Ваня, купеческий сын

Автор: Стахович Михаил Александрович

Ваня, купеческий сын.

 

СКАЗКА.

 

 

Как за дальнею было степью, за Саратовской,

В небольшом то было в городе, в понизовоем.

И там два купца жили, два небогатые,

Небольшим они промыслом занималися:

Синьку, кумач развозили по ярмаркам,

По ярмаркам сельским, по праздничным,

На обмен бирали реднину кулевую,

Холстину посконную, да мерлушки овчинные;

И с того-ли с товару бабьего, не важного.

Получали они барыши пятаковые.

А куда такая торговля не разживчива,

А такой-то торговле и славы нет;

Кличут таких торгашей шибаями,

Шибаями, кулаками, да кошатниками.

И им, купцам, почету в городе не было:

Перед крупчатниками они шапки ламывали,

А сальным торговцам челом били,

И базарному меняле в пояс кланялись

И довольно те купцы потрудилися,

И деньги у них в торгу были общие,

А барышей делить было нечего.

И задумал один купец думушку,

И стал другому свою думу сказывать:

«Ты послушай-ка товарищ, Кузьма Ферапонтьевич,

Что-то наша торговля не подвигается,

И двигаться-то ей, правда, не с чего —

Все товары у нас бабьи, не важные,

И берем мы за них барыши пятаковые.

Поискать бы нам товару позанятнее,

Поважнее товару, приятнее промысла.

Дай-ка мы сложим вместе денежки,

Да накупим с тобою скотину черкасскую,

А и ту-ли скотину скупим телятами,

Н пустим телят на приволья раздольные,

Что и к тем мужикам, однодворцам зареченским

Те однодворцы степь нам даром дадут,

За одну бочку дегтю тележного.»

(Так-то в-старину дело делывалось!) —

«Да бабам их свезем по подарочку,

Известно: синьки кусок, да мыла казанского.»

Слушает Кузьма, да в толк не берет:

«Что ты, Михеев, хочешь делать с телятами?

«А вот что хочу я делать с телятами:

Сын твой, Ванюшка, теперь уж на возрасте,

А здесь гуртоправ у нас в городе шляется,

Спился бедняга, совсем измотырился,

Мы за целковой наймем его стадо стеречь,

А твой-то Ванюшка у него поучится,

Да будет в Москву нашу скотину гонять.

А ты поверь мне, Кузьма Ферапонтьевич,

Денег поверь половину хоть общую,

Мы барышами с тобою поделимся.

Хоть будет у нас товар позанятнее,

Поважнее товар, да приятнее промысел.»

Так они, купцы, на том и поладили.

Авдей Михеев отвечал всеми деньгами,

Прожил он на степи лето целое

С Ванюшкой прожил, да с гуртоправом пропоицей,

(Он его к тому делу вытверезил),

А Кузьма Ферапонтьич ездил по ярмаркам,

И Авдей с него барышей не потребовал.

И всю зиму над ним Кузьма подсмеивал.

Погуляй-ка ты еще лето, Авдей, с телятами,

Опять ты к старому промыслу воротишься,

А я за сына с тебя пожилое возьму.

Тут сказал ему Авдей таково слово:

Не то пожилое, Кузьма Ферапонтьевич,

Может мне и отдать будет нечего,

А только мне твой Ванюшка по нраву пришел;

Коли нечем будет отдать за работника,

Я за него и дочь отдам.

Так они пошутили, посмеялися,

Выпили косушку зелена вина,

Да по рукам с Кузьмою ударили.

А дети их тогда были малые —

Ванька пятнадцати, а Параня двенадцати лет.

И вот уж время тому прошло довольное;

Авдей побывал и в Москве белокаменной,

В Москву уж гурта он четыре сводил.

Разжива им с Кузьмою была богатенная,

Ванюшка его гуртоправ стал диковинный,

А Кузьма с Авдем барышами делилися.

Только, ни много, ни мало поизмешкавши,

Опять стал Авдей задумывать думушку,

И стал Кузьме про свою думу сказывать.

