Дешевая юмористическая библиотека «Сатирикона» Выпуск 39

Дешевая юмористическая библиотека «Сатирикона»

Выпуск 39

(1912)

 

Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т.

Т. 3. Круги по воде

М.: Изд-во «Дмитрий Сечин», 2012

 

Заметки провинциала

В святую ночь

Рассказ о биллиардной игре, о биллиардных игроках, о биллиардных неудачниках и о прочем

Интервьюеры

Пасхальная метель

Чудак

Страшная секта

ЗАМЕТКИ ПРОВИНЦИАЛА

 

I

 

Когда я приехал в Петербург — у меня на очереди были следующие дела, аккуратно отмеченные в запиской книжке:

Полечиться массажем. Отыскать хорошую массажистку.

Найти экономку для ведения хозяйства у меня в Крыжополе.

Подыскать подходящую натурщицу для позирования в моей картине: «Диана встречает Эндимиона».

Пригласить солидную лектрису для чтения мне по вечерам, по случаю слабости глаз.

 

II

 

Я взял газету и быстро отыскал в отделе публикаций все нужные мне профессии:

«Молодая, опытная массажистка. Массирует у себя на дому от 3 до 7 ч. веч.».

«Предлагает заведовать у одинокого экономка. Согласна в отъезд».

«Молодая, хорошего сложения натурщица позирует художникам. От 1 ч. до 9 час».

«Солидная, пожилая дама предлагает быть лектрисой у инт. м. ч.».

 

III

 

— Это вы экономка?

Спросил я встретившую меня даму.

— Да. Я, — приветливо улыбнулась она.

— Вы согласны в отъезд?

— О, куда угодно.

— Ваши условия?

— Жалованье в месяц 500 рублей. Ну, конечно, еще пара платьев в месяц и две-три безделушки.

Я помолчал.

— Вы, действительно, экономка?

— Конечно. Ведь вы читали публикацию.

— Знаете что? — сказал я серьезно. — Брать для соблюдения экономии в хозяйстве экономку, стоимостью в тысячу рублей — напоминает мне поступок некоего человека, имевшего состояние в тысячу рублей и купившего на эту тысячу рублей кассу для хранения этой тысячи рублей. Вы понимаете, что он остался при кассе, идеальной хранившей деньги, но без денег, которые бы можно хранить в этой кассе. Прощайте.

 

IV

 

Публиковавшаяся «солидная пожилая лектриса», действительно, оказалась солидной пожилой дамой, одетой немного безвкусно, но богато.

— А, это вы! — сказала она, рассматривая меня в лорнет. — Так, так… Вы мне нравитесь.

— Спасибо, — скромно улыбнулся я. — Вы мне тоже нравитесь. Ваши условия?

— Сто рублей в месяц и сотня сигар. Я люблю запах хороших сигар.

— Неужели вы курите сигары?!

— Нет это вы будете курить.

— Да вам-то что до этого — буду я курить или нет?

— А как же! Раз я вам их даю — вы должны курить.

— Признаться… я не понимаю… Почему вы даете? И потом — сто рублей в месяц — это цена неподходящая.

— Как хотите. Больше я не могу платить.

— То есть получать?!

— Платить!!!

— По-лу-чать?!!

— Пла-тить!!!!

— Вы? Мне?

— Я. Вам.

— Вы же будете у меня лектрисой и вы же будете мне платить деньги?

— Ах, ты мой котенок, — сказала она, обнимая дряхлой рукой мою шею. — Ты маленький дурачок… Куда же ты? Ну, ладно — сто двадцать! Убежал… Боже, как нынче дорожают молодые люди!.. Прямо-таки приступу нет!

 

V

 

— Очень рад познакомиться, — поклонился я высокой, хорошо сложенной натурщице, в розовом пеньюаре. — Поработаем во славу искусства! Вы мне подойдете…

— Еще бы, — засмеялась она. — Ну, раздевайтесь.

— Я? Раздеваться? Зачем?

У меня было такое изумленное лицо, что она участливо спросила:

— Может, вы не туда попали? Может, вы ошиблись адресом?

— Вероятно, — облегченно вздохнул я. — А, понимаю. Вы массажистка! А я думал, что натурщица. Чуть не попросил вас раздеться.

— Да я и есть натурщица.

— Как?! И вы, натурщица, предлагаете художнику раздеваться?!

— Да, неужели, вы художник?

Она хлопнула себя по бокам, присела на пол и залилась хохотом.

 

VI

Я сделался осторожным.

— Это вы и есть массажистка?

— Я, я.

— Настоящая массажистка? которая массирует? Не натурщица?

— Конечно, не натурщица. Я массажистка.

Я бешено взревел:

— Вы массажистка? Так зачем же вы раздеваетесь, когда мне нужно раздеваться, мне, нуждающемуся в массаже, а не вам?!

На глазах ее показались слезы.

— Вижу, — печально сказала она. — Понимаю… Просто я вам не нравлюсь.

 

VII

 

Я вышел от нее, выбросив свою записную книжку, изорвал газету с публикациями и, купив билет, уехал в Крыжополь.

Уехал… Уехал совсем из этого «города шиворот-навыворот», где экономки разоряют, лектрисы платят слушателям за свое чтение, натурщицы раздевают художников, а массажистки сами раздеваются перед больными.

 

В СВЯТУЮ НОЧЬ

 

I

 

Маленький, сухощавый старик сидел в убогой комнате на ветхом стуле, опустив голову, сложив руки ладонь-к-ладони — и терпеливо слушал…

Жена — угрюмая старуха со злым лицом, говорила, размахивая руками:

— Тоже! Миллионер нашелся… яйца красить! Хороши будут и белые. Ротшильд ты что ли, прости Господи? Одной краски на гривенник извел. На улице валяются гривенники, что ли?

— Милая! — сказал старик. — Ведь я тебе уже говорил, что я гривенник этот нашел на улице. Иду — смотрю — лежит беленький. А, думаю, — плутишка! Возьму я тебя, да куплю на тебя красочки для яичек.

— А хоть бы и на улице нашел. Это фабрикант какой-нибудь может на прихоти гривенниками бросаться, а нам, миленький, это не пристало!

— А зато я апельсинных корок для водки даром достал!

— Еще бы ты апельсинные корки стал покупать! Пока еще, милый мой, банкирской конторы не имеешь! А кто заплатил за среднюю курицу семь гривен? Я заплатила за среднюю курицу семь гривен? Нет, ты! Пусть другие прожигают жизнь, как хотят, но тебе-то, старому, уже пора остепениться!..

В передней раздался звонок. Старуха побежала к дверям и через минуту впустила высокого молодого человека, одетого в порыжевшее летнее пальто и старые лаковые ботинки. В руках пришелец мял черную широкополую шляпу. Держался он, впрочем, очень независимо.

— Что нужно вам, государь мой? — подозрительно спросил старик.

— Если вы меня пригласите сесть, я вам все, как есть выложу. Все, можно сказать, до крупиночки из этого мешка вытряхну.

Он похлопал себя по голове.

— Ну, садитесь. С праздником вас.

— Вас также, дедушка. Это ваша супруга? Здравствуйте, мамаша. Ах, если бы вы знали, зачем я к вам пришел! Вы бы мне в ножки поклонились! Эх, знаю, что подлость делаю, разбалтывая об этом, да уж такова моя натура… Мамаша! Что вы так на меня смотрите? Я только спрошу вас: хотите получить ни за что ни про что целую кучу денег?

— Не желаете ли стаканчик вина выпить? — предложил старик, вставая со стула к которому он до этого был точно пришит.

