А. Н. Островский
Художественные произведения
----------------------------------------------------------------------------
Том XIII
Художественные произведения. Критика. Дневники. Словарь. 1843-1886
ГИХЛ, М., 1952
----------------------------------------------------------------------------
Составитель тома А. И. Ревякин. Подготовка текста и комментарии: К. Н.
Державина ("Иван-царевич"), Л. Р. Когана (Литературно-критические статьи),
А. И. Ревякина (Художественная проза и стихи), Н. Т. Панченко (Материалы для
словаря русского народного языка), А. Э. Фриденберга (Дневники).
СОДЕРЖАНИЕ
Сказание о том, как квартальный надзиратель пускался в пляс, или от
великого до смешного только один шаг
Записки замоскворецкого жителя
К читателям
Иван Ерофеич
Рассказ Ивана Яковлевича
[Биография Яши]
Замоскворечье в праздник
Кузьма Самсоныч
Не сошлись характерами
3. Ф. К-ъ
[Акростих]
Масленица
Иван-царевич
СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК КВАРТАЛЬНЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ ПУСКАЛСЯ В ПЛЯС, ИЛИ ОТ
ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО ТОЛЬКО ОДИН ШАГ
В одном из грязных переулков, которых так много между Мясницкой и
Сретенкой, есть домик очень непривлекательной наружности; три маленькие
окошечка смиренно смотрят на улицу, а дощатая кровля во многих местах
поросла мохом. Рядом с домом будка с белыми колоннами. Этот домик, со
множеством прочих близ стоящих, принадлежит одной почтенной персоне, которая
была чуть ли не у крепостных дел где-то секретарем, но по причине слабости
здоровья и трясения рук вышла в отставку; вот, чтобы иметь всегда хлеб
насущный, и скупила весь квартал, а пустопорожние места застроила новыми
лачужками и отдает внаймы по уголкам. Так вот в описанном-то домике живут
два рода жильцов: во-первых, квартальный надзиратель Ерофеев с женой и,
во-вторых, Зверобоев, чиновник.
Первую, лучшую половину (два окошка на улицу) занимал квартальный. Его
нечего описывать, он не имел ничего особенного, был обыкновенный квартальный
надзиратель, форменный, поседевший и растолстевший на службе царю и
отечеству. Жена его - это дело другого роду, нельзя не описать, не из
дюжинных; она довольно хороша собой, лет с небольшим двадцать, личико
беленькое, румяненькое, волосы черные, бровки колесом, говорят, будто она их
подкрашивает, ну да это грех невелик, - и по-французскому знает. Она слывет
в околодке дамой образованной. С ней, брат, не сговоришь, одним словом
ограничит, говорит Иван Иванович Зверобоев, сосед их. И на фортепьяно
забавляется, поет "Безумную" и "Ты не поверишь" без нот и половину романса
"Талисман" по нотам; когда ее просят спеть другую половину, она говорит, что
еще разыгрывает (вот уж года четыре). Она недавно вышла замуж больше из
интересу, а говорит, что из любви, но вы не верьте ей. Она немного
кокетничает, как говорит Иван Иванович Зверобоев, мигая одним глазом, и
особенно не может равнодушно смотреть, когда по переулку едет офицер с
черным или белым пером. Зовут ее Анисьей Павловной.
Другую, худшую половину (одно окошко на улицу и притом верхнее стекло
открывается в виде форточки) занимает Иван Иванович Зверобоев. Он ходит в
серых брюках, в белом пикетовом жилете летом, а зимой в форменном и во фраке
с светлыми пуговицами. Шляпа у него прежде была горохового цвету, а теперь,
говорят, купил черную, - все это может быть. Служит он хорошо, забыл только
в каком месте, кажется в сиротском суде, имеет знак беспорочной службы и уж
чуть-чуть не титулярный. От роду ему лет сорок, росту небольшого, немножко
рябоват. Лицо цвету светлокоричневого с красными крапинками, волосы заметно
редеют, особенно на висках и на маковке; впрочем, он хочет казаться молодым
человеком. Он имеет претензию на ум и с особенною важностью и смелостью
повторяет суждения, вычитанные из журналов, об наших писателях. Особенно он
пленяется Пушкиным, - он купил у Сухаревой башни один том сочинений Пушкина,
который и лежит у него всегда на столе. Говорят, будто он и сам писал стихи,
и поэтому приходил к нему А. П. Сл[нрзбр.] просить оных для помещения в
[нрзбр.], но он из скромности не дал, и поэтому публика не знает ничего об
этих грехах его. Говорят также, что он жил на Зацепе, на квартире у одной
купчихи третьей гильдии, и, чего злые люди не навыдумают, будто бы так, не
платя за квартиру. Когда заговорят с ним об этом, то он всегда сморщит лицо
свое и с важностью говорит, что точно жил на Зацепе, но, по разным сплетням,
а более потому, что там нет хорошего общества, переехал сюда. Итак, это дело
темное, может быть последствия откроют. Теперь приступим к повести.
Была осень. Таинственный полусвет вечера воцарялся над Москвой. Солнце
гасло, утопая в розовом море зари. Грустно смотреть, как догорает день
осенью. Только одно солнце и живит умирающую природу, и оно гаснет, как
гаснет последний румянец на щеках умирающего. Иван Иванович сидел в своей
комнате у окошка и наслаждался картиной вечера. Последние лучи солнца
отражались на его стеклах, против него в почтительном отдалении сидел
пожилой человек в драповом сюртуке, остриженный в скобку. Это был один купец
соседний, которого мучила жажда просвещения, и он ходил к Ивану Ивановичу за
книжками.
- Ну что, батюшка, читали книжку-то? - сказал Иван Иванович.
- Читал, да только не всю.
- А почему же не всю? - спросил Иван Иванович с удивлением.
- Да так-с, занятного-то ничего нету-с.
- Ах, что вы говорите, Пушкин был величайший поэт, он, так сказать,
облагородил русский стих, он первый, так сказать, приучил нас читать легкую
поэзию.
- Оно, может быть, что другое и хорошо. А тут такое, что порядочному
человеку совестно читать-с.
- Да вы что читали-то?
- А вот как какой-то граф к помещице в спальню пришел. Ей-богу, не
благопристойно-с.
- Это, батюшка, значит, что вы отстали от веку, который беспрестанно
подвигается и быстрыми шагами идет вперед.
- Вы это про кого говорить изволите, я что-то не понял-с. А вот
послушайте лучше мое глупое слово.
- Что такое вы хотите сказать?
- Да вот в "Библиотеке для чтения", я брал ее у приятеля недавно, там
под статьею гиморой сказано - статья не Для дам, ну, так и тут бы оговорку
сделать - статья, дескать, не для дам, там пускай себе читают, да
сочинитель-то по крайности прав, не так ли-с?
- И, да разве вы не видите, что это каламбур. Бар Бар {Вероятно,
следует подразумевать фамилию редактора журнала "Библиотека для чтения" О.
И. Сенковского, писавшего под псевдонимом "Барон Брамбеус".} уж такой
писатель, что вечно каламбуры пишет.
Тут почтеннейший гость раскланялся и ушел домой. Иван Иванович принялся
в десятый раз с громкими восклицаниями читать Нулина. Потом поужинал и лег
спать, как и все порядочные чиновники, в десятом часу.
Вы думаете, что и конец; нет, это еще только начало. Иван Иванович
долго лежал, устремивши взоры в потолок, и думал о чем-то, потом погасил
свечку и завернулся в одеяло. Но сколько он ни старался, уснуть никак не
мог. Воображение его, настроенное чтением Нулина, и соседство хорошенькой
жены квартального рисовало ему разные курьезные вещи, и вместе с тем что-то
тяжелое давило ему сердце. Вот он встал с постели, высек огню, закурил
трубку и сел под окошко.
На улице было грязно и темно, хоть глаз выколи; по расчетам полиции,
должен был светить месяц, потому и не зажигали фонарей, а почему месяца не
оказалось, неизвестно. Только один фонарь подле будки изливал тусклое
сияние, и лучи его падали прямо на окошко. Ивану Ивановичу было душно, он
опять походил по комнате, подошел к окну и открыл форточку, но это не
помогало, какое-то неизвестное томленье тревожило его душу. Вот он встал на
колени на окошко и положил голову в форточку, свежий ветер дул ему прямо в
лицо, крупные капли дождя падали с крыши прямо ему на нос - это его немного
освежило. Он взглянул на будку - хохол будочник сидел на скамейке и что-то
мурлыкал. Меланхолия отражалась на его лице и во всех движениях. Вот подошел
к нему другой будочник.
1. Що, Трохиме, а який час?
2. Та вже часов дисять е.
1. Еге, а где ты був?
2. Та с фартальным ходили.
1. А где ж вин дивався?
2. Та где, - у Браилови.
1. Еге - а що там?
2. Та що, яки-то немци гуляют.
1. Еге.
2. И музыка грае и якого-то вальца танцуют.
1. Еге, а горилку пьют? - сказал, делая горлом, как будто что глотает.
2. Та як пьют, без усякой лепорции.
1. Ну, а вин що?
2. Пив, пив и горилку, и пиво, и усе, та як у пляс пустится, так у во
всей официи бида.
1. Еге.
2. Я ну швыдче от биди втикати.
В голове Ивана Ивановича родилась ужасная мысль. Квартального нет дома,
Анисья Павловна одна, подумал Иван Иванович, и граф Нулин пришел ему на
память. Тут он с глубоким вздохом слез с окна, надел халат и начал ходить по
комнате, собираясь с духом; душа его вертелась между страхом и надеждою. Вот
он подошел к двери, взялся за скобку, подумал немного и опять назад. Тут он
начал гадать, зажмурил глаза, хоть в комнате было так темно, как в царстве
Плутона, повертел пальцем кругом пальца и начал медленно сводить; первый раз
сошлись, второй - нет и третий сошлись, в четвертый - нет. Потом раза три он
подходил к двери, наконец решился. Дверь скрипнула. Анисья Павловна лежала
на постели и читала что-то, вдруг она опустила книгу и устремила свои
огненные взоры на Ивана Ивановича: он сконфузился решительно.
- Я так-с, я, ей-богу, ничего-с, не нарочно погасил свечку-с, -
пробормотал Иван Иванович и, остановившись у дверей, целомудренно
запах[нул?] рук[ами] халат свой кругом шеи.
- Взойдите, Иван Иванович, - сказала Анисья Павловна, наивно улыбаясь.
Иван Иванович нерешительными шагами подошел к кровати.
- Как это вам не стыдно, Иван Иванович, ходить к даме в спальню, -
сказала Анисья Павловна шутливым тоном.
Иван Иванович хотел что-то сказать, но запутался в словах.
- Сядьте, Иван Иванович, что вы стоите.
Иван Иванович сел на стул подле кровати. Молчание.
- Ах, вы не поверите, как мне бывает скучно, Иван Иванович, - сказала
Анисья Павловна, повысивши голос на два тона и прищурив глазки. По коже
Ивана Ивановича пробежал мороз с головы до пяток и обратно.
- Муж редко бывает дома, все одна да одна, да вот до которой поры
нейдет, ужасная скука.
- Да они, я думаю, и не придут-с, они, кажется, немножко тово-с,
загуляли-с, - сказал Иван Иванович с пленительной улыбкой, потом покраснел и
замолчал.
- Ах, Иван Иванович, что это вы так конфузитесь? - сказала Анисья
Павловна тоном откровенности. - Вот я знаю одного студента, такой молодой, с
черными усиками, тот гораздо развязнее.
- Вы читали "Графа Нулина"? - сказал Иван Иванович ободрясь.
- Так что же, вы боитесь такой же развязки; может быть, я буду не так
строга.
Но оставим их и посмотрим, что делается на улице.
Женщина немолодых лет, покрытая красным платком по голове и в
коричневом драдедамовом салопе, подошла к будке.
- Служивой!
- Що тоби?
- Не знаешь ли, голубчик, где тут живет чиновник Зверобоев? Ах, батюшки
мои, замучилась, с самых вечерен ищу, с Зацепы шла.
Будочник. Та бог его знае, как его знать, чего не знаешь.
- Да скажи, пожалуйста, батюшка, уж так и быть, пятачка не пожалею,
только бы найти бездельника.
[Будочник]. Та а бог его знае.
- Чай, ведь видишь поутру, в присутствие-то ходят, такой маленький,
плешивенький.
Будочник. Та как его знать, чего не знаешь.
- В серых штанах ходит.
Будочник. Да много их тут в серых штанах ходит. Как его знать, чего не
знаешь.
- Ив белой пуховой шляпе. Одна в Москве. Будочник. Такого видал.
- Скажи же, голубчик, сделай милость, развяжи меня, с вечерен ищу, с
Зацепы шла.
Будочник, почесывая затылок. - Шляпа-то важная.
- Да говори же скорей, измаялась, вся душа изныла. - Толкает его под
бок.
Будочник. Та що ты дерешься; не в указные часы по вулицам шатается, та
еще и дерется, та еще, може, так, потаскуша якая.
- Нет не потаскуша, а купчиха московская, мой муж-то две медали имел.
[Будочник]. Видали-ста мы вашего брата. Вот его фа-тера, - сказал он с
пренебрежением, показывая на дом, - ступай соби.
Вдруг сильные удары посыпались в окошко.
- Не муж ли это, посмотрите, Иван Иванович, - сказала Анисья Павловна.
Иван Иванович приподнял занавеску, взглянул в окно и начал уничтожаться,
даже заметно было, как он уменьшается, - в продолжение одной минуты он
уменьшился в полтора раза.
- Что там? - сказала Анисья Павловна.
- Так, ничего, пьяный какой-то ломится.
Вот стук начал утихать. Иван Иванович несколько успокоился. Вдруг дверь
растворяется настежь, и московская купчиха является в передней. Иван
Иванович прыгнул туда же, захлопнул за собою дверь и заслонил своей
персоной.
- Так-то ты, бездельник, делаешь, так-то ты за мою хлеб-соль да за
доброе сердце благодаришь, и глаз не кажешь, и не видать тебя, с вечерен
ищу, с Зацепы шла, - и она прослезилась. Иван Иванович хотел говорить, но
язык прильнул к гортани.
- Так ты меня совсем покинуть хочешь, нет, не позволю, не дам себя в
обиду, чтобы ты надо мною, над беззащитной вдовой, насмеялся, до енарала
пойду.
- Ах, какой вы непостоянный кавалер, Иван Иванович, - послышался голос
Анисьи Павловны из другой комнаты.
- Это еще [кто?] там у тебя, пусти меня, варвар, уж И обзавестись
успел, пусти, я там крамболя наделаю.
Иван Иванович защитил собою дверь. Анисья Павловна находилась в
осажденном положении. А дама в красном платке уже начала приступ, как вдруг
является квартальный надзиратель, поддерживаемый будочниками. Тут началась
ужасная сцена. Одна бросилась на квартального с упреками за распутство,
другая на Ивана Ивановича с упреками за неверность. Мое перо не в состоянии
достойно описать этого. Впрочем, я после справлялся, и мне сказали, что
скоро все утихло и кончилось мировой.
1843 г. Декабря 15.
ЗАПИСКИ ЗАМОСКВОРЕЦКОГО ЖИТЕЛЯ
К ЧИТАТЕЛЯМ
Милостивые государи и государыни! Спешу поделиться с вами моим
открытием. 1847 года, апреля 1 дня, я нашел рукопись. Рукопись эта проливает
свет на страну, никому до сего времени в подробности неизвестную и никем еще
из путешественников неописанную. До сих пор известно было только положение и
имя этой страны; что же касается до обитателей ея, то есть образ жизни их,
язык, нравы, обычаи, степень образованности, - все это было покрыто мраком
неизвестности.
Страна эта, по официальным известиям, лежит прямо против Кремля, по ту
сторону Москвы-реки, отчего, вероятно, и называется Замоскворечье. Впрочем,
о производстве этого слова ученые еще спорят. Некоторые производят
Замоскворечье от скворца; они основывают свое производство на известной
привязанности обитателей предместьев к этой птице. Привязанность эта
выражается тем, что для скворцов делают особого рода гнезда, называемые
скворечниками. Их вот как делают: сколотят из досок ящичек, совсем закрытый,
только с дырочкой такой величины, чтобы могла пролезть в нее птица, потом
привяжут к шесту и поставят в саду либо в огороде. Которое из этих
словопроизводств справедливее, утвердительно сказать не могу. Полагаю так,
что скворечник и Москва-река равно могли послужить поводом к наименованию
этой страны Замоскворечьем, и принимать что-нибудь одно - значит впасть в
односторонность.
Итак, имя и положение этой стороны нам были известны; все же остальное,
как я сказал, покрыто было непроницаемой завесой. Остановится ли путник на
высоте кремлевской, привлеченный неописанной красотой Москвы - и он глядит
на Замоскворечье, как на волшебный мир, населенный сказочными героями тысячи
и одной ночи. Таинственность, как туман, расстилалась над Замоскворечьем;
сквозь этот туман, правда, доносились до нас кое-какие слухи об этом
Замоскворечье, но они так сбивчивы, неясны и, можно сказать,
неправдоподобны, что ни один еще благомыслящий человек не мог из них
составить себе сколько-нибудь удовлетворительного понятия о Замоскворечье.
Эти слухи такого рода, что многие пришли в недоумение, верить им или нет.
(Вот здесь-то заслуга моего открытия.) Например, я недавно слышал, как один
почтенный и во всех отношениях заслуживающий уважения человек рассказывал,
что за Москвой-рекой есть дом каменный и каменным забором обнесен; только
кто в нем живет, этого никто в мире не знает. А потому, видите ли, не знают,
что ворота железные и уж несколько лет заперты; а что люди живут в этом
доме, на это есть ясные признаки: и шум слышен, и собаки лают, и по ночам
огонь виден. Еще рассказывают, что там есть такие места, что и жить страшно.
- Отчего же страшно? спросите вы. - А вот отчего, скажут вам: Там есть
место, называемое Болвановка. - А почему она Болвановка? - Потому, что там
стоял татарский бог; по-нашему сказать, идол, а по-татарски, болван. Вот и
извольте жить на этом месте! На таких местах хозяева от своих домов
отказываются, никто ни нанимает, ни покупает, да и самим жить жутко. Или
вот, не очень давно, один молодой человек уверял, что за Москвой-рекой есть
улицы верст по двенадцати длины, и это показание одна дама почтенных лет и
солидной наружности подтвердила следующими словами: "Что мудреного, батюшка,
я как-то ездила в Царицыно, так проезжала это Замоскворечье- ехали, ехали, и
конца ему нет!" Так вот что говорят про Замоскворечье. Но вы, почтенные
читатели и читательницы, этим слухам не верьте. Это все пустяки. Благодаря
счастливому стечению обстоятельств мы можем теперь черпать сведения о
Замоскворечье из чистого источника. Источник этот - найденная мною рукопись;
она носит заглавие: "Записки замоскворецкого жителя". После первых порывов
радости и возблагодарив судьбу за эту находку, я стал ее рассматривать. И
вот что оказалось: рукопись эта писана на серой бумаге в четвертку,
по-русски и кудрявым почерком, имени автора нигде не видно. Подозревать, что
это перевод какой-нибудь древней, например греческой, рукописи, были бы с
моей стороны очень смело, тем более что я совсем не знаю по-гречески; да и
самое содержание показывает, что это, должно быть, оригинальная русская
рукопись. Как далеко ни ездил Геродот, а в Замоскворечье все-таки не был.
Впрочем, мы от этого ничего не теряем. Наш неизвестный автор с такой же
наивной правдивостью рассказывает о Замоскворечье, как Геродот о Египте или
Вавилоне. Тут все - и сплетни замоскворецкие, и анекдоты, и жизнеописания.
Автор описывает Замоскворечье в праздник и в будни, в горе и в радости,
описывает, что творится по большим, длинным улицам и по мелким, частым
переулочкам. Вот уж это, почтенные читатели, сущая правда; это не слухи
какие-нибудь, а рассказы очевидца. Уж сейчас видно, коли человек говорит
правду.
Сведения, сообщенные этой рукописью, я поверил на месте и дополнил
своими примечаниями. Из этих источников я составил замоскворецкие очерки, и
на первый раз вот вам:
ИВАН ЕРОФЕИЧ
Иван Ерофеич, приказный, сын бедных, но благородных родителей, живет на
Зацепе, имеет жену и четырех детей. Наружность Ивана Ерофеича... но...
позвольте, почтенные читатели, я боюсь и за себя и за Ивана Ерофеича; боюсь,
что вы, поглядев на лицо и на костюм Ивана Ерофеича, не захотите выслушать
моего рассказа, отвернетесь от Ивана Ерофеича и не захотите выслушать его
оправдания, как не слушают оправдания вора, пойманного с поличным. Итак, я
не покажу вам Ивана Ерофеича. Но Иван Ерофеич просится в свет; у него есть
своя гордость - гордость унижения, гордость мученика. Он молит меня
неотступно из своего Замоскворечья: покажите, говорит, меня публике;
покажите, какой я горький, какой я несчастный! Покажите меня во всем моем
безобразии, да скажите им, что я такой же человек, как и они, что у меня
сердце доброе, душа теплая.
А гибну я оттого, что не знал я счастия семейной жизни, что не нашел я
за Москвой-рекой женщины, которая бы любила меня так, как я мог любить.
Оттого я гибну, что не знал я великого влияния женщины, этой росы небесной.
Я бы и сам пошел в моем рубище по всем дворам, пошел бы к вельможам и к
знатным людям, и сказал бы им то же, что вам говорю; да человек-то я
маленький, и ходу мне никакого нет.
Бедный Иван Ерофеич! И жаль мне тебя, да делать нечего. И показал бы
тебя, да боюсь. Ты не знаешь, какое у нас деликатное общество, и показаться
мне с таким приятелем mauvais genre {Дурного тона.} будет очень совестно.
Оттого совестно, что все - люди как люди, а ты, Иван Ерофеич, такой
неопрятный, такой небритый; оттого, что ты, Иван Ерофеич, никогда путем не
причешешься, не умоешься, и вицмундир твой всегда чем-нибудь выпачкан.
Неужели ты не видишь, Иван Ерофеич, как над тобой смеются замоскворецкие
барышни, когда ты проходишь в присутствие? Неужели ты не слышишь, как
беспощадно шутят над тобой товарищи? Нет, ты все слышишь, да ты на все рукой
махнул, ты давно притерпелся ко всему этому. Ах, Иван Ерофеич! Иван Ерофеич!
Не хорошо, братец, так запускать себя! Хоть бы ты шинель-то переменил, а то
ведь срам сказать, ходишь ты зиму и лето в своей допотопной шинели. Ну,
погляди ты на себя хорошенько: бархатный воротник у твоей шинели сложен
совершенно как хомут, капюшон у тебя, со складками и всегда как-то раздут,
так что сверху он шире, чем внизу. А еще как увидит тебя какой-нибудь
юмористический писатель, да опишет тебя всего, и физиономию твою опишет, и
вицмундир твой, и походку твою, и табакерку твою опишет, да еще и нарисуют
тебя в твоей шинели в разных положениях, тогда уж вовсе беда - засмеют тебя
совсем. Уж я, право, не знаю, что мне с тобой делать. Нет, уж как ты ни
проси, а я тебя не покажу. Мне на первых-то порах не хочется, чтоб меня
обвинили в незнании приличий. А лучше я выпишу целиком из рукописи, что
рассказывал о тебе сослуживец твой, Иван Яковлич, неизвестному автору
"Записок о Замоскворечье". И тебе не обидно, и мое дело сторона.
РАССКАЗ ИВАНА ЯКОВЛЕВИЧА
(Из найденной рукописи)
...Посмотрели бы вы на Ивана Ерофеича лет десяток тому назад, - начал
Иван Яковлич, - такой ли он был, как теперь. Какой был бойкий, с какими
способностями! Кажется, как бы дать этому человеку образование порядочное,
так быть бы ему обер-прокурором. Один в нем недостаток, характер слабенек
очень; вот отчего он и погибает. Батюшка-то его был человек небогатый,
поучил его, что называется, на медные деньги, да и определил к нам в суд. А
определивши-то, сам умер скоропостижно. Поживи его отец еще лет пять, может
быть и не было бы того, что теперь. А то остался Иван Ерофеич без всякой
поддержки, мать старуха была женщина слабая, точно запуганная какая,
покойник-то, правду сказать, был крутенек, особенно хмельной. В сыне своем
она души не чаяла, звала его Ванечкой, умником. У нее только и слов было,
что про Ванечку: "Какой он у меня умник, какой деловой, как меня любит, как
покоит". А Ванечка начал пошаливать. Деньжонки-то, что остались после отца,
были у него в руках; ну, известно дело, человек молодой, воли-то прежде не
имел, где уж ему быть хозяином! Тут он стал носить жилеты модные и галстуки
всякие разноцветные, ходил из суда в трактир завтракать, начал ездить домой
на лихих извозчиках. А у нас народ, знаете, какой: те же самые, которые
хвалили его в глаза и ходили с ним завтракать на его счет, соберутся в
кучку, да и подсмеиваются над ним; жаль, дескать, малова-то, глуп еще. А
особенно один много ему зла сделал. Был у нас чиновник, аристократа из себя
корчил; вот он и привязался к Ивану Ерофеичу: глуп еще, говорит, надо ему
свет показать. И показал ему свет. Раз приходит ко мне Петр Иваныч, сосед.
Слышал, говорит, как Иван-то Ерофеич гулять начал? - А что? я говорю. - Вот
недавно, говорит, у цыганок в один вечер рублей триста оставили. - Да от
кого же ты слышал? говорю я ему. - Как от кого? говорит: да мой Гриша был с
ним. Приехал, говорит, домой-то пьянехонек. Я было на него, знаешь ли, и
прикрикнул: как, мол, ты смеешь в таком виде домой являться. Да что же,
говорит, тятенька, ведь я не на свои пил; Иван Ерофеич угощал. И то сказать,
человек молодой, отчего не выпить, коли кто попотчует: позови меня, и я бы
поехал. Я вижу, дело плохо; рассказал все матери, чтобы она как-нибудь его
останавливала. Уж мне и жаль было старуху-то, да нечего делать. Вот она
поплакала, поплакала, да и задумала его женить, авось, дескать, остепенится,
и невесту было нашла.
Так вот-с, задумала мать женить Ивана Ерофеича. Да тут опять беда
вышла: как-то угораздило его в цыганку влюбиться. А уж этот народ, знаете,
какой! Оберут до ниточки. Мы было думали, что тут наш Иван Ерофеич совсем
пропадет; и от службы было отстал. Да, слава богу, недолго у них это
продолжалось. А Надя, правду сказать, такая была хорошенькая, и
цыганского-то в ней мало было, такая была беленькая, и глаза черные, и
ресницы такие длинные. Надей звали-с. Ну, уж до женитьбы ли тут ему было?
Так у них это дело с невестой-то и разошлось. Знать, уж судьба такая. А
старухе-то больно хотелось его женить. Потом и с цыганкой-то он
порасстроился. Он было ей и часики купил золотые, и сережки, и то, другое;
да ведь уж как хотите, а выше лба глаза не бывают. Он бы то подумал: что он
такое, так, мальчишка, можно сказать, ничего не значущий; ни орловских, ни
подмосковных отчин у него нет; ломбардных билетов тоже не бывало. Так уж где
тут! Знаете пословицу: хороши, да не наши. А вот как посватался один
секретарь, да купил Наде-то домик тысяч в двадцать пять, так дело-то вышло
почище. Тут Иван Ерофеич начал тосковать очень, даже хотел на Кавказ служить
ехать; да мать уговорила. Да он бы и не поехал; это он так, с горя задумал.
Словно ребенок был, ничего в нем постоянного-то не было.
Скоро потом умерла у него и мать. В Замоскворечье говорили, что от
огорченья, а по правде сказать, так от старости. Иван Ерофеич остался
круглым сиротой. Деньжонок-то, которые ему отец оставил, стало не надолго.
Тут он начал трудиться. Стал входить в дело. А способности-то у него на это
были. Года три он денно и нощно занимался делом, то в присутствии, то дома.
Все эти три года он совершенно отдалился ото всех. Бывало, сидит в своей
каморке за делом, и ни за что его не вытащишь оттуда. А квартира у него была
такая грязная, дрянная. Как-то он, знаете ли, совсем перестал заниматься
собой; такой стал неопрятный, только об одном деле и думает. Тут он стал и
водочки придерживаться, да ведь и нельзя без этого, сидишь, сидишь над
делом-то, голова закружится; надобно чем-нибудь развлечься, а как
выпьешь-то, все как будто повеселее. Ну, да и компания-то такая, все народ
пьющий; соберутся человек пяток, как не выпить лишнего! Через три года его
сделали столоначальником; завелись у него лишние деньжонки. Но уж в это
время Иван Ерофеич привык к неряшеству, так это в нем и осталось; а лишние
деньги-то при первом удобном случае пропивал с товарищами, а иногда и один -
и этот грех за ним водился.
В это время с ним и случилось одно происшествие. Переезжая с квартиры,
из угла в угол, он попал на Зацепу, в дом мещанки Мавры Гурьевны (по
простонародному произношению Агуревны) Козырной. Это уж его и доконало
совсем. Мавра Агуревна была вдова, и бедовая такая была баба. Ну, да уж я
вам расскажу про нее сначала. Мавра Агуревна была сирота, купеческого роду,
и жила за Москвой-рекой на опеке у дяди купца, русака. Дядя ее был человек
очень богатый, а жил просто, ел деревянной ложкой, из деревянной чашки, сам
мел двор и носил ключи на поясе. Было у Мавры Агуревны денег тысяч десять
положено на ее имя в Опекунский совет, да дядя обещал еще дать за ней
тысячек пять. За этой Маврой Агуревной много народу волочилось, только она
никому не поддалась, а вышла замуж по любви за мещанина Козырнова. Этот
Козырной имел за Москвой-рекой две табачные лавочки, ходил в синем казакине
и плисовых шароварах, играл отлично на торбане и был гуляка страшный. Он
несколько раз посягал на приданое Мавры Агуревны, и всегда она ему, как
говорится, подавала карету. Мавра Агуревна не только не давала ему своих
денег, но обирала часто и у него. Особенная способность была у Мавры
Агуревны прятать деньги; бывало, Козырной с похмелья перероет все мышья
норки в доме и не найдет ни одного гривенника. Но Козырной не унывал; он
имел случай всегда быть пьяным. Оттого имел случай, что любили его
купеческие детки да приказчики. Бывало, разгуляются где-нибудь, сердечные,
сейчас и шлют за ним, чтобы он им сыграл венгерку на торбане. Так уж тут он
чужого вина не жалел. А как это случалось очень часто, так он и спился
совсем, да, должно быть, от этого и помер. Мавра Агуревна была баба не
промах, она, овдовевши-то, устроила свои делишки как нельзя лучше. Приведя
все в наличные деньги, она отдавала их по мелочи, по пятьдесят, по сто, по
двести рублей, под верные залоги и зажила припеваючи. Домик ее был завален и
заставлен вещами всякого рода: там были и фортепьяно, и столы, и комоды, на
столах часы разных форм; по углам под простынями висели салопы, шинели
теплые и холодные, в шкапах серебро, белье столовое и, словом, все, что
может в нужде заложить человек. И все это редко возвращалось хозяевам, а
большей частью переходило на толкучий в руки торговок, приятельниц Мавры
Агуревны. А сама-то она была белая, да румяная, да такая проворная. Ходила
она по-русски, в платочке; бывало, повяжет платочек бантиком, да как-то
немножко на сторону, наденет шелковую шубку да синие чулки со стрелками -
загляденье просто! Идет, бывало, словно лебедь плывет. Сюда-то и переехал
Иван Ерофеич. Мало-помалу Мавра Агуревна прибрала его к рукам. Да это и не
мудрено было сделать: она была такая бойкая, а он такой вялый, что без
няньки и жить не мог.
