В серенький февральский день, в предобеденную пору, по дороге из маленькой деревушки Павлочиной к селу Сорокину шла молодая бабочка. Несмотря на то что погода была нехорошая и дорогу заносило мелким скрипучим снегом, она шла скорым шагом и, видимо, торопилась. Бабочка эта была жена одного крестьянина деревни Павлочиной — Анисья Штучкина. Шла она в село к торговцу, за баранками для своего маленького мальчика, которого она родила только осенью. Анисья могла и не ходить сама, так как еще утром муж ее Кондратий вызывался сам сходить за этим,— но она побоялась, как бы он вместо торговца-то не зашел в кабак да не пропил ее пятиалтынного; с ним это бывало,— и Анисья соврала, что ей нужно еще зайти к одной бабе, чтобы спросить, какое ей средство лучше употребить маленькому от грыжи,— и пошла сама.
«Эх нужда, нужда! -думала Анисья, идучи дорогой.— Вот крестьянами зовемся, а саней своих нету… Если бы были, то я бы запрягла лошадь и живою рукой доехала сюда; лошадь теперь не в работе, только промялась бы, а то вот таскайся пешком, да еще по такой дороге. Фу!» И с этими думами Анисья подошла к селу…
«Вот и задворки! Что бы дома застать Илью Федоровича! а то ну-к нету? придется ждать,— а там Ванюшка расплачется, Кондратий заскучает с ним…»
Вошла в задворки баба. Торговец жил на середке села; потому баба пошла прямо по дороге; миновала она двора два, вдруг из одного двора выскочила желтая, косматая собачонка и бросилась на Анисью… Не успела Анисья и повернуться, как собака вцепилась в подол ее крашенинного сарафана и начала трепать. Анисья вскрикнула, хотела оттолкнуть собаку ногой, но пошатнулась, сбилась с дороги, попала ногой в сугроб и повалилась. Собака, торжествуя, начала рвать ее с большим остервенением: она уже не удовольствовалась подолом, а схватила за голенище валенка и укусила ногу… Баба заблажила во все горло… На крик Анисьи и лай собачонки из двух дворов выбежали мужики и бросились отгонять собаку. Отогнав собаку, один мужик стал подымать Анисью.
—
Лх ты нес! Стерва этакая! Что ж ты наделала-то,— ругалась Анисья. разглядывая разорванный сарафан.
—
Л ты и оборониться не могла? Такую бабу и такой зверь осилил! — трунил над Анисьей один мужик.
—
Да хорошо тебе говорить-то! Самого бы тебя потрепать.
—
Ну что ж, попробуй!
—
Я не собака; что мне пробовать?..
—
А говоришь!
Мужики отправились к себе в избы, а Анисья пошла своей дорогой.
Пришла к торговцу в избу Анисья, помолилась и стала здороваться…
—
Здорово,— молвил торговец.— Что это ты в снегу вся?
—
Да что, вишь ваше село-то какое, собака было заела.
—
Чья?
—
Шут ее знает! Во втором дворе от вас.
—
А, Машухина! Это его, такая-то стерва собачонка. Больно укусила?
—
Да под жилку тяпнула, сарафан вот изорвала да голенищу. Ведь с ног долой сшибла.
—
Гм… Ишь окаянная… И чего он ее держит? Словно добра много… Я вот побогаче его, да и то не держу.
—
На бабу напал он,— проговорила Анисья.— Попался бы мужик хороший, он бы выучил…
Илья Федорович откашлянулся.
—
Оно, положим, и бабе, коль захочет, получить можно.
—
Ну, баба что сделает?..
—
Подай на волостной суд, вот его и поучат; взыщут все убытки, и вот будет знать.
Баба, насторожившая было уши, печально сморщила лицо и, махнув рукой, проговорила:
—
Это-то где ж!.. Не с нашим рылом лезть туда…
—
Отчего?
— Ведь туда нужно с деньгами: прежде судьев угостить, а потом просить-то.
Илья Федорович погладил бороду.
—
Ну нет, это неправда; это при старых порядках, действительно, так, а теперь по-новому. Теперь без всякого твоего угощенья, по чести-совести разберут. Я опомнясь сам в волости-то был и слышал: всякую твою мелочь принять должны. .
—
Ну да?
—
Право!
Баба задумалась; подумав немного, она спросила:
—
А как это будет пойти-то, как сказать-то?
—
А так, поезжай в волость и заяви: «Так, мол, и так, искусала меня собака,— хочу ублаготворения я получить…» Вот и все тут…
—
Разве и вправду так сделать? — вслух подумала баба.
—
Знамо, сделай, поучи его, подлеца; он ведь такой пес, гордый, на улице встретится — никогда первый шайки не снимает…
Анисья взяла баранки, завязала их в узелок и отправилась домой.
