Собраніе сочиненій
А. В. АМФИТЕАТРОВА.
Томъ девятнадцатый.
ДРАМАТИЧЕСКІЯ ПРОИЗВЕДЕНІЯ.
Княгиня Настя.— Донъ Жуанъ въ Неаполѣ.— Два часа въ благородномъ семействѣ.— Эпидемія.— Андреа дель Сарто.
С.-Петербургъ
Типо-литографія Акц. О-ва «Самообразованіе»,
Забалканскій просп., д. No 75.
OCR Бычков М. Н.>
Андреа дель-Сарто.
Драма въ трехъ актахъ.
Альфреда де-Мюссе.
Андреа.
Кордіани, Ліонелло, Даміано — художники, ученики Андреа.
Греміо, привратникъ.
Монжуа, французскій дворянинъ.
Матурнэ, Джованни — слуги Паоло.
Чезаріо, ученикъ Андреа.
Лукреція дель Фаде, жена Андреа.
Спинетта, служанка.
Художники, слуги и т. д.
Врачъ.
Домъ Андреа.— Дворъ, въ глубинѣ садъ.
ГРЕМІО (выходитъ изъ сторожки). Мнѣ кажется… да, нѣтъ и впрямь, кто-то ходитъ по двору. Въ четыре-то часа утра? Странно. Гм-гмъ! что бы это значило?
(Дѣлаетъ нѣсколько шаговъ. Человѣкъ, окутанный плащемъ, вылѣзаетъ изъ окна въ нижнемъ этажѣ.)
ГРЕМІО. Изъ окна синьоры Лукреціи? Стой, кто бы ты ни былъ!
ЧЕЛОВѢКЪ. Прочь съ дороги! Убью! (Ударяетъ его и бѣжитъ въ садъ.)
ГРЕМІО (одинъ). Убійца! воръ! Джованни, на помощь!
ДАМІАНО (входитъ въ халатѣ). Что такое? Что ты раскричался, Греміо?
ГРЕМІО. Тамъ въ саду воръ.
ДАМІАНО. Ты пьянъ, старый дуракъ!
ГРЕМІО. Я видѣлъ: онъ лѣзъ изъ окна синьоры Лукреціи, именно изъ ея окна. Ахъ! я раненъ! онъ проткнулъ мнѣ руку стилетомъ.
ДАМІАНО. Шутишь, братъ! всего лишь маленькая дырочка на плащѣ. Что за сказки ты сочиняешь, Греміо? Какого чорта ты видѣлъ? Мужчина вылѣзъ изъ окна Лукреціи? въ этотъ то часъ? Знаешь ли, дуракъ ты этакій, если пересказать это ея мужу, то не поздравляю: дѣло твое — дрянь!
ГРЕМІО. Я видѣлъ его, какъ васъ вижу.
ДАМІАНО. Ты выпилъ лишнее. Греміо, у тебя двоится въ глазахъ.
ГРЕМІО. Двоится? Но я видѣлъ только одного.
ДАМІАНО. Къ чему ты, ни свѣтъ, ни заря, будишь весь домъ? И еще такой людный домъ, полный молодежи и слугъ! Заплатили тебѣ, что ли, чтобы ты сочинилъ скверный романъ, оклеветавъ жену моего лучшаго друга? Ты кричишь: воръ! а увѣряешь, что онъ выскочилъ изъ ея окна? Съ ума ты сошелъ или продался? Говори, отвѣчай: я приказываю.
ГРЕМІО. Боже мой! Господи Іисусе! я видѣлъ его, какъ Богъ святъ, я его, видѣлъ. Что я вамъ сдѣлалъ? Я видѣлъ его.
ДАМІАНО. Слушай, Греміо. Возьми этотъ кошелекъ, онъ, можетъ быть, легче того, который ты получилъ за выдумку этой исторіи. Ступай, выпей за мое здоровье. Ты знаешь, что я другъ твоего господина, не такъ ли? Понимаешь, что я не воръ и не имѣю доли въ кражѣ, съ которою къ нему подбирались? Ты знаешь уже десять лѣтъ, какъ я знаю Андреа. Ну, такъ вотъ, Греміо: ни слова объ этомъ. Пей за мое здоровье. Ни слова, понимаешь? Или я выгоню тебя изъ дома. Ступай, Греміо, иди къ себѣ, старый пріятель. И чтобы все было забыто.
ГРЕМІО. Я его видѣлъ. Боже мой; головой моей клянусь, головой отца моего, я видѣлъ его, видѣлъ, хорошо видѣлъ. (Входитъ въ сторожку.)
ДАМІАНО (подходя къ саду, зоветъ). Кордіани! Кордіани!
ДАМІАНО. Безумецъ! Такъ вотъ до чего ты дошелъ? Андреа! твой другъ! мой добрый, бѣдный Андреа!
КОРДІАНИ. Она любитъ меня, Даміано, она любитъ меня! Что тебѣ? О чемъ еще тебѣ говорить со мною? Я счастливъ. Смотри на меня: она меня любитъ. Я кружу по этому саду со вчерашняго дня; я катался по сырой травѣ; я колотилъ статуи, бился о деревья и покрывалъ безумными поцѣлуями траву, по которой она ступала.
ДАМІАНО. И этотъ человѣкъ подсмотрѣлъ тебя! О чемъ ты думаешь? А, Андреа! Андреа, Кордіани!
КОРДІАНИ. Почемъ я знаю? Я, можетъ быть, виноватъ, ты, можетъ быть, правъ; мы поговоримъ объ этомъ завтра, когда-нибудь, позже: теперь позволь мнѣ бытъ счастливымъ; я, можетъ быть, ошибаюсь, она, можетъ быть, не любитъ меня; пусть это капризъ ея, да, только капризъ и больше ничего; но теперь позволь мнѣ быть счастливымъ.
ДАМІАНО. Больше ничего? О, да. Ты только ломаешь, какъ соломинку, союзъ двадцатипятилѣтней дружбы! Ты только выходишь изъ этой вотъ комнаты! Ты, можетъ быть, виновенъ? Да еще не перестали качаться въ ея спальнѣ занавѣски, въ которыхъ ты скрывался! И человѣкъ, подкараулившій, какъ ты выходилъ, еще кричитъ, какъ зарѣзанный.
КОРДІАНИ. О, другъ мой, какая красавица!
ДАМІАНО. Безумный ты! Сумасшедшій!
КОРДІАНИ. Если бы ты зналъ, въ какой волшебный міръ она меня увлекла! Какъ — уже при одномъ звукѣ ея голоса — закипаетъ во мнѣ новая жизнь! какъ глаза ея увлажняются слезами предъ всѣмъ, что прекрасно, чисто и нѣжно, — предъ всѣмъ такимъ же, какъ она сама! О, Боже мой! Величавъ и прекрасенъ возвышенный алтарь счастья. Да вознесется же къ тебѣ радость души моей, какъ сладостный ѳиміамъ. Поэты ошибались, Даміано: какъ? почитать падшаго ангела духомъ зла? Нѣтъ, онъ духъ любви. Когда міръ былъ сотворенъ, онъ не захотѣлъ покинуть землю и, въ то время, какъ братья его восходили обратно на небо, онъ разбилъ въ прахъ свои золотыя крылья у ногъ созданной имъ красоты.
