Вэкфильдский священник

Автор: Бекетова Екатерина Андреевна

Гольдcмитъ

Вэкфильдскій священникъ

(The Vicar of Wakefield by Oliver Goldsmith)

 

 

Переводъ съ англійскаго Елиз. и Ек. Бекетовыхъ

С.-Петербургъ
Изданіе А. С. Суворина

 

 
ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Описаніе Вэкфильдскаго семейства, въ которомъ преобладаетъ фамильное сходство какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи.
II. Семейныя бѣдствія.— Отъ потери состоянія гордость достойнаго человѣка только увеличивается
III. Переселеніе. — Оказывается, что счастливыя обстоятельства нашей жизни зависятъ отъ насъ самихъ
IV. Нѣтъ такого скромнаго положенія, въ которомъ нельзя бы найти счастія, ибо оно зависитъ не столько отъ обстоятельствъ, сколько отъ нашихъ свойствъ
V. Мы пріобрѣтаемъ новое важное знакомство.— На что мы возлагаемъ наибольшія надежды, то большею частію и приноситъ намъ наиболѣе вреда
VI. Счастье у нашего очага
VII. Описаніе столичнаго шутника.— Скучнѣйшіе люди могутъ быть забавны на одинъ или два вечера
VIII. Любовь, не обѣщающая никакого блеска, можетъ, однако же, дать много хорошаго
IX. Знакомство съ двумя знатными дамами.— Внѣшнее щегольство заставляетъ предполагать высшую образованность
X. Моя семья тянется за знатью.— Какъ жалки бѣдняки, когда стараются жить сверхъ состоянія
XI. Семейство все еще старается поддержать свое достоинство
XII. Судьба намѣрена смирить гордость Вэкфильдскаго семейства.— Досада переносится иногда труднѣе, чѣмъ истинное бѣдствіе
XIII. Мистеръ Борчель оказывается врагомъ нашимъ, потому что имѣетъ смѣлость подарить непріятные совѣты
XIV. Новыя разочарованія, или доказательства, что мнимыя бѣдствія могутъ порождать истинное благо
XV. Внезапное раскрытіе коварства мистера Борчеля.— Безразсудство излишнихъ предосторожностей
XVI. Вэкфильдское семейство прибѣгаетъ къ хитростямъ, но ему противопоставляютъ еще большую хитрость
XVII. Едва ли найдется добродѣтель, способная устоять противъ долговременнаго и пріятнаго искушенія
XVIII. Въ погонѣ за заблудшею дочерью
XIX. Встрѣчаю человѣка, недовольнаго правительствомъ: онъ опасается утраты нашихъ вольностей
XX. Исторія странствующаго философа: въ погонѣ за новыми впечатлѣніями онъ утрачиваетъ довольство
XXI. Дружба съ порочными людьми не можетъ быть продолжительна: она требуетъ взаимнаго удовлетворенія .
XXII. Всѣ грѣхи прощаются тѣмъ, кого любишь
XXIII. Одни злые могутъ быть долго и совершенно несчастливы
XXIV. Новыя бѣдствія
XXV. Нѣтъ такого бѣдственнаго положенія, въ которомъ не нашлось бы утѣшительной стороны
XXVI. Преобразованія въ тюрьмѣ. Для полноты воздѣйствія законы должны не только карать, но и награждать
XXVII. Продолженіе предыдущей главы
XXVIII. Счастіе и несчастіе зависятъ скорѣе отъ осмотрительности, чѣмъ отъ добродѣтельной жизни: Провидѣніе не считаетъ ихъ достойными вниманія и не заботится о распредѣленіи земныхъ благъ
XXIX. Правосудіе Божіе по отношенію къ счастливымъ и несчастнымъ на землѣ: по самой природѣ наслажденія и страданія ясно, что несчастные должны получить вознагражденія въ будущей жизни
XXX. Счастіе начинаетъ улыбаться намъ. Если будемъ стойки, и судьба перемѣнится въ нашу сторону
XXXI. За прежнее добро намъ воздаютъ съ неожиданною щедростью
XXXII. Заключеніе

 

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Въ этой книгѣ сотня недостатковъ и можно привести сотню доказательствъ того, что въ нихъ-то и вся прелесть. Книга можетъ быть очень занимательной при множествѣ ошибокъ, и можетъ быть очень скучна, хотя бы въ ней не встрѣчалось нелѣпостей. Герой предлагаемаго разсказа соединяетъ въ своей особѣ три важнѣйшихъ роли на землѣ: онъ служитель алтаря, земледѣлецъ и отецъ семейства. Онъ призванъ одинаково учить другихъ и подчиняться поученіямъ; живя въ довольствѣ, онъ простъ, въ несчастіи — величественъ. Въ наше время усиленной роскоши и утонченности нравовъ можетъ ли такой типъ понравиться публикѣ? Охотники до великосвѣтской жизни съ пренебреженіемъ отвернутся отъ его скромнаго домашняго очага на лонѣ сельской простоты, любители сальныхъ шутокъ не найдутъ никакого остроумія въ его безобидной болтовнѣ, а люди, привыкшіе насмѣшливо относиться къ религіи, посмѣются надъ человѣкомъ, который главную опору своего счастія видитъ въ будущей жизни.
Оливеръ Гольдсмитъ.
I.
Описаніе Вэкфильдскаго семейства, въ которомъ преобладаетъ фамильное сходство какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи.

Я всегда былъ того мнѣнія, что честный человѣкъ, который женится и воспитываетъ многочисленное семейство, приноситъ гораздо больше пользы, чѣмъ тотъ, кто остается холостымъ и только говоритъ о народонаселеніи. По этой причинѣ не прошло и года съ тѣхъ поръ, какъ меня рукоположили въ священники, какъ я уже началъ серьезно подумывать о женитьбѣ и выбралъ себѣ жену по тому же рецепту, какъ она выбрала матерію на свое вѣнчальное платье, то есть, не за красивую блестящую внѣшность, а за болѣе прочныя качества. Надо отдать ей справедливость, она была женщина замѣчательная, съ отличнымъ характеромъ; что же касается до ея талантовъ, то лишь немногія деревенскія лэди могли ее превзойти ихъ числомъ. Она могла читать довольно бѣгло любую англійскую книгу, а что касается до приготовленія пикулей, консервовъ и до стряпни, въ этомъ никто не могъ съ нею сравниться. Она очень гордилась также и тѣмъ, что была удивительно разсчетливой хозяйкой; впрочемъ, я что-то не замѣчалъ, чтобы мы богатѣли отъ ея разсчетливости.
Какъ бы то ни было, мы нѣжно любили другъ друга, и наша привязанность все возрастала съ годами. Да намъ и не за что было сердиться ни другъ на друга, ни на другихъ. У насъ былъ изящный домъ въ очень красивой мѣстности и хорошее сосѣдство. Цѣлый годъ проходилъ у насъ то въ нравственныхъ, то въ идиллическихъ увеселеніяхъ; мы ѣздили въ гости къ богатымъ сосѣдямъ и помогали бѣднымъ. Никакихъ революцій мы не боялись, томить себя работой не приходилось и всѣ наши приключенія происходили у домашняго очага, а странствовать случалось намъ только съ голубой кровати на коричневую.
Такъ какъ мы жили близко отъ большой дороги, къ намъ часто заходили путешественники и чужіе люди, чтобы отвѣдать смородинной наливки, которая у насъ очень славилась, и, въ качествѣ достовѣрнаго историка, я долженъ сказать, что она всѣмъ приходилась по вкусу. Наши родственники, даже и самые отдаленные, помнили свое родство безъ всякой помощи департамента герольдіи и также часто насъ навѣщали. Нѣкоторые изъ нихъ приносили намъ не особенно много чести своими родственными притязаніями, такъ какъ въ числѣ ихъ были у насъ и слѣпые, и увѣчные, и хромые. Несмотря на это, моя жена всегда настаивала на томъ, чтобы они сидѣли съ нами за однимъ столомъ, такъ какъ были одной съ ними плоти и крови. Поэтому насъ постоянно окружали хоть и не очень богатые, но зато очень довольные люди; вообще слѣдуетъ замѣтить по этому поводу, что чѣмъ бѣднѣе гость, тѣмъ онъ довольнѣе угощеніемъ, а я ужъ такъ уродился, что любуюсь довольными, счастливыми лицами, какъ иные любуются красками тюльпана или крыльями мотылька. Впрочемъ, если кто нибудь изъ нашихъ родныхъ оказывался дурнымъ человѣкомъ, безпокойнымъ гостемъ или вообще такимъ, что мы хотѣли отъ него избавиться, то, когда онъ уѣзжалъ изъ нашего дома, я спѣшилъ ссудить ему теплое пальто или пару сапогъ, а не то дешевую лошадь, и всегда съ удовольствіемъ убѣждался, что послѣ того онъ уже никогда не возвращался, чтобы отдать то, что взялъ взаймы. Такимъ образомъ мы избавлялись отъ тѣхъ, кто намъ не нравился, но зато никто никогда не слыхивалъ, чтобы Вэкфильдское семейство выгнало изъ своего дома странника или неимущаго бѣдняка.
Такъ жили мы много лѣтъ въ совершенномъ счастіи, хотя, конечно, иной разъ и намъ доставались кой-какіе щелчки, которые посылаетъ Провидѣніе, чтобы еще увеличить цѣну своихъ благодѣяній. Ученики сельской школы часто воровали фрукты у меня въ саду, а кошки и ребятишки поѣдали простоквашу у жены на погребѣ. Иногда сквайръ засыпалъ въ самыхъ краснорѣчивыхъ мѣстахъ моей проповѣди, а его супруга очень кисло отвѣчала на любезности моей жены въ церкви. Но мы скоро забывали непріятное впечатлѣніе, произведенное на насъ подобными мелочами, а дня черезъ три или четыре начинали даже удивляться тому, какъ онѣ могли насъ огорчать.
Дѣти мои, рожденные въ теченіе воздержной, умѣренной жизни, росли въ ласкѣ и холѣ, а потому были здоровы и хорошо сложены; сыновья крѣпкіе и дѣятельные, дочери красивыя и цвѣтущія. Когда вокругъ меня собирались мои дѣти, обѣщавшія быть опорою моей старости, я не могъ удержаться, чтобы не вспомнить знаменитаго анекдота про графа Абенсбурга: «Когда Генрихъ II проѣзжалъ черезъ Германію и придворные явились къ нему со своими сокровищами, онъ привелъ своихъ тридцать двухъ дѣтей и представилъ своему повелителю, какъ самое цѣнное приношеніе, которое онъ только могъ сдѣлать». Точно также и я, хотя у меня было всего шестеро дѣтей, находилъ, что въ лицѣ ихъ я сдѣлалъ очень цѣнный подарокъ моей родинѣ и считалъ, что она у меня въ долгу. Нашего старшаго сына назвали Джорджемъ въ честь его дяди, который оставилъ намъ десять тысячъ фунтовъ. Второго ребенка, дѣвочку, я хотѣлъ назвать, въ честь тетки, Гриссель; но моя жена, которая все время, пока была беременна, читала романы, настояла на томъ, чтобы назвать ее Оливіей. Меньше чѣмъ черезъ годъ у насъ родилась вторая дѣвочка, и на этотъ разъ я совсѣмъ уже рѣшилъ, что ее назовутъ Гриссель; но тутъ одной богатой родственницѣ пришла фантазія ее крестить, и по ея распоряженію ее назвали Софіей, такъ что у насъ въ семьѣ оказалось два романтическихъ имени; но я торжественно завѣряю, что я тутъ ни причемъ. Затѣмъ родился у насъ Моисей, а черезъ двѣнадцать лѣтъ послѣ того еще двое сыновей.
Я не стану отрицать, что всегда радовался при видѣ своихъ малютокъ; но радость и тщеславіе моей жены были еще сильнѣе моихъ. Бывало, когда кто нибудь изъ гостей скажетъ:
— Честное слово, миссисъ Примрозъ, у васъ самыя красивыя дѣти во всемъ краю.
То она сейчасъ же отвѣтитъ:
— Точно, сосѣдъ, ужъ такъ ихъ создалъ Господь: и хороши, и пригожи.
И потомъ велитъ дѣвочкамъ поднять головы; а, къ слову сказать, онѣ и точно были очень красивы. Для меня внѣшность такъ мало значитъ, что я бы, пожалуй, даже и забылъ упомянуть объ этомъ обстоятельствѣ, если бы о немъ не говорили во всемъ краю. Оливія, которой было теперь около восемнадцати лѣтъ, отличалась той пышной красотой, которою живописцы всегда надѣляютъ Гебу: откровенная, живая, повелительная. Красота Софіи не такъ бросалась въ глаза, но часто производила болѣе прочное впечатлѣніе, потому что она была кротка, скромна и привлекательна. Первая побѣждала сразу, однимъ ударомъ, вторая посредствомъ успѣшныхъ, постоянно возобновляемыхъ усилій.
Характеръ женщины обыкновенно вырабатывается соотвѣтственно ея наружности, по крайней мѣрѣ такъ оно было у моихъ дочерей. Оливія хотѣла имѣть множество поклонниковъ, а Софія желала прочно привязать къ себѣ одного. Оливія до такой степени старалась нравиться, что часто была неестественна; Софія такъ боялась кого нибудь обидѣть, что скрывала свое превосходство. Одна радовала меня своей живостью, когда я былъ веселъ, другая своей разумностью, когда я былъ въ серьезномъ настроеніи. Но ни та, ни другая не доводили этихъ качествъ до крайности, и часто случалось, что онѣ мѣнялись характерами на цѣлый день. Траурное платье превращало мою кокетку въ скромницу, а новыя ленты сообщали ея сестрѣ болѣе естественную живость. Мой старшій сынъ, Джорджъ, воспитывался въ Оксфордѣ, такъ какъ я предназначалъ его къ ученой профессіи. Второй сынъ, Моисей, котораго я собирался опредѣлить по торговой части, получилъ весьма смѣшанное образованіе дома. Впрочемъ, нечего и пытаться описывать особенности характера молодыхъ людей, которые почти не видали свѣта. Короче сказать, во всѣхъ преобладало фамильное сходство; въ сущности говоря, у нихъ у всѣхъ былъ одинъ и тотъ же характеръ: всѣ были одинаково великодушны, довѣрчивы, просты и незлобивы.

II.
Семейныя бѣдствія.— Отъ потери состоянія гордость достойнаго человѣка только увеличивается.

Мірскія заботы о семьѣ предоставлены были главнымъ образомъ моей женѣ; что же касается духовныхъ, то я всецѣло взялъ ихъ на себя. Мое мѣсто приносило всего тридцать-пять фунтовъ въ годъ и я предоставлялъ его въ пользу вдовъ и сиротъ духовнаго званія нашей епархіи, такъ какъ у меня было свое собственное, вполнѣ достаточное состояніе, о мірской суетѣ я не заботился и чувствовалъ тайное удовольствіе при мысли, что исполняю свои обязанности безвозмездно. Сверхъ того, я твердо рѣшился не держать кюрата, знакомиться со всѣми своими прихожанами и убѣждать всѣхъ женатыхъ людей быть воздержными, а всѣхъ холостыхъ жениться; такъ что черезъ нѣсколько лѣтъ въ нашихъ мѣстахъ вошло въ поговорку, что въ Вэкфильдскомъ приходѣ во-очію совершаются три неслыханныхъ чуда: священникъ — не гордецъ, молодые люди спѣшатъ подъ вѣнецъ, а пивнымъ приходитъ конецъ.
Бракъ всегда былъ одною изъ любопытнѣйшихъ моихъ темъ и я сочинилъ нѣсколько проповѣдей, чтобы доказать, какое это счастливое состояніе; но тутъ было еще одно особенное положеніе, которое я всегда настойчиво поддерживалъ: я раздѣлялъ мнѣніе Уистона, что священнослужитель англійской церкви не долженъ жениться во второй разъ послѣ смерти первой жены; короче говоря, гордился тѣмъ, что придерживаюсь строгой моногаміи.
Я очень рано принялся за разрѣшеніе этого важнаго спорнаго вопроса, по поводу котораго уже написано такъ много обширныхъ сочиненій. Я самъ напечаталъ нѣсколько трактатовъ по тому же предмету, но ихъ никто не покупалъ, и я утѣшался тѣмъ, что, стало быть, ихъ читаютъ только немногіе счастливцы. Нѣкоторые изъ моихъ друзей увѣряли, что это моя слабость; но увы! они никогда дома не раздумывали объ этомъ предметѣ, какъ я. И чѣмъ больше я о немъ думалъ, тѣмъ важнѣе онъ мнѣ представлялся; я даже превзошелъ самого Уистона, исповѣдуя свои принципы: онъ надписалъ на могилѣ своей жены, что она была единственною женою Уилльяма Уистона, а я сочинилъ подобную эпитафію для своей жены при ея жизни, восхваляя ее за то, что она до самой смерти всегда была осмотрительна, экономна и покорна; велѣлъ хорошенько выгравировать эту надпись, вставить ее въ изящную рамку и повѣсить надъ каминомъ, чѣмъ достигалъ заразъ нѣсколькихъ полезныхъ цѣлей. Надпись напоминала женѣ объ ея обязанностяхъ по отношенію ко мнѣ и о моей вѣрности, возбуждала въ ней стремленіе къ извѣстности и постоянно наводила ее на мысль о грядущей кончинѣ.
Очень можетъ быть, что мой старшій сынъ, наслушавшись отъ меня о томъ, что слѣдуетъ поскорѣе жениться, оттого и поторопился, и тотчасъ по выходѣ изъ университета остановилъ свой выборъ на дочери сосѣдняго священника, который былъ важнымъ лицомъ среди духовенства и могъ наградить свою дочь большимъ состояніемъ; но состояніе было малѣйшимъ изъ ея прекрасныхъ качествъ. Всѣ рѣшительно (кромѣ моихъ дочерей) находили, что миссъ Арабелла Уильмотъ очень хорошенькая дѣвушка. Ея молодости, здоровью и невинности придавали еще большую прелесть такой удивительно-нѣжный цвѣтъ лица и такой сіяющій задушевный взглядъ, что даже старики не могли равнодушно на нее смотрѣть. Мистеръ Уильмотъ зналъ, что я могу очень хорошо обезпечить моего сына, и потому не противился этому браку, такъ что оба наши семейства жили во взаимномъ согласіи, которое обыкновенно предшествуетъ ожидаемому союзу. Зная по опыту, что время ухаживаній передъ свадьбой самое счастливое время нашей жизни, я былъ не прочь продлить его подольше, а разнообразныя увеселѣнія, которыми ежедневно пользовались молодые люди въ обществѣ другъ друга, казалось, только увеличивали ихъ взаимную страсть. По утрамъ насъ обыкновенно будила музыка, а въ хорошую погоду мы ѣздили на охоту. Часы между завтракомъ и обѣдомъ дамы посвящали чтенію и нарядамъ: прочтутъ страничку-другую, а потомъ начнутъ вертѣться передъ зеркаломъ, а зеркало часто представляетъ прекраснѣйшую изъ страницъ, съ чѣмъ могутъ соглашаться даже и философы. За столомъ предсѣдательствовала моя жена, такъ какъ она непремѣнно хотѣла разрѣзывать все сама, какъ дѣлала ея мать, и по этому поводу разсказывала намъ исторію каждаго блюда. Послѣ обѣда я всегда приказывалъ уносить столъ, чтобы дамы отъ насъ не уходили, и иногда мои дочери давали намъ очень пріятные концерты прй содѣйствіи своего учителя музыки. Прогулка, чаепитіе, деревенскіе танцы и игра въ фанты помогали коротать день безъ помощи картъ, такъ какъ я терпѣть не могъ карточныхъ игръ, кромѣ трикъ-трака, въ который мы иной разъ игрывали съ моимъ старымъ другомъ по два пенни за партію. Тутъ кстати необходимо упомянуть объ одномъ знаменательномъ обстоятельствѣ, которое случилось со мною въ послѣдній разъ, какъ мы съ нимъ играли: мнѣ оставалось только покрыть четверку, а я пошелъ съ туза и двойки пять разъ подрядъ.
Такимъ образомъ прошло нѣсколько мѣсяцевъ, пока, наконецъ, не нашли нужнымъ назначить день для свадьбы молодой четы, которая, повидимому, очень этого желала. Я не стану описывать, съ какимъ важнымъ видомъ хлопотала моя жена и какъ лукаво поглядывали мои дочки во время приготовленій къ свадьбѣ; все мое вниманіе было сосредоточено на другомъ предметѣ, а именно, на окончаніи новаго трактата, который я вскорѣ намѣревался выпустить въ защиту моего любимаго принципа. Такъ какъ я считалъ его лучшимъ своимъ произведеніемъ и по стилю, и по доказательности, то не могъ удержаться, чтобы не показать его съ гордостью своему старому другу Уильмоту, такъ какъ не сомнѣвался въ его одобреніи; но вскорѣ убѣдился, хотя уже слишкомъ поздно, что онъ былъ страстно приверженъ къ противоположному мнѣнію, и притомъ по весьма уважительной причинѣ, такъ какъ именно въ это самое время собирался жениться въ четвертый разъ. Какъ и слѣдовало ожидать, у насъ произошло по этому поводу довольно непріятное столкновеніе, которое грозило нарушить предполагавшійся между нами союзъ, но наканунѣ дня, назначеннаго для брачной церемоніи, мы рѣшились обсуждать этотъ вопросъ только въ широкомъ смыслѣ.
Споръ велся очень умно съ обѣихъ сторонъ; онъ утверждалъ, что я еретикъ, я отвергалъ это обвиненіе; онъ возражалъ, я отвѣчалъ. Тѣмъ временемъ, когда нашъ споръ былъ въ самомъ разгарѣ, меня вызвалъ одинъ изъ моихъ родственниковъ и съ озабоченнымъ видомъ попросилъ меня отложить споръ, по крайней мѣрѣ, хоть до тѣхъ поръ, пока не кончится свадьба.
— Какъ! воскликнулъ я: — чтобы я отступился отъ праваго дѣла и допустилъ его еще. разъ жениться, когда онъ уже и безъ того дошелъ до крайнихъ предѣловъ нелѣпости? Такъ ужъ вы заодно посовѣтуйте мнѣ отдать все свое состояніе для большей убѣдительности.
— Къ сожалѣнію, я долженъ вамъ сообщить, возразилъ мой другъ, — что ваше состояніе равняется теперь почти что нулю. Банкиръ, у котораго были ваши деньги, скрылся, чтобы избѣгнуть банкротства, и всѣ думаютъ, что въ кассѣ у него не осталось ни одного шиллинга. Я не хотѣлъ тревожить этимъ извѣстіемъ ни васъ, ни вашего семейства, пока свадьба не состоится; но теперь вижу, что оно можетъ нѣсколько умѣрить вашъ пылъ въ затѣянномъ вами спорѣ, и что собственная ваша осторожность по-неволѣ заставитъ васъ его прекратить, по крайней мѣрѣ хоть до тѣхъ поръ, пока состояніе молодой лэди не будетъ обезпечено за вашимъ сыномъ.
— Ну, возразилъ я, — если то, что вы мнѣ сказали, дѣйствительно правда, и мнѣ придется быть нищимъ, я никогда не сдѣлаюсь изъ-за этого негодяемъ и не отступлюсь отъ своихъ принциповъ. Я сію же минуту пойду и всѣмъ разскажу о своемъ положеніи; а что касается до нашего спора, я возьму назадъ даже и прежнія уступки, какія я сдѣлалъ въ пользу стараго джентльмена, и теперь ни за что не допущу его вступить въ бракъ ни въ какомъ смыслѣ.
Нечего и описывать разнообразныхъ чувствъ, овладѣвшихъ обоими семействами, когда я сообщилъ о постигшемъ насъ несчастіи; но что бы ни чувствовали другіе, это было ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что испытывали влюбленные. Мистеръ Уильмотъ, который и безъ того сильно склонялся въ пользу разрыва, совершенно рѣшился вслѣдствіе этого удара; изъ всѣхъ добродѣтелей онъ безспорно обладалъ въ совершенствѣ осторожностью; и часто бываетъ, что это единственная добродѣтель, которая остается у человѣка въ семьдесятъ два года.