— После, старина, после. Вот что: если бы я сообщил вам, что там, на улице, за вашей дверью лежит куча золота — дали бы вы мне за эти сведения половину?

— На улице?! — спросила старуха, делая порывистое дивжение к дверям.

Незнакомец усмехнулся.

— Не сейчас, мамаша, не сейчас! Сейчас еще не лежит.

— И четверти довольно будет, — сказал хладнокровно старик, пожевывая губами.

— Четверти мне мало.

Маленький старик вспомнил слова своей энергичной жены и сказал:

— Довольно будет, довольно. Я не какой-нибудь Ротшильд, чтобы половинами разбрасываться.

— Экой ты, дедушка, жилистый… Ну, ладно. Дело, видишь ли, вот в чем: читали ли вы, господа, рассказы о людях, которые в пасхальную ночь творили какое-нибудь доброе дело, отдавали какому-нибудь голодному горемыке последние крохи, а потом Господь посылал им за это радость и богатство?

— Давай дальше! — сказал старик.

— Ну, вот. Вы слышали что-нибудь о богаче Картузине? Об его прошлогодней выходке говорил весь город.

— Нет, не слышали.

— Как же! Это какой-то полупомешанный чудак… Он наряжается в оборванное платье, отправляется к дверям дома каких-нибудь жалких бедняков и, развалившись на земле, начинает громко стонать, как человек, истомленный мучительным голодом и жаждой. От одной, от другой двери его погонят, он идет к третьей и проделывает ту же церемонию. В конце концов, конечно, встречается какой-нибудь сердобольный бедняк, который сжалившись над ним, приглашает к себе в дом, дает ему поесть и снабжает последними грошами на будущее… И что же вы думаете? Через час-два после ухода оборванца приходит к сердобольному человеку артельщик и выкладывает ему пять тысяч чистоганчиком. Недурно, а?!.

— Чего же вы от нас хотите?

— Хочу, — торжественно сказал молодой человек, — чтобы тысченка-другая перепала мне! Я узнал, что Картузин нынче будет лежать у ваших дверей.

— Слышишь, жена? — прищурился маленький старикашка.

— Вам не нужно было бы нас и предупреждать, — сказала старуха. — Мы, все равно, отдали бы и без этого нуждающемуся последнее. Пусть только ляжет под двери.

— Э, тетя! Бросьте штучки, — захохотал незнакомец. — Меня на это не возьмешь… Будем решать начистоту. Хотите пополам — ладно, а нет — стоит мне только шепнуть ему, что вам уже все известно…

— Подавись третьей частью, — предложил старик, потирая ладони одну об другую.

— А тебя, дедушка, от двух третей, не разорвет?

— Не разорвет. Нас ведь, двое со старухой. Так что — нечего там.

— В таком случае, — по рукам!

Так было продано и разделено на части лучшее, что есть, в природе — человеческое милосердие, прекрасный душевный порыв, доброе, чудаковатое сердце оригинала-миллионера.

 

II

 

Спрятавшись за оконной занавеской, старик выглядывал на улицу и нетерпеливо постукивал по стене сухими пальцами.

Наконец, он облегченно вздохнул: из-за угла, направляясь к его дверям, показался какой-то оборванец; он, придерживаясь за стены, тихо брел, еле передвигая слабыми ногами, будто одержимый невыносимыми муками голода и жажды.

— Варвара! — крикнул старик. — Ты подмела сор около подъезда, как я тебе говорил?

— Подмела. Даже песочком посыпала.

— И дура. Вечно пересолит. Ты бы еще ему постель выставила…

Оборванец, между тем, шел, ни на что не обращая внимания, и в лице его, обращенном к равнодушному небу, сквозила голодная тоска.

У дверей дома, где его подстерегали, силы, наконец, оставили несчастного: он зашатался и рухнул наземь с глухим стоном.

— Есть! — сказал старик, потирая ладонь-о-ладонь. — Лег. Выходи, Варвара. Действуй, Варвара!

Варвара неторопливо вышла на крыльцо, вскрикнула от неожиданности, увидав лежащего, и потом участливо наклонилась к нему.

— Бедняга! Эй, молодой человек… Вы что, больны, что ли?

— О, добрая госпожа, — еле ворочая языком, сказал оборванец. — Я уже третий день ничего не ел. Конечно, и вы, вероятно, прогоните меня, как уже гнали от подъездов другие добрые господа.

— Звери! — сказала старуха, утирая кулаком слезы. — Что у них лежит в том месте, где должно быть сердце? Камень, или — еще хуже — слиток золота. Эй, старик! Иди сюда, помоги мне поднять этого беднягу. Мы будем хуже волков, если не дадим ему чего-нибудь поесть и подкрепиться.

— Вы… Вы меня не гоните? — изумленно вскричал лежащий.

— Как видите, — улыбнулась старуха. — У старой Варвары есть еще кое-что в груди, хоть она и бедна, как церковная крыса.

При помощи старика и его жены, оборванец кое-как поднялся и вошел в дом.

Варвара сама сняла с него рваное старое пальто, заботливо повесила его на вешалку в передней и потом весело захлопотала.

— Вот вам! Кушайте на здоровье! Жареная курица, колбасы, яички крашенные — мой старичина сам и красил. Водочка на апельсинных корках. Селедочка малосольная.

Оборванец набросился на все с жадностью изголодавшегося человека, но, утолив первый голод, всплеснул руками и сказал:

— Боже! Я съел почти все, в то время, когда вы приготовили для себя… Простите меня! Я вижу — живете вы небогато и запасов у вас нет… Я себе этого никогда не прощу…

— Не думайте о нас! — сказал старик, кротко улыбаясь, — нам много не надо, да и потом — согласитесь сами — приятнее съесть вместо разносолов, сухую корку хлеба, зная, что ты накормил и избавил от смерти ближнего своего.

— Вы — добрый человек! — растроганно сказал незнакомец, пожимая хозяину руку.

— Если бы у нас было всего вполовину меньше, — сказала Варвара, — и то бы мы вам отдали все. Такое уж у нас правило!

Незнакомец пожал руку и Варваре.

— Вы добрая женщина.

— Кушайте, пожалуйста. Вот кулич!

— Спасибо, — дрожащим голосом сказал незнакомец, утирая непрошенные слезы. — А теперь я пойду. И так я, кажется, злоупотребил вашей добротой.

— Куда же вы теперь пойдете? — сочувственно прищурился старик.

— Куда? Бог его знает куда. У меня нет пристанища. Впрочем, переночую под каким-нибудь кустом…

— А деньги у вас есть?

— Ни копеечки.

— Тогда… — смущенно начал старик, вскочил, выбежал в другую комнату и вернулся сейчас же, держа двумя пальцами золотой. — Тогда… вот… Это все наши скудные сбережения, но мы отдаем вам от чистого сердца. Вам они нужнее!

— Как мне благодарить вас! — со слезами на глазах воскликнул неизвестный.

— Никак, — скромно покачал головой старик. — Благодарность за это — наша чистая совесть и спокойное сердце. Мы теперь не будем терзаться, боясь, что вы нуждаетесь. Авось, Бог пошлет нам!

Осыпая мужа и жену благословениями, незнакомец натянул свое ветхое пальто и вышел.

— Бог пошлет вам! — сказал он на прощание.

— Конечно, — подтвердил старик. — Иначе, — где же тогда справедливость?

 

III

 

Незнакомец вышел и бодро зашагал по улице, делая широкое шаги в такт гудевшему где-то пасхальному колоколу.

Из-за угла выдвинулась сначала широкополая, черная шляпа, потом порыжевшее летнее пальто, а потом показался и весь молодой человек — автор чудовищной комбинации с добряком-миллионером.