ДАМІАНО. Я поговорю съ тобою послѣ. Солнце восходитъ. Не болѣе, какъ черезъ часъ, придетъ сюда кто-то, также сядетъ на эту скамью, такъ же, какъ ты сейчасъ, закроетъ лицо свое руками, но не слезы радости придется ему скрывать. О чемъ ты задумался?
КОРДІАНИ. Я думаю о темномъ уголкѣ одной таверны, гдѣ я сидѣлъ столько разъ, горюя, зачѣмъ я живу. Я думаю, какъ пробуждается Флоренція, какъ оживаютъ улицы, какъ прохожіе снуютъ туда и сюда. Я думаю о томъ самомъ мірѣ, въ которомъ я бродилъ двадцать лѣтъ, подобно мертвецу, лишенному погребенія, объ этихъ пустынныхъ улицахъ, по которымъ я опускался на самое дно черной ночи, толкаемый какою-либо мрачною прихотью. Я думаю о моихъ работахъ, о дняхъ моихъ разочарованій. Я открываю объятія и вижу, какъ мчатся мимо призраки женщинъ, которыми я обладалъ, мои наслажденія, мои скорби, мои надежды! Ахъ, другъ мой, какъ все это — будто громъ разбилъ! Какъ все, что бродило во мнѣ, вылилось въ одну единственную мысль: любить ее. Это, знаешь, все равно, какъ тысячи мошекъ, разсѣянныхъ въ пыли, объединяются въ солнечномъ лучѣ.
ДАМІАНО. Что я скажу тебѣ? Да и къ чему слова? Дѣло сдѣлано. Любовь, подобная твоей, дружбы не жалѣетъ.
КОРДІАНИ. Что было у меня въ сердцѣ до сихъ поръ? Благодареніе Богу, я не гнался за ученостью. Я не искалъ выдающагося общественнаго положенія, я никогда не старался стать центромъ въ гигантскихъ кругахъ мысли. Я допускалъ въ себѣ только любовь къ искусству. Но она — ѳиміамъ въ храмѣ, но не богъ храма. Я жилъ моею кистью, моимъ трудомъ; но мой трудъ питалъ только тѣло мое, душа же томилась алканіемъ неба. На порогѣ сердца моего я положилъ бичъ, которымъ Христосъ изгналъ торгашей изъ храма. Слава Богу, я никогда не любилъ; до нея сердце мое ничему не принадлежало.
ДАМІАНО. Какъ выразить все, что происходитъ въ моей душѣ? Вотъ, я вижу, ты счастливъ. Эхъ! Развѣ ты не столько же дорогъ мнѣ, какъ и онъ?
КОРДІАНИ. А теперь, когда она моя, теперь стоитъ мнѣ сѣсть къ столу моему, и, какъ сладкія слезы, текутъ мои безумные стихи, которыми говоритъ съ нею любовь моя. И, мнѣ кажется, тогда я чувствую позади себя ея прелестный призракъ, — вотъ она склонилась на плечо мое, вотъ она читаетъ… Теперь, когда на губахъ трепещетъ ея имя… О, другъ мой! кто изъ насъ, мужчинъ, не представлялъ себѣ сотни, тысячи разъ, въ мечтахъ своихъ обожаемое существо, созданное — для меня, должное жить для меня. Ну, и — вдругъ — однажды, только однажды на свѣтѣ — тебѣ суждено встрѣтить это существо… Вообрази ты: встрѣтить, сжать его въ объятіяхъ и — умереть?
ДАМІАНО. Все, что я могу сказать тебѣ, Кордіани, это, что счастье твое ужасаетъ меня. Самое важное, чтобы Андреа не зналъ.
КОРДІАНИ. А что мнѣ въ томъ? Неужели ты думаешь, что я соблазнилъ ее? Что это у насъ — разсудочная страстишка? Вотъ уже годъ, что я вижу ее каждый день, я говорю съ ней, и она мнѣ отвѣчаетъ; я дѣлаю движеніе, и она меня понимаетъ. Она садится къ клавесину, она поетъ, а я, съ открытыми устами, слѣжу, какъ медленныя слезы украдкою струятся на ея обнаженныя руки. Такъ гдѣ же право — удерживать, чтобы она не была моею?
ДАМІАНО. Какъ — гдѣ право?
КОРДІАНИ. Молчи! Я люблю и любимъ. Я ни въ чемъ не хочу разбираться, ничего не хочу знать; на свѣтѣ счастливы только дѣти, когда, сорвавъ плодъ, они подносятъ ко рту, безъ другой задней мысли, кромѣ — какъ это вкусно и — вотъ, оно въ моихъ рукахъ!
ДАМІАНО. Ахъ, если бы ты былъ на моемъ мѣстѣ и могъ бы самъ себя видѣть и судить. Какими глазами взглянетъ въ тебѣ завтра на нынѣшняго ребенка очнувшійся человѣкъ?
КОРДІАНИ. Нѣтъ! Нѣтъ! Развѣ я выхожу съ оргіи, чтобы нуждаться въ утреннемъ воздухѣ — освѣжить разгоряченное лицо? Развѣ опьяненіе любви — развратъ, должный разсѣяться вмѣстѣ съ ночнымъ мракомъ? Скажи самъ, да, вотъ ты самъ, Даміано, — по-твоему, сколько времени я уже люблю ее? Ну-ка, что отвѣтишь теперь ты, безмолвный свидѣтель, наблюдавшій въ теченіе цѣлаго года, какъ мое сердце каждымъ своимъ біеніемъ, въ каждую минуту моей жизни, отрывалось отъ меня, чтобы соединиться съ нею? И сегодня вдругъ я сталъ преступенъ? Такъ почему же я счастливъ? И, кромѣ того, что можешь ты сказать мнѣ такого, чего бы я самъ не говорилъ себѣ сотни разъ? Развѣ я безсердечный развратникъ? Развѣ я безбожникъ? Произносилъ ли я когда-нибудь съ пренебреженіемъ какое-либо священное слово изъ тѣхъ, что съ тѣхъ поръ, какъ міръ существуетъ, всуе пріемлются устами человѣческими. Всѣ упреки, какіе только могъ вообразить, обращалъ я къ себѣ, и тѣмъ не менѣе я счастливъ. Угрызенія совѣсти, ужасы отмщенія, печальное и нѣмое страданіе, всѣ эти страшные призраки уже стучались въ дверь мою, но ни одинъ не устоялъ предъ любовью Лукреціи. Тише! открываютъ ворота; пойдемъ со мною въ мою мастерскую. Тамъ, въ комнатѣ, скрытой отъ всѣхъ глазъ человѣческихъ, я изваялъ изъ самаго чистаго мрамора обожаемый образъ моей любовницы. Я буду держать отвѣтъ передъ нею; пора, уйдемъ отсюда; во дворѣ уже ходятъ люди и академію сейчасъ отопрутъ.
(Уходятъ... Художники наполняютъ дворъ, пересѣкая его во всѣхъ направленіяхъ.)
