СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬАМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.
ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ
переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ
ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ,
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ Т-на А. Ф. МАРКСЪ.
Трагедія «Троилъ и Крессида» появилась въ печати въ первый разъ въ 1609 году въ двухъ изданіяхъ, съ полнымъ именемъ Шекспира, какъ автора, подъ слѣдующимъ заглавіемъ: «The famous historie of Troylus and Cresseid. Excellently expressing the beginning of their loves, with the conceited wooing of Pandaras. Prince of Licia. Written bv William Shakespeare. London», т.~е. «Знаменитая исторія Троила и Крессиды, превосходно изображающая начало ихъ любви съ помощью Пандара, принца Лидіи. Сочинено Вилліамомъ Шекспиромъ. Лондонъ».— Пьеса не издавалась затѣмъ до выхода in folio 1623 года, гдѣ она помѣщена между вторымъ отдѣломъ пьесъ, названныхъ Histories (драматическія хроники), и третьимъ, въ которомъ напечатаны трагедіи. Пьеса озаглавлена коротко: «The tragedie of Troilus and Cresside» (въ предисловіи къ первому изданію она названа комедіей). При этомъ интересно, что въ изданіи in folio пьеса вошла, какъ позднѣйшая вставка. Это можно заключить изъ того, что имени ея нѣтъ въ общемъ оглавленіи, и самыя страницы перенумерованы независимо отъ общей нумераціи всего изданія. Текстъ пьесы какъ въ первыхъ изданіяхъ, такъ и въ in folio принадлежитъ къ самымъ неисправнымъ по множеству опечатокъ и темныхъ, иногда совершенно непонятныхъ, мѣстъ. Сверхъ того, въ текстѣ in folio есть нѣкоторые варіанты противъ первыхъ изданій, хотя и незначительные.
Относительно времени, когда пьеса написана, мы не имѣемъ точныхъ указаній. Первое изданіе 1609 г. сопровождалось предисловіемъ, въ которомъ, между прочимъ, было сказано, что «эта новая пьеса» еще ни разу не давалась на сценѣ, и что «ей не аплодировали руки вульгарной публики» (never clapped with the palms of the vulgar). Во второмъ же, вышедшемъ въ томъ же году изданіи сказано, что на этотъ разъ пьеса печатается въ томъ видѣ, въ какомъ она была представлена «на театрѣ Глобуса слугами короля». Изъ сопоставленія этихъ двухъ замѣтокъ можно съ вѣроятностью предположить, что пьеса была написана около этого же времени (1609 г.) и дана на сценѣ въ первый разъ въ томъ же году. Но нашлись комментаторы, подвергшіе вѣроятность такого вывода сомнѣнію. Фраза перваго изданія, что «пьесѣ не аплодировали руки вульгарной публики», доказываетъ, по ихъ мнѣнію, только то, что она не давалась на публичныхъ театрахъ для обыкновенной публики, но это вовсе не опровергаетъ возможности, что она была написана ранѣе и, можетъ-быть, даже давалась для избранныхъ зрителей при дворѣ короля или въ домахъ другихъ знатныхъ лицъ. Въ подтвержденіе этого мнѣнія приводился фактъ, что драма съ тѣмъ же заглавіемъ давалась на англійскихъ сценахъ задолго до 1609 года, но однако изъ дневника директора Генслоу обнаружено, что авторами этой пьесы были Деккеръ и Четтель, а потому и мнѣніе, будто Шекспирова драма написана многимъ ранѣе своего перваго появленія въ печати, осталось не доказаннымъ. Текстъ пьесы Деккера и Четтели до насъ не дошелъ, а потому мы не можемъ даже судить, послужила ли она (какъ думаютъ нѣкоторые) Шекспиру первообразомъ для его пьесы. Болѣе точныхъ хронологическихъ указаній, когда пьеса была написана, мы не имѣемъ. Въ послѣднее время явилось изслѣдованіе Бойля, въ которомъ онъ старается доказать, что пьеса написана Шекспиромъ не вдругъ, но частями, въ разные періоды его дѣятельности. Мнѣніе это авторъ поддерживаетъ указаніемъ на то, что слогъ, какимъ пьеса написана, весьма различенъ, смотря по эпизодамъ, какіе въ ней изображены. Сцены любви Троила и Крессиды написаны совершенно слогомъ первыхъ произведеній Шекспира и очень напоминаютъ собою «Ромео и Джульетту». Эпическія картины Троянской войны, напротивъ, схожи по изложенію со слогомъ гораздо позднѣйшихъ произведеній автора. Предположенію этому нельзя отказать въ правдоподобіи. Сходство слога нѣкоторыхъ (особенно любовныхъ) сценъ «Троила и Крессиды» со сценами «Ромео и Джульетты» дѣйствительно такъ замѣчательно, что иногда доходитъ даже до повторенія тѣхъ же самыхъ мыслей, но однако предположеніе Бойля этимъ все-таки не доказывается съ положительностью.
Основная фабула пьесы о любви Троила и невѣрности Крессиды заимствована Шекспиромъ изъ поэмы Чоусера, написанной между 1370—1380 годами и озаглавленной тѣмъ же именемъ. Но Чоусеръ тоже не былъ оригинальнымъ творцомъ этого разсказа. Исторія Троила и Крессиды разрабатывалась гораздо ранѣе многими поэтами и вообще имѣла въ средневѣковомъ обществѣ очень большую популярность. По формѣ и по духу она принадлежитъ къ тѣмъ безчисленнымъ новелламъ и поэмамъ, которыя писались въ средніе вѣка на темы греческихъ миѳовъ и другихъ произведеній древней поэзіи, чье могущественное вліяніе тяготѣло надъ новымъ міромъ очень долго и послѣ паденія древняго. Авторы такихъ произведеній обыкновенно брали основной темой какую-нибудь древнюю легенду и затѣмъ обрабатывали ее на свой ладъ, окрашивая характеромъ страны и времени, когда жили сами, вслѣдствіе чего отъ основныхъ фабулъ нерѣдко оставался въ ихъ произведеніяхъ одинъ голый скелетъ или только имена дѣйствующихъ лицъ. Древнѣйшая изъ такихъ средневѣковыхъ версій исторіи Троила и Крессиды принадлежитъ XII вѣку. Авторомъ ея былъ нормандскій поэтъ Бенуа де-Сенъ-Моръ. Поэма написана совершенно въ духѣ рыцарской поэзіи того времени. Троилъ представленъ, какъ учтивый, сентиментальный кавалеръ. Дама его сердца — Бризеида (позднѣе Крессида) — принуждена разстаться съ своимъ возлюбленнымъ, потому что ее выдаютъ грекамъ по требованію ея отца — Калхаса, покинувшаго Трою незадолго до ея гибели. Одинъ изъ греческихъ вождей, Діомедъ, успѣваетъ плѣнить красавицу. Она, впрочемъ, долго борется съ искушеніемъ и сдается только, увидя своего новаго возлюбленнаго раненымъ. Измѣну свою Троилу Бризеида очень наивно объясняетъ тѣмъ, что, «потерявъ Троила, она бы навѣрно умерла отъ горя, еслибъ не нашла средства разсѣяться въ греческомъ станѣ чѣмъ-нибудь другимъ».