Он осторожно огляделся и подошел в оборванцу.

— Ну, что? Небось, хорошая кормежка?

— Чудесная! Наелся свыше головы. Давно так не кормили.

— Вот, видишь! А ты еще хотел продавать свой редкостный револьвер!.. Револьвер, брат, нам еще пригодится на будущее… Ты его побереги. А денег дал?

— Дал и денег. Десять рублей.

— Молодец старина! Ловко я разогрел его. А теперь и стаканчик винца не грешно выпить!..

——

 

Маленький старик сидел на ветхом стуле, опустив голову и потирая руки ладонь о ладонь.

— Не идет чего-то артельщик от этого фрукта, — проворчала жена.

— Да, — равнодушно сказал старичок. — Не идет.

— А вдруг и совсем не придет!

— Бывает и так, — согласился старичок.

— Может, он и думать о нас забыл? Может, ему что-нибудь не понравилось?

— Э, миленькая, все может быть. Они народ избалованный.

— Черт с ними, думает. И без моих денег, мол, обойдутся.

— Наверно, сидит и думает: дьявол их забери — этого старика и старуху, — поддержал равнодушным тоном супруг. — Шиш они получат, вместо денег.

— Так что же, значит: наша колбаса, курица, яйца, водка и деньги — пропали даром? — пронзительно закричала жена.

— Не кричи, старуха. Не надо кричать. Господь посылает убогим.

— Дожидайся! А пока что плакала наша курица и десять рублей!

— Чего ж плакали, — кротко сказал старичок, потирая ладони одна о другую. — Им нечего плакать.

— Почему же это так, позвольте вас спросить?

Старичок улыбнулся лучезарной улыбкой и вынул из кармана револьвер.

— Такая вещь стоит больше тридцати рублей. Я у него в пальтишке нашел. Думаю: если он богач — ему этой штуки не жалко, если жулик — все-таки мы двадцать целковых с тобой, душенька, заработали. Зачем же роптать, старушка? Нужно довольствоваться малым.

 

РАССКАЗ О БИЛЛИАРДНОЙ ИГРЕ, О БИЛЛИАРДНЫХ ИГРОКАХ, О БИЛЛИАРДНЫХ НЕУДАЧНИКАХ И О ПРОЧЕМ

 

Вы просите меня сказать, что-либо о биллиардной игре… Почему, именно, меня? Почему о биллиардной игре? Что? Вы меня видели несколько раз за биллиардом? Ну, что ж… Если вы считаете это достаточным основанием — пожалуйста.

Да, я один из самых азартных биллиардных игроков. Несколько лет тому назад в Харькове я проводил у биллиарда дни и ночи и, в конце концов, добился даже некоторой известности: я прославился, как один из самых худших биллиардных игроков.

Я объясняю это своей близорукостью, а, отчасти, артистичностью натуры: не умея еще, как следует, играть, я «заказывал» самые диковинные, почти невозможные, шары.

Например: мне страшно хотелось положить в уголок четырнадцатого… Но путь к нему был прегражден тремя шарами, стоявшими так, что к четырнадцатому можно было пробраться, только перешагнув через них. Я хладнокровно говорил:

— Играю четырнадцатого!

— Ка-ак? Каким образом?

Играю своего от двух бортов по одиннадцатому, а одиннадцатый дуплетом от шара… какой там стоит?.. Ну, это неважно… все равно… а одиннадцатый от шара кладет четырнадцатый.

Все смотрели на меня с удивлением и тайным восторгом.

Я долго целился… Трах! Я не только не попадал в вспомогательного одиннадцатого, но мой собственный шар, не добегая до намеченного борта, прямо и непосредственно сваливался в лузу, за что от меня отсчитывалось, в виде штрафа, пять очков.

Вы спрашиваете меня о происхождении биллиардной игры и об имени ее изобретателя?

Я полагаю, что изобретателя никакого не было, а родоначальником биллиарда следует считать обыкновенный обеденный стол, который постепенно и незаметно совершенствовался.

Сначала играющие или, вернее, обедающие, покончив с супом, принимались за горячий картофель и, ради забавы, перекатывали круглые картофелины друг к другу. Так как картофель был горяч, — игроки ловили его в полы своих камзолов, которые при усовершенствовании и выродились в современные лузы. Картофелина, брошенная неловкой рукой, не попадала в подставленную полу камзола и падала на пол, что лишало игроков возможности употреблять ее в пищу. Отсюда возникли борты, преграждающие возможность шару вылетать за пределы стола. Впрочем, есть такие игроки, шары которых никакой борт не удержит в границах биллиарда. Мне это часто удавалось…

Вот, в общих чертах происхождение биллиарда. Допотопные вилки заменились киями, вместо скатерти употребляют сукно… Что? Вы находить мое объяснение ненаучным? Не знаю… Значит, кто-то из нас больше понимает и разбирается в законах логики и эволюции…

Типы биллиардных игроков?

Их очень много, но главных три: экспансивный игрок, советчик и «жук».

В особенности, врезался мне в память экспансивный игрок… Он весь — один нерв. Когда его противник нацеливается на шар, он танцует около биллиарда, делает обреченному шару какие-то знаки, будто предостерегая от грозящей опасности попасть в лузу, а когда шар уже покатился — он перегибается всем телом на сторону, искренно думая, что центр тяжести перемещается не только в его теле, но и в катящемся шаре. А когда экспансивный игрок сам «делает шара», он, ударив кием, забегает на другую сторону биллиарда, машет рукой тихо катящемуся шару, тычет пальцем в лузу, указывая ему могилу, дует на него, а иногда, схватив лихорадочно мел, чертит на сукне дорогу, ведущую прямехонько в лузу. Но шар — большой толстый философ, которому дороги свои высшие законы. Если его неправильно толкнули — никакая лесть, приказание и зазывание не помогут. Он насмешливо остановится у борта, где и затихнет.

Однажды, зайдя в биллиардную, я в табачном дыму и копоти услыхал странное слово:

— Упань! Упань!

Сначала я думал, что это военный клич индейцев, неведомым образом завоевавших биллиардную. Но потом оказалось, что это — повелительное наклонение от слова «упасть», которое относилось к шару над лузой. Вопил экспансивный маркер, у которого были, очевидно, свои соображения насчет русского языка.

Второй тип — советчик. Он почти никогда не играет, а если играет, то прескверно. Он «советует»,

— Зачем вам играть четырнадцатого? Он никак не проходит. Восьмерка ему мажет. Вот вам десятку играть нужно в средину: прямо-прямо попадает в лузу.

Десятка может попасть или не попасть, но советчику всегда попадает…

Если десятка положена, накидывается партнер игравшего:

— Лезете вы тут со своими советами, черт вас подери… Вот он и положил десятку!

Если десятку не удалось положить, ругает игрок, не попавший десяткой в средину:

— Хотел играть четырнадцатого, так нет — «играй десятку!» Лезет тут со своими советами, чтоб ты пропал!

Советчик смиренно молчит минут пять… Потом — неожиданно загорается:

— Куда, куда вы? Вам нужно семерку в угол играть с оттяжкой под девятку. Трех шаров сделаете. Неужели, вы не видите?

— Хотите я хлопну вас кием по голове? — предлагает один из игроков.

Советчик этого не хочет. Ему хотелось бы только, чтобы пятнадцатого играли в средину.

Были попытки выбрасывать советчика за двери или запихивать под биллиард. Но он заглядывал потом в окно или вылезал из-под биллиарда и коротко говорил:

— Зачем вам дуплет, когда шестерка прямо висит над лузой…

Третий тип — «жук». Так называется профессиональный биллиардный игрок, хладнокровный, искусный, хитрый и продувной.

