Bibra > Произведения > Все > Киоск нежности

Киоск нежности

Автор: Алымов Сергей Яковлевич

Скачать

Сергей Алымов

Стихотворения эмигрантского периода

                   &nbsp &nbsp   Черемуха на асфальте

  

    &nbsp             &nbsp &nbsp         I

  

   Я купил тебе черемуху у китайца на панели.

   Ты букетик положила на такой же белый стол…

   Мы в кафе провинциальном за пирожными сидели,

   Мимо ярко продельфинил с офицерами авто…

   Раньше, в книжном магазине, мы достали том о Гойе…

   Над «Капричос» наклонившись, ты пила несладкий чай —

   Ах, какой ты мне казалась бесконечно дорогою!..

   «Барельеф… офорт… Одно ведь?» — ты спросила невзначай.

   Я был счастлив. Ведь в наивном, детски глупеньком вопросе

   Было столько от заката, от черемухи, от снов… —

   Что я мог лишь погрузиться в дым каирской папиросы

   И прижать уста любовно к белым звездочкам цветов.

   Да, душа твоя простая, хоть прическа — стиль Медузы…

   Хотя рот твой ярко алый — губка жадная на все,

   Хоть ты смотришь с вожделеньем на военные рейтузы,

   Но черемухи безгрехье — это истинно твое.

   А черемуха лежала, разметавшись шаловливо,

   Как ребенок в белом платье на квадратике стола —

   И из глаз циклонноспящих, что как в тропиках заливы,

   Все грехи твои земные сдула, выпила, смела…

  

                   &nbsp &nbsp         II

  

   Мы сидим и глазами обнимаем друг друга,

   Я гляжу на тебя… Ты глядишь на меня…

   Мы — закатные блики… Мы — предзорьная фуга.

   Мы уже молодые, нашу дряхлость сменя.

   Размечтались, как дети: «Вот отправимся в Чили,

   Там брюнетные души и агатотела».

   Мы фантазную повесть в один миг настрочили…

   И сижу я лазурный, и сидишь ты светла.

   За столом в гиацинтах — офицеры румыны…

   Атакует блондинку щуплый юнкер в пенсне.

   Ты в шуршащем тальере, но с душою ундины,

   Над черемухой грезишь в экзотическом сне.

   «Мы отправимся в Чили, — повторяешь ты тихо

   И я буду рыбачкой, и ты будешь рыбак…»

   И блестит, как надежда, вызывающе лихо

   На ногтях твоих острых пламенеющий лак.

   «Бунгало из гранита мы построим в долине,

   И постель у нас будет из волнующих трав…

   Как мы души расправим прямотой прямолиний!..

   Мы отправимся в Чили… зов фантазии прав…»

   Я молчу. Мне поэмно… Я в черемухотрансе,

   И кафе завертелось карусельчатей сна…

   Мы лишь в мае сменяем груз наук на романсы…

   Анатомий не знает лишь чилийка-весна!

  

                 &nbsp &nbsp          * * *

  

   Торопливо светало… проходили китайцы,

   Виновато-конфузно двери хлопали клуба,

   Я ласкал, словно четки, твои длинные пальцы

   И читал, как Псалтырь, потускневшие губы…

   Небо было измято, как кровать после оргий…

   Облака, излохматясь, разорвались нелепо…

   А мы двое сидели в предрассветном восторге,

   Еще грезили ночью и к заре были слепы.

  

  

                   &nbsp &nbsp      * * *

  

   Ничего… Только шорохи флейтно-вдумчивой страсти.

   Только тонкие контуры прихотливо-изящные…

   Мы себя не втолкнули в расширенные пасти

   Непродуманных пошлостей, остротою звенящие.

   Мы сидим на окошке у заснувшего домика

   И, дымя папироской, созидаем поэмы, —

   Два бродящих эксцентрика, два хохочущих комика…

   Два ребенка чудесных непогибшей богемы…

   На матрацах убийственных спят убийцы эстеток.

   Спят уроды храпящие, заплевавшие радость, —

   И луна льет шампанское в рты восторженных деток,

   Для кого сумасшествие — еще мудрая сладость.

  

  

                  &nbsp       * * *

  
                &nbsp &nbsp                           &nbsp &nbsp           Давиду Бурлюку — моему другу и взрывателю во Имя Пресветлой Красоты

  

   Я — Пьеро хромой и одноглазый…

   Волосы — один хвостатый клок.

   Я любуюсь на детей в салазках

   Через мой опаловый монокль.

   Я люблю, чтоб радужнилась серость,

   Чтобы клячи будней мчались вскачь…

   Подойдя к измызганной гетере,

   Я шепчу внимательно: «Не плачь!

   Всунь свой профиль в синий нимб витрины

   И святися нежностью греха…

   Не вдыхай магнолий кокаина!

   Будь — как я — трепещуще тиха».

   Я хотел бы видеть нежность всюду…

   (Соглашусь на маленький клочок).

   Но в опале нежность, и покуда

   Заогнюсь единственной свечой.

   Разверну мечту на тротуаре

   И прочту ее на нежный глас,

   Кто же?.. Кто!., со мною станет в паре?..

   Столб афишный — мой иконостас.

   Никого!.. А сумерки сереют,

   Непахучим ладаном кадя…

   «Нежности давно свернули шею!» —

   Пробурчал какой-то франт, идя.

   Провезли салазки дети цугом.

   «Дети!., нежность… нежность жду в храм мой!»

   Над домами вечер каркнул глухо:

   «Долго ты прождешь, Пьеро хромой…»

  

  

                   &nbsp &nbsp      Верескной девушке

                   &nbsp &nbsp                           &nbsp &nbsp           Мойчи Ямагучи как воспоминание о задушевных беседах под шелест бамбуков у его дома

  

   Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе, —

   Душевно-прозрачная, зябнуще-астровая…

   С мечтательным бантиком в русой косе,

   Червонноволосая, звонко-пиастровая…

   Быть в комнате вашей — фантазы читать

   Тильтильно-Митильные, полные грации…

   Склоняться к вам близко — экстазно вдыхать

   Сурдинно-щекочущий запах акации…

   Глядеть в ваши очи — купаться в вине…

   Они ведь не ваши, вакхически лавные!

   Вы вся из батиста, как греза Мане…

   И только глаза ваши — пики агавные,

   Они — две агатовых, черных стрелы,

   Готовые взвиться с мучительным пением.

   Они обжигают, как капли смолы,

   Стекая мне в душу в кричащем кипении…

   Они, как румяна на щеках Мадонн!

   Они — барабаны в интимной литании…

   Я ими замучен!., разбит!., оглушен —

   Но сблизьте ресницы, и вы — обаяние…

   Живут в вас причудно Уайльд и Мюссе,

   Провинции лирик с эстетиком, ересь в ком,

   Ах, сложные прелести в русой косе

   Мечтательной девушки, пахнущей вереском!

  

Примечания

   Алымов С. Киоск нежности. Харбин: Окно, 1920. 121 с. 1200 экз. Художник Николай Гущин.

   Тальер — фасон приталенного платья.

* * *

   Алымов Сергей Яковлевич (5.4.1892, село Славгород Харьковский губ. — 29.4.1948, Москва). Отец — крестьянин. Учился в Харьковском коммерческом училище. Курса не окончил. За связь с революционной организацией был арестован, более года провел под стражей. Летом 1911 г. сослан в Енисейскую губ. «на вечное поселение». Через несколько месяцев бежал в Китай. Побывал во многих странах (Япония, Корея, Австралия и др.). Жил тяжелым трудом неквалифицированного рабочего. С 1917 г. поселился в Харбине. В 1919 г. ездил во Владивосток, познакомился и сблизился с находившимися тогда в Приморье футуристами Д. Бурлюком, Н. Асеевым, С. Третьяковым. По словам Ю. Крузенштерн-Петерец, в 1919 г. Алымов участвовал в харбинской студии искусства «Кольцо». В 1920 г. вместе с известным публицистом Н. В. Устряловым редактировал харбинский ежемесячник «Окно». В 1921 г. редактирует вечернюю газету «Рупор». В 1923 г. Алымов — редактор-издатель журнала «Гонг». В том же году редактировал однодневную газету в помощь голодающим в России. Печатался в харбинских журналах «Окно», «Фиал», «Гонг» и др., в газете «Копейка»; первый же сборник его стихов — «Киоск нежности» (Харбин, 1920) — принес Алымову известность. «Он стал кумиром харбинской молодежи», — вспоминала Ю. Крузенштерн-Петерец. Для его ранней лирики характерна театральность, эксцентричность, пристрастие к фразеологическим «изыскам», напоминающим Игоря Северянина. «Оклик мира» — второй сборник Алымова (последний изданный в эмиграции) отличается от первого и тематически, и поэтическим строем. В 1926 г. Алымов вернулся в СССР. Написал роман на китайскую тему. Был репрессирован, отбывал срок в Соловецких лагерях. Впоследствии стал известным поэтом-песенником, выпустил в СССР несколько поэтических книг; посмертно вышло его «Избранное» (М., 1953).