II
Выйдя из Сорокина, Анисья опустила голову и пошла уже тише, чем сюда. Она вся погрузилась в свои думы и размышляла, как ей будет лучше устроить, на суд пойти. Она обдумывала слова, которые она на суде скажет; представляла, как суд выслушает ее и будет судить Михайлу. В глубине души что-то подсказывало ей, что Михайло не виноват, что виновата собака, но слова Ильи Федоровича: «Коли держишь собаку, привязывай»,— твердо стояли у ней в памяти и затемняли все.
«Что ж, ведь правду,— говорила она сама себе — коли собаку держишь зря не распускай. А то это ни ног, ни подолов не напасешься».
«А что как правда, велят заплатить, мелькнуло у ней в голове,— вот хорошо-то было бы…»
И она чувствовала, как сердце у ней поднимается выше и бьется сильнее. «Надо идти…» — твердо решила она и с таким решением пришла домой.
— Ты что так долго шлялась? Малый-то обревелся сов сем,— встретил Aнисью муж.
Анисья бросилась к люльке, вытащила оттуда ребенка и приложила ого к грудям…
— Чего? — плаксиво заговорила она.— Сходил бы сам скорее.
ИI сходил бы, давеча сама не пустила.
— Мне нужно самой было по делу.
— Что ж сделала?
— Куда к шуту сделала! со мной там беда случилась, собака чуть не разорвала…
Жалко, что совсем не съела…
— Да, тебе можно разговаривать-то; самому бы пришлось, тогда узнал бы…
—
Чем же ты ей не пондравилась?
—
Кому?
—
Собаке-то?
—
Шут ее знает! только вошла я в улицу, как она набросится и давай трепать; погляди, что сделала.
—
Гм… Ловко! Нот, чан, заблажила-то?
— Смейся, смойся! А ты вот послушай, что добрые люди-то говорят: велят в суд подавать.
—
На кого, на собаку?
—
Не на собаку, а на хозяина ее. Подай, говорит: там ему прикажут все убытки заплатить.
—
Это что ж у тебя кошелек растолстел?
—
Ну вот мелет.
—
Да как же? В суд-то что надо? Деньги, а без денег как пойдешь?..
—
Вот в том-то и дело, что нет. Илья Федорович говорит, что нонче все по чести-совести: без всего приди, выложи,— и рассудят.
Кондратий почесал затылок-.
— Ишь ты!
— Право… Я думаю вот что: съездить пожаловаться. Кондратий взглянул на бабу, бросил валенок, что подковыривал, пошел к приступке и стал курить.
—
Что ж говорить-то не об деле? Я вижу, тебе покататься захотелось…
—
Не кататься. Илья Федорович говорит, что беспременно все убытки заплатить велят; може, рубля полтора присудят…
—
Пожалуй, держи карман-то! Что ж там, дураки разве сидят-то, что будут за бабий подол по полтора рубля присуждать?
—
Не за один подол, голенищу ведь разорвала, поджилку вот укусила. Разве мало делов-то…
Кондратий молча выкурил трубку, выколотил ее и проговорил:
—
А пожалуй, поезжай, только на чем? Саней-то ведь нету?
—
Ну к дяде Андрею сходи, попроси для этого дела…
—
А как пискун-то этот расплачется?
—
Я его покормлю да перевью; может, до меня-то и помолчит, ведь до волости-то не бог знает сколько…
—
Ну ладно, давай обедать!..
—
Пообедали. Анисья стала кормить маленького, а Кондратий пошел добывать сани и запрягать лошадь. Заложив лошадь, он вошел в избу и проговорил:
—
Ну, поезжай! Да только там живей, лишнего не болтай…
—
Ну вот, я не знаю; только расскажу, как было дело, и все тут…
—
Ну, ну, ступай!
Анисья вышла из избы и поехала в волость. Часа три ездила баба взад и вперед и вернулась сияющая. Подъехала она ко двору и, не выпрягая лошадь, вбежала в избу.
—
Ну что? — спросил Кондратий.
—
Вот! — воскликнула Анисья и показала две белых бумажки. Одевайся скорей, да вези в Сорокино: это — повестки, послезавтра на суд…
—
Ну да?..
—
Право слово! как сказала я, они и начали эти повестки писать; ну на, говорит, отдай старосте, если Михайла не согласится мириться, то судить его будем.
—
Судить?
—
Да, так и сказали: мы его судить будем. Послезавтрого и суд.
Кондратий промолчал, он только про себя подумал: «Н-да… Вот что! За бабу судить! Вот времена-то настали» .