Он может целый час играть с видом глупого новичка, завлечь вас и постепенно обыграть дотла.

Может часами сидеть около двух игроков и давать самые глупые, нелепые советы — пока терпение у одного из игроков не лопнет и он не скажет досадливо:

— Что вы с глупыми советами лезете… Давайте-ка сыграем лучше… Я вам покажу!

«Жук» неумелыми руками берет кий, держа его вверх ногами… Роняет мел.

— Я вам покажу! — торжествет игрок.

Конечно, в конце концов, «показывает» жук…

Я мог бы многое рассказать из того, что мне приходилось наблюдать во время моих прошлых скитаний по биллиардным: о мазчиках, о целых «группах» жуков, о разных играх: ботифон, чухонской, алягер, в пять шаров. Но эти игры не интересны тем, кто их не знает, и еще более не интересны тому, кто их знает…

Мастерские удары? Да, мне приходилось их видеть.

Недавно мне пришлось играть с одним поэтом… Он уверил меня, что прекрасно играет на биллиарде, и я, действительно, видел один его мастерский удар: он долго целился с «навеса» («пистолетом») тяжелым кием, взмахнул им… тонким концом прорвав сукно под шаром (шар не двинулся с места), толстым концом кия ударил какого-то злосчастного «советчика» в глаз, а когда обернулся к пострадавшему, чтобы извиниться — тонким концом кия разбил большую лампу, висевшую над биллиардом. Все это он назвал: «комбинированным ударом».

Я давно играю на биллиарде, но только в тот вечер постиг разницу между простым ударом и «комбинированным»… Первый — ничего не стоит перед вторым, а второй — стоил нам около сорока рублей (сукно, лампа и глаз…).

 

ИНТЕРВЬЮЕРЫ

 

I

 

Они ходят ко мне частенько и всегда у них такой вид, будто бы их заставило прийти неотложное дело.

А дела никакого и не было. Просто они приходят, садятся и с любопытством спрашивают:

— Что вы думаете о самоубийствах, участившихся за последнее время?

— Что вы думаете о воздухоплавании?

— О краже бриллиантов из ювелирного магазина?

— О котиковом промысле?

Помню появление первого интервьюера очень меня обрадовало и польстило мне. Я приветствовал его радостным воплем, скомкал в своих объятиях, повалил в мягкое кресло, сунул ему в зубы дорогую сигару, поджег ее, окружил тремя пепельницами и даже хотел завести граммофон, чтобы позабавить его, но он отказался.

Вопрос его был такой:

— Что вы думаете о доках на Черном море?

Призадумавшись, я спросил:

— Почему, именно, на Черном море?

— Потому что редактора и читателей интересует, именно, этот, вопрос.

— Они бывают везде, — осторожно сказал я.

— Везде-то везде, но, главное, нужно бы — на Черном море! А их, как раз, там и нет.

— Неужели такая в них нужда?

— Огромная. Без них у нас на Черном море флот всегда будет в упадке.

— А если… их… разыскать? — предложил я.

Он усмехнулся.

— Как же разыскать, если их нет!!

— Вот потому-то и надо разыскать. Всегда и разыскивают то, чего нет.

— Да, — возразил он, — но это ведь не иголка!

— Конечно, не иголка! Я-то о доках могу судить, как следует. Слава Богу! Подвертывались они мне в моей жизни!

— Может быть. Но только не на Черном море.

— На Черном море я ни одного не встречал, — согласился я. — Но однажды мне пришлось встретить его на маленькой железнодорожной станции. Он сказал, что постережет мои чемоданы, пока я напьюсь чаю, а когда я вернулся, — он уже убежал с моими чемоданами. Как ему было не стыдно — не понимаю!

Интервьюер перекусил пополам сигару и крикнул изумленно:

— Кому? Кому стыдно?

— Этому мошеннику.

— А причем тут доки?

— Я же вам об одном из них и рассказываю. А то еще, помню, был я совсем молоденький. Познакомился с одним персиянином, а он…

— Стойте! — вскричал интервьюер. — Вы знаете, что такое доки?

— Зна…

— Нет, вы не знаете! Доком называется такое место, где строятся корабли, пароходы и другая посуда, назначение которой плавать по воде.

Я не хотел сдаться сразу.

— Ну, да… Бывают и такие доки. А то и такие бывают, что на глазах у вас ваши же часы снимет. Помню однажды…

— Виноват! Что вы скажете о доках на Черном море?

— Не вижу в них надобности, — сухо заявил я.

— А как же мы поставим наш черноморский флот на должную высоту?

— Как? Из Балтийского моря можно взять да напустить сколько угодно броненосцев.

— Хорошо говорить вам — напустить! А Турция не пропустит их через Дарданеллы.

Я был обескуражен, но не показал виду.

— Можно потихоньку как-нибудь… ночью, когда заснут…

— Чепуха! Там цепи, мины, стража…

— Ну, какое-нибудь другое место выбрать… въехать в Черное мо…

— Да другого нет!!

— В таком случае, извините — ничем не могу вам помочь.

— Ну, а если мы устроим на берегу доки и начнем на них строить броненосцы?

— Ну, что ж… устраивайте.

Он облегченно вздохнул, как будто только и ждал моего разрешения. Торопливо попрощался и ушел с видом человека, который через полчаса должен выстроить не менее десятка доков.

На другой день в газете было написано, что лучшие русские умы сходятся на необходимости устройства доков на Черном море.

Это был премилый молодой человек.

 

II

 

Второе интервью не было таким удачным, как первое. Второй интервьюер пришел, запыхавшись, и спросил:

— Что вы думаете об…

— О чем? — прищурился я с видом знатока.

— Об этом самом… Черт возьми! Я забыл, о чем…

Он долго тер себе переносье, стараясь вспомнить.

— Проклятая память! О чем же вы должны думать?

— Может быть, что я думаю о всеобщем разоружении?

— Нет! Причем тут разоружение? Впрочем, постойте! Я до вас тут одного осла интервьюировал — и записал ответ. Не догадаемся ли мы по этому?

Он прочел в записной книжке:

«Я считаю это страшным бедствием. Бывают случаи, когда природа как будто объявляет беспощадную войну человеку. Сотни, тысячи жертв людьми и несчастными животными — и человеческие руки, все-таки, бессильно опускаются перед этим врагом. Вся наша культура, вся наука — как они жалки перед ним, этим слепым чудовищем!..»

— Я знаю! — вскричал я. — Он говорит о чуме! Только почему он так сожалеет о гибели животных? Подумаешь — какие-то крысы! Они разносят заразу, да их же еще и жалеть! Чем больше их передохнет — тем лучше!! Записывайте!

Я продиктовал ему:

«Соглашаясь с тем, что это зло очень велико, я, тем не менее, держусь того мнения, что борьба с ним возможна. Как? Ответ ясен: уничтожение крыс, беспощадная война с блохами и более сносные гигиенические условия. Если всякий человек будет держать в чистоте свое тело, мыть как можно чаще руки, сжигать всякие отбросы — то нет сомнения, что беспощадный враг не зацепит его своим черным крылом!!»

Молодой человек записал мое мнение, поблагодарил и ушел.

На другой день все были поражены, читая мои соображения по поводу стихийного бедствия — тайфуна, пронесшегося по восточному побережью Америки.

Оказалось, таков был сюжет интервью, порученного забывчивому интервьюеру: — «что вы думаете о бедствиях, причиненных тайфуном»?..

Я не знаю, нашелся ли на земном шаре хоть один идиот, который пытался бы спасти свою жизнь от тайфуна по предложенным мною рецептам: мытье рук, истребление крыс и вообще «сносные гигиенические условия». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

III

 

В последнее время интервьюеры совсем одолели меня. Чтобы избавиться от них, я обратился к «сносным гигиеническим условиям» — держал двери на замке.