Тотъ же сюжетъ былъ разработанъ позднѣе Боккаччіо въ поэмѣ Филостратъ, написанной въ половинѣ XIV столѣтія. Общій тонъ произведенія значительно измѣненъ сообразно съ духомъ и нравами страны и литературы той эпохи. Троилъ представленъ сентиментальнымъ воздыхателемъ, готовымъ умереть по первому приказу у ногъ своей возлюбленной. Бризеида — утонченно развитая (въ смыслѣ пониманія любви) дама того времени. Сообразно итальянскимъ средневѣковымъ нравамъ, не допускавшимъ любовной исторіи безъ вмѣшательства посредника или посредницы, которымъ влюбленные повѣряютъ свои тайны, въ поэму введена личность Пандара. Но у Боккаччіо это не простой сводникъ, какимъ представленъ онъ въ позднѣйшихъ произведеніяхъ, а напротивъ — благородный рыцарь, другъ Троила по оружію, что, впрочемъ, не мѣшаетъ ему разыгрывать роль именно самаго зауряднаго сводника для того, чтобы совратить Бризеиду и угодить этимъ своему другу, доставивъ ему обладаніе любимой женщиной. Онъ даже этимъ хвастаетъ, говоря, что «сдѣлалъ то, къ чему обязывали его преданность и дружба».— Таковы были вѣкъ и его нравы. Первое, устроенное Пандаромъ, счастливое свиданіе любовниковъ описано въ поэмѣ съ такими эротическими подробностями, что допустить ихъ можно только въ простодушныхъ средневѣковыхъ новеллахъ, гдѣ наивный взглядъ на такого рода вещи не только смягчалъ фривольность содержанія, но прикрывалъ даже самый цинизмъ. Развязка поэмы та же, что и въ древнихъ разсказахъ, но въ подробностяхъ есть много фактовъ, придуманныхъ самимъ авторомъ. Нѣкоторые изъ нихъ довольно оригинальны и хорошо рисуютъ современные нравы. Такъ, напримѣръ, въ поэмѣ есть описаніе, какъ тоскующій по Бризеидѣ Троилъ видитъ сонъ, будто онъ заблудился въ густомъ лѣсу и внезапно увидѣлъ среди кустовъ счастливую и улыбающуюся Бризеиду въ нѣжныхъ объятіяхъ — дикаго кабана! Кабанъ былъ гербомъ Діомеда, и потому Троилъ заключилъ изъ этого сна, что она измѣнила ему именно ради любви къ этому человѣку. Скоро онъ въ этомъ убѣдился дѣйствительно, когда послѣ одной изъ битвъ троянцевъ съ греками троянецъ Дейфобъ побѣдилъ Діомеда въ бою и принесъ въ Трою отнятое имъ у противника вооруженіе, при чемъ оказалось, что броня Діомеда была застегнута золотой пряжкой, которую Троилъ когда-то подарилъ Бризеидѣ. Смерть Троила, убитаго Ахилломъ, оканчиваетъ поэму.
Чоусеръ, взявъ для своей поэмы тотъ же сюжетъ (при чемъ Филостратъ Боккаччіо, по всему можно заключить, служилъ ему главнымъ источникомъ), измѣнилъ во многомъ какъ подробности, такъ и духъ всего произведенія. Если слишкомъ свободные нравы средневѣковой Италіи позволяли совмѣщеніе въ лицѣ Пандара такихъ противоположныхъ качествъ, какъ благородная рыцарская дружба къ Троилу и вмѣстѣ съ тѣмъ самое заурядное сводничество, то Чоусеръ, какъ поэтъ сѣвера, гдѣ понятія о нравственности были гораздо выше, не могъ допустить этого въ своей поэмѣ. Пандаръ превращенъ имъ въ то, чѣмъ онъ былъ на дѣлѣ, т.-е. въ безстыднаго, циническаго сводника, съ любовью исполняющаго свою некрасивую роль. Въ этомъ видѣ его изобразилъ и Шекспиръ. Равно измѣнилъ Чоусеръ характеръ Бризеиды (по Чоусеру, Хризеида). Въ поэмѣ его она представлена честной, добродѣтельной вдовой, совратить которую оказалось для Пандара гораздо труднѣй, чѣмъ это изобразилъ въ своей поэмѣ Боккаччіо. Во всей исторіи ея любви къ Троилу замѣчается вліяніе рыцарскихъ взглядовъ и нравовъ. Хризеида, даже признаваясь въ своей любви, скромно спѣшитъ прибавить, что любитъ Троила — какъ сестра. Сцена ея паденія описана очень подробно и увлекательно. Приглашенная въ домъ Пандара на ужинъ, Хризеида принуждена остаться ночевать вслѣдствіе разразившейся бури. Ночью въ комнату ея пробирается Пандаръ и съ притворнымъ ужасомъ объявляетъ, что за дверями стоитъ Троилъ, приведенный въ ярость подозрѣніемъ, будто Хризеида явилась къ Пандару для свиданія со своимъ любовникомъ. Несчастный влюбленный, по словамъ Пандара, готовъ въ отчаяніи лишить себя жизни, и Хризеида одна можетъ его спасти, если согласится съ нимъ увидѣться и разубѣдить въ его заблужденіи. Совершенно растерявшаяся Хризеида соглашается. Является Троилъ и падаетъ къ ея ногамъ. Происходитъ сцена патетическаго объясненія, во время которой Троилъ отъ избытка чувствъ падаетъ въ обморокъ. Пандаръ бросается ему помогать и укладываетъ его въ постель, при чемъ, для того, чтобы облегчить дыханіе несчастнаго, заботливо освобождаетъ его отъ всякой лишней одежды. Но всѣ старанія остаются тщетны: Троилъ лежитъ безъ движенія; въ отчаяніи Хризеида, не зная что дѣлать, съ воплемъ бросается на дорогой трупъ, покрывая его поцѣлуями. Средство оказывается удачнымъ. Покойникъ открываетъ глаза, а Пандаръ, видя, что услуги его больше не нужны, скрывается чрезъ потайную дверь, успѣвъ шепнуть Троилу, что если онъ уменъ, то пойметъ самъ безполезность продолжать обморокъ.
Изъ этихъ краткихъ выписокъ читатель легко можетъ составить понятіе о характерѣ разсказа Чоусера, а равно и прочихъ, написанныхъ на тотъ же сюжетъ, произведеній. Основанные на древнихъ легендахъ, разсказы эти, попавъ въ руки средневѣковыхъ романскихъ передѣлывателей, утратили не только характеръ и духъ древней поэзіи, но исказились до неузнаваемости даже по содержанію благодаря множеству сдѣланныхъ къ нимъ прибавленій и вставокъ. Но содержаніе Шекспировой пьесы не исчерпывается изложеніемъ исторіи только любви Троила и Кресеиды. Съ исторіей этой соединенъ гораздо болѣе серьезный, какъ по содержанію, такъ и по значенію, эпизодъ, взятый изъ исторіи Троянской войны. Что эпизодъ этотъ имѣетъ гораздо большее значеніе, чѣмъ легкій, комическій анекдотъ о любви Троила и Кресеиды, видно изъ того, что въ концѣ пьесы эпическое содержаніе совершенно поглощаетъ этотъ анекдотъ, приводя всю драму къ трагическому исходу, тогда какъ въ началѣ она обнаруживала всѣ задатки легкой комедіи. Это послѣднее обстоятельство интересно тѣмъ, что въ немъ мы видимъ совершенно противоположный пріемъ съ тѣми, какіе встрѣчаемъ въ нѣкоторыхъ другихъ Шекспировыхъ произведеніяхъ. Шекспиръ нерѣдко, задумавъ сюжетъ, заставлявшій ожидать по своему серьезному началу и угрожающей обстановкѣ трагическій исходъ, разрѣшалъ его, напротивъ, мирно и спокойно. Примѣрами могутъ служить «Цимбелинъ» и «Зимняя сказка». Въ настоящей же пьесѣ, наоборотъ, пустое, почти водевильное содержаніе примыкаетъ къ величавой эпопеѣ и, сливаясь съ нею, приводитъ все дѣло къ драматическому концу. Этотъ невиданный у Шекспира пріемъ смущалъ критиковъ до такой степени, что пьесѣ до сихъ поръ не могутъ найти подходящаго названія. Въ первыхъ изданіяхъ она названа комедіей, въ изданіи же in folio — трагедіей. Современные издатели также печатаютъ ее подъ разными именами сообразно своимъ вкусамъ и взглядамъ, доходя до безсмысленнаго съ точки зрѣнія классическихъ традицій имени траги-комедіи. Спорить о томъ, какимъ классическимъ именемъ должна быть окрещена та или другая Шекспирова пьеса, конечно безполезно,— безполезно потому, что Шекспиръ въ своихъ произведеніяхъ разорвалъ именно всѣ классическія традиціи, перешагнувъ черезъ тѣ условныя загородки, въ какія тогдашніе писатели насильно втискивали свои произведенія. Но сила привычки часто превозмогаетъ то, что говоритъ здравый смыслъ; потому и Шекспировы пьесы до сихъ поръ обыкновенно раздѣляются на рубрики трагедій, драмъ и комедій. Основной для такого раздѣленія по невозможности примѣнитъ классическую мѣрку можетъ быть принята только степень серьезности главной идеи пьесы, а также тотъ исходъ, къ какому пьеса приведена. Примѣняя такой взглядъ къ настоящей пьесѣ, ее гораздо скорѣе слѣдуетъ причислить къ трагедіямъ, чѣмъ къ комедіямъ. За это говоритъ, во-первыхъ, трагическій исходъ ея эпической части, а во-вторыхъ, то, что и самый эпизодъ любви Троила и Крессиды разработанъ Шекспиромъ съ гораздо болѣе серьезной точки зрѣнія, чѣмъ это мы видимъ въ легендахъ, послужившихъ первообразомъ для сюжета. Въ лицѣ Троила изображенъ человѣкъ, любящій и страдающій дѣйствительно и серьезно, да и характеръ самой Крессиды, вѣтреной и пустой кокетки, представленъ въ такомъ правдивомъ, рельефномъ видѣ, что способенъ навести скорѣе на серьезныя, чѣмъ на веселыя мысли. Даже некрасивая личность Пандара превратилась подъ перомъ Шекспира въ живого человѣка, типическаго представителя такихъ житейскихъ отношеній, которыя до сей поры представляютъ въ жизни очень распространенное явленіе.