Ліонелло и Чезаріо выступаютъ впередъ.
ЛЮНЕЛЛО. Всталъ ли учитель?
ЧЕЗАРІО (поетъ).
Чуть заря, нашъ простачокъ
Принимался за работу, —
Чокъ, чокъ, чокъ, чокъ, чокъ, —
Добрый, старый толстячокъ,
Будто сельскій пѣтушокъ —
За куриную охоту!
ЛІОНЕЛЛО. Сколько прежде было учениковъ въ академіи! что споровъ изъ-за того, изъ-за другого! какое событіе вносило въ жизнь появленіе каждой новой картины! При Микель-Анджело школы были настоящими полями сраженій. Теперь же онѣ едва-едва наполняются медлительною, вялою, молчаливою молодежью. Работаютъ только, чтобы жить, и искусство обращается въ ремесло.
ЧЕЗАРІО. Такъ проходитъ все подъ солнцемъ. Что касается меня, мнѣ твой Микель-Анджело надоѣлъ; я ничего не имѣю противъ того, что онъ умеръ.
ЛІОНЕЛЛО. Какой это былъ геній!
ЧЕЗАРІО. Ну, и отлично. Геній, такъ геній. Ну, и затѣмъ пусть сей геній оставитъ насъ въ покоѣ. Ты видѣлъ картину Понтормо?
ЛЮНЕЛЛО. Видѣлъ. Зеркало всего нашего вѣка. Человѣкъ, нерѣшительно бродящій по распутьямъ тысячи дорогъ, карикатура великихъ мастеровъ; утонулъ въ восторгахъ къ самому себѣ, а, въ концѣ концовъ, его хватаетъ только на то, чтобы держаться за готическій плащъ Альберта Дюрера.
ЧЕЗАРІО. Да здравствуетъ готика! Если искусство умираетъ, древность ихъ не помолодитъ. Тра-дери-да! Намъ нужное новое!
АНДРЕА (входя говоритъ слугѣ). Велите Греміо осѣдлать двухъ лошадей, одну для него, другую для меня. Мы поѣдемъ на ферму.
ЧЕЗАРІО (продолжая). Новаго, во что бы то ни стало, новаго! Итакъ, маэстро, что новаго сегодня?
АНДРЕА. Всегда въ душѣ, Чезаріо? Все ново сегодня, дитя мое; зелень, солнце и цвѣты, все будетъ опять ново завтра. Только человѣкъ старѣетъ, а все вокругъ него молодѣетъ каждый день. Здравствуй, Ліонелло; такъ рано и ужъ на ногахъ, старый дружище?
ЧЕЗАРІО. Значитъ, и молодые художники вправѣ спрашивать новаго, разъ сама природа желаетъ новизны для себя и дѣлиться ею со всѣми?
ЛЮНЕЛЛО. Ты бы хоть подумалъ, съ кѣмъ ты говоришь?
АНДРЕА. А-а! уже поспорили? Споръ, друзья мои, безплодная почва, повѣрьте мнѣ, онъ все убиваетъ. Меньше предисловія, — больше книгъ. Вы художники, дѣти мои; да будутъ ваши уста нѣмы, и да говоритъ за васъ ваша правая рука. Однако, послушай, Чезаріо. Природа всегда хочетъ обновленія, это правда, но, въ обновленіи, она всегда, остается тою же, прежнею. Развѣ ты тоже, какъ нѣкоторые, желаешь, чтобы она перемѣнила цвѣта своего одѣянія и чтобы росли голубые или красные лѣса? Такъ нѣтъ же, у нея совсѣмъ другіе нравы: подлѣ увядшаго цвѣтка возрождается точно такой же, и тысячи семействъ узнаютъ другъ друга подъ росою при первыхъ лучахъ солнца. Каждое утро ангелъ жизни и смерти приноситъ всеобщей матери новое украшеніе, но всѣ украшенія схожи между собою. Пусть искусство старается дѣлать то же, что она, потому что оно имѣетъ смыслъ лишь, когда ей подражаетъ. Пусть каждый вѣкъ видитъ новые кровы, новые костюмы, новыя мысли; но геній долженъ быть неизмѣненъ, какъ красота. Пусть молодыя руки, полныя силы и жизни, принимаютъ съ благоговѣніемъ священный факелъ изъ дрожащихъ старческихъ рукъ; пусть охраняютъ они его отъ порывистыхъ вѣтровъ. Это божественное племя пройдетъ черезъ будущіе вѣка, какъ проходило оно черезъ прошедшіе. Запомнишь ты это, Чезаріо? А теперь ступай работать; за работу, за работу! жизнь такъ коротка! (Отправляетъ его къ мастерской… Ліонелло.) Мы старѣемся, бѣдный другъ мой. Молодость не нуждается въ насъ болѣе. Не знаю, значитъ ли это, что народился новый младенческій вѣкъ или старый вѣкъ отъ дряхлости впалъ въ дѣтство?
ЛІОНЕЛЛО. Проклятіе! не слѣдуетъ вашимъ новичкамъ дразнить меня вслухъ! я кончу тѣмъ, что буду работать со шпагою у бедра.
АНДРЕА. Ты ужъ тутъ, какъ тутъ, со своимъ дуэльнымъ задоромъ, мой славный Ліонелло! Въ наше время убиваютъ только доктора умирающихъ; эпоха шпаги въ Италіи прошла. Полно, полно, старикъ, пусть болтуны чешутъ языки, а мы постараемся остаться самими собою до тѣхъ поръ, покуда насъ не похоронятъ. (Входитъ Даміано.) Ну, мой милый Даміано, придетъ сегодня Кордіани?
ДАМІАНО. Не думаю, онъ боленъ.
АНДРЕА. Боленъ онъ! Я видѣлъ его вчера вечеромъ, онъ былъ здоровъ. Серьезно боленъ? Пойдемъ къ нему, Даміано. Что съ нимъ?
ДАМІАНО. Не ходите къ нему, онъ не въ состояніи васъ принять. Онъ заперся на цѣлый день.
АНДРЕА. О, не для меня же! Пойдемъ, Даміано.
ДАМІАНО. Увѣряю васъ, онъ хочетъ быть одинъ.
АНДРЕА. Одинъ! и боленъ! ты меня пугаешь! Случилось съ нимъ что-нибудь? ссора? дуэль? онъ такой горячій! Ахъ, Боже мой! что съ нимъ такое? Онъ ничего не поручилъ сказать мнѣ? Онъ раненъ, должно быть? Простите мнѣ, друзья мои… (Художникамъ, которые стоятъ и ждутъ.)... но вы знаете, это другъ моего дѣтства, мой лучшій, вѣрнѣйшій товарищъ.
ДАМІАНО. Успокойтесь; съ нимъ ничего не случилось. Легкая лихорадка; завтра вы увидите его здоровымъ.