III.
Переселеніе.— Оказывается, что счастливыя обстоятельства нашей жизни зависятъ отъ насъ самихъ.

Единственная наша надежда была на то, что свѣдѣнія о нашемъ несчастіи были злоумышленно преувеличены или преждевременны, но письмо моего городского повѣреннаго скоро подтвердило его на всѣхъ подробностяхъ. Для меня лично потеря состоянія ничего не значила; я тревожился только за семью, которой предстояло испытать униженіе, тогда какъ воспитаніе не приготовило ее къ тому, чтобы равнодушно переносить презрѣніе.
Прошло около двухъ недѣль, прежде чѣмъ я попробовалъ умѣрить ихъ печаль, такъ какъ я нахожу, что преждевременное утѣшеніе только напоминаетъ горе. Въ теченіе этого времени я придумывалъ, какими средствами буду я содержать семью; наконецъ мнѣ предложили небольшой приходъ, приносившій пятнадцать фунтовъ въ годъ, въ глухомъ мѣстечкѣ, гдѣ я могъ спокойно жить согласно моимъ принципамъ. Я съ радостью согласился на это предложеніе, рѣшившись увеличивать свой заработокъ, занимаясь хозяйствомъ и заведя маленькую ферму. Принявши это рѣшеніе, я занялся приведеніемъ въ порядокъ своихъ денежныхъ дѣлъ: сосчиталъ всѣ свои долги и уплатилъ ихъ, послѣ чего изъ четырнадцати тысячъ фунтовъ у насъ осталось всего четыреста. Затѣмъ главной моей заботой было то, чтобы убѣдить семью умѣрить свои требованія сообразно съ обстоятельствами, такъ какъ я очень хорошо зналъ, что положеніе бѣдныхъ людей, стремящихся жить не но средствамъ, сущее бѣдствіе.
— Вы, конечно, знаете, дѣти, сказалъ я, — что мы съ вами не могли предотвратить свое несчастіе и что оно не зависѣло отъ нашей осторожности, но теперь, при помощи осторожности, мы можемъ сдѣлать многое, чтобы оградить себя отъ его послѣдствій. Теперь мы бѣдны, мои дорогіе, и здравый смыслъ заставляетъ насъ приноровиться къ своему скромному положенію. Такъ откажемся безъ ропота отъ всѣхъ этихъ великолѣпій, съ которыми многіе люди все-таки бываютъ несчастны, и постараемся въ бѣдной долѣ обрѣсти тотъ миръ, при которомъ всѣ могутъ быть счастливы. Вѣдь живутъ же безъ нашей помощи бѣдные люди и бываютъ довольны, такъ отчего же и намъ не попробовать обойтись безъ ихъ помощи! Нѣтъ, дѣти, оставимъ мы съ этой минуты всякія претензіи на барство, у насъ еще довольно осталось для того, чтобы быть счастливыми, если мы умно распорядимся и постараемся вознаградить себя за недостатокъ состоянія, поддерживая въ себѣ довольное чувство.
Такъ какъ мой старшій сынъ получилъ высшее образованіе, я рѣшился отправить его въ городъ, гдѣ бы онъ могъ содержать себя и помогать намъ при помощи своихъ способностей. Разлука между друзьями и близкими едва ли не самое тяжелое обстоятельство, сопряженное съ бѣдностью. Скоро насталъ тотъ день, въ который намъ предстояло впервые разъѣхаться въ разныя стороны. Простившись съ матерью и съ остальными членами семьи, мѣшавшими слезы съ поцѣлуями, сынъ мой пришелъ попросить у меня благословенія. Я далъ ему это благословеніе отъ всего сердца и прибавилъ къ нему еще пять гиней: и это все, что я могъ ему дать тогда.
— Ты отправляешься въ Лондонъ пѣшкомъ, дитя мое, сказалъ я ему:— совершенно такъ же, какъ отправлялся туда въ старые годы Гукеръ, одинъ изъ твоихъ предковъ. Вотъ тотъ самый конь, котораго подарилъ ему на дорогу добрый епископъ Джуэль. Это палка, возьми ее, да захвати съ собою еще вотъ эту книгу и пусть она служитъ тебѣ поддержкою въ пути. Эти двѣ строчки въ ней стоятъ милліоны: «Я былъ молодъ и состарѣлся; но никогда не видалъ праведнаго человѣка покинутымъ, или дѣтей его лишенными насущнаго хлѣба». Утѣшайся этими мыслями, сынъ мой. Теперь ступай. Что бы ни было съ тобою, доставляй мнѣ случай повидать тебя хоть разъ въ годъ. Не падай духомъ и будь здоровъ!
Зная, что онъ честенъ и прямодушенъ, я не побоялся пустить его на арену жизни безъ всякихъ средствъ, ибо былъ увѣренъ, что, такъ или иначе, выйдетъ ли онъ побѣдителемъ или будетъ побѣжденъ, но роль свою сыграетъ хорошо.
Вслѣдъ за нимъ и мы стали собираться въ путь и черезъ нѣсколько дней покинули мѣста, гдѣ пережили такъ много часовъ тихаго счастья; подобныя разставанія всегда тяжелы и врядъ ли могутъ обходиться безъ слезъ. Намъ предстояло переселяться за семьдесятъ миль, тогда какъ моя семья отъ роду не бывала дальше десяти отъ дому, и такое путешествіе наполняло сердца наши тоской и тревогою, которая еще усиливалась при видѣ плачущихъ бѣдняковъ моего прихода, провожавшихъ насъ на протяженіи нѣсколькихъ миль. Къ вечеру перваго дня пути мы благополучно проѣхали сорокъ миль и остановились переночевать въ скромномъ деревенскомъ трактирѣ за тридцать миль отъ мѣста нашего будущаго жительства. Занявъ отведенную намъ комнату, я, по своему обыкновенію, пригласилъ хозяина присоединиться къ нашей трапезѣ, на что онъ охотно согласился, зная, что на-завтра поставитъ мнѣ на счетъ то, что сегодня вмѣстѣ со мною выпьетъ. Впрочемъ, онъ отлично зналъ всѣхъ нашихъ будущихъ сосѣдей и въ особенности сквайра Торнчиля, нашего помѣщика, жившаго тутъ же, по близости. Судя по отзывамъ трактирщика, этотъ джентльменъ признавалъ въ жизни одни только удовольствія и отличался своимъ пристрастіемъ къ прекрасному полу. Онъ утверждалъ, что никакая добродѣтель не въ силахъ была устоять противъ его искусства и настойчивости, и что на десять миль въ окружности едва ли оставалась хоть одна фермерская дочка, которую онъ не успѣлъ бы прельстить и затѣмъ бросить. Такой отзывъ нѣсколько огорчилъ меня, но на дочерей моихъ онъ произвелъ совсѣмъ другое впечатлѣніе: онѣ просіяли, какъ бы съ торжествомъ ожидая побѣды, да и жена моя не менѣе была увѣрена въ могуществѣ ихъ прелестей и добродѣтели. Пока мы, каждый на свой ладъ, обдумывали эти обстоятельства, пришла жена трактирщика и сообщила своему мужу, что неизвѣстный джентльменъ, уже два дня проживавшій въ ихъ домѣ, сидитъ безъ денегъ и отказался платить по предъявленному ему счету.
— Какъ безъ денегъ! возразилъ хозяинъ, — этого быть не можетъ; не дальше какъ вчера онъ далъ три гинеи сторожу, чтобы отпустили стараго инвалида, приговореннаго къ сѣченію розгами за кражу собаки.
Но такъ какъ хозяйка продолжала настаивать на первоначальномъ показаніи, трактирщикъ всталъ и, громко поклявшись, что, такъ или иначе, добьется уплаты, собрался уже уходить изъ комнаты, когда я остановилъ его, прося познакомить меня съ человѣкомъ, способнымъ на столь великое милосердіе. На это хозяинъ согласился и тотчасъ привелъ джентльмена лѣтъ тридцати, одѣтаго въ поношенное платье, еще носившее слѣды прежнихъ украшеній. Онъ былъ хорошо сложенъ. а лицо его изобличало человѣка мыслящаго. Судя по манерѣ, нѣсколько сухой и отрывистой, онъ былъ не свѣтскій человѣкъ, или же презиралъ всякія церемоніи. Когда трактирщикъ ушелъ, я обратился къ незнакомцу съ увѣреніемъ, что весьма сожалѣю, видя джентльмена въ подобныхъ обстоятельствахъ, и предложилъ ему свой кошелекъ, чтобы выручить его изъ затрудненія.
— Отъ всего сердца принимаю ваше предложеніе, сэръ, отвѣтилъ онъ, — и даже радуюсь, что, истративъ по разсѣянности все, что имѣлъ съ собою, я тѣмъ самымъ пріобрѣлъ случай убѣдиться, что на свѣтѣ еще водятся и такіе люди, какъ вы. Но предварительно позвольте узнать имя и адресъ моего благодѣтеля, дабы я могъ расплатиться какъ можно скорѣе.
Я поспѣшилъ удовлетворить его желанію, сообщилъ не только свое имя и исторію своихъ злоключеній, но также и названіе того мѣста, куда мы отправлялись.
— Вотъ счастливый случай! воскликнулъ онъ:— я и самъ направляюсь въ ту же сторону и задержался эти два дня изъ-за разлива рѣкъ, но надѣюсь, что завтра уже можно будетъ переправляться въ бродъ.
Я сказалъ, что его общество доставитъ намъ величайшее удовольствіе, жена моя и дочери присоединили свои увѣренія, и мы упросили его поужинать съ нами. Гость оказался очень пріятнымъ собесѣдникомъ и разговоръ его даже настолько поучительнымъ, что я искренно желалъ продолженія нашего знакомства. Но пора было подумать объ отдыхѣ и о подкрѣпленіи силъ передъ утомительнымъ путемъ, предстоявшимъ намъ на-завтра.
На другой день мы пустились въ дорогу всѣ вмѣстѣ, моя семья верхомъ на лошадяхъ, а мистеръ Борчель — новый нашъ знакомый — пѣшкомъ. Онъ шелъ по тропинкѣ вдоль большой дороги и, съ улыбкою глядя на нашихъ плохихъ коней, увѣрялъ, что только изъ великодушія не хочетъ обогнать насъ. Такъ какъ рѣки все еще не вошли въ берега, мы принуждены были нанять проводника, который ѣхалъ впереди каравана, между тѣмъ какъ мистеръ Борчель и я замыкали шествіе. Мы коротали время философскими разсужденіями, въ которыхъ мой новый пріятель оказался большимъ мастеромъ. Но всего больше удивляло меня то, что онъ спорилъ со мною и отстаивалъ свои убѣжденія съ такимъ упорствомъ, какъ если бы не онъ занялъ у меня денегъ, а я у него. Отъ времени до времени онъ сообщалъ мнѣ также, кому принадлежали различныя помѣстья, которыя расположены были по дорогѣ.
— А вотъ это, сказалъ онъ, указывая на великолѣпное жилище, стоявшее въ отдаленіи, — домъ мистера Торнчиля, молодого человѣка, располагающаго большими средствами, но, впрочемъ, состоящаго въ полной зависимости отъ своего дяди, сэра Уильяма Торнчиля. Что до этого джентльмена, то самъ онъ довольствуется немногимъ, остальное предоставляетъ племяннику и живетъ больше въ Лондонѣ.
— Какъ! воскликнулъ я, — неужели мой будущій патронъ приходится роднымъ племянникомъ тому самому человѣку, который такъ прославился своими высокими качествами, щедростью и странностями? Я много наслышался о сэръ Уильямѣ Торнчилѣ: это, говорятъ, человѣкъ рѣдкаго великодушія, но совершеннѣйшій чудакъ; притомъ щедрость его необыкновенна.
— Да, въ этомъ отношеніи онъ дошелъ, кажется, до излишества, возразилъ мистеръ Борчель, — по крайней мѣрѣ, въ молодости онъ былъ черезчуръ тароватъ; страсти были въ немъ сильны, а такъ какъ всѣ онѣ направлены были къ добру, то и довели его до романическихъ крайностей. Съ раннихъ лѣтъ ему хотѣлось достигнуть высшихъ качествъ военнаго и ученаго; онъ вскорѣ отличился въ полку и между людьми науки также пріобрѣлъ довольно лестную репутацію. Но лесть — всегдашній удѣлъ честолюбивыхъ, ибо они особенно чувствительны къ похваламъ. И вотъ его окружила толпа людей, которые были ему извѣстны лишь одной стороной своего характера, такъ что въ погонѣ за всеобщей любовью онъ совсѣмъ упустилъ изъ вида личность каждаго человѣка. Онъ любилъ весь родъ человѣческій; богатство мѣшало ему распознавать въ людской средѣ мошенниковъ. Въ медицинѣ извѣстна такая болѣзнь, во время которой все тѣло становится необыкновенно чувствительнымъ, такъ что отъ малѣйшаго прикосновенія ощущается сильнѣйшая боль; нѣчто подобное случилось и съ этимъ джентльменомъ, но только онъ не тѣломъ страдалъ, а душою. Малѣйшее бѣдствіе, все равно дѣйствительное или притворное, производило на него глубочайшее впечатлѣніе, и душа его болѣзненно отзывалась на всякую чужую печаль. При такомъ стремленіи помогать ближнимъ, не удивительно, что онъ всегда былъ окруженъ лицами, взывавшими о помощи. Вскорѣ щедроты его нанесли значительный ущербъ его благосостоянію, ни мало не умѣривъ его мягкосердечія; напротивъ, оно даже возрастало по мѣрѣ того, какъ таяло его богатство. Становясь бѣднякомъ, онъ дѣлался всѣ неосторожнѣе, и хотя по рѣчамъ его еще можно было принять за разумнаго человѣка, но дѣйствовалъ онъ совсѣмъ какъ глупецъ. Между тѣмъ просители продолжали теребить его, и когда ему нечѣмъ было удовлетворить ихъ, вмѣсто денегъ онъ началъ раздавать обѣщанія. Больше онъ ничего не могъ дать имъ, а огорчить кого бы то ни было отказомъ онъ не рѣшался. Такимъ образомъ вокругъ него скоплялась масса людей, ожидающихъ подачки, и, при всемъ желаніи помочь, онъ заранѣе зналъ, что доставитъ имъ одно разочарованіе. Эти люди продержались около него нѣкоторое время, но наконецъ отстали, справедливо осыпавъ его упреками. Но, по мѣрѣ того, какъ другіе перестали его уважать, онъ и въ собственныхъ глазахъ становился презрѣннымъ. Онъ привыкъ опираться на лесть окружающихъ, и когда эта опора исчезла, онъ уже не находилъ удовлетворенія въ сознаніи собственной правоты, потому что никогда не справлялся съ голосомъ своей совѣсти. Съ этихъ поръ міръ представился ему въ совсѣмъ иномъ видѣ. Мало-по-малу лесть пріятелей обратилась въ простое одобреніе. Потомъ и одобреніе смѣнилось дружескими совѣтами, а когда онъ этимъ совѣтамъ не внималъ, то они принимали форму упрековъ. Изъ этого онъ заключилъ, что дружба, пріобрѣтаемая благодѣяніями, не стоитъ уваженія; онъ нашелъ, что дѣйствительно овладѣть сердцемъ своего ближняго можно только съ условіемъ отдать ему свое собственное сердце. Я нашелъ, что… что… Я позабылъ, что хотѣлось сказать. Ну, словомъ, онъ рѣшился возвратить себѣ собственное уваженіе и составилъ нимъ, какъ возстановить свое состояніе. Для этой цѣли онъ, со свойственнымъ ему чудачествомъ, всю Европу обошелъ пѣшкомъ. Въ настоящее время ему не болѣе тридцати лѣтъ отъ роду, и его имѣніе въ лучшемъ состояніи, чѣмъ когда либо. Онъ сталъ гораздо разумнѣе и умѣреннѣе въ раздачѣ своихъ щедротъ, но продолжаетъ жить чудакомъ и находитъ наиболѣе пріятнымъ упражняться въ такихъ добродѣтеляхъ, которыя наименѣе обыкновенны.
Мое вниманіе было такъ поглощено разсказами мистера Борчеля, что я позабылъ смотрѣть впередъ на дорогу, какъ вдругъ крики моего семейства заставили меня оглянуться, и что же я увидѣлъ! Младшая дочь моя упала съ лошади среди быстраго ручья и боролась съ разлившимся потокомъ. Уже два раза она скрывалась подъ водой, а я никакъ не могъ выпутаться, чтобы во-время подать ей помощь. Я былъ такъ глубоко потрясенъ этимъ зрѣлищемъ, что даже не былъ въ состояніи что либо предпринять для ея спасенія, и она навѣрное утонула бы, если бы мой товарищъ, замѣтивъ опасность, не кинулся немедленно въ воду и, не безъ труда вытащивъ ее изъ рѣки, не доставилъ въ сохранности на противоположный берегъ.
Проѣхавъ немного далѣе, остальное семейство благополучно перебралось въ бродъ по болѣе удобаому мѣсту, и тутъ мы могли присоединить ваши благодаренія къ выраженію ея признательности. Насколько она была благодарна, можно скорѣе вообразить, нежели выразить словами: такъ она и дѣлала, глядя на своего спасителя признательными глазами и продолжая опираться на его руку, какъ бы желая подольше пользоваться его помощью. Жена моя выражала надежду когда нибудь отблагодарить его за услугу ласковымъ пріемомъ подъ нашею гостепріимной кровлей. Отдохнувъ въ ближайшей гостинницѣ, мы пообѣдали вмѣстѣ съ мистеромъ Борчелемъ и, такъ какъ отсюда путь его лежалъ въ другую сторону, простились съ нимъ и отправились далѣе. Когда мы съ нимъ разстались, жена моя объявила, что онъ ей какъ нельзя болѣе по душѣ, и будь онъ по рожденію и состоянію подстать нашему семейству, она бы не прочь даже породниться съ нимъ. Я не могъ удержаться отъ улыбки, слыша, какъ она свысока разсуждаетъ объ этомъ предметѣ; но и не думалъ сердиться на такія невинныя претензіи, зная, что съ помощью ихъ намъ легче живется.

IV.
Нѣтъ того скромнаго положенія, въ которомъ нельзя бы найти счастія, ибо оно зависитъ не столько отъ обстоятельствъ, сколько отъ нашихъ свойствъ.

Новое мѣсто нашего жительства находилось въ небольшой общинѣ, состоявшей изъ фермеровъ, которые сами обрабатывали землю, и если были незнакомы съ роскошью, то не вѣдали и нищеты.
Такъ какъ почти все необходимое для домашняго обихода они производили сами, то имъ рѣдко приходилось ѣздить въ городъ за покупками. Изысканнымъ образованіемъ они не отличались, но сохранили первобытную простоту нравовъ и, будучи умѣренны во всемъ, едва ли даже знали, что трезвость почитается добродѣтелью. Они усердно и весело работали въ будни, но тѣмъ охотнѣе соблюдали праздники, посвящая ихъ досугу и удовольствіямъ. На Святкахъ они пѣли пѣсни, на Валентиновъ день разсылали бантики, извѣстные подъ именемъ «любовныхъ узелковъ», пекли блины на масляницѣ, изощрялись въ остроуміи на 1-е апрѣля и благоговѣйно щелкали орѣхи наканунѣ Михайлова дня. Предупрежденные о нашемъ пріѣздѣ, всѣ прихожане вышли навстрѣчу своему духовному отцу, разряженные попраздничному и имѣя во главѣ шествія флейту и тамбуринъ. Ради новоселья приготовили намъ и обѣдъ, за который мы весело усѣлись; и хотя бесѣда была не особенно остроумна, зато много смѣялись.
Нашъ домикъ расположенъ былъ у подножія холма, по склону котораго за дворомъ росла красивая роща, а внизу, передъ домомъ, протекала веселая рѣчка. Съ одной стороны разстилалось поле, съ другой — зеленое пастбище. Мой участокъ состоялъ изъ двадцати акровъ превосходной земли, за которую я уплатилъ сто фунтовъ моему предшественнику. Ничто не могло быть опрятнѣе и аккуратнѣе моихъ заборовъ и оградъ, а большіе вязы и живая изгородь казались мнѣ невыразимо прелестными. Домъ былъ одноэтажный и крытъ чесаной соломой, что придавало ему удивительную уютность; внутри стѣны были оштукатурены и выбѣлены, и дочери мои предприняли непремѣнно украсить ихъ картинами собственной работы. Одна и та же комната служила намъ кухнею, гостиной и столовой, но отъ этого намъ было только теплѣе. Къ тому же она содержалась въ образцовой чистотѣ и видъ блюдъ, тарелокъ и мѣдной посуды, блестѣвшей какъ золото и въ порядкѣ разставленной рядный на полкахъ, былъ такъ пріятенъ для глазъ, что заставлялъ позабывать о болѣе роскошномъ убранствѣ. Кромѣ этой комнаты, у насъ было еще три: въ одной помѣстились мы съ женою, въ другой наши дочери, а въ третьей на двухъ кроватяхъ спали остальныя дѣти.
Въ этой маленькой республикѣ, которой я былъ законодателемъ, время распредѣлялось слѣдующимъ образомъ. Съ восходомъ солнца всѣ мы собирались въ общей комнатѣ, гдѣ еще до нашего прихода служанка разводила огонь. Мы здоровались другъ съ другомъ, какъ слѣдуетъ, ибо я всегда считалъ полезнымъ поддерживать нѣкоторыя механическія привычки благовоспитанности, безъ которыхъ семейныя отношенія становятся слишкомъ вольны и непріятны; затѣмъ мы возносили благодарственную молитвy Тому, Кто даровалъ намъ еще день жизни. Исполнивъ этотъ долгъ, мы съ сыномъ шли работать въ поле и въ саду, а жена моя и дочери принимались готовить завтракъ, который всегда у насъ подавался въ опредѣленное время. Полчаса полагалось проводить за завтракомъ и часъ за обѣдомъ. За столомъ обыкновенно наши дамы вели невинные, но шутливые разговоры, а мы съ сыномъ предавались бесѣдамъ философскаго свойства.
Вставая вмѣстѣ съ солнцемъ, мы кончали труды наши по закатѣ его и возвращались домой къ ожидавшей насъ семьѣ. Тутъ насъ встрѣчали улыбающіяся лица, прибранныя комнаты и пріятный огонь на очагѣ, не обходилось и безъ гостей: то, бывало, зайдетъ фермеръ Флемборо, ближайшій и самый болтливый изъ нашихъ сосѣдей, то слѣпой флейтистъ; и мы угощали ихъ смородинной наливкой, ни рецептъ, ни репутація которой не были утрачены. Эти безобидные гости старались съ своей стороны доставить намъ удовольствіе: одинъ умѣлъ играть на флейтѣ, а другой распѣвалъ трогательныя баллады, какъ напримѣръ, «Послѣднее прости Джона Армстронга», или «Жестокую Барбару Алленъ». Вечеръ заканчивался такъ же, какъ начиналось утро, причемъ младшіе сыновья мои должны были поочередно читать молитвы, и тотъ изъ нихъ, который читалъ громче, внятнѣе и лучше, получалъ право положить въ кружку для бѣдныхъ полпенни, которое и вручалось ему въ воскресенье.
По воскресеньямъ наступало у насъ франтовство, противъ котораго тщетно старался я издавать разумные законы. Сколько я ни произносилъ проповѣдей противъ гордости, но суетностъ дочерей своихъ не могъ побороть и убѣждался, что онѣ втайнѣ все также пристрастны къ прежнему щегольству, все также любятъ кружева, ленточки, бусы и крахмальныя оборки; да и жена моя страстно держалась за свое пунцовое пу-де-суа, потому что я когда-то говорилъ, что оно ей къ лицу.
Особенно раздосадовали онѣ меня въ первое воскресенье. Наканунѣ вечеромъ я сказалъ дочерямъ, чтобы онѣ пораньше одѣвались утромъ, потому что любилъ забираться съ семьей въ церковь раньше всѣхъ прихожанъ. Оаѣ въ точности исполнили мое желаніе, но когда всѣ мы собрались къ завтраку передъ уходомъ въ церковь, оказалось, что и жена, и дочери мои явились во всемъ великолѣпіи своего минувшаго величія: волосы ихъ были крѣпко напомажены и хитро причесаны, лица испещрены мушками, а длинные шлейфы ихъ платьевъ сзади подобраны въ пышныя кучи, которыя шуршали при каждомъ движеніи. Я поневолѣ улыбнулся, глядя на ихъ тщеславіе, смѣясь въ особенности на жену, отъ которой въ правѣ былъ ожидать болѣе благоразумія. Тогда я прибѣгъ къ невольной уловкѣ и, съ важнымъ видомъ обратясь къ сыну, приказалъ ему сказать, чтобы подавали карету. Дочери очень удивились такому распоряженію, но я настойчиво повторилъ его съ еще большею торжественностью.
— Милый мой, ты, вѣрно, шутишь? воскликнула моя жена:— развѣ мы не можемъ дойти пѣшкомъ? Намъ никакихъ каретъ больше не нужно.
— Ошибаешься, дружокъ, возразилъ я;— карета намъ необходима, потому что, если мы въ такомъ видѣ отправимся пѣшкомъ по деревнѣ, намъ даже отъ ребятишекъ проходу не будетъ, насъ осмѣютъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? сказала жена моя.— А я-то всегда воображала, что и мой Чарльзъ любитъ, когда его дѣти чистенькія и нарядныя.
— Чистенькія — сколько угодно, сказалъ я: — чѣмъ вы будете опрятнѣе, тѣмъ для меня милѣе; но вѣдь это не опрятность, а побрякушки. Всѣ эти сборки, мушки, да фестоны только на то и годятся, чтобы возбудить къ намъ ненависть всѣхъ сосѣдокъ нашего прихода. Нѣтъ, дѣти мои, продолжалъ я еще серьезнѣе:— нужно передѣлать ваши платья на болѣе простой фасонъ: такое щегольство вовсе не пристало людямъ, которымъ дай Богъ поддержать хоть приличіе. Для меня еще далеко не рѣшеный вопросъ, насколько такая пышность позволительна даже богачамъ, тогда какъ, по самому простому разсчету, всѣхъ нищихъ можно бы одѣть цѣною однѣхъ отдѣлокъ, употребляемыхъ на модныя платья.
Рѣчь моя возымѣла желаемое дѣйствіе: онѣ тотчасъ ушли и преспокойно переодѣлись; а на другой день я имѣлъ удовольствіе видѣть, какъ обѣ дочери, по собственному побужденію, отрѣзали шлейфы своихъ платьевъ и скроили изъ нихъ воскресные жилеты для Дика и Биля, своихъ младшихъ братьевъ. Ко всеобщему удовольствію, впослѣдствіи еще оказалось, что самыя платья выиграли отъ такой перемѣны фасона.

V.
Мы пріобрѣтаемъ новое важное знакомство.— На что мы возлагаемъ наибольшія надежды, то большею частію и приноситъ намъ наиболѣе вреда.

Неподалеку отъ дома предмѣстникъ мой устроилъ родъ бесѣдки, осѣненной кустами боярышника и жимолости. Если погода благопріятствовала и мы кончали работу пораньше, мы обыкновенно собирались въ этой бесѣдкѣ и въ тиши наступающаго вечера любовались обширнымъ видомъ на окрестнооти. Тутъ же мы пили чай, что теперь сдѣлалось для насъ не ежедневною трапезой, а исключительнымъ пиршествомъ, и такъ какъ мы не часто позволяли себѣ это удовольствіе, то приготовленіе чая было у насъ сопряжено съ немалыми хлопотный и особою церемоніей. При этихъ случаяхъ меньшія дѣти читали намъ вслухъ, и, когда мы кончали чаепитіе, они допивали остальное. Иногда, ради разнообразія удовольствій, дочери пѣли подъ акомпаниментъ гитары, и, пока происходилъ этотъ маленькій концертъ, мы съ женою нерѣдко гуляли вдвоемъ по склонамъ холма, испещреннаго голубыми колокольчиками и васильками, съ восторгомъ говорили о своихъ дѣтяхъ и наслаждались освѣжительнымъ вѣтеркомъ, который приносилъ намъ на своихъ крылахъ и музыку, и здоровье.
Такимъ образомъ мы начинали убѣждаться, что во всякомъ положеніи бываютъ свои особыя радости; каждое утро пробуждало насъ къ новымъ трудамъ, но зато каждый вечеръ вознаграждалъ насъ новыми удовольствіями.
Въ самомъ началѣ осени, въ одинъ изъ праздничныхъ дней (я тоже сталъ соблюдать праздники, въ видѣ отдыха отъ работъ), я, по обыкновенію, собралъ всю семью въ помянутую бесѣдку, и мои юныя музыкантши начали свой обычный концертъ. Пока мы ихъ слушали, внезапно, шагахъ въ двадцати отъ насъ, мы увидѣли скачущаго оленя, судя по тяжелому его дыханію, очевидно преслѣдуемаго охотниками. Не успѣли мы обмѣняться замѣчаніями насчетъ бѣднаго звѣря, какъ изъ лѣсу показались собаки и всадники, скакавшіе за ними во всю прыть по слѣдамъ оленя. Я хотѣлъ поскорѣе уйти домой со всѣмъ семействомъ, но любопытство, или изумленіе, или какое иное тайное побужденіе приковало къ мѣсту мою жену и дочерей. Передній всадникъ быстро промчался мимо насъ, за нимъ послѣдовало еще четверо или пятеро, наконецъ появился еще одинъ молодой человѣкъ, болѣе изящной наружности: этотъ посмотрѣлъ на насъ и вмѣсто того, чтобы устремиться вслѣдъ за охотой, соскочилъ съ коня, передалъ его своему слугѣ и, съ видомъ небрежнаго превосходства, подошелъ къ намъ; не дожидаясь приглашенія и, повидимому, заранѣе увѣренный въ ласковомъ пріемѣ, онъ обратился съ привѣтствіемъ къ моимъ дочерямъ, намѣреваясь поцѣловать ихъ; по счастію, онѣ рано научились держать себя съ такимъ достоинствомъ, которое могло смутить хоть кого. Тогда незнакомый джентльменъ отрекомендовался намъ, сказавъ, что фамилія его Торнчиль и что онъ хозяинъ окружавшаго насъ помѣстья. Вслѣдъ затѣмъ онъ снова обратился къ дамамъ съ просьбой дозволить поцѣловать ихъ и — таково магическое вліяніе богатства и изящнаго платья! — во второй разъ онъ не получилъ отказа. Такъ какъ, при всей развязности, онъ велъ себя довольно просто, мы вскорѣ освоились съ нимъ. Замѣтивъ лежавшіе на скамьѣ музыкальные инструменты, онъ сталъ просить, чтобы ему что нибудь спѣли. Не одобряя въ душѣ столь не подходящаго къ нашему положенію знакомства, я дѣлалъ знаки дочерямъ, чтобы онѣ не вздумали исполнять его желанія; но мать съ другой стороны также знаками поощряла ихъ къ этому, потому онѣ съ веселымъ видомъ пропѣли намъ одинъ изъ любимыхъ романсовъ Драйдена. Мистеръ Торнчиль пришелъ въ восторгъ и отъ выбора пьесы, и отъ исполненія, и самъ взялся за гитару. По правдѣ сказать, игралъ онъ довольно плохо, но моя старшая дочь съ лихвою отплатила ему за полученныя отъ его похвалы, увѣряя, что у него тонъ будто бы полнѣе и лучше, чѣмъ даже у ея учителя. На это онъ отвѣсилъ ей низкій поклонъ, она отвѣчала ему глубокимъ реверансомъ; онъ превозносилъ ея вкусъ, она не могла надивиться его разумѣнію, словомъ, они сразу были какъ будто цѣлый вѣкъ знакомы. Счастливая мамаша совсѣмъ расцвѣла отъ удовольствія и настойчиво стала упрашивать помѣщика войти подъ нашу кровлю и выпить стаканчикъ ея смородиновки. Все семейство принялось за нимъ ухаживать: обѣ дѣвочки занимали его бесѣдой о самыхъ послѣднихъ новостяхъ, а Моисей, напротивъ того, оздачилъ его вопросами изъ древняго міра, за что всѣ подняли его на смѣхъ. Даже малютки мои ластились къ гостю, и что я ни дѣлалъ, онѣ не хотѣли отъ него отойти: своими грязными пальчиками онѣ то-и-дѣло теребили и пачкали кружева на его платьѣ и, приподымая клапаны его кармановъ, непремѣнно хотѣли посмотрѣть, что у него тамъ положено. Съ наступленіемъ вечера онъ наконецъ распрощался съ нами, но напередъ испросилъ позволенія возобновить свой визитъ, на что мы съ охотою согласились, тѣмъ болѣе, что онъ былъ нашимъ же xозяиномъ.
Когда онъ ушелъ, жена моя потребовала, что мы высказали свои воззрѣнія насчетъ событій этого дня. По ея мнѣнію, обстоятельства слагались необыкновенно счастливо; ей извѣстны были случаи, когда и болѣе трудныя предпріятія увѣнчивались блестящимъ успѣхомъ; она надѣялась теперь дожить до такого дня, когда и мы не хуже другихъ будемъ водиться со знатью, и отказывалась понять, съ какой стати обѣ дѣвицы Ринклеръ могли выйти замужъ за богачей, а наши дочери не могутъ. Такъ какъ съ послѣднимъ доводомъ она обратилась прямо ко мнѣ, то я сказалъ, что и я не могу понять, съ какой стати миссисъ Симкинсъ выиграла въ лотерею десять тысячъ фунтовъ, а намъ ничего не досталось?
— Ахъ, Чарльзъ! воскликнула жена, — вотъ такъ ты всегда обдаешь насъ холодной водой, какъ только мы съ дѣвочками размечтаемся! Ну… скажи мнѣ, Софія, душа моя, что ты думаешь о нашемъ новомъ гостѣ? Не правда ли, что онъ ужасно добродушенъ?
— О да, мамаша, въ высшей степени! отвѣчала она:— онъ обо всемъ рѣшительно можетъ разговаривать и никогда не затрудняется; напротивъ, чѣмъ пустяшнѣе предметъ, тѣмъ лучше онъ его обсуждаетъ. И притомъ онъ такой красивый.
— Да, вмѣшалась Оливія, — для мужчины онъ довольно красивъ; но не могу сказать, чтобы онъ мнѣ понравился, слишкомъ навязчивъ и безцеремоненъ. И на гитарѣ играетъ отвратительно.
Изъ этого я заключилъ какъ разъ противоположное, то есть, что Софія втайнѣ чувствуетъ къ нему презрѣніе, а Оливія, напротивъ, отъ него въ восторгѣ.
— Каково бы ни было ваше мнѣніе, милыя мои, сказалъ я, — признаюсь, что меня онъ къ себѣ не расположилъ. Неравенство между знакомыми всегда мѣшаетъ искренней пріязни, и я замѣтилъ, что, не взирая на всю свою развязность, онъ ни мало не теряетъ изъ вида своего надъ нами превосходства. Будемъ лучше держаться своей собственной среды. Что можетъ быть презрѣннѣе человѣка, гоняющагося за чужимъ богатствомъ? И если въ этомъ повинна женщина, я нахожу, что и она столь же достойна презрѣнія. И такъ, мы явимся презрѣнными людьми даже въ томъ случаѣ, если его намѣренія окажутся честными. Но если они нечестны, тогда что?.. Подумать страшно. Правда, я знаю, что могу положиться на поведеніе моихъ собственныхъ дѣтей; но на него отнюдь не могу полагаться…
Я бы еще продлилъ свою проповѣдь, но въ эту минуту вошелъ слуга сквайра Торнчиля и принесъ отъ имени своего хозяина окорокъ великолѣпной длины: сквайръ приказалъ кланяться и сказать, что дняхъ онъ пріѣдетъ къ намъ обѣдать. Такой подарокъ говорилъ въ его пользу несравненно краснорѣчивѣе, чѣмъ все, что я могъ бы сказать противъ него. Поэтому я замолчалъ, довольный тѣмъ, что все-таки указалъ имъ на грозящую опасность, и находилъ, что лучше предоставить имъ самимъ избѣгать ее. Добродѣтель, которая требуетъ непрестанной охраны, не стоитъ того, чтобы прилагать о ней особенныя заботы.