Правда в пословице-то говорится, что человек предполагает, а бог
располагает. Бывало, Иван Ерофеич строит воздушные замки: вот и так-то буду
жить, и этак-то. Спросишь, бывало, у него, что, мол, ты, Иван Ерофеич, все
за делом сидишь; человек ты не интересан, что, дескать, убивать-то себя
понапрасну. - Как! говорит, понапрасну! Ну что, говорит, моя теперь за
служба, пропадешь совсем. А вот, говорит, я узнаю дело хорошенько, так могу
занять место по-виднее. Потом, говорит, женюсь. Ты знаешь, говорит, что мне
нельзя жить без женщины: видишь, какой я неряха, никакого у меня порядку
нет. Некому меня ни остановить, ни приласкать. Иногда приходят такие мысли,
для чего, мол, я живу на свете-то. А будь у меня жена-то молодая, стал бы я
ее любить, лелеять, старался бы ей всякое удовольствие сделать. Да и о
себе-то бы лишний раз вспомнил, почаще бы в зеркало взглядывал. Стал бы
деньги копить, завели бы знакомство, стали бы ездить с женой в театр, на
гулянье. Ах, говорит, Иван Яковлич, как бы полюбила меня порядочная женщина,
бог знает, чего бы я не сделал для нее. А теперь как-то ни на что глядеть не
хочется. Сидишь дома в халате да потягиваешь; а ведь этак дальше да дальше,
да, пожалуй, и пропадешь совсем. Хорошо задумывал Иван Ерофеич, да не так
бывает у нас за Москвой-рекой. У нас молодые чиновники не женятся, потому
что нечем содержать жену, потому что никто не отдает порядочной невесты за
младшего помощника столоначальника.
Так вот-с, с одной стороны, жизнь Ивана Ерофеича улучшилась. В комнате
его было чисто, манишку всегда носил белую, стол был хороший, мундир
вычищен. Да зато с другой стороны, нельзя сказать, чтобы ему было хорошо.
Мавра Агуревна так им командовала, что чудо. Бывало, пошлет его в лавочку за
чем-нибудь, а он и идет, не смеет ослушаться. Право, такой вялый стал. А
Мавра Агуревна привыкла на чужие вещи смотреть, как на свою собственность,
так и обращалась с ним, как будто его заложил ей кто-нибудь. Деньги у него
обирала, говоря ему, что это для его же пользы делается, что он пропьет же
их. К товарищам пускала его очень редко, и то на срок, и делала ему страшные
выговоры, когда он опаздывал. Водки давала ему известную порцию и больше ни
под каким видом. Раза два или три в год позволяла она ему пригласить
товарищей, и тогда скрывалась куда-нибудь либо уходила со двора. Иногда
вечером взгрустнется Ивану Ерофеичу, и он начнет издали разными намеками
объяснять Мавре Агуревне, что такой-то, дескать, чиновник именинник, что он
у него давно не был, что истратит он на извозчика не больше полтинника и
придет в своем виде и не позже десятого часу. На это Мавра Агуревна
обыкновенно отвечала ему, что если ему делать нечего, так лучше послать за
соседкой да поиграть вечер-то в дурачки, чем пьянствовать. Ведь и правду
сказать-с: точно лучше в дурачки играть, чем пьянствовать. И с этой стороны
Мавра Агуревна была совершенно права перед ним. А все-таки неприятно. Вы
представьте себя на месте Ивана Ерофеича: ведь чиновник-с, до тридцати лет
дожил, не мальчик какой-нибудь, и ни в чем не иметь воли! И то, подумаешь,
ведь не крепостной какой-нибудь. Да что же с ним будешь делать, уж такого
был слабого характеру. Любил, что ли, он ее очень, или так уж потерялся
совсем, право не знаю. Бывало так, что, выходя из присутствия, позовешь его
обедать в трактир, а он должен отказаться, потому что боится опоздать и
чтобы не забранила его Мавра Агуревна очень.
Как ни тяжела казалась ему эта неволя, но все еще скрепя сердце можно
было снести ее. Да вот беда: товарищи его начали подсмеиваться над ним.
Какой-то досужий чиновник сочинил картинку, в которой представил, как Мавра
Агуревна дерет Ивана Ерофеича за хохол и приговаривает: "Ах ты, соня! а еще
чиновник называешься!", а он, стоя на коленях, говорит: "Виноват! не буду!"
Над этой картинкой смеялись все; она переходила в суде из стола в стол и
даже удостоилась милостивой улыбки секретаря. Ну, уж это совсем сконфузило
Ивана Ерофеича, и такая жизнь ему опротивела, а вырваться как-нибудь из этой
беды не было у него сил. Вот он стал задумываться все дальше да дальше,
больше да больше - стал такой грустный. Наконец вот что случилось. Это было
летом. В одно утро Мавра Агуревна, поручив Ивана Ерофеича попечениям
кухарки, пошла к Троице. Иван Ерофеич стал как-то веселее обыкновенного; он
шутил с товарищами, острил, смеялся, чего прежде с ним не было; мы думали,
думали, что это сделалось с Иваном Ерофеичем; насилу-то дознались от него,
что Мавра Агуревна ушла к Троице. Вот однажды отправился он с нами обедать в
Малый московский {Трактир против присутственных мест. (Прим. А. Н.
Островского.)}. Тут мы, признаться сказать, выпили как водится. Пошел у нас
крупный разговор, начали смеяться над Иваном Ерофеичем, что он не умеет с
бабой справиться, что он башмак и прочее. А уж и он-то был хмелен. - Нет,
говорит, господа, не хочу больше жить за Москвой-рекой, нынче же вечером,
говорит, перееду; я, говорит, своему слову господин. - Да переезжай, Иван
Ерофеич, ко мне, говорю я ему. - Изволь, брат, говорит, нынче же перееду. Вы
еще, говорит, не знаете, каков я; я себе сказал: "Полно, Ванька, дурачиться,
перестань, говорю, ну и полно, и... будет". Ведь в самом деле он сдержал
свое слово. Возвратясь домой в вечерни, он отослал куда-то кухарку, уложил
на извозчика свое имущество и отправился ко мне. А я тогда жил у Харитонья в
Огородниках. Он мне после-то сказывал, что всю дорогу он дрожал, как в
лихорадке, что боялся оглянуться на Замоскворечье, словно сделал там
какое-нибудь душегубство. Он поминутно погонял извозчика; ему так и
мерещилось, что вот из Замоскворечья долетают до него слова: "Иван Ерофеич!
Иван Ерофеич! А куда это ты едешь, любезный?" Наконец кое-как добрался он до
моей квартиры. А у меня вечеринка была, то есть не то чтобы бал какой, а
так, по случаю пятницы. Завтра, дескать, суббота, день неприсутственный, так
и можно и тово... Молодые чиновники играли в преферанс по копейке серебром;
а мы, постарше-то, за пуншем сидели. Вдруг входят Иван Ерофеич. - Вот и я
здесь, говорит, да так бойко, так весело. Сам себя обманывал. Начались
шутки, и Иван Ерофеич не отставал от прочих. А все-таки можно было заметить,
что у него эта веселость была поддельная и что на сердце у него было очень
не покойно. Карты были брошены; началась круговая; забренчала гитара, и Иван
Ерофеич первый затянул: "При долинушке стояла". Потом пошла плясовая, и Иван
Ерофеич первый и плясать пошел. Я вам говорю, что сам себя обманывал.
Наконец и в самом деле стал он как будто попокойнее сердцем. Вот, думал он:
выпью хорошенько, авось пройдет! Но это средство обмануло его; все, что он
прятал на сердце, полилось во всеуслышание.
- Посудите, люди добрые, посудите, - заговорил он. - Что ж это такое в
самом деле. Я не крепостной какой-нибудь, кажется. Я, говорит, чиновник и,
кроме своего начальства, никому не подвластен. Вот и все тут. Да я и знать
никого не хочу! Я благородный человек. Что она мне? Я, говорит, ее знать не
хочу. Она не жена моя, чтоб надо мной командовать. - Известное дело, не
жена, говорю я ему, ну и брось ты ее, Иван Ерофеич, ну и плюнь на нее; много
этой дряни-то. - Нет, ты постой, говорит Иван Ерофеич {В тексте "Московского
городского листка": Яковлич.}, ты вот послушай, что я тебе скажу: то есть не
жена она мне; ну и положим, что не жена, а, брат, лучше жены. Куда жена!
Мать родная того для меня не сделает, что она для меня делала! А как,
говорит, я против нее поступил! Ну-ка скажи, говорит, как я против нее
поступил! Нешто благородные люди так делают? Ан нет, говорит, не делают!
Сапожник какой-нибудь так сделает; подлец какой-нибудь. Вот и выходит, что
я, говорит, подлец против нее. Мы начали над ним смеяться, что он баба, что
Мавра Агуревна ему наперстками водку отмеривает. Стали ему говорить, что мы
теперь уж его не пустим к Мавре Агуревне, как он ни плачь. Один у нас чудак
такой был, начал передразнивать Ивана Ерофеича, развесил губы, заплакал.
"Прощай, говорит, Мавра Агуревна! Прощай, голубушка ты моя!" Тут было Иван
Ерофеич опять расхорохорился. - Я, говорит, никого не боюсь; я, говорит, сам
себе господин. А потом, знаете ли, как-то у него вдруг это сделается, и
опять за свое. - И не останавливать, говорит, нашего брата нельзя; что ж,
говорит, и сопьешься, и смотаешься, и ни на что не похоже. Вот они, говорит,
у Иверских-то ворот стоят, посмотрите на них. Не скоро разберешь: свинья или
человек. А сам, знаете ли, в слезы. Даже жалко было смотреть на него. Насилу
мы его уложили. И во сне-то все говорил: я чиновник, а не крепостной; а все
больше Мавру Агуревну вспоминал. Так он у меня и остался; и субботу пробыл и
воскресенье. Тосковал было немножко, да уж я все развлекал его как-нибудь.
То в карточки поиграем, то погулять пойдем. В воскресенье-то вечером у нас
беда и случилась.
Иван Ерофеич лежал на диване, а я сидел у окошка; вечер такой был
чудесный, где-то вдали музыка играла; начал месяц всходить, вот я и
засмотрелся. А уж было поздно. Вдруг слышу разговор у будки. А рядом с нами
была будка-с. Будочник был хохол, да такой чудак, что у него ни спроси,
ничего не знает. Такая уж у него была и поговорка: "А как его знать, чего не
знаешь". Право, словно философ какой, стоит на одном, что ничего не знает и
знать ему нельзя; а если что и знает, так уж это как-нибудь нечаянно.
Бывало, спросишь у него в шутку: да как же ты, братец, пятнадцать лет здесь
стоишь, а ничего не знаешь. А он посмотрит на тебя, да еще улыбнется: экой,
дескать, ты, барин, глупый; да как же его знать, чего не знаешь.
Вот я смотрю, что за разговор у будки. Вижу, женщина какая-то
спрашивает у будочника: - Где тут живет Иван Яковлич? - А, дескать, это про
меня, думаю я себе, послушаю, что дальше будет. У будочника один ответ: - Та
бог его знае, как его знать, чего не знаешь. - Чай, ведь видишь, говорит она
ему, поутру в присутствие ходит. Мундир на нем такой зеленый с светлыми
пуговицами. - А как, говорит, его знать; много, говорит, их тут в мундирах
ходит. Кто его знае! - Скажи, говорит, кавалер, сделай милость, развяжи ты
меня, с вечерен ищу, с Зацепы шла.
Я вижу, что будочник будет говорить одно и то же, крикнул ей из окошка:
- Я, мол, Иван Яковлич, что вам угодно? - Не прошло, сударь ты мой, одной
минуты, как она очутилась у нас в комнате. Я глядь, а это Мавра Агуревна.
Иван Ерофеич так и обмер: ни жив ни мертв, без языка человек совсем. -
Так-то ты, начала она, за мою хлеб-соль Да за доброе сердце со мной
поступаешь. Ишь куда тебя нелегкая-то занесла! с вечерен ищу, с Зацепы шла!
И полились у нее слезы в три ручья. Иван Ерофеич хотел что-то сказать, да
язык у него не ворочался. - Скажи, говорит, варвар, ты меня совсем, что ли,
покинуть хочешь? Так нет, говорит, не позволю, не дам себя в обиду. Чтоб ты
надо мной, над беззащитной вдовой, насмеялся после! Ты думал, говорит, что
ты дуру нашел? Нет, говорит, погоди, не на такую напал. Ты дешево со мной не
разделаешься. А хочешь ты, я, говорит, завтра к вашему енаралу пойду? Что ж
вы тут станете делать; уж такая женщина была. Так и увела Ивана Ерофеича на
Зацепу. Потом, в наказание за побег, заставила его жениться на ней. Тут уж
он совсем потерялся, стал пить запоем, дела запустил. Зато Мавра Агуревна
нос подняла. Я, говорит, чиновница. У меня, говорит, муж благородный. Стала
ходить в чепчиках; у обедни дает мужу свой салоп держать; денег Ивану
Ерофеичу уж совсем не дает. Каждое первое число сама ходит в суд и стоит в
приемной, дожидается, чтобы, как получит Иван Ерофеич жалованье, тут же, не
выпуская из суда, и отобрать у него. Да, к несчастию, еще у них детей
человека четыре. А Иван Ерофеич уж больно плох стал, крепко стал
придерживаться к пенничку. Так вот, батюшка, вам и Иван Ерофеич, тот самый,
что ходит по Замоскворечью в такой странной шинели.
Примечание нашедшего рукопись. Таких шинелей осталось три за
Москвой-рекой; одна у Ивана Ерофеича, другая у одного купца, который жил до
сорока лет порядочно, то есть по обычаю праотцев, а на сорок первом загулял.
Обрил бороду, нашил себе модного в то время платья, между которым и эту
шинель, стал ездить в театр и прочее... Потом он опять остепенился, отрастил
бороду и уже лет десять живет опять мирно и чинно; о проступке его давно
позабыли бы за Москвой-рекой, если бы не уличала его шинель, которую он
носит. Третья шинель у баса каких-то замоскворецких певчих.
[БИОГРАФИЯ ЯШИ]
Два раза в день по Москворецкому мосту проходит чиновник: в девятом
часу утра и в третьем часу дня. Я его видал часто, и если вы хотите его
видеть, ступайте в эти часы на Москворецкий мост и непременно увидите. Но
если вы его увидите, не трудитесь разгадывать жизнь его и душу по
физиономии; как бы вы ни были искусны в физиономике, вы ничего не
разгадаете.
Поутру он идет в присутствие с угрюмым видом; не хочется ли ему итти в
должность, работал ли он всю ночь, или у него болит голова с похмелья, - вы
этого никак не разберете. Возвращается домой с веселой улыбочкой, и вы опять
не разберете, отчего он улыбается, - взял ли он взятку, или мысленно
обедает. Нет, вы не трудитесь, а вот лучше я вам расскажу его биографию,
которую слышал от него самого.
На Зацепе, недалеко от церкви Флора и Лавра, стоял небольшой серенький
домик; пять окошек смиренно смотрели на широкую немощеную улицу, которая
неизвестно почему называлась Дворянской. В этом доме жил поседевший на
службе чиновник Зверобоев с женой и с маленьким сыном - Яшей. Этот-то Яша и
есть герой нашего рассказа. Первое счастливое и ничем не возмутимое время
детства провел он на этой Дворянской улице в играх с соседними ребятишками.
То пускали змей, то играли в бабки, а если была погода мокрая, отчего
обыкновенно вся Дворянская улица превращалась в одну лужу, они делали из
бумаги лодочки и пускали их по воде; зимой снежки и горы.
Но недолго он пользовался этой свободой. Однажды отец его, воротясь из
присутствия, подозвал его к себе и решительным голосом оказал ему: полно
тебе по улице-то шляться, баклуши-то бить - пора за дело приниматься - и с
этим словом вынул из кармана книжку, которую он купил мимоходом у
Ифимивского сада. Вот тебе, Яшка, азбука. За обедом толковали о том, когда
начать ученье, выбирали легкий день и положили отслужить в воскресенье
молебен и начать азы. К тому же времени Максимке велено было выточить из
лучинки указку. Максимка учился в приходском училище и был художник на эти
вещи. Все эти приготовления до крайности пугали Яшу, и он дожидался
воскресенья, как смертной казни.
Вот пришло воскресенье, после молебна начался торжественно первый урок.
Посадили Яшу за стол, дали ему в руки указку. Отец сел подле него, подле
стола стояла мать, несколько расстроенная, из-за двери выглядывали Домна и
Максимка. Предварительно, в виде введения, отец сказал Яшке: если ты эту
азбуку изорвешь, так я тебя для первого раза выпорю; за нее, дурак, деньги
плочены.
Первый урок прошел для нашего героя довольно счастливо, зато
последующие обходились ему не так дешево. Причина этому была та, что учил
Яшу сам отец и время уроков было после обеда (поутру Зверобоев был у
должности, а вечером занимался работой дома). Иван Иванович возвращался из
присутствия обыкновенно усталый и голодный и нимало не медля выпивал водочки
и потом с необыкновенным аппетитом принимался обедать. За обедом он выпивал
довольно водочки, и после обеда ему необходимо было соснуть немножко, а тут
Яшка подвертывался с азбукой, ну за это и платился он, вымещалось на нем все
- и усталость, и дремота, и выпитая водка.
Упал духом наш Яша. Поутру другие мальчики играют на улице, а его мать
посадит за книгу, а сама уйдет хозяйством заниматься. Учись не учись, а с
места встать не смей. Твердит Яша азы да поглядывает в окошечко. Опротивела
ему наука пуще бог знает чего.
Наконец Яша выучил азбуку всю от доски до доски. А эта азбука была
следующего содержания: сначала буквы а склады, потом необходимые для жизни
правила, как то: будь благочестив, уповай на бога и прочее, после этого
четыре стихии, семь смертных грехов и в заключение - помни последняя твоя:
смерть, суд и геенну огненную. Эта азбука за Москвой-рекой в большом
употреблении. И Яша выучил эту азбуку наизусть по порядку и в разбивку.
Требовалось дальнейшее усовершенствование. А средств к этому не
предвиделось. Отец не знал, чему учить его после азбуки, да уж ему и
надоело, правду сказать. Отдохнул было наш Яша немножко. Но вдруг, на беду
его, судьба загнала к ним в дом семинариста, дальнего родственника отца его
X. X. Рисположенский, окончив курс, пришел к ним погостить до приискания
места. Семинариста приняли с распростертыми объятиями. Привели Яшу.
- Вот, батюшка, поучи у меня дурака-то, - сказал Y. Y. - Ну, теперь,
Яшка, держи ухо востро. Я, брат, тебе заранее говорю: ты уж лучше учись
охотой, а то ведь я заставлю учиться, я, брат, сам был лентяй большой; меня
колотили, колотили, да так и отступились, а уж от тебя-то я не отступлюсь,
ты будешь лениться, а я тебя сечь. От нас прежде ученья-то не спрашивали,
так меня, брат, посекли, посекли да махнули рукой, а теперь, брат, от вас
науки спрашивают, так я тебя хоть по два раза в день буду сечь, а уж выучу.
- Хотя корни учения горьки, но плоды оного сладки, - сказал семинарист.
Яша заплакал. Отец:
- Что ты, дурак, плачешь, будешь хорошо учиться, так коллежским
асессором сделают.
Началось новое ученье; Яша с испугу учился очень хорошо; он имел от
природы большое дарование, а именно смекательность, но он был боек и
проворен в ответах, а это ужасно беспокоило семинариста, ему казалось это
каким-то пороком, который хуже лености; в голове его наука и трепет были
понятия неразрывные. Думал, думал семинарист, отчего это ребенок отвечает
весело и быстро на вопросы его, а не сложа на груди руки и с подобающим
смирением; это очень беспокоило его. Наконец семинарист вспомнил, что по
неопытности своей во учительском ремесле он пропустил один очень важный
предмет в образовании. Он ударил себя рукой по лбу и пошел к отцу Яши. Тот
лежал на диване; семинарист, ходя по комнате из угла в угол и заложивши руки
назад, начал приступ к своей речи (он ничего не начинал без приступа). После
приступа, в котором главною темой было то, что хотя корни учения горьки, но
плоды оного сладки, семинарист высказал свою мысль, что Яшу не худо сечь по
субботам, собственно для того, чтобы Яша боялся и понимал, что наука есть
дело важное, а не забава. Отец сказал:
- Мне какое дело, как хотите, так и делайте, вы лучше знаете.
И начали Яшу сечь по субботам. Для семинариста было очень весело
разыгрывать роль учителя, когда он сам был до двадцати пяти лет
подобострастным учеником, а для Максимки, которого самого секли в приходском
училище каждую субботу, приятно было исправлять должность екзекутора.
Каково-то было Яше. Заступилась было за него мать; но ее легко было убедить,
что если и бьют ее Яшу, то это делается для его же счастия, что корни учения
горьки, а плоды оного сладки, что за битого двух небитых дают, и она скрепя
свое материнское сердце позволила учить Яшу грамматике той же мучительной
методой, какой медведей плясать учат. Восстала было нянька Яши, Домна, но и
ту скоро убедил Максимка тем, что и генеральских детей секут, когда учат.
Бедный Яша только и вздохнет, бывало, когда вырвется в воскресенье погулять
на улицу. Да и тут наука ревнивым оком следила за его весельем. Заиграется
ли он очень, тут заворчит на него нянька: "Хоть бы тебя за книгу пригодили
хорошенько".
Можете себе представить, как опротивела ему наука, которая только что
еще начиналась для него. К счастью его, семинарист нашел себе место и
поступил куда-то в дьяконы, а его отдали в учебное заведение. Здесь бы
следовало описать это заведение, но так как оно было не за Москвой-рекой, то
и не подлежит нашему рассказу, и скажем об нем столько, сколько оно имело
влияния на Яшу. Здесь предстали ему науки в той дикой педантической методе,
которая пугает свежий ум, в том мертвом и холодном образе, который
отталкивает молодое сердце, открытое для всего живого. Душа юношеская
открыта, как благоухающая чашечка цветка, она ждет, она жаждет
оплодотворения, а кругом ее сухая атмосфера капризной, бестолковой
схоластики; душа, как цветок, ждет влаги небесной, чтобы жить и благоухать,
а схоластик норовит оторвать ее от питающего стебля и высушить искусственно
между листами фолианта.
В юношеские года впечатления очень сильны и часто на всю жизнь
оставляют следы на душе, а как болезненно и тяжело впечатление науки. После
неприятной встречи с наукою в молодости человек едва ли захочет встретиться
с ней в другой раз. Обыкновенно бойкие дети более всего привязываются к
математике, это говорит не столько в пользу математики, сколько в пользу ее
преподавания, потому что сущность математики допускает менее схоластики и
наука сама себе и форма и содержание. И Яша пристрастился к математике. Но у
них в заведении был странный спор между словесностью и математикой; учитель
словесности с учителем математики были враги и наперерыв старались
доказывать: один вред математики, а другой вред словесности. Ученики также
разделялись на две партии. Для тех, которые были потупее и поприлежнее,
легче было учить наизусть риторику, чем алгебру, а для тех, которые были
подаровитее и поленивее, легче было смекнуть умом, чем учить наизусть то,
чего никаким умом не смекнешь и не оправдаешь. У одних девизом было
Кошанский и риторика, а у других Франкер и алгебра. Одни преследовали других
беспрестанно. И даже сочинены были стихи на этот случай, в которых описан
спор поэта с математиком. Эти стихи оканчивались так:
Схватил сын Феба за пучок
Глупца, количеством венчанна,
И, дав ему один толчок,
Поверг на землю бездыханна, -
чем и доказывалось окончательно преимущество словесности.
Был еще в заведении спор между старыми языками и новыми. Учителя старых
языков, поседевшие над грамматиками и хрестоматиями, косо смотрели на
молодых иностранцев; а немцы и французики, не знавшие ничего, кроме своего
языка, говорили, что и не надобно ничему учиться, стоит только выучиться
по-французски или по-немецки, что для жизни нынче ничего не спрашивают, ни
латинского, ни греческого, а знай по-французски, так будешь принят в лучшие
дома в Москве. Ко всему этому начальник заведения был человек жестокий и
подозрительный. Чудный был у него характер, на всякого мальчика он смотрел
подозрительно. Бойкие и шалуны меньше занимали его, и он был с ними гораздо
ласковее, напротив, тихие и робкие, особенно из первых учеников, очень
беспокоили его, он следил за каждым их шагом, за каждым движением. И как он
был рад, когда поймает, бывало, их в какой-нибудь шалости.
Вот кончено ученье - лучшая половина жизни прошла в приготовлении
человека для службы и общества. Как же его приготовили? А вот как:
врожденные инстинкты или не развиты, или убиты в зародыше. Эстетическое
чувство, способность мыслить, воля... что ж осталось в Яше для службы и
общества? Осталась одна русская сметка. Но этой сметки мало для жизни. С
этой сметкой он иногда быстро смекнет, быстрее других, в каком-нибудь
юридическом случае, кто прав, кто виноват, но он никогда не постигнет
сущность этой науки, никогда не найдет той точки, с [которой] может окинуть
весь горизонт науки со всеми его частностями и случайностями. С этой сметкой
он выгодно купит несколько сажен дров, но никогда не устроит порядочно
своего хозяйства. Одним словом, с этой сметкой человек действует и в
семействе, и в обществе, и в службе как партизан.
И вот наш Яша, кончивши ученье, нравственным калекой, с умом,
устроенным наподобие иррегулярной конницы, вступает в свет. Теперь он
захотел воспользоваться свободой и целый год провел отдыхая, то есть ничего
не делая. Ходил по Москве, по гуляньям, осматривал достопамятности, ходил к
Троице, в Косино, в Новый Ерусалим, одним словом вел жизнь совершенно
рассеянную; он так был рад своей свободе, что забыл вместе с науками и все
свое детство, - ему казалось, что он только теперь начал существовать, а все
прошедшее казалось ему каким-то неясным. Наконец и это счастливое время
прошло, надобно было поступать на службу; отец определил его куда-то, где у
него был знакомый секретарь, но, исполнивши этот долг, умер скоропостижно.
ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ В ПРАЗДНИК
Когда у нас за Москвой-рекой праздник, так уж это сейчас видно. И
откуда бы ты ни пришел, человек, сейчас узнаешь, что у нас праздник.
Во-первых, потому узнаешь, что услышишь густой и непрерывный звон во всем
Замоскворечье. Во-вторых, потому узнаешь, что по всему Замоскворечью пахнет
пирогами.
Здесь надобно заметить, что нигде нет таких больших и громогласных
колоколов, как у нас за Москвой-рекой, и нигде в другом месте не пекут таких
пирогов, запах которых распространяется по целому кварталу. С этой стороны
похожа на Замоскворечье только Таганка.
Но я благодаря удобному случаю опишу праздничный день с начала до конца
по порядку. У нас праздник начинается с четырех часов утра: в четыре часа
все порядочные люди, восстав от сна, идут к обедне. Посетители ранних обеден
здесь резко отличаются от посетителей поздних. Первые большею частью
солидные люди: купцы, пожилые чиновники, старухи купчихи и простой народ.
Вообще все старшие в семействе ходят к ранней обедне. И здесь вы не увидите
ни разноцветных нарядов, ни карикатурного подражания высшему обществу, а
напротив того - истинная и смиренная набожность равняет все звания и даже
физиономии. Тут нет для почетных лиц почетных мест, где кто стал, там и
молится. Вот пришел купец, миллионщик, лицо почетное, помолился, ему все
кланяются, и вот входит его последний работник, которому задний двор
всегдашнее пребывание, - пришел, поклонился три раза, встряхнул кудри и стал
кланяться на все стороны, и ему все кланяются. И как торжественно в тишине и
полусвете ранней обедни текут от алтаря громкие возгласы вечной истины.
Но вот отходит обедня, народ выходит из церкви, начинаются
поздравления, собираются в кучки, толки о том и сем, и житейская суета
начинается. От обедни все идут домой чай пить, и пьют часов до девяти. Потом
купцы едут в город тоже чай пить, а чиновники идут в суды приводить в
порядок сработанное в неделю. Дельная часть Замоскворечья отправилась в
город: Замоскворечье принимает другой вид. Начинаются приготовления к
поздней обедне: франты идут в цирульни завиваться или мучаются перед
зеркалом, повязывая галстук; дамы рядятся. Что это у нас за франты за
Москвой-рекой, как одеваются; вот уж можно сказать, что со вкусом. У нас
никогда по моде не одеваются, это даже считается неблагопристойным. Мода -
постоянный, неистощимый предмет насмешек, а солидные люди при виде человека,
одетого в современный костюм, покачивают головой с улыбкой сожаления; это
значит: человек потерянный. Будь лучше пьяница, да не одевайся по моде. Не
только у нас за Москвой-рекой, да и в остальной-то части Москвы не все
понимают, что мода есть тот же прогресс, хотя чисто фактический,
бессознательный, а все-таки прогресс. А попробуйте убедить в этом, так вас
сочтут за вольнодумца и безбожника. А у нас за Москвой-рекой понятия о моде
совершенно враждебные. У нас говорят: "С чего это вы взяли, чтобы я стал
себя уродовать, - талия чорт знает где; что я за паяц, чтобы стал подражать
моде. Надо уметь одеться к лицу, что кому пристало". И одеваются к лицу. В
костюмы своего изобретения. Например, зеленый плащ и белая фуражка без
козырька или узенький фрак, до бесконечности широкие шаровары и соломенная
шляпа. И с какой торжественной улыбкой, с каким гордым взглядом ходит по
Замоскворечью человек, одетый к лицу; тогда как в душе человека, который
надевает модный фрак или сюртук, совершается драма; он раз пять подходит к
зеркалу поглядеть, не смешон ли он; если идет куда, то крадется сторонкой,
точно контрабандист; а взгляните на него попристальней, так он
переконфузится до смерти. Но об моде когда-нибудь в другой раз, а теперь о
празднике. Но виноват, позвольте, надобно что-нибудь сказать о дамских
нарядах. Вы увидите часто купца в костюме времен Грозного и рядом с ним
супругу его, одетую по последней парижской картинке. Впрочем, этого нельзя
сказать обо всех, и есть великолепные исключения. Некоторые дамы имеют
обыкновение изменять модным костюмам, прибавляя что-нибудь своего
изобретения. Это обыкновенно так делается: приезжают в магазин, выбирают
себе шляпку, чепчик или мантилию, по нескольку раз примеривают, разглядывают
со всех сторон и говорят, что это очень просто, и велят при себе прибавить
что-нибудь - цветочков или ленточек, чтобы было понаряднее. А понаряднее
значит у нас поразноцветнее. Нелишним считаю сказать, что некоторые дамы
имеют к иным цветам особую привязанность, одна любит три цвета, другая
четыре: и что бы они ни надели, все любимые цвета непременно присутствуют на
их костюме. Барышни относительно цветов разделяются на две половины: одни
любят голубой цвет, а другие розовый. Молодые люди также не совсем
равнодушны к голубому цвету, и на редком вы не встретите что-нибудь
голубенькое. Причины этому, я полагаю, следующие: Первая, голубой цвет -
цвет небесный, а душа в невинном состоянии находится с лазурью небесною в
дружественном отношении; вторая, голубой цвет значит верность. Впрочем, я
это только полагаю, а наверное сказать не смею. Так вот-с, начинаются
поздние обедни - там вы увидите и франта, одетого к лицу, и купчиху mille
colorum {Пестро одетую.}. Обедни продолжаются часу до двенадцатого. Потом
все идут обедать; к этому времени чиновники и купцы возвращаются из городу.