АНДРЕА. Дай Богъ! дай Богъ! Ахъ, что молитвъ возносилъ я къ небу о сохраненіи этой жизни — столько драгоцѣнной! Сказать ли вамъ, друзья мои! въ нашу эпоху упадка, какъ застала насъ кончина Микель-Анджело, я возложилъ на Кордіани всѣ мои надежды; это сердце пылкое, доброе сердце. Провидѣніе не дастъ пропасть подобнымъ дарованіямъ. Сколько разъ сидѣлъ я позади его въ то время, какъ онъ, съ кистью въ рукѣ, сновалъ, то вверхъ, то внизъ по своей лѣстницѣ, а я, съ нарастающимъ въ груди восторгомъ, простиралъ руки, желая прижать его къ своему сердцу, лобызать это чело — такое юное, такое открытое, такъ цѣльно сіяющее геніемъ въ каждомъ лучѣ своемъ. Какая легкость! какое вдохновеніе! но какая строгая и сердечная любовь къ правдѣ! Сколько разъ я восхищался мыслью, что онъ моложе меня! Сколько разъ я печально глядѣлъ на свои работишки и мысленно обращался къ будущимъ вѣкамъ. Вотъ все, что я осилилъ сдѣлать, говорилъ я имъ, но зато я оставляю вамъ моего друга.
ЛЮНЕЛЛО. Учитель, васъ спрашиваетъ человѣкъ.
АНДРЕА. Что? Что такое?
СЛУГА. Лошади осѣдланы; Греміо готовъ, господинъ.
АНДРЕА. Ну, до свиданія; я буду въ мастерской черезъ два часа. (Даміано.) Но у него ничего серьезнаго, не правда ли? Ничего? И завтра мы его увидимъ? Приходи ужинать съ нами. А если увидишь Лукрецію, скажи ей, что я уѣхалъ на ферму и тотчасъ вернусь. (Уходитъ.)
Лѣсокъ. Андреа въ глубинѣ.
ГРЕМІО (сидитъ на травѣ). Гмъ-гмъ! а между тѣмъ я хорошо его видѣлъ. Какой расчетъ было ему увѣрять меня, что нѣтъ? А, вѣроятно, былъ, потому что онъ далъ мнѣ (считаетъ на рукѣ) четыре, пять, шесть… чортъ! что-нибудь тутъ не чисто, ужъ, конечно, дѣло идетъ не о ворѣ, это былъ не воръ. У меня была другая мысль; но… о, нѣтъ, здѣсь… тпру! Молчи, Греміо, сказалъ я себѣ: эге! ни-ни, старикъ, этого не моги. Это глупо и подумать! Впрочемъ, думать-то нечего, — вѣдь мыслей не видно. Думай, братъ, что хочешь, только языкомъ не болтай. (Поетъ.)
Говорилъ пастухъ ручью:
Мчишься къ мельницѣ ты шибко,
Тамъ хозяюшка, съ улыбкой,
Въ воду смотрится ль твою?
АНДРЕА (подходитъ). Греміо, поди взнуздай лошадокъ; надо собираться во-свояси, солнце опускается, не такъ жарко будетъ возвращаться.
АНДРЕА (одинъ, садится). У жида денегъ нѣтъ! молилъ, просилъ… нѣтъ денегъ! Что я скажу, когда посланные короля Франціи… Ахъ, Андреа, бѣдный Андреа! какъ языкъ твой еще поворачивается произносить это слово? Груды золота были въ твоихъ рукахъ; тебѣ досталось прекраснѣйшее порученіе, какое когда-либо какой-либо король довѣрялъ человѣку: скупить сто перловъ искусства, поднять на ноги, обогатить сто бѣдствующихъ горемыкъ-артистовъ! сыграть роль благодѣтельнаго ангела, заслужить благословенія своего отечества и, кромѣ того, обогатитъ цѣлый дворецъ чудными произведеніями и снова зажечь во Флоренціи потухающій священный огонь художества. Андреа! съ какимъ легкимъ сердцемъ ты склонился бы къ изголовью твоей постели въ день отчета, если бы ты могъ честно сдать свой подрядъ! И кто спрашиваетъ его у тебя! Францискъ Первый! онъ, рыцарь безъ упрека, человѣкъ — столько же честный, какъ великодушный! онъ, покровитель искусствъ! отецъ вѣка, столь же прекраснаго, какъ античные вѣка! Онъ довѣрился тебѣ, а ты обманулъ его! Ты обокралъ его, Андреа, потому что это именно такъ называется, не заблуждайся на этотъ счетъ. Куда ушли эти деньги? На драгоцѣнности для твоей жены, на празднества, на удовольствія, болѣе печальныя, чѣмъ сама скука. (Встаетъ.) Понимаешь ли ты, Андреа, чувствуешь ли: вѣдь ты опозоренъ! Сегодня ты еще уважаемый человѣкъ, тебя цѣнятъ ученики, тебя любитъ ангелъ. О, Лукреція, Лукреція! Завтра ты — басня Флоренціи, потому что должны же эти ужасные отчеты рано или поздно… О, муки ада! А жена моя даже ничего не знаетъ о томъ! вотъ что значитъ не имѣть характера!
Что было дурного съ ея стороны, если она просила у меня то и это, что ей нравилось? А я давалъ ей, лишь стоило ей попросить, по первому слову. Проклятая слабость! ни тѣни разсудка. На чемъ же было удержаться чести? А Кордіани? Почему я съ нимъ не посовѣтовался? съ нимъ, моимъ лучшимъ, моимъ единственнымъ другомъ? Что скажетъ онъ? Честь?.. развѣ я не честный человѣкъ? И однако, я совершилъ кражу. Ахъ! если бы дѣло шло о томъ, чтобы войти ночью къ богатому человѣку, взломать денежный шкафъ и удрать; это ужасно подумать, это невозможно. Но, когда деньги тутъ, въ вашихъ рукахъ, когда ихъ только возьми да потрать, когда бѣдность гонится по пятамъ, — да и берешь то вѣдь не для себя, но для Лукреціи! Для нея — моего единственнаго сокровища на землѣ, моей единственной радости, единой любви въ теченіе цѣлыхъ десяти лѣтъ! Ну, и говоришь себѣ, что, въ концѣ концовъ, не бѣда: потрудимся и, авось, пополнимъ… Да, пополнишь тутъ! за портикъ святой Аннунціаты заплатили мнѣ мѣшкомъ пшеницы!
ГРЕМІО (возвращаясь). Готово. Можемъ ѣхать, когда угодно.
АНДРЕА. Что съ тобой, Греміо? я смотрѣлъ, какъ ты взнуздывалъ; ты сегодня работаешь лѣвою рукою?
ГРЕМІО. Лѣвою рукою?.. А-а! Понимаю… Н-да-а… Если угодно знать вашей милости, я того… немножко раненъ въ правую руку. О, пустяки; но я старѣю, знаете… ну, конечно… э, чортъ! случись оно въ мое время… мы еще поговорили бы…
АНДРЕА. Ты раненъ, говоришь? Кто тебя ранилъ?
ГРЕМІО. Ага! вотъ и заковыка! Кто? никто; а между тѣмъ я раненъ. Пустяки, не на что жаловаться и не слѣдовало бы говорить, по совѣсти…
АНДРЕА. Никто? значитъ, ты самъ.
ГРЕМІО. Ни-ни. Въ чемъ же тогда была бы штука? Никто, и я менѣе, чѣмъ кто-либо другой.