VI.
Счастье у домашняго очага.

Такъ какъ въ приведенномъ спорѣ всѣ мы порядкомъ погорячились, то рѣшено было, ради общаго удовольствія, отдѣлить часть присланной дичины и приготовить ее къ ужину. Обѣ дѣвочки тотчасъ съ величайшею готовностью принялись за дѣло.
— Какъ жаль, воскликнулъ я, — что у насъ сегодня нѣтъ ни гостей, ни сосѣдей, чтобы принять участіе въ нашемъ пирѣ: такое изысканное кушанье получаетъ еще большую цѣну, когда можно раздѣлить его съ ближнимъ.
— Ахъ, Боже мой, сказала жена, — да вотъ идетъ вашъ добрый пріятель, мистеръ Борчель, тотъ самый который тогда спасъ нашу Софью, а тебя совсѣмъ загонялъ своими аргументами.
— Меня-то загонять аргументами? воскликнулъ я: — ты жестоко ошибаешься, другъ мой. Въ чемъ другомъ, а ужъ въ этомъ едва ли кто нибудь можетъ сбить меня съ толку. Я вѣдь не оспариваю твое умѣнье печь пирогъ съ гусемъ; такъ ты предоставь мнѣ искусство владѣть аргументами.
Пока я говорилъ, бѣдный мистеръ Борчель вошелъ въ домъ и вся семья привѣтствовала его пожатіямъ руки, а малютка Дикъ поспѣшилъ притащить ему стулъ.
Дружба этого бѣдняка радовала меня по двумъ причинамъ: во-первыхъ, потому что я видѣлъ, какъ онъ нуждался въ моей пріязни, а во-вторыхъ было очевидно, что самъ онъ расположился къ намъ отъ всего сердца. Въ нашемъ околоткѣ онъ былъ извѣстенъ подъ именемъ бѣднаго джентльмена, который смолоду ничего путнаго не дѣлалъ, хотя и теперь ему еще не минуло тридцати лѣтъ. Повременамъ ему случалось вести такія рѣчи, которыя отличались великимъ здравомысліемъ; но вообще онъ предпочиталъ общество дѣтей, которыхъ называлъ безобидными маленькими людьми. Оказалось, что онъ пріобрѣлъ между ними репутацію знаменитаго сказочника и распѣвателя балладъ, и рѣдко выходилъ изъ дому, не набивъ себѣ кармановъ какими нибудь гостинцами, въ родѣ имбирныхъ пряниковъ или копѣечныхъ свистулекъ. Обыкновенно онъ приходилъ въ нашу сторону разъ въ годъ и гостилъ поочередно у всѣхъ сосѣдей. Онъ сѣлъ ужинать съ нами и жена моя усердно угощала его своею смородиновкой. За столомъ пошли разговоры, потомъ онъ спѣлъ намъ нѣсколько старинныхъ пѣсенъ, а дѣтямъ разсказалъ сказку про Веверлендскаго оленя, и повѣсть о терпѣливой Гризельдѣ, и похожденія кошачьей шкурки, и преданіе о прекрасной Розамундѣ. Нашъ домашній пѣтухъ, который всегда подавалъ голосъ ровно въ одиннадцать часовъ, напомнилъ намъ, наконецъ, что пора ложиться спать; и тутъ возникло непредвидѣнное затрудненіе: куда намъ дѣвать гостя? Ни одной свободной постели въ домѣ не было, а часъ былъ такой поздній, что въ ближайшую харчевню его бы уже не пустили. Малютка Дикъ разрѣшилъ этотъ вопросъ, сказавъ, что охотно уступитъ ему свою часть постели, если братъ Моисей захочетъ взять его на свою кровать.
— А я, воскликнулъ крошка Виль, — уступлю мистеру Борчелю и свое мѣсто на кровати, коли сестры возьмутъ меня къ себѣ.
— И отлично, мои хорошія дѣтки! воскликнулъ я, — гостепріимство одна изъ важнѣйшихъ христіанскихъ добродѣтелей. Звѣри забираются въ свои логовища и птицы улетаютъ въ гнѣзда, одинъ лишь безпріютный человѣкъ долженъ искать пристанища у себѣ подобныхъ. Величайшимъ странникомъ въ нашемъ мірѣ былъ Тотъ, Который пришелъ спасти его. У Него никогда не было своего дома, какъ бы для того, чтобы испытать, много ли осталось на свѣтѣ гостепріимства. Дебора, другъ мой, продолжалъ я, обращаясь къ женѣ, — дай-ка нашимъ мальчикамъ по куску сахара, да смотри, чтобы Дику достался кусокъ побольше за то, что онъ первый выступилъ со своимъ предложеніемъ.
На другой день рано утромъ я позвалъ всю семью въ поле помочь мнѣ убрать скошенное сѣно; и такъ какъ гость предложилъ свои услуги, мы и его взяли съ собою. Работа пошла ходко; мы ворошили траву на вѣтру, я шелъ съ граблями впереди, а за мною всѣ остальные вереницей. Однако же, я не могъ не замѣтить той предупредительности, съ которою мистеръ Борчель постоянно помогалъ моей дочери Софіи исполнять ея долю труда. Какъ только онъ кончалъ свой рядъ, онъ тотчасъ же шелъ къ ней и, проходя ея полосу вмѣстѣ съ нею, затѣвалъ какой нибудь интересный разговоръ. Но я зналъ, что моя Софія дѣвушка разсудительная и, будучи увѣренъ въ томъ, что она довольно честолюбива, не опасался съ ея стороны увлеченія человѣкомъ, который завѣдомо разорился.
По окончаніи дневныхъ работъ, мы пригласили мистера Борчеля провести еще одну ночь подъ нашей кровлей, по-вчерашнему. Но онъ отказался, говоря, что намѣренъ переночевать у одного изъ сосѣдей, сыну котораго онъ обѣщалъ принести свистульку.
По уходѣ его, за ужиномъ мы разговорились о нашемъ несчастномъ гостѣ.
— Вотъ разительный примѣръ того, до чего доводятъ человѣка юношескія излишества и расточительность, сказалъ я: — онъ далеко не глупъ и это только усиливаетъ его виновность. Несчастное пропащее созданіе, куда дѣвались веселые товарищи его кутежей, гдѣ льстецы, когда-то смотрѣвшіе ему въ глаза и стремившіеся исполнять его малѣйшія желанія? Они покинули его и можетъ быть также ревностно прислуживаютъ теперь мошеннику, нажившемуся на счетъ его же кармана. Прежде они его восхваляли, а теперь превозносятъ его грабителя; когда-то восхищались его остроуміемъ, а нынѣ насмѣхаются надъ его безразсудствомъ. Онъ бѣденъ, но можетъ быть такъ ему и надо; потому что у него нѣтъ, повидимому, ни стремленія къ независимости, ни способности приносить пользу.
Движимый какимъ-то тайнымъ инстинктомъ, я произнесъ эти замѣчанія съ излишнею, быть можетъ, горечью и Софія кротко упрекнула меня за это.
— Каково бы ни было его прежнее поведеніе, папа, сказала она, — онъ теперь въ такомъ положеніи, что ужъ грѣхъ на него нападать. Одна его бѣдность служитъ достаточнымъ наказаніемъ за всѣ прежнія безразсудства; да и мой папа самъ не разъ говорилъ намъ, что нехорошо задѣвать, хотя бы однимъ лишнимъ толчкомъ, человѣка, котораго и такъ уже Богъ покаралъ.
— Ты права, Софи, воскликнулъ сынъ мой Моисей, — и одинъ изъ древнихъ писателей очень искусно изобразилъ подобную жестокость, описавъ, какъ грубый поселянинъ хотѣлъ избить Марсія, у котораго и безъ того вся кожа была содрана, какъ сказано въ баснѣ. Къ тому же, я не знаю, точно ли этотъ бѣднякъ въ такомъ ужасномъ положеніи, какъ описалъ отецъ? Никто не можетъ судить о другихъ только по себѣ. По-нашему, напримѣръ, у крота въ норѣ тьма кромѣшная, а ему кажется тамъ довольно свѣтло. И если судить по правдѣ, вѣдь мистеръ Борчель и не думаетъ тужить о своей участи, онъ, кажется, вполнѣ доволенъ судьбой. Иначе, какъ могъ бы онъ быть такъ веселъ и оживленъ, какъ, напримѣръ, сегодня на сѣнокосѣ, когда онъ разговаривалъ съ тобой?
Это было сказано безъ всякаго умысла, однако заставило Софію покраснѣть, хотя она и постаралась скрыть свое смущеніе, возразивъ брату съ натянутымъ смѣхомъ, что даже не помнитъ, о чемъ онъ съ ней разговаривалъ, но что ей уже приходило въ голову, что въ прежнее время онъ былъ, вѣроятно, очень любезнымъ джентльменомъ. Ея вспыхнувшее лицо и поспѣшность, съ которою она начала оправдываться, возбудили во мнѣ нѣкоторыя подозрѣнія; но я предпочелъ оставить ихъ безъ вниманія.
Такъ какъ молодой помѣщикъ далъ намъ знать, что завтра будетъ у насъ обѣдать, жена моя пошла ставить тѣсто для пирога. Моисей углубился въ чтеніе, я принялся давать урокъ малюткамъ, а мои дочери чѣмъ-то тоже занялись довольно пристально. Стоя у очага, онѣ долго варили въ кастрюлѣ какое-то снадобье. Сначала я думалъ, что онѣ помогаютъ матери стряпать, но малютка Дикъ сообщилъ мнѣ шопотомъ, что это онѣ варятъ притиранье для лица. Я терпѣть не могу всякихъ притираній, будучи убѣжденъ, что они неисправляютъ цвѣта лица, а только портятъ кожу. Поэтому я, постепенно придвигая свой стулъ къ печкѣ и дѣлая видъ, что хочу поправить дрова, взялъ щипцы и, какъ будто нечаянно, опрокинулъ кастрюлю. Начинать варево съизнова было уже слишкомъ поздно.

VII.
Описаніе столичнаго шутника.— Скучнѣйшіе люди могутъ быть забавны на одинъ или два вечера.

Когда насталъ день, назначенный для пріема нашего молодого помѣщика, можно себѣ представить, что мы ничего не пожалѣли, лишь бы угостить его получше. Нечего и говорить, что ради такого случая жена моя и дочери особенно постарались о своихъ нарядахъ. Мистеръ Торнчиль явился въ сопровожденіи двухъ пріятелей, изъ коихъ одинъ былъ его домашнимъ капелланомъ, а другой просто прихлебателемъ. Кромѣ того, при нихъ было множество прислуги, которой хозяинъ приказалъ было изъ деликатности отправляться въ ближайшую харчевню; но жена моя, въ порывѣ восхищенія позабывшая объ экономіи, непремѣнно захотѣла угостить и ихъ. Мимоходомъ сказать, изъ-за этого вся наша семья потомъ недѣли три питалась впроголодь. Мистеръ Борчель какъ-то упомянулъ наканунѣ, что мистеръ Торнчиль намѣренъ свататься къ миссъ Уильмотъ, бывшей невѣстѣ сына моего Джорджа, и это извѣстіе до нѣкоторой степени умѣрило вначалѣ горячность нашего пріема; но случай устранилъ и эту маленькую неловкость. Кто-то упомянулъ за столомъ ея имя и мистеръ Торнчиль тотчасъ подхватилъ, что не можетъ понять, какъ можно такого урода величать красавицей, прибавивъ:
— Пусть меня самого изуродуютъ, если я когда-нибудь стану восхищаться ею; лучше ужъ выбирать свою любезную изъ числа тѣхъ красотокъ, что гуляютъ по вечерамъ мимо башни Святого Дунстана.
И, сказавъ это, онъ расхохотался; засмѣялись и мы. Шутки богатаго человѣка развѣ могутъ быть неудачны? Оливія даже не преминула прошептать — однако такъ громко, чтобы всѣ слышали, — что остроуміе его неистощимо.
Въ концѣ обѣда я предложилъ свой обычный тостъ — за церковь. Капелланъ поблагодарилъ, сказавъ, что церковь — единственная повелительница его сердца.
— А признайся откровенно, Фрэнкъ, подхватилъ сквайръ съ обычной своей тонкостью, — если съ одной стороны поставить твою любезную церковь въ батистовыхъ нарукавничкахъ, а съ другой, напримѣръ, миссъ Софію совсѣмъ безъ рукавовъ, которую ты выберешь?
— Конечно, обѣихъ! воскликнулъ капелланъ.
— Правильно! подтвердилъ сквайръ:— подавись я этимъ стаканомъ, коли хорошенькая дѣвочка не лучше всѣхъ поповскихъ выдумокъ. Что такое ваши десятинные поборы и прочія штуки? Вѣдь это все дрянь, сплошное надувательство, и я берусь это доказать.
— Попробуйте! воскликнулъ сынъ мой Моисей:— мнѣ кажется, что я могу васъ опровергнуть.
— Очень хорошо, сэръ, отвѣчалъ сквайръ, тотчасъ понявъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и подмигнулъ намъ, чтобы мы послушали, какая пойдетъ потѣха, — если вы желаете хладнокровно обсудить этотъ предметъ, я готовъ принять вашъ вызовъ. Прежде всего, съ какой точки зрѣнія вы намѣрены его разсматривать, съ діалогической или аналогической?
— Да просто съ раціональной точки зрѣнія, отвѣчалъ Моисей, очень довольный, что можетъ поспорить.
— Отлично, подхватилъ сквайръ:— значитъ, начнемъ съ начала. Надѣюсь, вы не станете утверждать, что то, что есть — не существуетъ? Если вы этого не признаете, то я отказываюсь продолжать.
— Отчего-жъ? возразилъ Моисей: — это я могу допустить, и даже впослѣдствіи воспользуюсь этимъ положеніемъ.
— Надѣюсь также, продолжалъ сквайръ, — что по вашему часть не больше цѣлаго?
— Согласенъ и съ этимъ, отвѣчалъ Моисей, — что правда, то правда.
— Надѣюсь, вы не будете отрицать, что сумма угловъ треугольника равняется двумъ прямымъ?
— Само собою разумѣется, молвилъ Моисей, озираясь съ важнымъ видомъ.
— Ну хорошо, воскликнулъ сквайръ и продолжалъ скороговоркой:— установивъ такимъ образомъ первую посылку, я утверждаю, что взаимодѣйствіе самостоятельныхъ существованій обратно пропорціонально квадрату разстоянія, что необходимо приводитъ насъ къ проблематическому заключенію, что сущность духа сводится къ качеству второй посылки.
— Постойте, погодите! закричалъ Моисей: — этого я не признаю; и неужели вы думаете, что я соглашусь обсуждать заразъ столько разнородныхъ предложеній!
— Какъ, вы не согласны? возразилъ сквайръ, притворяясь, что выходитъ изъ себя:— такъ отвѣчайте же мнѣ на одинъ простой вопросъ: правъ ли Аристотель, говоря, что все относительное находится между собою въ соотношеніи?
— Безъ всякаго сомнѣнія! рѣшилъ Моисей.
— Въ такомъ случаѣ отвѣчайте безъ обиняковъ на слѣдующее предложеніе: считаете ли вы аналитическое разсмотрѣніе первой части моей антитезы погрѣшающимъ secundum quoad или quoadnimus, и объясните, почему; но только сейчасъ же скажите, безъ обиняковъ.
— Да я никакъ не могу взять въ толкъ, о чемъ вы говорите, возразилъ Моисей, — вотъ еслибы вы задавали сразу по одному вопросу, мнѣ думается, что я могъ бы вамъ отвѣтить.
— О, слуга покорный! воскликнулъ сквайръ:— вы хотите, я вижу, чтобы я вамъ все разжевалъ, да и въ ротъ положилъ. Нѣтъ, сэръ, на такихъ основаніяхъ я съ вами разсуждать не могу.
Эта выходка заставила всѣхъ поднять Моисея на смѣхъ, и бѣдный юноша, не проронивъ больше ни словечка, высидѣлъ весь обѣдъ съ вытянутымъ лицомъ, тогда какъ вокругъ него всѣ были очень веселы.
Такія шутки были мнѣ вовсе не по вкусу, но Оливія была, очевидно, иного о нихъ мнѣнія и принимала за чистѣйшее остроуміе то, что было въ сущности доказательствомъ хорошей памяти. Она считала сквайра замѣчательнымъ джентльменомъ и, принимая во вниманіе, какъ много значатъ въ такихъ случаяхъ красивая наружность, щегольская одежда и богатство, съ ея стороны это было довольно извинительно. При всемъ своемъ дѣйствительномъ невѣжествѣ, мистеръ Торнчиль говорилъ хорошо и обо всѣхъ обыкновенныхъ предметахъ могъ разглагольствовать вполнѣ развязно. Что же мудренаго, что при такихъ данныхъ онъ могъ понравиться дѣвушкѣ, съ дѣтства пріученной придавать громадное значеніе своей собственной внѣшности, а слѣдовательно высоко цѣнившей внѣшнія качества и въ другихъ.
Когда гости уѣхали, ыы опять принялись превозносить молодого помѣщика. Такъ какъ его взгляды и разговоры обращались главнымъ образомъ къ Оливіи, становилось несомнѣннымъ, что онъ познакомился съ нами только ради ея. Это вызвало безконечныя шутки и поддразниваніе со стороны брата и сестры, но Оливія поддавалась этому не безъ удовольствія. А моя Дэбора такъ была счастлива и довольна успѣхами дочери, какъ будто самолично одержала побѣду.
— Теперь, мой дорогой, я сознаюсь тебѣ, сказала она мнѣ, — что я сама подучила дѣвочекъ, какъ надо поощрять ухаживаніе нашего сквайра. Я всегда была немножко честолюбива и теперь ты видишь, что это было не напрасно: кто знаетъ, чѣмъ все это можетъ кончиться?
— Вотъ именно, кто знаетъ! отвѣчалъ я съ сокрушеніемъ:— признаюсь, все это мнѣ очень не по-сердцу. По мнѣ, было бы гораздо лучше, если бы дѣло шло о человѣкѣ бѣдномъ, но честномъ, чѣмъ водиться съ такимъ джентльменомъ, который и богатъ, и важенъ, но въ душѣ безбожникъ. Если онъ таковъ, какимъ мнѣ представляется, то да будетъ вамъ напередъ извѣстно, что я ни за что не соглашусь выдать свою дочь за вольнодумца.
— Охъ, батюшка, не будьте къ нему слишкомъ строги! воскликнулъ Моисей:— Богъ вѣдь судитъ людей по дѣламъ ихъ, а не по тому, что бродитъ у нихъ въ головѣ. Мало ли какія грѣшныя фантазіи находятъ на человѣка; иной разъ и не отвяжешься отъ нихъ. Можетъ быть этому джентльмену поневолѣ приходятъ вольныя мысли насчетъ религіи? Положимъ, что онъ о ней думаетъ совершенно неправильно, но если это непроизвольно, чѣмъ же онъ виноватъ? Это все равно, что поручить коменданту защиту города, не обнесеннаго стѣной; развѣ его вина, коли непріятель войдетъ въ городъ и расположится въ немъ?
— Правда, сынъ мой, отвѣчалъ я:— но если комендантъ самъ приглашаетъ непріятеля занять городъ, то вся вина падаетъ на него. А это именно и случается съ тѣми людьми, которые охотно поддаются заблужденію. Грѣхъ не въ томъ, чтобы соглашаться съ очевидностью, а въ томъ, чтобы нарочно закрывать глаза передъ многими обстоятельствами, доказывающими противное. Хотя бы вначалѣ ошибочное мнѣніе составлялось въ насъ и поневолѣ, но если мы пребываемъ въ немъ по собственному побужденію или допускаемъ его овладѣть нами безъ зрѣлаго размышленія, то это съ нашей стороны доказываетъ или порочность, за которую мы заслуживаемъ наказанія, или же неразуміе, за которое справедливо будутъ презирать насъ.
Тутъ въ разговоръ вмѣшалась моя жена и, оставивъ въ сторонѣ мои доводы, стала доказывать, что въ кругу нашихъ знакомыхъ не мало есть толковыхъ людей, завѣдомыхъ вольнодумцевъ, изъ которыхъ, однако же, выходили превосходные мужья; а съ другой стороны бываютъ и такія умныя дѣвушки, которыя способны обратить своихъ мужей на путь истинный.
— Почему знать, другъ мой, прибавила она, — на что способна наша Оливія? Эта дѣвочка обо всякомъ предметѣ умѣетъ наговорить съ три короба; и, насколько я понимаю, она очень начитана по части философскихъ диспутовъ.
— Что ты, моя милая, да какіе же диспуты она читала? Я, кажется, такихъ книгъ ей даже въ руки не давалъ. Ты, навѣрное, что нибудь спутала.
— Нѣтъ, папа, ничего не спутала, вступилась Оливія, — и это правда, что я начиталась довольно всякихъ диспутовъ. Вотъ, напримѣръ, я прочла споръ Твакума со Сквэромъ {Твакумъ и Сквэръ — дѣйствующія лица въ романѣ Фильдинга «Томъ Джонсъ».}; разсужденія Робинзона Крузе съ дикаремъ Пятницей; и даже теперь читаю статью о препирательствахъ передъ Судилищемъ Любви.
— И прекрасно, сказалъ я, — сейчасъ видно, что ты умница и какъ нельзя лучше подготовилась къ миссіонерской дѣятельности. Поди же, помоги матери готовить пирогъ съ крыжовникомъ.

VIII.
Любовь, не обѣщающая никакого блеска, можетъ, однако же, дать много хорошаго.

На слѣдующій день мистеръ Борчель опять зашелъ къ намъ. Его учащенныя посѣщенія по нѣкоторымъ соображеніямъ начинали тревожить меня, однако не могъ же я отказать ему отъ дому ни съ того, ни съ сего. Впрочемъ, его визиты были намъ не въ убытокъ, потому что онъ такъ усердно помогалъ намъ во всѣхъ полевыхъ работахъ, что положительно заслуживалъ нашу хлѣбъ-соль. Къ тому же, своими забавными прибаутками онъ такъ развеселялъ всю компанію, что съ нимъ намъ легче было работать, и былъ вообще такъ деликатенъ, уменъ и неприхотливъ, что я поневолѣ то смѣялся надъ нимъ, то жалѣлъ его, но постепенно привязывался къ нему всѣмъ сердцемъ. Единственное, что мнѣ въ немъ не нравилось, было явное предпочтеніе, какое онъ оказывалъ моей дочери: онъ въ шутку уже называлъ ее своей маленькой возлюбленной, и когда приносилъ нашимъ дѣвочкамъ въ подарокъ ленты, Софьѣ всегда доставались самыя красивыя. Не знаю, какъ это случилось, но мы стали замѣчать, что съ каждымъ разомъ онъ становился все любезнѣе, остроуміе его теряло свою сухость, а простота манеръ принимала характеръ высшей житейской мудрости.
Мы обѣдали въ полѣ и усѣлись или, вѣрнѣе, полулежа расположились вокругъ скромной трапезы; скатерть была разостлана на копнѣ сѣна и мистеръ Борчель оживлялъ всѣхъ своею веселостью. Къ довершенію нашего удовольствія, два черныхъ дрозда звонко перекликались съ одной изгороди на другую, а прирученный снигирь прилеталъ клевать крошки изъ нашихъ рукъ; словомъ, мы были настроены самымъ мирнымъ образомъ.
— Въ такую пору, сказала Софія, — мнѣ всегда приходитъ на память то прелестное стихотвореніе Гэя, гдѣ онъ описываетъ двухъ счастливыхъ любовниковъ, умирающихъ въ объятіяхъ другъ друга. Въ этихъ стихахъ такъ много чувства, что я сто разъ перечитывала ихъ, всегда съ новымъ восторгомъ.
— А по-моему, подхватилъ Моисей, — даже лучшія мѣста этой баллады никуда негодятся въ сравненіи съ «Галатеей» Овидія. Вотъ римскіе поэты дѣйствительно знали толкъ въ контрастахъ и умѣли пользоваться ими для достиженія сильнѣйшихъ эфектовъ, а въ этомъ вѣдь весь секретъ трогательной поэзіи.
— Замѣчательно, сказалъ мистеръ Борчель, — что оба поэта, упомянутые вами, были причиною, что въ ихъ отечествахъ привился вкусъ къ фальшивой напыщенности: у нихъ каждая строка загромождена эпитетами. Зато наименѣе даровитые писатели скоро догадались, что очень легко подражать имъ именно этимъ способомъ, и нынѣшняя англійская литература, такъ же какъ латинская во времена упадка, представляетъ рядъ роскошныхъ картинъ безъ всякаго смысла и содержанія: это просто наборъ словъ, красивыхъ и звучныхъ, но ничего не говорящихъ воображенію. Но вы находите, можетъ быть, что, подвергая другихъ столь строгой критикѣ, я обязанъ дать имъ случай отплатить мнѣ тою же монетой? Согласенъ и сознаюсь, что только затѣмъ и высказалъ эти замѣчанія, чтобы имѣть поводъ прочесть вамъ одну балладу, которая, можетъ быть, тоже плоха, но во всякомъ случаѣ свободна отъ указанныхъ мною недостатковъ.
БАЛЛАДА.

«Веди меня, пустыни житель,
Святой анахоретъ;
Близка желанная обитель:
Привѣтный вижу свѣтъ.

Усталъ я; тьма кругомъ густая;
Запалъ въ глуши мой слѣдъ;
Все безконечнѣй степь пустая,
Чѣмъ дальше я впередъ».

— Мой сынъ (въ отвѣтъ пустыни житель),
Ты призракомъ прельщенъ:
Опасенъ твой путеводитель —
Надъ бездной свѣтитъ онъ.

Здѣсь чадамъ нищеты бездомнымъ
Отверзта дверь моя,
И скудныхъ благъ удѣломъ скромнымъ
Дѣлюсь отъ сердца я.

Войди въ гостепріимну келью:
Вотъ, сынъ мой, предъ тобой
И брашно съ жесткою постелью,
И сладкій мой покой.

Есть стадо: но безгрѣшныхъ кровью
Руки я не багрилъ:
Меня Творецъ своей любовью
Щадить ихъ научилъ.

Обѣдъ сбираю непорочный
Съ пригорковъ и съ полей;
Деревья плодъ даютъ мнѣ сочный,
Питье даетъ ручей.

Войди же въ домъ; заботъ мы чужды,
Нѣтъ блага въ суетѣ:
Намъ малыя даны здѣсь нужды;
На малый мигъ и тѣ.

Какъ свѣжая роса денницы
Былъ сладокъ сей привѣтъ;
И робкій гость, склоня зѣницы,
Идетъ за старцемъ вслѣдъ.

Въ дичи глухой, непроходимой
Его таился кровъ —
Пріютъ для сироты гонимой,
Для странника — покровъ.

Не пышны въ хижинѣ уборы,
Тамъ бѣдность и покой;
И скрипнули дверей растворы
Предъ мирною четой.

И старецъ зритъ гостепріимный,
Что гость его унылъ;
И свѣтлый огонекъ онъ въ дымной
Печуркѣ разложилъ.

Плоды и зелень предлагаетъ,
Съ приправой добрыхъ словъ;
Бесѣдой скуку позлащаетъ
Медлительныхъ часовъ.

Играетъ рѣзвый котъ предъ ними,
Въ углу кричитъ сверчокъ,
Трещитъ межъ листьями сухими
Веселый огонекъ;

Но молчаливъ пришлецъ угрюмый,
Печаль въ его чертахъ,
Душа полна прискорбной думой
И слезы на глазахъ.

Ему пустынникъ отвѣчаетъ
Сочувственной тоской:
— О, юный странникъ, что смущаетъ
Такъ рано твой покой?

Иль быть убогимъ и бездомнымъ
Творецъ тебѣ судилъ?
Иль преданъ другомъ вѣроломнымъ?
Или вотще любилъ?

Увы! какъ жалки и презрѣнны
Утѣхи благъ земныхъ!
А тотъ, кто плачетъ, ихъ лишенный,
Еще презрѣннѣй ихъ.

Приманчивъ лести взоръ лукавый:
Но вѣдь она вослѣдъ
Бѣжитъ за счастіемъ, за славой,
И прочь отъ нашихъ бѣдъ.

Любовь — давно слыветъ игрою,
Наборомъ сладкихъ словъ;
Незрима въ мірѣ, лишь порою
Живетъ у голубковъ.

Но, другъ… ты робостью стыдливой
Свой нѣжный полъ открылъ…—
И странникъ очи, торопливо
Краснѣя, опустилъ.

Краса сквозь легкій проникаетъ
Стыдливости покровъ:
Такъ утро тихое сіяетъ
Сквозь дымку облаковъ.

Трепещутъ перси, взоръ склоненный,
Какъ роза цвѣтъ ланитъ…
И дѣву-прелесть изумленный
Отшельникъ въ гостѣ зритъ.

«Простишь ли, старецъ, дерзновенье,
Что робкою стопой
Вошла въ твое уединенье,
Гдѣ Богъ Одинъ съ тобой!

Любовь надеждъ моихъ губитель,
Моихъ виновникъ бѣдъ:
Ищу покоя; но мучитель —
Тоска за мною вслѣдъ.

Отецъ мой знатностію, славой
И пышностью гремѣлъ,
А я была его забавой,
Онъ все во мнѣ имѣлъ.

Стекались рыцари толпою,
Мнѣ предлагая въ даръ
Тѣ — чистый, сходный съ ихъ душою,
А тѣ — притворный жаръ.

И каждый лестью вѣроломной
Привлечь меня мечталъ…
Но въ ихъ толпѣ Эдвинъ былъ скромный;
Эдвинъ, любя, молчалъ.

Ему съ смиренной нищетою
Судьба одно дала:
Плѣнять возвышенной душою,
И та — моей была!

Роса на розѣ, цвѣтъ душистый
Фіалки полевой,
Едва-ль сравниться могутъ съ чистой
Эдвиновой душой.

Но цвѣтъ съ небесною росою
Живутъ одинъ лишь мигъ:
Онъ одаренъ былъ ихъ красою,
Я — легкостію ихъ.

Я гордой, хладною казалась,
Онъ втайнѣ былъ мнѣ милъ.
Увы! любя, я восхищалась,
Когда онъ слезы лилъ!

Несчастный!.. Онъ не снесъ презрѣнья:
Въ пустыню онъ помчалъ
Свою любовь, свои мученья,
И тамъ въ слезахъ увялъ.

Но я виновна: мнѣ страданье,
Мнѣ утопать въ слезахъ,
Мнѣ будь пустыня та изгнанье,
Гдѣ скрытъ Эдвиновъ прахъ.

Надъ тихою его могилой
Конецъ свой встрѣчу я:
Пусть приношеньемъ тѣни милой
Вся будетъ жизнь моя!»

— Мальвина! старецъ восклицаетъ,
И палъ къ ея ногамъ…
О, чудо! ихъ Эдвинъ лобзаетъ,
Эдвинъ предъ нею самъ.

«Другъ незабвенный, другъ единый!
Опять на вѣкъ я твой:
Полна душа моя Мальвиной,
Я здѣсь дышалъ тобой.

Забудь о прошломъ; нѣтъ разлуки,
Самъ Богъ вѣщаетъ намъ:
Отнынѣ, радости и муки,
Все въ жизни — пополамъ.

Ахъ, будь и самый часъ кончины
Для двухъ сердецъ одинъ:
Пусть съ милой жизнію Мальвины
Угаснетъ и Эдвинъ! *)
*) Переводъ этой баллады принадлежитъ В. А. Жуковскому и былъ сдѣланъ въ 1813 году.

Пока онъ декламировалъ балладу, Софія смотрѣла на него не только одобрительно, но даже съ нѣжностью. Какъ вдругъ наше спокойствіе было нарушено ружейнымъ выстрѣломъ, раздавшимся у самыхъ нашихъ ушей, и вслѣдъ затѣмъ сквозь кусты пробрался человѣкъ съ ружьемъ и подхватилъ убитую имъ дичь. Охотникомъ оказался никто иной, какъ капелланъ мистера Торнчиля, а жертвой его палъ одинъ изъ дроздовъ, только что услаждавшихъ насъ своимъ пѣніемъ. Такой громкій и близкій выстрѣлъ, конечно, перепугалъ моихъ дочерей и я замѣтилъ, что Софія, не помня себя отъ страха, бросилась въ объятія мистера Борчеля, ища защиты. Капелланъ подошелъ къ намъ, извинился, что потревожилъ насъ, и увѣрялъ, будто не зналъ, что мы такъ близко. Потомъ онъ подсѣлъ къ моей младшей дочери и, по обычаю охотниковъ, повергъ къ ея ногамъ всю дичину, настрѣленную въ это утро. Она намѣрена была отказаться отъ подарка, но выразительный взглядъ матери принудилъ ее измѣнить тактику и принять приношеніе, хотя и неохотно. Жена моя, по обыкновенію, возгордилась этимъ обстоятельствомъ и шопотомъ сообщила мнѣ, что капелланъ въ такомъ же восторгѣ отъ Софьи, какъ сквайръ отъ Оливіи. Однакожъ я съ большимъ вѣроятіемъ полагалъ, что привязанность Софіи обращена совсѣмъ въ другую сторону. Капелланъ явился къ намъ собственно по порученію мистера Торнчиля и сообщилъ; что сквайръ намѣренъ сегодня вечеромъ устроить танцы при лунномъ свѣтѣ на лужайкѣ, передъ нашимъ домомъ, и для этой цѣли заказалъ уже и музыку, и угощеніе.
— Не скрою отъ васъ, прибавилъ капелланъ, — что я недаромъ взялся передать вамъ эту вѣсть, и надѣюсь, что въ награду за доставленное удовольствіе миссъ Софія сдѣлаетъ мнѣ честь танцовать сегодня со мною.
Дочь моя отвѣчала, что ничего не имѣетъ противъ этого, но только не сегодня, потому что вотъ джентльменъ (указывая на Борчеля), который весь день помогалъ ей въ работѣ и поэтому справедливѣе, чтобы онъ же былъ и ея кавалеромъ въ танцахъ. Но мистеръ Борчель поблагодарилъ ее за такое намѣреніе и отказался отъ своихъ правъ въ пользу капеллана, прибавивъ, что сегодня ему предстоитъ пройти еще пять миль и ужинать у одного фермера, который звалъ его праздновать окончаніе жатвы. Такой отказъ очень удивилъ меня, равно какъ и то, что моя благоразумная младшая дочь могла оказывать явное предпочтеніе человѣку безъ всякаго состоянія и отворачиваться отъ другого, которому предстояла едва ли не блестящая будущность. Но насколько мужчины лучше женщинъ распознаютъ хорошія женскія качества, настолько же и женщины имѣютъ даръ прозорливости относительно мужчинъ. Такимъ образомъ оба пола служатъ другъ надъ другомъ естественными соглядатаями и, будучи одарены различными качествами, приспособлены къ наилучшей взаимной оцѣнкѣ.

