             Тебѣ нельзя: ты слабъ ещё, безсиленъ.

             Покуда отдохни, а тамъ готовъ я

             И проводить тебя; скажи лишь только

             Куда?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Напрасный трудъ! Мнѣ путь извѣстенъ,

             И проводникъ не нуженъ будетъ вовсе.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             По виду твоему и по одеждѣ

             Въ тебѣ призналъ я одного изъ знатныхъ

             Владѣтелей тѣхъ неприступныхъ замковъ,

             Которыхъ много здѣсь. Такъ гдѣ жъ твой замокъ?

             Я человѣкъ простой — и очень рѣдко

             Случалось мнѣ бывать въ парадныхъ залахъ;

             Но всѣ тропинки къ нашимъ замкамъ съ дѣтства

             Я изучилъ. Лишь укажи мнѣ мѣсто —

             Я проведу тебя.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Не безпокойся.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Прости мнѣ любопытство и вопросы,

             И будь повеселѣе хоть немного.

             Вотъ выпей моего домашняго вина ты,

             Которое не разъ меня спасало

             Средь ледниковъ, гдѣ я дрожалъ отъ стужи.

             Вино моё тебя согрѣетъ тоже.

             Ну, чокнемся!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Прочь отъ меня! Не нужно!

             Я вижу кровь, кровь по краямъ стакана…

             Ужели эта кровь струиться будетъ вѣчно?

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Что говорить? Ты потерялъ разсудокъ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Та кровь — есть кровь моя, источникъ чистый,

             Бѣжавшій въ жилахъ нашихъ древнихъ предковъ

             И въ насъ самихъ въ дни юности кипучей.

             Когда мы были молоды и чисты,

             И сердце въ насъ однимъ желаньемъ билось,

             Когда любили сильно мы другъ друга —

             Источникъ пролитъ былъ и капли крови,

             Поднявшись вверхъ, забрызгали собою

             Всѣ облака — и облака закрыли

             Мнѣ путь на небеса и въ ту обитель,

             Гдѣ нѣтъ тебя, гдѣ я не буду вѣчно.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Ты странный человѣкъ! Твоё страданье,

             Быть-можетъ, тяжело, невыносимо,

             Но для тебя осталось утѣшенье

             Въ несчаетіи: терпѣнье и молитва.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Терпѣніе, терпѣніе! Вотъ слово,

             Которое придумали для вьючныхъ,

             Тупыхъ скотовъ, но не для хищныхъ тварей!

             Толкуй о томъ другимъ, себѣ подобнымъ:

             Я не похожъ ни въ чёмъ на васъ…

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

                                                     Ей-богу,

             Не помѣнялся бъ мѣстомъ я съ тобою

             За славу самого Вильгельма Телля;

             Но долженъ ты безъ ропота страдать:

             Въ страданьи гнѣвъ безсиленъ и напрасенъ!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Но развѣ я не выношу всѣ скорби?

             Вѣдь я живу — и этого довольно.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Такая жизнь ужаснѣй всѣхъ терзаній!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Скажу тебѣ, мой другъ, живу я

             Ужь много долгихъ лѣтъ, но эти годы

             Не значатъ ничего въ сравненьи съ тѣми,

             Которые ещё прожить мнѣ нужно.

             Я буду жить вѣка, всю вѣчность буду

             Томиться на землѣ желаньемъ смерти —

             И всё же смерть сойти ко мнѣ не смѣетъ.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Но по лицу твой ранній возрастъ видѣнъ:

             Ты среднихъ лѣтъ, а я гораздо старше…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Ты думаешь, что наша жизнь зависитъ

             Отъ времени? Нѣтъ, мы отъ дѣлъ старѣемъ.

             Мои дѣла моимъ существованьемъ

             Владѣли постоянно; дни и ночи

             Отъ нихъ до безконечности тянулись

             И стали такъ похожи межь собою,

             Какъ мелкіе песчинки средь пустыни.

             Жизнь для меня — пустынный, дикій берегъ

             Гдѣ стонутъ волны, пылью разсыпаясь,

             И изъ себя выбрасываютъ только

             Обломки скалъ и бѣлые скелеты.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Рехнулся онъ: его я не оставлю.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             О, еслибъ я съ ума сошелъ! тогда бы

             Мои видѣнья были только бредомъ.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Что жь видишь ты, иль думаешь что видишь?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Я вижу самого себя и рядомъ

             Тебя съ собою вижу я, охотникъ

             И вижу твой гостепріимный домъ я,

             Твой кроткій духъ, терпѣнье, силу вѣры,

             Твоё здоровье, сонъ покойный ночью,

             Опасные труды, оружіе охоты,

             Не видѣвшее крови преступленіи,

             А въ будущемъ — незлобивую старость

             Съ душистыми цвѣтами на могилѣ,

             Которую оплачутъ горько внуки —

             Все это вижу я; въ себѣ жь самомъ я

             Не вижу ничего. Во мнѣ убиты

             Давно надежды, мысли и желанья.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             А ты бъ хотѣлъ со мною помѣняться

             Своею участью?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 О нѣтъ! не думай!

             Я на обманъ подобный неспособенъ

             И ни съ однимъ изъ смертныхъ не хотѣлъ бы

             Мѣняться долею. Существованье,

             Которое нести лишь мнѣ по силамъ,

             Другихъ убило бы и въ самой грёзѣ,

             И мукъ моихъ въ минутномъ сновидѣньи

             Не вынесъ бы никто.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

                                 Но ты скажи мнѣ:

             Съ участіемъ такимъ къ судьбѣ несчастныхъ,

             Уже-ли могъ тяжелымъ преступленьемъ

             Ты запятнать себя? Нѣтъ, я не вѣрю!

             Съ такой душой едва-ли ты способенъ

             Убить врага изъ ненавистной мести.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             О, нѣтъ! мои проклятія ложились

             На тѣхъ людей, которыхъ лишь любилъ я,

             Которые меня любили тоже.

             Враговъ я не щадилъ лишь только въ битвѣ:

             Для нихъ я въ жизни вовсе не былъ страшенъ;

             Но былъ, какъ ядъ, ужасенъ и смертеленъ

             Мой поцѣлуй для тѣхъ, кого любилъ я.

  

                                 ОХОТНИКЪ.

  

             Пусть Богъ спасётъ тебя и успокоитъ,

             Раскаяньемъ смиривъ и умъ и сердце,

             Я жь за тебя молиться буду небу.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Оставь; не нужны мнѣ твои молитвы,

             Участіе жь твоё не отвергаю.

             Прощай. Вотъ золото — не откажи же

             Мнѣ въ благодарности; но въ слѣдъ за мною

             Не слѣдуй ты — дорога мнѣ знакома…

             Прошу опять — за мною не ходи ты.

(Уходить )

  

СЦЕНА II.

Низменная долина въ Альпахъ. Водопадъ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             До полдня далеко ещё, а солнце

             Зажгло огнями брызги водопада

             И разноцвѣтной радугою блещетъ.

             А со скалы серебрянымъ каскадомъ

             Бѣжитъ потокъ, сверкая млечной цѣной,

             Какъ бѣлый конь съ своей косматой гривой,

             Волшебный конь, несущій призракъ смерти.

             И я одинъ въ прекрасномъ мѣстѣ этомъ

             Любуюся картиной водопада.

             Но дѣву горъ я вызову — и съ нею

             Ещё полнѣе будетъ наслажденье.

             Зову ее…

(Зачерпываетъ на ладонь нѣсколько капель воды и бросаетъ ихъ въ воздухъ, произнося заклинанія. Дѣва горъ является въ радугѣ водопада.)

                       Духъ чистый и прелестный!

             Твой ясный взоръ и кудри золотыя,

             И этотъ станъ, божественныя формы,

             Напомнившія мнѣ земныхъ красавицъ —

             Ихъ красоты изящный первообразъ —

             И щёкъ твоихъ румянецъ вѣчно яркій,

             Какъ цвѣтъ щеки невиннаго ребёнка

             У матери заснувшаго съ улыбкой.

             Какъ отблескъ розовый, которымъ солнце

             Румянитъ снѣгъ на ледникахъ прозрачныхъ

             Въ часъ вечера, когда земля стыдливо

             Цѣлуется зарёю съ небесами

             Все, всё въ тебѣ одной соединилось

             Въ какія-то божественныя чары,

             И радуга, сверкающая въ краскахъ

             Теряется, блѣднѣя предъ тобою!

             Прелестный духъ, котораго безсмертье

             Я на челѣ божественномъ читаю!

             Прости меня за-то, что я, сынъ праха,

             Дерзающій бесѣдовать съ духами,

             Тебя рѣшился вызвать силой власти,

             Которая не всѣмъ даётся въ мірѣ.

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

             Кто ты — я знаю, смертный; знаю также,

             Гдѣ почерпнулъ ты силу власти тайной.

