Дети

Автор: Серафимович Александр Серафимович

  

А. С. Серафимович

  

Дети

  

   Собрание сочинений в семи томах. Том шестой

   М., ГИХЛ, 1959

  

   Симбирск, сытный когда-то, пшеничный город. Так же на горе. Та же Волга внизу далеко разлеглась. Тот же огромный базар. С 18-го года он пустой, омертвел, а теперь опять наполнился и неожиданно ожил.

   Только прежде главным покупателем было городское население, а крестьяне продавали. Теперь покупатели — главным образом крестьяне. Прежде, если крестьяне покупали, так городской товар — мануфактуру, одежду, обувь, теперь на мануфактуру никто смотреть не хочет; никакой цены не дают и только жадно ищут одного — хлеба.

   Но чего впроворот на базаре, так мяса. Громадные ряды завалены великолепным мясом. Не только все старые мясники торгуют, но и куча новых спекулянтов расположилась за лотками, краснеющими говядиной. В Москве фунт — десять тысяч {Цены 1921 года. (Прим. автора.)}, там — две-три лучшее.

   Пшеничная мука в одной цене со ржаной. Почему? Ржаная дает больше припеку. Даром что припек — это вода; а все-таки ощущение большого количества.

   На ступенях наробраза три головенки — одному шесть, другому семь, третьему восемь лет. Оборванные, с почернелыми ногами, без шапок, в дыры тело сквозит. Сидят молча и долго.

   — Вы чего, ребята?

   Молчат.

   — Ну, чего же молчите?

   Молчат.

   — Откуда вы?

   Молчат. У маленького по щекам разрисованы грязные слезы.

   — Отец, мать есть?

   У ребят стали наливаться глаза,

   — Ну, что ж молчите? Экк вы!..

   Подымут ребята головы, посмотрят и опять молчат: дескать, не понимаем.

   Родители дома, в деревне, строго-настрого наказывают отмалчиваться, притворяться, что — не русские. Детские дома переполнены сверх меры. Приходится делать отбор; кто мало-мальски в состоянии хоть как-нибудь прокормить, тем возвращают ребят. Так, чтоб не узнали, где живут, родители приказывают молчать, будто не русские и ничего не понимают.

   Прежде деревня больше чем равнодушно смотрела на детские дома, холодно, порой недоброжелательно, а теперь каждый день подбрасывают в наробразы пятнадцать — двадцать детей.

   — Ну что ж, Иван, придется их отправить…

   — Когда? — шепелявит маленький, подняв мокрые глаза.

   — Ну вот, давно бы так,— говорит товарищ,— пойдемте. Сейчас вас напоим, накормим, будете жить в детском доме.

   Ребятишки гуськом, вприприжку, спешат и рассказывают, откуда они, про деревню, про мать, про отца.

   А сзади, прячась за углы, подъезды, выступы, крадется шагах в пятидесяти костлявая, патлатая, с почернелым лицом и худыми ногами, все время наблюдавшая, не спуская воспаленно-жадных глаз с идущих, женщина.

   Как исхудалая, облезлая волчица.

   Нет, не волчица,— мать…

   Ребятишки скрылись в огромном подъезде великолепного особняка. Она разом потухла, поникла, вяло пошла, потерялась в знойно-мглистых улицах.

   На базаре краснелось мясо…

   Двадцать пять детских домов в Симбирске, а в губернии, по уездным городам — семьдесят пять.

   Пробовали устраивать в деревнях, где они страшно нужны, но сейчас же облипла кругом подлая нечисть, стала очень хорошо кушать, а дети голодали. Контроль из города далек, и нет достаточно людей для кадров инструкторов, контролеров, главное надежных,— трудно теперь быть честным около еды. Пришлось деревенские детские дома перенести в города.

   Дома переполняются, как вода переливается через края наполненной тарелки. Одно спасение — лазареты постепенно закрываются, так оттуда перетаскивают оборудование, койки, персонал, и в школе готов детский дом человек на двести. Маленечко на казарму похож, да и этому бесконечно рады.

   Людей надо — надежных людей,— продуктов надо, лекарств надо, одежы надо. Людей, людей надо. Помогите же!

   И помните, раз так сложились обстоятельства, их надо использовать во всех направлениях: ребятишек надо не только накормить, но и научить, воспитать. Пусть они выйдут из детских домов не зверенышами, а советскими работниками.

  

ПРИМЕЧАНИЯ

  

   Впервые напечатано в газете «Правда», 1921, 12 августа, No 177.

   При включении в последнее прижизненное собрание сочинений текст очерка подвергся сокращениям.

   «В жуткую годину голода и разорения,— писал Серафимович по поводу этого очерка,— я считал своим долгом прежде всего обратить внимание советской общественности на положение голодающих детей, оставшихся беспризорными после гибели в годы империалистической и гражданской войн их родителей. И могу засвидетельствовать: мои очерки находили живой отклик и у представителей советской власти и советской общественности. Быстро оказывалась помощь. Но она — увы — была крайне недостаточна. Положение тогда было катастрофическое. Однако мы с честью вышли из безысходного, казалось, тупика» (т. VIII, стр. 430).