IX.
Знакомство съ двумя знатными дамами.— Внѣшнее щегольство заставляетъ предполагать высшую образованность.

Мистеръ Борчель только что распрощался съ нами, а Софія едва успѣла дать свое согласіе на танцы съ капелланомъ, какъ наши малютки прибѣжали объявить, что пріѣхалъ сквайръ и съ нимъ цѣлая куча гостей. Придя домой, мы застали тамъ нашего помѣщика съ двумя другими джентльменами и двухъ молодыхъ дамъ, очень нарядно одѣтыхъ, которыхъ онъ представилъ намъ въ качествѣ особъ изъ высшей знати въ Лондонѣ. У насъ даже стульевъ не достало для всей компаніи и мистеръ Торнчиль тотчасъ предложилъ, чтобы кавалеры сидѣли на колѣняхъ у своихъ дамъ. Но противъ этого я рѣшительно возсталъ, хотя жена и бросала на меня, по этому случаю, недовольные взгляды. Мы отрядили Моисея достать гдѣ нибудь у сосѣдей еще пару стульевъ, а такъ какъ, кромѣ того, для устройства кадрили у насъ недоставало и дамъ, оба джентльмена отправились вмѣстѣ съ Моисеемъ промышлять себѣ партнеровъ. Вскорѣ они возвратились, доставъ все, что нужно. Моисей тащилъ стулья, а джентльмены вели румяныхъ дочекъ сосѣда Флемборо, разукрашенныхъ алыми бантами. Но тутъ открылось непредвидѣнное затрудненіе: хотя обѣ миссъ Флеиборо славились по всему приходу за лучшихъ танцорокъ, были мастерицы отплясывать джигъ и отличались въ хороводѣ, но о кадрили не имѣли ни малѣйшаго понятія. Это вначалѣ сильно сконфузило насъ, но понемножку, съ помощью ободреній и подталкиваній, наши дѣвицы осмѣлѣли и пошли танцовать напропалую. Оркестръ состоялъ изъ двухъ флейтъ, рожка и бубна. Луна ярко сіяла въ безоблачномъ небѣ, мистеръ Торнчиль танцовалъ въ первой парѣ съ моей старшей дочерью, къ великому восторгу всѣхъ зрителей; ибо сосѣди, прослышавъ о томъ, что у насъ творится, сбѣжались со всѣхъ сторонъ поглазѣть на рѣдкое зрѣлище. Моя милая дѣвочка была такъ оживлена и граціозна, что жена моя не преминула шепнуть мнѣ съ гордостью, что «вотъ вѣдь какая плутовка, какъ она ловко переняла у матери всѣ манеры!» Столичныя гостьи тщетно старались не отставать отъ нея; но что онѣ ни дѣлали, пытаясь двигаться то плавно, то въ развалку, то въ припрыжку, но выходило все не то. Зрители, правда, похваливали, но сосѣдъ Флемборо прямо такъ и сказалъ, что ножки миссъ Ливи топаютъ въ тактъ музыкѣ словно эхо. Прошло около часа времени и обѣ важныя дамы объявили, что опасаются простуды и пора въ комнату. Мнѣ показалось, что одна изъ нихъ выразилась при этомъ случаѣ довольно грубо, сказавъ, что она «ей-Богу вся въ поту». Войдя въ домъ, мы увидѣли, что слуги приготовили очень изысканный холодный ужинъ, которымъ заранѣе распорядился мистеръ Торнчиль. За столомъ бесѣда была уже не прежняя: городскія дамы совсѣмъ затмили моихъ дочерей, разговаривая исключительно о томъ, что дѣлается въ модномъ свѣтѣ и между знатными людьми, вставляя лишь изрѣдка тонкія замѣчанія по поводу такихъ предметовъ, какъ живопись, Шекспиръ и новѣйшіе музыкальные инструменты. Раза два, правда, онѣ насъ огорошили довольно крѣпкими словцами, проскользнувшими среди ихъ рѣчей, но мы приняли это за доказательство самаго высшаго тона. Впослѣдствіи я, впрочемъ, узналъ, что ни божба, ни ругательства не въ модѣ въ высшемъ обществѣ. Но въ то время изящество ихъ нарядовъ рѣшительно покрывало въ нашихъ глазахъ всѣ недостатки ихъ рѣчи. Мои дочери съ завистью и благоговѣніемъ взирали на нихъ, почитая существами высшаго полета; и все, что въ другихъ могло бы показаться намъ предосудительнымъ, въ настоящемъ случаѣ приписывалось утонченному воспитанію. Но еще удивительнѣе ихъ талантовъ оказалась снисходительность этихъ дамъ. Одна изъ нихъ изволила замѣтить, что если бы миссъ Оливія пожила въ свѣтѣ, это бы ее сразу развернуло какъ слѣдуетъ, а другая прибавила, что послѣ одной зимы, проведенной въ столицѣ, наша маленькая Софи была бы совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Жена моя усердно поддакивала имъ обѣимъ, прибавляя, что ничего въ мірѣ такъ не желала, какъ чтобы ея дочки хоть одну зиму полировались въ городѣ. На это я не удержался и замѣтилъ, что онѣ и такъ получили воспитаніе свыше своего состоянія и что дальнѣйшее развитіе разныхъ тонкостей могло сдѣлать ихъ только смѣшными при нашей бѣдности и, кромѣ того, развило бы въ нихъ потребность къ такимъ удовольствіямъ, на которыя онѣ не имѣютъ права.
— На какія же удовольствія, вмѣшался мистеръ Торнчиль, — не имѣютъ права дѣвицы, способныя съ своей стороны доставлять такъ много радостей? Про себя скажу (продолжалъ онъ), что состояніе у меня порядочное; я только и признаю на свѣтѣ три блага — любовь, свободу и наслажденія; но если бы моей прелестной Оливіи было угодно, провались я на этомъ мѣстѣ, коли не готовъ сейчасъ же подписать за ней половину моего состоянія; и въ награду за это только и попросилъ бы одного, чтобы она и меня взяла въ придачу.
При всей моей несвѣтскости я все-таки отлично понялъ, что подъ этимъ комплиментомъ нахально скрывается постыднѣйшее предложеніе; однако, я сдержалъ свой гнѣвъ и сказалъ только:
— Сэръ, въ семействѣ, которое вы удостоили своимъ посѣщеніемъ, честь цѣнится столь же высоко, какъ и у васъ. Всякое посягательство на нее можетъ повести къ весьма опаснымъ послѣдствіямъ. И такъ какъ честь, сэръ, составляетъ въ настоящее время единственное наше богатство, мы должны прилагать особыя старанія къ ея сохраненію.
Но мнѣ пришлось раскаяться въ горячности, съ какою я произнесъ эти слова, ибо молодой помѣщикъ, схвативъ меня за руку, сталъ клятвенно увѣрять, что вполнѣ сочувствуетъ такому образу мыслей, хотя не одобряетъ моей подозрительности.
— Что до послѣдняго вашего намека, продолжалъ онъ, — то, увѣряю васъ, что у меня и въ мысляхъ не было ничего подобнаго. Клянусь всѣмъ, что есть въ мірѣ соблазнительнаго, что осада добродѣтели, по всѣмъ правиламъ стратегическаго искусства, совсѣмъ не въ моемъ духѣ: я люблю, чтобы города сдавались мнѣ сразу, безъ боя.
Столичныя гостьи, до сихъ поръ дѣлавшія видъ, что не слышатъ разговора, при послѣдней выходкѣ сквайра, казались сильно обиженными такой вольностью и завели серьезную и скромную бесѣду о добродѣтели. Къ нимъ присоединились сначала моя жена, капелланъ, а потомъ и я. Подъ конецъ и самъ сквайръ выразилъ раскаяніе въ томъ, что такъ много погрѣшилъ на своемъ вѣку. Заговорили о прелестяхъ умѣренности и о свѣтломъ настроеніи души, не запятнавшей себя излишествами.
Мнѣ было пріятно, что малютки наши еще не ложились спать и могли вынести много хорошаго изъ такой назидательной бесѣды. Но мистеръ Торнчиль зашелъ еще дальше и спросилъ меня, неужели я не стану при нихъ читать молитвы? Я съ радостью ухватился за это предложеніе и вечеръ закончился въ самомъ мирномъ настроеніи. Наконецъ гости нашли, что пора и по домамъ. Но городскія дамы никакъ не могли разстаться съ нашими дочерьми: онѣ такъ привязались къ нимъ за этотъ вечеръ, что не рѣшались отъ нихъ оторваться и начали упрашивать, чтобы онѣ проводили ихъ до дому. Сквайру, очевидно, понравилось такое предложеніе и онъ его поддержалъ, потомъ и жена моя присоединила свои просьбы, да и дочери смотрѣли на меня такъ умильно, что ясно было, какъ имъ хочется провожать гостей. Я попытался раза два или три отговориться, приводя различныя уважительныя причины, но дочки мои поспѣшили очень ловко опровергнуть мои доводы. Тогда я былъ вынужденъ просто отказать наотрѣзъ, что, конечно, рѣшило дѣло въ мою пользу, но зато на другой день я ничего не могъ добиться отъ нихъ, кромѣ угрюмыхъ лицъ и отрывистыхъ отвѣтовъ.

X.
Моя семья тянется за знатью.— Какъ жалки бѣдняки, когда стараются жить сверхъ состоянія.

Настало время, когда я долженъ былъ убѣдиться, что всѣ мои проповѣди насчетъ умѣренности, простоты нравовъ и довольства своею участью пошли прахомъ. Любезности, которыми удостоили насъ высшіе міра сего, пробудили суетность, на время усыпленную, но, очевидно, неуничтоженную мною. Опять на всѣхъ подоконникахъ появились баночки съ умываньями и притираньями. Ради цвѣта лица, стали избѣгать солнца внѣ дома и огня у домашняго очага. Жена начала увѣрять, что раннее вставанье вредно для глазъ нашихъ дочерей, а отъ работы послѣ обѣда у нихъ могутъ покраснѣть носы, и притомъ, чѣмъ меньше онѣ будутъ работать, тѣмъ бѣлѣе будутъ у нихъ руки. Поэтому вмѣсто того, чтобы дошивать рубашки для Джорджа, онѣ только и дѣлали, что перешивали какія-то старыя газовыя тряпки, либо вышивали по тюлю. Онѣ совсѣмъ забросили бѣдненькихъ дѣвицъ Флемборо, своихъ прежнихъ развеселыхъ пріятельницъ, считая ихъ знакомство для себя унизительнымъ, и стали разговаривать между собою о модахъ и знатныхъ особахъ, о живописи, музыкѣ и Шекспирѣ.
Но все это еще ничего, если бы на бѣду нашу не зашла въ домъ гадальщица-цыганка, послѣ чего величіе наше уже не знало предѣловъ. Какъ только явилась эта смуглая сивилла, дѣвочки мои прибѣжали ко мнѣ съ просьбой дать имъ по серебряному шиллингу, чтобы гадать по рукѣ. По правдѣ сказать, надоѣло мнѣ всегда быть благоразумнымъ и я не могъ воздержаться отъ искушенія, далъ по шиллингу, чтобы посмотрѣть, какъ онѣ будутъ радоваться. Долженъ, однако, замѣтить, къ чести нашей фамиліи, что онѣ всегда были при деньгахъ и жена моя настояла на томъ, чтобы непремѣнно у каждой въ карманѣ лежало по золотой гинеѣ; но только строго-на-строго запрещала имъ размѣнивать эти монеты на мелочь. Онѣ поочередно запирались въ своей комнатѣ съ гадалкой, и когда вышли оттуда, то я ужъ по глазамъ видѣлъ, что съ ними случилось нѣчто необыкновенное.
— Ну, дѣтушки, какъ же удалось ваше гаданье? спросилъ я:— скажи мнѣ, Ливи, много ли пообѣщала тебѣ цыганка?
— Мнѣ кажется, папа, что эта женщина водится съ нечистымъ: вообрази себѣ, что она положительнѣйшимъ образомъ говоритъ, что и года не пройдетъ, какъ я буду замужемъ за сквайромъ!
— Ну, а ты, Софи, скажи-ка мнѣ, милочка, какой у тебя будетъ мужъ?
— У меня, папаша, мужъ будетъ лордъ, и свадьба будетъ вскорѣ послѣ того, какъ сестра обвѣнчается со сквайромъ.
— Только-то? воскликнулъ я, — и больше ничего? За два шиллинга всего одинъ лордъ, да одинъ сквайръ? Какія же вы глупенькія, да я бы вамъ за одинъ шиллингъ нагадалъ и принца, и набоба, и все, что угодно.
Однако же, это гаданье повлекло за собою довольно серьезныя послѣдствія: онѣ вообразили, что судьба предназначила ихъ къ высокому положенію, и начали вести себя сообразно своему будущему величію.
Тысячу разъ было замѣчено, и я еще разъ повторю, что ожиданіе будущихъ благъ часто доставляетъ намъ гораздо больше счастья, чѣмъ самое ихъ исполненіе. Въ первомъ случаѣ мы придумываемъ себѣ блюдо по вкусу, во второмъ — природа подаетъ намъ уже готовое. Трудно даже припомнить, какими благополучными мечтами наслаждались мы въ эту пору. Намъ казалось, что отнынѣ въ нашей судьбѣ совершается самый счастливый переворотъ. По всему околотку прошла молва, что сквайръ влюбился въ мою дочь, и такъ какъ ей это постоянно говорили, то и она въ него влюбилась. Около этого времени женѣ моей снились удивительные сны и она каждое утро съ величайшею подробностью торжественно намъ ихъ разсказывала: то она видѣла гробъ и скрещенныя кости — вѣрный признакъ, что будетъ свадьба; то у дочерей были полны карманы набиты полушками, изъ чего она заключала, что у нихъ будутъ полны карманы червонцевъ. У дѣвочекъ были тоже свои примѣты: имъ чудилось, что ихъ цѣлуютъ въ губы, на свѣчѣ нагарали колечки, въ печкѣ онѣ видѣли кошельки съ деньгами, а на днѣ чайныхъ чашекъ все образовывались «любовные узелки».
Къ концу недѣли мы получили карточки нашихъ столичныхъ дамъ съ припискою, что онѣ надѣются имѣть удовольствіе встрѣтить все наше семейство въ воскресенье, въ церкви. Вслѣдствіе чего въ субботу, съ самаго утра, жена моя и дочери то-и-дѣло шушукались, поглядывая на меня украдкой, и, очевидно подготовляя какой-то хитрый заговоръ. По правдѣ сказать, я заранѣе предполагалъ, что онѣ захотятъ сдѣлать какую нибудь нелѣпость, чтобы явиться въ церковь какъ можно великолѣпнѣе. Вечеромъ онѣ атаковали меня по всѣмъ правиламъ, и жена, конечно, взяла на себя передовой постъ. Послѣ чая, когда я былъ въ наилучшемъ расположеніи духа, она сказала:
— Чарльзъ, другъ мой, я думаю, что завтра у васъ въ церкви будетъ лучшее общество.
— Можетъ быть, душа моя; но вамъ-то не о чемъ безпокоиться, проповѣдь я произнесу во всякомъ случаѣ.
— Въ этомъ я не сомнѣваюсь, отвѣчала она;— но видишь ли что, мой милый, мнѣ кажется, что намъ бы слѣдовало явиться туда какъ можно приличнѣе, потому что Богъ вѣсть, что можетъ случиться.
— И отлично, что ты объ этомъ заранѣе подумала, сказалъ я:— мнѣ ничто такъ непріятно, какъ если въ церкви держатъ себя прилично и благопристойно. Вѣдь это значитъ проникнуться благочестіемъ и смиреніемъ, предстоять Богу съ душой чистой и радостной.
— Ну да, это все извѣстно! воскликнула она, — но я совсѣмъ не о томъ говорю; по-моему, нужно! явиться туда по возможности пристойно, а не такъ, какъ всѣ эти простолюдины.
— И ты совершенно права, моя милая, я только что самъ хотѣлъ поговорить съ вами объ этомъ. Пристойнѣе всего явиться въ церковь какъ можно раньше, чтобы успѣть сосредоточиться, прежде чѣмъ начнется служба…
— Ахъ, какой ты, Чарльзъ! прервала она;— все это справедливо, но дѣло не въ томъ. Я хочу сказать, что намъ надо ѣхать въ церковь, а не идти. Ты самъ знаешь, что отъ насъ до церкви двѣ мили и мнѣ всегда тяжело видѣть, какъ мои дочери пробираются къ своей скамейкѣ, раскраснѣвшись отъ ходьбы, запыхавшіяся и усталыя, точно онѣ въ перегонку бѣгали. Я предлагаю сдѣлать слѣдующее: у насъ вѣдь двѣ рабочія лошади, жеребчикъ, который служитъ намъ уже девять лѣтъ, и Чернушка, которая ужъ цѣлый мѣсяцъ ровно ничего не дѣлаетъ. Онѣ наконецъ растолстѣли и излѣнились. Отчего бы не воспользоваться ими? Если Моисей потрудится хорошенько ихъ почистить, право же, онѣ будутъ имѣть очень порядочный видъ.
На это я возразилъ, что по-моему дойти до церкви пѣшкомъ гораздо «порядочнѣе», чѣмъ тащиться на подобныхъ клячахъ, потому что Чернушка на одинъ глазъ кривая, а у жеребчика давно не достаетъ хвоста; что онѣ подъ сѣдломъ никогда не ходили и притомъ съ норовомъ, и что дамское сѣдло у насъ только одно и есть во всемъ домѣ. Однако же онѣ нашли, что все это пустяки, и таки вынудили у меня согласіе. На другое утро я увидѣлъ, что онѣ въ страшныхъ хлопотахъ, собирая все нужное для такой экспедиціи и подумавъ, что на эти приготовленія пойдетъ еще не мало времени, рѣшился уйти впередъ, такъ какъ онѣ обѣщали пріѣхать за мною слѣдомъ. Я подождалъ ихъ на каѳедрѣ почти цѣлый часъ, но, видя, что ихъ все нѣтъ, долженъ былъ начать и даже кончить службу, ощущая уже нѣкоторое безпокойство по поводу ихъ отсутствія. Тревога моя усилилась, когда, по окончаніи обѣдни, я убѣдился, что моя семья такъ и не пріѣзжала. Поэтому я отправился домой по большой дорогѣ, что составляло объѣздъ въ пять миль, тогда какъ наша обычная пѣшеходная тропинка была всего въ двѣ мили, а на половинѣ пути отъ дому примѣтилъ вдали нашу процессію, медленно направлявшуюся къ церкви. На одной лошади возвышались сынъ мой Моисей, жена и двое меньшихъ мальчиковъ, а на другой — обѣ дочери.
Поровнявшись съ ними, я спросилъ о причинѣ ихъ замедленія, но уже по выраженію ихъ лицъ догадался, что они испытали тысячу злоключеній. Сначала кони совсѣмъ не соглашались отойти отъ дома и мистеръ Борчель долженъ былъ бѣжать за ними и все время колотить ихъ палкою, что онъ, по добротѣ своей, и исполнилъ; потомъ у той лошади, на которой ѣхала жена, подпруга лопнула, пришлось остановиться и чинить, прежде чѣмъ тронуться далѣе. Затѣмъ, одной изъ лошадей пришло въ голову стать среди дороги и тутъ ужъ ни ударами, ни просьбами не могли принудить ее сдвинуться съ мѣста. Я засталъ ихъ въ ту минуту, когда она переложила гнѣвъ на милость и полегоньку пустилась въ путь. Удостовѣрившись, что въ сущности все благополучно, я успокоился, и даже, признаюсь, съ удовольствіемъ наблюдалъ ихъ сконфуженныя лица, надѣясь, что этотъ случай пригодится мнѣ на будущее время, а дочерямъ послужитъ урокомъ смиренія.

XI.
Семейство все еще старается поддержать свое достоинство.

На другой день приходился канунъ Михайлова дня и всѣ мы были приглашены къ сосѣду Флемборо щелкать орѣхи и играть въ фанты. Недавнее приключеніе немного посбило у насъ спѣси, иначе, вѣроятно, мы бы не приняли приглашенія; какъ бы то ни было, на сей разъ мы соблаговолили повеселиться. Жареный гусь и оладьи у сосѣда удались какъ нельзя лучше, да и брага была превосходная, что должна была признать даже и моя жена, великій знатокъ по этой части. Наименѣе удачны были анекдоты, которые онъ намъ разсказывалъ: они были очень длинны, очень скучны, постоянно вертѣлись около его собственной особы, да, вдобавокъ, мы уже слышали ихъ разъ по десяти и всякій разъ смѣялись. Однакожъ, такъ и быть, еще разъ послушали, и опять посмѣялись.
Мистеръ Борчель былъ тутъ же; онъ очень любилъ всякія невинныя забавы и потому затѣялъ игру въ жмурки. Въ эту игру втянули и жену мою, и я съ удовольствіемъ убѣдился, что она еще не очень стара. Тѣмъ временемъ мы съ сосѣдомъ сидѣли и любовались на нихъ, хохотали при каждомъ удобномъ случаѣ и припоминали, какъ мы сами были ловки въ молодости. За жмурками послѣдовали пятнашки, потомъ «вопросы и отвѣты», и наконецъ настало время «ловить башмакъ». Такъ какъ можетъ быть не всѣ знакомы съ этой первобытной забавой, не лишнее будетъ упомянуть, что для этой игры все общество садится въ кружокъ на полу, оставляя посреди круга одного человѣка, который и долженъ «ловить башмакъ», пропускаемый взадъ и впередъ подъ колѣнками присутствующихъ, на подобіе того, какъ ткачи пропускаютъ челнокъ. Такъ какъ стоящая посрединѣ особа (положимъ, дѣвица) не можетъ единовременно стоять лицомъ во всѣ стороны, то вся прелесть игры состоитъ въ томъ, чтобы успѣть шлепать ее башмакомъ именно въ тотъ моментъ, когда она повернется спиной. И вотъ, въ ту самую минуту, какъ моя старшая дочь, стоя въ кругу, разгорѣвшись какъ маковъ цвѣтъ, запыхавшись отъ многочисленныхъ ударовъ башмакомъ и искренно, увлекаясь игрою, кричала во весь голосъ, чтобы «чуръ не плутовали», — о ужасъ, и позоръ!— въ комнату вдругъ входятъ наши знатныя лондонскія знакомыя, сама лэди Блерней и миссъ Каролина-Вильгельмина-Амелія Скэгсъ! Никакое перо не въ силахъ описать нашего униженія и потому я отказываюсь изобразить его. Боже! Такія важныя и тонкія особы застали насъ въ такихъ вульгарныхъ позахъ! Да чего же и ожидать отъ такого неотесаннаго чурбана, какъ нашъ сосѣдъ Флемборо. Вѣдь это онъ затѣялъ ловить башмакъ. Мы были поражены какъ громомъ и долго не могли придти въ себя.
Гости побывали у насъ въ домѣ, и узнавъ, что мы отозваны, пришли за нами сюда, такъ какъ очень встревожились, почему мы не были вчера въ церкви? Оливія взялась «все объяснить», но сдѣлала это довольно неловко, сказавъ просто: «мы упали съ лошадей». При этомъ извѣстіи дамы всполошились, но, узнавъ, что никто изъ семейства не ушибся, страшно обрадовались; когда имъ сказали, что мы отъ испуга чуть не умерли, онѣ снова обезпокоились, однако, слыша, что мы ночь провели хорошо, возрадовались снова. Словомъ, ничто не могло сравниться съ ихъ благосклонностью къ нашимъ дочерямъ: въ прошлый разъ онѣ были ласковы, а теперь просто пламенны. Онѣ выражали страстное желаніе познакомиться съ нами поближе. Лэди Блерней выказывала особую привязанность къ Оливіи, а миссъ Каролина-Вильгельмина-Амелія Скэгсъ (мнѣ нравится назвать ее во всю длину) больше льнула къ ея сестрѣ. Впрочемъ, весь разговоръ онѣ выносили на своихъ плечахъ, и мои дѣвочки сидѣли молча и только восхищались ихъ тонкимъ обращеніемъ. Но такъ какъ всякій читатель, какъ бы онъ ни былъ нищъ и убогъ, любитъ встрѣчать въ книгахъ великосвѣтскія бесѣды съ чертами изъ жизни лордовъ, знатныхъ дамъ и кавалеровъ ордена Подвязки, то я и позволю себѣ занести на эти страницы заключительную часть бесѣды:
— Я только одно могу сказать объ этомъ, сказала миссъ Скэгсъ, — можетъ быть это правда, а можетъ быть и неправда; но въ одномъ могу увѣрить васъ: всѣ до одного человѣка были въ изумленіи. Его сіятельство покраснѣлъ, потомъ поблѣднѣлъ, графиня упала въ обморокъ, но сэръ Томкинъ выхватилъ шпагу и поклялся, что останется преданъ ей до послѣдней капли крови.
«— Ну, признаюсь, возразила супруга пэра, — герцогиня ни слова не говорила мнѣ объ этомъ, а ужъ у ея свѣтлости отъ меня секретовъ не бываетъ. Могу только засвидѣтельствовать несомнѣнный фактъ, что на другое утро герцогъ три раза кричалъ своему камердинеру: «Джерниганъ, Джерниганъ, Джерниганъ, принеси мнѣ мои подвязки!»
Но напередъ слѣдуетъ упомянуть о чрезвычайно невѣжливомъ поведеніи мистера Борчеля, который, сѣвъ лицомъ къ печкѣ, а къ дамамъ спиною, при окончаніи каждой ихъ фразы, громко фыркалъ, что не только всѣхъ насъ возмущало, но до нѣкоторой степени обдавало какъ бы холодной водой возвышенную дамскую бесѣду.
— И, кромѣ того, милая Скэгсъ, продолжала сановница, — мнѣ помнится, что объ этомъ вовсе неупомянуто въ стихотвореніи, написанномъ по этому случаю докторомъ Бердокомъ.
— Фу! (со стороны мистера Борчеля).
— Это меня удивляетъ, воскликнула миссъ Скэгсъ: — потому что онъ рѣдко пропускаетъ что нибудь безъ вниманія, да и не мудрено, вѣдь онъ пишетъ только для собственной забавы. Не позволите ли вы мнѣ взглянуть на эти стихи?
— Фу!
— Милое созданіе! воскликнула лэди Блерней, — неужели вы воображаете, что я эти вещи ношу съ собою? Я согласна, что онѣ прелестны, и могу, какъ вы знаете, считаться порядочнымъ судьей въ этихъ дѣлахъ; по крайней мѣрѣ, знаю, что мнѣ нравится. И вообще я всегда восхищаюсь этими милыми бездѣлками доктора Бердока, и нахожу, что кромѣ ихъ, и еще, конечно, того, что выходитъ изъ-подъ пера нашей милой графини, въ Гановеръ-Сквэрѣ, совсѣмъ нечего читать нынче: все остальное такъ пошло, такъ низко; не носитъ отпечатка высшаго общества, знаете…
— Фу!
— Однакожъ изъ этого разряда сочиненій вы должны исключить свои собственныя произведенія, прервала ее миссъ Скэгсъ:— тѣ, что печатались въ «Дамскомъ Сборникѣ»; тутъ ужъ, надѣюсь, ничего низкаго и пошлаго не встрѣтишь? Но можетъ быть изъ этого источника намъ ужъ не на что болѣе надѣяться?
— Фу!
— Ахъ, душа моя! возразила сановница, — вамъ извѣстно, что моя чтица и компаньонка покинула меня, чтобы выйти замужъ за капитана Роча; а мои бѣдные глаза въ такомъ состояніи, что нечего и думать писать самой. Съ нѣкотораго времени я ищу другую. Но далеко не легко найти подходящую особу, потому что за тридцать фунтовъ стерлинговъ въ годъ гдѣ же найдешь благовоспитанную дѣвушку хорошей фамиліи, которая умѣла бы читать, писать и прилично держать себя въ обществѣ! Вѣдь не могу же я держать при себѣ первую попавшуюся, изъ числа нашихъ городскихъ дѣвчонокъ.
— Фу!
— О, это я знаю по собственному опыту! воскликнула миссъ Скэгсъ: — въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ я перемѣнила уже трехъ компаньонокъ; изъ нихъ первая наотрѣзъ отказалась отъ кое-какой простой работы по одному часу въ день; вторая нашла, что двадцать пять гиней въ годъ для нея слишкомъ ничтожное жалованье; а третью я сама прогнала, подозрѣвая у ней шашни съ капелланомъ. Добродѣтель, моя дорогая лэди Блерней, добродѣтель для меня всего дороже. А гдѣ же ее найдешь?
— Фу!
Жена моя обоими ушами прислушивалась къ этому разговору, но въ особенности была поражена послѣднимъ замѣчаніемъ. Тридцать фунтовъ, да еще двадцать пять гиней въ одинъ годъ, вѣдь это значитъ пятьдесятъ шесть фунтовъ и пять шиллинговъ британскою монетою, которые, такъ сказать даромъ пропадаютъ гдѣ-то, а можно бы прибрать ихъ къ рукамъ и заставить послужить въ пользу нашего семейства. Съ минуту жена посмотрѣла мнѣ въ глаза, стараясь уловить на моемъ лицѣ знакъ одобренія; я же, по правдѣ сказать, и самъ находилъ, что для нашихъ дочерей подобныя мѣста были бы вполнѣ подходящими. Къ тому же, если правда, что сквайръ питаетъ серьезную привязанность къ старшей дѣвочкѣ, это какъ разъ проложило бы ей путь къ занятію виднаго положенія въ свѣтѣ. Поэтому моя жена подумала, что грѣхъ было бы упустить такой благопріятный случай изъ-за недостатка смѣлости и рѣшилась постоять за свое семейство.
— Надѣюсь, воскликнула она, — что ваши сіятельства извинятъ мою самонадѣянность, и правда, что мы не имѣемъ никакихъ правъ на такія милости; но весьма естественно, что мнѣ хочется устроить своихъ дѣтей какъ можно лучше. Такъ позвольте вамъ сказать, что обѣ мои дочери получили очень порядочное образованіе и хорошо воспитаны, то-есть, по крайней мѣрѣ, по здѣшнему мѣсту мы не хуже другихъ. Онѣ умѣютъ читать, писать, подводить счеты; искусно работаютъ иголкой, въ строчку, крестикомъ и гладью, и разумѣютъ всякіе простые швы; могутъ штопать, гладить и плоить оборки; смыслятъ кое-что въ музыкѣ, шьютъ и кроятъ нижнее бѣлье, вышиваютъ по тюлю; старшая вырѣзываетъ украшенія изъ бумаги, а меньшая очень мило предсказываетъ будущее, гадая на картахъ…
— Фу!
Когда она кончила свою краснорѣчивую рацею, обѣ дамы нѣсколько минутъ молча переглядывались между собою съ важнымъ и нерѣшительнымъ видомъ. Наконецъ миссъ Каролина-Вильгельмина-Амелія Скэгсъ изволила отозваться, что, судя по всему, что она могла замѣтить въ теченіе столь кратковременнаго знакомства, обѣ дѣвицы годятся на такія мѣста.
— Но сами сознайтесь, сударыня, продолжала она, обращаясь къ моей супругѣ, — что нельзя рѣшать такіе вопросы, не изучивъ предварительно характеровъ и не узнавъ другъ друга досконально. Я этимъ вовсе не хочу сказать, что питаю какія либо сомнѣнія относительно скромности, благовоспитанности и добродѣтели вашихъ барышенъ. Но на все есть извѣстная манера, сударыня, и соблюдать формы необходимо!
— Фу!
Жена моя разсыпалась въ похвалахъ ея предусмотрительности, замѣтивъ мимоходомъ, что она и сама такая же, никому пальца въ ротъ не положитъ, какъ говорится. Но просила освѣдомиться у сосѣдей насчетъ нашей репутаціи. Однако, супруга пэра нашла, что этого не нужно, и заявила, что для нея достаточною гарантіей послужитъ рекомендація ея кузена Торнчиля, на котораго мы и возложили теперь всѣ наши надежды.

XII.
Судьба намѣрена смирить гордость Вэкфильдскаго семейства.— Досада переносится иногда труднѣе, чѣмъ истинное бѣдствіе.

