Гривенник

Автор: Горький Максим

     Алексей Максимович Горький 

                                  ГРИВЕННИК 

     В  тринадцать  лет,  среди тяжелых людей, в кругу которых я жил, сердце
мое  властно привлекала сестра хозяйки - женщина лет тридцати, стройная, как
девушка,  с  кроткими  глазами  богоматери, - они освещали лицо, удивительно
правильное   и   нежное.   Эти   голубые  глаза  смотрели  на  всё  ласково,
внимательно,  но  когда  говорилось  что-нибудь  грубое  или злое, - светлый
взгляд странно напрягался, как это бывает у людей, которые плохо слышат. 
     Была  она молчалива, - говорила только самое необходимое: о здоровье, о
муже  и  погоде, о прислуге, священниках и портнихах; я никогда не слышал из
ее  уст  дурного слова о человеке. Что-то осторожное и неуверенное было в ее
движениях,  точно она всегда боялась споткнуться или задеть кого-либо. Порой
мне  казалось,  что  она  близорука,  иногда  я думал, что эта тихая женщина
живет во сне. 
     Над ней посмеивались. Бывало, соберутся у хозяйки женщины, подобные ей 
     -  такие же толстые, сытые, бесстыдные на словах, - распарят себя чаем,
размякнут  от  наливок,  мадеры  и начнут рассказывать друг другу анекдоты о
мужьях,  -  сестра  хозяйки  слушает нагие слова, и тонкая кожа ее щек горит
румянцем  смущения,  длинные  ресницы  тихонько  прикрывают глаза, и вся она
сгибается, точно травинка, на которую плеснули жирными помоями. 
     Заметив это, хозяйка радостно кричит: 
     -  Глядите-ка, Лина-то зарделась... Ой, смешная! А бабы ласково укоряли
ее: 
     - Что это вы, словно девушка!.. 
     В  такие  минуты  я очень жалел эту чистенькую женщину, - мне тоже было
стыдно  слышать банные разговоры баб. Рассказывали не только голыми словами,
но  и  улыбочками,  жирненьким  смехом,  красноречивыми  подмигиваниями, это
возбуждало  у меня отвращение и страх. Хмельные женщины казались похожими на
пиявок.  Особенно страшна была вдова подрядчика-маляра, тяжелая баба лет под
сорок,  с  двойным  подбородком, огромной грудью и глазами коровы. Улыбаясь,
она  высоко  поднимала  толстую  верхнюю губу с усами, оскаливала тесный ряд
острых  зубов,  а  мутно-зеленые  глаза  ее  как  будто вскипали, покрываясь
светящейся влагой. 
     -  Муж  любит,  чтобы жена была бесстыдна с ним, - говорила она голосом
пьяного дьякона. 
     - Не всякий, - возражали ей. 
     -  Ан  - всякий! Конешно, - ежели слабый, ему это не надобно, а хороший
мужчина  - стыда не любит. Отчего мужики с гулящими валандаются? Оттого, что
гулящие умнее нас - бесстыжи. Стыд - для девиц, а женщине он только помеха. 
     Не все соглашались с ней, но все хвалили ее: 
     - Ну и смелая же вы, Марья Игнатовна! 
     Прислуживая  за  столом, я слушаю эти речи и вижу, как гнется лебединая
шея  милой  женщины,  вижу  ее  маленькие  пылающие  уши, запутанные в русых
локонах,  вижу,  как  ее  пальцы  ломают  и  крошат печенье. Мне до слез, до
бешенства жаль ее, а бабы хохочут: 
     - Нет, вы глядите-ка, Лина-то!.. 
     Я  был  уверен,  что этой женщине невыносимо тяжело среди подруг, и для
меня было ясно, что я должен помочь ей. Но - как? 
     Хотя  я  прочитал  уже  немало  книг,  однако ни в одной из них не было
указано,  чем  может  тринадцатилетний мальчик помочь женщине, вдвое старшей
его.  А  в  одной книге, на мое несчастье, было сказано: "Любовь не щадит ни
попа, ни дьявола, она не различает возраста, мы все - ее рабы", 
     Я  слишком хорошо для своих лет знал, каково некнижное отношение мужчин
и женщин, но книги дали мне спасительную силу верить в возможность каких-то 
     иных   отношений,   и   я   упрямо   мечтал   о  них,  воображая  нечто
величественное  и  трогательное.  Не  может  же быть, чтоб для всех женщин и
мужчин  любовь  являлась в тех же формах, в каких ее знают дикий бык, солдат
Ерофеев и всегда пьяная, растерзанная, хвастливо бесстыдная прачка Орина. 