«Ты дослушай брат, Кузьма Ферапонтьевич,

Торговля скотом идет у нас счастливо,

А я знаю торговлю прибыльнее того:

Прибыльнее торговля по винному откупу,

Давай мы с тобою счастья попробуем».

Тут Кузьма Ферапонтьич руками открещивался:

«Что ты, Михеев, утроба ненасытная!

Есть хорошо, так мало, дай лучше того!

В этом деле живет уменье великое,

А я в этом деле ничего и не ведаю.

Торгуй ты один, уж давай мы разделимся.»

Так они на том и решилися,

Поделили товар с барышами и денежки,

И мирно они, купцы, расставалися.

Поехал Авдей откупные торги торговать,

А Кузьма-то сынка за гуртом послал

В те-ли дальние степи черноморские.

И вот Иван Кузьмич с отцом, матерью прощается,

И Параше Авдеевной пришел поклон отдать.

Параше Авдеевной, невесте названной.

«Прощай, друг ты мой, Прасковья Авдеевна,

Не чается мне проку в торговле батюшкиной.

Батюшки твоего, Авдея Михеича.

А уж что бы только, Параша, не случилося,

Хоть ты, Параша, останься без денежки,

А я все тебя, Параша, за-муж возьму.»

И так они на том обнималися,

И любезно они с Параней целовалися,

И мизенными кольцами обменялися.

И пошел Ванюша светел и радошен,

А вслед ему Параша горько всплакала,

Скоро ее личико разгоралося,

Скоро она в калиточку металася,

И колодезной водицей умывалася,

Чтоб не было приметы ее матушке.

Ни матушке, ни братцу родному,

Об чем она, Параня, заплакала.

…………………………………..

В те поры откупа только-что начиналися.

Злобин всем этим делом орудовал.

Много пошло от него миллионщиков.

Он город Волжск украсил и выстроил,

Он сжег с пенькой корабли перед Лондоном,

За то, что ценой заломалася Англия.

После него Англичане кидалися

В Питер, в Архангельск и в Крым за покупкою.

Питер торгует рублем еще выше того;

Чей же товар это в Питере? Злобина.

Архангельск торгует повыше на два рубля;

А чья же пенька и в Архангельске? Злобина.

А Крым поднимает выше и на пять рублей;

Спросят в Крыму, чей товар? тоже Злобина!

И так они в Лондон с носами уехали.

Вот наш Авдей является к Злобину;

Город снимает, большие доходы дает,

Другой снимает, дает еще больше того.

Молва-то об нем приходить на родину,

К жене от Авдея прикащик является,

Парень лихой перед ней рассыпается.

Говорить он ей речи московские,

Московскиея речи, политичные,

Величает ее сударыней-барыней.

Она перед ним — ни стать, ни сесть,

Ни стать, ни сесть, ни слова сказать:

Он-то ей слово по-московскому —

А она-то другое по-мужицкому.

Привез он ей от Авдея грамотку.

К той ли грамотке чертежи приложены:

Велит Авдей свой домишко ломать,

Свою избушку незавидную.

А на место ее дом выстроить каменной,

Болышие палаты кирпичные,

С балконами, да с колоннами,

А и с роду таких в городе не видывали!

На них народ с улицы дивуется,

Большою толпой собирается.

А как сам-то Авдей в город въезжал

В варшавской коляске с рессорами.

Жене Авдей привез лисий салоп,

А дочери шубу соболиную,

А в дом привез скатерти голландские,

Ложки, ножи, да вилки серебряные.

Все он с господами-боярами водится,

Сам обедает у городничего,

Судью зовет к себе в карты играть.

Кузьма с ним на базаре встречается,

Попросту к нему в гости называется —

А Авдей уж ни да-кнет ни не-кает,

Все-то ему не-коли, не-когда.