             Я знаю, мысль тебя терзаетъ вѣчно;

             Добро и зло твои волнуютъ страсти

             Съ одною силою; всегда страдая,

             И въ жизнь другихъ ты вносишь лишь страданья.

             Ты звалъ меня; скажи — чего же хочешь?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Взглянуть на красоту твою — и только.

             Жилецъ земли, на ней я обезумѣлъ

             И сталъ искать внутри ея отвѣта,

             Проникъ въ пріютъ духовъ ея подземныхъ:

             Но мнѣ они помочь не въ состояньи:

             Чего просилъ — мнѣ дать они не въ силахъ.

             Теперь отъ лихъ не жду ужь ничего я.

  

                                 ДѢВА ГОРѢ.

  

             Но развѣ есть такая просьба, смертный.

             Которой духи могутъ не пополнить?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Да, есть одна… Но для чего же буду

             Я говорить? вѣдь это безполезно.

  

                                 ДѢВА ГОРЪ,

  

             Для насъ неисполнимыхъ нѣтъ желаній.

             Скажи мнѣ всё

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Хоть это будетъ трудно.

             Но я скажу: мнѣ скорбь моя дастъ силы.

             Отъ раннихъ лѣтъ съ людьми я не сходился;

             Ихъ взглядъ мнѣ былъ чужой; ихъ честолюбье

             Житейское меня не волновало;

             Цѣль жизни ихъ мнѣ не служила цѣлью.

             Мои страданья, радости, желанья

             Съ людскими расходились постоянно

             Хотя ловилъ я образъ человѣки,

             Но между мной и братьями земными

             Симпатій не было, и въ цѣломъ мірѣ

             Я близкаго не находилъ созданья…

             Была одна… о ней скажу я послѣ…

             Такъ, бѣгая людей вездѣ, въ пустыни

             Я уходилъ, взбирался на вершины

             Высокихъ скалъ, увѣнчанныхъ снѣгами,

             И упивался воздухомъ нагорнымъ,

             Гдѣ птица вить гнѣзда себѣ не смѣетъ,

             Гдѣ никогда но голому граниту

             Не бились крылья слабыхъ насѣкомыхъ;

             Л иногда кидался я въ пучину

             Кипучихъ волнъ сердитаго потока

             И прихотямъ волны я отдавался;

             То по ночамъ любилъ смотрѣть я въ небо,

             Теченье звѣздъ далёкихъ наблюдая,

             Или слѣдя за блескомъ яркихъ молній;

             То я любилъ, подъ плачъ вѣтровъ осеннихъ,

             Смотрѣть, какъ листья желтые летаютъ.

             Такъ жизнь моя и юность проходили;

             Когда жь, порой, мнѣ люди попадались —

             Я собственнымъ ничтожествомъ томился

             И самъ себя я чувствовалъ тѣмъ прахомъ,

             Въ который обратятся эти люди.

             Тогда сходилъ я въ тёмныя пещеры,

             Въ жилище смерти — и ея начало

             Я разгадать старался на могилахъ.

             Гдѣ черепа съ скелетами нѣмыми

             Загробныя мнѣ раскрывали тайны.

             Я много лѣтъ наукѣ предавался,

             Таинственной, магической наукѣ,

             Теперь забытой всѣми. Рядъ тяжелыхъ

             И страшныхъ испытаній и лишеній,

             Упорный трудъ среди ночей безсонныхъ

             Мнѣ дали власть приказывать стихіямъ,

             Повелѣвать незримыми духами

             И проникать въ невѣдомую вѣчность,

             Подобно древнимъ магамъ знаменитымъ,

             Иль мудрецу, умѣвшему въ Гадарѣ

             Вдругъ вызвать, какъ тебя я вызвалъ ныньче,

             Изъ волнъ морскихъ незримаго Эроса…

             Такъ съ знаніемъ росла и жажда знанья!

             Мой гордый умъ блисталъ такою силой,

             Такою властью, что…

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

                                 Что? продолжай же!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Мнѣ тяжело тревожить раны сердца,

             А потому я длилъ разсказъ нарочно

             И съ умысломъ себя превозносилъ я…

             Но, продолжаю дальше. Въ цѣломъ свѣтѣ

             Я близкихъ не имѣлъ, не зналъ любимыхъ

             Отца и мать, любовницу, иль друга,

             Съ которыми я былъ бы чувствомъ связанъ,

             И если бы такихъ я даже встрѣтилъ,

             Я въ нихъ бы не повѣрялъ. Только въ жизни,

             Была одна… она…

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

                                 Будь безпощаденъ

             Къ себѣ и продолжай

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Она похожа

             Была со мной во многомъ: тотъ же голосъ,

             Черты лица, глаза, и тѣ же кудри,

             Но только все сверкало красотою

             Особенной, которой нѣтъ сравненьи;

             Какъ и во мнѣ, въ ней мысли были тѣ же —

             Далёкія отъ міра; съ той же жаждой

             Она наукѣ тайной предавалась

             И умъ ея пытливый, столь же сильный,

             Могъ властвовать надъ цѣлою вселенной.

             Но были въ ней та мягкость, состраданье.

             Которыхъ не имѣлъ я; были слёзы,

             Мнѣ незнакомыя; та нѣжность сердца,

             Лишь для нея которую сберёгъ я,

             А въ ней для всѣхъ она была открыта.

             Ея ошибки были и моими,

             Но добродѣтели принадлежали

             Одной лишь ей. Любя её безумно.

             Я погубилъ её

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

                                 Своей рукою?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Нѣтъ, не рукой, но сердцемъ ядовитымъ

             Разбилъ и это любящее сердце

             И изсушилъ. Я пролилъ кровь чужую,

             Но не ея… А всё же пролилася

             И эта кровь… Не въ силахъ былъ спасти я,

             Хоть видѣлъ всё.

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

                                 И вотъ, для тѣхъ ничтожныхъ

             Тобою презираемыхъ созданій,

             Ты, просвѣтлённый мудростью науки

             И, чрезъ науку, равный съ нами, хочешь

             Для слабаго созданія земного,

             Пренебрегая знаніемъ высокимъ,

             Въ ничтожество земное обратиться!

             Ты думалъ ли о томъ?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           О, дочь эфира!

             Я говорю тебѣ, что съ той минуты…

             Но что слова?— одни пустые звуки!

             Но еслибъ ты была всегда со мною.

             Во снѣ и на яву, то ты узнала бъ,

             Что злыя фуріи моё уединенье

             Уже давно, давно не покидаютъ.

             Я скрежещу зубами тёмной ночью

             И утра дожидаюсь; день настанетъ —

             И день я проклинаю вплоть до ночи.

             Я умолялъ, чтобы угасъ мой разумъ —

             Мнѣ отказали въ просьбѣ этой; съ воплемъ

             Бросался я не разъ на встрѣчу смерти,

             Въ борьбѣ стихій искалъ себѣ могилы;

             Но разступались волны океана

             Передо мной покорными рабами

             И гибель отъ меня бѣжала всюду.

             Мой злобный духъ безжалостной рукою

             На волоскѣ держалъ меня, но волосъ

             Нигдѣ и никогда не разрывался;

             Искалъ обмана я въ воображеньи,

             Въ мечтахъ своихъ, въ фантазія капризной,

             Но тѣ мечты тревожныя, какъ волны

             На берегу морскомъ въ часы прилива,

             Меня кидали въ бездну тёмной мысли.

             Бросался я и въ міръ, на встрѣчу къ людямъ,

             Межь нихъ искалъ хоть краткаго забвенья —

             И не нашелъ. Всё знанье, всё искусство,

             Добытыя тяжелыми трудами —

             Всё это вздоръ… Попрежнему живу я

             Съ отчаяньемъ — и нѣтъ ему исхода.

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

             Я, можетъ-быть, помочь тебѣ могла бы?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Но для того должна ты вызвать мёртвыхъ,

             Иль къ нимъ теперь меня свести въ могилу.

             Что жь! я готовъ на новое страданье,

             Когда бъ оно послѣднимъ только было.

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

             Не властна въ этомъ я; но если хочешь,

             Чтобы сбылись теперь твои желанья —

             Дай клятву мнѣ во всёмъ повиноваться.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Повиноваться? мнѣ? духамъ подвластнымъ?

             Рабамъ, обязаннымъ служить мнѣ всюду?

             Нѣтъ, никогда предъ ними не склонюсь я!

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

             Ты такъ рѣшилъ? Но погоди немного,

             Одумайся.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Я всё сказалъ.

  

                                 ДѢВА ГОРЪ.

  

                                           Мнѣ можно

             Тебя теперь оставить?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Можешь.

(Дѣва горъ исчезаетъ.)