Причина, почему Шекспиръ не удовольствовался для своей пьесы тѣмъ матеріаломъ, какой давала легенда о Троилѣ и Крессидѣ, но осложнилъ ее гораздо болѣе широкимъ содержаніемъ, понятна. Легенда эта, правда, была, благодаря поэмѣ Чоусера, въ Англіи очень популярна,— популярна до того, что даже имена дѣйствующихъ лицъ — Троила, Крессиды и Пандара — сдѣлались нарицательными именами для означенія вѣрныхъ любовниковъ, вѣтреныхъ женщинъ и сводниковъ, но содержаніе ея во всякомъ случаѣ было слишкомъ просто и незначительно для широкаго драматическаго произведенія, какія обыкновенно писалъ Шекспиръ, вслѣдствіе чего и представилась необходимость разширить и дополнить содержаніе центральнаго сюжета. Матеріалъ, изъ котораго слѣдовало почерпнуть это дополненіе, намѣчался самъ собой. Принадлежа по основному происхожденію къ циклу троянскихъ легендъ, исторія Троила и Крессиды естественно могла быть лучше всего дополнена изъ этого же источника. Всякое иное дополненіе показалось бы неумѣстнымъ и фальшивымъ. Великія картины Иліады были навѣрно передъ глазами Шекспира, когда онъ писалъ свою пьесу. Гомеръ въ очень хорошемъ для своего времени переводѣ Чапмана вышелъ въ Англіи въ 1598 году и потому былъ, конечно, Шекспиру извѣстенъ. Слѣды этого знакомства обнаруживаются во многихъ выведенныхъ въ пьесѣ эпизодахъ. Присматриваясь однако къ пьесѣ подробнѣй, мы видимъ, что Гомерова Иліада была далеко не единственнымъ источникомъ, изъ котораго Шекспиръ почерпнулъ матеріалъ для ея второй части. Уклоненія отъ Иліады,— и уклоненія очень значительныя,— замѣчаются не только въ отдѣльныхъ фактахъ и сценахъ, но даже въ обрисовкѣ характеровъ. Такъ, одинъ изъ главнѣйшихъ эпизодовъ Иліады — смерть Гектора — изображенъ въ Шекспировой пьесѣ совершенно иначе, чѣмъ у Гомера. Характеры Ахилла и Аякса измѣнены также. Первый сдѣланъ коварнымъ, злымъ интриганомъ, а Аяксъ — грубымъ и глупымъ силачомъ, навлекающимъ вмѣсто уваженія къ своей храбрости однѣ насмѣшки окружающихъ. Причина, почему Ахиллъ рѣшается наконецъ вступить въ битву съ троянцами, тоже совершенно иная. У Гомера онъ вспыхиваетъ гнѣвомъ за смерть Патрокла, у Шекспира же на это побуждаетъ его уязвленное самолюбіе. Характеру Энея придана совершенно неумѣстная для поэзіи древняго міра черта средневѣковой рыцарской галантности. Такихъ отклоненій отъ Гомера можно привести множество, и потому ясно, что, кромѣ Гомера, Шекспиръ пользовался при созданіи своей пьесы еще иными источниками. Критическія изысканія дѣйствительно показали, что заимствованія на этотъ разъ были сдѣланы Шекспиромъ изъ стариннаго сочиненія, озаглавленнаго: «The book of Troy», вышедшаго въ Лондонѣ въ 1513 году и написаннаго Лидгэтомъ (Lydgate), который, въ свою очередь, заимствовалъ свой разсказъ изъ исторіи Троянской войны, написанной на латинскомъ языкѣ мессинскимъ писателемъ Гвидо-де-ла-Колонна и озаглавленной «Historia de bello Troiano». Кромѣ того, очень вѣроятно, что Шекспиръ руководствовался еще Какстоновымъ переводомъ книги «Recueil des histoires de Troyes» Рауля ле-Февра (1471 г.). Послѣднее сочиненіе было очень популярно въ Англіи даже до ХVIII столѣтія. Во всѣхъ этихъ сочиненіяхъ подлинныя легенды Троянской войны являются въ такихъ же передѣлкахъ, какія мы видѣли и въ легендѣ о Троилѣ и Крессидѣ, и если мы сравнимъ съ ними тѣ факты Шекспировой трагедіи, одѣ онъ отклоняется отъ текста Гомера, то увидимъ, что большинство ихъ взяты именно изъ этихъ книгъ. Такъ, напримѣръ, отсюда заимствованы отношенія Ахилла къ Поликсенѣ, личность Калхаса и смерть Гектора. Относительно послѣдней слѣдуетъ прибавить, что Шекспиръ перенесъ на Гектора то, что въ разсказѣ говорится о Троилѣ. Подробный разборъ этихъ источниковъ показываетъ, что заимствованный изъ нихъ Шекспиромъ матеріалъ даже гораздо значительнѣе по объему въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ взялъ изъ Гомера, и это обстоятельство, какъ мы сейчасъ увидимъ, чрезвычайно важно для общаго вывода, какой слѣдуетъ сдѣлать о настоящей пьесѣ.
Желаніе доискаться, какую идею преслѣдовалъ Шекспиръ, когда писалъ ту или другую изъ своихъ пьесъ, и что именно хотѣлъ онъ выразитъ, нерѣдко доводило комментаторовъ (особенно нѣмецкихъ) до такихъ утонченныхъ выводовъ и заключеній, что согласиться съ ними иной разъ препятствуетъ простой здравый смыслъ. Я уже не разъ упоминалъ объ этомъ въ предыдущихъ этюдахъ, при чемъ постоянно высказывалъ мысль, что навязывать какія-либо тенденціозныя намѣренія Шекспиру слѣдуетъ съ гораздо большею осторожностью, чѣмъ какому-нибудь другому поэту. Настоящая пьеса подверглась такимъ толкованіямъ болѣе всѣхъ другихъ. Существуетъ между Шекспировыми критиками чрезвычайно распространенный взглядъ, будто Шекспиръ своимъ «Троиломъ и Крессидой» хотѣлъ ни болѣе ни менѣе, какъ написать пародію или, говоря мягче, сатиру на Иліаду Гомера. Если бъ мнѣніе это было высказано какимъ-нибудь неизвѣстнымъ критикомъ, то, конечно, о такомъ взглядѣ не стоило бъ и упоминать. Но взглядъ этотъ раздѣляютъ многіе серьезные знатоки Шекспира, и потому при разборѣ пьесы нельзя оставить этого факта безъ изслѣдованія и повѣрки. Главнымъ мотивомъ такого мнѣнія выставляется, что герои Гомера выведены въ настоящей пьесѣ лишенными того величаваго, эпическаго ореола, подъ которымъ они намъ представляются, когда мы видимъ ихъ въ Иліадѣ, и, что, сверхъ того, многимъ изъ нихъ, какъ, напримѣръ, Нестору, Менелаю и другимъ, приданъ даже комическій, доходящій до каррикатурности, оттѣнокъ. Вопросъ, какъ Шекспиръ дерзнулъ поднять оружіе насмѣшки на царя поэтовъ, объяснялся при этомъ предположеніемъ, что, вѣроятно, Шекспиръ хотѣлъ этимъ отвѣтить на нападки, которыми преслѣдовали его современные товарищи-поэты (какъ, напримѣръ, Джонсонъ) за то, что онъ слишкомъ безцеремонно обходился въ своихъ произведеніяхъ съ традиціями классицизма, и что, написавъ свою трагедію, въ которой величавые герои Иліады выведены въ обыденномъ, почти комическомъ видѣ, онъ какъ бы хотѣлъ тѣмъ сказать: «смотрите, вотъ каковы въ дѣйствительности тѣ боги, предъ которыми вы преклоняетесь». Взглянемъ, насколько такое мнѣніе можетъ считаться вѣроятнымъ.
