Всю Сплошную и Пеструю строгали морозы. По ясным дням негреющее солнышко сердито прядало ушами и по светлым звездным ночам морозище поухывал — только держись.
Потом сразу теплом дыхнуло. Путь рынул. Все поплыло. Стариков ранняя весна не радовала и они каркали: к засухе.
Масленица выдалась мокрохвостая.
Всю неделю пригревало солнышко. По широким разметам полей зобурели грязные половики дорог. Обтаявший за лугом лес встал черной стеной. Кое-где лед полопался на речке. У берегов образовались зажоры. В степи зачернелись обтаявшие черные головы курганов и хребетки огорков.
Всю неделю деревня гуляла. Друг у дружки гостевали. Пили ведрами самогонку. Катались по нижней улице. В обнимку по двое, по трое и кучками ходили по деревне и нескладными пьяными голосами пели с горькими перехватами, пели свои горькие, мужицкие песни, в которых слышался и глухой стон темных, забитых деревень и неизбывная, неразмыканная, мертвая русская тоска. И далеко за полночь пугливую тишину деревни будили пьяные крики и брех глупых деревенских собак.
Подкатило прощеное воскресенье — последний день, когда все, в ком душа жива, пьют до зеленых сопель, «чтобы на весь пост не выдохлось».
На необсохшие заваленки выползли столетние деды. С подогами. Укутанные по зимнему. Охают. Шамкают. Нахохлились. Греются. Глядят не видя. Слухают не слыша.
На пригреве собаки валяются ровно дохлые. Куры роются в назьме, на обталинах.
Вышли встречать масленицу и ребятишки, засидевшиеся за долгую зиму в темных, вонючих избах. Рунястые, зевластые, с чумазыми, иссиня-землистыми рожицами они вливают в уличную суету много галчиного гвалту и звонкого азартного смеху. Хором:
— Ребятенки, ребятенки, давайте тянуть голосенки, кто не дотянет того е-э-э-э-э-э-э-э-э-э… А-а. Дух занялся, сердце захолонуло…
Крики:
— Есть. Есть.
На белоголового парнишку шобонястого, лохмотястого, как-будто птицами расклеванного, всей оравой набрасываются и кусают.
Зудкие, шершавые лошаденки в погремках и праздничной, наборной сбруе шеметом стелются по улице.
— Аг-га. Э-э… [69/70]
— Ого-го-го.
— Ай, задавили!
Хлесть по Буланому.
— Тсью. Н-но…
Шапка где-то слетела, только башка треплется кудрявая, как корзинка плетеная.
Шапка сшиблена, трут снегу в волосы: молодого солят.
— Т-так…
— Погодь…
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-о-о-о…
— Жигулевский, темный лес…
— Ромк… Ромка!..
— Мать перемать…
— Э-е-е… Рванул жеребец.
— Ай, налетный…
Только Ромку и видали. За ним всем челеном в Киватский конец ударились. Погамузились у церкви да кишкой назад.
Разгоревшиеся на ветру молодые лица. Румяные, задорные, смешливые, бесшабашные, хохочущие, гульные, пьяные. Залепленные комьями снега и навоза бороды, усы. Сдвинутые на затылки шапки, спутанные ветром чупрыны, кудластые головы.
— Г-гю-ю-у-у…
— Нахлобучивай…
— Н-ну. Косороться…
Шапки, картузы, платки, полушалки, косынки, пиджаки, жакетки, пальто, шубы, поддевки, поддергайчики, дипломаты, полушубки. Кой на каких девках каракулевые пальто, выменянные на картошку у городских франтих. Мужики на распашку в нарядных цветных рубашках.
Тройки, пары, запряжки, возки, розвальни.
Напоенные до-пьяна девки раскалываются:
— Хорошо, милый, играешь,
Только ты ломаешься;
Хорошо, милый, целуешь…
Да крепко обнимаешься…
А гармонь, захлебываясь, торопливо сыпит:
— Ты-на-на, ты-на-на, ты-на-на…
За день солнышко сосульки обсосало. К вечеру захрулило. Остеклянились окна луж. День уполз, волоча пылающий хвост заката. Вызвездило.