АНДРЕА. Если тебѣ угодно шутить, ты плохо выбралъ время. На коней и поѣдемъ.
ГРЕМІО. Да будетъ такъ. Я говорилъ не для того, чтобы васъ разсердить, еще менѣе шутки ради. Онъ тоже не очень-то шутилъ сегодня, когда, удирая, хватилъ меня.
АНДРЕА. Кто? что это значитъ? кто тебя хватилъ? У тебя странный видъ, ты что-то скрытничаешь, Греміо.
ГРЕМІО. Ей-ей, правда, слушайте. Вы мой господинъ. Какъ ни верти, а исторія откроется, и кому же и надо знатъ, если не вамъ? Вотъ въ чемъ штука: сегодня, около четырехъ часовъ утра, услышалъ шаги во дворѣ. Встаю и вижу; изъ окна потихоньку спускается человѣкъ въ плащѣ.
АНДРЕА. Изъ какого окна?
ГРЕМІО. Человѣкъ въ плащѣ. Я закричалъ ему: стой! Я, разумѣется, думалъ, что это воръ. И вотъ, вмѣсто того, чтобы остановиться, видите мою руку: это царапина — отъ его стилета.
АНДРЕА. Изъ какого окна, Греміо?
ГРЕМІО. Ахъ! вотъ тоже… ну, да ладно! ужъ слушайте, разъ я началъ: изъ окна синьоры Лукреціи.
АНДРЕА. Лукреціи?
ГРЕМІО. Да, синьоръ.
АНДРЕА. Это странно.
ГРЕМІО. Словомъ, онъ убѣжалъ въ паркъ. Я звалъ на помощь и кричалъ: воры! Но вотъ оказія: вдругъ приходитъ синьоръ Даміано и начинаетъ увѣрять, что я ошибаюсь, что онъ знаетъ лучше меня; въ концѣ концовъ онъ подарилъ мнѣ кошелекъ, чтобы я молчалъ.
АНДРЕА. Даміано?
ГРЕМІО. Да, синьоръ, вотъ онъ. Въ доказательство, что я не вру…
АНДРЕА. Изъ окна Лукреціи? Даміано, значитъ, видѣлъ этого человѣка?
ГРЕМІО. Нѣтъ синьоръ; онъ вышелъ, когда я закричалъ.
АНДРЕА. Каковъ онъ былъ?
ГРЕМІО. Кто? Синьоръ Даміано?
АНДРЕА. Нѣтъ, другой.
ГРЕМІО. О! ей-ей не разсмотрѣлъ.
АНДРЕА. Большой или маленькій?
ГРЕМІО. Ни то ни другое. И потомъ на разсвѣтѣ, ей Богу…
АНДРЕА. Это странно. И Даміано запретилъ тебѣ говорить объ этомъ?
ГРЕМІО. Подъ страхомъ, что вы меня выгоните.
АНДРЕА. Я? Слушай, Греміо: сегодня вечеромъ, какъ только я уйду къ себѣ, ты станешь на стражу подъ этимъ окномъ но — спрячься, — слышалъ? На всякій случай возьми свою шпагу, и еслы кто-нибудь попробуетъ… ты понимаешь? Кричи во весь голосъ, не бойся, я буду тамъ.
ГРЕМІО. Да, синьоръ.
АНДРЕА. Я поручилъ бы это кому-нибудь другому, но, видишь ли, Греміо, я знаю, въ чемъ дѣло: это не серьезно, видишь ли; пустякъ, какая-нибудь мальчишеская штука. Ты замѣтилъ цвѣтъ его плаща?
ГРЕМІО. Черный, черный; да, мнѣ такъ кажется, по крайней мѣрѣ.
АНДРЕА. Я поговорю съ Кордіани. Итакъ, рѣшено; сегодня вечеромъ часовъ въ одиннадцать, въ двѣнадцать. Не бойся ничего. Я тебѣ говорю, это простая шутка. Ты отлично сдѣлалъ, что сказалъ мнѣ. И мнѣ не хотѣлось бы, чтобы кто-нибудь зналъ это, кромѣ тебя; вотъ почему я тебѣ поручаю… Такъ ты не видалъ его лица?
ГРЕМІО. Видѣлъ, но онъ такъ быстро скрылся! и потомъ ударъ стилета…
АНДРЕА. Онъ ничего не произнесъ?
ГРЕМІО. Нѣсколько словъ, нѣсколько какихъ-то словъ.
АНДРЕА. Тебѣ не знакомъ голосъ?
ГРЕМІО. Можетъ быть, я не знаю. Вѣдь все мелькнуло въ одно мгновеніе.
АНДРЕА. Невѣроятно! Ну, двигайся; скорѣе въ путь. Около одиннадцати. Надо поговорить съ Кордіани. Ты увѣренъ въ окнѣ?
ГРЕМІО. О, вполнѣ увѣренъ.
АНДРЕА. Ѣдемъ, ѣдемъ!
(Уходятъ.)
ЛУКРЕЦІЯ. Ты открыла дверь, Спинетта? и поставила лампу на лѣстницѣ?
СПИНЕТТА. Я сдѣлала все, что вы мнѣ приказали.
ЛУКРЕЦІЯ. Положи мой шлафрокъ на этотъ стулъ и оставь меня одну, милое дитя мое.
СПИНЕТТА. Хорошо, синьора.
ЛУКРЕЦІЯ (у аналоя). О, Боже мой! зачѣмъ вручилъ ты мнѣ счастье другого человѣка? Если бы дѣло шло только о моемъ счастьѣ, я не защищала бы его, я не оспаривала бы у Тебя жизнь мою. Зачѣмъ довѣрилъ ты мнѣ его жизнь?
СПИНЕТТА. Дорогая моя синьора, перестали бы вы молиться, нельзя же такъ много плакать. Ваши глаза распухли отъ слезъ, вотъ ужъ два дня, что вы не имѣете ни минуты покоя.
ЛУКРЕЦІЯ (молясь). Исполнила ли я Твое роковое предназначеніе? Погубивъ себя ради него, спасла ли я его душу? О, Христосъ, если бы руки Твои не были пригвождены къ этому кресту, простеръ ли бы Ты ихъ ко мнѣ, прощая и благословляя?
СПИНЕТТА. Я не могу уйти. Какъ я оставлю васъ одну въ такомъ состояніи?
ЛУКРЕЦІЯ. Неужели Ты покараешь его за мою вину? Онъ не виновенъ; онъ не связанъ никакою клятвою на землѣ; онъ не измѣнилъ своей женѣ; у него нѣтъ обязанностей, нѣтъ семьи; онъ только любилъ и былъ любимъ.
СПИНЕТТА. Скоро одиннадцать часовъ.
ЛУКРЕЦІЯ. Ахъ, Спинетта, не оставляй меня! Тебѣ тяжело видѣть мои слезы, дитя мое? А, все-таки, пусть онѣ текутъ. Ты думаешь, что потерять свой покой и свое счастье — возможно безъ страданій? Ты, которая читаешь въ моемъ сердцѣ, какъ въ своемъ, ты, для кого моя жизнь — открытая книга, всѣ страницы которой тебѣ знакомы, ты думаешь, что можно видѣть безъ сожалѣнія, какъ улетаетъ десять лѣтъ невинности и покоя?