Если мы предполагаемъ видѣть въ какомъ-нибудь произведеніи сатиру или пародію, то естественно должны прежде всего обратить вниманіе на тотъ предметъ или то произведеніе, которое авторъ сдѣлалъ объектомъ своей разработки. Выставленные имъ въ сатирическомъ или даже каррикатурномъ видѣ факты получатъ въ нашихъ глазахъ этотъ видъ только въ такомъ случаѣ, если мы ясно увидимъ, что они изображаютъ въ утрированной формѣ именно тѣ первообразы, съ которыхъ списаны. Но что же мы видимъ въ настоящей пьесѣ? Основной ея сюжетъ, въ которомъ изображена исторія любви Троила и Крессиды, не только не взятъ изъ Гомера, но почти даже не можетъ считаться миѳомъ классической древности. Сюжетъ этотъ очень много разъ разрабатывался средневѣковыми поэтами, и читатели могли видѣть изъ сдѣланныхъ выше краткихъ выписокъ, до какой степени авторы успѣли уничтожить въ своихъ произведеніяхъ характеръ древней поэзіи, замѣнивъ его тѣмъ шаблоннымъ духомъ, какой господствовалъ въ романской литературѣ той эпохи. Если мы затѣмъ перейдемъ къ той части Шекспировой трагедіи, гдѣ дѣйствительно встрѣчаемъ положенія и имена, хорошо намъ знакомыя по безсмертному произведенію Гомера, то увидимъ, что и здѣсь Шекспиръ взялъ матеріалъ для своей пьесы также болѣе изъ вторыхъ рукъ, чѣмъ изъ первоначальнаго источника. Выше уже было замѣчено, что очень многіе, выведенные Шекспиромъ, факты заимствованы имъ не изъ Гомера, а изъ тѣхъ переработокъ троянскихъ сказаній, какими такъ богата средневѣковая литература. Вслѣдствіе этого, если допустить мысль, что Шекспиръ дѣйствительно хотѣлъ написать сатиру на древнюю классическую поэзію, то естественно возникаетъ вопросъ: почему же онъ не взялъ источникомъ для своего произведенія настоящій предметъ, какой хотѣлъ осмѣять, т.-е. подлинную Иліаду, а обратился къ ея передѣлкамъ, которыя сами по себѣ могли считаться каррикатурой, хотя и нарисованной безъ желанія авторовъ, а просто по наивному непониманію предмета, какой они вздумали изобразить? Нельзя же допустить мысль, что Шекспиръ хотѣлъ написать каррикатуру на каррикатуру. Напротивъ, если мы будемъ сравнивать Шекспирову трагедію не съ Иліадой, а съ тѣми средневѣковыми разсказами, которыми онъ руководился, то увидимъ, что при этомъ должна исчезнуть даже всякая мысль, будто трагедія его можетъ назваться сатирой или каррикатурой. Шекспиръ поступилъ здѣсь, какъ и въ большинствѣ случаевъ своего творчества, а именно: взявъ нелѣпый въ основѣ сюжетъ, съ шаблонными куклами вмѣсто живыхъ людей, онъ создалъ взамѣнъ ихъ живыя личности съ полнымъ развитіемъ чувствъ и характеровъ. Стоитъ сравнить, напримѣръ, хоть личности Троила, Пандара и другихъ, какъ онѣ нарисованы въ разсказахъ Боккаччіо или Чоусера, съ тѣмъ, какъ изобразилъ ихъ Шекспиръ. Мы увидимъ, что Шекспиръ при этомъ не только не превратилъ ихъ въ каррикатуры, а напротивъ — изъ каррикатуры сдѣлалъ серьезную вещь и во всякомъ случаѣ скорѣе возвысилъ предметъ, чѣмъ унизилъ его насмѣшкой. Но однако мнѣніе, будто пьеса все-таки представляетъ сатиру на древнюю классическую литературу, упорно держится между многими критиками до сихъ поръ. Разгадка этого факта заключается въ томъ, что такого рода критики сравниваютъ нарисованные Шекспиромъ образы не съ истиннымъ имъ источникомъ, заключающемся въ средневѣковыхъ легендахъ, но съ настоящими образами Гомера. А при такомъ взглядѣ Шекспировы лица могутъ дѣйствительно показаться лишенными того эпическаго ореола, который окружаетъ ихъ въ поэмѣ царя поэтовъ. Если, напримѣръ, Несторъ представленъ у Гомера величавымъ старцемъ, то, конечно, тотъ же старецъ, выведенный Шекспиромъ, какъ слабый старикъ, кряхтящій, кашляющій, и можетъ показаться комическимъ лицомъ, даже съ каррикатурнымъ оттѣнкомъ. Равно Ахиллъ, представленный Гомеромъ, какъ величавый герой, мстящій за смерть своего друга, конечно, теряетъ въ нашихъ глазахъ свой героическій образъ, если мы видимъ, что рядомъ съ прекраснымъ чувствомъ дружбы въ душѣ его таятся иныя, вовсе не хорошія качества. Но зачѣмъ же смотрѣть на Шекспира такимъ образомъ? Онъ былъ изобразителемъ души и сердца, а не красоты внѣшнихъ формъ, что составляло главную задачу древнеэпической поэзіи. Образы этой поэзіи похожи на статуи, которыя не могутъ измѣнить своего положенія, не потерявъ той красоты, какую имъ придалъ художникъ. Это — моментальные снимки, недопускающіе никакого измѣненія, а Шекспировы лица, напротивъ, изображаютъ постоянное движеніе и перемѣны. Красота Аполлона Бельведерскаго и Венеры Милосской несомнѣнна, но зато въ нихъ и изображено только одно положеніе,— положеніе, правда, лучшее изъ всѣхъ, какое могъ подсмотрѣть и изобразить геніальный художникъ; но, сдѣлавъ это, онъ заставилъ ихъ окаменѣть въ этомъ видѣ навсегда. Попробуйте вообразить себѣ Аполлона или Венеру сошедшими съ пьедесталовъ и начавшими двигаться; представьте ихъ одѣтыми въ современный костюмъ. Какой выйдетъ результатъ? Мы навѣрно увидимъ, что хотя красота останется въ нихъ и при этомъ, но въ ряду множества новыхъ положеній, какія они примутъ, найдутся далеко не столъ красивыя, а нѣкоторыя, можетъ-быть, покажутся даже комичными. Зато мы увидимъ не мраморныя статуи, а дѣйствительно живыхъ людей, и ужъ навѣрно въ этихъ людяхъ найдется не меньше интереснаго для наблюденія. Выставивъ своихъ героевъ въ такомъ видѣ, Шекспиръ поступилъ, какъ диктовалъ ему его геній, преслѣдовавшій совсѣмъ иныя задачи сравнительно съ геніемъ классической древности, а потому видѣть въ его пьесѣ тенденціозное намѣреніе осмѣять эту древность нельзя было бы даже въ такомъ случаѣ, если бы онъ взялъ первообразомъ для своей пьесы дѣйствительныхъ героевъ Гомера. Когда же мы видимъ, что образы эти взяты имъ изъ совершенно другого источника, который самъ по себѣ могъ назваться каррикатурою, то при такомъ взглядѣ должно уничтожиться и то мнѣніе, которое существуетъ о намѣреніяхъ, какія будто бы имѣлъ Шекспиръ, когда писалъ свою трагедію. Сюжетъ въ его глазахъ никогда не имѣлъ большого значенія, а потому и здѣсь, взявъ сюжетомъ для своей трагедіи искаженный и почти превращенный современными писателями въ каррикатуру миѳъ древности, Шекспиръ умѣлъ и на этомъ искаженномъ сюжетѣ построить произведеніе, которое удивляетъ насъ всѣми извѣстными свойствами Шекспирова генія. Шаблонныя куклы, какихъ мы встрѣчаемъ въ этомъ источникѣ, превратились подъ рукою Шекспира въ цѣльныхъ, живыхъ личностей, стоящихъ по вѣрности изображенія неизмѣримо выше ихъ первообразовъ. Но такъ какъ за этими Шекспировыми первообразами стоятъ еще иные, выведенные въ подлинныхъ сказаніяхъ Гомера, то понятно, что при сравненіи съ ними могутъ являться иные взгляды и заключенія, хотя судить Шекспира на основаніи такихъ взглядовъ будетъ совершенно ошибочно. Основанные на такомъ взглядѣ выводы будутъ миражемъ, созданнымъ воображеніемъ критиковъ. Для убѣжденія, что разсматриваемая трагедія не имѣетъ никакого тенденціознаго характера, а напротивъ — представляетъ такое же самостоятельное произведеніе, какъ и все прочее, что написалъ Шекспиръ, стоитъ только забыть при ея чтеніи Гомера со всѣмъ классическимъ міромъ и разсматривать ее просто, какъ произведеніе Шекспира. Мы несомнѣнно увидимъ при этомъ, что выведенныя въ ней лица встанутъ предъ нашими глазами, подобно всѣмъ героямъ Шекспира, какъ совершенно обособленныя живыя лица, въ чьихъ характерахъ мы не замѣтимъ ни тѣни тенденціознаго намѣренія выставить ихъ въ каррикатурномъ или сатирическомъ видѣ. Говоря такъ, нельзя однако умолчать, что если Шекспиръ творилъ этихъ лицъ, повинуясь только тому, что шепталъ ему его геній, то вліяніе поэта, какъ Гомеръ, все-таки не могло остаться на него совершенно ничтожнымъ. Потому созданныя Шекспиромъ лица рядомъ съ глубокими общечеловѣческими чертами обнаруживаютъ въ себѣ иногда и тѣ монументальные штрихи, какіе мы находимъ въ герояхъ древней поэзіи. Такъ, напримѣръ, это замѣчается въ цѣлостности характеровъ Троила, Кассандры, а также въ спокойной величавости другихъ лицъ, каковы Пріамъ, Гекторъ и Андромаха. Черты эти дѣйствительно родственны съ тѣми, какія мы находимъ въ лицахъ Гомера, а потому и пьесу эту, пожалуй, можно причислять къ тому циклу Шекспировыхъ произведеній, въ которыхъ онъ невольно коснулся древняго міра и возстановилъ нѣкоторыя его черты, хотя сдѣлалъ это никакъ не съ цѣлью написать на него сатиру.
Шекспиръ неоднократно изображалъ различные виды ревности. Типичнѣйшимъ представителемъ этого чувства, въ чистомъ видѣ, является король Леонтъ въ «Зимней сказкѣ». Въ другихъ пьесахъ ревность изображена Шекспиромъ уже въ нѣсколько измѣненномъ видѣ, сообразно съ индивидуальными характерами лицъ. Такъ, въ Отелло мы видимъ ревность человѣка съ необузданно-горячимъ темпераментомъ. Клавдіо (въ комедіи «Много шуму изъ пустяковъ») представляетъ ревность свѣтски образованнаго человѣка для котораго вопросъ о томъ — «что скажутъ», важенъ не менѣе, чѣмъ собственное чувство. Наконецъ въ Троидѣ изображена ревность неопытнаго, увлекающагося юноши, не умѣющаго еще владѣть своими чувствами. Полюбивъ въ первый разъ всѣмъ пыломъ юной души, Троилъ не хочетъ ничего знать, кромѣ своей любви, и даже не думаетъ задавать себѣ вопроса, точно ли ожидаемое имъ счастье будетъ прочно. Въ этомъ онъ похожъ на Ромео съ тою только разницею, что предметомъ его страсти была не Джульетта. Ослѣпленный силою своего увлеченія, онъ, на свою бѣду, хотя и совершенно естественно, попадаетъ въ руки низкаго сводника Пандара, нисколько не замѣчая, что пользоваться услугами такихъ людей, значитъ — сквернить самое имя любви. Такъ или иначе, онъ достигаетъ цѣли. Крессида отдается ему, можно подумать, даже искренно, и эта наружная искренность обманываетъ бѣднаго, чистаго душою юношу до такой степени, что онъ, опьяненный счастьемъ минуты, даже не подозрѣваетъ возможности бѣды въ будущемъ. Скоро судьба его разочаровываетъ. Приговоръ общества, которому онъ служилъ, рѣшаетъ, разлучить его съ Крессидой. Тутъ въ характерѣ Троила намѣчается черта, обличающая въ немъ, какъ уже было замѣчено выше, болѣе человѣка древняго міра, чѣмъ современнаго. Вынужденная разлука съ пламенно-любимымъ существомъ вызвала бы во всякомъ страстномъ юношѣ громовой протестъ, который выразился бы если не въ сопротивленіи бѣдѣ открытой силою, то по крайней мѣрѣ въ самомъ неистовомъ отчаяніи. Но личность въ древнемъ мірѣ была подчинена обществу, которое распоряжалось ею, какъ хотѣло. Такъ и въ настоящемъ случаѣ: какъ ни глубоко страдалъ Троилъ, но онъ не вздумалъ и словомъ выразить своего протеста противъ того, къ чему присудилъ его Пріамъ со своимъ совѣтомъ. «Такъ рѣшили!» — горестно восклицаетъ онъ и затѣмъ вручаетъ свою возлюбленную собственными руками людямъ, которые пришли его съ нею разлучить. Но ударъ злой судьбы на этомъ не остановился. Потерявъ Крессиду, Троилъ на первыхъ порахъ утѣшалъ себя по крайней мѣрѣ мыслью, что она сохранитъ любовь къ нему и въ разлукѣ, и вдругъ ему пришлось собственными глазами убѣдиться, что вся его глубокая вѣра въ прежнее счастье была одинъ обманъ. Онъ пораженъ до того, что не хочетъ вѣрить свидѣтельству даже своихъ собственныхъ глазъ. Въ сценѣ, когда Троилъ застаетъ Крессиду на мѣстѣ преступленія съ Діомедомъ, классическій герой древности проявляется въ немъ опять гораздо болѣе, чѣмъ современный человѣкъ. Убѣдясь въ своемъ горѣ несомнѣнно, Троилъ громко взываетъ о мести, но однако не приводитъ этой мести въ исполненіе, хотя, казалось, могъ сдѣлать это очень легко. Оба преступника — и Крессида и Діомедъ — были въ его рукахъ, и онъ, выйдя изъ своей скрытой засады, гдѣ подслушалъ ихъ разговоръ, могъ бы легко убить врасплохъ обоихъ. Множество произведеній, въ которыхъ описываются аналогическія сцены, оканчиваются именно такъ. Между тѣмъ Троилъ, какъ настоящій сынъ древняго міра, выбираетъ для мести иное средство. Онъ ближе и искреннѣе, чѣмъ прежде, примыкаетъ къ обществу своихъ друзей и хочетъ утолить свою месть, сражаясь вмѣстѣ съ ними противъ общихъ враговъ, которыхъ съ этой минуты видитъ не только въ оскорбившихъ его Крессидѣ и Діомедѣ, но и во всѣхъ грекахъ. Чтобы мстить имъ всѣмъ, онъ забываетъ даже свои прежнія благородныя чувства рыцарской чести. Такъ, онъ упрекаетъ Гектора за снисходительную милость къ павшимъ, безоружнымъ врагамъ. Въ битвѣ свирѣпствуетъ онъ безпощадно, со всею яростью, на какую только способенъ задорный пылъ чувствующей себя оскорбленной юности. Если это увлеченіе можетъ показаться излишнимъ и, пожалуй, даже несправедливымъ, то все-таки въ немъ до того понятно сквозитъ пылъ юной неопытной души, что всякій невольно почувствуетъ симпатію къ этому бѣдному, оскорбленному въ лучшихъ своихъ надеждахъ ребенку, и это одно уже дѣлаетъ Троила одною изъ симпатичнѣйшихъ, созданныхъ Шекспиромъ, личностей.