По возвращеніи домой, мы весь вечеръ строили планы будущихъ побѣдъ. Дэбора потратила не мало остроумія на догадки, которая изъ дѣвочекъ получитъ лучшее мѣсто и будетъ имѣть случай видать болѣе свѣтское общество. Все затрудненіе состояло лишь въ томъ, чтобы добиться рекомендаціи сквайра; но онъ столько разъ уже доказывалъ намъ свое расположеніе, что сомнѣваться въ немъ было невозможно. Даже въ постели жена моя продолжала заниматься тѣмъ же вопросомъ.
— Ну-ка, милый Чарльзъ, сознайся, вѣдь недурно устроили мы сегодня свои дѣла?
— Что-жъ, ничего, отозвался я, самъ не зная, что сказать.
— Какъ, ничего? подхватила она:— а по-моему отлично. Ты представь себѣ, вѣдь наши дѣвочки могутъ познакомиться въ городѣ съ людьми, одаренными самымъ лучшимъ вкусомъ. Да я увѣрена, что Лондонъ самое такое мѣсто, гдѣ можно доставать всевозможныхъ жениховъ. И, милый мой, мало ли какія чудеса приключаются всякій Божій день! Коли мои дочери такъ необыкновенно нравятся знатнымъ дамамъ, можно себѣ представить, въ какое восхищеніе придутъ отъ нихъ знатные кавалеры! Между нами сказать, мнѣ ужасно по душѣ лэди Блерней, такая любезная! Впрочемъ, и миссъ Каролину-Вильгельмину-Амелію Скэгсъ я тоже полюбила отъ всего сердца. А все-таки, когда у нихъ зашла рѣчь о мѣстахъ въ городѣ, замѣтилъ ты, какъ я на нихъ налетѣла? Скажи, мой дорогой, вѣдь правда, что мама постаралась для своихъ дѣвочекъ?
— Ахъ, отвѣчалъ я, самъ не зная, что объ этомъ думать, — дай Богъ, чтобы отсюда мѣсяца черезъ три все это пошло имъ впрокъ!
Подобными замѣчаніями я всегда имѣлъ въ виду озадачить мою жену своею мудростью: если дѣвочки будутъ имѣть успѣхъ, это будетъ означать, что мое благочестивое желаніе исполнилось; а если нѣтъ, то можно истолковать его какъ пророчество. Всѣ эти разговоры, однакожъ, были только подходомъ къ болѣе щекотливому предмету, и я заранѣе это предчувствовалъ. Оказывалось, что такъ какъ отнынѣ намъ предстоитъ держать себя съ большимъ противъ прежняго этикетомъ, то слѣдуетъ отвести нашего стараго жеребчика на ярмарку и тамъ продать, а потомъ купить намъ новую лошадь, которая могла бы, смотря по надобности, возить и одиночную, и двойную тяжесть, и имѣть приличный видъ при поѣздкахъ въ церковь или въ гости. Сначала я изо всѣхъ силъ сопротивлялся этому плану, но нападеніе продолжалось столь же упорно, какъ искусно; по мѣрѣ того, какъ я ослабѣвалъ, краснорѣчіе моей собесѣдницы усиливалось, и въ концѣ концовъ рѣшено было разстаться съ жеребчикомъ.
Ярмарка открывалась на-завтра и я думалъ самъ туда отправиться, но жена увѣрила меня, что я гдѣ-то простудился и ни за что не соглашалась выпускать меня со двора.
— Нѣтъ, нѣтъ, дружокъ, говорила она:— Моисей у насъ мальчикъ толковый и продавать, и покупать умѣетъ какъ нельзя лучше. Ты самъ знаешь, что самыя выгодныя покупки у насъ всегда черезъ него. Онъ до тѣхъ поръ торгуется и стоитъ на своемъ, покуда не надоѣстъ, и ему всегда уступаютъ.
Такъ какъ и я былъ хорошаго мнѣнія о дѣловитости сына, я охотно уступилъ ему это порученіе. Поутру сестры принялись снаряжать его на ярмарку: онѣ подстригли ему волосы, вычистили всѣ пряжки, а шляпу подкололи булавками. Когда все было готово, мы имѣли удовольствіе видѣть, какъ онъ влѣзъ на коня и поставилъ передъ собой деревянный ящикъ, въ который долженъ былъ положить пряности и разныя приправы, закупивъ ихъ на ярмаркѣ. На немъ было суконное платье цвѣта, извѣстнаго подъ именемъ «громъ и молнія», и хотя онъ изъ него значительно выросъ, но оно было еще слишкомъ свѣжо, чтобы его бросать. Жилетъ на немъ былъ зеленовато-желтый, а волосы сестры подвязали ему широкой черной лентой. Когда онъ тронулся въ путь, мы проводили его на нѣсколько шаговъ отъ дому и до тѣхъ поръ кричали ему вслѣдъ: «Счастливаго пути, дай Богъ успѣха!» пока онъ не скрылся изъ вида.
Только что мы его проводили, явился буфетчикъ отъ мистера Торнчиля и началъ насъ поздравлять съ тѣмъ, будто онъ сейчасъ слышалъ, какъ его молодой хозяинъ отзывался о насъ съ самой лестной стороны.
Добрыя вѣсти какъ будто сговорились сегодня слетаться къ намъ одна за другою. Вслѣдъ за буфетчикомъ изъ того же замка пришелъ лакей и принесъ моимъ дочерямъ записку, въ которой значилось, что обѣ столичныя дамы получили отъ мистера Торнчиля столь удовлетворительныя о насъ свѣдѣнія, что, собравъ еще нѣсколько справокъ, онѣ надѣются окончательно поладить съ нами.
— Признаюсь, воскликнула жена моя, — какъ видно, попасть въ эти знатныя семейства не очень-то легко. Зато ужъ когда попадешь, то — какъ говоритъ Моисей — спи себѣ безъ заботы.
На эту остроту (ибо жена моя принимала это за остроуміе) наши дочери громко расхохотались, а жена была до того счастлива содержаніемъ помянутой записки, что вынула изъ кармана кошелекъ и вручила лакею семь съ половиною пенсовъ за труды.
Этимъ визиты не кончились. Пришелъ мистеръ Борчель прямо съ ярмарки. Онъ принесъ нашимъ малюткамъ по большому инбирному прянику, который жена моя тотчасъ отобрала въ шкафъ, сказавъ, что будетъ давать имъ всякій день понемногу. Дѣвочкамъ нашимъ онъ принесъ по шкатулкѣ, въ которыхъ онѣ могли хранить все, что угодно: облатки, табакъ, мушки или даже деньги, когда случатся. Жена моя, мимоходомъ сказать, предпочитала для этой цѣли кошельки изъ хорьковой шкурки, потому что они приносятъ счастье. Мы все еще были расположены къ мистеру Борчелю, хотя до нѣкоторой степени сердились на него за вчерашнее невѣжество. Нельзя же было не сообщить ему о нашемъ счастіи и даже не посовѣтоваться на этотъ счетъ. Потому что мы хоть и не слѣдовали чужимъ совѣтамъ, но никогда не пропускали случая спрашивать ихъ. Когда онъ прочелъ записку знатныхъ дамъ, онъ замоталъ головой и замѣтилъ, что въ подобныхъ случаяхъ нужно быть до крайности осторожнымъ. Его недовѣрчивое отношеніе крайне обидѣло мою жену.
— Я и не сомнѣвалась, сэръ, воскликнула она, — что вы непремѣнно станете противъ меня и моихъ дочерей. Больно ужъ вы осторожны стали! Въ другой разъ, когда будемъ спрашивать совѣта, мы обратимся къ такимъ людямъ, которые сами умѣли бы слушаться добрыхъ людей.
— Мое прежнее поведеніе къ дѣлу не относится, сударыня, возразилъ онъ:— если я самъ не съумѣлъ во-время воспользоваться данными мнѣ предостереженіями, это не причина, чтобы не предостеречь другихъ, особенно когда меня просятъ объ этомъ.
Опасаясь, какъ бы на это со стороны жены моей не послѣдовало отвѣта болѣе обиднаго, чѣмъ остроумнаго, я поспѣшилъ перемѣнить разговоръ, выразивъ преувеличенное безпокойство по поводу того, что уже смеркается, а сынъ нашъ все еще не воротился съ ярмарки.
— Пожалуйста, не тревожься о сынѣ, сказала жена:— повѣрь мнѣ, что онъ малый не промахъ, небось, не станетъ продавать курицу въ дождливый день. Ему случается покупать до того дешево, что просто удивительно. Я бы могла разсказать вамъ на этотъ счетъ такія исторіи, что животики надорвешь… А вотъ и онъ, легокъ на поминѣ: вонъ идетъ Моисей, безъ лошади и съ ящикомъ за спиной.
И точно, по дорогѣ медленно шелъ Моисей, усталый и вспотѣвшій подъ тяжестью ящика, который онъ подвязалъ себѣ подъ мышки какъ коробейникъ.
— Здравствуй, здравствуй, Моисей! Здоровъ ли, дружокъ мой, что-жъ ты намъ принесъ съ ярмарки?
— Самого себя принесъ, отвѣчалъ Моисей, лукаво прищурившись и ставя ящикъ на столъ.
— Ну, Моисей, это мы и такъ видимъ, сказала жена, — а куда же ты дѣвалъ лошадь?
— Продалъ! объявилъ Моисей, — продалъ за три фунта пять шиллинговъ и два пенса.
— Молодецъ мальчикъ! продолжала она: — ужъ я знала, что ты у меня мастеръ зашибить деньгу. Между нами сказать, въ одинъ день заработать три фунта пять шиллинговъ и два пенса — не шутка! Ну-ка, подавай сюда денежки.
— Да я деньгами-то ничего не принесъ, сказалъ Моисей: — у меня все пущено въ оборотъ, дешевая покупка попалась. Вотъ вамъ, продолжалъ онъ, вытаскивая изъ-за пазухи свертокъ:— все тутъ, двѣнадцать дюжинъ зеленыхъ очковъ въ серебряной оправѣ и въ сафьянныхъ футлярахъ.
— Двѣнадцать дюжинъ… зеленыхъ очковъ?.. повторила моя жена ослабѣвшимъ голосомъ:— ты отдалъ лошадь и за это ничего намъ не принесъ, кромѣ скверныхъ зеленыхъ очковъ?
— Милая матушка! сказалъ мальчикъ, — вы прежде разсудите толкомъ; вѣдь эти очки достались мнѣ чуть не даромъ, иначе я бы ихъ не купилъ. Одного серебра въ оправѣ вдвое больше, чѣмъ на эту сумму.
— Убирайся ты со своей оправой! воскликнула жена внѣ себя отъ гнѣва:— даю голову на отсѣченіе, что и половины денегъ не воротишь, коли продать ее на вѣсъ ломанаго серебра, по пяти шиллинговъ за унцію.
— Насчетъ оправы можешь не безпокоиться, сказалъ я:— за все не дадутъ и шести пенсовъ, потому что я сейчасъ разсмотрѣлъ, это вовсе не серебро, а просто посеребреная мѣдь.
— Какъ не серебро! крикнула она:— развѣ оправа не серебряная?
— Нѣтъ, душа моя, она такая же серебряная, какъ и твои кастрюли.
— И такъ, значитъ мы лишились лошади и за это нажили двѣнадцать дюжинъ зеленыхъ очковъ въ мѣдной оправѣ и сафьяныхъ очешникахъ. Шутъ бы ихъ взялъ, твои мерзкія побрякушки! Надо же быть болваномъ, чтобы дать себя надуть до такой степени. Не могъ ты развѣ разобрать, съ кѣмъ имѣешь дѣло?
— Ну, душа моя, вступился я, — въ этомъ ты не права: всего лучше было, чтобы онъ вовсе не имѣлъ съ ними дѣла.
— Дуракъ, идіотъ неотесанный! продолжала она, — вздумалось же натащить въ домъ такой дряни! Кабы моя воля, сейчасъ бы все въ печку бросила!
— И опять ты неправа, сказалъ я, — хоть они и мѣдные, а все же стоитъ ихъ поберечь, потому что, сама согласись, лучше же имѣть мѣдныя очки, чѣмъ совсѣмъ ничего.
Между тѣмъ и бѣдный Моисей убѣдился въ своей ошибкѣ. Онъ ясно увидѣлъ, что его обманулъ какой-то мошенникъ, угадавшій по его лицу, что его не трудно будетъ провести. Я разспросилъ его, какимъ образомъ все это случилось, и вотъ что онъ разсказалъ. Продавъ лошадь, онъ бродилъ по ярмаркѣ, подыскивая купить другую. Какой-то человѣкъ, очень почтенной наружности, подошелъ къ нему и, сказавъ, что у него есть продажная лошадь, привелъ его въ какой-то балаганъ.
— Тутъ, разсказывалъ Моисей, — попался намъ другой человѣкъ, очень хорошо одѣтый, и сказалъ, что ищетъ занять двадцать фунтовъ подъ залогъ вотъ этихъ очковъ и согласенъ уступить ихъ хоть за треть настоящей цѣны. Тогда первый джентльменъ, объявившій себя моимъ пріятелемъ, сталъ шептать мнѣ, чтобы я скорѣе покупалъ очки, не упустилъ бы такого случая. Я послалъ за мистеромъ Флемборо, чтобы посовѣтоваться; но они и его уговорили такъ же, какъ меня, и мы съ нимъ оба купили по двѣнадцати дюжинъ.

XIII.
Мистеръ Борчель оказывается врагомъ нашимъ, потому что имѣетъ смѣлость подавать непріятные совѣты.

Ужъ сколько разъ моя семья дѣлала тщетныя попытки къ свѣтскости и всякій разъ какое нибудь непредвидѣнное бѣдствіе разрушало наши планы. Я старался воспользоваться каждымъ такимъ случаемъ, чтобы пробудить ихъ здравый смыслъ по мѣрѣ того, какъ судьба наносила удары ихъ тщеславію.
— Вотъ видите, дѣтки мои, говорилъ я, — какъ мало толку выходитъ изъ вашихъ заботъ обмануть ближнихъ и гоняться за высшими міра сего. Когда бѣдняки желаютъ непремѣнно водиться только съ богачами, они навлекаютъ на себя ненависть себѣ подобныхъ и презрѣніе тѣхъ, за кѣмъ гонятся. Общество неравныхъ по положенію всегда невыгодно отражается на слабѣйшихъ: богатые пользуются всѣми радостями, а бѣднымъ достаются только тяготы, съ ними сопряженныя. Дикъ, поди сюда, мой дорогой мальчикъ, разскажи-ка басню, которую мы съ тобой читали сегодня, она и для взрослыхъ полезна:
— «Въ нѣкоторомъ царствѣ, началъ Дикъ, — жили были Великанъ и Карликъ; они оба были большіе друзья и никогда не разставались. У нихъ былъ такой уговоръ, что они никогда не покинутъ другъ друга и вмѣстѣ пойдутъ по свѣту искать приключеній. Прежде всего довелось имъ подраться съ двумя сарацинами. Карликъ былъ очень храбрый и нанесъ одному изъ враговъ ударъ изо всей силы; но сарацинъ даже и не почувствовалъ его удара и, поднявъ мечъ, сразу отрубилъ руку бѣдному Карлику. Очень ему стало плохо, но Великанъ подоспѣлъ на помощь и вскорѣ убилъ обоихъ сарациновъ. Тогда Карликъ съ досады отрѣзалъ голову своему мертвому врагу, и они пошли дальше искать приключеній. Вдругъ попались имъ навстрѣчу трое кровожадныхъ сатировъ, которые тащили несчастную дѣвицу. На этотъ разъ Карликъ ужъ не такъ рвался впередъ, какъ прежде, однакожъ все-таки нанесъ первый ударъ, а противникъ его вышибъ ему глазъ; но Великанъ опять подоспѣлъ на помощь, и если бы сатиры не разбѣжались, онъ навѣрное убилъ бы ихъ всѣхъ до одного. Эта побѣда всѣхъ ихъ очень обрадовала, а спасенная дѣвица влюбилась въ Великана и вышла за него замужъ. Потомъ они пошли дальше и зашли далеко, далеко, ужъ не знаю куда, покуда не встрѣтили шайку разбойниковъ. Тутъ Великанъ въ первый разъ бросился впередъ, но и Карликъ немного отсталъ отъ него. Они бились крѣпко и долго. Куда и обернется Великанъ — все передъ нимъ валится, а Карлика нѣсколько разъ чуть не убили. Наконецъ, побѣда-таки осталась на ихъ сторонѣ; только Карлику отрубили ногу. Стало быть, онъ успѣлъ потерять одну руку, одинъ глазъ и одну ногу, а у Великана не было ни одной царапины. Вотъ онъ и говоритъ Карлику: Мой маленькій товарищъ, ты настоящій герой, и мы чудесно провели время. Давай одержимъ еще одну побѣду и тогда ужъ навѣки прославимся. А Карликъ на ту пору сталъ умнѣе, да и говоритъ:— Нѣтъ, теперь будетъ съ меня, я больше не стану драться; потому что вижу, что послѣ каждаго сраженія тебѣ достаются всѣ почести и награды, а мнѣ одни удары да колотушки».
Я собирался выводить нравоученіе изъ этого разсказа, но мое вниманіе было отвлечено споромъ жены моей съ мистеромъ Борчелемъ изъ-за предполагаемой поѣздки нашихъ дочерей въ Лондонъ. Жена съ жаромъ доказывала ему, какъ это будетъ хорошо во всѣхъ отношеніяхъ, онъ же съ неменьшею пылкостью увѣрялъ ее въ противномъ. Я придерживался нейтралитета. Доводы его были лишь повтореніемъ тѣхъ, которыми онъ такъ досаждалъ намъ утромъ. Споръ разгорался, и моя бѣдная Дебора, не находя достаточно убѣдительныхъ доказательствъ, постепенно возвышала голосъ, такъ что вмѣсто аргументовъ подъ конецъ стала просто кричать на своего собесѣдника. Въ заключеніе она ввернула въ свою рѣчь нѣсколько намековъ, для всѣхъ насъ чрезвычайно непріятныхъ:
— Знаю я, кричала она, — что у нѣкоторыхъ людей есть свои тайныя причины для такихъ совѣтовъ, — и по мнѣ было бы гораздо лучше, если бы эти люди держались подальше отъ нашего дома.
— Сударыня, отвѣчалъ мистеръ Борчель съ полнѣйшимъ спокойствіемъ, выводившимъ ее изъ себя, — касательно существованія тайныхъ причинъ вы совершенно правы: у меня есть тайныя причины, но я не открываю ихъ, потому что вы не хотите принять во вниманіе тѣхъ, изъ которыхъ я не дѣлаю тайны. Но я вижу, что мои посѣщенія стали вамъ непріятны, поэтому я ухожу и побываю у васъ, можетъ быть, еще одинъ разъ передъ тѣмъ, какъ окончательно покину здѣшнія мѣста.
Сказавъ это, онъ взялся за шляпу и, простившись съ вами, ушелъ, не взирая на умоляющіе взгляды Софіи, какъ бы упрекавшей его за излишнюю поспѣшность.
Когда онъ удалился, мы нѣсколько минутъ молчали и съ замѣшательствомъ смотрѣли другъ на друга. Жена чувствовала, что провинилась, и пыталась скрыть свое смущеніе натянутою улыбкой и притворнымъ самодовольствомъ, за что я тотчасъ же и побранилъ ее.
— Какъ! воскликнулъ я, — развѣ такъ можно обращаться съ гостемъ? Такъ-то ты отплатила ему за услугу? Признаюсь, милая моя, отъ роду я не слыхивалъ отъ тебя болѣе грубыхъ рѣчей и никогда еще ты такъ не огорчала меня.
— Зачѣмъ же онъ вызывалъ меня на такое обращеніе? возразила она:— развѣ я не знаю, зачѣмъ онъ подавалъ такіе совѣты? Просто ему хочется помѣшать вашимъ дѣвочкамъ уѣхать въ Лондонъ, чтобы имѣть удовольствіе видаться съ моей младшей дочерью здѣсь, на дому. Но какъ бы тамъ ни было, авось она выберетъ себѣ компанію почище его, не изъ такого низкаго круга.
— Неужели ты считаешь, что онъ принадлежитъ къ низкому кругу? возразилъ я:— въ такомъ случаѣ, моя милая, можно думать, что мы сильно ошибались въ этомъ человѣкѣ. Про себя скажу, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ казался мнѣ совершеннѣйшимъ джентльменомъ, какого я когда либо встрѣчалъ. Софія, душа моя, скажи пожалуйста, говорилъ ли онъ тебѣ когда нибудь по секрету о своей привязанности?
— Сэръ, отвѣчала моя дочь, — когда онъ говорилъ со мною, его бесѣда была всегда разумна, скромна и пріятна. Что до остального — нѣтъ, никогда не говорилъ. Однажды, правда, я слышала, какъ онъ сказалъ, что еще не встрѣчалъ женщины, которая могла бы интересоваться человѣкомъ, если считаетъ его бѣднякомъ.
— Вотъ, моя милая, воскликнулъ я, — тѣ самые пустяки, которые всегда говорятъ неудачники и лѣнивцы. Я надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что ты научена правильному воззрѣнію на подобныхъ людей и сама понимаешь, какъ безразсудно было бы ожидать счастія съ человѣкомъ, который такъ плохо распорядился своею жизнью. Твоя мать и я надѣемся теперь устроить тебя получше. По всей вѣроятности, вы проведете будущую зиму въ столицѣ и тамъ будете имѣть возможность сдѣлать болѣе благоразумный выборъ.
Не знаю, каково было мнѣніе Софіи объ этомъ предметѣ, самъ же я въ сущности былъ радъ избавиться отъ такого опаснаго гостя. Я ощущалъ нѣкоторое угрызеніе совѣсти по поводу нарушенія нами правилъ гостепріимства, но поспѣшилъ усыпить этого внутренняго соглядатая двумя-тремя доводами, клонившимися къ тому, чтобы примирить меня съ самимъ собою. Уколы совѣсти, вслѣдствіе совершенія дурного поступка, мучатъ насъ недолго: совѣсть порядочная трусиха; и когда она не настолько сильна, чтобы уберечь насъ отъ грѣха, она рѣдко бываетъ настолько справедлива, чтобы обличить насъ, какъ слѣдуетъ.

XIV.
Новыя разочарованія, или доказательство, что мнимыя бѣдствія могутъ порождать истинное благо.

Отъѣздъ моихъ дочерей въ Лондонъ былъ окончательно рѣшенъ. Мистеръ Торнчиль благосклонно обѣщалъ намъ самолично наблюдать въ городѣ за ихъ поведеніемъ и отъ времени до времени письменно извѣщать насъ о томъ. Признано было совершенно необходимымъ снарядить ихъ въ столицу сообразно тѣмъ великимъ надеждамъ, которыя мы возлагали на эту поѣздку, а на это нужны были деньги. Поэтому на общемъ семейномъ совѣтѣ поставленъ былъ вопросъ о наилучшемъ способѣ добыть потребную сумму, иными словами мы стали обсуждать, что бы такое можно было продать съ наименьшимъ неудобствомъ для семьи. Рѣшеніе послѣдовало скоро: мы разсудили, что оставшаяся лошадь не можетъ пахать въ одиночку и потому для плуга не нужна, а ѣздить на ней и подавно неудобно, потому что она крива на одинъ глазъ; поэтому рѣшили продать и ее на сосѣднемъ базарѣ, а во избѣжаніе обмана я взялъ это дѣло на себя. Не взирая на то, что это былъ едва ли не первый мой опытъ на поприщѣ торговли, я вообразилъ, что отлично справлюсь со своею задачей. Наша увѣренность въ собственной мудрости измѣряется обыкновенно степенью довѣрія къ ней окружающихъ; а такъ какъ я вращался почти исключительно въ кругу своего семейства, то и возымѣлъ довольно высокое мнѣніе о своемъ благоразуміи и осмотрительности.
Однако, поутру, когда я уже отошелъ отъ дому на нѣсколько шаговъ, жена вернула меня обратно и шопотомъ рекомендовала мнѣ «смотрѣть въ оба».
Пріѣхавъ на базаръ, я, какъ водится, заставилъ лошадь продѣлать всякія алюры, но покупатели довольно долго не являлись. Наконецъ, подошелъ одинъ маклакъ, осмотрѣлъ ее со всѣхъ сторонъ, увидѣлъ, что лошадь крива на одинъ глазъ и, махнувъ рукою, ушелъ прочь. Потомъ пришелъ другой, опять осмотрѣлъ, нашелъ на колѣнкѣ желвакъ и объявилъ, что такую ему и даромъ не нужно. Третій увидѣлъ, что у ней копыто треснуло, и не хотѣлъ даже торговаться; четвертый по глазамъ угадалъ, что у ней глисты; пятый подивился, для чего я вывелъ на рынокъ слѣпую клячу со всякими пороками, годную только на кормъ собакамъ. Наслышавшись такихъ отзывовъ, я и самъ начиналъ отъ души презирать бѣдную скотину и даже совѣстился, когда подходилъ покупатель; хоть и не всему я довѣрялъ, что о ней говорили, однако многочисленность однородныхъ показаній заставила меня склоняться въ пользу ихъ справедливости; того же мнѣнія придерживается и святой Григорій въ своемъ разсужденіи «о добрыхъ дѣлахъ».
Въ этомъ непріятномъ положеніи засталъ меня старый знакомый, такой же пасторъ, какъ и я; онъ также пріѣхалъ на базаръ по своимъ дѣламъ и, пожавъ мою руку, предложилъ мнѣ зайти въ харчевню выпить чего нибудь. Я охотно согласился. Когда мы пришли въ харчевню, насъ провели въ заднюю коморку, гдѣ никого не было, кромѣ старика почтенной наружности, пристально читавшаго толстую книгу. Я не видывалъ лица, которое поправилось бы мнѣ болѣе: оно было обрамлено густыми серебристыми кудрями, цвѣтъ кожй изобличалъ здоровье, а физіономія дышала благодушіемъ. Его присутствіе нисколько не помѣшало нашей бесѣдѣ. Мы съ товарищемъ разсуждали обо всѣхъ превратностяхъ своихъ судебъ: коснулись и распри моей съ Уистономъ, и послѣдней брошюры, и отвѣта на все, и тѣхъ строгостей, какимъ я подвергался. Но вскорѣ ваше вниманіе было отвлечено появленіемъ молодого человѣка, который, почтительно подойдя къ неизвѣстному старику, началъ о чемъ-то тихо ему разсказывать.
— Напрасно вы извиняетесь, дитя мое, сказалъ ему старикъ: — подавать помощь ближнимъ — первѣйшій долгъ нашъ; вотъ возьмите. Сожалѣю, что не могу дать вамъ больше, тутъ всего пять фунтовъ, но и то деньги; авось они вамъ помогутъ выпутаться изъ бѣды.
Скромный юноша со слезами благодарилъ его, но моя признательность была едва ли еще не сильнѣе. Мнѣ хотѣлось обнять и расцѣловать этого чудеснаго старичка, такъ понравилась мнѣ его доброта. Онъ опять углубился въ чтеніе, а мы продолжали разговоръ, покуда собесѣдникъ мой, спохватившись, что еще не кончилъ своихъ дѣлъ на базарѣ, собрался уходить, обѣщая вскорѣ непремѣнно вернуться. На прощанье онъ прибавилъ, что всегда дорожилъ обществомъ доктора Примроза и не пропуститъ случая воспользоваться имъ, елико возможно. Старый джентльменъ, услыхавъ мое имя, обернулся, пристально посмотрѣлъ на меня и, по уходѣ моего товарища, почтительно спросилъ, не родня ли я знаменитому столпу церкви, великому Примрозу, смѣлому защитнику единоженства?
Никогда еще похвала не заставляла мое сердце биться такъ сладко.
— Сэръ, воскликнулъ я, — одобреніе такого добраго человѣка, какимъ вы мнѣ кажетесь, еще увеличиваетъ то восхищеніе, которое возбудила во мнѣ ваша благотворительность. Передъ вами тотъ самый докторъ Примрозъ, моногамистъ, котораго вамъ угодно было назвать великимъ. Вы видите того злополучнаго богослова, который такъ долго боролся противъ нынѣшней наклонности къ многоженству — не мнѣ рѣшать, насколько борьба была успѣшна.
— Сэръ! воскликнулъ незнакомецъ съ благоговѣніемъ:— я боюсь, что позволилъ себѣ слишкомъ большую фамильярность. Простите мое любопытство: извините, пожалуйста.
— О, сэръ, возразилъ я, протянувъ ему руку, — ваша фамильярность отнюдь не непріятна мнѣ: напротивъ, такъ какъ вы успѣли возбудить мое уваженіе, я самъ предлагаю вамъ свою дружбу.
— Съ благодарностью принимаю предложеніе! отвѣтилъ онъ, пожимая мою руку: — и неужели я воочію вижу, наконецъ, достославную опору непоколебимаго православія? О ты, который…
Но тутъ я прервалъ потокъ его краснорѣчія, потому что, хотя, какъ авторъ, могъ переварить немалую порцію лести, однакожъ на сей разъ моя скромность не дозволяла мнѣ проглотить больше. Но за то ни одна пара любовниковъ въ романахъ не являла болѣе разительнаго примѣра взаимной склонности съ перваго взгляда. Мы разговорились о многомъ; вначалѣ я думалъ, что собесѣдникъ мой болѣе набоженъ, нежели ученъ, и предполагалъ даже, что онъ всѣ человѣческія доктрины считаетъ одинаково несостоятельными. Это ни мало не уменьшило бы моего къ нему уваженія, потому что съ нѣкотораго времени я самъ начиналъ приходить къ этой мысли; поэтому я ввернулъ мимоходомъ замѣчаніе, что въ наше время, къ несчастію, общество съ полнѣйшимъ равнодушіемъ относится къ догматамъ и черезчуръ полагается на силу научныхъ догадокъ…
— Эхъ, сэръ! прервалъ онъ меня, какъ будто рѣшившись сразу выложить передо мною свою ученость: — общество всегда занималось пустяками, а между тѣмъ космогонія, то есть вопросъ о сотвореніи міра, во всѣ времена ставилъ въ тупикъ философскіе умы. Какихъ только воззрѣній не было высказано насчетъ мірозданія! Санхоніаѳонъ, Манеѳонъ, Берозъ и Оцеллъ Луканъ тщетно пытались разъяснить его. Еще у послѣдняго мы встрѣчаемъ изрѣченіе, что «анархонъ ара кай ателутанонъ то панъ», то есть — все въ мірѣ не имѣетъ ни начала, ни конца. Впрочемъ, и Манеѳонъ, жившій приблизительно во времена Навуходонассора (Ассиръ — слово сирійское, обозначавшее, очевидно, титулъ мѣстныхъ царей, какъ явствуетъ изъ именъ Теглатъ-Фаэль-Ассиръ, Набунъ-Ассиръ), такъ вотъ, я говорю, Манеѳонъ пришелъ тоже къ совершенно нелѣпымъ заключеніямъ. Но вѣдь мы что говоримъ? Мы говоримъ: «экъ то библіонъ кубернетесъ», желая этимъ выразить, что книгами не научишь всего міра; онъ же, напротивъ того, непремѣнно хотѣлъ… Однако, простите, пожалуйста, я, кажется, отбился отъ вопроса?
Это было совершенно справедливо, и я даже не понималъ, съ какой стати онъ приплелъ къ нашей бесѣдѣ вопросъ о сотвореніи міра; но изъ словъ его все-таки видно было, что онъ челиовѣкъ начитанный и я за это проникся еще большимъ къ нему почтеніемъ. Поэтому мнѣ особенно захотѣлось послушать его мнѣнія насчетъ занимавшихъ меня тезисовъ; но его кротость и мягкость рѣшительно препятствовали поддержанію спора. Каждый разъ какъ я высказывалъ замѣчаніе, клонившееся къ тому, чтобы вызвать его на возраженіе, онъ улыбался, покачивалъ головою и молчалъ; изъ этого я заключилъ, что онъ могъ бы сказать очень многое, если бы захотѣлъ. Поэтому разговоръ незамѣтно измѣнилъ направленіе и перешелъ отъ задачъ древняго міра собственно къ тому, зачѣмъ мы съ нимъ пріѣхали на базаръ. Я сказалъ ему, что привелъ на рынокъ лошадь, которую намѣренъ продать, а онъ — какъ нарочно — затѣмъ только и пріѣхалъ, чтобы купить лошадку для одного изъ своихъ фермеровъ. Вскорѣ я показалъ ему свой товаръ и мы тотчасъ ударили по рукамъ. Оставалось лишь получить деньги. Онъ вынулъ тридцати-фунтовую бумажку и попросилъ меня размѣнять ее. Такъ какъ у меня не было столько денегъ, онъ велѣлъ позвать своего лакея, который тотчасъ и явился, къ слову сказать, одѣтый въ очень хорошую ливрею.
— Абрамъ, поди сюда! сказалъ онъ:— на, возьми эту бумажку и промѣняй мнѣ ее на золото. Это можно будетъ устроить, я думаю, у сосѣда Джексона, или тамъ гдѣ нибудь.
Покуда лакей ходилъ мѣнять деньги, его хозяинъ съ жаромъ разсказывалъ мнѣ, какъ трудно нынче найти серебра, на что я взялся его увѣрить, что и и золото, къ сожалѣнію, не легко достается, такъ что къ тому времени, какъ Абрамъ пришелъ назадъ, мы твердо установили тотъ фактъ, что никогда еще не бывало на свѣтѣ такъ мало денегъ, какъ нынче. Возвратившійся Абрамъ доложилъ, что обошелъ весь рынокъ и нигдѣ не могъ размѣнять бумажку, хотя предлагалъ за промѣнъ полъ-кроны. Это обстоятельство поставило всѣхъ насъ въ большое затрудненіе; но почтенный старикъ, подумавъ съ минуту, спросилъ: не знакомъ ли я съ живущимъ въ нашихъ мѣстахъ фермеромъ, по имени Соломономъ Флемборо? Я отвѣчалъ, что это мой ближайшій сосѣдъ, и тогда онъ сказалъ:
— Если такъ, то можно устроить дѣло очень просто. Я дамъ вамъ на него росписку, по которой онъ уплатитъ немедленно; потому что, надо вамъ сказать, онъ честнѣйшій и вполнѣ благонадежный человѣкъ. Мы съ Соломономъ уже много лѣтъ знакомы! Бывало игрывали вмѣстѣ, и я еще всегда одерживалъ верхъ надъ нимъ въ чехардѣ. Но за то, правда, онъ гораздо дальше меня могъ прыгать на одной ногѣ.
Получить передаточную росписку на сосѣда было для меня все равно, что положить деньги въ карманъ, такъ какъ я былъ вполнѣ увѣренъ въ его состоятельности. Росписка была составлена, подписана, отдана мнѣ на руки и затѣмъ мистеръ Дженкинсонъ (такъ звали стараго джентльмена), его слуга Абрамъ и моя старая лошадь Чернушка отправились во-свояси, очень довольные другъ другомъ.
Постоявъ немного и поразмысливъ, я сообразилъ, что напрасно вмѣсто денегъ взялъ росписку совсѣмъ незнакомаго человѣка и даже хотѣлъ изъ предосторожности побѣжать вслѣдъ за покупщикомъ и отобрать у него мою лошадь; но слишкомъ поздно спохватился и разсудилъ, что теперь ужъ мнѣ его не догнать, а потому пошелъ домой, рѣшившись какъ можно скорѣе обмѣнять росписку на чистыя деньги. Я засталъ сосѣда дома; стоя у своей двери, онъ безмятежно покуривалъ трубку. Когда я объяснилъ ему, какое имѣю до него дѣло, и передалъ ему росписку, онъ прочиталъ ее, потомъ началъ читать съизнова.
— Надѣюсь, вы разобрали подпись? сказалъ я:— Эфраимъ Дженкинсонъ.
Какъ отвѣтилъ онъ спокойно:
— Очень четко написано, и я довольно хорошо знаю этого господина, величайшаго мошенника въ свѣтѣ. Это тотъ самый негодяй, который продалъ намъ по двѣнадцати дюжинъ зеленыхъ очковъ. Старикъ почтенной наружности, съ сѣдыми волосами, и карманы у него безъ клапановъ, не правда ли? И навѣрное пускалъ вамъ пыль въ глаза, нанизывая греческія слова, разсуждали о космогоніи и мірозданіи, да?
Я простоналъ утвердительно.
— Такъ и есть, продолжалъ сосѣдъ:— онъ только одну эту штуку и знаетъ, и пускаетъ ее въ ходъ всякій разъ, какъ имѣетъ дѣло съ образованнымъ человѣкомъ. Но теперь ужъ и я его призналъ за мошенника и непремѣнно когда нибудь поймаю, попадись онъ мнѣ только въ руки.
Хотя все это было уже довольно унизительно, я зналъ, что главное униженіе ожидаетъ меня дома, при встрѣчѣ съ женой и дочерьми. Ни одинъ провинившійся школьникъ такъ не боялся идти въ школу и предстать предъ лицо разгнѣваннаго учителя, какъ я боялся возвращаться домой. Впрочемъ, я заранѣе рѣшилъ предупредить ихъ ярость тѣмъ, чтобы самому явиться передъ ними въ припадкѣ необузданнаго гнѣва.
Но увы! когда я пришелъ домой, я засталъ семью вовсе нерасположенной воевать со мною: и жена, и дочери горько плакали, потому что у нихъ только что побывалъ мистеръ Торнчиль, приходившій сообщить, что переселеніе въ Лондонъ не можетъ состояться. Обѣ дамы наслышались на нашъ счетъ крайне неблагопріятныхъ слуховъ, пущенныхъ въ ходъ какимъ-то злонамѣреннымъ лицомъ, и уже уѣхали сегодня въ Лондонъ. Сквайръ не могъ добиться ни того, каковы именно были эти слухи, ни того, откуда они шли; тѣмъ не менѣе онъ увѣрялъ мою семью, что ни то, ни другое не могло имѣть вліянія на его личное къ намъ расположеніе и покровительство. Поэтому онѣ перенесли мое горькое разочарованіе съ величайшею покорностью, находя, что ихъ досада все-таки значительно превосходитъ мою собственную. Всего же болѣе занимало насъ теперь недоумѣніе, кому нужно было распускать низкую клевету про наше семейство: мы были настолько смиренны, что не могли возбуждать ничьей зависти, и настолько безобидны, что едва ли стоило насъ ненавидѣть.