С первого часа по четвертый улицы пустеют и тишина водворяется; в это время
все обедают и потом отдыхают до вечерен, то есть до четырех часов. В четыре
часа по всему Замоскворечью слышен ропот самоваров; Замоскворечье
просыпается и потягивается. Если это летом, то в домах открываются все окна
для прохлады, у открытого окна вокруг кипящего самовара составляются
семейные картины. Идя по улице в этот час дня, вы можете любоваться этими
картинами направо и налево. Вот направо, у широко распахнутого окна, купец с
окладистой бородой, в красной рубашке Для легкости, с невозмутимым
хладнокровием уничтожает кипящую влагу, изредка поглаживая свой корпус в
разных направлениях: это значит по душе пошло, то есть по всем жилкам. А вот
налево чиновник, полузакрытый еранью, в татарском халате, с трубкой Жукова
табаку, то хлебнет чаю, то затянется и пустит дым колечками. Потом и чай
убирают, а пившие оный остаются у окон прохладиться и подышать свежим
воздухом. Чиновник за еранью берет гитару и запевает: "Кто мог любить так
страстно", а купец в красной рубашке берет в руки камень либо гирю фунтов
двенадцати. Что вы испугались? Как же не испугаться: да зачем же у него
камень-то в руках, - ведь это шутки плохие. Нет, ничего, не беспокойтесь! Он
гражданин мирный. Вот посмотрите: подле него, на окне, в холстинном мешочке,
фунтов восемь орехов. Он их пощелкивает, то по одному, то вдруг по два да по
три, - пощелкивает себе, да и знать никого не хочет. Нет, вы, пожалуйста, не
беспокойтесь. После вечерен люди богатые (то есть имеющие своих лошадей)
едут на гулянье в Парк или Сокольники, а не имеющие своих лошадей целыми
семействами отправляются куда-нибудь пешком; прежде ходили в Нескучное, а
теперь на Даниловское кладбище. А если праздник зимой, так проводят время в
семействе. Общества совершенно нет, в театр не ездят. Разве только на
святках да на масленице, и тогда берут ложу и приглашают с собой всех родных
и знакомых. Смотреть ездят: Русалку, Пилюли, Аскольдову могилу и прочее. Вот
что еще замечательно, что водевиль, дающийся после пьесы, считается
продолжением ее. Ложатся спать в девятом часу, и в девять часов все
Замоскворечье спит. По улице нет никого, кроме собак. Извозчика и не ищите.
КУЗЬМА САМСОНЫЧ
(Из найденной рукописи)
Рождение Кузьмы Самсоныча было обильно благими предзнаменованиями. Он
родился в середу на масленице, в ту самую минуту, как первый блин, ворча и
подпрыгивая на раскаленной сковороде, вылезал из печи. По этому случаю отец
Кузьмы Самсоныча сказал новорожденному такое приветствие: будешь ты и толст
и богат, да и жить будешь весело, коли угораздило тебя родиться на
масленице. В ночь накануне этого дня бабушка Кузьмы Самсоныча видела сон,
будто она во пиру была и захмелела очень. И в ту же ночь у кухарки квашня
ушла. Все это, по решению семейного совета, предвещало новорожденному
изобилие благ земных. И точно, предзнаменования не обманули. Кузя, как
русский богатырь, рос и толстел не по дням, а по часам, на радость родителей
и удивление Замоскворечья.
Здесь я нелишним считаю сказать нечто о виновниках бытия Кузьмы
Самсоныча. Отец его, Самсон Савич, богатый купец, был в большом почете и
уважении за Москвой-рекой. Как он сделался богатым, этого решительно никто
не знает. Самсон Савич, по замоскворецким преданиям, был простым набойщиком
в то время, как начали заводиться у нас ситцевые фабрики; и вот в несколько
лет он миллионщик, растолстел, выстроил каменные хоромы, расписал их
удивительнейшим образом, ездит на орловских жеребцах и - словом - катается,
как сыр в масле. Маменька Кузьмы Самсоныча, то есть супруга Самсона Савича,
по имени Акулина, по отчеству Климовна, была взята из-за ткацкого станка из
Покровского или Преображенского, уж не помню. В детстве своем она отличалась
необыкновенно сильным и звонким голосом и изумительной плотностью тела, чем
и прельстила Самсона Савича. Бывало, как выдет она в праздник в хоровод,
только и слышно кругом нее: "Господи! Да что ж это за девка здоровенная,
словно она на наковальне молотками сколочена". Теперь уж немного таких
женщин осталось, как Акулина Климовна.
Кузьма Самсоныч был единственный сын у своих родителей, и потому он
безраздельно пользовался всеми плодами родительской нежности. Не было на
свете таких булок и ватрушек, которыми бы не питали его. Вот уж можно
сказать, что для своего Кузиньки они ничего не жалели. И вырос Кузя среди
пирожного и творожного, как телец упитанный. Физическое воспитание было
кончено, надобно было подумать о нравственном. И думали-думали долго, года
два, наконец положили поручить воспитание его дьячку того прихода, в котором
жили. Этот дьячок занимался за Москвой-рекой первоначальным образованием
юношества; он был человек пожилой, солидный, ходил с косой, в длиннополом
сюртуке и в шляпе с широкими полями, в руках носил толстую суковатую палку.
А чтобы наука пошла впрок малолетнему, присудили на семейном совете
отслужить в день пророка Наума {1-го декабря. Наше простонародие, осмысля
по-своему имя пророка (наводит на ум), с этого дня начинает ученье малых
ребят. (Прим. А. Н. Островского.)} молебен и с того же дня начать азы. К
тому же времени Максимке велено было выточить из лучинки указку, а он был
художник на эти вещи. Максимка был сирота, дальний родственник Тупорыловых,
и жил у них для посылок и для разного домашнего обиходу. С самых ранних лет
предоставленный себе самому и судьбе, Максимка рос в чужой семье. Не было
человека в доме, от хозяина до последней кухарки, который не щелкнул бы
Максимку хоть один раз в день под предлогом нравоучения; дескать, для твоей
же, дурак, пользы, после сам благодарить будешь, что тебя, дурака,
уму-разуму учили. Хозяин, имея в виду сделать из Максимки для себя
конторщика, отдал его сначала в приходское училище, а потом в уездное. И
умудрил же бог этого Максимку. В уездном училище он был первым учеником;
первым шалуном был между товарищами, то есть во всяком деле коноводом и
зачинщиком; знал все породы голубей, никто лучше его не умел пустить змея с
трещоткой. Деятельность его была изумительна, он не знал ни минуты покоя: то
в училище, то в город, то на соседний пустырь в бабки поиграть с приятелями,
то на Москву-реку рыбу ловить, то где-нибудь свадьбу смотреть, а то
где-нибудь случится за Москвой-рекой храмовой праздник, так ему нужно
поспеть и к всенощной и к обедне, по-; тому что ни один приход не обходится
без мальчиков, которые добровольно прислуживают при богослужении, а ему все
эти мальчики за Москвой-рекой были короткие приятели. И нельзя же ему было
не побывать у них на празднике и не пособить им. В своем приходе он с
приличной важностью ходит с кружкой по церкви за старостой, то раздувает
кадило, то вдруг бросится на колокольню перезваниваться, и все это живо и
аккуратно. Пойдут ли зимние праздники, рождество например, опять для него
работа. Сначала возьмет себе в адъютанты двух или трех мальчишек и пойдет по
знакомым купцам Христа славить. Взойдут в дом, прямо к образам, запоют -
Христос рождается, - а потом станет рацею сказывать. Какие рацеи сказывал!
Как говорил! С чувством, с декламацией! Потом на святках наряжаться станет,
то медведем, то гусем, а то заломит шапку на сторону, привесит кузовок и
запоет:
Ах, патока, патока!
Пришел дядюшка Ераст,
Он плясать очень горазд!
и прочее
Либо оденется степным мужиком, сделает из лычек себе бороду, подпояшется
туго-претуго, приложит руку к щеке и затянет, ломая язык, на степной манер:
Сидит моя женка,
Ровно перепелка.
Я за то ее люблю,
За то поцитаю,
Што цопорно ходит.
Хорошо гуляет.
Либо:
Зима, зимушка, зима,
Стюдяна больно была, -
и прочее
А как плясал! Все русские пляски знал. Все песни, все поговорки и
пословицы. На всякий спрос у него был бойкий ответ. Максимка за словом в
карман не полезет, говорили в доме. Он был наделен от природы здоровьем
сверхъестественным; перемены температуры не имели на него никакого влияния.
Он это доказывал самым ощутительным образом; например, в трескучие морозы
выскакивал из горячей бани и валялся в снегу. Падал и с качелей, и с яблонь,
и с голубятни, и с колокольни, и оставался невредим. И никого он в доме не
боялся, и ничем его нельзя было удивить. Он каким-то чутьем понимал самые
тонкие отношения между лицами того семейства, в котором жил; он очень хорошо
подмечал слабости окружающих его лиц и умел ими пользоваться. Он знал, чем
пугнуть приказчика, что припомнить ключнице; знал, чем подслужиться хозяйке
и какую сплетню рассказать бабушке Кузьмы Самсоныча. Одним словом, этот
Максимка был сорви-голова.
Наконец день пророка Наума приближался, азбука была куплена; Максимка
выточил указку; все было готово, оставалось приступить к науке. Для первого
урока дьячок был приглашен на дом. Тут составилась трогательная картина:
помолившись богу, усадили Кузиньку за стол и дали в руки указку, причем Кузя
так горько и жалостно плакал, что возбудил сострадание во всех окружающих;
посадивши верхом на нос очки, которых каждое стекло было немного меньше
каретного колеса, поместился подле Кузи дьячок, кругом стола обступили мать,
бабушка и Максимка, из дверей выглядывали домочадцы. Так началось ученье
Кузиньки. Продолжалось оно не так торжественно. Каждое утро Кузя, надев
сумку, наполненную книгами и булками, ходил к дьячку в сопровождении
Максимки. Так ходил он ровно два года; а через два года кончил курс ученья,
преподаваемого дьячком, то есть выучил азбуку, что называется от доски до
доски, потом прочел часослов, а наконец, псалтырь; тем и дело кончилось.
Азбука, которую Кузя выучил наизусть и с которой замоскворецкое юношество
обыкновенно начинает свое образование, книга очень замечательная и за
Москвой-рекой в большом почете; потому я нелишним считаю рассказать ее
содержание. Сначала в этой азбуке буквы разных форм и размеров, потом
всевозможные склады, потом целые слова; далее необходимые для жизни правила
- как то: будь благочестив, уповай на бога, люби его всем сердцем; далее
четыре стихии, пять чувств и наконец: "Помни последняя твоя - смерть, суд и
геенну огненную". По окончании этого курса образования родители стали
заботиться о дальнейшем образовании Кузиньки. И для этого нашелся человек.
По замоскворецким улицам ходил молодой человек. Ходил он степенно,
мерным шагом, повеся голову и нахмурив брови, отчего лицо его принимало
какое-то грозно задумчивое выражение. Его звали за Москвой-рекой ученым. Он
и точно занимался уроками; но в учености его еще более убеждала его
физиономия и одежда. Он ходил в очках, носил длинные волосы, только очень
странно их причесывал, напомадивши чем-то. Он устраивал их на каждом виске в
виде локона, а на лбу делал хохол, или а ля кок, как говорят у нас за
Москвой-рекой. Прическу эту вы можете видеть почти у каждой цирульни на
вывеске, а также на модных картинках журналов двадцатых годов. Сверх
партикулярного платья этот ученый носил гимназическую шинель, воротник
которой отворачивал наподобие штатской. Звали его Петр Иваныч Смирнов.
Сделался он замоскворецким ученым следующим образом: смолоду он был отдан
родителями в гимназию, но, дошедши в восемь лет только до пятого класса, он
был исключен за неспособность. Странный был человек этот Петр Иваныч;
поглядеть на него, так малый хоть куда: и видный, и, как кажется, неглупый,
а придет в гимназию, так никуда не годится, просто дрянь. Посмотрите на
него, когда он дома: вы увидите мужчину лет двадцати, который сидит,
задумавшись, над тетрадью, в этой тетради собрано множество разного рода
стихотворений, от од Ломоносова до водевильных куплетов; вдруг он начинает
их читать с жаром и трагической декламацией либо сам примется писать стихи
или повесть и напишет нисколько не хуже известного нашего автора [нрзбр.],
однако и не лучше. Зато посмотрите на него в гимназии: он сидит на последней
лавке в самом углу подле печки, устроив лицо и всю фигуру свою самым робким
и бессмысленным образом. Он никак не может совладать ни с алгеброй, ни с
логикой, ни с правописанием, ни с новыми языками, тогда как какой-нибудь
двенадцатилетний мальчишка, который играет дома в бабки или ездит верхом на
палочке, постигает одним взглядом, без всякого труда, и алгебру, и все
премудрости гимназические, и учится бойко, как будто шутя - на удивление
учителей и всего начальства. Это какая-то штука, которой я вам объяснить не
умею. А есть такие люди. Ей-богу, есть. В восемь лет Смирнов не выучился
ничему в гимназии, кроме греческих спряжений, которые он знал в
совершенстве. На девятый год его исключили, тут-то он и сделался ученым. Он
думал так: "Если я в восемь лет не выучился сам учиться, так нагляделся по
крайней мере, как других учат". И стал он учить ребят за Москвой-рекой; это
ему посчастливилось, уроков у него было много, и прослыл он ученым, иначе
его и не звали за Москвой-рекой. Репутация его была составлена. Только
барышни замоскворецкие подсмеивались над ним из-за коленкоровых занавесочек,
когда он, наморщив брови, с учительской важностью проходил по улице. Эти
барышни распустили про него молву, будто он доискивается, на чем свет стоит.
Такие проказницы! А уж какие насмешницы, не приведи господи!
Для дальнейшего образования Кузиньки пригласили Смирнова. Он обязался
его учить священной истории, первым правилам арифметики и русской грамматике
и взял за это рубль ассигнациями за урок. С приличной важностью принялся наш
ученый за свое дело; он перенял все приемы у своих учителей, чем много
выигрывал в купеческих домах, Он очень любил давать уроки при большом
обществе, особенно когда соберутся пожилые женщины. С таинственной важностью
рассказывал он тут, каким трудным наукам их учили в гимназии и какие большие
уроки задавали. Купчихи только ахали: "Господи, дескать, каких-каких наук
нет на свете". И выучил Кузю учитель священной истории и арифметике, а
грамматике по непредвиденным обстоятельствам не успел. (Об этом после Кузя,
когда сбирался писать драму, очень жалел, да уж было поздно.)
Обстоятельство, которое помешало Кузе выучиться грамматике, было следующего
роду. Маменька Кузи после обеда имела обыкновение наливать из стоящей на
окне бутыли в чайник какой-то влаги, а из чайника наливала она в чашку и,
присутствуя при уроке Кузи, очень часто к ней прикладывалась. Учитель, как
человек любознательный, пожелал испробовать этот напиток, Акулина Климовна
охотно позволила. Ученый попробовал, и напиток этот ему очень понравился.
Уроки пошли веселее и занимательнее. Только вот странная вещь: к концу
каждого урока между учителем и Акулиной Климовной начиналось какое-то очень
фамильярное обращение. Это в доме заметили, и кончилось тем, что ученого
прогнали, а Кузя остался без грамматики. Тут Кузя узнал свободу. "Будет
учиться, - сказал Самсон Савич, - ну его к лешему, это ученье, давай, Кузя,
в город ездить, пора привыкать". И начал возить с собой по утрам Кузю в
город, а по вечерам Кузя, под руководством Максимки, испытывал всю прелесть
путешествия по заборам и крышам.
Теперь поговорим об Кузе, потому что теперь только начал развиваться
его природный характер. Время ученья в истории его жизни было каким-то
эпизодом, который никак не вяжется с целым. Кузя был очень бойкий мальчик и
очень красивой наружности. У него были темнорусые волосы, карие глаза,
только нос немножко портил, будь этот нос подлиннее, был бы совсем другой
вид; вообще физиономия его была как будто не кончена. Таков был и характер
Кузи, энергический, когда он затевал что-нибудь, и слабый в исполнении,
любознательный, но боящийся труда, сопряженного с наукой. С таким характером
Кузя, естественно, должен был находиться под влиянием двух сил: одна сила
внутренняя, движущая вперед, другая сила внешняя, замоскворецкая, сила
косности, онемелости, так сказать стреноживающая человека. Я не без
основания назвал эту силу замоскворецкой: там, за Москвой-рекой, ее царство,
там ее трон. Она-то загоняет человека в каменный дом и запирает за ним
железные ворота, она одевает человека ваточным халатом, она ставит от злого
духа крест на воротах, а от злых людей пускает собак по двору. Она
расставляет бутыли по окнам, закупает годовые пропорции рыбы, меду, капусты
и солит впрок солонину. Она утучняет человека и заботливой рукой отгоняет
ото лба его всякую тревожную мысль, так точно, как мать отгоняет мух от
заснувшего ребенка. Она обманщица, она всегда прикидывается "семейным
счастием", и неопытный человек не скоро узнает ее и, пожалуй {В рукописи:
пожалует.}, позавидует ей. Она изменница: она холит, холит человека, да
вдруг так пристукнет, что тот и перекреститься не успеет. Еще была одна
черта в характере Кузи - это стремление к самоулучшению; но в этом
стремлении ему не на что было опереться. Мы видели, как он был образован, а
с таким образованием часто кажется лучшим то, что только ново, а совсем не
хорошо. При таких обстоятельствах Кузя всегда находился под чужим влиянием:
он не надеялся на себя и искал руководителя. Иногда он попадал удачно на
человека, а иногда ошибался. Хотя какой-то инстинкт вел его всегда
прогрессивно, от одного влияния к другому, лучшему, но выбраться из-под этой
опеки он никогда не мог. Много было преград ему на пути к улучшению себя, к
очеловечению: и лень, и необразованность, и Замоскворечье с своей
притягательной силой. Как он боролся с своими врагами и кто победил, мы
увидим из его жизни.
Когда прогнали учителя, Кузе было четырнадцать лет, а Максимке лет
пятнадцать. С этого дня Кузя совершенно подчинился Максимке. Максимка
посвятил Кузю во все свои таинства, ввел его в свое общество. Кузя со всем
ребяческим восторгом бросился вслед за Максимкой во все шалости. Они вдвоем
выделывали такие проказы, что удивляли весь околодок. Они изобрели машину
доставать из чужого сада яблоки. Ловили чужих голубей, а чтобы приучить их к
себе, подстригали им крылья. Пока отрастали у бедного голубя крылья, он
привыкал к своему новому жилищу и уж после не расставался с ним. Они ставили
для птиц западни и скворечники. Но Кузя как-то не удовлетворялся этим; ему
хотелось завести у себя все эти затеи в большем размере. Они составляли с
Максимкой разные планы и проекты, что и как завести у себя. Но для
осуществления этих планов требовались деньги, а их ни у Кузи, ни у Максимки
не было. Впрочем, и это препятствие скоро устранилось. Однажды Максимка
притащил под полой пару козырных и докладывал Кузе, что за голубей просят
целковый, что это очень дешево и упускать случая не надобно. Кузя отвечал,
что у него нет ни копейки. Тут Максимка отвел его в сторону и пошептал ему
что-то на ухо. После этого Кузя куда-то сбегал, и голуби были куплены. Потом
недели через две из этой пары расплодилось у них пар до ста; как они
расплодились, знал только Кузя да Максимка. С этих пор они нашли средство
приводить все свои затеи, чего бы они ни стоили, в действительность. Целое
лето провели они в таких невинных удовольствиях и достигли совершенства.
Турманы их одноплёкие взлетали выше всех голубей замоскворецких и едва
заметными серебряными точками чертили круги на голубом небе. Покажется ли на
горизонте громовая туча и поплывет на Замоскворечье, из рук Кузи вырывается
бумажный змей, взвивается высоко-высоко, уставляет на тучу свои нарисованные
глаза и, извивая кольцами хвост свой, страшно ворчит на нее, как будто он
хочет испугать тучу и заставить ее воротиться назад.
Так прошло лето, и Кузе стали надоедать эти невинные забавы первых лет.
Наступила скучная осень, и летние удовольствия сменились однообразием
купеческой жизни. Поутру Кузя с отцом ездили в город и бывали там до
вечерен; потом приезжали домой, пили чай, часов до шести, а в восемь часов
ужинали туго-натуго и ложились спать. Между чаем и ужином папенька и
маменька Кузи молча сидели по углам и вздыхали о своих прегрешениях, -
другого занятия у них не было. А как Кузе вздыхать еще было не о чем, то он
и скучал невыносимо. Между тем во флигеле, где жили приказчики, время шло
гораздо веселее. Кузя недолго думал, он решился пристать к их обществу.
Приказчики Тупорылова были народ веселый, они умели разнообразить время.
Один из них был мастер играть на гитаре, другой - петь цыганские песни,
третий был очень искусен доставать где-то мадеру, а Максимка плясал за всех.
Как только погасали огни в хозяйском доме, так у приказчиков начинался пир
горой. Кузя в скором времени сделался душой этого общества: он очень ловко
пел "За Уралом за рекой", а венгерку танцовал в совершенстве. Был еще у
Тупорылова приказчик, который смотрел на все эти потехи очень равнодушно и
большею частию засыпал, как только они начинались. Он был пожилой человек,
довольно полный, с порядочной лысинкой, одевался прилично и скромно и
смотрел очень солидно. Его очень уважали в доме, и хозяин имел к нему полное
доверие. Купцы в городе все были о нем хорошего мнения и ставили его в
пример своим детям и приказчикам. Звали его Тихоном Иванычем. Много маменек
с нежностью посматривали на Тихона Иваныча как на жениха, лучше которого, по
их понятиям, нельзя было и выдумать. "Это ли не жених, - говорили они, - и
смирный, и непьющий, и ничего такого не слышно". Только маменьки
замоскворецкие ошибались немножко, они не знали за Тихоном Иванычем одного
художества; да и знать было трудно, он так умел это скрывать ото всех. Под
покровом ночи, когда спит Замоскворечье, проносился он на лихом извозчике в
цыганский табор и обратно. Знали это только верный его извозчик да те из
приказчиков Тупорылова, которых он иногда брал с собой. Расчетливый и
деловой Тихон Иваныч во время этих секретных отлучек не жалел денег. Как
только он появлялся к цыганам, старые и молодые цыганки встречали его с
восторгом и криком: "А, батюшка, а, Тихон Иваныч, от тебя только и нажить",
- полдюжины шампанского на стол, и начиналось разливанное море.
Кузя обратился к Тихону Иванычу с просьбой показать ему в натуре то,
что до сих пор он видел в приказчицком флигеле только в копии. "Коли есть
деньги, - сказал Тихон Иваныч, - так поедем хоть нынче, только смотри никому
не сказывай". - Что вы это, Тихон Иваныч, как можно, да вот дай бог
провалиться на этом месте, дай бог с места не сойти, если я кому скажу, -
говорил Кузя, прыгая от радости, и отправился с Максимкой свидетельствовать
свою кассу. Кузя с той поры, как купил первую пару голубей, завел у себя
сохранную казну. На чердаке, подле трубы, вырыл он ямку и прятал туда
деньги, которые неосторожно попадались ему под руки; тут были и ассигнации,
и монеты всякого рода. По освидетельствовании донесли Тихону Иванычу, что
денег вот столько-то, а коли, мол, мало, так можно еще достать. "Достаточно,
- сказал Тихон Иваныч, - раза на три хватит". И с этого дня Кузя начал с
Тихоном Иванычем посещать тихие места по ночам. Они забирались куда-нибудь
подальше, где бы глаз человеческий не мог их видеть, например в Перово, на
Конную, в Грузины, одним словом в тишину, как они говорили. В эту зиму Кузя
объездил все места, знакомые Тихону Иванычу. Летом разъезжали они по рощам,
и Кузя узнал все притоны, все углы, куда забивается разгульная русская
молодость от надзору родителей. Много в это время из ящиков и сундуков
Самсона Савича перешло денег сначала на чердак, а потом к торбанистам и
цыганкам и всякого рода досужим людям. Наконец это стало надоедать Кузе.
Кузя с самого начала чувствовал, что есть удовольствия чище этого, и стал
искать их.
В это время судьба свела его с одним молодым купцом, с Савой Титычем
Агурешниковым. Что это за лицо! Боже мой! О, Сава Титыч, где я возьму
краски, чтобы нарисовать тебя! Вы Саву Титыча наверно видали, он бывает во
всех публичных местах. Издали он очень похож на льва, а рассмотрите поближе,
так увидите, что это за зверь.
Сава Титыч - сын богатого русского купца и воспитан точно так же, как
Кузьма Самсоныч, если не хуже. Разница между ними только в том, что Сава
Титыч во время неопытной юности попал в руки одному актеру, который за
неисчислимое количество бутылок шампанского образовал его по-своему, то есть
одел его во фрак, отучил от тривиальных привычек и Слов, вроде следующих:
оттелева, отселева, ахтер, каплимент, эвося, эвтот, намнясь и прочее.
Образованный таким образом, Сава Титыч стал с презрением смотреть на своих
собратов. Но вот что беда: после такого образования он сделался совершенно
формой без содержания.
И сделалась моя Матрена
Ни пава, ни ворона, -
как говорит Крылов. Он отверг все старое, все наследство предков и
умственное и нравственное, а из нового-то взял только один фрак. И стал Сава
Титыч ничем, так, нуль во фраке. Дома, в семействе, ему нечего делать, там
оскорбляют его и кучерской костюм отца, и простонародные ласки матери, и
запах щей, и всё. Общество свое он считает необразованным. Да и что ему
делать дома, он человек светский и без общества жить не может. Он почти
каждый день бывает в театре, он занимается литературой, он трется кругом
образованных людей, бывает во всех собраниях и на всех публичных балах. Хотя
драматическое искусство на него не действует, а если действует - так
усыпительно; хотя из толстой книги журнала, которую подает ему мальчик в
кофейной, он не понимает ни одной фразы; хотя в образованном обществе ему
так же неловко и дико, как во французском театре, - да ему что за дело, он
бывает в обществе затем только, чтобы людей посмотреть да себя показать.
Может быть, вы скажете, что, живя таким образом, без всякого дела, не думая
и не чувствуя, пропадешь с тоски. Не бойтесь за Саву Титыча, у него есть
работа. Единственный труд и забота его состоят в том, чтобы смотреть на
людей, по его мнению достойных подражания, да потрафлять у себя точь-в-точь,
как у них. Моделью ему служат в иных случаях аристократия, а иногда
французские актеры и приказчики модных магазинов. Он неутомимо преследует
таких людей, подглядывает, как шпион, что они делают в такой-то час дня, что
едят, как одеваются, как говорят, какие принимают позы, какое вино пьют и
какие курят сигары; все это он перенимает и воспроизводит довольно
карикатурно. Все чувства у него превратились в одно зрение. Свой собственный
ум и вкус, как предметы необразованные, Сава Титыч старался заморить
поскорее, он давно перестал им верить и изгнал из головы своей вместе с
суеверными рассказами бабушки. Никакого следа развития, никаких признаков
собственной мысли не рассмотрите вы у Савы Титыча в самый сильный микроскоп.
Отсутствие внутренней жизни и совершенная безличность - вот отличительные
черты Савы Титыча. Он как будто не живой человек, а модная картинка,
бежавшая из последней книжки парижского журнала. Так вот каков Сава Титыч,
ни больше ни меньше, а посмотрите, как он горд; он считает себя
представителем молодого купеческого поколения. И, к несчастью, это почти
правда: "Bourgeois gentilhomrae" {"Мещанин во дворянстве".} Мольера у нас
современная пьеса. Только мольеров мещанин перед нашими очень миниатюрен;
русский человек меры не знает.
Как только попал Кузя в руки к Саве Титычу, так началась переделка.
Густые шелковистые волосы Кузи, которыми он так ловко потряхивал, пали под
ножницами Дени; вместо длинного сюртука Винтерфельд сшил такой фрак, каких и
в самом Париже немного. В этом костюме Кузя был очень неловок, он не знал,
куда деть руки, как держать голову, все движения его были как-то судорожны.
Он чрезвычайно конфузился, а если случалось ему взглянуть в зеркало, то он
опускал голову с видом совершенного отчаяния. Варвары, дескать, варвары, что
вы со мной сделали! Погубили малова ни зашто ни прошто. Но Сава Титыч скоро
вывел его из этого отчаянного положения, он выучил его, как держать себя:
грудь вперед, голову кверху, руки по швам. Так разгуливали они по
Сокольникам и по Парку, выступая, как гуси, и поводя глазами, как восковые
фигуры с механикой. С наступлением зимы Сава Титыч стал возить Кузю в театр
и в собрания. В театр Кузя ездил с охотой, эта забава ему очень нравилась, и
он всегда сетовал на Саву Титыча за то, что тот, одевшись совсем и надевши
даже белые перчатки, дожидался девятого часу, чтобы приехать в половине
спектакля, и за то, что Сава Титыч уезжал всегда в начале последнего акта.
Иначе Сава Титыч не делал единственно потому, что хотел казаться львом. Саву
Титыча очень беспокоили внезапные восторги, которые находили на Кузю во
время спектакля. Он долго и со тщанием поучал Кузю, что восхищаются только в
райке и что в первый ряд кресел ездят совсем не за этим, а затем, чтобы
видели, что ты сидишь в первом ряду, и сидишь чинно и ничему не удивляешься;
да и удивляться-то нечему, потому что это только так - "представление" и
больше ничего. Но как ни бился Сава Титыч, а не мог отучить Кузю от дурной
привычки восхищаться. В собрании Сава Титыч с Кузей расхаживали таким же
гусиным шагом, как и на гуляньях, молча и не обращая ни на что внимания, и
путешествовали так до первой встречи с каким-нибудь любителем шампанского из
артистов. Тут они садились, выпивали бутылку шампанского и опять
отправлялись показывать себя до новой встречи. Так они проводили вечера, а
день в кофейной, где собиралось своего роду общество. Общество это делилось
на две половины: одна половина постоянно говорила и сыпала остротами, а
другая половина слушала и смеялась. Замечательно еще то, что в эту кофейную
постоянно ходили одни и те же люди, остроты были постоянно одни и те же, и
им постоянно смеялись. Года два Кузя пробыл под опекой Савы Титыча; в эти
два года он очень переменился как внутренним, так и внешним образом: на
румяном и беззаботном лице его стали показываться признаки раздумья. Он стал
чувствовать всю пустоту той жизни, в которую увлек его Сава Титыч; он лучше
Савы Титыча понимал людей и скоро заметил, что порядочные люди или смеются
над ними, или жалеют их. Сава Титыч был счастливый человек и не замечал, что
был смешон до крайности, а Кузя был не таков, он это очень хорошо
чувствовал. Положение его стало невыносимо, а выходу из него не было. С
одной стороны, было перед ним образованное общество, он чувствовал, что
связь, соединяющая это общество, прекрасна, что ему, человеку независимому и
у которого впереди огромный капитал, был бы рай в этом обществе; но между
ним и этим обществом была бездна. С другой стороны, перед ним было общество
его собратов, подкрашенное воспоминаниями детства; но между ним и этим
обществом был фрак. А надевши фрак, трудно переменить его на кафтан.