Крессида — прямая противоположность Троила. Если онъ невольно возбуждаетъ сочувствіе, то она, какъ личность, антипатична въ полномъ смыслѣ слова. Женщина, развратная по натурѣ — такова краткая характеристика Крессиды, обрисовывающая ее вполнѣ. Можетъ-быть, на это возразятъ, что и въ ея характерѣ изображены рядомъ съ дурными также и хорошія черты, какъ, напримѣръ, ея искренняя любовь къ Троилу въ началѣ пьесы (любовь, въ которой она сознается сама), а также ея отчаяніе при вынужденной съ нимъ разлукѣ; но если вдуматься въ характеръ Крессиды глубже, то мы увидимъ, что эти ея хорошія стороны только кажущіяся, и что если Шекспиръ нашелъ нужнымъ ихъ изобразить, то показалъ этимъ только, какъ вѣрно онъ зналъ человѣческую душу, а женскую въ особенности. Развратница по натурѣ, Крессида изображена въ началѣ пьесы дѣвушкой, т.-е. личностью, еще не знающей, въ чемъ состоитъ на практикѣ тотъ путь, на который она увлекается позже. Какъ ни предосудителенъ развратъ, но нельзя отрицать, что въ зародышѣ его лежитъ все-таки то же самое чувство, изъ какого развивается и самая самоотверженная любовь. Вся разница лишь въ томъ, по какому направленію разовьемъ этотъ зародышъ мы сами, руководясь нашими нравственными принципами. Можно съ увѣренностью сказать, что нѣтъ существа, развращеннаго даже до послѣдней степени, которое заслуживало бы имя развратнаго при самомъ началѣ своей некрасивой карьеры. Напротивъ, мы видимъ, что огромное большинство даже самыхъ развратныхъ людей обыкновенно начинаетъ съ увлеченія страстью, не только горячей, но часто даже искренней, и лишь позднѣе, забывъ чистое впечатлѣніе первыхъ, свѣтлыхъ чувствъ, увлекаются, повинуясь своему темпераменту и нравственнымъ принципамъ на развратной дорогѣ, покидая тотъ благородный путь истинной любви и преданности, по какому могли бы пойти, начавъ съ того же самаго исходнаго пункта. Такова и Крессида. Въ началѣ пьесы она представлена не только способной на любовь и преданность, но даже любящей искренно. Въ любви къ Троилу она сознается сама себѣ и скрываетъ ее отъ другихъ. Въ этомъ вѣрный знакъ, что чувство ея не было притворнымъ. Но, обрисовавъ ее такимъ образомъ, Шекспиръ тутъ же дополнилъ это изображеніе такими чертами, которыя заставляютъ предполагать, что едва ли нѣжная искренность чувства можетъ удержаться въ ней долго. Изъ разговора ея съ Пандаромъ оказывается, что характеръ Крессиды надмененъ, насмѣшливъ, и что она не была особенно склонна видѣть въ людяхъ что-либо хорошее и имъ сочувствовать. А это уже такія свойства, съ которыми нѣжность и постоянство въ любви рѣдко уживаются. Въ слѣдующихъ сценахъ перваго свиданія съ Троиломъ и затѣмъ быстрой съ нимъ разлуки Крессида представлена опять какъ будто бы любящей Троила и горюющей о немъ дѣйствительно, но слезы ея высыхаютъ очень скоро. Придя въ лагерь грековъ и увидя себя окруженной толпой греческихъ селадоновъ, противъ вкрадчивости которыхъ ее предостерегалъ самъ Троилъ, эта кокетка и развратница по натурѣ сразу показываетъ, что она нашла свою среду и почувствовала свое призваніе. Какой-либо скромности или застѣнчивости, которыя еще можно было въ ней замѣтить до грѣхопаденія съ Троиломъ, мы уже болѣе не видимъ. Нагло и развязно соглашается она на предлагаемые ей поцѣлуи, остритъ и щелкаетъ всѣхъ присутствующихъ насмѣшками, словомъ — ведетъ себя такъ, что приводитъ въ восторгъ своимъ развязнымъ обращеніемъ даже выжившаго изъ ума старца Нестора. Только одинъ умный Улиссъ догадывается, что она такое въ дѣйствительности, за что клеймитъ ее настоящимъ именемъ. Окончательная сцена свиданія съ Діомедомъ дорисовываетъ ея характеръ, послѣ чего она исчезаетъ изъ пьесы совсѣмъ, какъ совершенно лишняя въ той драматической развязкѣ, къ какой пьеса приведена.
Личность Пандара нарисована настолько ясно, что не нуждается въ объясненіяхъ. Создавая это лицо, Шекспиръ остался исключительно на почвѣ средневѣковой литературы, такъ какъ какихъ-либо чертъ, напоминающихъ вѣка древности, въ характерѣ этомъ нѣтъ слѣда.
Очень интересна въ драмѣ личность Терсита. Взявъ въ основу этого характера тѣ черты, какими Терситъ изображенъ Гомеромъ, Шекспиръ развилъ и мотивировалъ его характеръ гораздо подробнѣе. У Гомера Терситъ только злой уродъ, бранящій все, нисколько не разсуждая, за что и почему. У Шекспира Терситъ, напротивъ, не просто злой, обиженный природой человѣкъ, но еще и тонкій знатокъ людей. Онъ уменъ, наблюдателенъ и видитъ окружающихъ насквозь. Его мнѣнія о нихъ хотя и облиты ядомъ злости и потому кажутся преувеличенными, но вмѣстѣ съ тѣмъ онѣ правильны и мѣтки въ основѣ.
Наконецъ, что касается до прочихъ, выведенныхъ въ драмѣ, одноименныхъ съ героями Иліады, лицъ, то о нихъ уже сказано, что, взявъ за основу ихъ образовъ искаженные средневѣковыми авторами образы Гомера, Шекспиръ, съ одной стороны, приблизилъ ихъ своей переработкой вновь къ первоначальному источнику тѣмъ, что возстановилъ ихъ величаво-благородные облики (примѣры: Гекторъ, Пріамъ, Кассандра, Улиссъ), но рядомъ съ этимъ онъ изобразилъ этихъ людей, какъ обыкновенныхъ личностей, съ обыденными чертами и людскими недостатками, чѣмъ и положилъ рѣзкую разницу между собой и Гомеромъ. Обстоятельство это, какъ мы видѣли выше, повело къ совершенно ложному заключенію о всей пьесѣ.
Хотя въ первомъ изданіи моего перевода Шекспира настоящая пьеса была помѣщена въ отдѣлѣ трагедій древняго міра, но, строго говоря, ее скорѣе слѣдуетъ помѣстить въ общей рубрикѣ трагедій. Характеръ средневѣковья сквозитъ въ ней гораздо больше, чѣмъ характеръ классической древности.
Пріамъ, царь троянскій.
Гекторъ, Парисъ, Троилъ, Дейфобъ, Еленъ, сыновья Пріама.
Антеноръ, Эней, троянскіе вожди.
Калхасъ, троянскій жрецъ, перешедшій къ грекамъ.
Пандаръ, дядя Крессиды.
Маргарелонъ, побочный сынъ Пріама.
Агамемнонъ, предводитель грековъ.
Менелай, его братъ.
Ахиллъ, Аяксъ, Улиссъ, Несторъ, Діомедъ, Патроклъ, вожди грековъ.
Терситъ, безобразный грекъ.
Александръ, слуга Крессиды.
Елена, жена Менелая.
Андромаха, жена Гектора.
Кассандра, дочь Пріама, пророчица.
Крессида, дочь Калхаса.
Троянскіе и греческіе солдаты, слуги, народъ.