И он стал натягивать на себя полушубок, чтобы ехать в Сорокино…
III
Проводив Кондратия, Анисья обогрелась немного и стала подумывать, как бы ей поделиться всем, чем были исполнены душа и сердце, с соседками. Она стала придумывать, зачем бы ей толкнуться к кому-нибудь, чтобы иметь предлог завести разговор. Вдруг, как на ее счастье, дверь в избу растворилась,— и в нее вошла одна подруга Анисьи. Анисья несказанно обрадовалась и уставилась на подругу, ожидая, что та скажет.
—
Здорово, касатка! Зачем это твой давеча у Андрея сани брал?
—
Да нужно, родимая, нужно…
И она рассказала обо всем подруге и особенно подчеркнула тс слова, которые ей сказали в волости: «Если не помирится, то судить будем»…
Подруга, слушая это, немало охала и качала головой. Она, как и Анисья, была убеждена, что суд — серьезная штука; с такими пустяками, как собака потрепала, туда нечего и соваться, а особливо бабе,— и вдруг такая новость!
Поговорив еще кое о чем, подруга ушла от Анисьи и зашла кое к кому поведать только что услышанную новость.
В одной избе, как на грех, собралось несколько баб и мужиков, все они, услыхав слова ее, тоже немало охали и качали головами..,
—
Ведь вот не знатное дело-то,— сказала баба,— летось моего Проньку кобыла Савостьянова улягнула, я и пошла ему попенять; так он так пугнул меня, что я не чаяла, как из избы выскочить. А вот бы на суд-то!
—
Поэтому самое подходящее дело! Собака укусила — и то вот, а кобыла улягнет — чего ж! — сказал один мужик.
—
А если волк укусит, можно будет просить? — спросила одна баба.
—
На кого ж ты будешь просить-то? Вот чудачка! — молвил другой мужик.
—
Это вот если чужая блоха на тебя прыгнет да укусит, еще можно, хозяина найдешь, а волком кого упрешь? — сострил первый мужик.
Все засмеялись. Кто-то выразил сомнение — еще будет ли толк из Анисьиной жалобы.
— А вот увидим: послезавтра не за горами…
Все ожидали с нетерпением послезавтрашнего дня. Анисья накануне суда даже ночи не спала. Она думала, что суд непременно присудит Михаилу заплатить ей, и мысленно распределяла те деньги, которые должно было ей получить. Наступил и судный день. Кондратий опять пошел к Андрею за санями. Запряг лошадь и отправил Анисью на суд…
Приехала в волость Анисья, поставила лошадь к стороне, дала ей сена и пошла в контору…
В волостной конторе все было приготовлено к суду. Стол стоял на нужном месте, судьи в сборе; в сборе были и тяжущиеся; между ними Анисья заметила и сорокинского Михаилу.
Через полчаса начался и суд; разобрали судьи два дела и вызвали Анисью.
—
Ну, баба, говори, в чем просишь? — сказал председатель.
—
А вот, отцы родные,— заговорила Анисья,— шла, значит, в село к Илье Федоровичу за баранками, и напала, значит, на меня собака и прямо за подол…
—
Ну? — сказал председатель.
И Анисья рассказала подробно, как трепала ее собака, как повалила,— и показала, какие изъяны ей нанесла. Судьи выслушали рассказ и обратились к Михаиле:
— Твоя собака?
—
Моя…
—
Что ж ты ее без привязи держишь?
—
Сорвалась, право слово, сорвалась…
—
А, сорвалась, так, батюшка, нельзя. Как статья гласит?
Отыскали статью, прочитали, и председатель обратился к Михаиле:
—
Ты виноват.
—
То есть как? Стало быть, чем же?
—
А тем, привязывай!
—
Да, право, на привязи была, да сорвалась.
—
Глядел бы да не допущал.
—
Да разве углядишь? ведь не думано.
—
Ну коли не думано, так вот заплати ей… два целковых будет?
—
Будет,— отвечали судьи.
—
Ну вот, два рубля и выложь…
Михайло опешил.
—
Два рубля? Да что вы, родимые? пожалейте!
—
Это вот ее попроси, она не смилуется ли,— указали судьи на Анисью.
—
Родимая! — обратился Михайло к Анисье.— Ослобони, ну что тебе доспелось?
Но Анисья, услыхав о двух рублях, твердо решила но сдаваться…
— Как что доспелось? Ишь ты. Если бы тебя так искусать, тогда узнал бы…
—
Да на, кусай! Откуда хочешь начинай, только не тревожь, ради бога.
—
Что ты, бог с тобой? Чего я тебя буду кусать? Что зря болтать, я убытки взыскиваю…
—
Да что же, неужели у тебя на поджилках на два рубля добра выкусила? Побойся бога-то!