Из этого положения вывело его новое знакомство. Жил за Москвой-рекой
один молодой человек; он кончил курс в университете {Рядом с этим словом на
полях рукописи приписано: "отчего чудаком и прозывался".} и жил учителем в
одном богатом доме. Чуден казался этот человек среди Замоскворечья. За
Москвой-рекой не живут своим умом, там на все есть правило и обычай, и
каждый человек соображает свои действия с действиями других. К уму
Замоскворечье очень мало имеет доверия, а чтит предания и уповает на обряды
и формы. На науку там тоже смотрят с своей точки зрения, там науку понимают
как специальное изучение чего-нибудь с практической целью. Научиться
медицине - наука; научиться сапоги шить - тоже наука, а разница между ними
только та, что одно занятие благородное, а другое нет. Науку как науку, без
видимой цели, они не понимают. И потому если вы встретите ученого, который
станет вам доказывать материальную пользу своего предмета или станет хвалить
свой предмет, понося прочие, так знайте, что этот ученый или родился за
Москвой-рекой, или жил там довольно долго. Если вы встретите студента,
который рассуждает так: "Все наука да наука, нужна нам очень в жизни эта
наука; нам бы только как-нибудь четыре года промаяться да чин получить - вот
и вся наука", - так знайте, что это студент замоскворецкий, а если он
приезжий, так, верно, квартирует за Москвой-рекой. Итак, за обилием преданий
и обычаев, ум был для Замоскворечья вещь не только не нужная, но иногда и
опасная, а наука - вроде крепостного человека, который платит барину оброк.
От этого-то и чуден казался для Замоскворечья X. X., которому наука взошла в
кровь, который, кроме ума, не признавал над собой владыки. Он не имел
никакого сообщения с Замоскворечьем и никакого знакомства, он {В рукописи:
она.} заключился в маленькой комнатке, обложил себя книгами и жил в мире
мечтательном, любимым автором его был Жорж Санд. Он читал его и перечитывал
и, бродя без цели по улицам Замоскворечья, мечтал о героях и героинях его
романов. Он заглядывал в окна, думая встретить...
Он не знал Замоскворечья, и ему позволительно было так думать. А
Замоскворечье знало его и думало о нем по-своему. Замоскворецкие Лелии
жалели его, как человека погибшего, или презирали его, как басурмана,
который не ходит в баню по субботам и по постам ест скоромное {Здесь рассказ
обрывается, и внизу отдельной чистой страницы следует: "Примечание нашедшего
рукопись".}.
_Примечание нашедшего рукопись_. Эту безмятежную и однообразную тишину,
в которой пребывает Кузьма Самсоныч {В рукописи: Савич.}, нарушает изредка
только старинный знакомый его, а именно Максим Ферапонтыч (бывший Максимка).
Это лицо автор замоскворецких записок упустил из виду; но я случайно напал
на след и скоро отыскал Максимку. Вот вкратце его история: Максимка из
мальчишек сделался приказчиком Тупорылова, бойкостью и аккуратностью "взошел
в доверенность" и за старостию лет Тупорылова управлял почти всей его
торговлей, потом, как говорит один мой знакомый купец, дерзнул против
хозяина тысяч на десять и пожелал быть сам хозяином. Теперь он подрядчик,
берется за всевозможные дела и всюду дорогу знает. Товарищи его не любят за
то, что он очень сбивает цену. Приезжает он иногда к Кузе затем, чтобы
перехватить деньжонок на какую-нибудь аферу. За такое одолжение он делает
могарычи, то есть великолепнейшие обеды и пиры, большею частию где-нибудь за
городом, и тут с компанией гуляют напропалую. Компанию эту составляют всё
деловые люди.
НЕ СОШЛИСЬ ХАРАКТЕРАМИ
(Очерк)
I
В одной из улиц, ближайших к Пресненским прудам, в новом, изящной
отделки каменном доме, сидела у окна молодая женщина замечательной красоты.
Старуха, очевидно принадлежащая к разряду выслужившихся нянек, занимающихся
обыкновенно мелкой торговлей, сватовством, в большом старомодном чепчике, в
пестрой шали, с ридикюлем в руках, сидела поодаль и наблюдала за взорами и
движениями молодой женщины. Июльский полдень раскалил Москву, и на улицах
было знойно и пустынно; лениво проезжал пустой извозчик, пешеходы жались
поближе к домам, хоронясь под их тенью, только разносчики проходили посереди
улицы и громко кричали: "Спела клубника!" В беседках и на галлереях или
просто в сенях хозяйки, окруженные ребятами и мухами, варили варенье, и
теплое благоухание неслось по улицам. Ни под тенью дерев, ни в беседках и
гротах, окружающих пруды, не было прохлады. От прудов не веяло свежестью, а
только пахло водой.
- Что это он нейдет сегодня, - сказала молодая женщина.
- Кто он-то, матушка? - спросила старуха.
- Не знаю, только он каждый день в это время тут проходит.
- А не знаешь, так узнать можем. Чего я для своей графини не сделаю, -
сказала старуха, подходя к окну.
Теперь не мешает сказать несколько слов о прекрасной молодой женщине,
которая и будет героиней нашего рассказа. Серафима Карповна была вдова
коллежского советника Мазанцева, а происхождением купчиха, дочь Карпа
Карпыча Толстогораздова, живущего в Рогожской и обладающего несколькими
миллионами. Воспитанная в одном из лучших пансионов, она приняла все приемы
образованной девушки, хорошо держала себя, умела прилично и со вкусом
одеться, немного говорила по-французски и чуть-чуть бренчала на фортепьяно.
Не успела еще она после выпуска из пансиона оглядеться в дому родительском,
как отец счел нужным выдать ее за пожилого чиновника Мазанцева, который был
ему полезен по тяжебным делам; а у Карпа Карпыча было их довольно.
Коллежский советник Мазанцев был маленького росту, немного плешив, много
курнос; но зато имел черные лоснящиеся бакенбарды и орден на шее. В
присутствии с подчиненными он был важен и строг до крайности и держал голову
кверху; с купцами же, особенно богатыми, был предупредителен и ласков до
фамильярности. С первого взгляда он влюбился в Серафиму Карповну и взял за
ней в приданое только четыреста тысяч серебром. Молодая девушка без горя и
радости вышла за него, безмятежно прожила с ним полтора года, без печали
схоронила его и незаметно перешла в новое положение молодой вдовы с огромным
состоянием.
Красота ее невольно поражала каждого. Стройная и пряменькая, как только
что выпущенная институтка, она имела такие изумительно правильные и тонкие
черты лица, такие нежные голубые глаза, такое богатство темных волос, что
можно было заглядеться на нее на несколько часов, не замечая времени.
Кротость характера еще более возвышала ее красоту, по мнению некоторых. И в
самом деле, трудно найти женщину тише, скромнее и покорнее ее. Ни радость,
ни горе, ни гнев никогда не искажали ее прекрасного лица. Даже самая любовь,
которую ей, наконец, пришлось испытать, выражалась у нее на лице тихою
задумчивостью, близкою к столбняку, которая так шла к ней. Но и в солнце
есть пятна, и потому не могу умолчать о некоторых странностях в ее
характере. Она ничего не делала не подумавши, даже любила подумать, и вместе
с тем, чего она не понимала, растолковать ей не было уж никакой возможности.
По целым часам она мечтала, немного открыв свой прекрасный ротик, глядя в
сад или вечером на далекие звезды, что очень простительно молодой вдове. Что
я буду говорить далее об ее характере, вы, пожалуй, не поверите, но если бы
вам пришлось подслушать, что невольно бормотали ее коралловые уста, вы
услыхали бы очень прозаические речи, вроде следующих: два с полтиной, рубль
с четвертью, три аршина с половиной, пять фунтов с осьмушкою. Положительная
и очень расчетливая хозяйка, знающая цену каждой вещи, от гусиного потроха
до драгоценных камней, она иногда бывала так наивна, что невозможно было не
засмеяться, несмотря на уважение к ее красоте. Можно прибавить и еще кое-что
об ее характере, например: она очень любила чистоту и одевалась с
безукоризненной опрятностью и скромностью, каждая вещь на ней казалась новой
и только сейчас надетой; иногда пела про себя потихоньку очень фальшиво и
неприятным горловым голосом; плохо считала на серебро. Вот все, что я могу
сказать о прекрасной вдове. Тщетно Устинья Филимоновна, так звали старуху,
представляла ей разных женихов, сердце вдовы было непоколебимо; но, кажется,
теперь пришла и ее очередь.
- Устинья Филимоновна, идет, - проговорила она тихо.
- Где, матушка? - спросила старуха и взглянула в окно из-за плеча
Серафимы Карповны.
По той стороне улицы шел молодой человек лет двадцати пяти.
Великосветская походка, изящный летний костюм, какая-то лень в движениях,
бледное, породистое (как говорят) лицо обличали в нем аристократа по
рождению.
- Ах, матушка, да я его знаю, - сказала старуха. - Это Лев Андреич
Прежнев, Софьи Ивановны Прежневой сын. Ведь он мой выкормок, графиня моя.
Вдова задумалась.
- Что ж, матушка, они мне люди знакомые; там что будет ли, нет ли, а
похлопотать все-таки не мешает; попытка не шутка, а спрос не беда.
Вдова все еще была в задумчивости.
- Что ж, хлопотать прикажете?
- Хлопочи.
- Для кого ж мне и похлопотать-то, как не для вас, прынцеса вы моя.
II
Софья Ивановна Прежнева сидела в гостиной и читала французский роман. -
Покойный муж Софьи Ивановны был человек необыкновенно деятельный, своим
богатством и положением в обществе он единственно был обязан себе, своему
оборотливому уму и неутомимости. Немножко аферист, не всегда разборчивый на
средства, он умел выбиться почти из ничтожества, придать себе лоск
образованного и светского человека; нажил большое состояние. Все это, вместе
с представительною наружностью и обольстительным обращением, дало ему
довольно значительное место в обществе. Всякий труд был для него нипочем:
просидеть три дня и три ночи в кабинете за работой, съездить за тысячу верст
- для него вздор, была бы только польза. Для поддержания связей он женился
на Софье Ивановне, девушке из бедного, но княжеского семейства. В обществе
долго его называли муж княжны такой-то. Женившись, он окружил жену всем
блеском роскоши и стал работать вдвое, накупил деревень, настроил усадьб и
дач. Жена не входила ни во что, не имела никакого понятия о хозяйстве: все
являлось у нее как бы волшебством. Она даже не знала счету деньгам. Да и
немудрено: у родителей было считать нечего, а теперь за нее считал и
рассчитывался муж. Единственным делом ее было в то время, когда муж работает
над счетами и отчетами по имениям и другим операциям до того, что у него лоб
трещит, занимать светских людей не совсем пристойной болтовней да баловать
во всякое время своего единственного сына Поля, баловать так, как только
может пустая светская женщина, которой сроду не приходило ни одной серьезной
мысли в голову. Вся материнская нежность выражалась у ней в том, что она
поминутно целовала его, одевала, как куклу, и десять раз в день причесывала.
Рано перенял Поль у матери высокомерный тон и дурное обращение с простыми
людьми.
Едва минуло Полю восемь лет, как отец его умер скоропостижно. Легко
себе представить, что произошло после его смерти. Софья Ивановна {В
рукописи: Борисовна.} запутала все дела мужа, да иначе и быть не могло с ее
философией и взглядом на жизнь. Весь нравственный кодекс, который составлял
единственную основу ее жизни, заключался в следующих фразах: "Женщина
творение слабое, увлекающееся и живет только сердцем, и вследствие этого
женщина не может устоять против искательства мужчины и легко может быть
обманута, потому что женщина для любимого человека готова всем пожертвовать.
Если мужчины и обманывают женщин, что случается очень часто, то уж в этом
виноваты не женщины, а мужчины, которые по большей части хитры и коварны".
Она беспрестанно повторяла всем и каждому, что женщины вообще так добры и
доверчивы, так верят в правду и искренность, что только после горьких опытов
убеждаются в безнравственности и других гнусных пороках обожаемых лиц, но
что женщины после обмана, и даже нескольких, вследствие своей доброты и
доверчивости готовы опять увлечься восторженною речью и поверить в
возможность чистой и бескорыстной любви в мужчине. "Да, такова наша судьба,
мужчины часто во зло употребляют прекрасные качества нашего нежного сердца,
они не хотят знать, сколько страдаем от них мы, бедные женщины". Эту фразу
она произносила меланхолически, с легким вздохом. "Да есть и между нас
такие, прибавляла она, которых занимают материальные расчеты, хозяйственные
хлопоты, есть даже такие, которые рассуждают о разных предметах не хуже
мужчин; но я не признаю их женщинами. Они могут быть умны, но вместо сердца
у них лед".
Старого швейцарца из Женевы, гувернера Поля, Софья Ивановна переменила
на молодого ловкого француза, который отлично фехтовал и ездил верхом,
подражал губами всем инструментам, с утра до ночи пел куплеты и песни
Беранже и был развращен до ногтей.
Промотав половину имения в России, Прежнева поехала за границу прожить
остальное. Поль с французом остались в деревне под надзором старой, глухой
тетки, который не был для них стеснителен.
III
От Прежневых Устинья Филимоновна зашла к молодой вдове и рассказала об
успехе поручения, разумеется с прикрасами, неизбежными в таком случае.
- Ну, красавица-барыня, поздравляю. Они, матушка, и не ожидали такого
счастья, - говорила она. - Мы, говорит, с великим удовольствием, хоть бы
сейчас, надо только ознакомиться для прилику. Он-то, Лев-то Павлыч, уж давно
влюблен в вас, да только никому не сказывал. Никому-таки не сказывал, -
прибавила она таинственно. - А уж какой барин - на редкость! Мне двадцать
пять целковых пожаловал.
Вдова не надолго о чем-то задумалась, приятно улыбнулась и велела
закладывать лошадей. "Надо съездить к родителям посоветоваться", - сказала
она Устинье Филимоновне и пошла в спальню; там открыла комод, достала из
него кредитный билет в пять целковых, подумала над ним и опять положила.
Нашла в три целковых и с приятной улыбкой принесла Устинье Филимоновне. Та,
по обыкновению, назвала ее графиней, благодетельницей, поцеловала сзади в
плечо и распрощалась.
Щегольская коляска, запряженная парой вороных орловских рысаков,
подкатила из сарая к крыльцу. Кучер расправил усы и, подмигнув левым глазом
горничной, которая выглянула в окно, крикнул ей: "Доложь поди!" Горничная,
неся в одной руке великолепный плащ, а в другой картонку, доложила барыне,
что лошади готовы. Барыня вынула из картонки необъятной цены шляпку, обдула
ее со всех сторон и бережно перед зеркалом надела, надела плащ, долго
обертывалась и оглядывала себя со всех сторон, об чем-то раза два задумалась
и, наконец, села в коляску и приказала кучеру ехать в Рогожскую. На дороге
ничего не случилось особенного. Только чиновник-труженик, сидя за перепиской
бумаг, увидал ее в окно из-за ерани и подумал, что вот если бы такая богатая
и красивая дама влюбилась в него и вышла за него замуж, он бы купил себе
беговые дрожки, ездил бы на них и сам правил, - или лучше сшить себе голубой
плащ на черной бархатной подкладке. И он долго обдумывал, что прежде
сделать, купить дрожки или сшить плащ. Потом долго смотрел в зеркало, щурил
глаза, улыбался и принимал разные позы. Да две пожилые барышни, сидевшие на
балконе серенького дома, под тенью парусины и дешевых цветов, встретили и
проводили ее завистливыми взглядами и потом утешались разговором, что хотя
купчихи одеваются и богато, но зато без вкуса и не к лицу.
Так как героине нашей путь не близок, от Пресненских прудов в Рогожскую
не скоро доедешь, то мы можем поспеть к Цели ее путешествия гораздо прежде.
Большой каменный двухэтажный дом с мезонином, принадлежащий родителю
Серафимы Карповны, купцу Толстогораздову, немногим отличался от прочих
купеческих домов в Рогожской. Мощеный двор так же чист, железные вороты так
же заперты, за двором большой тенистый сад с вычурными беседками так же, как
и у прочих, посещается исключительно одним садовником. Хозяева только что
встали от послеобеденного сна и занимались каждый своим делом. Маменька
Серафимы Карповны, толстая, небольшого росту женщина с подбородком, лежащим
на груди, стыжусь сказать, в легком до последней возможности одеянии,
прохаживалась по галлерее или гал-дарейке, как она называла, и обмахивалась
платком. Красивая, черноглазая девка Матрена, дальняя родственница
Толстогораздовых, в ситцевой шубке, с распущенной косой, босиком, раздувала
на той же галлерее толстый самовар, который уж начинал закипать. По
приказанию хозяйки, она мигом сбегала на ледник и принесла ей кружку
холодного пива для прохлаждения. Сам Карп Карпыч, в красной рубашке с
расстегнутым воротом, сидел в угольной комнате у открытого окна, лицом на
улицу; из этой комнаты была отворена дверь на галлерею, и легкий сквозной
ветерок продувал его, рукава трепетали. Страшно вращая красными от сна
глазами, он искривлял рот то в ту, то в другую сторону, сдувая мух,
садившихся ему на лицо; в правой руке держал он гладкий камень фунтов
пятнадцати. Подле него на окне лежал мешок с орехами, он брал по два и по
три ореха, клал их на окно и разбивал камнем. Вдруг он закричал зычным
голосом: "Матрена!" Прохожий присел и долго переводил дух за углом,
обдумывая, за[чем] хор[оший] купец и богатый задает такие страсти прохожим.
Но дело объясняется очень просто. Вбежала запыхавшаяся Матрена. - Подь
отопри, Серафима приехала. - Все в доме засуетилось: проснулась собака и
лениво залаяла, заспанный дворник отпер ворота, Матрена отперла парадное
крыльцо и с разными приветствиями высадила барыню из коляски, даже кучер
Карпа Карпыча слез с сенника и, приглаживая одной рукой взъерошенные и
напудренные сеном волосы, другую руку молча подал кучеру Серафимы Карповны.
Мать накинула на себя что-то; облобызались. Матрена, вся перегнувшись
назад и отворотив в сторону лицо, втащила и поставила на стол толстый
самовар. Серафима Карповна осталась в шляпке, несмотря на увещания матери не
только снять шляпку, но и расстегнуть платье сзади, потому что тут всё свои.
- Я к вам посоветоваться приехала, - сказала Серафима Карповна,
грациозно взяв чашку с чаем своей прелестной ручкой, на которой была
натянута голубенькая перчатка.
- Об чем бы это, например? - спросил отец, дуя на блюдечко.
- Я хочу замуж итти.
- Ну что ж, с богом! Дело это хорошее, - сказал Карп Карпыч. - Это
лучше... - и замолчал.
Маменька покачала головой и скрестила на груди руки в знак
удовольствия.
- А за кого бы это, например? - спросил Карп Карпыч. Молодая вдова
рассказала все дело и спросила их совета.
- Ты помни, Серафима, что ты отрезанный ломоть, я тебе больше денег не
дам; так ты смотри не проживи деньги-то, - сказал Карп Карпыч. Мать
подтвердительно кивнула головой и прибавила: - Ишь ты, этот молодой; гляди,
дети будут.
- Куда ж мне прожить деньги?
- А вот он мелким бесом рассыпится, да, пожалуй, и выманит у тебя
деньги-то. Ведь он муж тебе будет, а не чужой, всякий способ найдет, как у
тебя деньги-то выманить, - заметил Карп Карпыч, подвигая двумя пальцами
чашку и тем обнаруживая желание выпить еще.
- Неужли же мужчины могут любить только из денег, - сказала Серафима
Карповна и задумалась.
- А ты думала как? - возразил отец. - Уж это порядок известный. Я этот
народ знаю.
- Да я ему и не дам денег, - сказала прекрасная вдова, выйдя из
задумчивости и взяв налитую чашку.
- Ну и ладно. Ты поступай, как я тебя учил.
- Конечно, что я дура, что ли?
- А вот и у нас скоро свадьба, - сказал отец. - Матрену в саду с
приказчиком застали, так хочу повенчать. Тысячу рублей ему денег и свадьба
на мой счет.
- Тебе бы только пображничать, - заметила жена.
- Ты молчи, ты ничего не знаешь. Я хочу, чтоб она чувствовала. Третью
племянницу так отдаю. Я всей родне благодетель.
Долго беседовали они за чаем о разных семейных делах, строго
приказывали дочери узнать о женихе: не мот ли он, не пьяница ли, не игрок
ли, имеет ли состояние и каково служит. Узнав все это и если он окажется
совершенно хорошим человеком, съездить к какой-то ворожее и спросить: будет
ли она счастлива с рабом таким-то? Выслушав назидательные советы родителей и
распростившись с ними, Серафима Карповна поехала домой.
3. Ф. К-Ъ
Снилась мне большая зала,
Светом облита,
И толпа под звуки бала
Пол паркетный колебала,
Пляской занята.
У дверей - официанты
И хозяин сам.
И гуляют гордо франты,
И сверкают бриллианты
И глаза у дам.
Воздух ароматно-душен,
Легким тяжело.
К атмосфере равнодушен,
Женский пол совсем воздушен
И одет голо...
И отважно и небрежно
Юноши глядят.
И за дочками прилежно,
Проницательно и нежно
Маменьки глядят.
Всюду блеск, кенкеты, свечи,
Шумный разговор,
Полувзгляды, полуречи,
Беломраморные плечи
И бряцанье шпор.
Вальс в купчихах неуместно
Будит жар в крови.
Душно, весело и тесно,
Кавалеры повсеместно
Ищут визави.
Вот меж всех красавиц бала
Краше всех одна.
Вижу я, что погибало
От нее сердец немало,
Но грустна она.
Для нее толпа пирует
И сияет бал, -
А она неглижирует,
Что ее ангажирует
Чуть не генерал.
Гений дум ее объемлет,
И молчат уста.
И она так сладко дремлет,
И душой, послушной внемлет,
Что поет мечта.
Как все пусто! То ли дело,
Как в ночной тиши
Милый друг с улыбкой смело
Скажет в зале опустелой
Слово от души.
Снятся ей другие речи...
Двор покрыла мгла...
И, накинув шаль на плечи,
Для давно желанной встречи
В сад пошла она.
[АКРОСТИХ]
Зачем мне не дан дар поэта,
Его и краски и мечты?
Нашлась нужда теперь на это.
Аврору, майские цветы
И все иные красоты
Давно бы описал я смело,
А вас писать - иное дело.
МАСЛЕНИЦА
Здравствуйте, православные, здравствуйте!
Здравствуйте кругом, на все стороны здравствуйте!
Едет-плывет сама масленица,
Широкая масленица.
С блинами, с снятками, с оладьями,
С пивами, с мед_а_ми сычеными
Широкая масленица.
С пляской, с пеньем да с погудками,
С гуслярами едет, с скоморохами
Широкая масленица.
Пришла - не минуешь, уйду - не увидишь;
Встречай бодрей, провожай веселей!
День веселье, три дня похмелье;
В голове шумит - а гляди козырем!
Ноги не ходят, а плясать надобно;
Рад не рад - а с ума сходить приходится.
Широкая масленица!
Загремела сковродами,
Застучала тарелками (музыка),
Поехала, здравствуйте!
ИВАН-ЦАРЕВИЧ
Волшебная сказка в 5 действиях и 16 картинах
ЛИЦА:
Царь Аггей.
Иван-царевич [Царицын сын, Царицын, Иван средний].
Иван-старухин [Иван-царевич, Старухин сын].
Иван-девкин [Девкин сын, Девкин, Иван больший].
Иван-кошкин [Кошкин сын, Кошкин, Иван-меньший].
Карга-старуха, царская ключница.
Мельник.
Кошка.
Баба Яга [Нищая].
Кащей Бессмертный.
Царевна Милолика [Милолика, Царевна].
Дворецкий Кащея.
Девка Чернавка [Чернавка].
Царь Калин-Гирей [Калин-царь].
Калга, министр [Бабадур, визирь].
Евнух [Юсуф].
Царь Додон.
Царевна индийская.
[Ближний боярин].
[Дядька царевича (Учитель)].
Кошки, работники на мельнице, крестьяне, свита Кащея, свита Калина-царя,
свита Додона, татары, конюхи, индийские жрецы, брамины, стража и народ.
Картина первая. Мельница.
Картина вторая. Избушка на курьих ножках.
Картина третья. Кащеев дворец.
Картина четвертая. Сад Кашей.
Картина пятая. Терем Царь-девицы.
Картина шестая. Бахчисарайский дворец.
Картина седьмая. Конюшня Калин-Гирея.
Картина восьмая. Индия. Тропический лес.
Картина девятая. Индийский храм.
Картина десятая. Зала во дворце Кащея.
Картина одиннадцатая. Дикая местность, развалины старой башни.
Картина двенадцатая. Мельница.
Картина тринадцатая. Светлица во дворце царя Аггея.
Картина четырнадцатая. Столовая зала (гридница).
Картина пятнадцатая. Царство кошек.
Картина шестнадцатая. Апофеоз.
[СЦЕНАРИЙ]
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Мельница. В глубине видна верхняя часть большого наливного колеса и
провод, по которому бежит вода; над ними просвет. Направо наружная дверь,
над ней окно без рамы. Среди пола западня в подполье. Налево дверь в чулан.
Явление первое
Работники, между которыми Иван-царевич, Иван-девкин и Иван-кошкин,
убирают мешки с мукой. (Хор.)
Явление второе
Входит старая нищенка - Баба Яга; работники окружают ее. Она им поет.
(Баллада.) В некотором царстве жил царь с царицей, у них не было детей.
Долго они плакали. Как-то раз царица сидит у окна и плачет; подходит к окну
старуха-нищенка, - вот как я, - и спрашивает ее, о чем она плачет. Та ей
сказала. Старуха дала ей рыбку, велела сварить и съесть одной. Царица велела
сварить рыбку, поела ее, остаточки попробовала сенная девушка и старуха
Карга, мамка, косточки отдали Кошке. Вот проходит время, сколько нужно, все
четыре родили по сыну, назвали их Иванами, и были все дети похожи. Царь
велел позвать старую старуху-нищенку, которая дала царице рыбку, чтобы она
пожелала детям счастья, а мамка Карга позвала своего брата,
Мельника-колдуна. Вот стала нищенка говорить, а колдун про себя
переговаривать, а в этом деле что скажет последний, так и сбудется. Говорит
нищенка Царицыну сыну: "будешь ты счастлив", а Мельник говорит: "не вовсе".
Говорит нищенка: "будешь ты умен", а Мельник: "да задним умом". Говорит
старуха Девкину сыну: "будешь ты добрый, старательный слуга", а Мельник: "да
невпопад". Говорит нищенка Старухину сыну: "будешь ты глуп", а Мельник: "да
богат". А Кошкину сыну ничего не сказали. Стали дети расти не по дням, а по
часам; стала Каргу брать злоба, что Царицыну сыну больше почета. Вот и
придумала она погубить всех ребят, кроме своего. Стала говорить царю: "Все
ребята похожи, злых людей много, пожалуй, - подменят царевича; надо его
одного оставить, а других трех погубить; я, говорит, и своего не пожалею".
Царь согласился, только не велел их убивать, а отдать кому-нибудь на
воспитание, чтобы они не знали, чьи они дети. Карга подменила своего сына
царице, а Царицына сына, Девкина и Кошкина велела отнести к своему брату
Мельнику. И растут эти дети у Мельника у колдуна в великой нужде, и всякую
обиду и побои терпят, - а каргин сын живет заместо царевича, и сокрушается
царь, что он круглый дурак. Теперь все они уж выросли и приходит им время.
Явление третье
Входит Мельник из чулана, прислушивается, прогоняет нищенку, бранит
работников за леность и заставляет их работать. Все, кроме Кошкина сына,
берут по мешку и уходят. Мельник - за ними.
Явление четвертое
Кошкин сын один, в раздумье; между прочим, говорит, что ему иногда
мяукать хочется; начинает мяукать. В окне появляется Кошка, его мать, и тоже
мяукает, потом спрыгивает с окна, превращается в женщину. (Дуэт.) Дает сыну
платок, на котором они, как на ковре-самолете, могут улететь от Мельника:
когда им надо лететь куда-нибудь, чтоб они развернули платок и сели, а как
прилетят, чтобы не забыли свернуть его и спрятать за пазуху, а то он попадет
к Мельнику, и он тогда везде за ними поспеет. Потом Кошка дает сыну кольцо,
с которым он может принимать какой угодно вид, и говорит сыну, что пока у
него будет это кольцо, то Мельник никакой власти над ним иметь не может, а
если оно попадет к Мельнику, то вся сила его исчезнет и он опять попадет в
работники к Мельнику. Кошка уходит.
Явление пятое
Приходит Иван-царевич и Иван-девкин и другие работники. Иван-кошкин им
рассказывает про все, что слышал от матери; они его просят попробовать
талисман; он перекидывает кольцо с руки на руку, - на Царевиче является
царское платье, а на нем и на Девкином сыне - придворное. Заслышав шаги
хозяина, все разбегаются, а братья прячутся в подполье.
Явление шестое
Входят Мельник и Карга. Карга говорит, что царь стал сомневаться, не
подменили ли Ивана-царевича, что он признает своим сыном того, кто приведет
ему царевну Милолику, златогривого коня и Жар-птицу, что она своего сына
послала свататься за царевну Милолику. Мельник с Каргой уговариваются
погубить соперников. Мельник спускает плотину, вода затопляет подполье. Из
подполья по колесу, в золотой раковине, выезжают на лебедях Иван-царевич,
Иван-девкин и Иван-кошкин. Мельник садится с Каргой на метлу и улетают за
ними вдогонку. (Перемена.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
Явление первое
Избушка на курьих ножках в лесу. Колодезь с журавлем и конура с цепью.
Из лесу выходят Иван-царевич, Иван-девкин и Иван-кошкин. Кошкин их
спрашивает, как попали они в лес. Они отвечают, что когда Кошкин сын улетел
от них, чтобы повидаться с матерью, они вышли на берег погулять. - А где ж
ковер-самолет?
Иван-царевич (указывая на Девкина сына). Он позабыл свернуть, а я
позабыл приказать; и вспомнил, да поздно: пошли к реке, да и заблудились в
этом лесу и очень проголодались. Кошкин сын велит им подождать, а сам уходит
искать коврик.
Явление второе
Иван-царевич и Девкин сын. Комическая сцена. Иван-царевич попадает в
бадью и поднимается кверху (куплеты о высоте), а Девкин сын - на цепь
(куплеты о собачьей службе).