XV.
Внезапное раскрытіе коварства мистера Борчеля.— Безразсудство излишнихъ предосторожностей.

Весь вечеръ и утро слѣдующаго дня мы посвятили тщетнымъ догадкамъ, кто бы могъ быть врагомъ нашимъ. Мы распространили свои подозрѣнія чуть ли не на каждое изъ сосѣднихъ семействъ и всякій разъ намъ казалось, что представляются къ тому достаточныя основанія. Мы предавались такимъ печальнымъ соображеніямъ, когда одинъ изъ младшихъ мальчиковъ, игравшій на лугу за домомъ, принесъ намъ небольшой портфель, найденный имъ на травѣ. Всѣ тотчасъ признали этотъ портфель принадлежащимъ мистеру Борчелю, у котораго его не разъ видали, и, вскрывъ, увидѣли, что онъ содержитъ нѣсколько замѣтокъ о различныхъ предметахъ, и, кромѣ того, особенно обратилъ на себя наше вниманіе запечатанный конвертъ съ надписью на немъ: «Копія съ записки, которую надо послать дамамъ въ замокъ Торнчиль». Намъ сейчасъ пришло въ голову, ужъ не онъ ли наклеветалъ на насъ, и мы начали совѣщаться, не распечатать ли письма? Я былъ противъ этого; но Софія, утверждавшая, что изъ всѣхъ людей въ мірѣ онъ наименѣе способенъ на такую низость, настаивала на томъ, чтобы прочесть письмо. Въ этомъ поддержали ее и остальные члены семьи, и потому я, по общей просьбѣ, распечаталъ и прочелъ слѣдующее:
«Милостивыя государыни,
«Податель сего въ достаточной мѣрѣ дастъ вамъ понять, кто авторъ настоящаго письма: это, во всякомъ случаѣ, покровитель невинности, готовый отвратить угрожающую ей опасность. Я слышалъ за вѣрное, что вы намѣреваетесь увезти въ Лондонъ, въ качествѣ компаніонокъ, двухъ молодыхъ особъ, которыя мнѣ довольно извѣстны. Такъ какъ я не желаю допускать ни обмана простодушныхъ, ни совращенія добродѣтельныхъ, я принужденъ заявить, что столь неприличный поступокъ повлечетъ за собою весьма опасныя послѣдствія. Вообще я не имѣю обыкновенія строго относиться къ порочнымъ и развращеннымъ; и теперь не сталъ бы прибѣгать къ такому способу выраженія моихъ мыслей и обличенія безразсудства, если бы не видѣлъ, что оно клонится къ преступленію. А потому внемлите дружескому совѣту и подумайте серьезно о послѣдствіяхъ, прежде чѣмъ вводить порокъ и позоръ въ такую среду, гдѣ доселѣ обитали миръ и невинность».
Это положило конецъ нашимъ сомнѣніямъ и догадкамъ. Въ письмѣ, дѣйствительно, много было такого, что можно было повернуть и въ ту, и въ другую сторону, такъ что порицанія могла относиться и къ намъ, и къ тѣмъ, кому они были писаны; но общій коварный смыслъ былъ довольно ясенъ, и этого было для насъ достаточно. Жена моя едва могла дослушать чтеніе до конца и разразилась противъ автора потокомъ бурнаго гнѣва. Оливія тоже отнеслась къ нему очень строго, а Софія не могла придти въ себя отъ изумленія передъ подобною подлостью. Что до меня, я считалъ это признакомъ самой черной неблагодарности и низкимъ оскорбленіемъ, котораго мы ничѣмъ не заслужили. Въ моихъ глазахъ однимъ только и можно было объяснить такой способъ дѣйствія, а именно его желаніемъ во что бы то ни стало удержать мою дочь дома, чтобы почаще съ нею видѣться. Мы еще долго сидѣли, задумывая и обсуждая планы мщенія, какъ прибѣжалъ меньшой сынъ мой съ извѣстіемъ, что къ намъ идетъ мистеръ Борчель, и что онъ уже на краю поля. Легче вообразить, нежели описать сложныя чувства, волнующія людей, только что испытавшихъ горькую обиду и уже видящихъ близкое отмщеніе. Хотя мы намѣревались ограничиться упреками въ его неблагодарности, однако же порѣшили придать этимъ упрекамъ самый язвительный характеръ. Съ этой цѣлью мы сговорились принять его съ обычной привѣтливостью, улыбаться ему и разговаривать еще ласковѣе прежняго, чтобы отвлечь его вниманіе; и потомъ, вдругъ, среди мирной бесѣды обрушиться на него разомъ и подавить сознаніемъ его собственной низости. Изложивъ такой планъ дѣйствій, жена моя взялась принести его въ исполненіе, потому что она, въ самомъ дѣлѣ, была искусна въ подобныхъ предпріятіяхъ. Мы видѣли, какъ онъ приближался къ дому, потомъ вошелъ, придвинулъ себѣ стулъ и сѣлъ.
— Прекрасная сегодня погода, мистеръ Борчель.
— Отличная погода, докторъ; только, мнѣ кажется, быть дождю: мозоли у меня что-то побаливаютъ.
— Что-то побаливаютъ! воскликнула моя жена, разразилась громкимъ хохотомъ и потомъ извинилась, говоря, что любитъ пошутить.
— О, сударыня, отвѣчалъ онъ, — извиняю отъ всего сердца, тѣмъ болѣе, что, если бы вы не сказали, я бы и не догадался, что вы пошутили.
— Можетъ быть, сэръ! воскликнула жена, подмигивая намъ, — но за то вы, вѣроятно, знаете, сколько шутокъ идетъ на унцію?
— Я вижу, сударыня, отвѣчалъ мистеръ Борчель, — что вы сегодня читали какой нибудь шуточный сборникъ: унція шутокъ, это очень хорошая загадка. А по мнѣ, сударыня, гораздо пріятнѣе встрѣтить хотя бы полъ-унціи здраваго смысла.
— Что-жъ вамъ мѣшаетъ? подхватила жена, все еще улыбаясь въ нашу сторону, хотя разговоръ шелъ не совсѣмъ для нея благопріятно:— а вотъ я видала людей, воображающихъ, что у нихъ ума палата, а на дѣлѣ и нѣтъ ничего.
— Видали, вѣроятно, и дамъ, возразилъ ея противникъ, — воображающихъ, что онѣ остроумны, тогда какъ этого и въ поминѣ не было.
Но тутъ я увидѣлъ, что жена только запутывается въ собственныхъ рѣчахъ, и, опасаясь, какъ бы изъ этого не вышло для нея же непріятности, поспѣшилъ самъ вмѣшаться въ дѣло и выказать нѣкоторую строгость.
— И остроуміе, и здравый смыслъ, воскликнулъ я, — ровно ничего не стоятъ, когда они не сопровождаются честностью: она одна придаетъ цѣну всякому характеру. Самый простой мужикъ безъ пороковъ гораздо выше любого философа, коли онъ пороченъ. Ни геніальный умъ, ни героическая храбрость — ничто, если у человѣка нѣтъ сердца.

«Знатнѣйшее творенье Бога
Есть просто честный человѣкъ».

— Мнѣ всегда казалось, сказалъ мистеръ Борчель, — что это пресловутое изреченіе Попа вовсе недостойно его таланта: это ни болѣе, ни менѣе какъ отрицаніе собственнаго достоинства. Насколько мы цѣнимъ книги не по отсутствію въ нихъ ошибокъ, а въ силу ихъ красотъ, такъ и человѣка слѣдуетъ судить не потому, что у него нѣтъ недостатковъ, а по силѣ тѣхъ хорошихъ качествъ, которыми онъ одаренъ. Положимъ, что передъ ними ученый, лишенный благоразумной осторожности, или государственный человѣкъ, одержимый гордостью, или, наконецъ, военный свирѣпаго нрава; неужели мы должны предпочесть имъ какого нибудь ремесленника, всю жизнь тянущаго свою лямку и не заслужившаго ни порицанія, ни похвалы? Это все равно, что предпочитать правильныя, вялыя и безжизненныя картины фламандской школы часто ошибочнымъ, но возвышеннымъ произведеніямъ римскихъ живописцевъ.
— Сэръ, возразилъ я, — ваши замѣчанія примѣнимы къ тѣмъ случаямъ, когда положительныя качества проявляются въ полномъ блескѣ, а недостатки едва замѣтны; но бываютъ и такіе случаи, что великіе пороки совмѣщаются съ великими добродѣтелями, и вотъ такіе характеры заслуживаютъ полнѣйшаго презрѣнія.
— Что-жъ, сказалъ онъ, — можетъ быть и бываютъ такіе чудовищные примѣры, какъ вы упомянули, то есть, когда въ одномъ и томъ же лицѣ низкіе пороки соединены съ крупными добродѣтелями; однакожъ, мнѣ никогда въ жизни не случалось встрѣтить что либо подобное. Напротивъ, я замѣчалъ, что когда умъ широко развитъ, то и сердечныя способности удовлетворительны. Даже и въ этомъ проявляется милость Божія, что когда сердце испорчено, то и разумъ ослабѣваетъ, и такимъ образомъ, по мѣрѣ того, какъ развивается въ человѣкѣ наклонность ко злу, способность къ его осуществленію становится слабѣе. Впрочемъ, это правило распространяется, какъ видно, и на другихъ животныхъ: посмотрите, какъ мелкія и безсильныя всегда злы, трусливы и коварны, между тѣмъ какъ одаренныя силою и мощью большею частію великодушны, смѣлы и кротки.
— Положимъ, что это-то все и справедливо, сказалъ я:— но мнѣ не трудно хоть сейчасъ указать на человѣка (съ этими словами я устремилъ на него пристальный взглядъ), умъ и сердце котораго составляютъ отвратительную противуположность. Да, сэръ, продолжалъ я, возвышая голосъ, — и я радъ случаю изобличить его въ такую минуту, когда онъ воображаетъ себя въ безопасности. Знакома ли вамъ вотъ эта вещь, сэръ, этотъ портфель?
— Какъ же не знакома, отвѣчалъ онъ съ полнѣйшимъ самообладаніемъ:— это мой портфель, и я очень радъ, что онъ нашелся.
— А узнаете ли вы вотъ это письмо? воскликнулъ я, — нѣтъ, не изворачивайтесь, сударь, а смотрите мнѣ прямо въ глаза и скажите, узнаете ли вы это письмо?
— Письмо? возразилъ онъ:— еще бы! я его самъ писалъ.
— И вы могли, продолжалъ я, — сдѣлать такую низость, проявить такую неблагодарность, что написали такое письмо?
— А какъ же вы-то могли сдѣлать такую низость, что распечатали и прочли мое письмо? возразилъ онъ съ безпримѣрнымъ нахальствомъ:— извѣстно ли вамъ, что за это одно всѣхъ васъ могутъ приговорить къ повѣшенію? Для этого нужно только, чтобы я отправился въ судъ и далъ подъ присягою клятвенное показаніе, что вы самовольно сломали застежки у моей записной книжки, и за это васъ всѣхъ повѣсятъ вотъ тутъ, передъ этою самою дверью.
Эта неожиданная и грубая выходка окончательно вывела меня изъ терпѣнія, и я, будучи не въ силахъ сдерживаться долѣе, крикнулъ:
— Безсовѣстный и неблагодарный негодяй! Иди прочь отсюда и не оскверняй долѣе моего жилища твоею низостью. Ступай и никогда не показывайся мнѣ на глаза. Уходи вонъ! И пусть тебя постигнетъ одно лишь наказаніе: проснувшаяся совѣсть, которая не дастъ тебѣ покоя!
Съ этими словами я кинулъ ему портфель, который онъ съ улыбкою поймалъ на лету и, преспокойно застегнувъ на всѣ скобки, ушелъ, оставивъ насъ въ глубокомъ недоумѣніи при видѣ его самоувѣренности. Жена моя была особенно раздосадована тѣмъ, что ничѣмъ не удалось разсердить его, и онъ, очевидно, нимало не стыдился своего поведенія.
— Душа моя, воскликнулъ я, желая успокоить страсти, черезчуръ разбушевавшіяся въ нашей семьѣ, — нечего дивиться тому, что у дурного человѣка стыда нѣтъ: такіе люди стыдятся лишь добрыхъ своихъ побужденій, а порочными гордятся. Въ одномъ аллегорическомъ сказаніи говорится, что Грѣхъ и Стыдъ вначалѣ были пріятели и всегда неразлучны; во вскорѣ они почувствовали неудобства своего союза: Грѣхъ часто доставлялъ Стыду большія безпокойства, а Стыдъ, въ свою очередь, склоненъ былъ разоблачать тайныя козни Грѣха. Они долго вздорили между собою и, наконецъ, порѣшили разойтись навсегда. Грѣхъ смѣло выступилъ въ путь одинъ, въ догонку за Судьбой, которая шла впереди, въ образѣ палача. Но Стыдъ, робкій отъ природы, воротился и присосѣдился къ Добродѣтели, отъ которой онъ вмѣстѣ съ Грѣхомъ давно ушелъ, въ началѣ ихъ общаго странствованія. И вотъ почему, дѣти мои, всегда такъ случается, что какъ только человѣкъ хоть немного поякшался съ Грѣхомъ, Стыдъ покидаетъ его на пути и спѣшитъ присоединиться къ тѣмъ немногимъ добродѣтелямъ, какія еще остались на свѣтѣ.

XVI.
Вэкфильдское семейство прибѣгаетъ къ хитростямъ; но ему противопоставляютъ еще большую хитрость.

Не знаю, какъ чувствовала себя за это время моя Софія, но остальная семья скоро свыклась съ отсутствіемъ мистера Борчеля, утѣшаясь обществомъ нашего сквайра, который являлся теперь все чаще и оставался подолгу. Такъ какъ ему не удалось доставить моимъ дочерямъ городскихъ удовольствій, онъ желалъ вознаградить ихъ за это и не пропускалъ случая доставлять имъ всевозможныя маленькія развлеченія, доступныя въ нашей глуши. Онъ пріѣзжалъ обыкновенно по утрамъ, когда сына моего и меня не было дома, и оставался въ семьѣ по цѣлымъ часамъ, забавляя ихъ разсказами о Лондонѣ, который былъ ему досконально извѣстенъ. Онъ повторялъ имъ всѣ слухи и замѣчанія, носившіеся въ атмосферѣ театровъ, и наизусть зналъ всѣ остроты и каламбуры высшаго свѣта, прежде чѣмъ они попадали въ сборники. Въ промежутки между разговорами онъ училъ моихъ дочерей играть въ пикетъ, а двухъ меньшихъ мальчиковъ драться на кулачкахъ, говоря, что такъ они лучше съумѣютъ постоять за себя. Но надежда имѣть его своимъ зятемъ въ значительной степени ослѣпляла насъ насчетъ его недостатковъ. Жена моя потратила-таки не мало хлопотъ, чтобы поймать этого жениха, или — выражаясь деликатнѣе — употребила всѣ старанія, чтобы выставить свою дочку съ наилучшей стороны. Если печенье къ чаю выходило легкое и разсыпчатое — это оттого, что его замѣсила Оливія; когда наливка была особенно удачна — оказывалось, что сама Оливія выбирала для нея смородину; а пикули были оттого такъ зелены, что приготовлялись ея пальчиками; а если пуддингъ былъ такъ вкусенъ, то это потому, что мать послушалась ея совѣтовъ касательно его состава. Иногда бѣдняжка жена моя начинала увѣрять сквайра, что Оливія ростомъ какъ разъ будетъ ему подъ пару и заставляла ихъ становиться рядомъ, чтобы посмотрѣть, который выше. Всѣ эти хитрости, которыя она считала очень тонкими и осторожными, тогда какъ онѣ всѣмъ бросались въ глаза, доставляли большое удовольствіе нашему благодѣтелю; онъ всякій день являлъ новыя доказательства своей страсти и хотя еще не заговаривалъ о женитьбѣ, но, по нашему мнѣнію, все къ тому и велъ. Его медлительность въ этомъ отношеніи мы приписывали то природной застѣнчивости, потому что онъ опасается сдѣлать неугодное своему дядюшкѣ. Вскорѣ, однакожъ, случилось такое обстоятельство, которое не дозволяло долѣе сомнѣваться въ томъ, что онъ желаетъ вступить въ ваше семейство: въ глазахъ моей жены оно было даже равносильно формальному обѣщанію жениться.
Жена моя и дочери были въ гостяхъ у сосѣда Флемборо и тамъ оказалось, что по окрестностямъ ходитъ странствующій живописецъ, который сдѣлалъ портреты со всего семейства по пятнадцати шиллинговъ за штуку. Такъ какъ между семьей сосѣда Флемборо и нашей издавна существовало нѣкоторое соперничество по части изящнаго вкуса, такое явное преимущество всполошило всѣхъ моихъ, и что я ни говорилъ (а я пытался говорить многое), онѣ все-таки рѣшили, что и намъ необходимо снимать съ себя портреты. Поэтому, какъ только пригласили живописца (что же я могъ тутъ подѣлать?), мы приступили къ обсужденію того, какъ бы получше доказать превосходство нашего вкуса въ выборѣ позъ и обстановки. Семейство сосѣда состояло изъ семи человѣкъ, и всѣ семеро изобразили себя съ апельсиномъ въ рукѣ: на что же это похоже? Безвкусно, однообразно, никакой композиціи нѣтъ? Намъ хотѣлось чего нибудь въ блестящемъ стилѣ, и послѣ долгихъ пререканій мы пришли къ единодушному соглашенію, чтобы помѣститься всѣмъ на одной большой исторической фамильной картинѣ. Оно и дешевле, потому что на всѣхъ закажемъ одну раму, и не въ примѣръ благороднѣе, такъ какъ нынче всѣ сколько нибудь образованныя семейства снимаютъ свои портреты именно такимъ образомъ. Мы никакъ не могли припомнить ни одного историческаго сюжета, подходящаго къ нашему случаю, и потому порѣшили, что каждый изъ насъ будетъ изображать, что нибудь самостоятельное. Моя жена пожелала явиться на картинѣ въ видѣ Венеры и просила живописца не поскупиться на изображеніе брилліантовъ на ея лифѣ и въ волосахъ. Двое малютокъ расположились близь нея въ видѣ купидоновъ, я же въ полномъ облаченіи и съ повязкою черезъ плечо подавалъ ей свои книги — богословскіе споры съ Уистономъ. Оливію представили амазонкою: она сидѣла на грудѣ цвѣтовъ въ зеленомъ платьѣ, богато расшитомъ золотомъ, и съ хлыстомъ въ рукѣ. Софія предстала пастушкою, и вокругъ нея столько овечекъ, сколько живописецъ согласился написать безъ увеличенія платы; а Моисей, великолѣпно разряженый, просилъ придѣлать ему еще и шляпу съ бѣлымъ перомъ.
Все это до того понравилось сквайру, что онъ непремѣнно пожелалъ, чтобы и его приняли на фамильную картину, и просилъ написать его въ видѣ Александра Македонскаго у ногъ Оливіи. Мы поняли это какъ намекъ на то, что онъ желаетъ собственно вступить въ наше семейство, и нашли невозможнымъ отказать ему въ этомъ. Живописецъ опять принялся за работу, и такъ какъ онъ трудился очень быстро и прилежно, то менѣе чѣмъ въ четверо сутокъ все было готово. Картина вышла огромная, и надо сознаться, что красокъ онъ не пожалѣлъ, за что жена моя не могла имъ нахвалиться. Всѣ мы были до крайности довольны его работой; но тутъ вдругъ представилось неожиданное затрудненіе, о которомъ никто и не подумалъ, покуда картина не была окончена: она оказалась такъ велика, что ее негдѣ было повѣсить у насъ въ домѣ. Какъ могли мы не обратить вниманія на такое существенное обстоятельство — я и самъ не знаю; но фактъ на лицо, и, сознавъ его, мы страшно разогорчились. И такъ, эта картина, которая должна была льстить нашему самолюбію, вмѣсто того оставалась прислоненною къ кухонной стѣнѣ, куда художникъ поставилъ ее съ самаго начала и тутъ же рисовалъ: ни въ одну дверь не оказалось возможнымъ протащить ее, и всѣ сосѣди надъ нами подшучивали. Одинъ сравнилъ ее со шлюпкою Робинзона Крузе, слишкомъ длинной для употребленія; другой находилъ, что она больше похожа на клубокъ нитокъ, попавшій въ бутылку; иные придумывали, какъ бы ее вытащить, а другіе только дивились, какимъ образомъ мы ее протолкали въ кухню.
Но пока многіе только насмѣхались, другіе предавались по поводу картины очень обиднымъ предположеніямъ и намекамъ. Портретъ сквайра въ средѣ нашего семейства приносилъ намъ такъ много чести, что не могъ не возбудить и зависти. Скандальные слухи поднялись со всѣхъ сторонъ, и спокойствіе наше безпрестанно нарушалось визитами друзей, приходившихъ сообщить намъ, что про насъ разсказывали недруги. На такія рѣчи и мы, конечно, не оставались въ долгу и отвѣчали на нихъ довольно запальчиво. А худая молва, какъ извѣстно, только скорѣе ростетъ отъ противорѣчія.
Одять мы собрались обсудить, чѣмъ бы остановить злословіе нашихъ враговъ, и придумали такую хитрую мѣру, которая мнѣ вовсе не нравилась. Состояла она вотъ въ чемъ: такъ какъ намъ всего важнѣе было удостовѣриться, точно ли мистеръ Торнчиль съ честными намѣреніями ухаживаетъ за нашею дочерью, жена моя взяла на себя вывести дѣло на чистую воду и для этого собралась посовѣтоваться съ нимъ насчетъ выбора жениха для своей старшей дочери; и если это не вызоветъ съ его стороны немедленнаго предложенія руки, порѣшили устрашить его соперникомъ. Но я рѣшительно возсталъ противъ этого и до тѣхъ поръ не соглашался, покуда Оливія не дала мнѣ торжественнаго обѣщанія выйти замужъ за этого мнимаго соперника, если сквайръ не помѣшаетъ этому, женившись на ней самъ. Таковъ былъ общій планъ, и хотя я пересталъ дѣятельно противиться ему, однакожъ и одобрить по-настоящему не могъ.
Въ слѣдующій разъ, когда пришелъ мистеръ Торнчиль, мои дѣвочки не показывались, чтобы доставить мамашѣ случай выполнить свой планъ на просторѣ; онѣ ушли, однако же, не дальше сосѣдней комнаты, откуда могли подслушать весь разговоръ. Жена повела бесѣду очень искусно, замѣтивъ, что мистеръ Спэнкеръ довольно хорошая партія для одной изъ дѣвицъ Флемборо. Сквайръ согласился съ этимъ, и тогда она выразила мысль, что съ хорошимъ приданымъ не мудрено найти и хорошихъ жениховъ.
— А вотъ помилуй Богъ бѣдныхъ-то невѣстъ! продолжала она: — что нынче значитъ красота, мистеръ Торнчиль? И что значатъ какія ни есть добродѣтели и хорошія качества въ наше время, когда всѣ только и помышляютъ о выгодахъ, да о наживѣ? Нынче уже не спрашиваютъ, какова дѣвица, а такъ-таки прямо: много ли за нею приданаго?
— Сударыня, отвѣчалъ онъ, — я вполнѣ признаю справедливость и оригинальность вашихъ замѣчаній; и будь я королемъ — ничего бы этого не было: тогда именно насталъ бы золотой вѣкъ для барышенъ-безприданницъ. И, конечно, прежде всего я озаботился бы устройствомъ судьбы вашихъ двухъ дѣвицъ.
— Ахъ, сэръ, подхватила жена моя; — теперь я вижу, что вы изволите шутить! А хотѣла бы я быть королевой: тогда я знаю, кого бы моя старшая дочь выбрала себѣ въ мужья. Да, кстати, разъ вы сами навели меня на эту мысль, скажите мнѣ серьезно, мистеръ Торнчиль, нельзя ли найти для нея подходящаго мужа? Ей теперь девятнадцать лѣтъ, она ужъ вполнѣ взрослая, воспитанная, и даже, могу сказать безъ хвастовства, ничѣмъ не обижена отъ природы. .
— Сударыня, отвѣчалъ онъ, — если бы я взялся выбирать ей мужа, я бы искалъ человѣка, одареннаго всѣми совершенствами, могущими составить счастіе такого ангела: человѣка разумнаго, богатаго, съ возвышенными вкусами и сердечною искренностью. Вотъ какимъ долженъ быть, по моему мнѣнію, подходящій для нея мужъ, сударыня.
— Прекрасно, сэръ; но знаете ли вы такого человѣка?
— Нѣтъ, сударыня, — сказалъ онъ, — и полагаю, что невозможно найти такого, который былъ бы достоинъ ея. Она такое сокровище, что не подобаетъ одному человѣку обладать ею: она — богиня; клянусь душой, я говорю только то, что думаю: она — ангелъ.
— Ахъ, мистеръ Торнчиль, вы все льстите моей бѣдной дѣвочкѣ; а мы подумываемъ выдать ее за одного изъ вашихъ фермеровъ, у котораго недавно умерла мать и ему нужна хозяйка. Вы, вѣроятно, догадались о комъ я говорю, это фермеръ Уильямсъ; обстоятельный человѣкъ, мистеръ Торнчиль, и она за нимъ безъ хлѣба сидѣть не будетъ; къ тому же онъ уже нѣсколько разъ дѣлалъ ей предложеніе — (что, мимоходомъ сказать, была правда).— Но только, продолжала она, — мнѣ было бы пріятно слышать, сэръ, что вы одобряете нашъ выборъ.
— Какъ, сударыня! воскликнулъ онъ: — вы хотите, чтобы я одобрилъ подобный выборъ? Никогда! Какъ, такую красоту, такой умъ и прелесть отдать въ руки существа, вполнѣ неспособнаго понять, какое сокровище ему достанется? Извините меня, я никакъ не могу одобрить такую вопіющую несправедливость; и у меня на это свои причины.
— Такъ вотъ что! воскликнула моя Дебора:— коли у васъ есть свои особыя причины, это другое дѣло; но, сэръ, мнѣ бы хотѣлось знать, какія же такія причины?
— Извиняйте, сударыня, сказалъ онъ:— онѣ лежатъ такъ глубоко (тутъ онъ положилъ руку на сердце), что я не могу вамъ открыть ихъ. Онѣ сокрыты здѣсь и должны оставаться сокровенными.
Когда онъ ушелъ, мы опять собрались на совѣщаніе, но не могли рѣшить — какъ понимать столь утонченныя чувства. Оливія находила, что всѣ его рѣчи доказываютъ самую возвышенную страсть, но я не могъ съ этимъ согласиться: съ моей точки зрѣнія было ясно, что онъ гораздо больше думаетъ о любви, чѣмъ о женитьбѣ; но какъ бы то ни было, рѣшено было принести въ исполненіе планъ касательно фермера Уильямса, который съ самаго переселенія нашего въ эти края замѣтилъ Оливію и ухаживалъ за нею.

