— Друг детства? Что же, попроси сюда. Кто бы это мог быть?
— Только должна вам сказать, как они не в своем виде, и очень подозрительны…
Я вышел в переднюю. Из полутьмы ко мне метнулся с распростертыми объятьями человек в фуражке с красным околышем. Усы этого человека торчали щетиной, нос отливал синевой, мутные глаза часто моргали, а изо рта исходил довольно неприятный запах водки и луку. Я инстинктивно отступила назад.
— Друг мой, ты не узнаешь меня? спросил он с пафосом, наклоняя на бок голову. — Дай же обнять тебя и прижать к персям! Неужели не помнишь, а? Друг! Неужели воспоминания юности погибли, так сказать? А? Ну, вглядись и вспомни.
Он обнял меня и стал тискать, дыша в лицо водкой и луком. Я, совершенно растерявшись, ничего не мог понять и тщательно старался вспомнить. И вдруг сердце у меня дрогнуло, что-то теплое наполнило грудь и сдавило горло. Я отступил, всмотрелся в лицо гостя и радостно воскликнул:
— Вася Томилин! Боже мой, неужели это ты? Я взволнованно обнял и поцеловал его. Вся моя далекая юность ожила, повеяла звуками и запахами, закивала милыми лицами, улыбнулась наивными и светлыми улыбками. Вася Томилин! Мой лучший друг и товарищ первых надежд и увлечений. Невозвратное, святое время!..
— Раздевайся же, заходи в комнату. Как ты отыскал меня?
Он, слегка покачиваясь, неловко снял свое рваное пальто, застенчиво повесил его в углу вешалки и, застегивая засаленный пиджак, указал неопределенным жестом на грязный воротник и дырявые ботинки.
— Как видишь, не изыскан благами. Терплю крушения…
Мне стало грустно. Бедняга! Мне в жизни похвастать нечем, а все же, значит, я лучше тебя преуспел. Здорово тебя жизнь потрепала…
Мне стало неловко и стыдно за то, что я выгляжу счастливее Васи Томилина. Мне всегда казалось, что он имел больше прав и шансов на победу, чем я. Я повел его в комнату, и усадил, и смотрел на него с любовью и грустью. Неужели это тот чистенький, бодрый гимназист, полный планов, надежд и мечтаний? Мы расстались, когда нам было по 17 лет. С тех пор я не имел о нем никаких сведений, но всегда ждал, что случай столкнет нас, обрадует незабываемыми воспоминаниями. Ведь, наша дружба относилась к самой дорогой и милой поре жизни. И сразу вспомнился старый дворянский дом в далекой провинции, пруд и березы, без которых!» не обходится ни одно раннее воспоминание, весенние томления и долгие зимние вечера в кругу доброй патриархальной семьи. Вася Томилин, разве это ты — нетрезвый, с испитым лицом, неловко прячущий в карманы свои красные руки? Что сделалось с тобой? Где все далекие и любимые? Что сталось с твоей первой такой наивной и чистой любовью?
Но я ни о чем не спросил его, — я ждал, чтобы он сам рассказал мне о своей жизни. Он протянул два пальца.
— Куришь! Одолжи папироску. Да, слышал, читал, — говорил он, пуская с наслаждением дым через нос. — Стишки и прочее… Н-да, — писателем сделался… А я вот никак. «Жизнь моя подобна ладье», — как говорил Чичиков… В адресном столе узнал, навещу, думаю, друга детства, воскрешу, в некотором роде, юность… Ты, может быть, недоволен? Я могу уйти… Ты, может быть, возгордился?..
— Вася, Бог с тобой, как тебе не стыдно! Я счастлив, что, наконец, вижу тебя. Будь как у себя дома. И как могли тебе прийти в голову такие нелепые мысли? Хочешь чаю, закусить?..
Я хлопотал вокруг него, а у самого в душе ныло. Вкрадывалось молчание. Друг юности, ты ли это?
Он полез в боковой карман, вытащил оттуда несколько листков бумаги и небрежно протянул их мне.
— На, возьми. Стихи, статейка… Отдай в редакцию. Напечатай.
Я сказал, что никакого влияния не имею, но передать рукопись могу. Сам бегло пробежал глазами несколько строк. Плоско, ненужно… Но ведь Вася Томилин подавал большие надежды, я тогда смотрел на него с обожанием и сознанием своего перед ним ничтожества. Куда же все ушло?