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                                     Всѣ мы —

             Игрушка времени и страха. Годы

             Проходятъ передъ нами незамѣтно,

             Но каждый годъ хоть что-нибудь уноситъ

             Отъ насъ, и мы живёмъ, скучая жизнью

             И смерти опасаясь. Жизни иго

             Насъ тяготитъ то радостью больною,

             То скорбью безконечной, то проклятьемъ

             Въ прошедшемъ и грядущемъ; не имѣемъ

             Мы настоящаго, и нѣтъ минуты,

             Въ которую мы смерти не желали бъ,

             Но предъ которой всё-таки трепещемъ,

             Боясь ея холодной, мёртвой ласки,

             Хоть одного мгновенія довольно

             Чтобъ кончить съ жизнью разомъ. Остаётся

             Мнѣ лишь одно теперь: поднять изъ гроба

             Покойниковъ и ждать отъ нихъ отвѣта.

             Чего боимся мы по смерти? Скажутъ,

             Быть-можетъ, намъ: могилы! Что же? это

             Не страшно мнѣ… А если не отвѣтятъ?

             Но, вѣдь, пророкъ умершій отвѣчалъ же

             По вызову волшебницы Эндорской;

             Спартанскій царь свой приговоръ услышалъ

             Изъ предсказанья дѣвы византійской;

             Вотъ эта рѣчь: «онъ ту сгубилъ жестоко,

             Которую любилъ, и безъ прощенья

             За-то погибъ, хоть призывалъ къ себѣ онъ

             Фиксійскаго Юпитера на помощь,

             Хоть умолялъ волшебниковъ аркадскихъ

             Просить себѣ прощенья и пощады

             Въ мольбахъ передъ разгнѣванною тѣнью».

             То предсказанье тёмное сбылося…

             О! если бъ nи жилъ я, она жила бы

             Ещё теперь; когда бы не любилъ я,

             То ты, моей убитая любовью,

             Ещё бъ жила, сіяла и любила,

             Неся другимъ и счастіе и ласки…

             А что она теперь? святая жертва,

             Страдалица чужого преступленья,

             Иль то, о чёмъ сказать себѣ боюсь я,

             Иль, наконецъ, ничто. О! скоро, скоро,

             Мои сомнѣнья разлетятся дымомъ.

             Я жду со страхомъ рокового часа;

             Хоть предъ духами добрыми и злыми

             Я не дрожалъ, но трепещу теперь я.

             И тайный холодъ мнѣ сжимаетъ сердце…

             Но надъ собой я власть ещё имѣю

             И прогоню свой страхъ и ужасъ тайный.

             Я буду ждать. Ужъ ночь ползётъ по небу.

  

СЦЕНА III.

Вершина горы Юнгъ-Фрау.

  

                       ПЕРВАЯ ПАРКА.

  

             Румяный мѣсяцъ на небѣ зажегся.

             Здѣсь по ночамъ, слѣдовъ не оставляя,

             Блуждаемъ ми по тѣмъ вершинамъ снѣжнымъ,

             Гдѣ смертный не ступалъ своей ногою.

             Здѣсь, гдѣ стоятъ прозрачныя лавины,

             Какъ волны вверхъ взлетѣвшія и разомъ

             Застывшія отъ леденящей стужи;

             Здѣсь, на скалахъ, разбросанныхъ капризно

             Землетрясеньями, здѣсь, по уступамъ,

             Гдѣ облака, порою, отдыхаютъ,

             Мы сходимся для тайныхъ совѣщаній.

             Здѣсь, въ эту ночь, сберутся наши сёстры,

             Чтобъ поспѣшить на праздникъ Аримана

             Въ его чертогъ… Но что жь онѣ такъ медлятъ?

(Слышны голоса, поющіе въ отдаленіи.)

  

                       ПЕРВЫЙ ГОЛОСЪ.

  

             Съ престола низвергнутъ злодѣй,

             Готовый на всѣ преступленья;

             Онъ міромъ забытый, лежалъ,

             Лежалъ онъ въ цѣпяхъ безъ движенья.

             Я съ рукъ его цѣпи сняла,

             Шепнула злодѣю о волѣ,

             Дала ему армію я —

             И снова тиранъ на престолѣ…

  

                       И мнѣ за услугу

                       Отплатитъ злодѣй

                       Погибелью многихъ

                       И многихъ людей.

                       Онъ царства разрушитъ,

                       Погубитъ народъ,

                       И самъ на обломкахъ

                       Безславно падётъ.

  

                       ВТОРОЙ ГОЛОСЪ.

  

             Плылъ корабль по волнамъ; я его стерегла —

             Мачты вырвала вонъ, паруса сорвала,

  

             И теперь не найти отъ всего корабля

             Ни кормы, ни доски, ни снастей, ни руля.

  

             И не спасся никто изъ пловцовъ, чтобъ взглянуть,

             Какъ пловцы будутъ въ тёмной пучинѣ тонуть.

  

             Одному лишь изъ нихъ утонуть не пришлось:

             Я его удержала за пряди волосъ —

  

             И оставила жить на порокъ, на развратъ:

             Онъ разбойникъ на сушѣ, а въ морѣ — пиратъ.

  

             И за-то, что его я отъ смерти спасла,

             Многихъ кровь онъ прольётъ, много сдѣлаетъ зла.

  

                                 ПЕРВАЯ ПАРКА.

  

                       Спалъ городъ во мракѣ;

                       Разсѣялась мгла —

                       И тучей зараза

                       На городъ легла:

                       Не слышно свершала

                       Зловѣщій обходъ

                       И мертвой рукою

                       Давила народъ.

                       Отъ друга больного

                       Здоровый, бѣжитъ.

                       Но всюду зараза

                       Его сторожитъ.

                       Надъ цѣлой страною

                       Тоска и испугъ —

                       И дрогнуло царство

                       И рушится вдругъ.

                       Незримая въ мірѣ,

                       Я въ мірѣ прошла

                       И синіе трупы

                       Въ могилы несла.

                       Такъ цѣлую вѣчность

                       Я буду летать

                       И смертнымъ лобзаньемъ

                       Людей усыплять.

(Входить вторая и третья парки.)

  

                                 ТРІО.

  

             Сердцѣ людей у насъ во власти,

             Гдѣ мы пройдёмъ — тамъ смертъ ихъ ждётъ;

             Мы жизнь даёмъ имъ, и отъ нихъ же

             Жизнь отнимаемъ въ свой черёдъ.

  

                       ПЕРВАЯ ПАРКА.

  

             Всѣ собрались. Но гдѣ же Немезида?

  

                       ВТОРАЯ ПАРКА.

  

             Навѣрно занялася важнымъ дѣломъ

             Она теперь — какимъ все?— я не знаю;

             Я и сама безъ, дѣла не дремала.

  

                       ТРЕТЬЯ ПАРКА.

  

             Смотрите: вотъ, идётъ она.

(Входитъ Немезида.)

                                           Скажи намъ,

             Гдѣ ты была? Сегодня всѣ мы поздно

             Здѣсь собрались….

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

                                 Я власти воскрешала

             Людьми убитыя; земнымъ тиранамъ

             Развязывала руки; съ чувствомъ мести

             Знакомила я сердце человѣка,

             А послѣ мщеньемъ собственнымъ пугала;

             Вездѣ съ ума сводила мудрецовъ я,

             На дураковъ навѣсила оковы

             И новые разставила кумиры

             Въ замѣну идоловъ, пришедшихъ въ ветхость,

             Къ которымъ ужъ давно привыкли люди —

             Невольники, скучающіе рабствомъ,

             Свою судьбу клянущіе повсюду

             И всѣ вкусить желающіе жадно

             Запретный плодъ общественной свободы.

             Но намъ пора. На облака — и мчимся.

  

СЦЕНА IV.

Чертоги Аримана.

АРИМАНЪ сидитъ на тронѣ своёмъ — огненномъ шарѣ, окруженный духами.

  

                       ГИМНЪ ДУХОВЪ.

  

             Хвала властелину земли и эфира!

             Онъ тучами правитъ, онъ воды мутитъ,

             Въ рукѣ его скипетръ стихій всего міра:

             Онъ въ хаосъ по слову весь міръ обратитъ,

             Дохнётъ онъ — и море застонетъ отъ бури,

             Велитъ онъ — и молніи небо зажгутъ,

             Онъ взглянетъ на солнце — и въ ясной лазури

             Отъ солнца лучи золотые спадутъ,

             Идётъ онъ — и лаву полканы бросаютъ,

             Обвалы несутся и горы дрожатъ,

             Чума и заразы его провожаютъ,

             Надъ нимъ постоянно кометы горятъ.

             Онъ ходитъ надъ міромъ великій, спокойный

             И смерть ему мёртвыя дани несётъ

             И жертвы готовятъ кровавыя войны,

             И путь поливаетъ словами народъ.

(Входятъ марки и Немезгіда.)

  

                       ПЕРВАЯ ПАРКА.