* * *
Русская масленица дика, разгульна, шальна, бестолкова, размашиста.
В печке пожар. Хозяюшка блины допекает… Угар. Чад. Треск. Шип. Стук. Рожа у хозяюшки — солнышко красное в масло обмакнутое. [70/71]
А в просторной горнице половодье. Народу, чисто на ярмарке. Гвалт несусветный.
— Пей, сватушка, пей.
— Ван Ваныч…
— Ы-ык…
— Я е по мурлу жамк…
— Мать перемать…
— Э, пойми…
— Дарья, тюк квашня…
— Ы-ык… То-то…
— Ха-ха-ха-ха-ха.
— Так вашу разъэдак, гыт, а…
— Ван Ваныч, мать твою…
— Ык…
— Ах, куманек…
— Якорь глубины морской…
Чмок. Иван Иваныч горько сморщился, махнул рукавом новой, гремучей рубахи и, всхлипнув:
— Ах, куманек, — клюнул бородой в ковшик с квасом…
— А-а-хм…
— Терпежу нашего нет…
— Мать перемать…
— Кищав, во…
— Догнал е да сашкой по котелку хряск.
— Хо-хо.
— Кищав, не корячься…
— О, Господи…
— Почтенье тебе, как истоптанному лаптю…
— В душу…
— Ешь, брюхо лопнет — рубашка останется.
— Он те с родни…
— Как жин… На одном солнышке онучки сушили.
На столе блинов — гора. Щерьбы блюдо с лоханку. Рыбы куча — без порток не перепрыгнешь. Пирожки по лаптю. Курники по решету. Ватрушки по колесу. Пшенники и лапшенники в масле плавают. Пар в потолок. Сметаной и медом залейся. Огурцов, капусты — Волгу запрудишь. Самогоночки маловато — почесть всю высосали.
— Сухо…
— Не пеки мую кровь…
— Мать перемать…
— Ни вино винить, — пьянство…
— Га-а-хо-хо-хо-хо…
— Хзяин, сухо…
— Дом у него как вокзал, на все стороны окошки…
— Так и так гоорю…
— Растуды иху, суды иху…
— Сынок, не в жись…
— Брали мы Кеев город… Эх…
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха…
— Батарея-то как зачала садить…
Над столом склонились жующие, плюющие. Распаренные, лоснящиеся, пьяные, осовелые рожи. Буркалами ворочают туды-суды… Растрепанные, спутанные волосы… Рыбьи кости, соленая капуста и лапша в бородах.
Разговоров. На воз не покладешь… [71/72]
— Сват, кровя одне…
— В улоск как…
— Ха-ха…
— Месь думат…
— Сроднички ешть-пейте…
— Сухо…
— Дай Бог, не грех…
— Мать перемать…
— Корова. От печки до стенки, три сажня…
— В захлест арканют…
— Так их разъэдак…
— Поллимона, бат… И стоит…
— Зверь, не лошадь…
— Чох-мох…
— Воз в раскат не пустит. Ни-ни. По гребежку, как щука промызнет.
В глотке: урк-урк-урк.
Грох в ворота. Собака кинулась, хрипло закашлявшись.
— Отец…
— Ы-ы…
— Он на дочь зятем Топорка принял…
— В-ва-у-а-ва-ау-ав-ав…
— Хо-хо-хо-хо…
Хлоп дверью…
На дворе холодно, сине, звездно, светло — хоть в орел играй…
— Тестюшка…
— Пр-р-р…
— Мать перемать…
— Сами кобели, да еще собак завели…
— Х-х-х-х-х-х-х…
— В бирючьих когтях…
Чмок. Чмок. Чмок…
— Брось. Леска распрягет. Йда.
— Канек-от…
— Йда, чорт не нашей волости…
— Масленица, што ты не семь недель?..