Явление третье
Приходит Кошкин сын, освобождает их и говорит, что коврика не нашел,
что Мельник теперь догонит их и будет преследовать всюду. Кошкин сын велит
оборотиться избушке к лесу задом, а к ним передом. Все трое садятся на
крылечко; по их желанию является им из избы обед,
Явление четвертое
Баба Яга едет в ступе, пестом погоняет, помелом след заметает. "Фу-фу!
Прежде русского духу слыхом не слыхать, русской костки видом не видать, а
теперь русский дух воочию совершается, русская костка сама во двор зашла.
Здравствуйте, добрые молодцы!" - Здравствуй, бабушка. - "Поели?" - Спасибо,
бабушка. - Баба Яга говорит им, что Ивану-царевичу нужно жениться на царевне
Милолике; что Царевна у Кащея Бессмертного в заключении; что Кащей всех
обманывает, обирает у женихов деньги, а Царевну не отдает; что Кащей никого
не боится, а боится только своей смерти. Смерть его спрятана далеко, оттого
он и не умирает. Что Иван-царевич может увезти Царевну, но что если он ее
поцелует, так его поймают; что если им случится доставать златогривого коня,
- чтоб не трогали уздечки; а если Жар-птицу, так не брали бы клетки. Дает им
клубок, который будет им указывать дорогу и служить вместо ковра-самолета.
Слышна погоня. По знаку Бабы Яги, все трое превращаются: один - в верстовой
столб, другой - в камень, третий - в нищего с кошельком на палочке.
Явление пятое
Карга и Мельник входят, осматриваются, спрашивают у Бабы Яги, не видала
ли прохожих; она отвечает, что нет, они идут дальше. Баба Яга оборачивает
молодцов в прежний вид и велит им войти в хижину, потому что Карга и Мельник
непременно воротятся. Они входят. Карга и Мельник возвращаются, подходят к
избушке; избушка превращается в стог сена, сверху стога сваливается
веревочная сетка, накрывает Мельника и Каргу. Стог превращается в карету с
лошадьми; в карете сидят Иван-царевич и Баба Яга, на козлах - Кошкин сын, на
запятках - Девкин сын. Карета уезжает.
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Открытая галлерея кащеева дома на Кавказских горах.
Явление первое
Слуги Кащея (хор о взятках).
Явление второе
Подъезжает карета, входят Иваны. Из дворца выходит Дворецкий Кащея. Они
дают ему взятку, и он им рассказывает все порядки, указывает им место, где
поместиться, и говорит, что Кащей скоро станет принимать всех женихов. Они
уходят.
Явление третье
Выход Кащея.
Явление четвертое
Выход женихов: Иван - Старухин сын с матерью и со свитой.
Явление пятое
Калин-Гирей татарский со свитой.
Явление шестое
Додон-царь, в платье мага, с браминами и со свитой.
Явление седьмое
Иван-царевич с Девкиным и Кошкиным.
Явление восьмое
Выход царевны Милолики. (Марш.) Кащей собирает с женихов деньги за
показ. Открывают покрывало, которым закрыта Царевна, - делается светлее, все
поражены ее красотой. Царь Калин поет татарскую песню. (Сердится: Как он
меня обидел!) Царевна поет арию. Ее закрывают. Кащей объявляет, что он за
того отдаст, кто доставит ему златогривого коня и Жар-птицу. Калин и Додон с
гневом уходят.
Явление девятое
Входит Мельник, в богатом персидском платье, и, указывая на
Ивана-царевича и его свиту, говорит, что это его работники. Кащей велит
Дворецкому и слугам схватить их. Дворецкий и слуги подбегают к ним и вдруг
превращаются: Дворецкий - в осла, а слуги - в разных животных. У Старухина
сына вырастают уши. Иван-царевич, Девкин и Кошкин уходят. Кащей, пересчитав
деньги, уходит в покои Царевны, и свита - за ним. (Перемена.)
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Сад Кащея. Ночь.
Явление первое
У ворот - стража. Кошкин сын, в виде дворецкого Кащея, отпускает стражу
и впускает Ивана-царевича и Девкина сына, а сам уходит отыскивать потерянный
клубок.
Явление второе
Иван-царевич и Девкин сын.
Явление третье
Выходят: Царевна и девка Чернавка. Иван-царевич и Девкин сын прячутся.
Сцена между Царевной и девкой Чернавкой. Выходят Иван-царевич и Девкин сын.
(Дуэт.) Сцена между четверыми. Иван-царевич, забывшись, целует Царевну.
Музыка во всех кустах.
Явление четвертое
Выходят: Кащей со всем двором, Мельник и Старуха с сыном. Ловят
Ивана-царевича и Ивана-девкина. Является Кошкин сын. Кащей, по совету
Мельника и Старухи, хочет их казнить, но они обещают достать ему
златогривого коня и Жар-птицу и оставить у него одного заложником. Мельник
советует ему взять Царевича. Кошкин сын отдает клубок Ивану-царевичу, сам
превращается в Царевича, его уводят, те улетают.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Терем царевны Милолики. Посередине - большое открытое окно с
занавеской.
Явление первое
Кошкин сын и девка Чернавка. Она прячет его за занавеску.
Явление второе
Приходит Царевна. (Ария.) Кошкин сын с ней объясняется, просит ее
выведать у Кащея, где его смерть, и говорит ей, чтоб, если он (Кошкин)
превратится в горох, она наступила на одну горошину. Прячется опять.
Явление третье
Кащей и Царевна. Он ей объясняется в любви, она у него выведывает
хитростью, где его смерть (за тридевять землями стоит дуб, на дубу - сундук,
в сундуке - заяц, в зайце - утка, в утке - яйцо, в яйце - смерть).
Явление четвертое
Приходит Мельник, сходятся все придворные. Мельник предлагает выкупить
Царевича, Кащей его продает. Мельник хочет взять Царевича из-за занавески,
Царевна его защищает. Кошкин сын превращается в перстень; Мельник и его
покупает. Царевна бросает перстень, он превращается в жемчуг, Мельник - в
петуха, клюет все жемчужины; одна жемчужина катится за занавеску, Царевна
наступает на нее ногой. Мельник, склевавши все жемчужины, хлопает крыльями,
поет петухом, потом кричит: "Кошкин сын, где ты?" и взлетает. Кошкин сын,
который был обращен в жемчужину, под ногой Царевны, за занавеской,
превращается в ястреба и отвечает: "Я здесь!" Взлетает над петухом и
начинает его клевать. Тот опускается на землю, прячется между слугами Кащея,
те его защищают, начинают махать платьем и чем ни попало и кричат: "Шу! шу!"
Кошкин сын улетает в окно,
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Маленький внутренний дворик Бахчисарайского дворца (с натуры).
Явление первое
Калга и Евнух горюют о том, что без Калина убежали два конюха и украли
двух жен из гарема, и придумывают, как об этом доложить Калин-Гирею. Калга
уходит.
Явление второе
Входит Калин. Евнух, чтоб развеселить его, вводит жен.
Явление третье
Балет. Калин говорит, что после той красавицы, которую он видел, ни
одна жена ему не нравится, и велит прогнать их. Жены уходят. Евнух
докладывает, что пропали две жены и два конюха. Калин говорит, что за жен он
не сердится, а если конюхов не найдут, то к вечеру Калге и всем дворцовым
служителям головы отрубят.
Явление четвертое
При последних словах входит Калга, падает со страха на землю и говорит,
что явился купец и желает продать ему двух конюхов. Калин приказывает
ввести.
Явление пятое
Входят: Кошкин сын в виде пирата (турецкого), Царевич и Девкин сын в
виде пленников. Калин у него покупает пленников. Все уходят. Девкин сын
остается.
Явление шестое
Выбегают жены. Комическая сцена. Показывается Евнух с бичом; все
разбегаются.
Явление седьмое
Входит Калин и Мельник (в виде старого грека) и предлагает за
невольников выкуп. Тот берет и велит ему притти за ними на следующий день.
(Перемена.)
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Конюшня Калин-Гирея.
Явление первое
Конюхи, Царевич, Девкин сын и Кошкин сын рассуждают о златогривом коне.
Кошкин сын дает наставление своим товарищам, как украсть златогривого коня,
и уходит.
Явление второе
Иван-царевич тоскует о Царевне. (Ария.) Девкин сын угощает конюхов
вином; они засыпают. Девкин сын хочет украсть коня, но, забывшись, берет
уздечку. Шум; все просыпаются. Ивана-царевича и Девкина сына приковывают к
столбу.
Явление третье
Входят: царь Калин, Калга, Мельник и Кошкин сын. Калин и Мельник
торгуются. Иван-Царевич и Девкин сын улетают на златогривом коне, Кошкин сын
превращается в златогривого коня. Калин, Калга и Мельник подходят к нему. -
он превращается в чорта. Все разбегаются. (Перемена.)
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Индия. Густой тропический лес.
Явление первое
Выходят: Иван-царевич, Девкин сын и Кошкин сын. Кошкин сын говорит, что
насилу их догнал; спрашивает, где конь. Они отвечают, что привязали его в
кустах. Он говорит им, что возьмет коня и поедет за смертью Кащея. Учит их,
как вести себя (чтобы не сходили с места; а если сойдут с места, то
натерпятся много страха, потому что лес заколдованный). Говорит
Ивану-царевичу, что Индийская царевна влюбится в него, чтобы он согласился
жениться на ней, иначе нельзя будет достать Жар-птицу, которая повешена в
клетке в главном храме. Учит, как достать ее, не велит брать клетки. Уходит.
Явление второе
Иван-царевич и Девкин сын, заглядевшись на обезьян, сходят с места.
Комическая сцена: являются разные животные - львы, слоны, тигры, змеи,
Иван-царевич и Девкин сын залезают на деревья.
Явление третье
Охота на зверей. Входят: Додон, дочь его и свита. Они располагаются для
отдыха. Дочь Додона говорит отцу, что непременно хочет замуж как можно
скорее, и непременно - за европейца. Ей привязывают койку к дереву, она
ложится и видит на дереве Ивана-царевича, влюбляется и объявляет, что хочет
непременно за него замуж. Иван-царевич соглашается, его снимают с дерева и с
церемонией отправляют во дворец.
Конец третьего действия
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
Двор большой индийской пагоды. В глубине - вход в храм. Закат солнца.
Явление первое
Свадебная процессия. Входят: царь Додон, дочь его, Иван-царевич, Девкин
сын. Жрецы, баядеры, воины. Хор жрецов, танцы баядер.
Явление второе
Входит Мельник, в богатом платье раджи, и объявляет, что он приехал на
свадьбу. Иван-царевич с Девкиным сыном удаляются в храм для молитвы. Шум,
музыка.
Явление третье
Из храма выбегает жрец и объявляет, что Иван-царевич хотел украсть
Жар-птицу. Выводят Ивана-царевича и Девкина сына. Иван-царевич упрекает
Девкина сына за то, что тот взялся за клетку. Мельник объявляет, что они
самозванцы.
Явление четвертое
Входит Кошкин сын, в виде дервиша, и объявляет, что, по воле богов,
преступников надо казнить слонами; подходит к Ивану-царевичу, упрекает его в
забывчивости; превращается в Ивана-царевича! а его превращает в дервиша;
велит ему итти в храм, унести Жар-птицу, садиться на златогривого коня,
который спрятан за храмом, и лететь, а он с Девкиным сыном его догонит.
Объявляет ему, что достал смерть Кащея. Иван-царевич уходит в храм. Кошкина
сына связывают, кладут на землю и выпускают слона. В это время Иван-царевич
улетает на златогривом коне с Жар-птицей. Сцена освещается. Кошкин сын
превращается в огромного слона. Все в ужасе разбегаются. (Перемена.)
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
Зала во дворце Кащея.
Явление первое
Кащей любезничает с царевной Милоликой, прельщает ее своими
сокровищами, показывает горы золота и драгоценных каменьев.
Явление второе
Входит Дворецкий и объявляет, что прибыл Иван-царевич.
Явление третье
Входят: Иван-царевич, Иван - Девкин сын и Иван - Кошкин сын.
Иван-царевич объявляет, что привел златогривого коня, что он стоит у
крыльца. Кащей смотрит в окно и велит его поставить в свою конюшню. Девкин
сын объявляет, что принес Жар-птицу. Кащей велит взять у него и объявляет
им, что Царевны он им не отдаст. Спрашивает Кошкина сына, что тот ему
принес; тот вынимает смерть кащееву, перекидывает с руки на руку, - Кащей
начинает шататься, принимает разные виды и умирает в мучениях. Дворец
разваливается. Иван-царевич, Кошкин сын и Девкин сын берут Царевну, девку
Чернавку, златогривого коня, Жар-птицу и удаляются. (Перемена.)
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ
Дикая местность, лес, скалы, водопады, развалины старой башни. Ночь. На
деревьях светляки освещают сцену, летают совы и летучие мыши.
Явление первое
Входит Карга с сыном и говорит, что Мельник велел им здесь дожидаться.
Прячутся в башню.
Явление второе
Входят: Иван-царевич, Иван-девкин, Иван-кошкин, царевна Ми-лолика,
девка Чернавка. Вносят Жар-птицу. Садятся в развалинах башни ужинать; им
прислуживают летучие мыши по приказанию Кошкина сына. Кошкин сын объявляет,
что он полетит предупредить Аггея. Царевна выпрашивает у него кольцо; он
отдает, но просит никому не давать и уходит. Царевна и Иван-царевич жалеют,
что у Кошкина сына нет невесты. К ним подходит летучая мышь и говорит, что
она - принцесса, влюбленная в Кошкина сына, но обращенная Мельником в мышь,
что если ей наденут на палец кольцо, то она превратится в принцессу. Царевна
надевает ей кольцо, - мышь превращается в Мельника.
Явление третье
Мельник вызывает Кошкина сына, который со слезами упрекает
Ивана-царевича и Царевну.
Явление четвертое
Выходят Карга и ее сын. Мельник отдает им Царевну, златогривого коня и
Жар-птицу. Они улетают, Иван-царевич, Кошкин и Девкин принимают, по
приказанию Мельника, вид его работников и проваливаются вместе с ним.
Конец четвертого действия
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Мельница.
Явление первое
Работники горюют.
Явление второе
Приходит девка Чернавка и рассказывает, что делается у царя: что
царевна Милолика плачет и не хочет итти за Старухина сына, что Жар-птица не
светит, что грива у коня полиняла, что царь Аггей сердится.
Явление третье
Входят Старуха и сын ее. Сын ее издевается над работниками, говорит,
что ум, красота ничего не значат, а все значат деньги. Они ему отвечают, что
с деньгами нельзя изменить ослиных ушей, и уходят.
Явление четвертое
Приходит Мельник, Старуха просит у Мельника кольцо, чтобы превратить
своего сына в Ивана-царевича. Кошка прокрадывается и подслушивает. Мельник
отдает кольцо, только не велит никому передавать. Старуха и Мельник уходят.
Явление пятое
Выходят работники и девка Чернавка. Кошка передает им разговор Мельника
и Старухи. Они учат девку Чернавку передать Царевне, чтобы она выманила
кольцо у Старухина сына. Приходит Мельник и разгоняет их. (Перемена.)
КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ
Светлица царевны Милолики.
Явление первое
Царевна. (Ария.) Девка Чернавка передает разговор работников. Та не
слушает.
Явление второе
Входит Старухин сын в виде Ивана-царевича. Царевна ему обрадовалась,
ласкает его, снимает кольцо и уходит с ним к царю Аггею объявить, что
согласна за него замуж. (Перемена.)
КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Столовая зала во дворце царя Аггея.
Явление первое
Большой выход: царь Аггей, Карга (великолепно одетая), Старухин сын,
царевна Милолика, Мельник и свита. Садятся за стол.
Явление второе
Является Баба Яга в ступе. Старуха и Мельник велят ее гнать. Царевна
Милолика заступается, перекидывает перстень с руки на руку.
Явление третье
Является Иван-царевич и Девкин сын. У Старухина сына вырастают уши.
Иван-царевич объясняет все дело; царь велит старуху Каргу и Мельника выгнать
из царства, а Старухина сына определить в шуты. Все замечают, что нет
Кошкина сына. Баба Яга объявляет, что он с матерью у невесты, княжны Мяу,
обращенной Мельником в кошку со всем своим княжеством. По ее велению, задняя
занавесь раздвигается и открывается
КАРТИНА ПЯТНАДЦАТАЯ
Царство кошек.
Явление первое
Кошкин сын стоит на коленях перед княжной Мяу и целует ее лапку. Мать
стоит подле них. Их окружают кошки и коты. По приказанию Бабы Яги все
принимают человеческий образ. Всеобщая радость.
КАРТИНА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Апофеоз. Вся сцена превращается в светлый храм, Баба Яга - в молодую,
блестящую волшебницу. Над ней Жар-птица, от которой разливается свет. Все
преклоняются.
Конец
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Водяная мельница.
ЛИЦА:
Мельник.
Карга, мамка.
Иван-царицын |
Иван-девкин } работники на мельнице.
Иван-кошкин |
Один из работников.
Нищая.
Работники на мельнице.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Царицын сын, Девкин сын, Кошкин сын (в платье работников на мельнице) и
несколько работников (все - с мешками муки на плечах). Мельница в полном
ходу: гром, стук, от жерновов летит белая пыль.
Царицын (заглянув в чулан). Шабаш! Бросай работу! Хозяин спит. Запирай
жернова!
Жернова запирают, стук прекращается. Все работники бросают мешки
и садятся на них.
Девкин. Вы отдыхайте, а я... вот что... Прощайте, братцы! (Хочет уйти.)
Все. Ты, Иван, куда?
Девкин. Я на плотину.
Кошкин. Зачем? Рыбу ловить?
Девкин. Нет, не рыбу ловить, а я... Вот что... Я - туда, в омут...
Царицын. Купаться, что ли, идешь?
Девкин. Нет, не купаться, а я совсем туда... с камнем. Вот что.
Прощайте! (Идет.)
Все. Постой! Постой!
Девкин останавливается.
Царицын. Ведь это, брат Иван, по-русски значит, что ты топиться идешь?
Девкин. Да, топиться, - уж там по-русски ли, по-татарски ли это выйдет,
- мне что за дело?
Кошкин (вставая). А что, брат Иван, - ведь, право, ты не дурно
придумал. Я одному только удивляюсь: как это мне до сих пор самому в голову
не пришло? Вот правда пословица-то: ум - хорошо, а два лучше. Спасибо! Коли
мельник нас хватится - скажите ему...
Девкин. Что мы его не боимся: взяли да поставили на своем, - пошли, да
и утопились.
Царицын. Что ж, топиться, так топиться, - и я непрочь... Только вот
что, ребята: я сегодня что-то не в расположении... утопимся завтра все
вместе!
Кошкин. Ну, один день - куда ни шло!
Девкин. Я что ж? Я, пожалуй, один день подожду. (Садится.)
Один из работников. Придумали такую глупость непростительную -
топиться, да толкуют, точно дело какое сбираются делать!
Кошкин. А что ж не толковать? Вам хорошо: вы - люди свободные; нынче ты
здесь, а завтра пошел, куда захотел; а мы - люди подневольные, сироты без
роду без племени, родителей своих не помним; отдали нас, трех Иванов,
Мельнику в кабалу еще с малолетства, а что мы за люди, - мы сами не знаем.
Нам уйти от Мельника некуда, - так ты сам посуди, сладко ли нам жить на
свете, терпеть всякую муку и конца не видать?
Царицын. Он точно по заказу взялся нас мучить всячески.
Девкин. Да вот что: заставляет работать двадцать пять часов в сутки, да
еще не кормит. Что за жизнь!
Работник. Что правда, то правда: заморил он нас работой; а вам, трем
Иванам, больше всех достается.
Хор.
И день и ночь шумят колеса,
Волчком вертятся жернова,
Дрожит плотина, стонет плесо, |
И ходит кругом голова. | bis
Девкин. Да еще понукает, подталкивает в шею да подстегивает плетью. Вот
оно что!
Одна у мельника забота:
Спорится ль в з_а_кроме мук_а_?
Ох, тяжела его работа,
И тяжела его рука!
Хор.
И тяжела его работа,
И тяжела его рука.
Царицын. Да еще и не кормит: таскай мешки с мукой натощак!
Таскаешь ноши пудовые,
А брюхо вечно налегке...
Не по нутру мне щи пустые,
И ноша мне не по руке!
Хор.
Не по нутру нам щи пустые,
И ноша нам не по руке.
Кошкин. Что ни говорите, а наш хозяин непременно с чортом в дружбе.
Засыплет пшеницы немного, а муки не оберешься. Оттого и мешки-то таскать
тяжело, что в них чортова мука. Видимое дело, что ему нечистый помогает: у
других плотины сносит, а у него - никогда. Он в омуте как дома
распоряжается.
Он в близкой дружбе с сатаною,
Живет без горя и беды;
Он лазит в омут головою
И сух выходит из воды.
Хор.
Он лазит в омут головою
И сух выходит из воды.
Царицын. Нет, что за жизнь! Надоело быть мельником!
Кошкин. И мне.
Девкин. И мне.
Работник. В мельниках тебе надоело; а чем же тебе быть-то?
Царицын. Кому? Мне-то? - Царевичем.
Все хохочут.
Чему вы смеетесь?
Работник. Из мельников-то, брат, долго ли? Пожалуй, и будешь. Ты со
щуками когда-нибудь разговаривал?
Царицын. Нет.
Работник. Ну, так ты спроси прежде у щуки, хочет ли она, чтоб ты был
царевичем? Если захочет, так по щучьему веленью быть тебе царевичем, а если
не захочет, так оставайся, брат, мельником!
Все смеются.
Девкин. Нет, что царевичем! Этому никогда не бывать. А я вот что... я
бы...
Все. Ты что же?
Девкин. Да вот что я... коли бог даст... холопом бы...
Все. Вот это дело! Ты, Иван, высоко не лезешь; холоп - чин не важный:
пожалуй, когда-нибудь ты до него и дослужишься.
Царицын. Да кто ж тебе мешает? Холопом можно быть на всяком месте, во
всяком звании и во всяком чине.
Иной - из-под палки на барской работе,
Другой - так в холопы идет по охоте.
Породой холопы различны на свете:
Одни - за каретой, другие - в карете.
Души благородство сквозит и в отрепье;
Хоть бархат на плечах, да рожа холопья.
Кто гнуться способен и шаркать в прихожей,
Тот будет холопом, родись хоть вельможей.
Работник (Кошкину). А ты, Иван, чем бы хотел быть?
Кошкин. Чем придется. Мне все равно: я на все горазд, только бы не
работать.
Работник. Не работают только скоморохи.
Кошкин. А скоморохом, так скоморохом.
Входит Старая нищая.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Нищая.
Все. Здравствуй, бабушка!
Нищая. Здравствуйте, молодцы!
Девкин. Дали бы тебе хлебушка, да у самих нет. Вот что!
Нищая. Мне от вас и не надо. Что вы призадумались?
Царицын. Скучно, бабушка, на свете жить.
Нищая. А если скучно, - я вас сказочкой потешу. Слушайте:
Рассмешу вас былью
Или небылицей:
В некотором царстве
Жили царь с царицей.
Жили-поживали
Счастливо, богато...
Да случилась притча...
Слушайте, ребята!
Все. Слушаем, слушаем, бабушка!
Нищая. Все бы хорошо, да вот беда: не было у них детей. И стало им все
не мило. Раз, вечерком, сидит красавица-царица у окошечка и плачет о своем
горе. Вдруг, откуда ни возьмись - старая нищенка, вот как я: "Не тужи,
говорит, царица-красавица: я твоему горю помогу. Вели закинуть невод в пруд:
поймают золотую рыбку; вели ее сварить и скушай одна".
Вот сварили рыбку,
Кушала царица,
После ней поела
Сенная девица.
Да старуха мамка
Скушала немножко;
Голову да хвостик
Отглодала кошка.
Месяцы проходят,
Наступил десятый -
И случилось чудо:
Слушайте, ребята!
Все. Слушаем, слушаем, бабушка!
Девкин. И сенная девушка попробовала рыбки?
Все. Молчи ты! Не перебивай!
Нищая. Вот и родилось у них у всех по сыну, и назвали их Иванами:
Иван-царицын, Иван-девкин, Иван-кошкин и Иван-старухин.
Возрадовался царь, - велит позвать ту старую нищую, которая дала царице
рыбку, и приказывает ей, чтоб она сказала, какое детям будет счастье.
Принесли четыре колыбели; вот нищенка поглядела на детей и говорит
Царицыну сыну: "Будешь ты умен и счастлив!"
Царицын. Кабы это мне!
Нищая. Девкину сыну говорит: "Будешь ты слуга проворный!"
Девкин. Вот кабы это мне!
Нищая. А Кошкину сыну говорит: "Будешь ты тем, чем хочешь!"
Кошкин. Ну, уж это мне как раз впору!
Нищая. Старухину сыну говорит: "Будешь ты глуп всю свою жизнь!"
Девкин. Ну, а это уж никому не надо.
Нищая. Старуха-мамка Карга так вся и позеленела от злости! Пришла ночь,
все няньки уснули; она позвала своего брата, колдуна, чтоб он поворожил над
ребятами, а ворожбу нищей снял. Колдун говорит: "Я чужой ворожбы снять не
могу: столько силы не имею, а испортить могу". - Ну, говорит, порти. - Вот
он и говорит Царицыну сыну: "Будешь ты счастлив, - да не совсем; будешь ты
умен, - да задним умом!"
Царицын. Задним умом! Да мы все задним умом умны; тут еще обиды
немного.
Нищая. Девкину сыну говорит: "Будешь ты старательный слуга, да все
невпопад и некстати".
Девкин. Испортил!.. Все дело испортил... Вот что!
Нищая. Кошкину сыну ничего не сумел сказать, - так он и остался; а
Старухину сыну сказал: "Будешь ты глуп, да зато богат и знатен". Стали
ребята расти не по дням, а по часам, и взяла Каргу зависть, что Царицыну
сыну больше почета, чем ее; идет к царю и говорит: "Все ребята похожи; злых
людей много, - пожалуй, подменят царевича; надобно его одного оставить, а
других трех погубить. Я, говорит, и своего не пожалею". Царь согласился,
только не велел их убивать, а отдать кому-нибудь на воспитание, чтобы они не
знали, чьи они дети. Карга подменила своего сына царице, а Царицына сына,
Девкина и Кошкина велела отнести к своему брату, колдуну-мельнику. Долго ли,
коротко ли, померла царица, царь состарился, Карга стала заправлять всем, а
сын ее во дворце вырос дурак дураком.
Мельник выходит из чулана и прислушивается.
И смеются люди,
Что велик он вырос,
Хоть женить, так впору,
А ума не вынес.
А другие дети
Подросли уж тоже,
И умом не глупы,
И собой пригожи.
Отданы бессрочно
К Мельнику в науку,
В каторжной работе
Терпят злую муку.
Но придет их время,
Заживут богато,
Коль за ум возьмутся...
Слушайте, ребята!
Все. Слушаем, слушаем, бабушка!
Мельник. И я слушаю. Что ж ты, старая ведьма, моих работников от дела
отрываешь? Знаю я тебя давно. Мы еще с тобой сочтемся!
Нищая. Я считаться непрочь; только останешься ли ты в барышах?
Девкин. О, чтоб тебе провалиться!
Нищая проваливается.
Постой, постой! Не тебе, бабушка, а Мельнику...
Мельник. А вы что уши-то развесили? Аль спины чешутся? Так у меня
плеть-то недалеко. Носите мешки в сарай, я принимать буду. (Уходит.)
Работники (взяв мешки на плечи): Одна у Мельника забота: Спорится ль
чортова мука? Ох, тяжела его работа, И тяжела его рука! (Уходят все, кроме
Кошкина сына.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Кошкин сын, потом Кошка.
Кошкин. Что за чудеса со мной делаются? Когда человеку скучно, - он или
плачет, или с горя песню затянет, а мне... это так странно! Мне... чорт
знает что такое! Мне... нет, право, это так удивительно! Мне... мяукать
хочется... Мяукать... да, просто мяукать! Вот так: Мяу! Мяу! Мяу!
В окне показывается Кошка и мяучит: "Мяу! Мяу!" Соскакивает за мешки, из-за
мешков выходит большая Кошка в женском платье.
Кошка.
Мяу! Мяу!
Кошкин.
Мяу! Мяу!
Кошка.
Милый сын мой!
Кошкин.
Из окошка
Что за чудо вижу я!
Кошка.
Не пугайся!
Кошкин.
Кто ты, Кошка?
Кошка.
Пред тобою - мать твоя!
Кошкин (падая на колени).
Ма...менька! Кошачьи речи
Мне приятны с малых лет!
Маменька! Для первой встречи
Мы споем с тобой дуэт!
Мяу! Мяу!
Кошка.
Мяу! Мяу!
Кошкин. Так это правда? Я - твой сын? Значит, мы - те самые Иваны, про
которых говорится в сказке: я - Иван-кошкин, а другой - Ивая-царицын, а
третий - Иван-девкин; а Старухин сын - во дворце?
Кошка. Да, это правда.
Кошкин. И нам весь век жить и мучиться у Мельника?
Кошка. Нет.
И для вас пора настанет
Погулять и видеть свет...
Кошкин.
Ах, родная! так и тянет
Спеть на радости дуэт!
Мяу! Мяу!
Кошка.
Мяу! Мяу!
Кошкин: Как же нам избавиться от Мельника?
Кошка. Вот тебе коврик: разверни его, садись - и поезжай хоть за
тридевять земель. Только ты не забывай одного: как прилетишь на место, -
сверни коврик и спрячь у себя, а то он пропадет и может попасть к Мельнику.
(Отдает ему коврик.)
Кошкин. Ах, как я рад! Мяу! Мяу!
Кошка. Вот тебе еще кольцо. С ним ты можешь принимать какой угодно вид:
стоит только перекинуть его с руки на руку. С этим кольцом ты не бойся
никаких чар: оно сильнее всякого волшебства; но помни тоже, что если оно
попадет в руки к Мельнику, - он будет иметь власть над тобой, и ты опять
попадешь к нему в работу, а потому береги кольцо пуще глаза. Ну, прощай, до
свиданья!
Кошкин. До свиданья, до свиданья!
Кошка. Скоро свидимся, мой свет! Кошкин.
Маменька! На расставанье
Мы споем с тобой дуэт!
Мяу! Мяу!
Кошка.
Мяу! Мяу!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Кошкин, Царицын и Девкин.
Кошкин (у двери). Эй! где вы? Бегите скорее!
Входят Царицын и Девкин.
Ну, братцы, Мельник нам теперь не страшен, и томиться нет никакой
надобности.
Царицын. Что ж случилось?
Кошкин. Все, что говорила нищенка, - правда: ты - Царицын сын, ты -
Девкин, я - Кошкин.
Царицын. Почему ты это знаешь?
Кошкин. Сейчас приходила ко мне моя мать.
Царицын. Кошка?
Кошкин. Да, Кошка; и дала мне ковер-самолет и кольцо.
Царицын. Не может быть! Ты шутишь?
Девкин. Вот что... ты перестань врать-то...
Кошкин. А вот сейчас увидите. Берите кольцо, перекидывайте с руки на
руку.