Дѣйствіе происходитъ частью въ Троѣ, частью въ греческомъ лагерѣ
Предъ вами Троя. Съ острововъ Эллады
Собралась разъ, дыша огнемъ вражды,
Толпа князей съ могучимъ, грознымъ флотомъ
Въ аѳинскій портъ и тамъ, собравъ совѣтъ
Вѣнчанныхъ главъ, они итти рѣшили
Съ огнемъ войны въ фригійскій дальній край,
Чтобъ срыть Пергамъ, гдѣ, за оградой стѣнъ,
Укравъ тайкомъ супругу Менелая,
Елену, скрылъ ее въ объятьяхъ страстныхъ
Своихъ Парисъ. Путь долгій къ Тенедосу
Ведутъ они и выгружаютъ тамъ
Съ своихъ судовъ, глубоко сѣвшихъ въ воды,
Весь грузъ войны. Дарданскія поля
Покрылись сплошь палатками веселыхъ,
Пока еще враждой нераздѣленныхъ,
Ахейскихъ войскъ. Троянцы заперлись
Въ своихъ стѣнахъ за шесть воротъ желѣзныхъ,
Хранящихъ городъ ихъ:— воротъ Дарданскихъ,
Тимбрійскихъ, Антенбридскихъ, Хетасскихъ,
Троянскихъ и Илійскихъ 2). Пылъ вражды
Влечетъ равно и грековъ и троянцевъ
Помѣрять силы въ битвѣ,— я жъ, Прологъ,
Являюсь здѣсь, какъ видите, въ оружьи 3),
Хотя не съ тѣмъ, чтобъ защищать актеровъ
Иль автора, но просто въ знакъ того,
Что мы хотимъ изобразить предъ вами
Картину битвъ, при чемъ войны начало
Пропустимъ мы, представивъ изъ нея
Лишь эпизодъ, пригодный для театра.
Одобрить насъ, конечно, въ вашей волѣ.
Мы счастья ждемъ, какъ ратники на полѣ.
Троя. Передъ дворцомъ Пріама.
(Входятъ Троилъ вооруженный и Пандаръ).
Троилъ. Гдѣ мой оруженосецъ? Пусть онъ сниметъ
Долой съ меня доспѣхи! Для чего
Искать мнѣ битвы въ полѣ, если здѣсь,
Въ моей груди, кипитъ борьба не хуже?
Сражайся тотъ, кому послушно сердце,
Троилъ же власть утратилъ надъ своимъ.
Пандаръ. Ты долго будешь хныкать 4)?
Троилъ. Враги сильны и съ тѣмъ въ придачу ловки,
Бодры при ловкости и вмѣстѣ храбры
А я слабѣй потока бабьихъ слезъ,
Смирнѣй овцы, глупѣе, чѣмъ незнанье,
Неопытенъ, какъ робкое дитя,
Трусливъ и простъ, какъ дѣвочка въ потемкахъ.
Пандаръ. Мнѣ до того надоѣло съ тобой возиться, что я хочу тебя бросить. Сколько разъ я тебѣ говорилъ, что, кто хочетъ пирога, долженъ ждать, пока смелютъ пшеницу.
Троилъ. Развѣ я не ждалъ?
Пандаръ. Жди, пока ее просѣютъ.
Троилъ. Я ждалъ и это.
Пандаръ. Жди, пока взойдетъ опара.
Троилъ. Я ждалъ и это.
Пандаръ. Жди, пока замѣсятъ тѣсто, сдѣлаютъ пирогъ и испекутъ его; да и тогда надо подождать, пока онъ остынетъ, потому что иначе обожжешь себѣ губы.
Троилъ. Терпѣнье — богъ! Но и оно едва ли бъ
Снесло такъ много бѣдъ. Когда я, сидя
За царственнымъ столомъ Пріама, вспомню
Прекрасную Крессиду… вспомню,— глупый!
Да есть ли мигъ, когда бъ ее забылъ я?
Пандаръ. Да, вчера она была дѣйствительно такъ хороша, что врядъ ли съ ней сравнится какая-нибудь женщина.
Троилъ. И каждый разъ, когда, ее увидя,
Я разорвать готовъ подъ вздохомъ грудь,
Мнѣ надобно заботиться со страхомъ,
Чтобъ скрыть себя предъ братомъ и отцомъ.
И вотъ въ моемъ лицѣ сквозитъ улыбка,
Какъ солнца лучъ, проникшій сквозь грозу!
Но, скрывъ печаль личиною покоя,
Мы тѣмъ печаль почувствуемъ лишь вдвое.
Пандаръ. Жаль, что ея волосы чернѣе, чѣмъ у Елены, иначе этихъ двухъ женщинъ нельзя было бъ и сравнивать. Впрочемъ, она моя родственница, и мнѣ не слѣдуетъ ее слишкомъ хвалить; но я желалъ бы, чтобъ ты послушалъ ее вчера. Конечно, я не отказываю въ умѣ сестрѣ твоей, Кассандрѣ, однакожъ…
Троилъ. Ахъ, перестань! Не мучь меня расчетомъ,
На сколько саженъ скрыты подъ землей
Мои надежды счастья! Мнѣ довольно
Ужъ знать и то, что ихъ исчезнулъ слѣдъ.
Я говорю, какъ я люблю Крессиду,
А ты твердишь: Крессида хороша!
Травишь мнѣ рану сердца перечетомъ
Ея достоинствъ: говоришь — какой
У нея прелестный голосъ, ручки, щечки,
Иль волосы; берешься увѣрять,
Что въ бѣлизнѣ покажется предъ нею
Черниломъ все на свѣтѣ, годнымъ только
Писать про свой позоръ; что даже пухъ
Покажется тяжелъ въ прикосновеньи
Съ ея прелестной грудью, что зефиръ
Въ сравненьи съ ней тяжелъ и грубъ, какъ руки
Привыкшаго къ работѣ бѣдняка,—
Вотъ что ты мнѣ твердишь, и пусть все это
Одна святая правда;— но пойми же,
Что, такъ твердя, вѣдь ты влагаешь въ раны
Моей души тотъ самый ножъ, которымъ
Онѣ нанесены, взамѣнъ бальзама,
Способнаго ихъ снова залѣчить.
Пандаръ. Что жъ! Я говорю правду.
Троилъ. Нѣтъ, правда выше твоихъ похвалъ.
Пандаръ. Ну, хорошо, я замолчу,— пусть она будетъ, чѣмъ хочетъ. Если Крессида хороша — тѣмъ лучше для нея; если же нѣтъ — то средство похорошѣть у нея въ рукахъ 5).
Троилъ. Ну, полно, Пандаръ, полно!
Пандаръ. Хороша награда за мои труды! Бѣгаешь отъ нея жъ тебѣ, отъ тебя къ ней, а получаешь вмѣсто добраго слова однѣ непріятности и отъ нея и отъ тебя.
Троилъ. Что съ тобой,. Пандаръ? Неужели ты на меня сердишься?
Пандаръ. Я молчу о ея красотѣ, потому что она моя родственница, а иначе самъ бы сознался, что Крессида въ будни лучше, чѣмъ Елена въ праздникъ 6). Впрочемъ, что съ тобой объ этомъ говорить! Будь она чернѣе мавра — мнѣ все равно.
Троилъ. Ты говоришь, какъ будто я сказалъ, что Крессида нехороша.
Пандаръ. Какое мнѣ дѣло до того, что ты говоришь? А вотъ я скажу, что она глупо дѣлаетъ, оставаясь здѣсь безъ отца 7). Шла бы себѣ къ грекамъ. Я непремѣнно посовѣтую ей это въ первый разъ, какъ ее увижу;— ты же можешь считать наше съ тобой дѣло конченнымъ.
Троилъ. Пандаръ!
Пандаръ. Ни слова больше.
Троилъ. Пандаръ, прошу тебя…
Пандаръ. Не проси. Я оставляю дѣло, гдѣ началъ — значитъ дѣлу конецъ. (Уходитъ Пандаръ. За сценой шумъ битвы).
Троилъ. Молчи ты, шумъ и громъ кровавой битвы!
Глупцы, глупцы! Вы, видно, въ самомъ дѣлѣ,
Находите не такъ дурной Елену,
Коль за нее свою такъ льете кровь;
Но мнѣ презрѣнъ такой предлогъ для битвы,
И я итти не въ силахъ въ поле къ вамъ.
Но что начать? О, какъ вы тяжко, боги,
Терзаете меня! Къ Крессидѣ доступъ
Дать можетъ лишь Пандаръ, а онъ настолько жъ
Упрямъ и твердъ, насколько холодна
Она къ моимъ мольбамъ. Ну, Аполлонъ!