В избе пьяный гвалт. Бестолковая суета. Вихрится песня…
Рукавицы-то на тестюшке по собаке. Шапка вроде челяка. Тулуп — купцу не бесчестно бы одеть. Башка космата, ровно его собаки рвали.
— Ты-на-на… ты-на-на… ты-на-на.
Разит махрой, овчинами, духами, щами, самогонкой, потом. Поминутно хлопают дверью: приходят, уходят. Ребятишки на полатях свои, у порога чужие. Шебутятся они больше всех. Визг. Писк. Гомон. На печи за трубой выжившая из ума бабушка Анна шепчет молитвы. [72/73]
Сергунька, видать, с перепою. Рожа красная, как веником нахлыстанная. Навалился грудью на стол, огурцы хряпает, только за ушами пищит.
— Сергунька…
— О-ок…
— Три бутылки…
— Давай. — От нетерпежки Сергунька сучит пальцами.
— Три бутылки…
— Шаг не дошагнешь — плохо. Шаг перешагнешь — плохо.
Звяк бидоном. Шорк в дверь. Только Сергуньку и видали.
— Свое-то жалко. Убей няддам…
— Учут нас, дураков…
— Гав-ав-ав-ав…
Косы, космы, платки, волосники, полушалки, кофточки, юбки кобеднешние. Рубашки вышитые, красные, голубые, желтые, сиреневые, с горошком, в полоску, в искорку, с разводами. А гармонь:
— Ты-на-на… ты-на-на… ты-на-на.
— Алена, аряряхни…
Алена — гулящая девка. Красавица. С лица пригожа да румяна, все бы глядел. Гладкая — не ущипнешь. Коса до пяток, густая, как лошадиный хвост. Глаза, как на пружинах, — не глаза — огонь небесный. Грудаста, ровно лебедь. В ушах сверкают висюльки дорогих сережек. Топоча выходит с выплясом.
— Ох, лапти мое
Витые аборки,
Хачу дома я ночую,
Хачу у Ягорки-и…
Ходуном ходит. Всю ее сподымя бьет. Горячку порет.
Прошла раз и Феклуша — хозяйска дочь. Рябая, как терка. Рот до ушей — теленка проглотнет. Уши торчком. Спина корытом. Шея тоненька, хоть перерви. Верблюд, не девка. Прошла раз да и отстала. Куды…
В пару Алене выходит Афоня Недоеный. Что из силы, огрев себя по ляжкам и заржав, пустился выбивать чечотку.
— Ф-фью, шпарь, Аленка…
Того гляди пол провалится. Дребезжит на столе посуда. Из-под валянок — дым. Мальчишки визжат от удовольствия.
— Га-га-га-га…
— Хо-хо-хо-хо…
Бабы умирают со смеху.
— Ты-на-на… ты-на-на… ты-на-на…
С улицы по окошку.
— День-нь-ь… Динь-нь…
Собака кинулась. [73/74]
— Бей мельче…
— Мать…
— Ха-ха-ха-ха…
Покатилась под стол лампа-молния.
— Кроши…
Буц. Бряк. Бултых. Хрок.
В темной избе бестолково метались, сшибая, сталкиваясь.
— Бабоньки…
По другому окошку:
— Дзинь-нь…
И еще по раме: хр-р…
— Матушки…
— За нашу добродетель…
— Де топор?..
— Сватушка?..
Хрясть. Хлобысть. Хмысть…
Кто-то догадался, чиркнул спичку. Дверь расхлебянили. Кому надо, вывалились в сени, на двор. Наскоро похватали чего попало под руку и на улицу.
На завалянок упал на колени кузнец Пронек-Танек и неверными вихлявыми ударами крестит колом рамы.
— Ах, так…
— Х-х…
— Дно вышибу…
— Бей…
Пинками Пронька-Танька катят от порядку до самой дороги.
— Ты-на-на… ты-на-на… ты-на-на…
Текст приводится по публикации в журнале «Красная новь», 1921, No 4, с.69-74.
Скачать