Царицын, Девкин и Кошкин перекидывают кольцо с руки на руку. На Царицыном
является царское платье, на Девкином - платье слуги, на Кошкином -
скоморошье.
Царицын. Ах! Я царевич, ты слуга, а ты - скоморох!
Девкин (берет щетку). Позвольте, я почищу вашу милость!
Кошкин. Ну, теперь вы верите?
Царицын. Верим, верим!
Девкин. Нельзя, сударь, не верить!
Кошкин. Теперь нам нужно уговориться, куда бежать от Мельника и что
делать, а чтоб люди нас не слыхали и не видали, пойдемте в подполье.
Поднимают западню и уходят в подполье. Входят Мельник и Карга.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Мельник и Карга.
Карга. Брат, где твои работники Иваны?
Мельник. Они там, в подполье; я слышал, как они туда пошли.
Карга. Запри их там. Оттуда нет другого выхода?
Мельник (запирая западню). Нет.
Карга. Слушай, брат. Я не понимаю, что с нашим царем Аггеем сделалось:
отдает такие странные приказания, что мы все не надивимся. Вчера велел
объявить всенародно, что кто привезет ему царевну Милолику, Жар-птицу и
златогривого коня, того он назначит своим наследником, - слышишь, брат:
наследником! У него есть законный наследник, родной его сын, то есть мой
сын, но мы его так ловко подменили, что он должен считать его своим... Брат,
успокой ты меня!
Мельник. Чем же мне тебя успокоить?
Карга. Мало ли ловких людей: кто-нибудь сыщется, достанет и царевну
Милолику, и Жар-птицу, и златогривого коня, и еще что-нибудь - при чем же
останется мой сын? Больше всего я боюсь этих Иванов - Царицына и Кошкина:
они такие ловкие, и к тому же им эта старая ведьма может, помочь. Брат,
успокой ты меня!
Мельник. Чего ж тебе хочется?
Карга. Они в таком возрасте... Успокой ты меня!
Мельник. Что же мне делать? Говори прямо.
Карга. Мое дело женское, я не могу говорить прямо. Довольно с тебя:
успокой меня!
Мельник. Убить, что ли, их?
Карга. Мое дело женское... я, при моем нежном сердце, не могу сказать -
убей; а ты делай так, чтоб уж я их не боялась: пока они живы, я все буду их
бояться. Успокой ты меня!
Мельник. Ну, хорошо. Они в подполье; я пущу туда воду и потоплю их.
Карга. Делай, братец, как тебе угодно, - мое дело женское...
Мельник спускает плотину, вода в большом количестве бежит по колесу и через
колесо затопляет подполье и начинает разливаться по полу мельницы. Из
подполья вверх по колесу, в золотой раковине, выезжают на лебедях
Иван-царицын, Иван-девкин и Иван-кошкин, - выплывают в реку.
Карга. Ах! они уехали!.. Успокой ты меня!
Мельник. Успокойся! Я, может быть, еще их и догоню. (Садится на метлу
верхом.) А если и не догоню, - все-таки успокойся: твой сын - дурак, а
дуракам счастье. (Улетает. Карга уходит.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
Зала во дворце царя Аггея.
ЛИЦА;
Царь Аггей.
Иван-царевич [Старухин сын].
Карга.
Ближний боярин.
Дядька царевича.
Иван-царицын.
Иван-девкин.
Иван-кошкин.
Мельник.
Витязи, придворные, слуги.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Выходят с одной стороны: витязи, Ближний боярин, Царицын, Девкин, Кошкин; с
другой - царь Аггей, Иван-царевич, Карга, Дядька и придворные.
Ближний боярин. Премудрый царь Аггей! По твоему приказу, бирючи и
глашатаи по площадям и базарам три дня кликали храбрых, витязей на твой
широкий двор, выслушать твою волю царскую. Набралось богатырей могучих
числа-сметы нет, и не столько их здесь, сколько круг двора стоит, и не
столько в них похвальбы, сколько силы-удали, сколько охоты служить тебе,
премудрый царь Аггей! (Кланяется.)
Царь.
Богатыри! Вы - чудо света,
Краса и честь земли моей!
Витязи.
Да здравствует на многи лета |
Великий, мудрый царь Аггей! | bis
(Второй раз - все.)
Царь. Дело, которое я хочу предложить вам, очень важно. Слушайте со
всем вниманием и всячески остерегайтесь каким бы то ни было образом прервать
нить моих мыслей.
Ближний боярин. Слушайте и остерегай...
Царь. А вот ты первый перебиваешь меня. Благодарю тебя, мой друг, за
усердие; но если ты будешь повторять каждое мое слово, то мы никогда не
кончим. Еще раз повторяю: слушайте внимательнее! Друзья мои, прежде я не
верил ничему фантастическому. Вам это удивительно? Ну, так я вам скажу, что
я и теперь не очень верю, но жизнь так пошла, жить так скучно, все вы,
друзья мои, так глупы и надоели мне до такой степени, что никаких моих
средств нет; поэтому я, для разнообразия, желал бы... то есть я непрочь...
Карга (увидав Царицына, Кошкина и Девкина). Ах, это они!
Царь. Мамка моего царского сына и ключница отца его! О чем я сейчас
просил, что я приказывал? Ты - старая женщина, или, лучше сказать, старая
карга; я одно могу полагать, - что тебя укусил кто-нибудь; иначе ты таким
образом не осмелилась бы перебивать царя Аггея.
Карга. Премудрый царь Аггей, прости меня...
Царь. Довольно! Прощаю и приказываю тебе молчать. Продолжаю: для
разнообразия я непрочь, чтобы иногда, хоть изредка, было у нас кое-что
чудесное.
Ближний боярин. Мы будем стараться, премудрый царь Аггей!
Царь (Карге и Дядьке). Он ужасно глуп! Ну, как он будет стараться
делать чудеса? (Ближнему боярину.) Благодарю тебя, друг мой, за твою
готовность делать чудеса, но позволь мне думать, что из твоего старания
ничего не выйдет. Ну, какое чудо ты можешь сделать?
Ближний боярин. Конечно, премудрый царь Аггей, я никакого чуда не
сделаю; но могу выписать для этого знаменитых профессоров белой магии.
Царь (Карге и Дядьке). Еще глупее! (Боярину.) То есть фокусников на
картах? Нет уж, покорно благодарю. Нынче гимназисты чище ваших профессоров
делают фокусы; а что касается картежных игроков, - так те, наверное,
обыгрывают и Боско и Германа. Вот, кстати, мой совет вам, мои придворные, и
вам, витязи и богатыри: никогда не садитесь в большую игру, если не умеете
передергивать. Да не о том речь. (Боярину.) Поди сюда поближе! (Тихо.)
Сделай милость, не мешай мне, не перебивай меня. Ну, я тебя прошу. (Громко.)
Слушайте внимательнее! Недавно я прочел в одной не заслуживающей никакого
вероятия газете совершенно невероятное известие: царевна Милолика,
знаменитая своими несравненными прелестями и приятностию разговора, похищена
Кащеем Бессмертным из корыстных видов. Это ужасно!
Несколько голосов. Это ужасно!
Царь. Без восклицаний!.. Я понимаю: похитить девушку для себя - это
извинительно и понятно. Но похитить красавицу с целью взять за нее большой
выкуп, - продавать тому, кто больше даст, - это безнравственно!
Несколько голосов. Это безнравственно!
Царь. Молчать наконец!.. К этому Кащею со всего света съезжаются теперь
принцы и королевичи искать руки очаровательной Милолики; он только водит
женихов за нос, берет с них взятки, обещает всем и никому не отдает Царевну.
Единственно из участия к несчастной жертве я желаю, чтобы кто-нибудь из вас,
моих витязей, освободил ее от Кащея и доставил ко мне. Читал я еще в той же
газете известие о Жар-птице и златогривом коне; но так как эти предметы не
представляют ничего важного в политическом отношении, то если их достанут, -
хорошо, а не достанут, - так и не надо: мне нужна царевна Милолика.
Карга. Премудрый царь Аггей! Угождать и служить тебе есть прямая
обязанность твоего единственного сына.
Царь. Я так и думаю. Любезный сын мой Иван! Пойдешь ли ты освобождать
царевну Милолику?
Иван-царевич {Под этим именем здесь - Иван-старухин.}. Нет, не пойду.
Вот еще! Очень нужно!
Царь. Я так и ожидал.
Дядька. Иван-царевич не так выразился, он не то хотел сказать; он хотел
сказать, что пойдет с охотою.
Карга. Он сказал, не подумавши; он вот подумает и пойдет.
Царь. Ну, так думай, сын мой!
Карга (Ивану-царевичу). Скажи, что пойдешь с охотою!
Иван-царевич. Я пойду.
Дядька. Вот что значит подумать!
Иван-царевич. Нет, я так пойду, не думавши.
Царь. И прекрасно.
Карга. Мы его будем сопровождать, - я и его достопочтенный учитель.
Царь. Благодарю вас, друзья мои; но я имею очень основательные причины
предполагать, что из вашего путешествия ничего не выйдет путного. Потому
желаю, чтоб мои витязи попробовали свои силы в борьбе с Кащеем Бессмертным.
За освобождение царевны Милолики я предлагаю большую награду: я предлагаю
полцарства моего. Руки Царевны я не обещаю: я - человек новых правил и
предоставлю ей самой выбрать себе жениха.
Ближний боярин. Твои витязи сгорают от нетерпения показать тебе,
премудрый царь Аггей, свое усердие.
Царь. Я так и думаю. С Кащеем надо или биться оружием, или торговаться
на деньги: он - известный кулак и барышник и, вероятно, по происхождению -
из цыган. Я жду от вас ответа, мои витязи. Вы так давно не упражнялись в
богатырских делах; вам нужна практика. Вы все поженились, растолстели,
завели фабрики, занялись торговлей, толкаетесь на бирже и совершенно забыли
о богатырских подвигах...
Ближний боярин. Они пойдут, премудрый царь Аггей!
Царь. Я так и думаю. Богатыри, надо вам сказать, что вы не очень
учтивы: вы заставляете меня ждать; впрочем, ради вашей необыкновенной силы и
храбрости невежество вам можно простить. Что же вы мне ответите?
Ближний боярин. Они пойдут, премудрый царь Аггей!
Царь. Я так и думаю.
Богатыри. Мы не пойдем, премудрый царь Аггей!
Царь. Я так и ожидал.
Царицын. Я пойду, премудрый царь Аггей!
Царь. Ты пойдешь? А кто ты такой и откуда взялся?
Царицын. Хорошенько-то я и сам не знаю. Я прилетел сюда...
Царь. Что такое? Как - прилетел? Что ты врешь?
Царицын. На ковре-самолете...
Царь. Ну, так бы и говорил! Теперь это всякий поймет; это очень просто;
я понимаю: сел и прилетел.
Царицын. Прежде чем откроется мое происхождение, я обязан совершить
несколько подвигов. Я ищу себе занятие по способностям и хочу составить себе
имя своими делами. Самое пламенное желание мое - служить тебе, премудрый
царь Аггей, и исполнить твою волю.
Куплеты.
Царь. Прекрасно! Я принимаю тебя на службу и жалую витязем.
Мельник летит на метле.
Это еще что такое?
Карга. Это мой брат, Мельник; он летит за своими беглыми работниками.
Ближний боярин. Премудрый царь Аггей! Ты сам желал чудесного...
Царь. Что же тут чудесного, что Мельник летит по воздуху? Это очень
естественно: все мельники - колдуны. Кроме того, в настоящее время в
торгующем сословии воздухоплавание вошло в моду, что меня начинает сильно
беспокоить. Купцы торгуют и пируют на счет кредиторов, нисколько не жалея
чужих денег.
Позабыв о ближнем,
И в Москве, и в Нижнем
Заведет гульбу.
А потом вдруг, сразу,
Без паров, без газу,
Вылетит в трубу.
Ну, что хорошего! (Мельнику.) Тебе что нужно?
Мельник. Премудрый царь Аггей! Мои беглые работники осмелились явиться
к тебе...
Царь. Они теперь - мои витязи, а не работники твои.
Мельник. Премудрый царь Аггей! Они - известные обманщики... Они и
работники-то плохие; где же им совершать геройские подвиги? Они - бродяги,
не помнящие родства...
Витязи.
Для поручений благородных
Не ставят податных людей;
Богатырей своих природных
Ты обижаешь, царь Аггей!
Карга. Премудрый царь Аггей! За всю мою службу я прошу у тебя только
справедливости: вели связать обманщикам руки и посадить их в полицию, пока
разберут, что они за люди.
Царь. Мельник, слушай. Я их сделал моими витязями и не могу изменить
своего слова; но, в виде особой милости к сестре твоей, я позволю тебе взять
их опять в работники, если они не свершат обещанных мне подвигов. Теперь ты
можешь убираться. (Иванам.) Вы отправляйтесь к Бессмертному Кащею.
(Витязям.) А вы... вы ступайте, куда хотите. Больше мне с вами разговаривать
не о чем, да и видеть вас не желаю. Если вы уж растолстели для богатырских
дел, так запишитесь лучше в гильдию.
Вам не по нраву служба эта,
Вам скучно жить без барышей!
(Уходит.)
Витязи.
Да здравствует на многи лета
Великий, мудрый царь Аггей!
Все уходят.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Дикая местность в лесу. Избушка на курьих ножках.
ЛИЦА:
Царицын.
Девкин.
Кошкин.
Баба Яга.
Карга.
Иван-царевич {Под именем Ивана-царевича здесь - Иван-старухин.}.
Дядька.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Царицын, Девкин и Кошкин прилетают на ковре-самолете.
Царицын. Довольно летать, пора завтракать! Кошкин (Девкину). Мы пойдем
поищем, нет ли тут поблизости чего-нибудь съестного; а ты береги козер пуще
глазу: если ты его потеряешь, - мы погибли.
Не хитра твоя работа,
Уберечь его легко;
Помни, что без самолета
Улетишь недалеко.
Без ковра мы как же сладим
Заграничный наш поход?
Мы как раки на мель сядем,
Как на Волге пароход!
Так смотри же береги ковер!
Девкин. А я вот не буду с него вставать, так он целее будет. Хоть весь
лес кругом загорись, а уж я не встану... Вот что!
Царицын. Ну, и сиди. (Уходят.)
Девкин. Однако мы залетели в глушь порядочную. Если они не скоро
воротятся, - тут либо волки тебя съедят, либо сам умрешь с тоски... Вот что.
Нет ничего хуже на свете, как дожидаться, особенно - когда голоден.
(Запевает.) "Во лесах было, во дремучих..." Да, сиди вот тут один, во лесах
во дремучих!.. (Запевает.) "Скучно, матушка, весною жить одной..." Натощак и
песни же приходят в голову все скучные! (Осматривается. Увидав избушку на
курьих ножках.) Это что за хижина убогая? Кто тут живет, любопытно бы
узнать? Некому другому и быть: либо лесник, либо леший... Вот что. Как эта
изба чудно выстроена: я сроду таких не видывал,.. На чем она держится? Надо
поглядеть хорошенько, а то, пожалуй, такого чуда всю жизнь не увидишь.
(Встает с ковра и подходит к избушке.) Батюшки мои! На курьих ножках! Тут не
леший живет, а Баба Яга! Ай, ай, ай! Что она теперь со мной сделает? Съест
живого! Да еще это милость будет, коли только съест; как бы чего хуже не
было!.. Ай, ай, ай!.. Садиться на ковер-самолет да лететь куда глаза
глядят... Вот что! (Подходит к ковру, ковер улетает.) Постой, постой!!.
Улетел! Что же мне делать? Ай, ай, ай! Пущусь во все лопатки! (Бежит и
встречается с Царицыным и Кошкиным.)
Царицын. Куда ты?
Девкин. Вот она!
Царицын. Кто - она?
Девкин. Баба.
Царицын. Ну, так что ж, что баба? Мы теперь - витязи на службе царя
Аггея; первое дело для богатыря - не бояться баб.
Девкин. Да ведь какая баба-то? Баба бабе рознь: Баба Яга!
Кошкин. Ну, все равно: все-таки баба. А где ковер?
Девкин. Улетел.
Кошкин. Улетел? Что же ты с нами сделал? Как же нам быть в такой
трущобе без ковра? Не то что лететь, - теперь и сесть не на чем!
Девкин. Вон избушка...
Кошкин. Какая избушка?
Девкин. На курьих ножках.
Служит приметой
Курья нога:
В хижине этой -
Баба Яга.
Кошкин.
Слушай, избушка.
Бабушкин дом!
Стань к лесу задом,
К нам передом!
Избушка повертывается.
Девкин. Так-то лучше. Нет ли тут чего съестного?
Царицын. Без спросу-то брать не годится.
Девкин. Спросить-то не у кого: никого в избе нет.
Царицын. Так посидим да подождем хозяина.
Садятся на крыльцо избушки.
Девкин. Хорошо бы теперь кашки, вот что.
Царицын. Вот кушанье! Кабы жареной баранины!
Из избушки является скатерть, приборы, каша и жареная баранина.
Девкин. Ай, бабушка! Вот спасибо! Сытому все не так страшно, а то я
боялся, что меня съедят голодного.
Шум.
Кошкин. Что за шум? Поди посмотри.
Девкин уходит. Скатерть и приборы исчезают. Девкин вбегает с криком и
отмахивается руками; за ним - Баба Яга в ступе.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Баба Яга.
Баба Яга.
В нашей сторонке
Прежде, бывало,
Русского духу
Слых_о_м не слыхать,
Косточки русской
Вид_о_м не видать.
А нынче дух русский
По волюшке ходит,
Воочию является,
В нос бросается.
Здравствуйте, молодцы!
Девкин. Здравствуй, бабушка!
Все трое кланяются.
Баба Яга. Сытно ли поели?
Девкин. Спасибо, бабушка!
Баба Яга. Дела пытаете аль от дела лытаете?
Царицын. Дела пытаем, бабушка: Кащея Бессмертного ищем.
Баба Яга. Что же вы даром время тратите?
Кошкин. Ковер-самолет потеряли.
Баба Яга. Жаль мне вас, а делать нечего! Или вы меня не узнали?
Девкин. Мы, бабушка, до нынешнего дня ни одной ведьмы не видали. Вот
что!
Царицын и Кошкин. Молчи ты!
Баба Яга. Я об вас забочусь, а вы сами себя не бережете.
Царицын. Ах, бабушка, уж не ты ли нам сказку рассказывала?
Кошкин. Да она и есть.
Девкин (кланяясь в ноги). Прости меня, бабушка! Я один виноват.
Баба Яга. Ну, одна вина - не вина, только вперед будьте умнее. Вот вам
клубок: он вас прямо доведет до Кащея Бессмертного. На сухом пути он вам -
карета, на воде - корабль.
Кошкин. Так мы поедем.
Баба Яга. Погодите: Карга с сыном и с учителем неподалеку остановились
отдыхать; я на них напустила туман, - они теперь бродят по лесу; мы над ними
пошутим. Идите в избушку.
Царицын, Девкин и Кошкин входят в избу. Баба Яга уезжает за избу.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Избушка превращается в гостиницу. Над дверью: "Гостиница для проезжающих".
Входят: Карга, Иван-царевич и Учитель.
Учитель (Карге). Ты говоришь о воспитании царевича; да о чем же я и
забочусь, как не о воспитании? Для чего воспитывают человека? Для того, чтоб
умел жить. А что значит - уметь жить? Уметь самому хорошо поесть и выпить, и
других угостить. Вот про каких людей говорят, что они умеют жить.
Карга. Нет уж, какое же это воспитание, когда ты целый день ешь да
пьешь, да в царевича тому же учишь?
Учитель.
Что такое воспитанье?
В самом слове - указанье,
Что вся сущность воспитанья
Заключается в питанье.
Науки юношей питают - я с этим не спорю; плоды учения сладки - я и с этим
согласен; но все-таки это - плоды, фрукты, десерт, так сказать, а одним
десертом сыт не будешь.
Знаю, - сладок плод ученья;
Но нельзя ж без исключенья
Кушать пищу фруктовую,
Забывая про мясную.
Вот когда царевич поймет хороший ростбиф с трюфелями, - можно будет ему
давать дальнейшее воспитание.
Иван-царевич. Сам-то ты старый трюфель! Я давно лучше тебя все понимаю.
Карга. Все есть да есть; когда же наукам учиться?
Учитель. За хорошим обедом можно всем наукам выучиться. Особенно
география преподается скоро и легко: швейцарский сыр - из Швейцарии,
голландский - из Голландии, бри - из Бри, пармезан из Пармезании. История -
да не то что история, а целые истории рассказываются после обеда, за чашкой
кофе, о разных лицах мужского и женского пола.
Карга. Знаю я, какие это истории!
Иван-царевич. И я их все знаю.
Учитель. Математике легко выучиться по трактирным счетам... Вообще
наука воспитания довольно легка, когда есть средства, но в дороге, -
например, здесь, в этом лесу, - как и чем я стану воспитывать моего
воспитанника?
Иван-царевич. Ты не мели пустого, есть чем меня воспитывать: вот
гостиница.
Учитель. Это - другое дело! Примемся за воспитание. Эй, малый!
Входит Девкин.
Я хочу обедать.
Девкин. Это как вам угодно.
Учитель. Что у вас готовлено к обеду?
Девкин. Все, что вам угодно.
Учитель. Есть у вас рыба - стерляди, например? Говядина? Дичь?
Девкин. Все есть.
Учитель. Ты накрой стол здесь и подай всего этого. Видишь ты, нас
трое... так подай на пятерых.
Девкин. Я так и подам: вас трое, да еще есть двое проезжающих; у нас
общий стол и на пятерых готовлено.
Учитель. Нет, ты нам подай на пятерых, а те пускай голодают, - мне что
за дело?
Иван-царевич. Да вина подай.
Девкин. Какого прикажете?
Иван-царевич. Когда говорят: "вина" - значит шампанского; вино - это
шампанское; а то - мадера, херес, лафит... понимаешь?
Девкин уходит.
Учитель. Он совсем не так глуп, как о нем говорят.
Карга. Ну, для этого немного ума нужно.
Выносят стол, накрытый на пять приборов, и пять стульев.
Иван-царевич. Отец, должно быть, с ума сошел на старости лет: посылает
искать какую-то царевну Милолику; вероятно, эта Милолика бела, румяна и
толста, как русская купчиха. Эта Милолика годится какому-нибудь лавочнику, а
не мне.
Учитель. Да и Кащей, говорят, очень скуп: ни стола хорошего, ни вина не
держит.
Карга. А все-таки ты должен исполнить волю отца.
Выходят: Царицын, Кошкин и Девкин, который ставит посередине стола кушанье
и вино.
Учитель. Кушанье на столе: мы можем позабыть о будущем и наслаждаться
настоящим. (Все садятся. Царицыну и Кошкину.) Это кушанье для нас; а вы
можете глядеть, как мы будем кушать.
Кошкин. Кушайте на здоровье...
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Зала во дворце Кащея.
ЛИЦА:
Кащей.
Дворецкий Кащея.
Царевна Милолика.
Калин-Гирей.
Царь-Додон.
Иван-царевич {Под именем Ивана-царевича здесь - Иван-старухин.}.
Карга.
Учитель.
Мельник.
Царицын.
Девкин.
Кошкин.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дворецкий Кащея и слуги.
Слуги.
Мы Кащею служим честно;
Не лег_о_к лакейский труд,
За труды же, вам известно,
Нам копейки не дают.
Трудовая жизнь лакея,
Не лег_о_к лакейский труд,
За труды же у Кащея
Нам копейки не дают.
Мы обтерлись, оборвались,
Обносились так, что срам;
Вы б с Кащеем догадались,
Дали жалованье нам!
Мы как псы проголодались,
Отощали так, что срам;
Вы б с Кащеем догадались,
Дали жалованье нам!
Дворецкий. Как глупо вы рассуждаете! Ловкие слуги ищут мест без
жалованья, а вы жалованья просите. Где жалованья нет или очень мало - там
служить выгоднее: там на слуг смотрят сквозь пальцы, и разные поборы им
дозволяются, взятки, и даже не очень значительное воровство. Сам Кащей
составил себе состояние таким способом. К нам съезжается много королевичей,
царевичей и разных принцев - умейте поживиться от них и их свиты.
Поздравление с приездом, с отъездом, с праздником, если случится - с добрым
утром, с приятным вечером, с хорошим аппетитом... ну, а где плохо лежит -
так никто [не] виноват... воруй, только не попадайся.
Слуги.
Мы согласны за служенье
Ничего от вас не брать,
Только б вышло дозволенье
Нам на службе воровать!
Дворецкий.
В воровстве нужна сноровка:
Чтоб себя не уронить,
Вы концы умейте ловко
И подальше хоронить.
А то вот один воровал, да и попался; ну, и нехорошо. Однако тише:
Бессмертный выходит.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Входит Кащей. Слуги уходят.
Кащей (Дворецкому, таинственно). Я сегодня видел страшный сон, ужасный
сон: я видел, что у меня украли царевну Милолику! Украсть ее нельзя, но
все-таки я решился усилить присмотр за ней; увеличить стражу, удвоить число
замков и привязать на цепь еще несколько драконов.
Дворецкий. К чему эти старания, Бессмертный Кащей, когда сегодня ты
должен расстаться с Царевной?
Кащей.
Мне - расстаться с Милоликой?
Не держать ее в плену?
От потери столь великой
Я и ножки протяну!
Магометовского рая
Мне не надо за нее;
Нет, умру я, невзирая
На бессмертие мое!
Дворецкий. Но ты сам обещал отдать ее сегодня Калин-Гирею?
Кащей. Я обещал ее также и царю Додону. Видишь, в каком я
затруднительном положении: во всяком случае я должен одного из них обмануть.
Я много думал об этом сегодня ночью и решился обмануть их обоих.
Дворецкий. В таком случае ты должен будешь возвратить деньги, которые
взял от них.
Кащей. Что поступает в сундуки Кащея, то назад не возвращается. Притом
же, я тебе скажу по секрету, мне отдавать Царевну Додону или Гирею - не
расчет: хоть я с них и много взял денег, но, может быть, явится принц,
который даст больше. Кроме того, я знаю, что у Гирея есть златогривый конь,
а у Додана - Жар-птица; может быть, я успею выманить у них эти две редкости.
Дворецкий. Но ты и принцу не отдашь?
Кащей. Не отдам.
Мне - расстаться с Милоликой?
и пр.
Не приехал ли кто еще из королей или принцев?
Дворецкий. Приехал Иван-царевич; с ним большая свита, и живет он очень
богато; по всему заметно, что это - настоящий принц, получивший отличное
воспитание: все приемы его величественны; он ничего сам не делает, ничего
сам не говорит и ничего сам не думает; старый учитель учит его, что
говорить, а старая нянька учит, что делать.
Кащей (потирая руки). Это очень хорошо. Я давно жду Ивана-царевича: от
него мне будет пожива большая. Еще кто?
Дворецкий. Еще трое - неизвестного происхождения.
Кащей. Неизвестного? Это нехорошо.
Дворецкий. Один, должно быть, принц, а те двое - его служители. Все
отлично одеты, платят деньги щедро.
Кащей. Нехорошо, нехорошо.
Дворецкий. Принц красив собой, очень умен и ловок.
Кащей. Еще хуже.
Дворецкий. Отчего же, Бессмертный Кащей?
Кащей. Я думаю, что они мошенники. Нынче эта наука доведена до
тонкости. Самые лютые мошенники всегда прикидываются важными господами.
Знай: мошенник бедный
Стянет грошик медный,
Да и след простыл,
А мошенник с тоном,
Глядь - за миллионом
Лапу запустил!
Наблюдай за ними хорошенько; а главное, не фальшивые ли у них деньги.
Дворецкий. Приезжие принцы желают сегодня видеть царевну Милолику.
Кащей. Скажи, чтоб царевну Милолику приготовили к смотру и поставили
под балдахин. Вели отпереть ворота и двери и скажи служителям, чтобы никого
не пускали даром; у ворот и каждой двери поставь по-двое с мешками и прикажи
брать двойную плату за вход.
Дворецкий уходит.
По случаю большого съезда я решился удвоить пошлину за любопытство.
Входит Калин-Гирей со свитой. За ним несут ковер, подушку и кальян.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Кащей, Калин-Гирей и свита.
Калин (садясь на ковер). Пожалуйста, садись.
Кащей садится.
Какой нынче день?
Кащей. Я знаю.
Калин. Пожалуйста, давай расчет.
Кащей. Погоди.
Калин. Чего годить? Давай расчет, давай девку Милолику, пора в Крым
ходить.
Кащей. У тебя в Крыму и без нее жен много.
Калин. Тебе что за дело? Я не простой татарин, я Гирей: я могу еще
больше.
Куплеты.
Пожалуйста, давай расчет.
Кащей. Вот видишь ты, Калин-Гирей: мне не расчет отдавать тебе царевну
Милолику.
Калин. Как не расчет? Ты слово дал?
Кащей. Дал. Но я также дал слово и царю Додону, и, кроме того, приехали
и другие принцы, которые, может быть, дадут за нее больше.
Калин. Зачем слово дал? Слово дал, держи слово. Сделай так у меня
татарин в Крыму, я ему велю голову рубить совсем прочь. Хо, хо, хо! Слово
дал, слово не держит. Кто так делает?
Кащей. Калин-Гирей, ты пойми: мне могут дать за нее дороже.
Калин. Да, я понимаю... Кащей, душа моя, ты плут.
Кащей. А если мне будут давать за нее дороже, - что ж, мне удавиться,
что ли, от тоски?
Калин. Кто так делает? Скажи, пожалуй, кто так делает? О, хо, хо! Я
видел девку, мне девка понравил, я спрашивал, что стоит девка, ты сказал, я
деньги давал, а ты девку не даешь! Хорош человек, хорош Кащей! Какой ты
человек, какой ты Кащей!
Входит царь Додон со свитой магов. Кащей подходит к нему.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Кащей, Калин, Додон и их свиты.
Калин (свите). Ах, как он меня обидел! Как он меня обидел! Ох, какой
он, Кащей, обманщик! Его надо резать так мелко-мелко, как пильмень!
Додон. Кащей! Назначенный день настал!
Кащей. Царь Додон! Ты человек старый, человек ученый, - для чего тебе
царевна Милолика?
Додон. Разумеется, я ни по своим летам, ни по своим занятиям жениться
на Милолике не могу; но я - известный естествоиспытатель, у меня знаменитый
кабинет редкостей, в котором все чудеса природы; Милолика, по своей красоте,
принадлежит к самым редким явлениям естественного мира и потому должна
поступить в мою коллекцию.
Кащей. Царь Додон, мои намерения теперь несколько изменились.
Додон. Я так и ожидал.
Всю ночь я теченье светил наблюдал,
Своей озабочен судьбою,
И ясно из хода планет увидал,
Что буду обманут тобою.
Особенно редким стеченьем планет
Начертано в звездном эфире,
Что плута, Кащею подобного, нет,
Что первый мошенник ты в мире!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Входят: Карга, Иван-царевич, Учитель, Мельник и Дворецкий.
Карга. Здравствуй, Кащей... как по батюшке, позволь тебя спросить?
Кащей. Мой отец был такой же Кащей, как и я.
Карга. Так вот что, Кащей Кащеич: нам бы теперь невесту посмотреть, да
и за сватовство приняться. За деньгами мы не постоим. Только я слышала, что
ты скупой человек, алчный; так уж ты, Кащей Кащеич, пожалуйста, с нами будь
на чести, без прижимки, лишнего не бери, чтобы и впредь были знакомы.