Но на днях один из этих бичей человечества проник ко мне и заявил, что не уйдет живым, пока не проинтервьюирует меня.

— Меня нет дома, — признался я.

— Я с вами не согласен. По-моему, вы дома.

— Я ушел около часа тому назад и вернусь поздно ночью.

— Вы переменили ваше решение и вернулись полчаса тому назад.

— Мое слабое надломленное здоровье не выдержало борьбы с жизнью, и я умер! Приложитесь к покойнику и идите себе домой.

— Вы еще совсем теплый и для интервью вполне пригодны.

Я был очень нахален, но мое нахальство по сравнению с его нахальством было дружеской лаской и самоотречением.

— Сколько времени вы будете здесь торчать и задавать ваши бессмысленные вопросы?

— Я не буду торчать, а сяду. Вы отнимете у меня времени всего 15 минут, потому что я через четверть часа буду у другого субъекта или, вернее, объекта.

— Четверть часа? Честное слово? А потом вы уберетесь?

— Конечно. Не думаете ли вы, что беседа со знаменитостями доставляет мне удовольствие?

У меня явился план… Я внутренно захихикал, откашлялся и вежливо сказал:

— В сущности, конечно, это ваша профессия, и я не прав, отказываясь от интервью… Скажите, большой процент интервьюированных предварительно отказывается от интервью?

Он сказал откровенно:

— Почти все отказываются! Пока его уломаешь — будто камни ворочаешь…

— Но бывают и такие, которые рады-радешеньки, когда вы приходите интервьюировать их?

— Новички. Кто уже опытный — тот больше норовит спрятаться.

— Но, я думаю, в большинстве случаев, результаты интервью получаются самые нелепые?

— О-о!.. Я не помню ни одного сносного ответа… Вообще, человек бывает, как человек… Рассуждает умно, здраво — до первого интервью! Тогда такое заговорит, что святых выноси.

— Я думаю, нервы у вас, у интервьюеров, всегда расстроены?

Он покачал головой.

— Чистое мученье! Врагу не пожелаю такой профессии…

— Много, по крайней мере, она дает?

— Когда как. От ста до пятисот рублей в месяц. Смотря, как работаешь.

— Скажите, большинство людей вашей профессии — женаты?

— О, нет. Никогда не бываешь дома — посудите сами, для чего тогда жена?

— Долговечны интервьюеры?

— Нет. Больше сорока лет не выживают.

— Образование?

— Большей частью, четыре класса гимназии. Изредка — аттестат зрелости.

— Фармацевтов много?

— Очень.

— Отношение читателей?

— Пренебрежительное. Врет, говорят, как интервьюер.

— Необходимые качества?

— Хитрость, назойливость, сообразительность…

Я встал.

— Последнего у вас немного. Прощайте!

Он испуганно закричал:

— Что это значит? А интервью?

— Пятнадцать минут прошло. Поздравьте меня! Я сделал то, чего никто не делал… Интервьюировали всех — адвокатов, балерин, писателей, убийц, министров, авиаторов и шантанных певиц. Но никто еще не интервьюировал интервьюеров. Я это сделал. Ступайте, милый! Ступайте, ступайте!

Он хотел заплакать, но потом раздумал и, потоптавшись на месте, тихо спросил:

— Сколько вы на этом заработаете?

— Рублей семьдесят.

— Дайте пятьдесят процентов.

— Держите карман шире! А мне платил кто-нибудь за то, что интервьюировал?.. Смотрите, прошло уже двадцать минут. Упустите и второе интервью.

Он выругался, схватил шапку и умчался… С ними, вообще, церемониться не следует.

 

ПАСХАЛЬНАЯ МЕТЕЛЬ

 

I

 

Когда я пришел к Будаговым с новогодним визитом, дома была лишь одна madame Будагова.

— Вы одни, Катерина Михайловна? — спросил я, вежливо раскланиваясь. — С Новым годом!

— Одна. Петр Терентьич уже часа три, как уехал делать визиты…

— Ну, иди ко мне, мой крысеночек. Иди, я тебя поцелую. Соскучилась?

— Очень. Целую неделю не видела тебя, гадкий мальчишка.

— За это Китти получит удвоенную порцию поцелуев.

Я обнял хозяйку дома и стал целоваться с проворством и быстротой почтового чиновника, кладущего штемпеля на конвертах.

Она стояла лицом к дверям, я — спиной.

На половине одного из поцелуев, она вдруг оторвалась от меня, поправила прическу и сказала странным голосом:

— Оставьте! Что вы делаете?

— Христосуетесь? — раздался сзади меня голос. — Хе-хе… Древне-христианский обычай исполняете?

Оглянувшись, я увидел хозяина дома Петра Терентьича. Он стоял на пороге, еще не успев снять шапки и глубоких калош.

Помолчав немного, снял их, шагнул в комнату и повторил:

— Христосуетесь?

— Да… — нерешительно подтвердил я, сам себе не веря. — Гм… Христосуюсь.

— Так… Дело хорошее. Ну — Христос воскресе!

Он подошел ко мне, обнял, и мы расцеловались.

— Ну, Христос воскресе.

— Воистину, — подтвердил я.

— Садитесь, пожалуйста. Где были у заутрени нынче?

— Так, знаете… Собственно — нигде. Праздничные хлопоты, разные дела…

— Напрасно, напрасно, молодой человек. Нет ничего возвышеннее и трогательнее, когда первый раз прозвучит «Христос Воскресе!» Поцелуи, ликование… Иллюминация горит, оживление… Восторг!

Он замолчал, не решаясь из деликатности прерывать моего занятия, которое заключалось в том, что я взял пепельницу в форме древесного листа и стал внимательно изучать ее строение. Мой пытливый взор осмотрел все прожилки и разветвления на зеленой поверхности листа; мой пытливый взор не удовлетворился этим: я повернул пепельницу донышком кверху, не обращая внимания на то, что два окурка упали на мое колено, — и стал рассматривать белое, как снег, донышко, на котором было напечатано очень красивыми голубыми буквами:

«М.С. Кузнецов в Будах».

— Окурочки уронили, — сказал хозяин. — Не беспокойтесь — я сам подниму. У кого разговлялись?

— Как… разговлялся?

— Ну, свяченый кулич ели. Вероятно, у Халюзиных?

— Нет не у Халюзиных.

— А у кого же?

— Да так… Ни у кого. Дома был.

— Ну, что вы говорите! Разве ж можно так — не разговляться. Да мне праздник не в праздник, если я, вернувшись от пасхальной заутрени, не похристосуюсь, да не съем парочку красных яичек, да ветчинки, а прежде всего кулича свяченого, да колбаски с чесночком, да барашка ломтик молоденького, у которого в ротике первая весенняя травка торчит! А, впрочем, — что же это я, дурак, болтаю. Гость тут сидит, а я болтаю, забыв предложить вам чего-нибудь выпить и закусить. Милости прошу закусить, чем Бог послал. Ветчинки, кулича попробуйте, яичко лиловенькое…

Петр Терентьич взял меня под руку и потащил к накрытому по случаю Нового года парадному столу.

Он налил и себе, и мне по рюмке зубровки, но вдруг лицо его побагровело и глаза сердито засверкали.

— Катя! Что это такое? Что это за стол?

Стоявшая у окна и сосредоточенно дышавшая на замерзшие стекла хозяйка дома, обернулась и нервно спросила:

— Что такое? Что там еще случилось?