СПИНЕТТА. Какъ мнѣ жаль васъ.
ЛУКРЕЦІЯ. Разстегни мнѣ платье; бьетъ одиннадцать. Дай воды, мнѣ надо освѣжить лицо; сейчасъ онъ будетъ, Спинетта! Въ порядкѣ ли прическа? Я не блѣдна? О, глупая; зачѣмъ я плакала! Дай гитару! поставь передо мной этотъ романсъ; это его сочиненіе. Онъ идетъ, онъ идетъ, дорогая! Хороша ли я сегодня? понравлюсь ли я ему?
СЛУЖАНКА (входя). Синьоръ Андреа — у дверей вашихъ; спрашиваетъ позволеніе войти.
АНДРЕА (входя). Добрый вечеръ, Лукреція, вы не ждали меня въ эту пору, не правда ли? Лишь бы я не былъ не кстати, вотъ все, чего я желаю. Пожалуйста, скажите, можетъ быть, вы уже отослали своихъ женщинъ? я подожду — мы можемъ увидаться за ужиномъ.
ЛУКРЕЦІЯ. Нѣтъ еще, нѣтъ, увѣряю васъ!
АНДРЕА. Такъ мало минутъ удается намъ проводить вмѣстѣ! а онѣ мнѣ такъ дороги! Одна на свѣтѣ вы, Лукреція, утѣшаете меня во всѣхъ горестяхъ, меня осаждающихъ. Что, если бы я васъ потерялъ? Все мое мужество, вся моя философія — въ глубинѣ глазъ вашихъ. (Подходитъ къ окну и приподнимаетъ занавѣсъ. Въ сторону.) Греміо уже внизу, я вижу его.
ЛУКРЕЦІЯ. Развѣ случилось, что-нибудь печальное для васъ, другъ мой? мнѣ казалось, вы были веселы за обѣдомъ.
АНДРЕА. Веселье иногда печально, а печаль умѣетъ улыбаться.
ЛУКРЕЦІЯ. Вы были на фермѣ? Да, кстати, вамъ письмо; посланные короля Франціи должны быть завтра.
АНДРЕА. Завтра? они будутъ завтра?
ЛУКРЕЦІЯ. Какъ? Это извѣстіе вамъ непріятно? Тогда скажите, будто васъ нѣтъ во Флоренціи или вы больны, вотъ вы отъ нихъ и отдѣлаетесь.
АНДРЕА. Зачѣмъ же? я приму ихъ съ удовольствіемъ; развѣ мои отчеты не готовы? Скажите мнѣ, Лукреція, вамъ нравится этотъ домъ? Довольны вы своимъ знакомствомъ? Много имѣете приглашеній? Разсчитываете повеселиться этой зимою? Какія удовольствія намъ предстоятъ? Къ лицу ли вамъ новые уборы? (Въ саду слышенъ заглушенный крикъ и поспѣшные шаги.) Что значитъ этотъ шумъ? что случилось? (Кордіани въ растерзанномъ видѣ, входитъ въ комнату.) Что съ тобой, Кордіани? что привело тебя сюда? что значитъ этотъ безпорядокъ? что съ тобой случилось? ты блѣденъ, какъ смерть!
ЛУКРЕЦІЯ. Ахъ, я умираю!
АНДРЕА. Отвѣчай мнѣ., что привело тебя въ такой поздній часъ? У тебя ссора? Тебѣ нуженъ секундантъ? Ты проигрался? Тебѣ нужны деньги? (Беретъ за руку.) Ради Бога, говори! ты точно статуя.
КОРДІАНИ. Нѣтъ… нѣтъ… я хотѣлъ говорить съ тобой… сказать тебѣ… въ самомъ дѣлѣ, я пришелъ… я не знаю…
АНДРЕА. Гдѣ ты оставилъ свою шпагу? Ради Бога! Съ тобой происходитъ что-то странное. Хочешь, перейдемъ въ тотъ залъ? тебѣ неудобно говорить при женщинахъ? Чѣмъ я могу услужить тебѣ, отвѣчай, для тебя я готовъ на все. Другъ мой, дорогой мой другъ, неужели ты во мнѣ сомнѣваешься?
КОРДІАНИ. Ты угадалъ, у меня ссора. Я не могу говорить здѣсь. Я тебя искалъ, я самъ не знаю, какъ я вошелъ. Мнѣ сказали, что… что ты здѣсь, и я вошелъ, Я не могу говорить здѣсь.
ЛІОНЕЛЛО (входя). Маэстро, Греміо убитъ!
АНДРЕА. Кто сказалъ?
(Нѣсколько слугъ входятъ въ комнату.)
СЛУГА. Синьоръ, сейчасъ убили Греміо; убійца въ домѣ. Видѣли, какъ онъ скрылся въ подземельи. (Кордіани скрывается въ толпѣ.)
АНДРЕА. Къ оружію! къ оружію! возьмите эти свѣчи, обыщите всѣ комнаты, заприте всѣ выходы.
ЛІОНЕЛЛО. Онъ не могъ уйти далеко. Ударъ нанесенъ только сію минуту.
АНДРЕА. Онъ умеръ? умеръ? гдѣ же моя шпага? Ахъ, вотъ какая-то здѣсь на стѣнѣ. (Хочетъ взять шпагу. Смотритъ на руку.) Вотъ странно! моя рука въ крови. Откуда эта кровь?
ЛІОНЕЛЛО. Идемъ за нами, маэстро; я ручаюсь тебѣ, что мы найдемъ его.
АНДРЕА. Откуда же эта кровь? вся рука покрыта ею. Кого же я касался? я коснулся только… сейчасъ… Удалитесь! уходите отсюда!
ЛІОНЕЛЛО. Что съ тобой, маэстро? зачѣмъ удалять масъ?
АНДРЕА. Уйдите! уйдите! оставьте меня одного. Прекрасно. Не надо никакихъ обысковъ. Никакихъ! это безполезно; я запрещаю. Уходите отсюда всѣ! всѣ! Повинуйтесь же, когда я говорю вамъ!
(Всѣ уходятъ въ молчаніи.)
АНДРЕА (глядя на руку). Вся въ крови! я не касался ничьей руки, кромѣ… Кордіани.
КОРДІАНИ. Онъ хочетъ говорить со мной?
СЛУГА. Да, синьоръ, безъ свидѣтелей; онъ указалъ мнѣ это мѣсто.
КОРДІАНИ. Такъ скажи ему, что я его жду. (Слуга уходитъ. Кордіани садится на камень.)
ДАМІАНО (за сценой). Кордіани! Гдѣ Кордіани?
КОРДІАНИ. Ну, что тебѣ?
ДАМІАНО. Я только что отъ Андреа, онъ ничего не знаетъ, по крайней мѣрѣ, ничего, что касается тебя. Онъ говоритъ, что ему отлично извѣстно, почему умеръ Греміо, и никого не обвиняетъ въ смерти старика, тѣмъ менѣе тебя.
КОРДІАНИ. Это все, что ты имѣешь мнѣ сказать?