Иван-царевич. Эй ты, старый хрен! Показывай свою Милолику, да говори
скорей, что стоит, - я с вашим братом никогда не торгуюсь.
Кащей (Дворецкому). Какие прекрасные манеры! Сейчас видно, что человек
хорошего происхождения и с большими средствами. Как приятно с такими людьми
иметь дело! (С поклоном.) Дорогой мой царевич, я весь к твоим услугам.
Учитель (Карге). Кажется, мы будем смотреть царевну Милолику натощак: я
боюсь, что Кащей, по своей скупости, позабудет предложить нам хороший
завтрак, приличный такому блестящему обществу.
Карга. Ну, а как же насчет приданого, Кащей Кащеич? Деньги мы тебе за
невесту отдадим, а приданое - уж твое дело, да чтобы было хорошее!
Кащей. Я не дам никакого приданого, ни хорошего, ни дурного.
Карга. Нет, уж это ты как хочешь. Без этого нельзя. Нам будет стыдно:
скажут, что мы взяли невесту ни с чем. Ты нам напиши все, что даешь за ней,
а мы посмотрим да поторгуемся; хоть и побранимся, может быть, - так что ж за
беда? Брань на вороту не виснет, это уж всегда так бывает, ни одной хорошей
свадьбы без брани не обходится.
Кащей (Дворецкому). Готово ли?
Дворецкий. Все готово.
Кащей. Откройте занавес.
Входят: Иван-царевич, Иван-девкин и Иван-кошкин. Слуги открывают занавес:
под балдахином - царевна Милолика, подле нее девка Чернавка, кругом
прислужницы.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
[Те же и Иван-царевич, Иван-девкин, Иван-кошкин, царевна Милолика, девка
Чернавка, прислужницы.]
Все. Какая красота!
Все в удивлении.
Иван-царевич. Ах! Она моя. Судьба моя решена. За нее я пойду на тысячу
смертей. Никакие колдуны, никакие волшебники мне не страшны.
Царевна Милолика (девке Чернавке). Ах! Судьба моя решена. Кто этот
прекрасный принц? Я ни за кого не пойду, кроме его.
Иван-девкин. Ах, и я влюблен в служанку. И я готов умереть за нее, вот
что.
Девка Чернавка. Ах, и я влюбилась как кошка в его слугу.
Калин-Гирей (вскочив с ковра). Ай, ай, ай! Милая моя! Милая царевна
моя! Поди, поди, поди сюда!
Свита его удерживает. Все поражены красотой Милолики.
Иван-царевич и
Милолика. Иван-девкин.
Прелестные очи, Служанкины очи
В них неба сапфир, Лазури ясней,
Mi manca la voce, Когда б покороче
Mi sento morir! {*} Мне сблизиться с ней!
{* Мне нехватает голоса
Я чувствую, что умираю!}
Кащей. Калин-Гирей.
Прелестные очи Прелестные очи,
Лазури ясней, Вы радостней дня,
Ты с ними короче Терпеть мне нет мочи.
Торгуйся, Кащей! Держите меня!
Калин-Гирей
(Татарская мелодия)
Мила моя, Поди со мной
Люблю тебя, В Бахчисарай,
Люби меня, Мы там с тобой
Как я тебя! Увидим рай!
Ты будешь кушать шашлык, фисташки, халва, рахат-лукум, я тебе куплю атласные
шаровары и сафьяновые башмаки. Поди, поди ко мне!
Его удерживают. По знаку Кащея занавес закрывают.
Кащей (Гирею). Я вижу, что тебе Царевна нравится. Хочешь, чтобы она
была твоя?
Калин-Гирей. Как не хотеть. Если бы не хотел, я бы к тебе не ходил. Она
моя! Ты просил деньги, я тебе давал деньги.
Кащей. Ну, так если хочешь, чтобы она была твоя, отдай мне своего
златогривого коня и достань у царя Додона Жар-птицу.
Калин-Гирей. Кто тебе поверит, ты раз обманул и другой обманешь. Ах,
какой человек! Какой конь! Какая птица! Ты просил деньги, я деньги давал. Я
пойду домой, возьму ногайских татар десять тысяч, двадцать тысяч, пятьдесят
тысяч. Ногайский татарин сядет на ногайского коня, возьмет в руки ногайскую
плеть. Когда хороший человек - плеть не надо; ты обманщик, тебе надо плеть.
Тридцать тысяч татар, тридцать тысяч плетей. Вот тебе! (Уходит.)
Кащей (Додону). Додон-царь, если ты хочешь, чтобы Царевна была твоя,
отдай мне за нее Жар-птицу и достань у Калин-Гирея златогривого коня.
Додон (торжественно). Ты меня уже больше не обманешь! Довольно ты
набрал с нас денег, довольно посмеялся над царями и магами! Звезды мне
сказали судьбу твою, час твой близок. Придет за нас отмститель, он найдет
смерть твою, и этот отмститель - вот он! (Указывает на Ивана-царевича.)
Кащей (в ужасе). Этот принц!
Карга. Это не принц, он работник с мельницы.
Учитель. Это великие колдуны.
Кащей (слугам). Связать их и запереть в самой глубокой тюрьме.
Иван-царевич. Погоди ты, филин старый. Для того, чтобы царевна
Милолика, в которую я влюблен с нынешнего дня, знала, кто из нас царевич, а
кто работник, я обрублю ему уши. (Вынимает саблю.)
Иван-кошкин. Для того, чтобы царевна Милолика pнала, кто из вас умен, а
кто глуп, у тебя вырастут ослиные уши.
У Ивана-царевича вырастают ослиные уши {*}.
{* Имеется в виду Иван-старухин.}
Кащей (слугам). Берите их.
Слуги бросаются на [пропуск в рукописи] и превращаются в разных
животных. Все разбегаются.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Сад Кащея. Терем царевны Милолики.
ЛИЦА:
Иван-царевич.
Иван-девкин.
Иван-кошкин.
Царевна Милолика.
Девка Чернавка.
Кащей.
Стража.
Драконы.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Входят: Иван-царевич, Иван-кошкин и Иван-девкин, который машет платком.
Стража и драконы зевают и потом засыпают.
Иван-кошкин. Старухин платок действует. Страшные драконы заснули. Этот
платок дорогая вещь для нашего брата. Иной ревнивый муж страшнее драконов; с
таким платком он зазевает, раззевается и прозевает. Берите своих любезных и
вылетайте из сада проворней. Я буду вас ждать с лошадьми. Помни одно,
Иван-царевич, не целовать царевну Милолику, пока не освободишь ее от Кащея,
а то беда, - тогда от Кащея не уйдешь: или всех, или кого-нибудь из нас он
поймает.
Иван-царевич. Ты не бойся, еще до поцелуя далеко; я боюсь, что она на
меня и не взглянет.
Иван-кошкин уходит.
Иван-царевич (поет).
Счастье велико
Судьба мне обещает,
О Милолика, ты достанешься мне!
Счастье велико
Меня здесь ожидает,
О Милолика,
Появись предо мной!
Иван-девкин. Вот страсти, так страсти!
Иван-царевич. Кажется, кто-то идет. Спрячемся за куст.
Иван-девкин прячется за куст, задевает дракона, тот зевает.
Иван-девкин. Ай! Разбудили, попались!
Дракон зевает, засыпая.
Ну, ничего, спи, спи, я тебе не мешаю.
Из терема выходят: царевна Милолика и девка Чернавка.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Иван-царевич, Иван-девкин, царевна Милолика, девка Чернавка.
Царевна Милолика. С нынешнего утра жизнь для меня несносна; пока я не
видала его, я терпеливо переносила все страдания; я готова была выйти за
первого жениха, только бы избавиться от Кащея, а теперь или он, или смерть.
Где он? Что он делает?
Девка Чернавка. Прекрасная Царевна, они уехали.
Царевна Милолика. Кто они?
Девка Чернавка. Твой царевич и его слуга - красавец писаный. Кащей
хотел их связать и запереть в пустой подвал.
Царевна Милолика. Это ужасно! Нет ли у тебя чего-нибудь острого, я лишу
себя жизни.
Иван-девкин. Погоди, мы здесь.
Иван-царевич. Тише!
Иван-девкин. А ну, как они заколятся.
Иван-царевич. Чем? У нее, кроме булавок, нет ничего.
Царевна Милолика. Чернавка, я слышу разговор!
Девка Чернавка. Кто может войти сюда, кроме Кащея? Бессменная стража и
страшные драконы стерегут наш терем и сад.
Царевна Милолика. Посмотри, Чернавка: стража спит, драконы дремлют! Ах,
какое счастье! Бежим, бежим, милая Чернавка.
Девка Чернавка. Куда бежать? Нас мигом догонят и запрут хуже прежнего.
Царевна Милолика. Но кто же усыпил наших драконов? Кто отпер нашу
мрачную тюрьму?
Девка Чернавка. Ах, если б это были они! Прекрасная Царевна, что б ты
сделала, если бы Царевич и его слуга вдруг явились перед нами?
Царевна Милолика. Не знаю, что ты, а я бы прямо кинулась на шею к моему
избавителю, нисколько не думая, что это неприлично.
Девка Чернавка. И я тоже. До того ли нам теперь, прекрасная Царевна,
чтобы думать о приличии? Нам бы только ухватиться за них крепче, да и бежать
куда глаза глядят.
Иван-девкин. Ну как не полюбить такую девушку! Как она умно рассуждает!
Мы здесь, прекрасная царевна Милолика!
Иван-царевич и Иван-девкин выходят из кустов.
Царевна Милолика. Ах, это они! (Хочет уйти.) Ах, ах!
Ах, как глупо откровенно
Вслух о милом рассуждать.
Иван-царевич.
Несравненная Царевна,
Стыдно слова не держать.
Царевна Милолика.
Неужель ты сдержишь слово,
Не сгоришь ты от стыда?
Девка Чернавка.
Ах, Царевна, я готова
Исполнять его всегда.
(Обнимает Ивана-девкина.)
Иван-девкин.
Пусть же будет им завидно,
Ты меня не обмани.
Царевна Милолика.
Ах, как стыдно, ах, как стыдно!
Ах, что делают они!
Девка Чернавка и Иван-девкин.
Пусть же будет им завидно
На любовь мою глядеть!
Царевна Милолика. Иван-царевич.
Ах, как стыдно, ах, как стыдно, Ах, и вправду мне завидно,
Не могу на них глядеть! Не могу я утерпеть!
Шум [нрзбр.], стража и драконы просыпаются. Являются: Иван-кошкин, потом
Кащей.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Иван-кошкин и Кащей.
Иван-кошкин. Что вы наделали!
Стража. Воры, воры!
Входит Кащей.
Кащей. Вот вы и попались! У меня суд короткий. Сколько вору ни
воровать, а кнута не миновать. До сих пор чужая нога не бывала в моем
заповедном саду. Вы прокрались сюда или волшебством, или хитростью; чтобы
другим было неповадно, наказание будет примерное. Я вас запру в такую
темницу, откуда вы не выберетесь всю жизнь!
По знаку Кащея открывается гора.
Иван-кошкин. Кашей Бессмертный! Какая тебе польза запирать нас? Ты
видишь, какие мы ловкие люди. Мы можем сослужить тебе большую службу, если
будем все здесь; мы можем достать, то есть украсть, для тебя Жар-птицу и
златогривого коня. Ты их продашь с большим барышом, потому что они
достанутся тебе совсем даром.
Кащей. Жар-птицу и златогривого коня? Это хорошо; но кто мне поручится
за вас, что вы не обманете? Вы обманщики, и вам верить нельзя. Я отпущу
твоих товарищей, а тебя оставлю в закладе. Освободите их!
Иван-кошкин. Бегите скорее, я вас догоню.
Иван-царевич и Иван-девкин убегают.
Кащей. Ты будешь сидеть в яме всю жизнь, если они меня обманут, разве
уже за тебя дадут очень большой выкуп. Наденьте на него цепи и посадите в
тюрьму.
Ивана-кошкина запирают в тюрьму, гора заваливает дверь.
Все уходят.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Комната в тереме Милолики. Большое окно с занавеской.
ЛИЦА:
Царевна Милолика.
Девка Чернавка.
Кащей.
Иван-кошкин.
Мельник.
Слуги Кащея.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Царевна Милолика и девка Чернавка (плачут).
Царевна Милолика. Ах, Чернавка, мы были счастливы один миг.
Девка Чернавка. Да, один миг, да и то не совсем.
Царевна Милолика. Кому мы теперь достанемся?
Девка Чернавка. Я думаю, Калин-Гирею.
Царевна Милолика, Это ужасно! Он татарин, он такой бешеный, у него
тысяча злых жен, и, по-твоему, разве приятно поступить под команду евнуха?
Девка Чернавка. Ты будешь сидеть в Бахчисарае, в саду, у фонтана.
Царевна Милолика. Это хорошо только в стихах, а на деле в саду у
фонтана жены целый день бранятся и дерутся туфлями.
Девка Чернавка. Может быть, ты достанешься царю Додону?
Царевна Милолика. Это еще хуже. У Калина я буду женой, а Додон будет
только любоваться на меня, как на редкость; я не хочу быть редкостью, я хочу
быть обыкновенной женщиной.
Входит Иван-кошкин.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Царевна Милолика, девка Чернавка, Иван-кошкин.
Царевна Милолика. Как ты выбрался из тюрьмы и попал сюда?
Иван-кошкин. Прекрасная царевна, благодаря Бабе Яге у меня есть ключ,
который отпирает все замки.
Царевна Милолика. Зачем же ты остаешься здесь? Беги за
Иваном-царевичем.
Иван-кошкин. Прекрасная Царевна, я должен поговорить с тобой наедине.
Царевна Милолика. Моя скромность, которая у меня врожденная и которой я
отличаюсь с малолетства, запрещает мне оставаться наедине с мужчиной... А
впрочем... Чернавка, поди отсюда.
Девка Чернавка уходит.
Иван-кошкин. Несравненная царевна Милолика, если ты любишь
Ивана-царевича и желаешь освободиться от Кащея Бессмертного, помоги нам
узнать, где смерть его. Он только оттого и бессмертен, что не знают, где его
смерть.
Царевна Милолика. Чем же я могу помочь вам?
Иван-кошкин. Для этого нужна хитрость с твоей стороны.
Царевна Милолика. Я не умею хитрить.
Иван-кошкин. Небольшая хитрость: только притворись, что ты влюблена в
Кащея.
Царевна Милолика. Ах, нет, я не умею, не умею.
Иван-кошкин. Это так нетрудно; только притворись, его еще никто не
любил, он так будет рад, что выскажет тебе все свои тайны, он скажет тебе,
где спрятана его смерть.
Царевна Милолика. Ах, я не могу, я не знаю, как притворяться.
Иван-кошкин. Решайся скорей, Царевна. Побег мой замечен, меня ищут. Мой
враг, Мельник, приятель с Кащеем и предлагает за меня большой выкуп.
Царевна Милолика. Спрячься куда-нибудь, но хитрить я не могу.
Иван-кошкин. Царевна, когда меня станут искать у тебя, ты зажми у себя
на руке кольцо, - я благодаря моей матери могу принимать разные виды.
Мельник подумает, что я превратился в кольцо и станет покупать его у тебя;
когда он купит - ты брось его на пол.
Идет Кащей.
Царевна Милолика. Спрячься за занавес!
Иван-кошкин прячется за занавес.
А притворяться я все-таки не умею.
Входит Кащей.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Царевна Милолика, [Иван-кошкин] и Кащей.
Царевна Милолика. Добро пожаловать.
Кащей. Здесь русским духом пахнет.
Царевна Милолика. Мы русского духу слыхом не слыхали; это ты летаешь по
крещеным землям да и к нам русского духу заносишь.
Кащей. Правду ли ты говоришь?
Царевна Милолика. Разве ты не знаешь, что я несчастная девушка, мне
никак нельзя солгать, у меня это сейчас заметно. Я как только солгу, так и
покраснею. Вот выйду замуж, может быть и краснеть перестану. Ты устал,
Бессмертный Кашей, отдохни, успокойся!
Кащей. Мне некогда отдыхать; у меня теперь очень важное дело. Один
мусульманский государь просит у меня большой заем и предоставляет мне
выручить эту сумму у его христианских подданных.
Царевна Милолика. Ах, как мне тебя жаль, бедненький Кащей. Я слыхала,
что нет ничего трудней на свете, как вымучивать деньги у людей, у которых
нет ни копейки. Сколько тебе, бедному, будет хлопот. Я и так вижу тебя очень
редко, а теперь буду видеть еще реже! Как ты жесток к своей пленнице.
Кащей. Милолика! Что это за речи! Я их прежде не слыхал от тебя.
Царевна Милолика. Ах, Кащей Бессмертный! Где же тебе замечать мои речи,
мои чувства; ты летаешь по всему свету, видишь красавиц не чета бедной
Милолике.
Кащей. Царевна Милолика, я летаю по всей земле, но красавицы, подобной
тебе, не видывал.
Царевна Милолика. Нет, нет, Кащей Бессмертный! Ты знаешь девушку
красивей меня.
Кащей. Царевна Милолика...
Царевна Милолика. Женское сердце чутко.
Кащей. Клянусь тебе.
Царевна Милолика. Не клянись, иначе ты бы...
Кащей. Милолика!
Царевна Милолика. Ты бы...
Кащей. О, говори, говори...
Царевна Милолика. Ты бы заметил любовь мою.
Кащей. Что я слышу! Верить ли мне ушам своим!
Царевна Милолика. Чему же ты так удивляешься?
Кащей. Как же мне не удивляться? Я люблю тебя давно, люблю тебя больше,
- нет, не больше, а почти так же, как золото, И я, и я, Кащей Бессмертный,
не смел намекнуть тебе о моей любви... мои уста немели... и вдруг я слышу...
Царевна Милолика. Ты не знаешь цены себе. Каждая девушка должна
гордиться твоей любовью. Нынче мода на красоту прошла... ты... ты
бессмертен.
Кащей. Ах, Милолика, я бессмертен, но только до тех пор, пока не найдут
смерть мою.
Царевна Милолика. Ах, ты меня убиваешь! Не лишай меня последней
надежды, скажи мне, - кроме тебя, никто не знает, где твоя смерть?
Кащей. Конечно.
ЦаревнаМилолика. И ты никому не скажешь?
Кащей. Никому.
Царевна Милолика. Ах, я боюсь, что ты проговоришься. Ах, Кащей
Бессмертный, ради меня, береги эту тайну, не говори даже и мне, если бы я
попросила.
Кащей. Отчего же не сказать тебе; я знаю, что ты меня любишь.
Царевна Милолика (в сторону: "Он меня испытывает"). Нет, нет, не
говори! Я не стану, я не хочу слушать.
Кащей (показывая кольцо). Так знай же: моя смерть в этом кольце.
Царевна Милолика (отнимая кольцо). Дай, дай его мне! Я его вложу в
медальон и сохраню на своей груди; никто не коснется до него до самой моей
смерти. (Вкладывает кольцо в медальон.)
Кащей. Прекрасная Милолика, теперь я вижу любовь твою, но ты напрасно
хлопочешь; я обманул тебя. Отдай мне кольцо.
Царевна Милолика. Нет, я его тебе не отдам, пусть оно напоминает мне
тебя в твоем отсутствии. Не будем говорить о смерти, это очень грустно; мне
бы хотелось развлечь тебя чем-нибудь веселым. Хочешь, я спою тебе песню или
скажу сказку.
Кащей. Прекрасная Милолика, самые страшные, самые занимательные сказки
рассказывают про меня. Какую же ты мне расскажешь?
Царевна Милолика. За тридевять земель, в тридесятом царстве, за морем,
за океаном...
Кащей (грозно). Замолчи!
Царевна Милолика. Ах!
Кашей. Я не люблю этого начала.
Царевна Милолика. Виновата, Кащей Бессмертный. Я не знала, что ты не
любишь, я никогда больше не скажу, я выкину из головы, забуду эти слова. Как
бы мне хотелось знать, что ты не любишь, чтобы не напоминать тебе никогда
про то. Какое ты дерево не любишь?
Кащей. Дуб.
Царевна Милолика. Как же ты не любишь дуб, какие же у тебя сундуки?
Кащей. Я не люблю сундуков; я слышать не могу этого слова; у меня
золото в подвалах насыпано в мешки.
Царевна Милолика. Я теперь знаю, ты никогда от меня этого слова не
услышишь. Мой милый Кащей, каких зверей или птиц ты не любишь?
Кащей. Утку, только утку, больше ничего.
Царевна Милолика. Нет ли кушанья, сколько-нибудь неприятного для тебя?
Кащей. Яичница.
Царевна Милолика. Милый мой Кащей, ты не только не услышишь от меня об
этих вещах, но я постараюсь, чтобы тебе ничто их не напоминало даже.
Кащей. Прекрасная Милолика, много говорить мне некогда; я тебя люблю,
ты меня любишь; когда же ты будешь моею женою?
Царевна Милолика. Ровно через десять дней.
Кащей. Кольцо?
Царевна Милолика. Ты его получишь вместе со мною через десять дней.
Кащей. Прощай, красавица. Я каждый день буду навещать тебя.
Царевна Милолика. Прощай, Кащей Бессмертный! Я каждый день буду ожидать
тебя с нетерпением.
Кашей уходит.
Выходи! (Подает кольцо.) Вот тебе кольцо.
Иван-кошкин. Благодарю тебя, Царевна, с этим кольцом он возвращает нам
жизнь. Жаль только, что нам не удалось узнать, где смерть Кащея.
Царевна Милолика. Ну, я думала, что ты умнее. Чего Кащей не любит, чего
он боится? Он не любит начала сказки, не любит дуба, не любит сундуки, не
любит утку и яичницу. Значит, за тридевять земель, в тридесятом царстве, за
морем, за океаном стоит дуб, на дубу сундук, в сундуке утка, в утке яйцо, в
яйце смерть Кащея.
Иван-кошкин. Ах, я осел! И я еще думал учить тебя, как притворяться!
Царевна Милолика. Теперь кольцо у вас, вы свободны. Кашей не имеет над
вами никакой власти. Иван-царевич может ехать куда ему угодно, может найти
другую царевну, жениться на ней, я ему помешать не могу; но ты скажи ему,
что если через десять дней вы сюда не воротитесь и не приведете златогривого
коня и Жар-птицу, и еще кой-что, я выйду замуж за Кащея Бессмертного.
Прощай. (Уходит.)
Иван-кошкин. Прощай, прекрасная Царевна. Через десять дней ты увидишь
Ивана-царевича. (Убегает.)
[КАРТИНА СЕДЬМАЯ]
ЛИЦА:
Иван-царевич.
Иван-кошкин.
Бабадур.
Юсуф.
Калин-Гирей.
Татары.
Дворик Калин-Гирея.
[ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ]
[Иван-царевич, Иван-кошкин.]
Иван-царевич. Кажется, нам златогривый конь дешево достанется.
Иван-кошкин. С этим народом хитрости немного нужно. Судя по тому, что
мы прошли в заповедный сад Гирея, не встретив ни одного человека из стражи,
можно пройти не только в конюшню, но и в самую спальню
Гирея. Гирей теперь в отсутствии, и весь двор пьет напропалую.
Иван-царевич. Я никак не мог понять, зачем ты покупаешь такую пропасть
чихирю.
Иван-кошкин. Теперь ты понимаешь. Покупать дорогие вина для этих
[пропуск в рукописи] не стоит. Я купил на Волге целую барку чихиря,
московский лавочник наделал мне из него лафиту, рейнвейну, бургонского,
шампанского, наклеил золоченые ярлыки, заколотил пробки - и готово.
Он им придал разные букеты,
Наклеил на счастие приметы,
И над смесью вроде купоросу
Он поставил цены без запросу.
И божился все за цену ту же,
Что вино из-за границы хуже,
А его, чем надо, тем и пахнет,
Что знаток попробует и ахнет.
Ну, а потом уж дело просто, - я погрузил вино на корабль, бурей выкинуло его
к самым воротам дворца Калин-Гирея, и весь груз достался придворным
служителям. Так случилось, - так и должно было случиться. Вот уже третий
день во дворце идет пьянство, шум, гам и ужасный беспорядок. Два конюха
бежали и увели двух жен из гарема Калин-Гирея.
Иван-царевич. Что же нам теперь нужно делать?
Иван-кошки н. Нам нужно определиться в конюхи на место бежавших и
сегодня вечером, когда все сопьются окончательно, увести златогривого коня.
Иван-царевич. А Милолика, Милолика?
Иван-кошки н. Не отчаивайся! Верь в могущество нашего талисмана! Пока у
нас это кольцо, Милолика не попадет в чужие руки. Если она у Калин-Гирея, мы
ее увезем так же, как и златогривого коня, а если она у Кащея, нам нужно
торопиться достать Жар-птицу и кащееву смерть, - тогда она наша. Кто-то
идет. Это Бабадур Калга, то есть главный визирь Гирея; скроемся теперь, а
потом представимся ему и попросим определить нас в конюхи. (Уходят.)
Выходят из дворца Бабадур и Юсуф, евнух.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Бабадур и евнух.
Бабадур. Ах, Юсуф, у меня болит голова.
Юсуф. А у меня болит сердце, Бабадур.
Бабадур. Ай, вай! Я знаю, чем лечить мою голову, я ее вылечу; она опять
заболит, и я опять ее вылечу, а чем лечить твое сердце, я не знаю.
Юсуф. Да я думаю, тем же. Хвала аллаху! Корабль гяуров разбился, и
лекарства, которые они везли неверным собакам, досталися на пользу и
утешение правоверным.
Бабадур. Да, Юсуф, мы с тобой очень нуждаемся в утешении; над нашими
бритыми головами висит беда. Вот и мне вторую ночь снится веревка.
Юсуф. И мне тоже.
Бабадур. И шея чешется.
Юсуф. И у меня тоже.
Бабадур. А это недобрый знак для нас с тобой. У меня убежали два лучших
конюха и увели у тебя из-под носу двух любимых невольниц султана.
Юсуф. Вай, вай! Наше дело никуда не годится. Приедет Калин-Гирей, и нас
с тобой повесят так скоро, что не успеем и глазом моргнуть.
Бабадур. [Пропуск в рукописи] и Магомет пророк его. Чему быть, тому не
миновать. Положимся, душа моя Юсуф, как настоящие мусульмане, на власть
аллаха. Одно будет жаль - если нас с тобой повесят прежде, чем мы успеем
выпить этот напиток неверных.
Юсуф. Надо торопиться.
Бабадур. Надо торопиться, душа моя Юсуф! Что ты шаришь в своих
карманах?
Юсуф. Я на всякий случай ношу с собой напиток, который я называю
"утешение в скорбях", а как называют этот напиток французы, я разобрать не
умею, - вероятно, так же, если они не полные дураки.
Бабадур. Покажи-ка! Я прежде был переводчиком, так немного разумею язык
франков. (Берет бутылку.) Шато-Лафит, Дюфур де Бер, Бордо.
Юсуф. Какое длинное название для объяснения такой простой вещи!
Бабадур. Нет, это не утешение в скорбях! Это разве только развлечение в
скуке. Вот настоящее утешение в скорбях. (Вынимает бутылку.)
Юсуф. А как это по-франкски называется?
Бабадур. Коньяк, самый старый.
Юсуф. Это проще и несколько понятнее. Так мы отставим в сторону
развлечение в скуке и примемся прямо за утешение в скорбях.
Бабадур. Примемся. (Пьют.) Что ты окажешь, Юсуф?
Юсуф. Этот напиток истинно бальзам души. Я чувствую, как утешение
проникает в каждую мою жилу.
[ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ]
[Те же и татарин.]
Татарин. Франки, которых корабль потерпел крушение, просят позволения
коснуться праха ног вашей высокостепенности.
Бабадур. Вот какова наша жизнь, какова наша служба, Юсуф. Минуты нет
покойной. Со всякими пустяками лезут к визирю. Только что займешься
каким-нибудь важным делом, вдруг тебя...
Юсуф. Они, должно быть, пришли требовать деньги за свой товар.
Бабадур. А вот ты увидишь, посмеют ли они рот разинуть о деньгах.
(Татарину.) Веди сюда франков.
Татарин уходит и потом возвращается с Иваном средним [Иваном-царевичем]
и Иваном меньшим [Иваном-кошкиным].
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, Иван средний и Иван меньший.
Бабадур. Вы, собаки, из каких собак? И какой вас шайтан занес сюда?
Иван средний. Мы греки.
Бабадур. Я так и думал. По милости аллаха милосердного, милостивого
корабль ваш разбился вдребезги. Чего же вам еще нужно?
Иван средний. Эфенди! Мы лишилися всего состояния.
Бабадур. Так и должно было случиться. Аллах правосуден, человек! Это
все наказание за то, что вы торгуете всякой дрянью.
Иван средний. Эфенди, твои уста открываются только для того, чтобы
сыпать перлы мудрости! Мы точно торгуем дрянью, но за эту дрянь мы очень
дорого платили и надеялись взять еще дороже. Мы покупали вина на самом месте
рождения.
Бабадур. Вина! Баллах, биллях! Ты врешь!
Иван средний. Смею ли я лгать! Смею ли я [нрзбр.] грязь в твоем
присутствии.
Бабадур. В таком случае вы виноваты еще более. Ваше проклятое вино, по
вашей неосмотрительности, попало в руки правоверных, осквернило их утробы и
отуманило головы. По вашей милости бежали у нас два конюха и две невольницы.
Иван меньший. Сам пророк дозволяет вино в небольшом количестве в виде
лекарства, - не наша вина, что правоверные так на него накинулись.
Бабадур. Ты глуп, человек. Вино есть зло, а зло чем скорее уничтожить,
тем лучше.
Иван средний. Что мы за собаки, чтобы сметь спорить против твоей
мудрости и справедливости. Скажешь ты, что мы правы, - и мы правы; скажешь
ты, что мы виноваты, - мы виноваты.
Бабадур. Хотя все без исключения франки мошенники, а вы, кроме того,
соблазнители и отравители и потому заслуживаете немедленной смертной казни,
но я сегодня так милостив, что отпускаю вас на все четыре стороны. Подите
вон! И благодарите аллаха!
Иван средний. На что нам жизнь, когда мы не знаем, где преклонить
голову и не имеем куска насущного хлеба.
Бабадур. Чего же ты хочешь, человек?
Иван средний. Эфенди, я прах твоих туфлей. Мы не гнушаемся никакой
работой на службе непобедимого Калин-Гирея. Хотя до сей поры мы были
богатыми купцами, но теперь, узнав превратности счастья, мы охотно пошли бы
даже в конюхи.
Бабадур. В конюхи? Изволь, только с условием, если у меня выйдет весь
этот напиток...
Иван средний. Достать тебе еще... Эфенди, тебе стоит только приказать,
и к твоим услугам будет сейчас же самый настоящий коньяк прямо с
Нижегородской ярмарки, то есть я хотел сказать из Бордо.
Бабадур. Ну уж там откуда хочешь, только чтобы точно такой же.
(Офицеру.) Отведи их в конюшни и скажи, что я их назначаю главными конюхами,
чтобы все им повиновались. Да прикажи страже, чтобы ворота заперли и чтобы
ко дворцу на полверсты никого не подпускали.