  

             Да здравствуетъ нашъ Ариманъ великій!

             Всё на землѣ покорно Ариману:

             Исполняли мы всѣ его желанья.

  

                       ВТОРАЯ ПАРКА.

  

             Да здравствуетъ нашъ Ариманъ! Предъ трономъ

             Его весь міръ склонился раболѣпно.

  

                       ТРЕТЬЯ ПАРКА.

  

             Да здравствуетъ нашъ Ариманъ великій!

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Твои мы, царь царей — и всё на свѣтѣ

             Живущее покорно нашей водѣ;

             Но чтобъ твою и нашу власть возвысить,

             Мы на услуги новыя готовы.

             Приказывай, а всё, что было прежде

             Намъ велѣно — мы совершили точно.

(Входить Манфредъ)

                                 ДУХЪ.

  

             Кто это? Смертной? Дерзкое творенье!

             Боготвори, упавши на колѣни.

  

                                 ВТОРОЙ ДУХЪ.

  

             Его я знаю: выше всѣхъ людей онъ

             Волшебной властью и великимъ знаньемъ.

  

                                 ТРЕТІЙ ДУХЪ.

  

             Презрѣнный рабъ, склонись предъ Ариманомъ

             Онъ твой и нашъ владыка! Повинуйся

             Ему теперь…

  

                       ВСѢ ДУХИ ВМѢСТѢ.

  

                       Сынъ праха! въ прахъ пади ты,

             Иль трепещи.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Я знаю, знаю это,

             Но не склонюсь…

  

                       ЧЕТВЕРТЫЙ ДУХЪ.

  

                       Такъ мы тебя научимъ…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             О! этому ужь я наученъ въ мірѣ,

             Я много лѣтъ привыкъ во прахѣ ползать,

             И, голову посыпавъ пепломъ, часто

             Передъ своимъ отчаяньемъ я падалъ,

             Склонялся ницъ передъ своею скорбью.

  

                       ПЯТЫЙ ДУХЪ.

  

             Но какъ же здѣсь, предъ трономъ Аримана.

             Который заставлялъ дрожать всю землю,

             Не хочешь покориться ты? Смирись же…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Скажи, чтобъ онъ склонился вмѣстѣ съ нами

             Передъ Творцомъ могучимъ и всесильнымъ,

             Не для того создавшимъ Аримана,

             Чтобъ мы его боготворили.

  

                                 ДУХИ.

  

                                           Дерзкій!

             На части разорвёмъ его…

  

                       ПЕРВАЯ ПАРКА.

  

                                           Постойте!

             Онъ мой! Нашъ повелитель! въ этомъ смертномъ

             Ты видишь не простого человѣка.

             И межь людей такіе люди рѣдки.

             Его страданья вѣчны, какъ я наши;

             Въ нёмъ есть тѣ знанья, сила та и воля,

             Которыя для смертныхъ недоступны,

             И намъ, духамъ, онъ сталъ во многомъ равенъ.

             Хоть мысль его во всё теперь проникла,

             Но не нашелъ онъ счастья въ знаньи этомъ,

             И онъ его считаетъ переходомъ

             Отъ одного невѣжества къ другому,

             Ещё сильнѣйшему. Свобода, страсти,

             Которыми во всей вселенной дышатъ

             Всѣ существа — отъ духа и до червя —

             Въ его душѣ глубоко отразились

             И жизнь его на столько отравили,

             Что я, не понимая состраданья

             Ни для кого, прощаю тѣхъ, кто станетъ!

             Ему сочувствовать. Онъ мой* и также

             Твоимъ быть можетъ — такъ иль нѣтъ, но знай ты

             Что въ области духовъ, тебѣ подвластныхъ.

             Мы не найдёмъ души ему подобной,

             И что надъ нимъ мы не имѣемъ власти.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Но для чего жъ онъ здѣсь?

  

                       ПЕРВАЯ ПАРКА.

  

                                           На это самъ онъ

             Отвѣтитъ намъ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Вамъ власть моя извѣстна —

             Я безъ нея не могъ бы быть межь вами;

             Но есть въ природѣ силы выше вашихъ,

             И я отъ нихъ-то жду теперь отвѣта.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Чего же хочешь ты?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Нѣтъ, ты не можешь

             Отвѣтить мнѣ, но мёртвую изъ гроба

             Ты вызови — и мнѣ она отвѣтитъ.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Великій Ариманъ! ты разрѣшишь ли

             Исполнить просьбу эту?

  

                                 АРИМАНЪ.

  

                                 Разрѣшаю.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Кого жь изъ мёртвыхъ хочешь воскресить ты?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Её одну, уснувшую безъ гроба,

             Астарту вызови…

  

                                 НИМЕЗНДА.

  

                       Тѣнь ли незримая,

                       Духъ ли гробовъ,

                       Сбрось на мгновеніе

                       Смерти покровъ.

                       Въ прахъ обращённая

                       Сила, проснись,

                       Съ прежними формами

                       Смѣло явись.

                       Жизнь отлетѣвшую

                       Ты улови,

                       Сердце заснувшее

                       Вновь оживи.

(Призракъ Астарты поднимается и останавливается посреди духовъ.)

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Ужели это смерть? Не вѣрю… Силы жизни

             Играютъ на щекахъ ея румянцемъ…

             Но, нѣтъ, обманчивъ призракъ твой, Астарта,

             И краска щёкъ съ больною красотою

             Есть осени мертвящія румяны

             На листьяхъ пожелтѣвшихъ и увядшихъ…

             И это ты? О, Боже! отчего я

             Въ глаза смотрѣть боюсь ей? Ты, Астарта…

             Я не могу сказать ей даже слова…

             Велите жь ей заговорить со мною,

             Назначить мнѣ иль казнь, или прощенье…

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

                       Повинуйся тайной власти

                       Духъ твой вызвавшей изъ тьмы,

                       И теперь давай отвѣты

                       Ты на всё, что спросимъ мы.

(Молчаніе.)

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Она молчитъ; но мнѣ ея молчанье

             Теперь понятнѣй всякаго отвѣта.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Здѣсь власть моя безсильна. Царь эѳира!

             Одинъ лишь ты приказывать ей можешь.

  

                                 АРИМАНЪ.

  

             Тѣнь! говори! Вотъ скипетръ — повинуйся!

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             Опять молчитъ. Инымъ духамъ и силамъ

             Подвластная она отвѣтитъ только.

             Нѣтъ, смертный, здѣсь твоя напрасна просьба:

             Тебѣ помочь мы не имѣемъ власти.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Молю тебя, Астарта, отвѣчай мнѣ!

             Я такъ страдалъ, я такъ теперь страдаю…

             Взгляни же на меня: ты и въ могилѣ

             Не измѣнилась такъ, какъ измѣнился

             Я за тебя, живя на этомъ свѣтѣ

             Да мы любили сильно и безумно!

             Любовь такая хуже преступленья!

             А для того ль мы созданы съ тобою,

             Чтобъ истерзать другъ друга и измучить?

             Скажи же, что меня не проклинаешь,

             Что я одинъ наказанъ за обоихъ

             И что тебѣ назначено блаженство,

             А мнѣ — забвенье смерти. Въ этомъ мірѣ

             Всё ненавистное соединилось,

             Чтобъ безконечно жить меня заставить

             Съ неотразимой мыслью о безсмертьи,

             Которое одной сковало цѣпью

             Прошедшее съ грядущимъ. Нѣтъ покоя

             Моей душѣ; хочу чего — не знаю,

             Не знаю я чего ищу, и только

             Лишь чувствую кто я — кто ты… Астарта!

             Пока я не погибъ, хоть разъ хотѣлъ бы

             Услышать вновь твой голосъ музыкальный.

             О, говори жь со мной! Нерѣдко ночью

             Я вызывалъ тебя; въ зелёныхъ рощахъ

             Будилъ заснувшихъ птицъ своимъ призывомъ,

             Пугалъ въ горахъ дремавшую волчицу;

             Я научилъ въ пещерахъ тёмныхъ эхо

             За мною повторять Астарты имя —

             И эхо мнѣ покорно отвѣчало,

             Мнѣ отвѣчало всё — природа, люди,

             По мановенью духи откликались,

             Лишь ты одна отвѣтить не хотѣла.

             Уже ль теперь твой не услышу голосъ?

             Я по землѣ блуждалъ, но я ни разу

             Не встрѣтилъ на землѣ тебѣ подобной.

             О, говори жь со мной! Смотри — вотъ духи,

             Они ко мнѣ почувствовали жалость;

             Но я ихъ не боюсь, и это сердце

             Наполнено одною лишь тобою.

             Проговори хоть въ гнѣвѣ что-нибудь мнѣ,

             Позволь хоть разъ, хоть разъ тебя послушать!

  

                       ПРИЗРАКЪ АСТАРТЫ.