     Я  упорно  думал  -  как  же  мне помочь милой женщине, которая явно не
хочет  слышать  и  видеть  грубостей  жизни, не годится для них? Мне снились
героические  сны:  вот  я  -  атаман разбойников, здоровый молодец в красном
кафтане,  с  ножом  за  поясом  и  в  меховой  шапке набекрень. Мои товарищи
подожгли  дом, где жила она, а я, схватив ее на руки, бегу по двору, к моему
коню.  Снилось,  что  я  -  колдун  и  мне подвластны все черти, они сделали
невидимыми  меня  и  ее;  вот  мы оба, легкие, как снежинки, плывем с ней по
воздуху,  над  пустынным  полем,  синим  от  синего  неба,  а впереди, между
пирамид  елей,  стоит  снежно-белый  дом,  из  окон его, открытых настежь, в
поле,  встречу нам рекой течет удивительная музыка - от нее замирает сердце,
и всё тело поет, напитанное ею. 
     Были   сны  менее  счастливые,  были  и  противные  кошмары  подростка,
фантазия которого слишком возбуждена. 
     А  наяву  возлюбленная  проходила  мимо меня так же осторожно, как мимо
всех;  мне  казалось,  что  она  боится  выпачкать  себя о человека и первая
забота  ее  -  не  коснуться бы кого-нибудь. Но, видимо, она заметила, что я
слишком  упорно слежу за ней, все чаще ее глаза стали встречаться с моими, и
наконец,  когда  я  отпирал  ей  двери крыльца, она, раньше проходившая мимо
меня молча, стала говорить мне: 
     - Здравствуй! 
     Разумеется,  я  расширил это приветствие, - оно звучало, как приказание
мне: 
     "Здравствуй для меня!" 
     Я  ликовал.  Конечно  -  для  тебя,  царица! Это предрешено мне судьбой
моей, всеми силами жизни и всеми книгами, - для тебя! 
     Однажды она спросила меня 
     - Ты что - невеселый? 
     Я  не  мог  ответить, - у меня сердце замерло: ведь если она видит, что
мне  невесело,  значит, она уже заметила, что вообще я - веселый, и, значит,
она  меня  любит. Заключение не совсем правильное, но - приятное, и я был до
того  обрадован им, что, вбежав в кухню, расцеловал кошку - старое, облезлое
животное, не любимое мною за бессердечие и подхалимство. 
     Озорниковатый  март  капризничал,  как  балованное  дитя,  - то сеет на
землю  густой  тучей  тяжелые  пушинки  снега,  то вдруг зажжет в небе яркое
солнце  и  в  час  растопит  пуховые цветы на темных сучьях деревьев. Журчат
ручьи,  выбиваясь  из-под  сугробов, и слышно, как вздыхает, оседая к земле,
подмытый  снег.  Всё  глубже и шире с каждым днем голубые прорезы неба между
серой  массой  встревоженных облаков, - и когда смотришь в эти бездонные ямы
небес 
     -   жизнь   становится   легче,   праздничней.  Первые  весенние  цветы
расцветают в душе, а потом уже - в полях. 
     Моей  хозяйке  сильно  нездоровилось,  сестра  посещала ее почти каждый
день,  и  при  ней  в  доме  все  становилось  благообразнее,  тише и лучше.
Покачиваясь,  точно  скользя  на  коньках  по  крашеному  полу, она бесшумно
переходила  из  комнаты в кухню с полотенцами, смоченными водой и уксусом, с
графинами клюквенного морса в белых руках, а я любовался ею. 
     Однажды, умывая руки и увидав меня за книгой, она спросила: 
     - Что это читаешь? 
     Я назвал книгу. 
     -  Ты  бы  лучше  житие Варвары Великомученицы прочитал, - посоветовала
она. - Ведь это твоей мамаши ангел. 
     - А вы - мой ангел, - сказал я, и даже, помнится, басом сказал. 
     И  тотчас  испугался  дерзости своей - рассердится? Но она, не взглянув
на меня, попросила: 
     - Налей-ко в рукомойник воды... 
     Вымыла  свои  тонкие  пальчики,  аккуратно вытерла их один за другим и,
взглянув в окно, сказала: 
     - Тает как! 
     Да,  на  припеке  таяло  сильно, с крыш непрерывно лились струйки воды,
точно  серебряные  шнурки,  унизанные  радугой  самоцветных камней. Сердце у
меня тоже горело радугой и таяло. 
     Через  некоторое  время  в  кухню  пришел  хозяин  и,  строго  взмахнув
длинными волосами, погрозил мне пальцем: 