— Я спрашиваю, — сердито отчеканил хозяин, стуча черенком ножа о стол. — Я спрашиваю: что это такое за стол? Кто это так делает? Кто так накрывает, что не поставили ни крашеных яиц, ни барашка жареного, ни куличей? Где куличи?!

Лицо его вспыхнуло от раздражения и шея покраснела.

— Я вас спрашиваю: что это за пасхальный стол? Где яйца?

— Я сейчас, — сказала жена. — Сейчас… принесу. Забыла поставить…

— Ну, то-то… Да чтоб яйца были крашеные! А то мне праздник не в праздник… Живо! Я хочу выпить с моим молодым другом.

Хозяйка пожала плечами и, опустив голову, ушла, а я сидел, молча, постукивая носками лакированных ботинок и поглядывая на хозяина, нервно ходившего из угла в угол.

Он остановился, поглядел на меня и заметил:

— Ранняя нынче Пасха, не правда ли?

— Что?

— Я говорю, ранняя в этом году Пасха.

— Да…

— Хотя это бывает, — кивнул ободряюще головой хозяин. — У евреев Пасха еще раньше.

— Так — то ж евреи, — неопределенно возразил я.

Опять мы замолчали. Разговор не налаживался. Я почистил ногти о сукно фрака и стал их разглядывать. Розовые блестящие ногти. На одном — белое пятнышко. Говорят — к счастью. Счастливый, значит. Я погладил одной рукой другую и от нечего делать пересчитал пальцы. Все было в порядке — по пяти на каждой руке. Я вздохнул и поскреб ногтем по манжетной запонке.

— Ранняя Пасха, а теплая, — вяло сказал хозяин. — Не правда ли?

— Да, — после некоторого колебания отвечал я, искоса взглянув на хозяина. — Теплынь.

— Что вы говорите?

— Я говорю — теплынь! Тепло.

— Да. Дело как говорится, к лету идет.

Я чувствовал, как голова моя пустеет, делается легкой, а ноги — наоборот… Будто к ним по пуду свинца привесили.

— Уйти бы, — подумал я.

 

II

 

— Ну, вот… нате вам, — сказала хозяйка, входя в комнату и угрюмо поглядывая на нас исподлобья.

В руках она держала поднос; на подносе стояла большая булка, на верхушке которой торчал нелепый бумажный розан; кроме того, на подносе стояла тарелка с четырьмя яйцами: три черных, одно красное.

— Вот и цветные яички, — вскричал внезапно оттаявший хозяин. Чудесные яички — хозяйка сама красила.

Было заметно, что это дело рук хозяйки: яйца были выкрашены наспех — одно красной губной помадой, липкое, неряшливое, а три — просто чернилами, которые кое-где еще не высохли.

— Возьмите черненькое, — радушно сказал хозяин. — Катя, отрежь гостю кулича. Пусть попробует — хороши ли нынче куличи… Сама, ведь пекла…

Булка была самая обыкновенная из турецкой булочной, но я взял кусочек и пожевал, судорожно двигая челюстями.

— Ну, как находите? — спросил хозяин.

— Ничего. Славный куличек.

— Гордость хозяйки! Ну, выпьем! С праздником. Христос Воскресе!

— Воистину…

— А что ж вы яичко-то? Надо яичком закусить. Это уж такой порядок. Дачку ищете?

— Что?..

— Я говорю., дачку уже начали искать? Или когда пасхальная неделя кончится, тогда поедете?

— Нет еще… не искал.

— Как же вы так? Надо теперь искать. А то после Пасхи хватитесь — все хорошие дачки разберут.

— Д… мерси… Ну, я, знаете, — побегу. Пора!

— Куда ж вы… посидите!

— Я и так засиделся. Извиняюсь… У меня еще уйма визитов.

— Не смею удерживать… Прощайте…

Хозяин взял меня под руку и повел в переднюю, мурлыча пасхальный ирмос.

— Извините, горничную отпустили, — позвольте я вам помогу одеться. Вот ваше пальто.

— Это не мое пальто, — нерешительно возразил я, поглядывая на потертое весеннее пальтишко, которое хозяин подавал мне. — У меня шуба.

Хозяин разразился смехом, схватившись за бока и подмигивая жене:

— От двух рюмок что нынче с молодыми людьми делается! Шуба! Да кто же на Пасху в шубе ходит… Тут в летнем пальто жарко… А вы кутаетесь — весеннее носите. Правда, оно легонькое, не на вате… Ну, одевайтесь!

— Уверяю вас, что у меня шуба… Это не мое пальтецо! На дворе страшный мороз…

— Мороз? На Пасху?! — всплеснул руками хозяин.

— На какую там Пасху, — нервно вскричал я. — Какая там Пасха, когда нынче Новый год?!

— То есть… как это?.. — ледяным тоном сказал хозяин, прищуриваясь. — Не хотите ли вы сказать, что целовали мою жену просто так…

Он подошел ко мне ближе.

— Нет, — крикнула жена, побледнев. — Мы, конечно, христосовались!..

— Ну, вот, видите… Просто вы выпили немножко, и вам всюду мерещатся шубы… Одевайтесь — ведь, вам спешить надо.

Он набросил мне на плечи жалкое пальтишко, нахлобучив на голову жокейскую шапочку, извлеченную им из-за сундука, и выпустил на площадку.

— Ну, всего хорошего. Заглядывайте после Пасхи… До-свишвеция, как говорят шутники…

——

 

Я шел по улице, понурившись. Энергичная пылкая горячая стужа щипала мое тело, сквозь прозрачное пальтишко, но я уже не обращал на заигрывания женщин никакого внимания…

 

ЧУДАК

 

Одно из главных душевных свойств Чудака выяснилось для меня совершенно случайно.

В то время мы были мало знакомы, и только еще присматривались друг к другу.

Прекрасным росистым утром гуляли мы с ним по полю, пригреваемые ранним солнышком. Дышалось легко, чудесно, полной грудью, а ноздри жадно расширялись навстречу сладким полевым запахам.

— Какое чудесное утро, — воскликнул я. — И какой райский аромат!

— Да, — кивнул головой Чудак. Жаль только, что я ботинки промочил росой.

— К черту ваши ботинки! Вы посмотрите — все до последней козявки, до последнего жучка живет сейчас полной жизнью, стараясь до дна исчерпать свое краткое предназначение.

Чудак с сомнением покачал головой.

— Тоже, знаете ли, разные жучки бывают и разные их предназначения… Иной жучок только тем и живет, что хлеб на корню пожирает и убытки делает…

— Вы не любите природы? — спросил я с досадой.

— Мы оба не любим друг друга. Так что — квиты.

Я оглядел его тощую, нескладную фигуру, его впалую грудь и желтые усы на бледном лице. И подумал:

— «А, пожалуй, голубчик, ты и прав. Природа тоже тебя не особенно жалует».

— По-моему, этот «цветочный ковер», которым вы так восхищаетесь — одна безвкусица. Тона подобраны кое-как, без всякого смысла…

— Ага!.. Вы, значит, требуете какой-то высшей гармонии. Ну, в самой природе вы гениальности не встретите; в описаниях ее — пожалуй. Помните, Пушкина? Ни с чем несравнимые строки:

 

Тиха украинская ночь.

Прозрачно небо. Звезды блещут.