  

             Манфредъ!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       О, говори! Твой слышу голосъ!…

             Я весь живу въ тѣхъ звукахъ… Говори же…

  

                       ПРИЗРАКЪ АСТАРТЫ.

  

             Манфредъ! конецъ твоимъ страданьямъ завтра.

             Прощай!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Постой! ещё лишь только слово:

             Простила ль ты меня?

  

                       ПРИЗРАКЪ АСТАРТЫ.

  

                                           Прощай!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                                     Лишь слово

             Прощенія! Что я любимъ — скажи мнѣ.

  

                       ПРИЗРАКЪ АСТАРТЫ.

  

             Манфредъ!

(Призракъ Астарты исчезаешь.)

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

                       Она исчезла и не можетъ

             Быть вызвана; но что она сказала —

             То сбудется. Иди жь опять на землю.

  

                                 ДУХЪ.

  

             Душа его страдаетъ… Вотъ что значитъ

             Быть смертнымъ и проникнуть смѣлой мыслью

             Въ познаніе таинственнаго міра.

  

                                 ДРУГОЙ ДУХЪ.

  

             Но, посмотри, какъ онъ превозмогаетъ

             Своё страданье, волѣ подчиняя,

             И если бы какъ духи былъ онъ созданъ,

             То сталъ бы величайшимъ самымъ духомъ.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

             О чёмъ ещё теперь спросить желаешь

             У насъ или у нашего владыки?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Ни слова болѣе.

  

                                 НЕМЕЗИДА.

  

                                 И такъ, на время

             Пока прощай.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Увидимся мы снова?

             Гдѣ? на землѣ? мнѣ всё-равно гдѣ хочешь.

             Но я вамъ всѣмъ глубоко благодаренъ

             За помощь. А теперь пока прощайте.

(Манфредъ уходить.)

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТІЕ.

СЦЕНА I.

Зала въ замкѣ Манфреда.

МАНФРЕДЪ ГЕРМАНЪ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Который часъ?

  

                                 ГЕРМАНЪ

  

                                 Ужъ до заката солнца

             Осталося немного; вѣрно, ныньче

             Прекрасный будетъ вечеръ.

  

                                 МАНФРЕДЪ

  

                                           Всё ли въ башнѣ

             По моему желанію готово?

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Готово, графъ! Вотъ ключъ и вотъ шкатулка.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Теперь ты можешь, Германъ, удалиться.

(Германъ уходитъ.)

  

                       МАНФРЕДЪ (одинъ).

  

             Кругомъ меня здѣсь тишина такая,

             Какой ещё не испыталъ я въ жизни…

             Когда бы я не твёрдо билъ увѣренъ.

             Что философія — пустая сказка

             И риторовъ безсмысленная фраза,

             Которой прежде я бывалъ обманутъ,

             Я бъ думать могъ, что философскій камень

             И тайна золота открыты мною;

             Но мой обманъ не можетъ долго длиться,

             Хоть, впрочемъ, испытать его полезно:

             Меня онъ ознакомилъ съ чувствомъ новымъ,

             И что такое чувство существуетъ

             Я запишу теперь себѣ на намять…

             Кто здѣсь?

  

                       ГЕРМАНЪ (входитъ.)

  

                       Васъ, графъ, теперь желаетъ видѣть

             Аббатъ святого Мориса.

(Входитъ аббатъ.)

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Да будетъ

             Миръ дому твоему…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Благодарю я

             Тебя, святой отецъ. Войди: приходъ твои

             Приноситъ честь великую для замка.

             А всѣмъ живущимъ въ нёмъ — благословенье.

  

                                 АББАТЪ.

  

             О, если бъ это было такъ! Но я бы

             Наединѣ желалъ побыть съ тобою.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Иди отсюда, Германъ… Что жь угодно

             Тебѣ, почтенный гость мой?

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Я желаю

             Поговорить съ тобою откровенно.

             Мои скромный санъ, мой возрастъ престарѣлый

             И добрыя намѣренія дали

             Мнѣ право на такую откровенность.

             Сосѣдство близкое — хоть очень мало

             Мы межь собой знакомы — позволяетъ

             Мнѣ прямо говорить теперь съ тобою.

             Графъ! странные, дурные ходятъ слухи

             Объ имени твоемъ а это имя

             Издревле отличалось благородствомъ —

             И было бъ горько, если бъ тотъ, кто носитъ

             Теперь то имя — передалъ потомству

             Его запятнаннымъ…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Что жь, продолжай же!

             Я слушаю…

  

                                 АББАТЪ.

  

                       Молва прошла такая,

             Что будто ты знакомъ съ нечистой силой,

             Что ты вступилъ въ союзъ богопротивный

             Со всѣми обитателями ада

             И что тебѣ покорны злые духи.

             Я знаю, что сближенья съ человѣкомъ

             Ты избѣгалъ и жилъ въ уединеньи;

             А это не всегда есть вѣрный признакъ

             Благочестивыхъ дѣлъ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Кто жь распускаетъ

             Такія вѣсти?

  

                                 АББАТЪ.

  

                       Это общій голосъ:

             Объ этомъ говорятъ всѣ прихожане,

             Мои собратья по служенью, даже

             Тебѣ принадлежащіе вассалы,

             Которые напуганы тобою.

             Да, жизнь твоя въ опасности…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Возьмите жь

             Вы эту жизнь.

  

                                 АББАТЪ.

  

                                 Я призванъ для спасенья —

             И разрушать не пастырское дѣло.

             Я не хочу въ твою проникнуть душу:

             Но ежели всѣ слухи справедливы,

             То знай мой сынъ, ещё осталось время,

             Чтобы покаяться: чрезъ покаянье

             Ты примиришься съ церковью, а церковь

             И съ небомъ примиритъ тебя.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                                     Я слушалъ

             Тебя, отецъ, и вотъ тебѣ отвѣтъ мой:

             Кто бъ ни былъ я, и что бы ни случилось

             Съ моей душой, по между мной и небомъ

             Такія тайны есть, что человѣка

             Въ посредники свои не изберу я.

             Когда жь уставы ваши я нарушилъ,

             Мнѣ докажите вы — и наказанье,

             Какое вамъ угодно, назначайте,

  

                                 АББАТЪ.

  

             Мой сынъ, о наказаньи я ни слова;

             Я говорю о покаяньи только

             И о прощеніи. Законы церкви

             Мнѣ дали власть помочь тебѣ совѣтомъ,

             Какъ выйти на стезю спасенья въ жизни,

             Раскаявшись въ грѣхахъ своихъ великихъ;

             А что до наказанья — предоставлю

             Исполнить это небу: воля Божья!

             «Мщу — я одинъ!» такъ самъ Господь повѣдалъ,

             А я, его служитель, только долженъ

             Произносить покорно это слово.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Старикъ! ни власть людей благочестивыхъ.

             Ни чистаго раскаянья молитва,

             Но тяжкій постъ, ни изнуренье плоти,

             Ни собственная внутренняя пытка,

             Которая ужаснѣй адской муки

             Сосётъ, грызётъ измученное сердце —

             Ничто, ничто въ насъ заглушить не можетъ

             Ни нашихъ чувствъ, ни нашихъ преступленій,

             Ни вѣчной мести надъ самимъ собою,

             И въ будущемъ такой нѣтъ казни лютой,

             Какъ та, которою душа караетъ

             Сама себя.

  

                                 АББАТЪ.

  

                       Но это всё не долго,

             А послѣ въ сердцѣ страждущемъ родится

             Опять, мой сынъ, надежда на спасенье.

             И во грѣхи поверженныя души,

             Раскаявшись, въ тотъ край стремиться будутъ,

             Гдѣ каждаго прощенье ожидаетъ.

             Покаяться лишь должно, а начало

             Раскаянья — есть первое сознанье

             Его необходимости. Лишь только

             Ты пожелай — и церковь всеблагая,

             Моляся за тебя, тебя наставитъ

             И дастъ твоимъ проступкамъ отпущенье.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Когда шестой владыка грозный Рима,

             Чтобъ избѣжать стыда публичной смерти

             По волѣ прежде рабскаго сената,

             Нанёсъ себѣ мучительную рану

             И гордо умиралъ: тогда, увидя

             Его страданіе, прохожій воинъ

             Хотѣлъ унять полой своей одежды

             Кровь бьющую изъ царственнаго горла,

             Но строго умиравшій императоръ

             Прочь оттолкнулъ протянутую руку,

             И, бросивъ взглядъ, въ которомъ загорѣлось

             Прошедшаго могущества величье,

             Сказалъ: «оставь меня! теперь ужь поздно!

             И преданность такая безполезна.»

  

                                 АББАТЪ.

  

             Но говоришь къ чему же ты объ этомъ?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Отвѣчу я, какъ римлянинъ: «ужь поздно!»

  

                                 АББАТЪ.