ДАМІАНО. Да, теперь твое дѣло соображаться съ этимъ.
КОРДІАНИ. Въ такомъ случаѣ оставь меня одного. (Онъ снова садится. Приходятъ Ліонелло и Чезаріо.)
ЛІОНЕЛЛО. Чортъ ли пойметъ тутъ что-нибудь? Отослать насъ, не желая ничего слушать, оставить безъ отмщенія такой ударъ! Вѣдь этотъ бѣдный старикъ служилъ ему съ дѣтства его, самъ, помню, — носилъ его на рукахъ! А, проклятіе! Будь я на мѣстѣ Андреа, пролилась бы не одна эта кровь!
ДАМІАНО. Андреа не такой человѣкъ, чтобы обвинять его въ трусости.
ЛІОНЕЛЛО. Трусость или слабость, — какъ ни назовите, — не все ли равно? Въ моей молодости не такъ вели себя въ подобныхъ случаяхъ. Совсѣмъ не такъ трудно было найти убійцу. Наконецъ, если ужъ ты самъ не хочешь себя компрометировать, клянусь моимъ патрономъ! для мщенія есть друзья.
ЧЕЗАРІО. Что касается меня, я покидаю этотъ домъ. Сегодня утромъ — я пришелъ въ академію въ послѣдній разъ: ходи въ нее, кто хочетъ, я перехожу въ Понтормо.
ЛІОНЕЛЛО. Скверный у тебя, злой характеръ. За все золото въ мірѣ я не измѣню маэстро.
ЧЕЗАРІО. Ба! словно я одинъ? Скука у васъ въ мастерской! Джульетта не хочетъ больше позировать. То ли дѣло у Понтормо! Ухъ, какъ весело. Цѣлый день фехтуютъ, пьютъ, танцуютъ. Прощай, Ліонелло, до свиданья.
ДАМІАНО. Что за время мы переживаемъ! Ахъ, синьоръ, нашъ бѣдный другъ достоинъ глубокаго сожалѣнія! Вы ужинаете съ нами? (Уходятъ.)
КОРДІАНИ (одинъ). Какъ будто это Андреа тамъ между деревьями? Онъ ищетъ; вотъ онъ приближается. Эй! Андреа! сюда!
АНДРЕА (входя). Мы одни?
КОРДІАНИ. Одни.
АНДРЕА. Видишь ли ты этотъ стилетъ, Кордіани? Если бы сейчасъ я съ размаху ударилъ тебя имъ, повергъ на землю и похоронилъ тебя подъ этимъ деревомъ, здѣсь въ пескѣ, на мѣстѣ покрытомъ своею тѣнью — никто не посмѣлъ бы мнѣ сказать ни слова противъ; я имѣю право на то, и твоя жизнь принадлежитъ мнѣ.
КОРДІАНИ. Ты можешь сдѣлать это, другъ мой, ты въ правѣ это сдѣлать.
АНДРЕА. Ты надѣешься, что моя рука дрогнетъ? Не болѣе, чѣмъ твоя, часъ тому назадъ, на груди моего стараго Греміо. Ты видишь, я знаю: ты его убилъ. Чего ты ждешь теперь? Или ты думаешь, что я трусъ и не сумѣю обнажить шпагу? Готовъ ли ты драться? Вѣдь ты согласенъ, что мы равно обязаны къ дуэли — и ты, и я?
КОРДІАНИ. Я сдѣлаю все, что ты захочешь.
АНДРЕА. Садись и слушай. Я родился бѣднякомъ. Роскошь, меня окружающая, дурного происхожденія: я злоупотреблялъ ввѣренными мнѣ деньгами. Одинъ, между столькими извѣстными художниками, я въ молодости еще засталъ вѣкъ Микель-Анджело и вижу, какъ день-ото-дня рушится все вокругъ меня. Римъ и Венеція еще процвѣтаютъ. Наше отечество уже сошло на нѣтъ. Я напрасно борюсь съ наплывающимъ мракомъ, священный факелъ гаснетъ въ моей рукѣ. Ты думаешь, легко человѣку, жившему двадцать лѣтъ искусствомъ, видѣть, какъ оно гибнетъ? Мои мастерскія опустѣли, моя слава улетѣла. У меня нѣтъ дѣтей, нѣтъ надежды, способной привязать меня къ жизни. Здоровье мое слабо. Отъ заразы, разлитой въ восточномъ вѣтрѣ, я дрожу, какъ листъ. Скажи же мнѣ, какая приманка еще оставалась мнѣ на свѣтѣ? Представь себѣ, что въ безсонныя ночи не разъ приходило мнѣ въ голову вонзить себѣ въ сердцѣ вотъ этотъ самый стилетъ. Скажи мнѣ, кто удерживалъ меня отъ этого до настоящаго дня?
КОРДІАНИ. Не доканчивай, Андреа.
АНДРЕА. Я любилъ ее любовью неизъяснимой. За нее я готовъ былъ сражаться съ цѣлой арміей; я готовъ былъ копать землю и таскать плугъ, чтобы прибавить лишнюю жемчужину въ уборъ ея кудрей. Эта кража, совершенная мною, этотъ вкладъ короля Франціи, который у меня спросятъ завтра и котораго у меня. нѣтъ, вѣдь, это для нея растратилъ я все: чтобы дать ей одинъ годъ богатства и счастья, чтобы увидѣть ее одинъ разъ въ жизни окруженною радостями и праздниками — для нея! для нея! Я цѣнилъ жизнь дешевле чести, а честь менѣе любви Лукреціи. Что я говорю? Менѣе одной улыбки устъ ея, одного луча радости въ ея глазахъ. Тотъ, кого ты видишь передъ собою, Кордіани, это несчастное и жалкое существо, которое ты зналъ въ теченіе десяти лѣтъ бродящимъ въ этихъ темныхъ портикахъ, это не Андреа дель-Сарто, это безумецъ, отданный въ жертву презрѣннымъ мелочамъ, снѣдающимъ жизнь заботамъ. У ногъ моей прекрасной Лукреціи былъ другой Андреа, молодой и счастливый, беззаботный, какъ вѣтеръ, свободный и радостный, какъ птица небесная, добрый ангелъ Андреа, свѣтлый духъ этого безжизненнаго тѣла, которое мечется среди людей. Знаешь ли ты теперь, что ты сдѣлалъ?
КОРДІАНИ. Да, теперь.
АНДРЕА. Этого Андреа ты убилъ, Кордіани. Этотъ Андреа отправится завтра на кладбище вмѣстѣ съ останками Греміо; другой остается, и это онъ говоритъ здѣсь съ тобой.
КОРДІАНИ (рыдая). Андреа! Андреа!
АНДРЕА. О комъ ты плачешь? Обо мнѣ или о себѣ? Я прошу у тебя одной услуги. Слава Богу, сегодняшняя ночь не повела за собою огласки. Слава Богу, у меня достало силы безъ жалобы, безъ вопля, перенести зрѣлище, какъ молнія испепелила зданіе, которое я созидалъ двадцать лѣтъ. Если бы мое безчестіе огласилось, то я убилъ бы тебя, или же мы дрались бы завтра. Цѣною счастья люди даютъ право на месть, и право пользоваться этимъ (бросаетъ свой стилетъ) остается взамѣнъ всего тому, кто все потерялъ. Такова человѣческая справедливость. А, впрочемъ, еще неизвѣстно; если бы ты палъ отъ моей руки, быть можетъ, пожалѣли бы тебя.