Своей дремоты превозмочь

Не хочет воздух. Чуть трепещут

Сребристых тополей листы,

Луна спокойно с высоты

Над Белой Церковью сияет…

 

— Знаете, что напоминают мне эти стихи? Протокол. Бесстрастный полицейский протокол. О чем пишет поэт? Об украинской ночи? Ну, да, она бывает тиха… Тут ничего особенного. «Прозрачно небо»… Конечно, раз нет туч и небо ясно — оно прозрачно. Наверное, всякий обыкновенный человек тысячу раз говорил в этих случаях: «какое прозрачное небо!.. Как блещут звезды»… В том, что иногда в воздухе чувствуется тревога — нет ничего удивительного, даже животные иногда чувствуют это. А насчет «трепетания сребристых тополей» — это ведь любой хохол видел, знает и ничего не находит тут замечательного. Трепещут потому, что дует небольшой ветерок. Легкое движение воздуха.

— Замолчите! — крикнул я. — У вас, вместо сердца, кусок сухого дерева!

Чудак улыбнулся и ответил:

— Нет, сердце у меня хорошее. Вот легкие — действительно, не особенно приличные.

* * *

 

Однажды, прогуливаясь по шумной улице, я встретил Чудака. Он быстро шел, оглядывая фасады домов и внимательно прочитывая все вывески.

— Здравствуйте, Чудак. Куда вы?

— Гроб покупать.

Я рассмеялся.

— Странное у вас нынче остроумие. Пойдемте, прогуляемся.

— Не могу. Честное слово нужно заказать гроб.

— Кому?

— Нашей хозяйке дома. Она умерла нынче, и все ее домашние так растерялись, что взвалили эту обязанность на меня. Впрочем, старуха. Уже 60 лет.

Мы отыскали мрачное логовище гробовщика и спустились по ступенькам вниз.

Чудак выбрал небольшой черный гроб, вынул бумажник и потом вдруг, будто что-то вспомнил, огляделся.

— Еще что-нибудь прикажете? — засуетился гробовщик.

— Да… Как вы думаете, — обратился он ко мне. — Если человек на полголовы ниже меня — какова его длина?

— Высота, вы хотите сказать?

— Длина. Я беру лежащего. Мне понадобится еще один гроб. Можно купить заодно, чтобы потом не возиться.

— Для кого?!

— Для моего отца.

— Да разве он умер?

— Живехонек. Но у него рак желудка — дело верное… Больше трех месяцев не протянет.

— И вы говорите таким тоном об отце?!

— Я говорю обыкновенным тоном. Тут уж ничего не поделаешь. Жалко его очень, — но от рака излечения нет. А гроб-то ведь, все равно, понадобится. Теперь ли, тогда ли…

— И вы способны для живого отца купить гроб?

— Да, ведь, я старику не покажу его… Спрячу пока в чулан — пусть стоит. А тогда, когда начнется суматоха…

— Вы, черт знает, что говорите! «Пока»… Прощайте!

Я сухо пожал руку удивленному, не понимавшему меня Чудаку и, расстроенный, убежал…

* * *

 

Я не был свидетелем третьего поступка Чудака — я слышал все происшедшее со слов других.

Однажды в одном из отелей Швейцарии, Чудак, в самый день своего отъезда в Россию, познакомился с семьей петербургского чиновника. Дочь чиновника, двадцатилетняя Ирина, чрезвычайно ему понравилась. После обеда Ирина в сопровождении Чудака спустилась к озеру, и там между ними произошел следующий разговор:

— Как жаль, что мы познакомились только сегодня, именно, в тот день, когда мне нужно уезжать.

— Да… Жалко.

— Вы мне очень нравитесь.

— Merci.

— Слушайте, знаете что? (Чудак вынул часы). До отъезда мне осталось полтора часа… За это время, конечно, ничего не успеешь… Но если вы умная девушка — вы должны понять меня. Я вам не противен, и если бы нам пожить бок о бок, так — месяц или полтора, вы могли бы влюбиться в меня и согласиться выйти за меня замуж. Но — повторяю — этого времени у нас нет, а я не прочь жениться на вас. Я знаю, конечно, что нужно делать все постепенно: сначала взгляды, потом легкое пожатие руки, мимолетный вздох, поцелуй после недолгой борьбы и потом — предложение руки и сердца. Кладем на пожатие руки две недели, на вздох — две недели, и на поцелуй — неделю. Итого — больше месяца. Предстоит трудная задача — проделать все это в 1 1/2 часа… Вдумайтесь — если вы меня поняли — мы, по приезде в Россию, можем быть счастливы…

— Вы сумасшедший! Нас ведь все засмеют! Никогда я не слыхивала ничего подобного…

— Почему? Сделай я это самое предложение полтора месяца спустя, вы бы не удивились, а тут отказываетесь. А что особенного могло случиться за эти полтора месяца, так называемого «ухаживания»? Несколько букетов цветов, билетов в театр, десяток коробок конфет?.. Ну, если вы так привержены обычаю, традиции — извольте: я могу еще сейчас успеть прислать вам тридцать-сорок букетов, пуда полтора конфет и целую книжку билетов в театр на сегодняшнее представление «Норы». Ведь это все равно, в сущности… Не правда ли?

— Вы… или сумасшедший, или… нахал! — сердито крикнула девушка, и, вырвав руку, ушла одна, оставив позади себя огорченного Чудака.

Чудак долго и печально, с горькой складкой у углов рта, глядел, как удалялось чудаково счастье, не понявшее его, Чудака…

* * *

 

Я долго не встречался с Чудаком — несколько месяцев.

Вчера я зашел к нему, по делу немного щекотливому, но удивительно — я совсем не стеснялся этого странного, сухого, рассудительного человека.

— Здравствуйте, Чудак, — сказал я, усмехаясь. — У меня к вам дело. Это немного бестактно: столько времени не видеться и прийти теперь только по делу…

— О, ничего. Вероятно, вы были очень заняты и не могли зайти, а теперь время нашлось.

Я бросил на него косой пытливый взгляд — не шутит-ли он?

Нет. Чудак был совершенно серьезен и говорил без иронии.

— Так вот, милый Чудак. Мне нужна дозарезу тысяча рублей.

— Хорошо. У меня есть деньги.

— Вот удача-то! Я вам отдам через три с половиной месяца.

— Постойте, — сказал Чудак, призадумавшись, и, как будто, что-то высчитывая. — Вы говорите — через три с половиной месяца? Так ничего не выйдет: или отдайте через два с половиной месяца, или уж совсем не отдавайте.

Я изумленно посмотрел на него.

— Я вас не понимаю…

— Ах, Господи, — сказал он с легким нетерпением, глядя в потолок. — Расчет очень простой: через 2 1/2 месяца я смогу получить долг, а через 3 1/2 месяца не могу.

— Уезжаете?

— Не совсем. Просто у меня скоротечная чахотка, и доктора сказали, что я проживу самое большее три месяца.

Я вскочил с места, а Чудак похлопал меня по плечу и сказал:

— Но, если бы я, в крайнем случае, протянул еще недельку сверх срока — не хлопочите. У меня, ведь, наследников нет, а с гробовщиком мы уже сделались… Помните, тогда — заодно с отцом.

 

СТРАШНАЯ СЕКТА

 

— Пустите меня! — кричал жалобно Цацкин, упираясь. — Что это за в самом деле за такое?

— Иди, иди, чертова голова! Вот господин околоточный тебе покажет…

Человек, тащивший Цацкина, ступал неуверенно, пошатывался и изредка икал.

— Что такое? — спросил околоточный, выходя в пустую комнату, в которой происходила борьба Цацкина с конвоиром. — Кто такие?

— А-а… г-с-ин ок-л-точный! Здрассс… Торговец ее… скобенных товаров Терентий Чугунов.

— Хорошо, хорошо… А это кто?

— Это?

Чугунов наклонился к уху околоточного и с застывшим от ужаса лицом прохрипел:

— Ритуальный убийца!

— Кого же он хотел убить?

— Г-с-ин ок-л-точный — меня! Меня хотел убить, пр-клятый хасид.