Он лукаво подмигнул.
— Положим, если захочешь — непременно напечатают. Я знаю — теперь все построено на кумовстве. У вас не любят, затирают человека с независимым талантом. Но я верю в себя, я им докажу!.. Напечатай. В память прошлого…
Он вдруг стал прощаться и, между прочим, обронил:
— Друг мой, одолжи полтора рубля. Рубль жене, а полтину на пропой души. Скоро поступаю на место — верну.
Я дал ему полтора рубля и задержал его за руку в дверях. Что же он ничего не рассказал мне? Как же все — семья, братья и сестры? Он насупился, сделал скорбную мину и сказал скороговоркой:
— Отец и мать померли, дом продали, Оля на содержании, Катя Бог весть где, а Петр поступил в полк и застрелился. Сам, как видишь, не преуспеваю… Пью, сим подкрепляю дух, смятенный и слабый… Мое тебе нижайшее, спешу.
Он ушел, оставив в моей душе тоску и неудовлетворенность.
* * *
На следующий день он вбежал, запыхавшись.
Спаси от гибели, 10 рублей возвратят меня к жизни. Вспомни нашу юность и все, что связывало нас. На днях поступаю на службу и все тебе верну.
Я дал ему деньги, он сильно тряс мою руку и сел.
— Если бы ты знал, друг мой, — сказал он, успокоившись и помолчав, — если бы ты знал, как меня волнует встреча с тобой. Сколько воспоминаний! Помнишь! Спасский сквер? А Колю Колдобина? А наш гимнастический кружок? А Настю разве забыл — помнишь я еще у тебя карточку стащил? Эх, брат, все прошло…
Он утер слезу, встал и хотел попрощаться. Я его держал за обе руки. Я хотел знать все, что произошло с ним в эти годы. И он рассказал мне очень много, от чего сердце мое сжалось болью и тоской. Какой вихрь несчастий разметал их семью, разрушил весь добрый уклад их старо-дворянской жизни. Васю исключили из гимназии. Он сильно стал пить с тех пор.
Тогда же он узнал, что Настя, его дорогая Настя, любила меня. Конечно, теперь он вспоминает об этом без злобы. Она все ждала, что я вернусь в их город. Потом она вышла замуж за казначея.
И еще… Я, конечно, не подозревал… Сестра Катя… Она тоже любила меня самой чистой, самой нежной любовью. Катя была хрупкая и задумчивая. Когда я уехал, она все время молилась за меня и плакала. Я ведь, конечно, не заметил, я был занят Настей. А бедная Катя, — где она теперь? Она всегда была странная и мечтательная, в городе о ней стали плохо говорить, а потом… Она, кажется, совсем пропала. Она очень-очень любила, так любят только в провинции. И если б я тогда заметил все это…
Погибла бедненькая, хрупкая, светловолосая Катя.
Если б знать раньше, распутать узлы, светло и честно наметить пути жизни. Чтобы не было ничьей гибели. Но как же знать, как же знать! Ведь тогда нам было по 17 лет.
Мне стало очень тоскливо. Мне показалось, что я виноват во всем, что произошло. Может быть, я украл и бросил ненужное мне счастье, а Вася Томилин сломан, Вася Томилин погиб. Образ забытой девочки Кати, сестры Васи, наполнил сердце жгучей печалью, мукой о погибшей юности. Катя, нежная девочка, где ты? Простишь ли ты мне?
Вася Томилин стал прощаться, у нас глаза были мокры от слез. Воспоминания смыли и очистили душу, вернули ее к младенчеству. Вася просветлел.
— Ты непременно приходи на днях. Жена хочет видеть, я ей всегда о тебе рассказывал. Она у меня добрая и тихая. Не обессудь, чем богаты, тем и рады. Живем, действительно, по-свински… Дай-ка чего-нибудь почитать.
Он подошёл к этажерке, забрал целую охапку книг и, видя, что я уныло рассматриваю его фуражку, с красным околышем, сказал:
— Для достоинства. Дворянское звание. Совсем из-за этого другое уважение. Я до сих пор горд, милый мой… Что же поделаешь, право… Ну, до скорого!