—
Я не о поджилках говорю, у меня вот сарафан разорван да голенище испортил, за это заплати…
—
Да не два же рубля? Да стоит ли этого собака-то?.. А то вот что, если уж на то пошло, то возьми ее себе… Что хочешь над ней делай!
—
Что ты, бог с тобой, куда она мне? — отбивалась Анисья.— Мне деньги подай!
Михайло понял, что бабу не упросишь, и махнул рукой. Председатель, видя, что примиренье не состоялось, велел писать приговор…
—
А как же мне с него получить? — обратилась Анисья к судьям.— Поучите!
—
Ты отдай ей, не канителься,— сказал Михаиле председатель,- а то худо будет. Через старосту стребуют.
—
Ладно уж, дома отдам, сейчас нету,— сказал Михайло и горько вздохнул…
Анисья поняла, что делать больше нечего, и поехала домой.
Домой приехала Анисья торжествующая; только она вошла в избу, как, обратившись к мужу, затараторила:
— Ну вот, ты еще думал, ничего не выйдет… Ан и вышло: два целковых присудили…
Получила?
—
Нет, не получила, а завтра поеду получать.
—
Вот как-с,— проговорил Кондратий и замолчал.
Вот получу деньги, куплю себе ситцу, новый сарафан справлю, да, може, еще Ваньке на рубашку выгадаю,— загадывала Анисья.
Услыхали павлочинцы, чем дело кончилось, удивились; некоторые бабы даже позавидовали Анисье.
— Ишь ведь счастье какое! собака укусила, и два целковых… Дела!
Анисья, видя это, еще больше торжествовала. На другой день она, истопивши печку, поехала получать деньги. Михайло не упирался; он отдал два целковых и только обругал ее вдогонку.
— Ишь, дьяволы! таскаются тут, распустивши хвосты-то, а там и плати им.
Анисья не обратила внимания на эту ругань и, завернувши бумажки в узелочек, живо поехала домой.
Приехав домой, Анисья отпрягла лошадь, велела Кондратью отвезти сани к хозяину, а сама пошла в избу. Кондратий отвез сани, пришел домой, и только хотел начать уговаривать жену — полученные деньги истратить вместо сарафана на сани, как в избу вошел дядя Андрей.
—
А я не спросил тебя, когда ты мне дровни-то подвез: что, получили деньги?
—
Получили.
—
Неужели правда?
—
Правда, два рубля…
—
Значит, не задаром мои сани ездили?
—
Нет.
Ну так угощение с вас?
—
За что?
—
Да вот за то, что сани мои брали, ведь три дня ездили.
—
Да что им сделалось-то, дядя Андрей? — сказала Анисья.
—
Мало что, а тебе что сделалось? А вот два целковых заплатили.
—
Мнс-то присудили.
—
Ишь ты какой жадный, дядя Андрей,— не вытерпев, проговорил Кондратий.— Как тебя на чужое добро зависть-то мучит!
—
Он сроду такой сквалыжник! — сказала Анисья.
—
Кто, я сквалыжник? Ах ты шлюха, смеешь ты мне эти слова говорить!
Постой, ты не ругайся,— ощетинившись, крикнул Кондратий,— я в своем доме не дам…
—
Велика ты фря в своем доме,— побирушка!
—
А ты чужеспинник: сноху работой замаял, а сам на печке лежишь, крикнула Анисья.
—
Врешь, стерва! — закричал Андрей и подступил к Анисье. -Это ты на муже верхом ездишь да за нос, как дурака, водишь
Кондратий взял за плечи Андрея и вытолкнул его из избы. Андрей остановился в сенях и хотел было упереться, но Кондратий вытолкал его и из калитки.
—
А, ты так-то, разбойник? Постой! Я с, тобой расправлюсь; вы думаете, для вас одних суд-то устроен? Нет! И мы найдем дорогу,— грозил Андрей.
—
Ищи, дьявол тебя задери! — крикнул ему вгорячах Кондратий.
Действительно, на другой день староста привез Кондратию повестку, которой его вызывали через две недели на суд в качестве обвиняемого в оскорблении действием Андрея Бакулина. Получив повестку, он почувствовал, как сердце его заныло, и ему стало очень нехорошо.
«Вот так попался,— подумал он,— теперь беда: за то, что собака укусила, на дна рубля осудили, а мне, значит, и не так еще нагорит».
Когда староста ушел, Кондратий со злобой накинулся на жену.
— Вот, стерва, указала дорогу на свою голову: не заводила бы тогда канители, може, ничего бы не было, а то вот!..
И он ткнул ей под нос повесткой и отвернулся. Анисья хотела заплакать, но, поняв, что она действительно во всем виновата, только сморщилась и низко опустила голову.
Скачать