«Брат Кузьма, тебе будет не весело,

У меня беседа — люди знатные,

Погоди ты, Кузьма, вот я сделаю

Про вас, про мещан столованье особое,

Тогда я тебя и с семьей позову,

Насыщу я вас блюдами французскими,

Англинским пивом, немецкими винами,

Будете кушать, чего сроду не нюхивали.

За-больно стало Кузьме Ферапонтьевичу!

Пришел домой и бранится и сердится:

«Я его, гордеца, в управу потребую,

Я с ним пойду по суду по словесному —

Он обещался за сына мне дочь отдать!

Пригодился тут молодец Иван Кузьмич,

Говорит ему таковы слова:

« Не дело ты, батюшка, затееваешь.

Не на том дело было у вас полажено:

Хотел за меня он Параню отдать,

Когда нечем будет пожилое платить.

А вы с Авдеем расквиталися,

Вы с ним за гурты барышами делилися,

А и все-то деньги были Авдеевы,

И по суду искать тебе нечего,

Авдею рука все судьи и ратманы,

Станешь ты всему свету за посмешище.

А дай лучше мы посмеемся богатому —

Богатый Авдей нынче безумен стал.

Пускай-ка мещан он на пир позовет,

Тут я заговорю с ним по-своему,

По нашему — старому, по-прасольскому. »

И вот они того времени выждали,

Собрал Авдей пирушку веселую,

Хочет пиры пировать Авдей попросту

Он градское общество задобривает,

Свои достатки показывает.

В высоких хоромах столы убираются,

Вся нищая братия созывается,

И все купцы на пир приглашаются:

Смотрите, дескать, я народ кормлю!

Случалися тут гости иногородные,

Откупщики, Авдеевы товарищи,

Всех важнее один бритой и стриженой,

В черном фраке, сапоженьги с кисточками,

В белом галстухе сидит, ухмыляется,

Все шутками умными занимается.

А подле него сыночек воскормленный,

Белой-румяной, поёный теленочек,

Как у девушки перстенёчки на пальчиках,

На шейке платочек шелковый, пестренький,

Жилетец на нем с цветами, да с птичками

Ему ни пить, ни есть, а умильно глядеть,

Умильно глядеть, да себя показать.

И быть тут столу во полу-столе,

И быть тут гостям во полу-пьяне,

И Авдей при гостях стал тут речь держать:

« Рассудите, вы гости почтенные,

Мое дело с другом-приятелем,

А и с другом, Кузьмой Ферапонтьевичем,

Можно-ль мне за его сына дочь отдать?»

И все-то гости тому слову дивуются,

А черный-то фрак ухмыляется,

Искоса на Ивана Кузьмича поглядывает.

И начал Авдей снова речь держать:

«Были у нас с Кузьмою счеты да вычеты,

Чтоб дать ему мне Ваньку в прасолы,

А мне заплатить пожилое ему,

А не заплачу, за Ваньку мне дочь отдать.

А я ему пожилое давно заплатил,

За чем же он меня на базаре останавливает,

В родню ко мне называется?»

Смеются все гости Кузьме Ферапонтьевичу:

Не в свои он сани сесть вознамерился.

Иван Кузьмич молчит, только вниз глядит.

И над ним-то все парни издеваются.

И насмеялся с ними Авдей до-сыта,

И на сына откупщикова показывает:

«А вот, господа, кто мне ровнюшка,

Прошу я его любить-жаловать,

Может быть с ним породнюсь я теперь.»

Не стерпело тут сердце молодецкое,

Она хлынула кровь к лицу белому —

Ясные очи огнем загораются,

Весь он, Иван Кузьмич, разсержается,

Громко кричит зычным голосом:

«Не срамись ты, Авдей, перед городом,

С какими ты это людьми только водишься, —

Отцы-то у тебя кургузые,

А сыновья-то — телята поеные,

Нашел жениха ты теленка безмозглого,

Хочешь теленка ты зятем назвать!»

И сам тут Авдей разсержается.

Грозно кричит громким голосом:

«Слушай ты, мужик неотесаный,

Помню я только твою службу старую,

Ту-ли старую, гуртоправскую.