  

             Нѣтъ, никогда не поздно примириться

             Съ своей душой и съ Небомъ… Не-уже-ли

             Ты потерялъ ужь всякую надежду?

             Дивлюсь тебѣ. Вѣдь даже тѣ, которымъ

             Спасеніе казалось невозможнымъ,

             Несбыточной надеждой утѣшались

             И съ трепетомъ чего-то ожидали.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Да, мой отецъ, такъ было и со мною,

             И тѣ жь мечты, когда я былъ моложе,

             Отъ головы моей не отходили.

             Я думалъ стать въ числѣ людей великихъ,

             Хотѣлъ подняться — до чего — не знаю —

             До высоты, съ которой мнѣ, быть-можетъ,

             Случилось бы упасть, но пасть съ величьемъ.

             Такъ водопадъ серебряннымъ потокомъ

             Съ крутыхъ высотъ сбѣгая прямо въ бездны.

             Въ ихъ глубины съ собой свой блескъ уноситъ,

             А брызги пѣны, къ верху поднимаясь

             Волнами незамѣтнаго тумана,

             Сливаются съ самими облаками…

             Великое и грозное паденье!…

             Но — то мечты! онѣ теперь исчезли.

  

                                 АББАТЪ.

  

             Но почему же такъ?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Своей натуры

             Переломить и обуздать не могъ я.

             Тотъ, кто желаетъ властвовать на свѣтѣ

             И межъ людей ничтожныхъ быть могучимъ,

             Тотъ долженъ испытать всѣ муки рабства,

             Тотъ долженъ льстить умѣть и пресмыкаться

             Жить постоянной ложью и притворствомъ

             И достигать могущества обманомъ —

             Таковъ весь міръ. Я былъ не въ состояньи

             Мѣшаться съ стадомъ, даже съ волчьимъ стадомъ

             Хоть межъ волковъ навѣрно могъ быть первымъ.

             Нѣтъ, я, какъ левъ, остался одинокимъ!

  

                                 АББАТЪ.

  

             Но для чего же общества ты бѣгалъ

             И изъ людей ни съ кѣмъ не могъ ужиться?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Затѣмъ, что жизнь глубоко презиралъ я,

             Хотя меня никто не звалъ жестокимъ.

             На злое дѣло не былъ я способенъ;

             За-то я зло любилъ искать повсюду.

             Я — какъ самумъ: дыханьемъ раскалённымъ

             Онъ на пути всё жжётъ и пожираетъ,

             Онъ носится въ одной пустынѣ мёртвой,

             Гдѣ не растётъ ни травки, ни былинки,

             Гдѣ онъ одинъ въ песчаномъ океанѣ

             Крутитъ песокъ зловѣщимъ ураганомъ.

             Онъ никого не ищетъ и не ловитъ;

             Но если кто идётъ къ нему на встрѣчу —

             Отъ встрѣчи съ нимъ всё тотчасъ умираетъ.

             Таковъ былъ я въ своей прошедшей жизни!

             И то, что на пути ея случилось,

             Тому не повториться снова…

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Сынъ мой!

             Теперь я опасаться начинаю,

             Что поздно я пришелъ къ тебѣ: что помощь

             Духовника здѣсь стала безполезна.

             Но ты ещё такъ молодъ… Я хотѣлъ бы…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Вглядись въ моё лицо. Бываютъ люди —

             Къ нимъ въ юности ещё приходитъ старость,

             Они не живши, скоро умираютъ,

             И смертью но насильственной. Иные

             Безславно погибаютъ отъ разврата,

             Иные — отъ труда и напряженья,

             Иные — отъ бездѣйствія и скуки,

             Отъ помѣшательства и отъ тяжелыхъ

             Сердечныхъ мукъ и потрясеній. Людямъ

             Ужаснѣй нѣтъ послѣдняго недуга:

             Подъ формами различными скрываясь,

             Онъ, въ сердце заползая незамѣтно,

             Быстрѣе всѣхъ недуговъ убиваетъ.

             Взгляни же на меня и изъ этихъ золъ я

             Всѣ испыталъ, хотя довольно было

             И одного изъ нихъ, чтобъ умереть мнѣ

             Такъ не тому теперь ты удивляйся,

             Что сдѣлался такимъ я, а тому,

             Что я ещё живу на этомъ свѣтѣ

  

                                 АББАТЪ.

  

             Но выслушай меня…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Почтенный старецъ

             Священный санъ твой я не презираю;

             Я уважаю возрастъ твой, и знаю,

             Что всѣ твои намѣренія чисты;

             Но, мой отецъ, они теперь напрасны.

             Оставь свои совѣты и, повѣрь мнѣ,

             Что, одного тебя оберегая,

             Я въ этотъ поздній часъ бесѣду нашу

             Хочу прервать. Прощай!

(Манфредъ уходитъ.)

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Онъ странно созданъ.

             Съ такимъ умомъ, съ такою силой духа,

             Онъ могъ бы быть созданіемъ великимъ,

             Теперь же онъ — есть только страшный хаосъ,

             И свѣтъ, и тьма, духъ мощный вмѣстѣ съ прахомъ,

             Смѣсь чистыхъ помысловъ съ страстями

             Безумными, и внутренняя пытка,

             Которой нѣтъ конца и нѣтъ начала,

             Соединенье творчества съ желаньемъ

             Всё разрушать. И онъ погибнуть долженъ,

             Хотя и лучшей доли былъ достоинъ.

             Нѣтъ, ещё разъ всѣ испытаю средства,

             Чтобы снасти его, и стану зорко,

             Внимательно слѣдить за нимъ повсюду.

(Аббатъ уходитъ.)

  

СЦЕНА II.

Другая комната въ замкѣ.

МАНФРЕДЪ и ГЕРМАНЪ.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Графъ, къ вамъ явиться мнѣ вы приказали

             Передъ закатомъ солнца. Ужь садится

             Оно теперь…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Такъ скоро?… Я желалъ бы

             Въ минуту эту имъ полюбоваться.

(Манфредъ подходитъ окну. Германъ уходитъ.)

             Великолѣпное свѣтило неба!

             Кумиръ для первенцовъ земного шара,

             Кумиръ гигантовъ, нѣкогда рождённыхъ

             Отъ свѣтлыхъ херувимовъ и созданіи

             Пересіявшихъ даже херувимовъ,

             Которые, узнавъ земные страсти,

             За нихъ паденьемъ вѣчнымъ поплатились

             Лучистое, безсмертное свѣтило!

             Тебя ещё тогда боготворили,

             Когда не знали тайны мірозданья.

             Ты самый чистый спутникъ Саваоѳа;

             Ты, пастуховъ, халдейскихъ вдохновлявшій

             И слушавшій ихъ тёплыя молитвы,

             Ты сдѣлался для всей природы богомъ,

             И самый Богъ явилъ въ тебѣ свой образъ,

             Царь между звѣздъ и центръ для звѣздъ небесныхъ,

             Ты землю обливаешь свѣтомъ жизни

             И грѣешь всё цѣлебными лучами!

             Тебѣ покорны климаты и время,

             И наши скорби, мысли и желанья

             Ты видишь, проникая въ нашу душу;

             Ты въ вѣчной славѣ всходишь и заходишь…

             Прощай! тебя я не увижу больше!

             Прощай! какъ нѣкогда тебѣ принёсъ я

             Свой первый взоръ любви и удивленья,

             Такъ и теперь прими мой взглядъ послѣдній!

             Ты вновь взойдёшь, но не увидишь снова

             Того, кому награды жизни этой

             Наградами служили роковыми…

             Конецъ! потухло солнце за горами,

             А вслѣдъ за нимъ теперь и я потухну.

(Манфредъ уходитъ.)

  

СЦЕНА III.

Горы. Въ нѣкоторомъ разстояніи зѣнокъ Манфреда; террасса передъ башней. Полночь.

ГЕРМАНЪ, МАНУЭЛЬ и другіе слуги Манфреда.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Довольно, право, странно! сколько лѣтъ ужъ,

             Едва наступитъ ночь — вотъ въ этой башнѣ

             Запрётся онъ — а для чего? Богъ знаетъ…

             Мы въ этой странной башнѣ всѣ бывали,

             Но по вещамъ, которыя нашли тамъ,

             Едва-ли можно было догадаться,

             Чѣмъ по ночамъ нашъ графъ бываетъ занятъ.

             Навѣрно тамъ есть комната такая,

             Которая намъ неизвѣстна. Вѣрьте:

             Три года прослужить готовъ я даромъ,

             Лишь только бъ заглянуть туда украдкой.

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

             Совѣтую не очень-то храбриться…

             Доволенъ будь и тѣмъ, что знаешь.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

                                                     Правда!

             Послушай. Мануэль: ты старъ, и много

             Испытывать въ свои вѣкъ тебѣ случалось…

             Поразскажи-ка намъ. Вѣдь въ этомъ замкѣ

             Ты ужь давно живёшь?