КОРДІАНИ. Чего ты хочешь отъ меня?
АНДРЕА. Если ты понялъ мою мысль, ты долженъ чувствовать, что я закрылъ глаза на мерзость твоего преступленія, что я не хочу видѣть, какъ растоптана ногами святыня дружбы; я вижу только, что однимъ ударомъ ножницъ перерѣзана единственная нить, которая связывала меня съ жизнью. Я не хочу помышлять о рукѣ, которая нанесла мнѣ это. Человѣкъ, съ которымъ я говорю, не имѣетъ для меня имени. Я говорю съ убійцей моей чести, моей любви и моего покоя. Способна ли исцѣлиться рана, мнѣ имъ нанесенная? Если они разлучатся на вѣки, если онъ будетъ молчать, какъ мертвый (потому что долженъ же онъ помнить, что смерть его зависѣла отъ меня), если я, съ своей стороны, возобновлю усилія своихъ достиженій, словомъ, если я сдѣлаю новую попытку удержаться за жизнь, удастся ли мнѣ она? Однимъ словомъ, пусть этотъ человѣкъ уйдетъ, пусть для меня онъ будетъ вычеркнутъ изъ книги жизни; пусть навсегда порвется преступная связь, — вѣдь не могла же она существовать безъ угрызеній совѣсти! — пусть понемногу, черезъ годъ, черезъ два, быть можетъ, сотрется память его, и тогда, я, Андреа, вернусь, какъ земледѣлецъ, разоренный ураганомъ, снова строить свой карточный домикъ на опустошенномъ моемъ полѣ.
КОРДІАНИ. О, Боже мой!
АНДРЕА. Я созданъ для терпѣнія. Чтобы получить любовь этой женщины, я два года слѣдовалъ за нею — куда ея тѣнь, туда и я. Пыль подъ ея ногами привыкла увлажняться потомъ лица моего. Я прошелъ свой путь до конца — и готовъ снова начать ту же работу. Кто угадаетъ возможности женскаго непостоянства? Кто знаетъ, до чего можетъ дойти измѣнчивость этого зыбучаго песка? какъ знать, не смогу ли я новыми двадцатью годами безграничной любви и привязанности достигнуть того же счастья, какъ ты одною ночью разврата. Потому что вѣдь это сегодня Лукреція пала! Да, это было сегодня, потому что сегодня въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ ты во Флоренціи, я нашелъ твою дверь запертою для меня.
КОРДІАНИ. Это правда.
АНДРЕА. Тебя удивляетъ, не правда ли, что я такъ хорошо владѣю собою? Всѣ удивились бы, если бы когда-нибудь узнали. И я того же мнѣнія: странно! Вѣдь шпагою разсчитаться гораздо легче. Но, видишь ли, я имѣю большое несчастіе — не вѣрить въ будущую жизнь, и, значитъ, надо держаться за эту. Ну, и даю тебѣ слово, если мнѣ не удастся, то въ день, когда я буду вполнѣ увѣренъ, что мое счастье разбито безъ возврата, я покончу съ собою. Какъ — все равно. До тѣхъ поръ я буду вѣренъ своему плану.
КОРДІАНИ. Когда я долженъ ѣхать?
АНДРЕА. Лошадь у рѣшетки. Даю тебѣ часъ на сборы. Прощай.
КОРДІАНИ. Твою руку, Андреа, твою руку!
АНДРЕА (возвращаясь). Мою руку? Кому? Зачѣмъ? Развѣ это — тебя я оскорбляю? Развѣ тебя называлъ я предателемъ дружбы, измѣнникомъ святынѣ самыхъ высокихъ клятвъ? Развѣ я сказалъ тебѣ, что, если бы кто другой сдѣлалъ противъ меня то, что ты сдѣлалъ, то я бросился бы за защитою къ тебѣ, теперь моему убійцѣ? Развѣ я сказалъ тебѣ, что сегодня ночью я потерялъ не любовь Лукреціи, а еще кое-что другое? Развѣ я жаловался на какую-нибудь другую скорбь? Ты видишь, я говорилъ не съ Кордіани. Такъ для кого же ты просишь пожатія руки моей.
КОРДІАНИ. Твою руку, Андреа! Прости на вѣки, но прости!
АНДРЕА. Я не могу. На твоей рукѣ кровь.
(Уходитъ.)
КОРДІАНИ (одинъ, стучитъ въ дверь). Эй, Матурино!
МАТУРИНО. Что угодно, эччеленца?
КОРДІАНИ. Возьми мой плащъ; собери все, что найдешь у меня на столѣ и въ шкафахъ. Сложи все поскорѣе и приноси къ садовой рѣшеткѣ.
МАТУРИНО. Вы уѣзжаете синьоръ?
КОРДІАНИ. Дѣлай, что я сказалъ.
ДАМІАНО (входитъ). Я встрѣтилъ Андреа, онъ сказалъ мнѣ, что ты уѣзжаешь, Кордіаніи. Вотъ это такъ! Отъ всего сердца одобряю твое рѣшеніе! Ты на долго?
КОРДІАНИ. Не знаю. Вотъ что, Даміано, окажи мнѣ услугу, помоги Матурино собрать тамъ для дороги все, что надо.
МАТУРИНО (на порогѣ двери). О, это не долго.
ДАМІАНО. Достаточно взять самое необходимое. Остальное вышлемъ туда, гдѣ ты разсчитываешь остановиться. Кстати, ты куда?
КОРДІАНИ. Не знаю. Скорѣе, Матурино, скорѣе.
МАТУРИНО. Мигомъ будетъ готово. (Уноситъ узелъ.)
ДАМІАНО. Итакъ, другъ мой, прощай.
КОРДІАНИ. Прощай, прощай! Если ты увидишь сегодня… Я хочу сказать, если завтра, или когда-нибудь…
ДАМІАНО. Кого? Что ты хочешь?
КОРДІАНИ. Ничего, ничего. Прощай, Даміано, до свиданья.
ДАМІАНО. Счастливый путь. (Обнимаетъ его и уходитъ.)
МАТУРИНО. Синьоръ, все готово.
КОРДІАНИ. Спасибо, голубчикъ. Вотъ тебѣ за твою службу за время, что я прожилъ въ этомъ домѣ.
МАТУРИНО. О, эччеленца!
КОРДІАНИ (все еще сидитъ). Все готово, не правда ли?
МАТУРИНО. Да, синьоръ. Я провожу васъ?
КОРДІАНИ. Конечно, Матурино!
МАТУРИНО. Эччеленца!
КОРДІАНИ. Я не могу уѣхать, Матурино.
МАТУРИНО. Вы не поѣдете?
КОРДІАНИ. Нѣтъ, это невозможно, видишь ли.
МАТУРИНО. Вамъ нужно еще что-нибудь?