Он ушел, лихо вздернув фуражку. Я смотрел ему вслед и моя далекая юность кивала мне заплаканным лицом. Прости, чистая моя!
Я много думал о Васе Томилине и странное чувство какой-то вины перед ним не покидало меня. Я решил всеми силами ободрить его, поддержать, поднять. Я вспоминал о своих связях, вспомнил об одном влиятельном лице, с которым я был близок. Ничего, Вася! Жизнь сломила тебя, бедного, и ты завидуешь мне. Я так же беден, как ты, меня тоже обманула и обворовала жизнь. Но мы вместе поборемся. Есть еще святые чувства, воспоминания чистых дней. Руку, друг детства!
Я собрался к нему, как вдруг он сам явился рано утром. Я только что проснулся. Он был совершенно трезв, но лицо его было бледно и уныло. Я поведал ему все свои намерения и планы. Он молча выслушал меня и взволнованно потряс мне руки.
— Благодарю тебя. Верни меня к жизни. А то я совсем упал. Я вижу, что ты, действительно, истинный друг детства. Я совершенно брошу пить. Вот жена-то обрадуется! Но, между прочим, я зашел к тебе по делу, сообщить новость.
Он произнес торжественно.
— Я получил место. В 12 часов пойду представляться директору.
Я поздравлял его, жал руку, чуть не со слезами на глазах.
— Ну, слава Богу, слава Богу! значит мои планы напрасны. Тем лучше, что так счастливо устраивается. Ну, желаю тебе всякого успеха. Мы еще повоюем, Вася.
Он помолчал и помялся.
— Только, видишь ли… Мне совершенно не в чем первый раз явиться к директору. Не дашь ли ты мне на час, на два твой сюртук — я видел у тебя. Сам понимаешь — невозможно же в таком виде. Честное слово, не позже, Как через два часа он будет у тебя…
Какое-то тревожное чувство коснулось моего сердца. Я сказал:
— Хорошо, Вася, возьми сюртук. Но помни, сегодня вечером он мне необходим. Если ты не вернешь его к вечеру, — ты ставишь меня в безвыходное положение.
— Господи, Боже ты мой! Неужели ты мне не доверяешь? Клянусь, через два часа буду здесь. Сам понимаешь, — не могу же я так к директору в первый раз…
— Понимаю, конечно…
Я аккуратно завернул новый сюртучный костюм, и Вася взял его осторожно под мышку.
— Ну, до скорого, мой друг. Я тебе так благодарен. Действительно, как говорится, — дружба выше любви… Смотрю на тебя и столько воспоминаний…
Он потоптался, посмотрел на меня грустным взором и, высморкавшись, утер глаза. Потом сказал со вздохом, решительно:
— Ну, будь счастлив. Так через два часа.
Замялся.
— Не найдется ли у тебя пяти… Теперь все отдам, сам видишь — поступаю на место… Будь другом.
Денег у меня не было. Я отдал ему последнюю мелочь и он, уходя, прихватил еще с этажерки несколько книг. Он бережно нес сюртук под мышкой.
Вася не пришел ни вечером, ни на следующий день, и я до сих пор не знаю, где он и что с ним. Я отправился к нему по адресу, который он оставил мне, — оказалось, что там никогда никакого Васи Томилина не было…
Так я встретился после многих лет с лучшим другом своего детства. Где он теперь, что с ним! Как страшно расползаются человеческие пути и как одиноки мы в жизни. Вася Томилин! Как жестоко придавило тебя, если ты принес в жертву святость наших воспоминаний, чистоту нашей юношеской дружбы, эту единственную радость, оставшуюся нам от прошлого. Какой жалкой местью ты отплатил мне за свои неудачи. Ты удовольствовался ничтожной добычей, вырванною у судьбы, — единственным приличным костюмом, который был у твоего друга детства, открывшего тебе свои любовные объятья. Вася, Вася! Я отдал бы тебе не только сюртук, — я отдал бы тебе все, что у меня есть, даже израненное и изверившееся сердце, — только бы ты оставил мне мои воспоминания, — мою ничем неповинную юность.
Зачем ты, Вася, убил её? Она умерла второй раз и навсегда.
Как жестоко ты отомстил.
А сюртук пустяки… Не о нем я жалею.
—————————————————-
Источник текста: журнал «Пробуждение» No 1, 1913 г.
Скачать