XVII.
Едва ли найдется добродѣтель, способная устоять противъ долговременнаго и пріятнаго искушенія.

Такъ какъ для меня все дѣло было въ томъ, чтобы моя дочь была дѣйствительно счастлива, я ничего не имѣлъ противъ такого жениха, какъ мистеръ Уильямсъ: онъ былъ человѣкъ зажиточный, обстоятельный и простосердечный. Немного было нужно хитростей, чтобы оживить его отвергнутую любовь и ободрить къ новому ухаживанію, такъ что дня черезъ два онъ и мистеръ Торнчиль встрѣтились у насъ въ домѣ и нѣкоторое время смотрѣли другъ на друга весьма недружелюбно. Но фермеръ Уильямсъ не былъ долженъ ни копѣйки своему землевладѣльцу и потому держалъ себя вполнѣ независимо. Оливія съ своей стороны отлично разыгрывала роль кокетки, если можно назвать ролью то, что было сущностью ея природы; всю свою нѣжность она какъ будто сразу перевела на новаго вздыхателя. Мистеръ Торнчиль казался глубоко огорченнымъ такимъ предпочтеніемъ, былъ задумчивъ, разсѣянъ и наконецъ ушелъ. Меня, по правдѣ сказать, удивило такое сильное огорченіе, тогда какъ онъ имѣлъ полнѣйшую возможность устранить его причину, заявилъ намъ честнымъ образомъ о своихъ намѣреніяхъ. Но каковы бы ни были его страданія, было очевидно, что Оливія мучилась еще болѣе. Послѣ каждаго подобнаго свиданія со своими вздыхателями, — а такихъ свиданій было нѣсколько, она обыкновенно удалялась въ свою комнату и тамъ предавалась своему горю.
Однажды вечеромъ, послѣ того какъ она довольно долго поддерживала притворную веселость, я вошелъ къ ней и засталъ ее въ слезахъ.
— Вотъ видишь, дитя мое, сказалъ я, — что, довѣряя страсти мистера Торнчиля, ты только лелѣешь пустую мечту: онъ допускаетъ соперника ухаживать за тобою, не взирая на то, что соперникъ этотъ во всѣхъ отношеніяхъ ниже его, и зная притомъ, что отъ него зависитъ получить на тебя всѣ права, стоитъ для этого только откровенно заявить о своихъ чувствахъ.
— Да, папа, отвѣчала она:— но у него есть свои причины для такого промедленія; я знаю, что есть. Искренность его взглядовъ и словъ убѣждаетъ меня въ томъ, что онъ меня высоко уважаетъ. Вскорѣ, я надѣюсь, выяснится и все великодушіе его привязанности, и тогда вы увидите, что я понимаю его лучше, чѣмъ вы.
— Оливія, дорогая моя, возразилъ я:— все, что до сихъ поръ дѣлалось съ цѣлью вынудить у него признаніе, было сдѣлано съ твоего вѣдома и согласія, и ты не можешь сказать, чтобы я въ чемъ либо стѣснялъ тебя; но только знай напередъ, моя милочка, что я не допущу понапрасну обманывать его честнаго соперника изъ-за твоей несчастной страсти. Сколько бы ни понадобилось тебѣ времени на то, чтобы довести твоего воображаемаго вздыхателя до объясненія, я охотно дамъ тебѣ это время; но по истеченіи срока, если дѣла останутся все въ томъ же положеніи, я непремѣнно желаю, чтобы ты вознаградила честнаго мистера Уильямса за его преданность. Всѣ правила моей жизни и самое званіе мое этого требуютъ, и я не допущу, чтобы моя родительская нѣжность взяла верхъ надъ требованіями чести и справедливости. И такъ, сама назначь мнѣ срокъ, оттяни его сколько пожелаешь, и тѣмъ временемъ позаботься о томъ, чтобы мистеръ Торнчиль навѣрное зналъ, когда мы намѣреваемся помолвить тебя съ другимъ. Если онъ дѣйствительно любитъ тебя, здравый смыслъ ему подскажетъ, какъ нужно поступить, чтобы ты не ускользнула изъ его рукъ отнынѣ и навсегда.
Находя мои доводы вполнѣ справедливыми, она на все согласилась. Въ случаѣ явнаго равнодушія со стороны сквайра, она подтвердила свое обѣщаніе непремѣнно выйти за мистера Уильямса, и мы воспользовались первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы упомянуть въ присутствіи мистера Торнчиля, что ровно черезъ мѣсяцъ выдаемъ свою старшую дочь за его соперника.
Столь энергическія мѣры, повидимому, удвоили тревоги мистера Торнчиля; но зато Оливія такъ страдала, что я начиналъ опасаться за нее. Борьба между страстью и благоразуміемъ доставалась ей не дешево: вся ея веселость пропала, она постоянно искала уединенія и проводила время въ слезахъ. Прошла недѣля, и мистеръ Торнчиль ничего не дѣлалъ, чтобы помѣшать ея свадьбѣ. Еще недѣлю онъ продолжалъ посѣщать насъ также часто, но все также ничего не говорилъ. На третью недѣлю онъ совсѣмъ пересталъ бывать у насъ, но дочь моя не только не выказывала по этому поводу ни малѣйшаго нетерпѣнія, но противъ ожиданія впала въ какое-то задумчивое спокойствіе, которое я истолковалъ какъ покорность судьбѣ. Я же съ своей стороны искренно радовался тому, что мое дитя скоро заживетъ въ довольствѣ и полномъ спокойствіи, и часто хвалилъ ее за то, что она истинное счастье предпочла суетности.
Дня за четыре до ея предполагаемой помолвки мы сидѣли вечеромъ всей семьей вокругъ веселаго огонька, болтая о прошломъ, составляя планы будущаго и смѣясь каждой глупости, какая приходила въ голову.
— А что, Моисей, воскликнулъ я, — вѣдь у насъ въ домѣ скоро будетъ свадьба, сынокъ. Какого ты мнѣнія объ этомъ и вообще о нашихъ дѣлахъ?
— По моему мнѣнію, батюшка, дѣла идутъ отлично; и я только сейчасъ размышлялъ, что если точно сестра Ливи выйдетъ замужъ за фермера Уильямса, то онъ намъ даромъ будетъ давать на подержаніе и яблочный прессъ, и пивныя корчаги.
— Еще бы, Моисей, непремѣнно! сказалъ я:— да еще для поддержанія нашей бодрости онъ споетъ намъ въ придачу балладу о «Смерти и Дѣвѣ».
— Онъ и нашего Дика выучилъ этой пѣснѣ, сказалъ Моисей, — и малютка, мнѣ кажется, очень мило поетъ ее.
— Неужели! воскликнулъ я:— ну-ка, послушаемъ. Гдѣ же мой малютка Дикъ? Пусть придетъ и смѣло принимается за дѣло.
— Братецъ Дикъ, подхватилъ младшій, — Виль ушелъ сейчасъ съ сестрицей Ливи; но мистеръ Уильямсъ и меня научилъ двумъ пѣсенкамъ и я, пожалуй, спою вамъ, папа. Которую спѣть: «Умирающаго лебедя» или «Элегію на смерть бѣшеной собаки?»
— Элегію, дитя, конечно элегію, отвѣчалъ я:— я еще никогда ея не слыхивалъ. Дебора, душа моя, сухая ложка ротъ деретъ, какъ говорится: дай-ка намъ бутылочку твоей наилучшей смородиновки, ради веселья. Въ послѣднее время я оплакивалъ столько разныхъ элегій, что боюсь, какъ бы сегодняшняя не слишкомъ меня разстроила, а потому выпьемъ для подкрѣпленія силъ. А ты, Софи, душенька, возьми свою гитару, да побрянчи немножко, въ видѣ акомпанимента.

ЭЛЕГІЯ
на смерть бѣшеной собаки.

«Послушайте, добрые люди,
Какую я пѣсню спою,
И если она коротенька,
Недолго я васъ задержу.

Былъ-жилъ человѣкъ въ Айлингтонѣ:
О немъ говорили всегда,
Что если онъ Богу молился,
То былъ богомоленъ тогда.

Онъ доброй душой отличался:
Готовъ утѣшать сироту,
Когда-жъ по утрамъ одѣвался,
То тѣмъ прикрывалъ наготу.

Въ томъ городѣ были собаки,
Премножество всякихъ собакъ:
Болонокъ, лягавыхъ и гончихъ,
И даже простѣйшихъ дворнягъ.

И вотъ онъ съ собакой сдружился
И мирно сначала съ ней жилъ,
Но песъ-то, какъ видно, сбѣсился
И взялъ, да его укусилъ.

Со всѣхъ переулковъ сосѣди
Сбѣжались и стали кричать,
Что вѣрно собака сбѣсилась,
Коль вздумала друга кусать.

Такой человѣкъ превосходный
И вдругъ — отъ собаки терпѣть!
Собака сбѣсилась, безспорно,
Ему-жъ суждено умереть!

И что же, однако, случилось?
Никто угадать не съумѣлъ:
Вѣдь рана его излечилась,
А пёсъ между тѣмъ околѣлъ!»

— Молодецъ, Виль, право молодецъ! А ужъ элегія, можно сказать, даже трагическая. Ну-ка, дѣтки, выпьемъ за здоровье Виля и пожелаемъ ему современемъ быть епископомъ!
— Отъ всей души! подхватила жена моя:— лишь бы онъ такъ же хорошо проповѣдывалъ, какъ сейчасъ пѣлъ, — я не сомнѣваюсь въ его успѣхѣ. А пѣсни пѣть — вѣдь это въ нашемъ семействѣ врожденное искусство, мои родные почти всѣ были мастера на это. Въ нашихъ мѣстахъ еще бывало всѣмъ извѣстно, что въ семействѣ Бленкинсонъ никто не можетъ смотрѣть прямо передъ собою, потому что всѣ косые; а у Гоггинсоновъ никто не могъ задуть свѣчу; но за то каждый изъ Грогрэмовъ съумѣетъ спѣть пѣсню, а Марджоремы мастера сказки сказывать.
— А на мой вкусъ, сказалъ я, — самая простая простонародная пѣсня гораздо лучше, и больше мнѣ нравится, чѣмъ всѣ эти новѣйшія оды и романсы, отъ которыхъ сразу одурѣешь: противны они, а приходится иногда хвалить. Подвинь брату стаканъ, Моисей. Что до сочинителей элегій, то они тѣмъ и плохи, что оплакиваютъ все больше такія происшествія, до которыхъ никому дѣла нѣтъ. Потеряетъ барышня свою муфту, или вѣеръ, или у ней собачка пропадетъ, а нашъ стихоплетъ скорѣе бѣжитъ домой и спѣшитъ воспѣть въ стихахъ такое ужасное бѣдствіе»
— Можетъ быть, сказалъ Моисей, — такая у нихъ мода въ большомъ свѣтѣ; но за то тѣ пѣсни, что доходятъ до насъ изъ увеселительныхъ садовъ въ Рэнелэ, гораздо проще и всѣ на одинъ ладъ: Коленъ встрѣчается съ Долли и они бесѣдуютъ между собою; онъ даритъ ей какую нибудь брошку, чтобы прицѣпить на голову, а она ему букетъ; потомъ они съ мѣста отправляются подъ вѣнецъ и, придя въ церковь, подаютъ добрый совѣтъ всѣмъ присутствующимъ юнымъ нимфамъ и ихъ вздыхателямъ, чтобы женились какъ можно скорѣе.
— И чудесно! воскликнулъ я: — вотъ истинно добрый совѣтъ. Я слыхалъ, что нигдѣ въ свѣтѣ онъ такъ не пригоденъ, какъ именно въ этомъ мѣстѣ: тамъ не только убѣждаютъ въ необходимости жениться, но тотчасъ снабжаютъ и невѣстами. А чего же лучше такого рынка, гдѣ мы сначала узнаемъ, что намъ нужно, а потомъ тутъ же получаемъ и то, чего намъ недоставало.
— Именно, сэръ, отвѣчалъ Моисей: — такихъ брачныхъ рынковъ во всей Европѣ только два и есть: сады Рэнелэ въ Англіи, да Фонтарабія въ Испаніи. Испанскій рынокъ бываетъ только разъ въ годъ, а у насъ въ Англіи каждый вечеръ можно добывать женъ.
— Правду ты говоришь, сынокъ! воскликнула жена моя:— нигдѣ, какъ въ Англіи, не найдешь хорошихъ женъ.
— И покладливыхъ мужей, подсказалъ я:— существуетъ повѣрье, что если бы черезъ море перекинуть мостъ, то всѣ дамы съ материка перебывали бы у насъ, чтобы брать примѣръ съ вашихъ женъ: потому что такихъ женъ, какъ у насъ въ Англіи, нигдѣ больше нѣтъ. Дебора, душа моя, дай намъ еще бутылочку; а ты, Моисей, спой намъ что нибудь хорошенькое. Какъ мнѣ благодарить Бога за то, что Онъ даруетъ намъ покой, здоровье и достатокъ! Я увствую себя теперь счастливѣе самаго могущественнаго изъ всѣхъ монарховъ! У него, быть можетъ, нѣтъ ни такого милаго домашняго очага, ни такихъ пріятныхъ лицъ вокругъ него. Да, Деора, вотъ мы съ тобой и состарѣлись; но вечеръ нашей жизни обѣщаетъ быть счастливымъ. Мы происходимъ отъ такихъ предковъ, честь которыхъ никѣмъ не была запятнана, и потомство оставимъ такое же честное и хорошее. Пока мы живы, наши дѣти будутъ намъ опорой и утѣшеніемъ, а когда умремъ, они передадутъ наши честныя традиціи своему потомству. Что же ты не поешь, Моисей? мы ждемъ пѣсни, дружокъ. Давайте пѣть хоромъ. А гдѣ же моя безцѣнная Оливія? Ея ангельскій голосокъ всѣхъ пріятнѣе звучитъ въ нашихъ концертахъ.
Только что я это выговорилъ, какъ прибѣжалъ , Дикъ и, запыхавшись, сказалъ:
— Папа, папа! Она уѣхала — совсѣмъ уѣхала отъ насъ… сестрица Ливи уѣхала навсегда!
— Уѣхала?!
— Да, папа; съ двумя джентльменами, въ потовой каретѣ. Одинъ ее все цѣловалъ и говорилъ, что готовъ умереть за все; а она очень плакала и хотѣла воротиться назадъ; но онъ опять уговорилъ ее и она влѣзла въ карету, и все говорила: «О, что будетъ съ бѣднымъ папой, когда онъ узнаетъ, что и пропала!»
— Дѣти мои, дѣти, воскликнулъ я: — какіе мы несчастные съ вами! Съ этого часа конецъ всѣмъ нашимъ радостямъ. О, пусть вѣчный гнѣвъ Божій обрушится на него и на близкихъ ему! Отнять у меня дитя мое… И его навѣрное Господь покараетъ за то, что онъ совратилъ мою невинную бѣдняжку, тогда какъ я ее велъ къ Царствію Небесному. И какая она была правдивая, мое дитятко! Но теперь конецъ нашему счастью на землѣ. Ступайте, дѣти, идите отсюда и будьте всѣ несчастны и презрѣнны… Разбито мое сердце, разбито!
— Батюшка! сказалъ Моисей, — гдѣ же ваша твердость?
— Твердость, дитя мое? Да, я ему покажу свою твердость… Давайте сюда мои пистолеты… Я за нимъ, въ догонку… Пока онъ живъ, стану его преслѣдовать. Хоть я и старъ, но докажу ему, что еще способенъ кусаться… О, негодяй… Подлый негодяй!
Между тѣмъ я снялъ со стѣны свои пистолеты; но жена моя, которую страсти не такъ одолѣвали, какъ меня, обхватила меня обѣими руками, говоря:
— Милый мой, милый мужъ! Возьми лучше Евангеліе: это единственное оружіе, приличное для твоихъ старыхъ рукъ. Разверни книгу, мой дорогой, и почитай намъ. Авось наше смятеніе утихнетъ и мы покоримся… покоримся тому, что она такъ низко обманула насъ!
— И правда, батюшка, молвилъ мой сынъ послѣ минутнаго молчанія, — такая ярость вамъ совсѣмъ не пристала. Вамъ бы слѣдовало утѣшать маму, а вы ее только пуще разстроили. Развѣ прилично вамъ, въ вашемъ священномъ санѣ, проклинать вашего злѣйшаго врага? Хоть онъ и подлецъ, но проклинать-то его не слѣдовало.
— Но развѣ я проклиналъ его, дитя? Когда же?
— Какъ же, батюшка; да еще два раза кряду.
— Ну такъ прости мнѣ, Господи, мое согрѣшеніе; да и ему тоже. Вотъ теперь-то я понялъ, что не человѣческое, а поистинѣ небесное то милосердіе, которое учитъ насъ благословлять нашихъ враговъ. Да будетъ благословенно Его святое имя за всѣ блага, которыя Онъ ниспосылалъ намъ, и за то, что отнялъ. Но тяжело… та печаль, которая могла исторгнуть слезы изъ моихъ старыхъ глазъ… Они ужъ столько лѣтъ не плакали! Дитя мое, моя безцѣнная… погублена… Будь онъ прокл… Охъ, прости мнѣ, Боже!.. Что я хотѣлъ сказать? Да. Помнишь ли, милая, какъ она всегда была добра, какъ прелестна? До нынѣшняго дня отъ нея были только однѣ радости. Еслибъ еще смерть ее у насъ похитила! Но нѣтъ, такъ ушла; и семейную честь разрушила, и счастье унесла съ собой, и теперь надо искать его въ иномъ мірѣ. Послушай-ка, мой маленькій: ты вѣдь видѣлъ, какъ они уѣзжали, не насильно ли онъ ее увезъ? Вѣдь если насильно, то она ни въ чемъ не виновата.
— Ахъ, нѣтъ, папа, сказалъ ребенокъ: — онъ все цѣловалъ ее и приговаривалъ, что она ангелъ, а она ужасно плакала и опиралась на его руку; и они поѣхали такъ скоро, скоро!
— Неблагодарная она! воскликнула жена моя, едва выговаривая слова сквозь горькія слезы: — такъ доступить съ нами! Полюбила, такъ ужъ и удержу никакого нѣтъ! Распутная дѣвчонка, ни съ того, ни съ сего бросила отца съ матерью… Не пожалѣла твоей сѣдины, а сама знала, что это сведетъ тебя въ могилу!.. Да и я недолго наживу.
Такъ прошелъ у насъ первый вечеръ послѣ постигшаго насъ дѣйствительнаго бѣдствія; мы провели его въ слезахъ, горькихъ сѣтованіяхъ и въ неудачныхъ попыткахъ покориться судьбѣ. Я рѣшился, однако, непремѣнно розыскать похитителя и уличить его въ учиненной подлости. На другое утро, когда семья собралась за завтракомъ, намъ крѣпко недоставало нашей несчастной дѣвочки, которая всегда такъ оживляла и веселила тѣсный семейный кружокъ. Жена моя опять хотѣла отвести душу бранью и попреками.
— Никогда, причитала она, — никогда не допущу, чтобы эта дрянь, запятнавшая всю семью, перешагнула порогъ нашего ни въ чемъ неповиннаго дома! И не хочу ее больше звать дочерью. Нѣтъ! Пусти себѣ живетъ, распутная, со своимъ негодяемъ, любовникомъ; осрамила, но она насъ хоть обманывать-то больше не будетъ.
— Жена! сказалъ я: — не говори такъ сурово. Грѣхъ ея мнѣ не меньше ненавистенъ, чѣмъ тебѣ; но какъ домъ мой, такъ и сердце денно и нощно останутся открытыми, лишь бы воротилась къ намъ наша бѣдная, заблудшая, кающаяся грѣшница. Чѣмъ скорѣе отвратится она отъ своего проступка, тѣмъ съ большею радостью я ее приму. Въ первый разъ согрѣшить способенъ и наилучшій человѣкъ: мало ли какимъ искуснымъ соблазнамъ онъ подвергается, да и новость имѣетъ свою прелесть. Первый проступокъ порождается часто простодушіемъ, но слѣдущій есть уже дитя порока! И такъ, пусть несчастная возвратится подъ отчій кровъ и какими бы грѣхами она ни запятнала себя, я съ радостью прижму къ своему сердцу. Снова буду съ любовью прислушиваться къ музыкѣ ея голоса, снова заключу въ свои объятія, лишь бы раскаяніе проникло въ душу. Сынъ мой, принеси мнѣ мою Библію и посохъ. Я пойду за нею; розыщу ее, гдѣ бы она ни была, и хотя не могу спасти ее отъ позора, но не дамъ ей, по крайней мѣрѣ, пребывать въ грѣхѣ.

ХVІІІ.
Въ погонѣ за заблудшею дочерью.

Хотя малютка Дикъ не съумѣлъ описать мнѣ внѣшность джентльмена, посадившаго его сестру въ почтовую карету, но мои подозрѣнія естественно пали на нашего сквайра, репутація котораго по этой части издавна была установлена; поэтому я прежде всего направился въ замокъ Торнчиль, намѣреваясь осыпать его упреками, и затѣмъ, если возможно, взять обратно дочь. Но на пути къ замку я встрѣтился съ однимъ изъ моихъ прихожанъ, который разсказалъ мнѣ, что видѣлъ на дорогѣ молодую лэди, очень похожую на мою дочь, сидѣвшую въ почтовой каретѣ съ джентльменомъ, судя по описанію, едва ли не мистеромъ Борчелемъ, и что они скакали во весь опоръ.
Но я, конечно, не могъ удовлетвориться такими свѣдѣніями и все-таки пошелъ въ усадьбу сквайра и, хотя часъ былъ еще ранній, потребовалъ, чтобы ему тотчасъ доложили о моемъ желаніи видѣть его. Онъ вскорѣ вышелъ, принявъ меня съ обычной своей откровенной привѣтливостью, и когда я разсказалъ о похищеніи моей дочери, онъ — глядя мнѣ прямо въ глаза — чрезвычайно изумился и честью завѣрялъ меня, что онъ тутъ ни причемъ. Поэтому я долженъ былъ отказаться отъ своихъ первоначальныхъ предположеній и поневолѣ началъ подозрѣвать мистера Борчеля, который, помнилось мнѣ, съ нѣкотораго времени неоднократно и таинственно разговаривалъ съ ней наединѣ. Вслѣдъ затѣмъ явился еще одинъ свидѣтель, утверждавшій, что самъ видѣлъ, какъ мистеръ Борчель съ моею дочерью ѣхали къ Минеральнымъ Ключамъ, миль за тридцать отсюда, гдѣ въ настоящее время собралось многочисленное и блестящее общество. Послѣ этого я болѣе не сомнѣвался въ его коварствѣ. Находясь въ томъ состояніи ума, когда человѣкъ болѣе способенъ на поспѣшные поступки, чѣмъ на здравое ихъ обсужденіе, я и не подумалъ, что всѣ эти свѣдѣнія получалъ отъ людей, которыхъ могли подучить нарочно сбивать меня съ толку, и рѣшился тотчасъ отправиться на Минеральные Ключи вслѣдъ за моею дочерью и ея мнимымъ соблазнителемъ. Я шелъ настойчиво впередъ, разспрашивая по дорогѣ прохожихъ, но ничего не узналъ. Наконецъ, при въѣздѣ въ городъ увидалъ господина, ѣхавшаго верхомъ, и мнѣ показалось, что я встрѣчалъ его въ домѣ сквайра; поэтому я обратился къ нему за свѣдѣніями и онъ меня увѣрилъ, что если я отправлюсь теперь на скачки, происходившія еще тридцатью милями дальше, то непремѣнно застану ихъ тамъ, потому что онъ видѣлъ ихъ наканунѣ на танцовальномъ вечерѣ, гдѣ все общество восхищалось граціей моей дочери. На другой день, на зарѣ, я отправился въ путь и къ четыремъ часамъ пополудни пришелъ на скачки. Собравшееся здѣсь общество имѣло самый блестящій видъ и усердно преслѣдовало одну только цѣль — удовольствія; какая разница со мною, пришедшимъ единственно ради обращенія потерянной дочери на путь истины! Мнѣ показалось, что передо мною мелькнула вдали фигура мистера Борчеля; но такъ какъ онъ опасался встрѣчи со мной, когда я подошелъ, онъ скрылся въ толпѣ и я больше нигдѣ его не встрѣчалъ. Мнѣ пришло въ голову, что безполезно долѣе продолжать мои поиски и лучше скорѣе воротиться домой къ неповинной семьѣ, нуждавшейся въ моей помощи; но душевныя терзанія и физическая усталость вызвали у меня лихорадку, первые признаки которой я ощутилъ еще на скачкахъ. То былъ новый неожиданный ударъ, тѣмъ болѣе, что я находился отъ дому болѣе, чѣмъ въ семидесяти миляхъ разстоянія. Однако, у меня оставалось еще настолько силы, чтобы дотащиться до жалкой харчевни на краю дороги. Въ этомъ обычномъ пріютѣ бездомныхъ бѣдняковъ я залегъ въ постель и сталъ терпѣливо ждать своего выздоровленія. Я прожилъ такъ около трехъ недѣль и мое крѣпкое тѣлосложеніе наконецъ пересилило недугъ; но у меня не было довольно денегъ, чтобы уплатить за свое трехнедѣльное содержаніе. Очень возможно, что естественное мое безпокойство по этому поводу вызвало бы новый приступъ болѣзни, если бы не выручилъ меня одинъ проѣзжій, случайно остановившійся позавтракать въ той же харчевнѣ. То былъ никто иной, какъ извѣстный книгопродавецъ-филантропъ, написавшій такое множество книжекъ для дѣтей: онъ называлъ себя другомъ ребятъ, но былъ въ сущности другомъ всѣхъ людей. Онъ едва успѣлъ войти въ харчевню, какъ уже собрался отправляться далѣе, потому что вѣчно торопится, вѣчно занятъ важными и спѣшными дѣлами, и въ настоящую минуту собиралъ матеріалы для біографіи нѣкоего мистера Томаса Трипа. Я тотчасъ узналъ его добродушное лицо, покрытое багровымъ румянцемъ и прыщиками, потому что онъ былъ издателемъ всѣхъ моихъ статей противъ второбрачія. Онъ-то и ссудилъ меня нѣсколькими монетами для расплаты съ хозяиномъ. Однакожъ, покидая харчевню, я былъ еще такъ слабъ, что положилъ себѣ за правило возвращаться домой полегоньку, уходя никакъ не больше десяти миль въ сутки.
Здоровье мое и обычное спокойствіе духа почти совсѣмъ возстановились, и я самъ сталъ пенять себѣ за гордость, побудившую меня возмущаться противъ карающей десницы. Человѣкъ никогда не подозрѣваетъ, какія мученія можетъ перенести, до тѣхъ поръ, пока не испытаетъ ихъ. Стремясь достигнуть вершины своего честолюбія, которая снизу кажется ему сіяющею яркимъ блескомъ, онъ съ каждымъ шагомъ вверхъ открываетъ все новые унылые виды, грозящіе ему разочарованіями; когда же мы спускаемся съ высей своего счастія, то какъ бы на первый взглядъ ни были мрачны зіяющія внизу долины, все же наша душа, жаждущая утѣшенія, обрѣтаетъ на своемъ пути разныя мелочи, которыя забавляютъ ее и радуютъ. И самые мрачные предметы, по мѣрѣ того, какъ мы къ нимъ приближаемся, теряютъ свой печальный видъ, просвѣтляются и наше мыслительное зрѣніе постепенно привыкаетъ къ нимъ.
Я шелъ по дорогѣ и послѣ двухчасового странствія замѣтилъ впереди нѣчто похожее на фургонъ, который мнѣ захотѣлось догнать. Но когда я поровнялся съ этимъ предметомъ, онъ оказался простою телѣгой, на которой навалены были декораціи и обстановка театральной сцены, принадлежавшія труппѣ странствующихъ комедіантовъ; телѣга направлялась въ ближайшую деревню, гдѣ они намѣревались дать нѣсколько представленій.
При телѣгѣ было только двое людей: кучеръ и одинъ изъ актеровъ; остальные должны были прибыть на другой день. Пріятная компанія сокращаетъ путь, гласитъ пословица; поэтому я разговорился съ бѣднымъ актеромъ, и такъ какъ когда-то самъ любилъ играть на театрѣ, то обсуждалъ предметъ съ обычной своей прямотой. Однако, будучи мало знакомъ съ настоящимъ положеніемъ театральнаго дѣла, я спросилъ, кто изъ теперешнихъ драматическихъ авторовъ пользуется особеннымъ почетомъ, кто замѣнилъ на сценѣ Драйдена и Отуэя.
— Я полагаю, сэръ, отвѣтилъ актеръ, — что наши современные драматурги едва ли были бы польщены сравненіемъ съ тѣми авторами, о которыхъ вы упомянули: и Драйденъ, сэръ, и Рау совершенно вышли изъ моды; мы отодвинулись ровно на сто лѣтъ назадъ: Флетчеръ, Бенъ-Джонсонъ и весь Шекспиръ цѣликомъ — вотъ что намъ теперь нужно.
— Какъ! воскликнулъ я: — возможно ли, чтобы въ ваше время были терпимы на сценѣ этотъ устарѣвшій языкъ, обветшалый юморъ и преувеличенные типы, которыми изобилуютъ творенія названныхъ вами писателей?
— Сэръ, возразилъ мой собесѣдникъ, — какое дѣло публикѣ до языка, до типовъ, до юмора? Никто и не думаетъ объ этомъ. Нынче ходятъ въ театръ единственно ради забавы, и представь имъ хоть самую простую пантомиму, они будутъ совершенно счастливы и довольны, лишь бы эта пьеса прикрывалась именами Джонсона или Шекспира.
— Стало быть, сказалъ я, — наши современные драматурги подражаютъ скорѣе Шекспиру, чѣмъ природѣ?
— По правдѣ сказать, отвѣчалъ онъ, — они совсѣмъ ничему не подражаютъ, да этого и публика отъ нихъ не требуетъ. Нынче цѣнится не содержаніе пьесы, а то, много ли въ ней неожиданностей и сюрпризовъ. Этому только и апплодируютъ. Я знаю одну пьесу, въ которой отъ начала до конца нѣтъ ни одного остроумнаго словечка, но она держится тѣмъ, что тамъ то-и-дѣло пожимаютъ плечами. А другую авторъ сдѣлалъ популярной тѣмъ, что вставилъ сцену съ коликами въ животѣ. Нѣтъ, сэръ! Творенія Конгрева и Фаркуара слишкомъ остроумны по нынѣшнимъ временамъ: теперь къ этому всякій вкусъ потеряли и требуютъ чего нибудь попроще.
Тѣмъ временемъ телѣга съ театральнымъ скарбомъ въѣхала въ деревню. Тамъ, повидимому, ждали ее, потому что все населеніе высыпало на улицу поглазѣть на насъ. По справедливому замѣчанію моего собесѣдника, у странствующихъ актеровъ всегда больше зрителей извнѣ, чѣмъ внутри театральной залы. Я тогда только понялъ, какъ неприлично мнѣ было пристать къ этой компаніи, когда меня окружила цѣлая толпа. Тогда я поспѣшилъ укрыться въ первый попавшійся трактиръ, и когда вошелъ въ общую залу, ко мнѣ подошелъ весьма хорошо одѣтый господинъ и спросилъ: точно ли и я состою капелланомъ при странствующей труппѣ или только нарядился пасторомъ для какой нибудь роли въ пьесѣ? Я сказалъ ему, какъ было дѣло, объяснивъ, что никоимъ образомъ къ труппѣ не принадлежу, и тогда онъ очень любезно пригласилъ меня и моего товарища-актера роспить съ нимъ кувшинъ пунша, все время съ большимъ жаромъ занимая насъ разговорами о политикѣ. Я подумалъ, что онъ долженъ быть, по меньшей мѣрѣ, членомъ парламента и еще болѣе утвердился въ этомъ мнѣніи, когда онъ, освѣдомившись у трактирщика, что у нихъ сегодня приготовлено къ ужину, обратился къ намъ, говоря, что гораздо лучше будетъ, если мы отправимся ужинать къ нему на домъ. Мы съ комедіантомъ не заставили себя упрашивать слишкомъ долго и согласились слѣдовать за любезнымъ хозяиномъ.