За то только тебя и милую,

А то велел бы я тебя в за-шеи гнать.»

А черный фрак сладко усмехается,

Все шутками Авдея упрашивает:

«Полно, не сердись, друг, Авдей Михеевич,

Взять-то видно с мужика тебе нечего,

Он как есть мужик, и творит по-мужицкому,

Не то, что мое чадо милое, воспитанное,

У французского мусью обучалося,

Знает грамматику, арифметику,

И разные языки иностранные.»

Тут Ивану Кузьмичу еще больнее становится.

«Полно тебе, говорит, дядюшка, хвастаться.

Не знает твой сын языка иностранного».

А сам он Авдею кланяется:

«Отец родной, Авдей Михеевич!

Не держи ты гнев, вели мне речь держать,

Не губи ты моей невесты названной,

Той-ли душеньки, Параши Авдеевной,

Не отдай ты ее за теленка безмозглого:

За глупым мужем дурно век вековать!

Прикажи ты ему перевесть, батюшка,

С иностранной речи на русскую,

А такую речь, какую я скажу».

Смеется тут Авдей Михеевич:

«Полно, Ваня, не стыди свою голову,

Хочешь ты тягаться с купцами московскими,

С московскими купцами, с воспитанными

Ин скажи, я посмеюсь да послушаю.

И вот Иван гостю кланяется,

На разном языке изъясняется:

Слушай ты, чадо отецкое, милое,

Я тебе скажу по-офеньскому,

А ты переведи мне по-русскому:

«Утка стемрюк стратирила сверлюк

А сынок-то купцов воспитанной

Смотрит на Ивана во все глаза,

Не понимает он ни единого слова.

И все тому гости засмеялися,

А черный фрак шутит шуточки:

«Не робей ты, мое чадо милое,

Воспитанное, воскормленное,

Не след теб знать по-офеньскому,

Ты знаешь, мое чадо, по-французскому.

На что тебе знать присловья мужицкие,

Ты знаешь всякие науки разные,

Умножение, да деление,

Не по счетам мужицким, по выкладам,

А можешь пером по бумаге писать.»

А тут Иван Кузмич опять пригожается,

Опять он Авдею Михеичу кланяется.

«Авдей Михеич, ты на меня не погневайся,

Прикажи мне еще слово вымолвить,

Задам я ему задачу по-счетному,

Пусть он по бумажному вычислит:

 

Шло семь старцев,

У всякого старца по семи костылей,

На всяком костыле по семи кулей,

Во всяком куле по семи пирогов,

По всяком пироге по семи воробьев,

Во всяком воробье по семи потрохов.

Сколько всего: костылей и кулей,

Пирогов, воробьев,

Стариков, потрохов.

 

И молодой-то купец призадумался,

Цифирь на бумажки выкладывает,

А ничего-то не высчитает.

А черной-то фрак разсержается,

Скоро из-за стола он поднимается,

« Осрамил ты меня, сынок, перед городом,

Чему же ты у Француза выучился?»

И Авдей-то Михеич удивляется,

Тут у него разум открывается.

И правда, видно дитя это глупое,

Глупое дитя, неразумное,

Как же мне за него дочь отдать

Каково ей с дураком будете век вковать.

Смотрит он на Ваньку на прасола,

Малой он смиренница, умница,

Служил он ему верою, правдою.

И стало тут Авдею совестно.

Скоро скочил из стола, из-за браного,

Целует Ваню во уста сахарные.

Не попомни ты, Ваня, моей грубости,

Что я тебя, Ваня, пристыдить хотел,

А самому мне стыдней того.

Берет он его за рученьку белую,

Ведет его во светелку дальнюю,

К той ли душечке Прасковье Михеевне.

А вот тебе, дочка моя милая,

Жених Ванюшка прежний твой названной.

И тут пошла пирушка веселая,

И весь тому город возрадовался.

А и то старина, то и деянье.

 

Михаил Стахович

Москвитянин №8, апрель 1855г.