[Офицер] уходит.
Вот, Юсуф, как обделываются дела... Ну, теперь мы можем на свободе заняться
утешением. Помеха отравляет всякое удовольствие, сказал пророк. (Пьют.)
Юсуф. И давно бы так. То ли дело, когда ворота заперты, двери
заперты... Налей-ка мне еще... Сидишь, занимаешься мудрой беседой, и
никто-то тебе...
Бабадур. Что за удивительный напиток!
Юсуф. И никто-то тебе не мешает.
Бабадур. Что пьешь, то больше хочется.
Юсуф. И никто не мешает.
Слышны крики: "Гирей!"
Бабадур. Что за крики?
Юсуф. Ай, вай! Прибирай посуду! Побежим ему навстречу. Азраил летает
над нашими головами. (Бегут к дверям.)
Навстречу им Калин-Гирей со свитой.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Калин-Гирей, Бабадур, Юсуф и свита.
Калин-Гирей. Бабадур, что же ты, [забрал] бы ад твою душу, не встретил
меня, твоего повелителя?
Бабадур. Племянник солнца и двоюродный брат луны, клянусь верблюдицей
пророка, мы не ждали так рано твоей непобедимости.
Калин-Гирей. Не ждали! Аллах, биллях! Как же ты смел не ждать? Не
ждали! То есть ты сидел запершись и пьянствовал.
Бабадур. Да не войдет душа раба твоего в Магометов рай, если я...
Калин-Гирей. Да и так не войдет.
Бабадур. Моя голова - подножие твоих туфлей.
Калин-Гирей. Вставай, старый мешок, доверху набитый грехами!
Докладывай, что ты делал без меня и все ли благополучно.
Бабадур. Без тебя я делал то же, что и в присутствии твоей
непобедимости, неустанно следил за порядком и правосудием, а что касается
благополучия, так на грех спасения нет, сказал пророк.
Калин-Гирей. Ты врешь, никогда пророк этого не говорил.
Бабадур. Аман, аман! Виноват, я хотел сказать, на всякого мудреца
бывает довольно простоты.
Калин-Гирей. Какого же роду простота напала на тебя, говори скорее! Не
принял ли ты спроста казенные деньги за свои, - это за тобой водится.
Бабадур. Нет, мой повелитель, на этот раз все казенные деньги целы,
хотя враг силен, как сказал пророк.
Калин-Гирей. Машаллах, иншаллах! Оставь пророка в покое! Говори, что
случилось.
Бабадур. Из твоих конюшен бежали две невольницы!
Калин-Гирей. Как попали в конюшни невольницы, шайтан [возьми] твою
душу?
Бабадур. Аман! Виноват. Из твоего гарема бежали два конюха.
Калин-Гирей. Баллах, таллах! Ты ком грязи!
Бабадур. Виноват, мой повелитель, слово не воробей, сказал пророк.
Калин-Гирей. Ты опять за пророка? Молчи! Юсуф, что этот старый кабан
бормочет про мой гарем?
Юсуф. Племянник солнца! Бежали два конюха и увели...
Калин-Гирей. Коня? Погублю я ваши души!
Юсуф. Нет, мой повелитель! Да будет всегда твоя туфля моей шапкою, -
двух невольниц.
Калин-Гирей. Ну, это еще беда не велика, если бы они и все разбежались,
мне горя мало. Я привез такую жемчужину, какой ни один хан Востока не
видывал в своем гареме.
Бабадур. Повелитель мой, и малое твое неудовольствие для меня такое
великое горе, что кровь наша превратилась в воду.
Калин-Гирей. Не в воду, а в вино, - вы так им пропитались, как старые
армянские бурдюки. (Бабадуру.) Поди и благодари аллаха, что я тебя сегодня
не повесил, а завтра не ручаюсь.
Бабадур уходит.
Юсуф, подползи к порогу двери царевны Милолики и с самым подлейшим
унижением, к которому только ты способен, спроси у ее рабыни, что угодно ее
ханым?
Юсуф уходит и возвращается, держась за щеку.
Что ты держишься за щеку?
Юсуф. Туфлей...
Калин-Гирей. Молча? Ну так иди и спроси в другой раз.
Юсуф. Опять, по другой.
Калин-Гирей. И ничего не сказала?
Юсуф. Моя повелительница сказала, что желает видеть танцы невольниц.
Калин-Гирей. Живее! Подними на ноги весь гарем! А ты убирайся с глаз
моих. И если за вами нет больше вины, кроме вашего пьянства и нерадения, я
вас прощаю на радости.
Калин-Гирей {Реплика Гирея в карандашном автографе обведена чернилами -
видимо, помета Островского об ее переделке, а возможно, и устранении из
данного диалога.}. Милолика! Звезда души моей! Мой дворец - твой дворец! Я,
гарем мой и все мы, татары, - твои рабы. Войди со своей рабыней в эти покои
и отдохни от трудного пути. Все наряды, все драгоценности, какие найдешь ты
там, - твои. Только люби меня, люби так, как я тебя.
Юсуф растворяет дверь в сад гарема. Оттуда выходят невольницы, некоторые с
инструментами. Царевна Милолика и служанка выходят из своих покоев.
Калин-Гирей провожает их до скамьи. Танцы. Невольницы во время танцев, когда
Калин-Гирей этого не замечает, делают царевне Милолике разные гримасы и
жесты, она отвечает им тем же.
Калин-Гирей. Прекрасная Милолика, теперь, когда я посмотрел на своих
жен, ты мне кажешься еще прекраснее; сними свое покрывало, покажи им свое
лицо, пусть они пожелтеют от зависти.
Жены. Ну как же! Вот еще! Еще было бы чему завидовать!
Калин-Гирей. Покажи им лицо свое, и пусть они умрут, глядя на свое
безобразие. (Снимает покрывале и видит Чернавку.) Ай, вай! Что за изваяние!
Жены молчат.
О, ты пошутила. Вы переменились платьем. (Снимает покрывало со служанки,
перед ним Иван больший [Иван-девкин] в женском платье.) Аллах, биллях,
таллах! Это что за рожа! Бабадур! Коня, златогривого коня! Сбирать татар!
Все за мной, ногайцы!
Вбегает Бабадур.
Бабадур. Аман, аман! Пощади! Франки, которых я взял в конюхи...
Калин-Гирей. Ну!
Бабадур. Наплевали мне в бороду!
Калин-Гирей. Ну!
Бабадур. Бежали и увели коня.
Калин-Гирей. Повесить его. А мне другого коня.
Бабадур. Помилуй, помилуй!
Калин-Гирей. Какая милость! Какая тебе милость? Вот тебе милость:
повесь себя сам.
По знаку Калин-Гирея Бабадура уводят.
Юсуф. Повелитель, что прикажешь делать с твоей новой женой?
Калин-Гирей. Что хочешь. Смотри в оба за женами и не жалей холщовых
мешков.
Татары.
Точи, татарин, нож острей,
Мы в путь сбираемся недаром.
Седлай коня, Калин-Гирей,
И путь кажи своим татарам.
Мы гладь широкую степей
Покроем пылью и пожаром,
Мы рвемся в бой, веди скорей,
Мы грянем громовым ударом.
Калин-Гирей.
Гайда, за мной!
Татары.
Калин-Гирей,
Кажи врага своим татарам.
Гайда! Гайда!
Убегают все, сцена пуста.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Девка Чернавка и Иван больший.
Девка Чернавка. Кажется, никого нет; как бы нам выбраться отсюда
поскорее.
Иван больший. Да, уйдем поскорее, а то я боюсь.
Девка Чернавка. Чего ты боишься?
Иван больший. Здесь так много хорошеньких женщин.
Девка Чернавка. Ты боишься женщин. Ах, бедный!
Иван больший. Я не женщин боюсь, я боюсь самого себя.
Девка Чернавка. Это как же?
Иван больший. А так же. Долго ли до греха; влюбишься в какую-нибудь,
вот тебе и раз.
Девка Чернавка. А как же ты смеешь?
Иван больший. Отчего же не сметь? Сердце-то не спрашивается.
Девка Чернавка. Ты и думать не смей! И не заикайся!
Иван больший. Вот ты какая! А сама поехала к Калину. Что, если б ты ему
понравилась?
Девка Чернавка. Что же! Я стала бы его женой, ханшей. Это очень хорошо,
и мне очень жаль...
Иван больший. А я-то при чем же бы остался? Ну так вот и я ж теперь...
Девка Чернавка. Ты? Ну так хорошо же. Я хотела найти случай убежать с
тобой отсюда, теперь я останусь здесь, подожду Гирея, может быть он...
Иван больший. Так и я останусь. Ты жди, когда еще твой Гирей приедет, а
красавицы-то у меня все здесь под руками. Вот ты и знай!
Девка Чернавка. Есть негодяи на свете, да все уж не такие.
Казался он сначала
Покорен мне и тих, -
На белом свете мало
Бесстыдников таких!
[Пропуск в рукописи.]
Иван больший. Вот они идут, мои красавицы. (Подходит к одной.) Какая ты
хорошенькая.
1-я невольница. А тебе что за дело?
Иван больший. Как что за дело? Я в тебя влюблен.
1-я невольница. А разве ты мужчина?
Иван больший. Мужчина. Только ты никому не говори.
1-я невольница. Ни за что на свете не скажу, только уж ты...
Иван больший. Постой-ка, постой-ка! Вот эта, кажется, будет получше
тебя. (Идет к другой.)
1-я невольница (за ним). Что ж, ты. смеяться, что ли, надо мной
вздумал?
Иван больший (2-й невольнице). Какая ты хорошенькая!
2-я невольница. Что это тебе вздумалось хвалить меня?
Иван больший. Что вздумалось? Я в тебя влюблен без памяти.
2-я невольница. Разве ты мужчина?
Иван больший. Мужчина. Только ты никому не сказывай.
2-я невольница. Разве мне жизнь-то не мила! Особенно теперь с тобой,
милый мой. (Обнимая его.)
Иван больший (освобождаясь). Ах, я дурак! Вот эта, кажется, лучше всех!
2-я невольница. Погоди же ты! Я с тобой разделаюсь туфлями.
Иван больший (3-й невольнице). Ты такая красавица, что...
3-я невольница. Поди ты прочь! Калин-Гирей не замечает моей красоты,
так на что она мне.
Иван больший. А я вот сейчас заметил.
3-я невольница. Заметил? Да ты разве мужчина?
Иван больший. Мужчина и в тебя влюблен до смерти, только ты никому не
сказывай.
3-я невольница. Нет, не скажу и с тобой теперь не расстанусь. Ты мой!
Другие невольницы. Нет, мой, мой!
Иван больший. Постойте. Не шумите. Погодите немного. Я сам вам скажу,
чей я.
Невольницы. Нет, нет, ты мой!
Шум.
Входит Юсуф.
ЯВЛЕНИЕ [СЕДЬМОЕ]
Юсуф, Иван больший, девка Чернавка, невольницы.
Юсуф. Это что за безобразие?
Невольницы. Здесь мужчина, мужчина!
Юсуф. Как мужчина, где мужчина, кто мужчина?
Невольницы. Вот он! Вот он!
Юсуф (берет Ивана). Как ты сюда попал и к кому?
Невольницы (указывая на Чернавку). Он пришел с ней вместе.
Юсуф. Нет, уж вы мне вот где сидите. Меня за вас чуть было не повесили
(хлопает в ладоши).
Входят евнухи.
Подайте два мешка!
Евнухи уходят. Пролетают на златогривом коне Иван [Кошкин] и Иван-царевич.
Иван больший. Эй, братцы! Захватите меня с собой! Я здесь!
Юсуф. А, так ты из одной шайки! Нет, уж теперь, брат, не увернешься!
Евнухи приносят два мешка.
Сажайте их в мешки да с башни в море!
Евнухи уводят на башню Ивана и Чернавку.
А вы смотрите да казнитесь!
Евнухи бросают мешки в воду.
Так погибают неверные жены и их верные любовники.
КАРТИНА [ВОСЬМАЯ]
ЛИЦА:
[пропуск в рукописи]
Индийский лес на берегу моря {На этом рукопись обрывается.}.
КОММЕНТАРИИ
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
"СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК КВАРТАЛЬНЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ ПУСКАЛСЯ В ПЛЯС, ИЛИ ОТ
ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО ТОЛЬКО ОДИН ШАГ"
Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы
Академии наук СССР.
Впервые "Сказание" опубликовано в сборнике "Островский. Новые
материалы. Письма. Труды и дни. Статьи". М. - Л. 1924, с воспроизведением
зачеркнутых автором слов и фраз. В настоящем издании печатается последняя
авторская редакция; слова, не дописанные Островским и ясные по смыслу,
воспроизводятся полностью, а когда прочтение вызывает сомнения, дописанная
часть слова заключена в квадратные скобки.
"Сказание о том, как квартальный надзиратель пускался в пляс, или от
великого до смешного только один шаг" - самый ранний из известных нам опытов
Островского в области художественной прозы. Написанный в манере
реалистической школы, рассказ является ярким свидетельством влияния Гоголя.
В конце рассказа стоит дата: "1843 г. Декабря 15". До нас он дошел в
первоначальной рукописи. Писатель оставил работу над рассказом, позднее он
воспользовался его темой и отдельными эпизодами (например, разговором
купчихи с будочником) для очерка "Иван Ерофеич", опубликованного в 1847 году
под названием "Записки замоскворецкого жителя".
"ЗАПИСКИ ЗАМОСКВОРЕЦКОГО ЖИТЕЛЯ"
Печатается по тексту "Московского городского листка", ЉЉ 119, 120, 121,
1847 г.
В начале второй половины 40-х годов Островский работал над очерками, в
которых предполагал дать подробную картину жизни Замоскворечья: "Автор
описывает Замоскворечье в праздник и в будни, в горе и в радости, описывает,
что творится по большим длинным улицам и по мелким, частым переулкам".
"Записки замоскворецкого жителя" представляют собою первый такой очерк.
Он был задуман Островским как изложение двух биографий и навивался в первой
редакции "Две биографии". В процессе работы план изменился. Островский
опустил изложение истории обучения героя, наэвав его уже иначе - Иван
Ерофеич. Лишь в нескольких словах сообщив о домашнем окружении и обучении
грамоте Ивана Ерофеича, Островский сосредоточил внимание на его положении
как чиновника, на отношениях с мещанкой Козырной.
В этой второй редакции очерк получил и другое название - "Иван
Ерофеич".
Работа над очерком, как это видно из пометы на рукописи, окончена в
апреле 1847 года. (Рукописный отдел Института русской литературы Академии
наук СССР.)
Очерк "Записки замоскворецкого жителя" имеет частичную связь с сюжетом
"Сказание о том, как квартальный надзиратель пускался в пляс, или от
великого до смешного только один шаг". Но в "Сказании" Островский в
известной степени безобидно смеется над недостатками единичных людей, тогда
как в "Записках замоскворецкого жителя" его интересует заслуживающая
глубокого сочувствия жизнь "маленького" человека; за внешностью явления,
вызывающего смех, Островский видит причины, заставляющие не смеяться, а
сострадать и негодовать; судьба Ивана Ерофеича не случайна, она типична и
определяется совокупностью социальных условий.
Опубликованные в 1847 году в "Московском городском листке", "Записки
замоскворецкого жителя" вызвали большой интерес у читателей. В повести И. С.
Тургенева "Дневник лишнего человека" (1850 г.) читаем: "Да, поневоле скажешь
с одним русским философом: "Как знать, чего не знаешь". Эта фраза напоминает
известное место из "Записок замоскворецкого жителя": "Такая уж у него [у
будочника] была и поговорка: "А как его знать, чего не знаешь?" Право,
словно философ какой, стоит на одном, что ничего не знает и знать ему
нельзя".
В печати не последовало продолжения "Записок замоскворецкого жителя",
однако Островский не ограничился написанием одного этого очерка. В
рукописном наследстве сохранились очерки "Замоскворечье в праздник" и
"Кузьма Самсоныч", которые являются продолжением "Записок замоскворецкого
жителя".
["БИОГРАФИЯ ЯШИ"]
Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы
Академии наук СССР.
Очерк "Записки замоскворецкого жителя" (см. настоящий том) в
первоначальной редакции назывался "Две биографии". Он начинался биографией
Яши, сына чиновника Зверобоева. Затем Островский заменил это начало кратким
вступлением, а героя назвал Иваном Ерофеичем. В остальном "Две биографии"
почти полностью совпадают с окончательной редакцией очерка "Записки
замоскворецкого жителя".
Публикуемая "Биография Яши" представляет собою часть рукописи "Две
биографии". Полностью очерк опубликован в сборнике "Островский. Новые
материалы. Письма. Труды и дни. Статьи". М.-Л. 1924, в котором
воспроизводятся зачеркнутые автором слова и фразы. В нашей публикации дается
последняя авторская редакция.
"ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ В ПРАЗДНИК"
Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы
Академии наук СССР.
Впервые очерк полностью опубликован в сборнике "Труды отдела новой
русской литературы", изд. Академии наук СССР, 1948, с воспроизведением
зачеркнутых автором слов и фраз. В нашем издании дается последняя авторская
редакция.
Островский, как это видно из первоначальных набросков очерка, колебался
в его названии. Вначале очерк был назван "Замоскворечье в праздник", потом
"Праздничное утро", затем "Воскресение". Позже заглавие "Воскресение"
зачеркнуто и восстановлено первое - "Замоскворечье в праздник".
Островский предполагал продолжить работу над очерком, он даже наметил
дополнения. О характере дополнений можно судить, например, по записи,
сделанной на полях перед словами: "...прежде ходили в Нескучное" (см. стр.
36): "Звук бала[ла]ек... фабричные... тут русский дух, тут Русью пахнет...
Кучер с балалайкой". Наряду с образами купцов, мещан, чиновников Островский,
повидимому, хотел ввести в очерк образы трудового народа.
О времени работы над очерком высказаны различные предположения, но,
надо полагать, она велась в 1846-1847 годах.
"КУЗЬМА САМСОНЫЧ"
Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы
Академии наук СССР.
Впервые очерк полностью опубликован в сборнике "Труды отдела новой
русской литературы", изд. Академии наук СССР, 1948, с отдельными
неточностями, с воспроизведением зачеркнутых Островским слов и фраз. В нашем
издании печатается последняя авторская редакция.
Очерк, вероятно, писался одновременно с очерком "Замоскворечье в
праздник", то есть в 1846-1847 годах.
Уже в эти годы Островский, сатирически обличая купечество и его нравы,
пытается нарисовать образ молодого человека, у которого "наука взошла в
кровь", который не хочет признать над собой другой власти, "кроме ума".
Островский не завершил работу над очерками "Праздник в Замоскворечье" и
"Кузьма Самсоныч", но он широко использовал их сюжетный материал,
художественные образы в своих драматических произведениях, например в
пьесах: "Свои люди - сочтемся" (образы Самсона Саввича, Акулины Климовны и
Максимки), "Бедность не порок" (образ Максимки), "Утро молодого человека"
(образ Агурешникова), в трилогии о Бальзаминове (времяпровождение купца
Неуеденова).
"НЕ СОШЛИСЬ ХАРАКТЕРАМИ"
Печатается по рукописи, хранящейся в рукописном отделе Государственной
библиотеки СССР им. В. И. Ленина.
Повесть "Не сошлись характерами" впервые опубликована (с некоторыми
неточностями) в сборнике "Н. П. Кашин. Этюды об А. Н. Островском", т. II,
М., 1913, с воспроизведением зачеркнутых Островским слов и фраз. В данном
издании печатается последняя авторская редакция.
Первоначально на эту тему Островским была задумана пьеса. 27 июня 1856
года он писал Н. А. Некрасову: "Пьесу "Не сошлись характерами!" я Вам пришлю
к августовской книжке". Но вскоре план изменился, и 18 июля того же года
Островский извещал Некрасова, что вместо пьесы получилась повесть: "Не
сошлись характерами" у меня вышло в форму повести (листа 2 1/2 печатных),
которая совсем уже и кончена, остались небольшие поправки. И работы-то всего
на два дня, если б не несчастье со мной. Тарантасом расшибло мне ногу, и вот
уж полторы недели я лежу без движения".
Первого августа 1856 года Островский снова писал, что рассказ "готов, -
отделываю начисто и пришлю с первой почтой". Но при той физической боли,
которую он испытывал, находясь в городе Калязине, от ушиба ноги, отделка
повести шла медленно. 11 сентября 1856 года, в ответ на просьбу редакции
журнала "Современник" о присылке повести, Островский писал: "Неотделанный
рассказ послать я не соглашусь ни за какие сокровища, а отделать мешают и
мешают мои страдания. Через неделю рассказ будет у Вас, если со мной не
случится чего-нибудь особенного".
Продолжая работу, Островский решает расширить рассказ. 14 декабря 1856
года он пишет И. И. Панаеву: "Из рассказа, который я Вам обещал, выходит
большая повесть, и я ее кончу не скоро". Следы этой работы имеются в
рукописи, ее поля испещрены записями.
На полях 16-го листа рукописи есть запись, характеризующая Серафиму
Карповну: "То находясь в зад[умчивости], то вышивая английск[им] швом себе
рукав - черта характера. Она никогда не оставалась без работы".
Не удовлетворяясь характеристикой Серафимы Карповны, Островский написал
на 17-м листе прямо по тексту: "Переделать".
Желая расширить изложение беседы Серафимы Карповны с родителями,
Островский на 11-м листе делает запись:
"- Будешь себе шить что-нибудь к свадьбе?
- Соболий салоп, атласный, воротник суконный".
О Прежневых Островский на 13-м листе записывает: "Наконец заст[ает] их
нужда. И вот С[офья] И[вановна] с сыном живет в полуразрушенном деревян[ном]
доме близ тех же Пресненских] прудов, недалеко от изящ[ного] д[ома] мод".
Поль Прежнев должен был предстать в повести как "отпрыск древнего рода"
(лист 11).
Островский, повидимому, имел намерение также дополнить характеристики
второстепенных лиц. Это, в частности, касалось Матрены: "Матрена работала"
(лист 11); "Ишь ты, чорт, какая здоровая, ничего не ущипнешь, точно
молотками на наковальне сколоченная, уж девка" (лист 7).
Повесть осталась незавершенной. На эту тему Островский написал пьесу
"Не сошлись характерами!" (см. том II настоящего издания);
"СНИЛАСЬ МНЕ БОЛЬШАЯ ЗАЛА"
Печатается по тексту, приведенному С. В. Максимовым в его воспоминаниях
"А Н. Островский" (см. "Драматические сочинения А. Н. Островского, Н. Я.
Соловьева и П. М. Невежина", изд. "Просвещение", т. I).
Рукопись стихотворения не найдена.
Отдавая дань широкому увлечению романсной лирикой, Островский начал в
40-е годы писать и переводить романсы. Изредка к этому жанру он обращался и
позже. Так, 4 октября 1854 года он просил Ф. Бурдина прислать ему из
Петербурга "музыку, написанную Кажинским на мой романс "Нет-то злей,
постылее".
Известны следующие стихотворные переводы Островского: "Путевая песня" и
"Мы песнею крылатой" Г. Гейне, "Колыбельная песня" Гимера, "Вечер", "Зимняя
песня" (см. "Сборник, 50 романсов и песен, изданных под редакцией Н. Г.
Рубинштейна") и, наконец, "Гимн искусству" Шиллера.
Стихотворение "Снилась мне большая зала" написано, по всей вероятности,
в начале второй половины 40-х годов. Повидимому, оно посвящено Зинаиде
Федоровне Корш, дочери профессора Медико-хирургической академии (см.
"Драматические сочинения А. Н. Островского, Н. Я. Соловьева и П. М.
Невежина", изд. "Просвещение", т. I, очерк С. В. Максимова "А. Н.
Островский").
В конце 40-х или в самом начале 50-х годов стихотворение "Снилась мне
большая зала" было прочтено Островским на одном из субботников у К. А.
Булгакова и внесено в альбом Булгакова.
П. Вейнберг в биографическом очерке "А. Н. Островский" приводит это
стихотворение, но без третьего пятистишия (см. А. Н. Островский, Полное
собрание сочинений, изд. "Просвещение", т. X).
"ЗАЧЕМ МНЕ НЕ ДАН ДАР ПОЭТА"
Печатается по тексту, приведенному в воспоминаниях С. В. Максимова "А.
Н. Островский" (см. "Драматические сочинения А. Н. Островского, Н. Я.
Соловьева и П. М. Невежина", изд. "Просвещение", т. I).
Рукопись стихотворения не найдена. Оно написано, по всей вероятности, в
самом начале второй половины 40-х годов.
Как сообщает С. В. Максимов, этот акростих был записан Островским "в
скромном и теперь уже потерянном альбоме". В приведенном П. Вейнбергом
тексте стихотворения вторая строка имеет редакцию: "И его краски и мечты?"
(см. А. Н. Островский, Полное собрание сочинений, изд. "Просвещение", т. X).
"МАСЛЕНИЦА"
Печатается по тексту рукописи, хранящейся в Государственном центральном
театральном музее им. А. А. Бахрушина.
Впервые песня опубликована в сборнике "А. Н. Островский. Дневники и
письма". "Academia", 1937.
Этот набросок песни, вероятно, написан Островским в процессе работы над
либретто оперы "Вражья сила" или над пьесой "Снегурочка", в частности над
сценой проводов берендеями Масленицы. В четвертом явлении пролога берендеи,
везущие сани с чучелом Масленицы, поют прощальные песни:
Раным-рано кур_ы_ запели,
Про весну обвестили.
Прощай, Масленица!
и т. д.
"ИВАН-ЦАРЕВИЧ"
Печатается по рукописям (Институт русской литературы Академии наук
СССР), в последней авторской редакции, без воспроизведения зачеркнутых
автором слов и фраз. В перечне действующих лиц редакцией приводятся в
квадратных скобках встречающиеся в тексте варианты имен и прозвищ.
Публикуемый текст представляет собою перебеленную часть рукописи и,
начиная с середины четвертой картины, со слов Кащея: "Откройте занавес" и т.
д., - ее черновой автограф. Сохранились также: 1) отрывочные записи
диалогов, 2) карандашный автограф сценария и первых семи картин основного
текста.
Драматическая сказка "Иван-царевич" впервые напечатана: "Литературный
архив. Материалы по истории литературы и общественного движения", М.-Л.
1951.
В Записной книжке Островского, хранящейся в Государственном центральном
театральном музее им. А. А. Бахрушина, есть несколько куплетов, относящихся
к сказке "Иван-царевич":
1.
Испол[нит] он свою угрозу.
Недаром зуд меня берет.
Вздерет, как Сидорову козу,
Вздерет Иванушку, вздерет.
Ох, не уйти мне этой порки,
Недаром страх меня берет.
Вздерет злодей на обе корки,
Вздерет Ив[анушку], вздерет.
2.
Калин-Гирей, богатый хан Востока,
Ни в чем себе отказа не дает.
Он то творит по милости пророка,
Что только в голову ему придет.
Всего дороже для него забавы.
Никто не смей препятствовать ему.
Чудить, кутить лишь он имеет право
И безобразничать в своем Крыму.
Скупает он и запирает строго
В Бахчисарае сотни жен своих,
В его гареме этой дряни много,
Но хочет он, чтоб было больше их.
3. Песня
Вижу я, что без причины
Убегала я людей.
Мне казалось, без мужчины
Жить на свете веселей.
Отчего же я тоскую
В одиночестве моем?
Нет, теперь я сердцем чую,
Что приятней жить вдвоем.
Не услышит друг далекий,
Как тоскую я [о] нем,
Как мне скучно, одинокой,
И как сладко жить вдвоем.
4. Демон
Вот.
J'ai perdu mon Euridice,
Rien n'egale mon malheur.
(Air de l'opera "Orphee" Gluck.) {*}
{* Я потерял мою Эвридику,
Нет ничего равного моему несчастью.
(Ария из оперы "Орфей" Глюка.)}
Потерял я Милолику,
Злу тому сравненья нет.
Опостыл мне белый свет.
Злу тому сравненья нет.
Я умру от стольких бед.
Милолика, Милолика!
Не слышишь ты клика,
Страданья велика.
Я твой жених, твой любовник верный.
Ах, я в тоске беспримерной,
В тоске беспримерной.
Милолика, Милолика!
В ответ ни звука.
Тяжка разлука.
Ах, что за мука,
Мне ни в чем утешенья нет.
5.
Ля иллям иль аллах.
Стряхну я в ад твою душу!
Ай, вай, иля!
Эти куплеты, с некоторыми неточностями, без указания на принадлежность
их к вариантам текста "Ивана-царевича", были опубликованы в сборнике "А. Н.
Островский. Дневники и письма". М.-Л. 1937.
Работа Островского над драматической сказкой "Иван-царевич" относится к
1867-1868 годам (см. письма Островского к Ф. А. Бурдину от сентября 1867 и
сентября 1868 годов).
В письме (без даты) к директору императорских театров С. А. Гедеонову
Островский сообщал, что он недоволен сценарием своей "волшебной сказки" и
подвергает его коренной переработке: "Теперь я работаю, не стесняясь прежним
планом, и, смею уверить Вас, употребляю Все силы, чтобы сделать что-нибудь
порядочное". Обещая выслать Гедеонову "образчик", драматург признавался, что
он пишет "довольно эскизно", но постарается "особо отделать сцены две-три"
для представления их вниманию дирекции: "Я теперь оставил все другие дела,
исключительно занимаюсь этой пьесой; если она мне удастся, я буду очень рад,
- если не удастся, я буду по крайней мере тем утешен, что трудился
добросовестно".
Вероятнее всего, Гедеонову в то время был переслан сценарий
драматической сказки "Осиновый дух", черновые наброски которой сохранились
среди материалов "Ивана-царевича". Отрицательное суждение директора
императорских театров о сценарии волшебной сказки "Осиновый дух" побудило
Островского к изменению замысла ("...работаю, не стесняясь прежним планом"),
в результате чего и возник новый вариант - драматическая сказка
"Иван-царевич".
Из хранящегося в рукописном отделе Института русской литературы
Академии наук СССР недатированного черновика письма Островского к Н. С.
[Петрову?] видно, что драматург думал уже и о постановке своей сказки на
сцене, намечал даже примерное распределение ролей.
Сказка не была закончена Островским. "Я опоздал, - писал он Бурдину, -
а во 2-х, если бы я и не опоздал, так нет денег, все деньги, какие есть в
дирекции, употребляются на балет, сочиненный директором, "Царь Кандавл", так
что для постановки других пиэс не остается ровно ни копейки".
Драматическая сказка "Иван-царевич" свидетельствует о стремлении
Островского к жанру сказки-феерии, к драматизации русского устного народного
творчества. И даже на склоне своих лет Островский продолжал лелеять мысль о
создании сказки-феерии (см. его переписку с А. Д. Мысовской).
Период работы Островского над "Иваном-царевичем" отмечен в истории
русского театра проникновением в его репертуар опереточной драматургии
буржуазного Запада. Замысел "Ивана-царевича" был попыткой великого
драматурга противопоставить этим увлечениям казенной сцены
музыкально-комедийный феерический спектакль, созданный на национальном
сказочном материале. При этом Островский стремился использовать сказочную
форму пьесы в целях общественно-политической сатиры, он связал также
"злободневные" куплеты о сатирической поэзией 60-х годов.
Скачать