— Господин околоточный! — жалобно вскричал Цацкин. — Он же идиот! На что мине ему убивать? Он же еле ногами ворочает!

— М-лчи, убийца! Г-с-ин ок-л-точный! Вот… вы, господа, рассудите. Вот вас тут двое околоточных…

— Каких двое! Я один.

— Ну, один. Харр-шо. Допустим. Но вы мне скажите: допускается употребление евреями христианской крови?.. Ась? Есть разрешение от начальства?

— Ну, конечно… Какое же начальство разрешит это?

— Ага! Видишь, жидюга. А ты что хотел сделать?

— А что я хотел?

— Что? Хотел ты христианскую кровь употребить или нет… Хотел?

— Ви же, господин Чугунов, совсем дурак. Господин околоточный! Позвольте мне…

— Помолчите! Что вы расскажете мне, Чугунов?..

— Хор-ршо-с! Рассудим по справедливости: пусть один околоточный из вас допросит меня, а другой его.

— Какой другой околоточный? Я здесь один.

— Ага… Один? Допустим!. Ну-с, так я вам скажу: этот хасид уже третий день заманивал меня в свою лавочку. Спрашивается — с какой целью?

— С какой же целью?

— Убить! Они, ваше благородие, кровь христианских детей в мацу кладут.

— Так зачем же он вас хотел убить?

Торговец Чугунов покачнулся, оперся о стену и горько усмехнулся.

— Зачем… Даже и очень странный вопрос. Говорят же вам, что христианскую кровь в мацу, черти, льют.

— Послушайте… Вы рассказываете ерунду. Сами же говорите, что им нужна детская кровь, а потом утверждаете, что они хотели убить вас. Хорошее дитя! Таким дитем можно сваи заколачивать.

— Па-азвольте-с! Какая им разница, ежели кровь, скажем, будет уже выпущена: нешто разберешь по ей, взрослая это кровь или махонькая. Все-дно, слопают.

— Ваше благородие! Что вы его слушаете, когда он даже не может стоять…

— Молчи, хассид! Г-с-дин ак-л-точный! Вы должны меня выслушать… Так же нельзя. Что же это такое, — убивают среди бела дня. Заманивают и убивают. Вы, может, думаете, что мне приятно попасть в мацу, чтобы всякий жиденок меня лопал? Желаю я этого?

Он треснул себя кулаком в грудь и гаркнул:

— Не желаю!

— Расскажите толком… У вас есть какие-нибудь улики?

— Улики? Есть. Он меня, ваше благородие, схватимши за рукав, два дня тащил в свою лавку. Я, говорю, не желаю. Зайдите. Не желаю. Зайдите, вы только инструмент посмотрите. Какой такой инструмент? Не желаю! А нынче он меня затащил. Как посмотрел я, что у него делается — так сердце у меня и упало! Ну, думаю — конец!

— Что же вы увидели?

— Что? Черт его знает, что, вот, что. На столе маца лежит черная-пречерная, круглая, а посередке кровью вымазана…

Цацкин всплеснул руками и завопил:

— Господин околот…

— Помолчите! А ваши слова я запишу. Дело это не шуточное.

— Видали вы? — скорбно сказал Цацкин. — Теперь они будут портить бумагу.

— Что вы еще видели?

Чугунов наклонился к околоточному и с дрожью в голосе прошептал:

— Трубку!

— Какую?

— Для стока крови. Когда делается рана, то через эту трубку тикет кровь.

— Трубку? Запишем трубку.

— Господин окол…

— Молчите! Я вас после спрошу… Больше вы ничего не заметили, господин Чугунов?

— Заметил, — сказал Чугунов, с ужасом глядя на Цацкина.

— Что же вы заметили?

— То самое, о чем в газетах писали. Когда оны убивают.

— Ну?

— Иголочки такие.

— Какие иголочки?

— А вот — махонькие. Штоб кровь текла бойчей, так они натычут эти иголочки… Черти вы, черти! Нету на вас пропаду. За что христианские душеньки губите?

Чугунов вытер кулаком слезу.

— И вы видели такие иголки?

— Видел! Штук сто видел, ваше благородие.

— Гм… Ну, запишем пятьдесят. Больше ничего?

— Ничего? А то, что он меня три дня в лавку к себе заманивал — это ничего?

— Господин околот…

— Молчите! Будете говорить, когда вас спросят… Итак, значит, Терентий Чугунов доносит на вас, что вы занимаетесь ритуальными убийствами и что у вас есть для этого все приспособления. Ну, что вы на это скажете?

Околоточный опустился на стул и сладко зажмурился: ему ярко вырисовывались три вещи: чин пристава, орден и еще кое-что, от чего так приятно оттопыривается мундир на груди.

— Ну, что вы скажете?

— Ой, Господи! — сказал иронически, пожимая плечами, Цацкин. — Хорошая наша страна, если тут нельзя даже заниматься продажей подержанных граммофонов в рассрочку!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

КОММЕНТАРИИ

 

Пасхальная метель.

 

«М. С. Кузнецов в Будах». — Матвей Сидорович Кузнецов (1846-1911), самый известный российский промышленник и предприниматель, занимавшийся производством фарфора и фаянса, происходил из старообрядческой общины Рогожского кладбища в Москве. Фарфорозаводчик в четвертом поколении, он создал разветвленную сеть фарфоровых заводов в России и за рубежом. В общей сложности семья Кузнецовых в начале 20 века владела восемнадцатью заводами, четыре из которых находились за рубежом. В частности, М. С. Кузнецову принадлежал и завод в Будах Харьковской губернии.

У евреев Пасха еще раньше. — Пасха — главный христианский праздник, день чудесного воскресения Иисуса Христа из мертвых. У древних христиан празднование Пасхи по времени совпадало с иудейской Пасхой (которой отмечался исход евреев из Египта). I вселенский собор христианской церкви в 325 году установил, что Пасха должна отмечаться в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния, по истечении полной недели после иудейской Пасхи. Таким образом, в христианстве Пасха — кочующий праздник, может выпадать на разные дни с 22 марта по 25 апреля по старому стилю.

Чудак.

 

Тиха украинская ночь. — Цитируется фрагмент из Песни второй поэмы А. С. Пушкина «Полтава» (1829).

Страшная секта.

 

Ритуальный убийца! — В начале 20 в., царское правительство с целью разложения революционного движения в России, использовало методы разжигания религиозной и национальной вражды между представителями различных национальных групп. В частности, после обнаружения в марте 1911 года неподалеку от Киева тела убитого двенадцатилетнего православного мальчика Андрея Ющинского, сразу же в черносотенной прессе была запущена версия, что мальчика убили жиды, выпустив из него кровь для приготовления мацы, еврейской лепешки. Так возникла версия ритуального убийства, преступления, совершенного с определенной религиозной целью. В убийстве был обвинен мещанин Менахем Мендель Бейлис. В конце концов следствие установило непричастность Бейлиса к убийству, он был оправдан судом присяжных. Однако шум вокруг этого дела продолжался долго, и русское население пугали ритуальными убийцами-евреями.

…проклятый хасид. — В 18 веке среди евреев Польши и России возникло религиозное учение и движение, выражавшее недовольство наиболее бедных слоев засильем раввинов и всякого рода денежных воротил в еврейских общинах, оно получило название хасидизм (евр. благочестие). Основателем его был Израиль Бешт (1700-1760). Согласно этому учению, кроме бога ничего не существует, и главная цель человека — слияние с богом, которого можно достичь исполняя все заповеди божьи и предаваясь страстным молитвам. Секты хасидов получили значительное распространение на юго-западе России и в Польше.