     - Ты, зверь! Ты что сказал Олимпиадке? 
     - Что она похожа на ангела, - сознался я. 
     - Разве можно говорить эдакое замужней женщине? 
     - Говорят же в книгах. 
     -  Замужним?  По  башке  тебя  книгами надо. Ты - гляди! Она и без тебя
знает, на что похожа... 
     Хозяин  ухмыльнулся  до  ушей  и исчез, а мне стало немножко грустно, -
зачем она пожаловалась на меня? Не следовало бы... 
     Дня через два, приготовляя в кухне клюквенный морс, она сказала мне: 
     - Жалуются, что дерзок ты и упрям, - это нехорошо! 
     Я ждал от нее иного, вспыхнул и спросил: 
     - Почему - нехорошо? 
     - Сам должен знать. 
     Тогда  я начал говорить всё, что думалось: а хорошо ли, что она молчит,
когда при ней рассказывают пакости? 
     - Ведь я вижу, что вам стыдно слушать, - разве вы такая, как они? Они 
     - халды, хуже пьяных прачек... 
     Говорил  я  много  и  сердито,  а она, стоя у стола над решетом, сквозь
которое  протирала клюкву, смотрела на меня круглыми глазами, приоткрыв рот,
точно  собираясь  закричать.  Лицо  у  нее  было  совсем детское, в руке она
держала деревянную ложку, с которой капал на стол розовый сок. 
     -  Шш...  -  вдруг  зашипела  она,  махнув на меня ложкой, - молчи! Ах,
какой... да ведь если я пожалуюсь на тебя... 
     - Не надо жаловаться, лучше давайте убежим на Волгу! - предложил я ей. 
     - Что-о? Куда? 
     - За Волгу, в леса. Теперь - весна скоро, - прокормимся! 
     Она присела на лавку, спросив: 
     - Зачем? 
     - А что вам с ними жить? 
     И  я объяснил, как умел, что готов служить ей до старости и до смерти и
что со мною ей будет великолепно, - уж я позабочусь об этом! 
     Она  засмеялась,  хотя и не громко, но совершенно неуместно; засмеялась
и сквозь смех сказала мне: 
     -  Ой,  господи,  какой  ты  смешной,  и  как ты это... всё видишь! Что
выдумал, господи... За Волгу - oxl 
     Вздрагивая  от  смеха,  она ушла, а я пошел в сарай колоть дрова. Через
полчаса ко мне явился хозяин и сказал мне: 
     -  Вот  что,  брат:  если эти твои глупости и всякая болтовня дойдут до
жены, - я тебе не защита, понял?.. Ты с ума сходишь, что ли? 
     Оставшись один, я подумал: 
     "Как она доверчива - всё рассказывает чужим людям!" 
     Наступила  Пасха.  Синий  воздух  налит  весенним - гулом меди, треском
пролеток по сухому камню мостовой, хмельным шумом весеннего праздника. 
     Отворяя  дверь  визитерам, я с великим трепетом ждал, когда явится она,
и я скажу ей: 
     "Христос воскресе!" 
     "Воистину",  -  ответит  она  и  трижды  поцелует меня розовыми губами.
Может быть, после этого я умру тут же, на месте, но - только бы поцеловала! 
     Никогда  еще  праздничные  подачки пьяных гостей не оскорбляли меня так
больно,  как  этот раз. Отказываться от них нельзя было. Потные двугривенные
жгли мне ладонь и казались тяжелыми, как фунтовые гири. 
     Я  был  настроен,  как  верующий  перед  причастьем,  я чувствовал себя
способным  и  готовым  на какой-то великий подвиг, да ведь оно - так и есть:
первый поцелуй женщины - величайшее событие жизни. 
     Вот,  наконец,  приехала  она.  Она  в  синем шелковом платье, в черной
тальме со множеством стекляруса, вся в каком-то тихом шелесте и блеске. 
     Задыхаясь, я сказал: 
     - Христос воскресе! 
     -  Воистину,  -  ответила  она  и, не останавливаясь, сунула в руку мне
монету величиной с крупную слезу. 
     Это  был  гривенник,  старенький,  стертый  и  с  дырочкой  под  орлом.
Прижавшись к стене, я ошалело смотрел, как женщина, синяя и черная, 
     подымается  вверх  со  ступеньки  на  ступеньку. Я сразу разлюбил ее, -
этот гривенник, как холодная секира, отсек любовь от моего сердца. 
     Вечером  я  швырнул  монету,  цену  любви  моей, в овраг, в мутную лужу
снеговой воды. 
     ...После  этого  я  еще  много  любил  и  много  получил гривенников, -
стареньких и новых. 
     