Скажи теперь, во имя страсти къ Дафнѣ,
Что дѣлать мнѣ? Крессида недоступна
Для рукъ моихъ, какъ многоцѣнный перлъ
Въ далекой Индіи! Разлучена
Она со мной, живя и въ Иліонѣ,
Какъ бездной водъ! Хочу ее добыть
Я какъ купецъ, искать плывущій перлы,
И какъ купецъ ввѣряется вполнѣ
Тому, кто правитъ судномъ, такъ и я
Весь грузъ надеждъ слагаю на Пандара. (Входитъ Эней).
Эней. Кто тутъ? Троилъ,— зачѣмъ ты не въ сраженьи?
Троилъ. Затѣмъ, что здѣсь. Считай отвѣтъ мой бабьимъ;
Но ты, покинувъ битву, поступилъ
И самъ вѣдь точно баба. Разскажи-ка,
Что новаго?
Эней. Парисъ вернулся раненъ.
Троилъ. Кѣмъ?
Эней. Менелаемъ.
Троилъ. Ну, надъ этой раной
Мы можемъ посмѣяться между нами.
Чѣмъ ранилъ Менелай его? Рогами? (Шумъ битвы),
Эней. Чу, славная охота за стѣной!
Троилъ. Я лучше бъ здѣсь желалъ себѣ другой,
Да жаль: хотѣть не значитъ мочь!— Ну, что же?
Ты въ битву?
Эней. Да.
Троилъ. Такъ я отправлюсь тоже. (Уходятъ).
(Входятъ Крессида и Александръ).
Крессида. Кто тамъ прошелъ?
Александръ. Гекуба и Елена.
Крсесида. Куда жъ онѣ идутъ?
Александръ. Къ восточной башнѣ,.
Смотрѣть на бой. Она стоитъ какъ разъ
Надъ полемъ битвъ. Сегодня утромъ Гекторъ
Былъ разсерженъ при всемъ своемъ терпѣньи.
Поутру побранился съ Андромахой,
Прибилъ оруженосца и потомъ,
Какъ слѣдуетъ хозяину сраженья,
Пошелъ на бой чѣмъ свѣтъ; и мнѣ казалось,
Что даже листья въ полѣ задрожали,
Увидя этотъ гнѣвъ.
Крессида. Что жъ за причина
Того, что онъ сердился?
Александръ. Ходятъ слухи,
Что есть одинъ герой въ ахейскомъ станѣ,
По имени Аяксъ, троянецъ родомъ
И Гекторовъ племянникъ…
Крессида. Что же дальше?
Александръ. Ну вотъ о немъ прошла молва, что будто
Онъ твердъ, силенъ и ни предъ кѣмъ не струсить 8).
Крессида. Такимъ долженъ быть всякій мужчина, если онъ не пьянъ и не разбитъ параличомъ.
Александръ. Да; но объ этомъ человѣкѣ говорятъ, что въ немъ соединились всѣ качества звѣрей: онъ храбръ, какъ левъ, грубъ, какъ медвѣдь, и тяжелъ, какъ слонъ. Въ немъ природа соединила всѣ крайности; онъ храбръ до глупости и глупъ до того, что иногда, самъ того не замѣчая, поступаетъ умно. Нѣтъ такого порока или добродѣтели, которыхъ не было бы въ немъ хоть частички. Онъ то угрюмъ безъ причины, то некстати веселъ. Онъ способенъ на все, а между тѣмъ все у него выходитъ комомъ. Онъ, какъ разбитый параличомъ Бріарей, ничего не можетъ сдѣлать, несмотря на множество рукъ, или, какъ Аргусъ, весь усѣянъ глазами и ничего не видитъ 9).
Крессида. Ха-ха! Да это презабавная личность! Но чѣмъ же онъ могъ разсердить Гектора?
Александръ. Говорятъ, вчера въ битвѣ онъ сбилъ Гектора съ ногъ, и съ тѣхъ поръ Гекторъ не пьетъ и не ѣстъ отъ злости. (Входитъ Пандаръ).
Крессида. Кто идетъ сюда?
Александръ. Вашъ дядя, Пандаръ.
Крессида. Гекторъ славный человѣкъ!
Александръ. Еще бы! Такого другого не скоро сыщешь.
Пандаръ. Что, что такое? ‘
Крессида. Здравствуй, дядя Пандаръ.
Пандаръ. Здравствуй, племянница. О чемъ вы тутъ толковали? Здравствуй, Александръ, Давно ли ты была въ Иліонѣ10)?
Крессида. Сегодня утромъ, дядя.
Пандаръ. О чемъ же вы толковали, когда я вошелъ? Ушелъ ли Гекторъ въ сраженье, когда ты была въ Иліонѣ? Встала ли Елена?
Крессида. Гекторъ ушелъ, но Елена еще не вставала.
Пандаръ. Вотъ какъ! Рано же всталъ сегодня Гекторъ!
Крессида. О немъ-то мы и говорили, да еще о томъ, что онъ сегодня сердитъ.
Пандаръ. Гекторъ сердитъ?
Крессида. Да вотъ онъ это мнѣ сказалъ.
Пандаръ. Да, точно Гекторъ сегодня немного не въ духѣ; я знаю и причину. Зато порядкомъ достанется отъ него грекамъ. Да и Троилъ отъ него не отстанетъ. Берегитесь, греки, Троила! Припомните мое слово.
Крессида. Развѣ Троилъ также разсерженъ?
Пандаръ. Еще бы!— А признайся, вѣдь Троилъ гораздо лучше Гектора 11)?
Крессида. О, боги!— Ихъ нечего и сравнивать!
Пандаръ. Какъ! Троила съ Гекторомъ нечего сравнивать? Да ты можешь ли отличать людей по виду?
Крессида. Конечно, если ихъ видѣла.
Пандаръ. Ну, такъ вотъ я и говорю, что Троилъ — Троилъ.
Крессида. Я и безъ тебя знаю, что онъ не Гекторъ.
Пандаръ. Зато и Гекторъ не Троилъ.
Крессида. Совершенная правда. Пусть каждый изъ нихъ останется собой.
Пандаръ. Собой! Вотъ этого именно я и желалъ бы Троилу.
Крессида. Вѣдь оно такъ и есть.
Пандаръ. Въ томъ и бѣда, что нѣтъ; иначе я согласенъ сходить босикомъ въ Индію.
Крессида. Во всякомъ случаѣ онъ не Гекторъ.
Пандаръ. Да и не Троилъ. А хотѣлось бы мнѣ сдѣлать его прежнимъ Троиломъ. Ну да авось время и боги все поправятъ. Крѣпись, Троилъ, крѣпись! Желалъ бы я, чтобъ въ немъ было мое сердце. Нѣтъ, Гекторъ не лучше Троила.
Крессида. Прошу извинить.
Пандаръ. Онъ, во-первыхъ, старше.
Крессида. Перестань, пожалуйста.
Пандаръ. Дай только Троилу сравняться съ нимъ лѣтами, и ты увидишь! Гекторъ и въ эти лѣта не имѣетъ ума Троила.
Крессида. Да онъ ему и не нуженъ: у него довольно своего.
Пандаръ. Ни Троиловыхъ качествъ.
Крессида. Что жъ за бѣда?
Пандаръ. Ни его красоты.
Крессида. Она ему и не пристала бъ: Гекторъ красивъ по-своему.
Пандаръ. Ты ничего не смыслишь. Намедни сама Елена, говоря о смугломъ цвѣтѣ лица Троила… Вѣдь онъ смуглъ — въ этомъ надо сознаться; то-есть не смуглъ, а…
Крессида. Какъ — и смуглъ и не смуглъ вмѣстѣ?
Пандаръ. Да, сказать правду — и смуглъ и не смуглъ.
Крессида. Вѣдь это выходитъ, что правда — не правда.
Пандаръ. Она хвалила цвѣтъ его лица больше, чѣмъ Парисовъ.
Крессида. Да вѣдь и Парисъ довольно смуглъ.
Пандаръ. Это такъ.
Крессида. Прекрасная похвала! Елена хвалитъ Троила, слѣдовательно, Троилъ смуглѣе, чѣмъ Парисъ. Этакъ, пожалуй, золотой язычокъ Елены найдетъ, что у Троила мѣдный носъ, и вздумаетъ похвалить его за это.
Пандаръ. Знаешь что?— Мнѣ кажется, Елена влюблена въ Троила больше, чѣмъ въ Париса.
Крессида. Веселая гречанка!