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

                                           Да, не родился

             Ещё нашъ графъ, какъ я вступилъ на службу

             Къ его отцу. Онъ не чета былъ сыну.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Да, съ дѣтками бываетъ это часто…

             А чѣмъ они не схожи были?

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

                                                     Дѣло

             Тутъ не въ лицѣ, а въ жизни и привычкахъ.

             Графъ Сигизмундъ былъ гордъ, но нравъ имѣлъ онъ

             Весёлый и радушный; храбрый войнъ,

             Онъ жить любилъ открыто, на-распашку,

             Кутнуть любилъ, и ужь не сталъ бы киснуть

             За книгой въ заперти въ проклятой башнѣ,

             А пировалъ съ друзьями дни и ночи;

             Но сталъ бы, какъ сынокъ, по скаламъ лазить,

             Въ лѣсныхъ трущобахъ безъ толку шататься,

             Да отъ людей волчицей дикой бѣгать.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Вотъ было времечко! Не то, что наше!

             Эхъ! если бъ время это воротилось

             И прежнее житьё вернулось въ замокъ!

             Ужь онъ забылъ, какъ веселятся люди…

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

             То сбудется, когда другой хозяинъ

             Въ него войдётъ. Да, Германъ, довелось мнѣ

             Здѣсь видѣть чудеса въ былое время.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Такъ разскажи, пожалуста, что знаешь.

             Мнѣ помнится, ты говорилъ однажды,

             Что здѣсь, близь замка нашего, когда-то

             Произошелъ какой-то страшный случай.

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

             Да, это было ночью. Ночь такая жь

             Была тогда, какъ ныньче. Надъ вершиной

             Эйгёра облако остановилось —

             Вотъ какъ теперь — и такъ же красно было;

             Дулъ сильный вѣтеръ; снѣжныхъ горъ вершины

             Всходившій мѣсяцъ залилъ яркимъ блескомъ.

             Нашъ графъ, Манфредъ, какъ и теперь, былъ въ башнѣ,

             А занятъ чѣмъ — одинъ онъ только знаетъ;

             Но съ нимъ тогда была его подруга,

             Подруга дней, ночей его безсонныхъ.

             Изъ всѣхъ существъ земныхъ на этомъ свѣтѣ

             Одну её нашъ графъ любилъ, казалось,

             И былъ родствомъ съ ней связанъ онъ Астартой

             Зналась она. Его… Постой… чу! кто-то

             Сюда идётъ.

(Входитъ аббатъ св. Мариса.)

  

                                 АББАТЪ.

  

                       Гдѣ графъ вашъ?

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

                                           Въ этой башнѣ.

  

                                 АББАТЪ.

  

             Его мнѣ нужно видѣть.

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

                                           Въ это время

             Графъ никого къ себѣ не принимаетъ.

  

                                 АББАТЪ.

  

             За нарушенье правилъ вашихъ буду

             Самъ графу отвѣчать я, если только

             Тутъ есть какое либо нарушенье.

             Мнѣ графа видѣть нужно непремѣнно.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

             Но вы его ужь видѣли сегодня.

  

                                 АББАТЪ.

  

             Сейчасъ тебѣ приказываю, Германъ,

             Идти и о моёмъ приходѣ графа

             Увѣдомить.

  

                                 ГЕРМАНЪ.

  

                                 Мы этого не смѣемъ.

  

                                 АББАТЪ.

  

             Такъ мнѣ войти придётся безъ доклада.

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

             Нѣтъ, мой отецъ, прошу васъ — не ходите.

  

                                 АББАТЪ.

  

             Но почему?

  

                                 МАНУЭЛЬ.

  

                       Пожалуйте за мною:

             Я кое-что готовъ поразсказать вамъ.

  

СЦЕНА IV.

Внутренность. башни

  

                                 МАНФРЕДЪ (одинъ).

  

             Какъ ярко блещутъ звѣзды! Луннымъ свѣтомъ

             Озарены нагорныя вершины…

             Какъ хорошо кругомъ! Ещё донынѣ

             Люблю я разговаривать съ природой —

             И страстный шепотъ ночи мнѣ понятнѣй,

             Чѣмъ голоса людей; въ ея дыханьи.

             Подъ звѣзднымъ кровомъ неба, постоянно

             Я изучалъ языкъ другого міра.

             Мнѣ памятна въ то время я былъ молодъ —

             Одна такая жъ точно ночь стоялъ я

             На верхней галлереѣ Колизея —

             Въ виду громадъ разрушеннаго Рима.

             Вокругъ дремала полночь голубая;

             Въ разбитыя, широкія аркады

             Врывались вѣтви темныя деревьевъ

             И, милліономъ глазъ своихъ сверкая,

             Въ амфитеатръ заглядывали звѣзды…

             Тамъ, далеко, за Тибромъ, раздавался

             Чуть только слышный лай собакъ, а ближе,

             Изъ стѣнъ дворца, гдѣ цезари живали,

             Совы полночной крики доносились,

             Да иногда молчанье нарушали

             Унылые напѣвы часового;

             Сквозь ниши стѣнъ, столѣтьями пробитыхъ

             Виднѣлись кипарисы и, казалось,

             Они росли вдали на горизонтѣ,

             А между-тѣмъ зелёныя ихъ вѣтви

             Качались близко… Всюду разрушенье:

             Тамъ, гдѣ когда-то римскіе владыки

             Бросала взоры дерзкаго величья,

             Теперь живутъ однѣ ночныя птицы,

             И на гробницахъ рухнувшихъ въ обломкахъ,

             Гдѣ цезарей положены останки,

             Сквозь ихъ сердца теперь лишь проростаетъ

             Одна трава и дикая крапива,

             И ивы, вмѣсто лавровъ, наклонились

             Надъ ихъ могилами. Дворцы, палаты

             Всѣхъ Августовъ сравнилися съ землею

             И лишь одинъ остался невредимымъ

             Циркъ гладіаторовъ, какъ грозный остовъ

             Презрѣннаго могущества и звѣрства…

             И въ тѣ часы, на всю картину эту

             Смотрѣлъ ты, мѣсяцъ, нѣжно обливая

             Развалины прозрачнымъ, мягкимъ свѣтомъ

             И оживлялъ собою мёртвымъ городъ,

             Раздавленный безстрастными вѣками;

             Ты освѣщалъ обломки падшихъ зданій,

             И подъ твоими яркими лучами

             Прекрасное манило красотою

             Вновь обновлённою — и просыпалась

             Та красота, которая увяла…

             Среди такихъ классическихъ развалинъ

             Благоговѣнье чувствуешь невольно

             И поклоняешься гробамъ великихъ предковъ.

             Которые и мертвецами даже

             Живутъ для насъ и изъ своей гробницы

             Имѣютъ власть надъ нашими умами.

             Да, эту ночь я помню; только странно,

             Что мнѣ она теперь пришла на память…

             Но это такъ: чѣмъ глубже мы уходимъ

             Въ самихъ себя, тѣмъ дальше мысль уноситъ.

  

                       АББАТЪ (входитъ).

  

             Мой добрый графъ, за-то что я сегодня

             Вторично прихожу къ тебѣ — прости мнѣ.

             Служителю смиреннѣйшему церкви;

             Прости, что я непрошенный явился.

             И да пошлётъ Создатель лупъ спасенья

             Твоей душѣ, блуждающей во мракѣ…

             О! если бы молитвами своими

             Я тронуть могъ твоё больное сердце.

             Которое лишь только заблудилось.

             Но не погибло…

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Ты меня не знаешь.

             Всѣ дни мои сосчитаны; поступки

             Всѣ взвѣшаны… Здѣсь быть тебѣ опасно:

             Иди скорѣй! Прощай.

  

                                 АББАТЪ.

  

                                 Мой сынъ! навѣрно

             Ты мнѣ не угрожаешь?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Нѣтъ, нисколько…

             Я только лишь тебя предупреждаю,

             Что здѣсь опасно долго оставаться…

  

                                 АББАТЪ.

  

             Но почему?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       А вотъ взгляни сюда ты…

             Что видишь тамъ?

  

                                 АББАТЪ.

  

                                 Я ничего не вижу.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Но посмотри внимательно, прошу я…

             Теперь что видишь ты?

  

                                 АББАТЪ.

  

                                 Я вижу… Боже!

             Тѣнь грозная… но я смотрю безъ страха…

             Я вижу: всталъ какой-то мрачный образъ,

             Подобный духу тьмы… Совсѣмъ закрыто

             Его лицо подъ мантіей широкой…

             Обвитый тёмнымъ облакомъ, онъ выросъ

             И здѣсь стоитъ межъ мною и тобою…

             Но онъ не страшенъ мнѣ.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Не нужно

             Его бояться: онъ тебя не тронетъ;

             Но самый водъ его невыносимый

             Убьетъ твои дряхлый мозгъ однимъ ударомъ.