     
                               ПРИМЕЧАНИЯ 

     ГРИВЕННИК 

     Впервые  напечатано  в газете "Киевская мысль", 1916, Љ 101, 10 апреля.
Действие рассказа относится к одному из периодов жизни будущего 
     писателя  в  Нижнем Новгороде у В. С. Сергеева. Жил Алеша Пешков у него
в доме с осени 1880 года до весны 1881 года (ом. повесть "В людях"). 
     Стр.  417.  ..житие Варвары Великомученицы ~ этой твоей мамаши ангел. -
По   церковному  преданию,  святая  великомученица  Варвара  жила  в  городе
Илиополе  (восточная  часть Римской империи). Отрекшись от языческих богов и
уверовав  в Иисуса Христа, она приняла имя "Христовой невесты". Преследуемая
отцом  -  язычником  Диоскором  и  римским  правителем Илиополя - Мартианом,
подверглась жестоким пыткам и была казнена в 306 году. 
     По  церковному  обычаю,  святой,  имя которого давалось новорожденному,
рассматривался как "ангел-хранитель" этого человека. 

     с 
     Г 71 
     Горький А. М. 
     Дело Артамоновых. Рассказы. - Мл Правда, 1980. - 496 с, ил. ИСБН 
     В  данное  издание  великого  советского  писателя А. М. Горького вошли
известная  повесть  "Дело  Артамоновых"  и  рассказы  из  цикла "По Руси", в
которых отображена жизнь социальных низов дореволюционной России. 
     70302-304 С 
     Г --------------80-4702010200 
     080(02) - 80 
     Текст  печатается  по  изданию: М. Горький. Собрание, сочинений в 16-ти
томах, тт. 7, 10. М., "Правда", 1979. 
     (c) Издательство "Правда". 1980. Составление. 
     OCR Pirat