             Я говорю тебѣ: иди отсюда!

  

                                 АББАТЪ.

  

             Нѣтъ, не уйду, и здѣсь до-тѣхъ-поръ буду.

             Пока не изгоню я злого духа.

             Зачѣмъ онъ здѣсь?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Зачѣмъ онъ здѣсь? не знаю.

             Его никто не звалъ.

  

                                 АББАТЪ.

  

                                 Погибшій грѣшникъ!

             Какое ты сношеніе имѣешь

             Съ нечистой силою? Зачѣмъ такъ смотришь

             На демона, свой взоръ въ него вперяя?

             А! это онъ!… лицо его открыто…

             Проклятый видъ!… Громовые удары

             Вкругъ язвами чело его покрыли

             И адскимъ блескомъ взоры загорѣлись…

             Оставь насъ, злобный духъ!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                           Духъ, отвѣчай мнѣ:

             Зачѣмъ ты здѣсь?

  

                                 ДУХЪ.

  

                                 Иди!

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Но кто ты? кто ты,

             Созданье мрачное?

  

                                 ДУХЪ.

  

                                 Я духъ, я геній

             Стоящаго здѣсь смертнаго. Приходитъ

             Послѣдній часъ его… Иди за мною!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Я сталъ на все готовъ, но отвергаю

             Я власть, меня зовущую. Кѣмъ посланъ

             Ты былъ сюда?

  

                                 ДУХЪ.

  

                                 Узнаешь это послѣ…

             Иди, иди за мной!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Духъ, ты мнѣ жалокъ!

             Я управлялъ духами высшей силы,

             Передъ которыми ничтоженъ ты: боролся

             Я съ гордыми владыками твоими…

             Прочь отъ меня!

  

                                 ДУХЪ.

  

                                 Но пробилъ часъ твой смертный

             Я говорю: иди во слѣдъ за мною!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Я знаю самъ, что часъ мой пробилъ — знаю,

             Но не тебѣ отдамъ я эту душу.

             Прочь съ глазъ моихъ! Какъ жилъ я одинокимъ;

             Такъ и умру — одинъ!

  

                                 ДУХЪ.

  

                                           Къ себѣ на помощь

             Я братьевъ вызову. Явитесь!

(Является множество духовъ.)

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Духи

             Проклятые! исчезните отсюда

             Сейчасъ! вы въ той обители безсильны,

             Гдѣ обитаетъ божье милосердье!

             Я именемъ…

  

                                 ДУХЪ.

  

                       Старикъ, повѣрь, мы знаемъ

             Свои права и силу; знаемъ также,

             Какой ты носишь санъ. Не трать безъ пользы

             Напрасныхъ словъ: онъ осуждёнъ на-вѣки.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Я презираю васъ! хоть мнѣ извѣстно,

             Что я умру, но всё жь васъ презираю.

             Пока во мнѣ есть капля только жизни —

             Не двинусь съ мѣста я; пока есть силы,

             Я до конца бороться съ вами буду,

             И иначе меня вы не возьмёте,

             Какъ растерзавъ на части!

  

                                 ДУХЪ.

  

                                           Дерзкій смертный!

             Ты, думавшій проникнуть въ тайны міра

             И между нами равнымъ быть, ты можешь

             Ещё любить своё существованье,

             Любить ту жизнь, которая разбила

             Твоё земное счастье!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                                 Лжешь ты, дьяволъ!

             Я знаю — жить осталось мнѣ не долго —

             И ни одной минуты я не сталъ бы

             Выпрашивать, чтобъ жизнь моя продлилась:

             Не съ смертью я борюсь, но только съ вами.

             Я власть свою купилъ не по условью

             Съ такимъ ничтожествомъ, какъ ты, но знаньемъ,

             Усильями ума и трезвой мысли,

             Тревожными безсонными ночами

             И изученіемъ науки той древнѣйшей,

             Когда въ одну семью соединялись

             И ангелы, и люди, и не знали

             Надъ нами превосходства херувимы…

             Прочь отъ меня! однимъ презрѣньемъ только

             На вызовъ твой я отвѣчаю…

  

                                 ДУХЪ.

  

                                           Вспомни,

             Какъ всѣ твои пороки безконечны.

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Но что мои пороки предъ твоими?

             Тебѣ ль казнить меня за преступленья,

             Когда ты самъ ужаснѣй всѣхъ пороковъ…

             Иди въ свой адъ проклятый! Надо мною

             Ты власти не имѣешь и не можешь

             Владѣть душой моей — я это знаю.

             Что сдѣлалъ я — то кончено. Есть муки,

             Которыхъ увеличить невозможно —

             И ты ничѣмъ теперь ихъ не усилишь.

             Безсмертный, гордый разумъ человѣка

             Лишь самому себѣ даётъ отвѣты

             За каждое движенье тайной мысли.

             Добро и зло, послушныя разсудку,

             Родятся въ нёмъ и въ нёмъ же умираютъ.

             Отъ времени и мѣста не зависитъ

             Свободный умъ; стряхнувъ оковы праха,

             Условьями минутными не связанъ,

             Въ самомъ себѣ умѣетъ находить онъ

             Страданіе иль счастье… Такъ меня ли

             Могъ искушать ты? Никогда я небыль

             Твоей добычей адской и игрушкой,

             И постоянно — царь своихъ желаній —

             Руководился собственною властью…

             Идите жь прочь, непризнанные духи!

             На мнѣ лежитъ рука холодной смерти,

             Но та рука — не ваша…

(Духи исчезаютъ.)

  

                                 АББАТЪ.

  

                                           Какъ ты блѣденъ!

             Покрылись губы мёртвой синевою…

             Какъ тяжело твоё дыханье… голосъ

             Хрипитъ… Молись, пока есть время, небу!

             Молись хоть мысленно, но безъ молитвы

             Не умирай!

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

                       Всему конецъ! Не видятъ

             Тебя мои глаза… вотъ, всѣ предметы

             Кружатся, плаваютъ, а подъ ногами

             Дрожитъ земля… Прощай! Дай руку…

  

                                 АББАТЪ.

  

                                                               Сердце

             Чуть слышно бьётся. Сынъ мой, умоляю:

             Хоть звукъ одинъ молитвы!— Что съ тобою?

  

                                 МАНФРЕДЪ.

  

             Повѣрь, старикъ, не трудно умирать.

(Умираетъ.)

  

                                 АББАТЪ.

  

             Онъ въ вѣчность отошелъ и улетѣла

             Его душа — куда? о томъ боюсь подумать;

             Но жизнь его покинула на-вѣки.

                                                                         Д. Минаевъ.

  

МАНФРЕДЪ.

   1. М. Вронченко. (Манфредъ. Драматическая поэма въ трёхъ дѣйствіяхъ. Сочиненіе лорда Байрона. Перевёлъ съ англійскаго М. В. Спб. Въ типографіи медицинскаго департамента министерства внутреннихъ дѣлъ. 1828. (Въ 8-ю д. л. стр. 1—64.) Два отрывка изъ этого перевода (дѣйствіе I, сцены I и II и дѣйствіе III, сцена IV), подъ заглавіемъ: Хоръ духовъ, изъ Байронова Манфреда, и Отрывки изъ Байронова сочиненія, были помѣщены, до появленія въ печати полнаго перевода, въ «Московскомъ Телеграфѣ» (1827, чч. 15 и 17, NoNo 10 и 18, стр. 57—59 и 65—72).

   2. О. (Манфредъ. Сочиненіе лорда Байрона.) «Московскій Вѣстникъ», 1828, ч. VIII, No 7, стр. 241—289.

   3. А. Бородина. (Манфредъ. Драматическая поэма въ трёхъ дѣйствіяхъ. Соч. лорда Байрона. Переводъ съ англійскаго.) «Пантеонъ», 1841, ч. I, No 2, отд. I, стр. 1—24.

   4. Е. Зарина. (Манфредъ, драматическая поэма Байрона.) «Библіотека для чтенія», 1858, т. 150, No 8, отд. I, стр. 1—46.

   5. Д. Минаева. (Манфредъ, драматическая поэма въ 3 дѣйствіяхъ, Байрона.) «Русское Слово», 1863, No 4, отд. I, стр. 1—58.

   Кромѣ исчисленныхъ здѣсь пяти полныхъ переводовъ «Манфреда», существуетъ ещё отрывокъ изъ этой поэмы:

   6. И. Козлова. (Обвороженіе. Ночь. Манфредъ одинъ. Тѣнь, въ видѣ молодой прекрасной женщины, поётъ.) «Невскій Альманахъ», 1828, стр. 347—352. Перепечатано во всѣхъ изданіяхъ»Стихотвореній И. Козлова».