XIX.
Встрѣчаю человѣка, недовольнаго правительствомъ: онъ опасается утраты нашихъ вольностей.

Усадьба, въ которую мы были приглашены, была расположена въ нѣкоторомъ разстояніи отъ деревни. Нашъ новый знакомецъ извинился, что карета еще не пріѣхала за нимъ, и предложилъ дойти туда пѣшкомъ. Мы очень быстро совершили этотъ путь и, придя, увидѣли одинъ изъ великолѣпнѣйшихъ домовъ, какіе случилось мнѣ встрѣтить въ этой части графства. Комната, куда ввели насъ, была верхомъ изящества и новѣйшаго комфорта. Нашъ хозяинъ пошелъ распорядиться насчетъ ужина, а бѣдный актеръ, подмигнувъ мнѣ, замѣтилъ, что намъ сегодня рѣшительно счастье привалило. Вскорѣ хозяинъ возвратился; принесли изысканный ужинъ, изъ внутреннихъ покоевъ пришли двѣ или три дамы, одѣтыя по-домашнему, и завязался довольно оживленный разговоръ. Впрочемъ, хозяинъ разсуждалъ преимущественно о политикѣ, говоря, что свобода для него предметъ самый драгоцѣнный и въ то же время самый страшный. Когда убрали скатерть со стола, онъ спросилъ меня, читалъ ли я послѣдній нумеръ «Монитора»? Я отвѣтилъ отрицательно.
— Такъ, можетъ быть, не читали и «Аудитора»? воскликнулъ онъ.
— Нѣтъ, сэръ, ни того, ни другого.
— Какъ странно! замѣтилъ онъ:— я, напротивъ того, читаю всѣ до одной политическія газеты: Ежедневную, Всеобщую, Биржевую, Утреннюю Лѣтопись, Лондонскую Вечернюю, Уайтгольскую, всѣ семнадцать Сборниковъ и оба Обозрѣнія; и все это ужасно люблю, даромъ, что они другъ друга ненавидятъ. Свобода, сэръ, свобода есть величайшее сокровище Великобританіи. И — клянусь всѣми моими корнвалійскими рудниками!— я благоговѣю передъ ея охранителями.
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ я, — есть надежда, что вы питаете благоговѣеніе и къ королю.
— О, да! отвѣчалъ онъ:— благоговѣю, когда онъ поступаетъ согласно нашимъ желаніямъ. Но если онъ станетъ и впередъ дѣйствовать такъ, какъ въ послѣднее время, слуга покорный: я больше ни во что не мѣшаюсь. Я ничего не говорю; но думаю, что можно бы распоряжаться и получше. У него слишкомъ мало совѣтниковъ. Ему слѣдовало бы выслушивать всякаго, кто пожелаетъ подать ему совѣтъ; вотъ тогда дѣла пошли бы совсѣмъ другимъ манеромъ.
— А по мнѣ, воскликнулъ я, — всѣхъ бы такихъ непрошенныхъ совѣтниковъ пригвоздить къ позорному столбу! Всякій честный человѣкъ обязанъ въ настоящую минуту поддерживать слабѣйшую часть нашей конституціи, ту священную власть, которая съ каждымъ днемъ становится незамѣтнѣе и совсѣмъ утрачиваетъ свое законное вліяніе на ходъ событій въ государствѣ. А невѣжды все вопіютъ о свободѣ! И тѣ изъ нихъ, которые пріобрѣтаютъ хоть какое нибудь значеніе, спѣшатъ подбросить его на ту чашку вѣсовъ, которая и безъ того ужъ слишкомъ опустилась.
— Какъ! воскликнула одна изъ дамъ:— неужели я дожила до того, что вижу передъ собою такую подлость, такую низость — врага свободы и защитника тирановъ? О свобода, священный даръ небесъ, великое достояніе британцевъ!
— Можетъ ли быть, подхватилъ нашъ амфитріонъ, — чтобы въ наше время нашлись искренніе защитники рабства? Неужели есть такіе, которые согласились бы добровольно поступиться британскими вольностями? И развѣ это не низость, сэръ?
— Не знаю, сэръ, отвѣчалъ я:— по крайней мѣрѣ, я за свободу, этотъ атрибутъ боговъ! Великая свобода! Модная тема для своевременнаго краснорѣчія… Мнѣ бы хотѣлось, чтобы все человѣчество состояло изъ королей; и я самъ желалъ бы быть королемъ. Отъ природы всѣ мы имѣемъ одинаковыя права на престолъ, потому что всѣ равны. Таково мое мнѣніе, и такъ же думали встарину нѣкоторые милые люди, которыхъ за это прозвали «уравнителями». Они пытались образовать изъ своей среды цѣлую общину, въ которой всѣ были бы равны. Но увы! Это имъ не удалось; потому что между ними иные были сильнѣе другихъ, иные хитрѣе, и вотъ эти-то сѣли на шею остальнымъ. Коли вашъ конюхъ умѣетъ выѣздить всякую лошадь, такъ вѣдь это оттого, что онъ хитрѣе ихъ; а потому, если случится, что другой звѣрь будетъ еще хитрѣе или сильнѣе его, тотъ и сядетъ на него верхомъ въ свою очередь. А такъ какъ человѣку предназначено подчиняться, и одни люди по природѣ склонны повелѣвать, а другіе слушаться, весь вопросъ сводится къ тому, что если нельзя обойтись безъ повелителя, то гдѣ лучше имѣть его: въ своемъ ли домѣ, или въ одной деревнѣ со мной, или гдѣ нибудь подальше, напримѣръ въ столицѣ? Ну вотъ, на мой вкусъ, на всякаго тирана такъ противно смотрѣть, что чѣмъ онъ дальше отъ меня, тѣмъ мнѣ пріятнѣе.
«Въ большинствѣ случаевъ и всѣ люди придерживаются того же мнѣнія, а потому выбираютъ себѣ единаго короля, чѣмъ достигается двоякая цѣль: во-первыхъ, сокращается количество тирановъ, а, во-вторыхъ, повелительная власть ставится на возможно большее разстояніе отъ возможно большей части населенія. Однако же, всѣ великіе міра сего, которые сами тиранствовали, пока не выбрали себѣ одного общаго тирана, косо смотрятъ на представителя власти, тяжесть которой отзывается преимущественно на низшихъ классахъ. Для нихъ выгодно какъ можно больше ослаблять королевскую власть, потому что все отнятое у ней становится ихъ собственнымъ достояніемъ; слѣдовательно, единственная ихъ задача въ государственной жизни сводится къ тому, чтобы подрывать значеніе единаго тирана и тѣмъ возстановлять свое первоначальное могущество. Между тѣмъ, въ государствѣ можетъ быть такое стеченіе обстоятельствъ, — въ силу ли дѣйствующихъ въ немъ законовъ, или просто въ силу настроенія наиболѣе богатаго класса, — что со всѣхъ сторонъ стараются подорвать монархическую власть. Въ первомъ случаѣ, то есть, если обстоятельства въ данномъ государствѣ благопріятствуютъ накопленію богатствъ и состоятельный классъ становится еще богаче, то это самое развиваетъ въ немъ честолюбіе. Накопленіе же богатствъ непремѣнно должно послѣдовать въ томъ случаѣ, если — какъ, напримѣръ, нынче у насъ — внѣшняя торговля приноситъ болѣе выгодъ, нежели внутренняя промышленность; ибо только богачи могутъ съ выгодою торговать съ иностранными рынками, получая въ то же время и всѣ барыши отъ отечественной промышленности; такимъ образомъ у богачей двоякій источникъ богатства, тогда какъ у бѣдняковъ только одинъ. По этой причинѣ во всѣхъ коммерческихъ государствахъ всегда накопляются богатства и съ теченіемъ времени они становятся аристократическими.
«Съ другой стороны и самые законы страны могутъ способствовать накопленію богатства; возможно, напримѣръ, порвать естественныя узы, связующія богатыхъ съ бѣдными, и установить, чтобы богачи вступали въ брачные союзы только съ богачами; или устранить отъ управленія страною людей ученыхъ, если они не представляютъ извѣстнаго денежнаго ценза, и тѣмъ сдѣлать богатство достойною цѣлью для разумнаго гражданина; такими и подобными законоположеніями, говорю я, достигается въ странѣ накопленіе богатствъ.
«Когда же наконецъ сокровища накоплены и обладатель ихъ окруженъ всѣми удобствами и прелестями жизни, куда ему дѣвать излишки своего состоянія? Обыкновенно онъ покупаетъ на нихъ власть; иными словами, онъ пріобрѣтаетъ право распоряжаться людьми корыстными или просто бѣдными, продающими ему свою свободу за хлѣбъ насущный и согласными за эту цѣну переносить униженія, неразлучныя съ близостью повелителя. Такимъ образомъ каждый очень богатый человѣкъ бываетъ окруженъ толпою бѣднѣйшихъ и всякое государство, изобилующее богачами, можно сравнить съ космическою системой Декарта, въ которой шаровидные центры вращаются, каждый въ средѣ своихъ спутниковъ. Тотъ, однако же, кто добровольно соглашается быть такимъ спутникомъ могущественнаго богача, долженъ быть прежде всего рабомъ въ душѣ, отребьемъ человѣчества, который и по натурѣ, и по воспитанію приспособленъ къ подчиненію, и лишь по имени знаетъ свободу. Но существуетъ еще одинъ обширный классъ общества внѣ сферы вліянія богачей: это сословіе приходится какъ разъ посрединѣ между крупными богачами и бѣдною чернью. Люди, принадлежащіе къ нему, настолько обезпечены, что не нуждаются въ прихлебательствѣ у пышнаго сосѣда, но въ то же время недовольно богаты, чтобы образовать свой тираническій центръ. Вотъ въ этомъ-то среднемъ сословіи и процвѣтаютъ обыкновенно всѣ искусства, науки и добродѣтели даннаго общества, въ немъ же сохраняются и традиціи истинной свободы; и этотъ классъ можетъ называться собственно народомъ. Можетъ, однако же, случиться, что это среднее сословіе утратитъ всякое вліяніе въ государствѣ и голосъ его будетъ, такъ сказать, заглушенъ голосомъ черни. Ибо если денежный цензъ, дававшій право голоса въ управленіи страною, понизить въ десять разъ противъ ценза, первоначально установленнаго конституціею, ясно, что къ кормилу правленія сразу нахлынетъ та самая чернь, которая, вращаясь въ сферѣ своихъ милостивцевъ, всегда будетъ подавать голоса туда, куда они прикажутъ. При такихъ порядкахъ, людямъ средеяго сословія остается лишь одно: охранять всѣ права и преимущества главы государства съ самымъ бдительнымъ благоговѣніемъ; ибо онъ одинъ разъединяетъ власть богачей и препятствуетъ сильнымъ налегать всею своею тяжестью на средній классъ, стоящій ниже ихъ. Среднее сословіе можно уподобить городу, осаждаемому богачами, правитель котораго находится: въ отлучкѣ и съ-часу на-часъ можетъ подоспѣть на выручку. Покуда осаждающіе знаютъ, что за спиной у нихъ сильный и опасный врагъ, очень естественно, что они предлагаютъ горожанамъ самыя любезныя условія, всячески льстятъ имъ и обѣщаютъ различныя привилегіи; но если имъ удастся осилить правителя, подоспѣвшаго съ тылу, тогда городскія стѣны окажутся плохой защитой для обитателей города. И если захотимъ узнать, что съ ними случится, стоитъ только припомнить судьбы Голландіи, Генуи или Венеціи, гдѣ бѣдняки управляются закономъ, а законъ управляется богачами. Изъ этого слѣдуетъ, что я стою за монархію, за священный монархическій принципъ, и готовъ за него пожертвовать жизнью. Ибо, что можетъ быть для насъ священнѣе мѵропомазаннаго главы народа? Каждое умаленіе его власти, на войнѣ ли, въ мирѣ ли, есть въ то же время посягательство на дѣйствительную свободу его подданныхъ. Взывая къ свободѣ, къ патріотизму и къ славѣ британцевъ, мы уже многаго достигли; но желательно, чтобы истинные сыны свободы не допустили злоупотреблять этими словами. Я знавалъ на своемъ вѣку не мало такихъ мнимыхъ поборниковъ свободы, но всѣ они въ душѣ — да и въ средѣ своихъ семействъ — оказывались завзятыми тиранами!
Увлекшись своимъ предметомъ, я и не замѣтилъ, что моя пламенная рѣчь давно перешагнула за предѣлы учтивости; но тутъ нетерпѣливый хозяинъ, нѣсколько разъ пытавшійся перебить меня, не могъ сдерживаться долѣе.
— Какъ! вскричалъ онъ:— неужели мы угощаемъ іезуита въ поповской одеждѣ! Нѣтъ, клянусь всѣми корнвалійскими рудниками, я этого не потерплю, и это такъ же вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Уилькинсонъ.
Я самъ чувствовалъ, что наговорилъ лишняго, и потому попросилъ прощенія за свою горячность.
— Прощенія! подхватилъ онъ въ бѣшенствѣ:— да за такія слова слѣдуетъ десять тысячъ разъ просить прощенія! — Какъ! по-вашему отказаться отъ свободы, отказаться отъ имущества и прямо ложиться въ колодки, чтобы тебя колотилъ каждый встрѣчный? Милостивый государь, извольте тотчасъ убираться вонъ изъ этого дома, не то вамъ хуже будетъ. Повторяю вамъ, сударь, уходите прочь!
Я хотѣлъ возобновить свои извиненія, но въ эту минуту раздался поспѣшный стукъ въ дверь, и дамы закричали:
— Ай, смерть моя! Наши господа воротились домой.
Оказалось, что нашъ гостепріимный хозяинъ былъ не болѣе какъ буфетчикомъ этого дома: въ отсутствіе господъ ему захотѣлось сыграть роль важнаго барина и повеличаться немного. По правдѣ сказать, онъ разсуждалъ о политикѣ ничуть не хуже большинства помѣщиковъ. Но каково же было мое смущеніе, когда вошелъ настоящій хозяинъ дома съ супругою! Да и они не менѣе насъ изумились, заставъ у себя такую компанію и угощеніе.
— Господа, сказалъ настоящій хозяинъ, кланяясь мнѣ и моему спутнику-актеру:— жена моя и я свидѣтельствуемъ вамъ свое нижайшее почтеніе, но сознаюсь, что это столь неожиданная для насъ честь, что мы не знаемъ, какъ благодарить…
Но, какъ ни было для нихъ неожиданно наше присутствіе, я увѣренъ, что ихъ появленіе было для насъ еще большимъ сюрпризомъ.
Я совсѣмъ онѣмѣлъ отъ замѣшательства, сознавъ свое глупое положеніе, и стоялъ передъ ними, не зная, что дѣлать, какъ вдругъ вслѣдъ за хозяевами вошла въ комнату моя милѣйшая миссъ Арабелла Уильмотъ, та самая, которая была прежде помолвлена съ моимъ сыномъ Джорджемъ, а потомъ этотъ бракъ разстроился, какъ я описывалъ выше. Увидавъ меня, она обрадовалась чрезвычайно и, бросившись мнѣ на шею, воскликнула:
— Дорогой сэръ! Какому счастливому случаю обязаны мы вашимъ посѣщеніемъ? Мой дядя и тетушка навѣрное будутъ въ восторгѣ, узнавъ, что у нихъ въ домѣ добрѣйшій докторъ. Примрозъ!
Услыхавъ мое имя, пожилой джентльменъ и его супруга весьма вѣжливо подошли и поздоровались со мною какъ нельзя болѣе любезно. Узнавъ о томъ, какимъ образомъ я попалъ къ нимъ, они, конечно, посмѣялись немного; однако, по просьбѣ моей, согласились не прогонять изъ дома буфетчика и простили его.
Мистеръ Арнольдъ и его супруга, которымъ принадлежала усадьба, приступили ко мнѣ съ просьбою погостить у нихъ хоть нѣсколько дней; и такъ какъ племянница ихъ, а моя прелестная ученица, въ развитіи которой я принималъ довольно дѣятельное участіе, просила меня о томъ же, я согласился. На ночь мнѣ отвели великолѣпное помѣщеніе, а на другой день съ утра миссъ Уильмотъ выразила желаніе погулять со мною по саду, отдѣланному по новой модѣ. Походивъ нѣкоторое время по дорожкамъ и показавъ мнѣ наиболѣе красивыя мѣста, она спросила, какъ будто вскользь, давно ли я получалъ письма отъ моего сына Джорджа.
— Увы, сударыня! отвѣчалъ я, — вотъ уже почти три года, какъ онъ ушелъ, а до сихъ поръ ни мнѣ, ни друзьямъ своимъ не написалъ не единаго слова. Гдѣ онъ — мнѣ неизвѣстно; быть можетъ, я никогда больше не увижу его, какъ распростился и со счастіемъ. Да, дорогая моя, никогда больше не испытаемъ мы такихъ счастливыхъ часовъ, какъ тѣ, что мы пережили у себя дома въ Вэкфильдѣ. Моя семья теперь быстро распадается, а бѣдность привела съ собой не только нужду, но и безчестье.
Слушая меня, добросердечная дѣвушка прослезилась; а я, видя, что она такъ близко принимаетъ это къ сердцу, не сталъ распространяться о постигшей насъ печали. Но мнѣ все-таки утѣшительно было узнать, что время нисколько не измѣнило ея привязанностей и что она отказала уже многимъ женихамъ съ тѣхъ поръ, какъ мы уѣхали изъ ея сосѣдства. Она повела меня по всему обширному помѣстью, указывая на разныя улучшенія и затѣи, заходя въ аллеи и бесѣдки, не пропустила ни одного случая, чтобы такъ или иначе навести разговоръ на моего сына. Такъ мы провели съ нею все утро, пока колоколъ не предупредилъ насъ, что пора возвращаться къ обѣду. Придя въ домъ, мы застали тамъ директора странствующей труппы, который пришелъ предложить намъ билеты на этотъ вечеръ. Назначена была трагедія Рау «Кающаяся Красавица»; партію Горація долженъ былъ сыграть молодой человѣкъ, никогда еще не появлявшійся на сценѣ. Директоръ чрезвычайно расхваливалъ дебютанта, увѣряя, что онъ еще не встрѣчалъ артиста съ такимъ многообѣщающимъ талантомъ.
— Конечно, прибавлялъ онъ, — истинное искусство требуетъ изученія; но этотъ юноша какъ будто созданъ для сцены: его голосъ, наружность, манеры, — все превосходно. Мы совершенно случайно залучили его по дорогѣ.
Такой отзывъ расшевелилъ наше любопытство, и по настоятельной просьбѣ я согласился сопровождать ихъ въ театръ, устроенный на скорую руку въ молотильномъ сараѣ. Такъ какъ наша компанія была, безспорно, первая въ околоткѣ, насъ встрѣтили съ большимъ почетомъ и посадили въ первый рядъ креселъ. Усѣвшись, мы довольно нетерпѣливо ожидали появленія Гораціо. Наконецъ, дебютантъ вышелъ на сцену, и пусть отцы и матери поймутъ, что я долженъ былъ почувствовать, когда узналъ въ немъ своего несчастнаго старшаго сына! Онъ уже хотѣлъ начинать, но, окинувъ взоромъ публику, увидѣлъ миссъ Уильмотъ и меня, и остановился, какъ вкопаный, не произнеся ни слова.
За кулисами актеры приписывали его молчаніе свойственной ему застѣнчивости и пытались ободрить его; но вмѣсто того, чтобы начинать свою роль, онъ вдругъ залился слезами и убѣжалъ со сцены. Я былъ такъ взволнованъ и потрясенъ разнообразными чувствами, что не знаю, что со мною было; изъ этого тяжелаго забытья вывелъ меня дрожащій голосъ миссъ Уильмотъ, которая, поблѣднѣвъ какъ смерть, просила, чтобы я проводилъ ее домой, къ дядѣ. Когда мы возвратились въ домъ и я разсказалъ мистеру Арнольду, ничего не знавшему о нашихъ треволненіяхъ, что новый актеръ былъ никто иной, какъ мой родной сынъ. Онъ немедленно послалъ за нимъ свою карету съ приглашеніемъ къ себѣ на домъ. Тѣмъ временемъ сынъ мой наотрѣзъ отказался выступить на сцену, и директоръ принужденъ былъ замѣнить его другимъ актеромъ. Вскорѣ сынъ мой пріѣхалъ и мистеръ Арнольдъ привѣтствовалъ его, какъ дорогого гостя. Я принялъ его съ обычнымъ восторгомъ, потому что никогда не умѣлъ напускать на себя притворное негодованіе. Миссъ Уильмотъ при встрѣчѣ обошлась съ нимъ какъ будто небрежно, но для меня было ясно, что она разыгрываетъ роль. Она все еще не могла успокоиться отъ своего смятенія, говорила вздоръ, чему-то радовалась и сама смѣялась своимъ пустякамъ. Повременамъ она украдкою смотрѣлась въ зеркало, какъ бы наслаждаясь сознаніемъ своей неотразимой красоты, и то-и-дѣло задавала вопросы, не обращая ни малѣйшаго вниманія на то, что ей отвѣчали.

XX.
Исторія странствующаго философа: въ погонѣ за новыми впечатлѣніями онъ утрачиваетъ довольство.

Послѣ ужина миссисъ Арнольдъ учтиво предложила послать на деревню двоихъ слугъ за багажемъ моего сына, но онъ просилъ не дѣлать этого; когда же она стала настаивать, онъ вынужденъ былъ сознаться, что все его движимое имущество состояло изъ котомки и посоха.
— И такъ, сынъ мой, сказалъ я, — ты былъ бѣденъ, разставаясь съ нами, и такимъ же бѣднякомъ воротился; а все-таки, вѣроятно, успѣлъ побывать во многихъ краяхъ?
— Какъ же, батюшка, отвѣчалъ онъ:— постранствовалъ я довольно. Но въ погонѣ за удачей не всякому удается поймать ее; къ тому же, я съ нѣкоторыхъ поръ отсталъ отъ этого предпріятія.
— Я полагаю, сэръ, сказала миссисъ Арнольдъ, — что разсказъ о вашихъ приключеніяхъ можетъ быть крайне интересенъ. Первую часть вашей жизни я довольно хорошо знаю со словъ моей племянницы; но если бы вы были такъ любезны, сообщили бы намъ продолженіе, мы были бы вамъ чрезвычайно благодарны.
— Сударыня, отвѣчалъ мой сынъ, — навѣрное мнѣ еще вдвое пріятнѣе будетъ разсказывать, нежели вамъ слушать, не говоря уже о томъ, какъ для меня лестно ваше вниманіе. Впрочемъ, врядъ ли въ моемъ разсказѣ встрѣтится хоть одно приключеніе, потому что я скорѣе наблюдалъ, нежели дѣйствовалъ. Первое горе моей жизни, всѣмъ присутствующимъ извѣстное, было очень сильно; но какъ я ни былъ несчастенъ, оно не сломило меня. Ни одинъ человѣкъ не одаренъ большимъ запасомъ надеждъ, чѣмъ я. Чѣмъ судьба бывала ко мнѣ суровѣе, тѣмъ вѣроятнѣе мнѣ казалось, что она смилостивится въ слѣдующій разъ; очутившись подъ самымъ колесомъ фортуны, я находилъ, что ниже опуститься нельзя и, слѣдовательно, всякій поворотъ колеса долженъ вознести меня кверху. И вотъ, въ одно прекрасное утро я отправился въ Лондонъ безъ всякой заботы о завтрашнемъ днѣ и съ такимъ же легкимъ сердцемъ какъ птицы, щебетавшія вдоль дороги. Я утѣшалъ себя мыслію, что Лондонъ такое мѣсто, гдѣ всякаго рода способности навѣрное находятъ себѣ примѣненіе и достойную оцѣнку.
«Придя въ Лондонъ, батюшка, первымъ дѣломъ я пошелъ съ вашимъ рекомендательнымъ письмомъ къ нашему родственнику, но засталъ его почти въ такомъ же положеніи, въ какомъ находился самъ. Вамъ извѣстно, сэръ, что я тогда намѣревался поступить учителемъ въ какой нибудь пансіонъ, и обратился къ нему за совѣтомъ, какъ это устроить. Кузенъ отнесся къ моему проекту самымъ насмѣшливымъ образомъ.— Эге! воскликнулъ онъ, — нечего сказать, хороша карьера; и притомъ какъ разъ по васъ выкроена. Я самъ побывалъ школьнымъ учителемъ; но будь я повѣшенъ, коли не предпочелъ бы быть младшимъ сторожемъ при ньюгэтской тюрьмѣ. Вставалъ я рано, ложился поздно; старшій учитель помыкалъ мною, а жена его возненавидѣла меня за некрасивую наружность; мальчишки меня мучили, а начальство не позволяло ни на минуту отлучаться отъ нихъ, чтобы хоть передохнуть на просторѣ. Да еще годитесь ли вы для этой должности? Дайте-ка я васъ проэкзаменую. Имѣете ли вы спеціальную подготовку по этой части?— Нѣтъ.— Такъ вы не годитесь для школы. Умѣете ли вы стричь мальчишекъ?— Нѣтъ.— Такъ вы не годитесь для школы. Была ли у васъ оспа?— Нѣтъ.— Опять не годитесь для школы. Привыкли ли спать втроемъ на одной постели?— Нѣтъ.— Не годитесь для школы, рѣшительно; ну а каковъ у васъ аппетитъ?— Превосходный.— И подавно не годитесь для школы! Нѣтъ, нѣтъ; и толковать нечего. Если хотите избрать легкое, изящное ремесло, то ступайте лучше на семь лѣтъ въ подмастерья къ точильщику, чѣмъ брать на себя школьную обузу. Однако вотъ что, продолжалъ онъ:— вы, я вижу, мальчикъ не глупый и довольно образованный. Не хотите ли сдѣлаться писателемъ, какъ я?
Вы, конечно, встрѣчали въ книгахъ исторіи геніальныхъ людей, умиравшихъ съ голоду? А я хоть сейчасъ могу вамъ указать человѣкъ сорокъ писателей, и притомъ очень скучныхъ, которые живутъ въ роскоши: занимаются они вопросами историческими, политическими, обработываютъ ихъ неказисто, но пишутъ гладко, и публика одобряетъ; и это все такой народъ, сэръ, что будь они не писатели, а только сапожники, никому бы и въ голову не пришло заказать имъ новые сапоги, а жили бы они одной починкой.
«Видя, что учительская должность здѣсь далеко не въ почетѣ, я рѣшился попробовать свои силы на поприщѣ писательства; я относился къ литературѣ съ величайшимъ благоговѣніемъ и потому взиралъ на обитателей Гробъ-Стрита, какъ на боговъ. Мнѣ казалось крайне лестнымъ идти по стопамъ Драйдена и Отуэя; я полагалъ, что богиня этихъ мѣстъ должна быть матерью всѣхъ совершенствъ, и былъ еще настолько наивенъ, что бѣдность литераторовъ вообще считалъ необходимою принадлежностью генія. Съ такими-то воззрѣніями взялся я за перо, и разсудивъ, что всѣ великія истины уже высказаны и на мою долю остается только опровергнуть ихъ, рѣшился написать книгу на совершенно новыхъ основаніяхъ: я взялъ два-три блестящихъ парадокса и обставилъ ихъ довольно ловко; вышло нѣчто совсѣмъ фальшивое, но зато новое. Все, что было хорошаго и справедливаго на свѣтѣ, столько разъ изложено и описано прежде, что я поневолѣ взялся за такіе предметы, которые издали могли показаться тоже похожими на правду. И если бы вы видѣли, съ какимъ важнымъ видомъ, съ какимъ сознаніемъ собственнаго достоинства я сидѣлъ за своею рукописью! Я не сомнѣвался, что весь ученый міръ всполошится и станетъ опровергать мои теоріи, и заранѣе готовился отражать нападенія всего ученаго міра. Ощетинившись какъ ёжъ, я намѣренъ былъ каждаго противника поразить остріемъ своей щетинки.
— Удачное сравненіе, мой милый! сказалъ я:— какіе же сюжеты выбралъ ты для своего труда? Надѣюсь, что не упустилъ случая затронуть необходимость единобрачія? Но я прервалъ тебя; продолжай. Ты говорилъ, что напечаталъ свои парадоксы; хорошо, что же возразилъ на нихъ ученый міръ?
— Сэръ, отвѣчалъ мой сынъ, — ученый міръ вовсе не возражалъ мнѣ: да, такъ-таки не обмолвился на мой счетъ ни единымъ словомъ. Каждый изъ нихъ былъ въ то время занятъ тѣмъ, что расхваливалъ своихъ пріятелей, самого себя или бранилъ враговъ. А такъ какъ у меня ни тѣхъ, ни другихъ не было, то я испыталъ горьчайшее изъ разочарованій: пренебреженіе.
«Однажды, сидя въ кофейнѣ, размышлялъ я о судьбѣ, постигшей мои парадоксы; въ это время вошелъ въ ту же комнату человѣчекъ небольшого роста и сѣлъ противъ меня. Заговоривъ со мною сначала о томъ, о семъ, и узнавъ, что я занимаюсь науками, онъ вытащилъ пачку объявленій и попросилъ меня подписаться на новое изданіе «Проперція», котораго онъ намѣревался переводить вновь, украсивъ своими примѣчаніями. Изъ моего отвѣта выяснилось, что я совсѣмъ безъ денегъ, и тогда онъ освѣдомился, на что же я разсчитываю въ будущемъ? Когда я ему сознался, что и надежды мои такъ же пусты, какъ мой карманъ, онъ сказалъ: «Вы, какъ я вижу, совсѣмъ не знаете городской жизни. Взгляните-ка на мои объявленія: вотъ уже двѣнадцать лѣтъ, какъ они меня кормятъ и поятъ, и даже довольно сытно. Какъ только я узнаю, что какой нибудь вельможа возвратился изъ заграничнаго путешествія, или разбогатѣвшій купецъ пріѣхалъ изъ Ямайки, или важная барыня прибыла изъ своего помѣстья, я тотчасъ являюсь къ нимъ на домъ и прошу о подпискѣ. Сначала я осаждаю ихъ комплиментами, и когда лесть сдѣлаетъ свое дѣло, я спѣшу подсунуть подписной листъ. Если особа соглашается на это довольно охотно, я прихожу въ другой разъ и прошу позволенія посвятить ей свой трудъ, за что полагается новое вознагражденіе; если и это удается, я приступаю съ новой просьбой: дать мнѣ средства награвировать ея гербъ на заглавномъ листѣ. И такимъ образомъ, продолжалъ онъ, — существую на счетъ ихъ тщеславія, да еще смѣюсь надъ ними. Но теперь, между нами сказать, я слишкомъ ужъ примелькался въ этихъ сферахъ и мнѣ тамъ не слѣдуетъ больше показываться. Вотъ если бы вы согласились ссудить меня на-время вашею физіономіей! Одинъ знатный дворянинъ только что пріѣхалъ изъ Италіи, а его привратникъ знаетъ меня въ лицо. Не возьмете ли вы на себя доставить туда это стихотвореніе? За успѣхъ я головой ручаюсь, а барыши пополамъ.
— Боже милостивый, Джорджъ! воскликнулъ я:— неужто ужъ нынче поэты принялись за такія дѣла? Люди, одаренные столь высокими талантами, такъ унижаются! И неужели они рѣшаются позорить свое званіе, расточая низкую лесть изъ-за насущнаго хлѣба?
— О нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ сынъ: — истинный поэтъ никогда не дойдетъ до такой подлости. Гдѣ настоящій геній, тамъ всегда развито и чувство собственнаго достоинства. Тѣ люди, о которыхъ я говорилъ, не болѣе какъ нищіе-рифмоплеты. Истинный поэтъ изъ-за славы готовъ бороться со всѣми невзгодами жизни, но въ то же время не можетъ переносить презрѣнія. Умоляютъ о покровительствѣ только тѣ, которые его недостойны.
«Будучи слишкомъ гордъ, чтобы такъ унижаться и слишкомъ бѣденъ, чтобы снова гоняться за извѣстностью, я принужденъ былъ избрать средній путь, а именно писать изъ-за хлѣба. Но я не годился для такого ремесла, гдѣ успѣхъ обезпечивается однимъ усидчивымъ трудолюбіемъ. Я никакъ не могъ побѣдить своей страстишки къ одобренію. Я старался писать какъ можно лучше, что отымаетъ много времени и занимаетъ мало мѣста, между тѣмъ какъ для прочнаго успѣха мнѣ слѣдовало писать кое-какъ, но подлиннѣе. Поэтому мои мелкія и тщательно отдѣланныя статьи, появляясь въ журналахъ, проходили совершенно незамѣченными. Публикѣ, всегда занятой болѣе важными дѣлами, некогда было замѣчать сжатость моего стиля и любоваться стройностью моего изложенія; такъ и пропадали даромъ одна за другою всѣ мои статьи. Появляясь на страницахъ періодическихъ изданій, мои краткіе опыты казались слишкомъ незначительными по сравненію съ пространными разглагольствованіяни о свободѣ, сказками изъ восточной жизни и рецептами противъ укушенія бѣшеною собакой. Всѣ статьи, подписанныя замысловатыми псевдонимами: Филаутусъ, Филалетъ, Филелейтеросъ и Филантропосъ — были гораздо удачнѣе моихъ, потому что эти господа пишутъ быстрѣе меня.
«Тогда я сталъ водиться только съ такими захудалыми писателями, которые были со мною одного поля ягоды: собираясь вмѣстѣ, всѣ мы только и дѣлали, что восхваляли, оплакивали и презирали другъ друга. Творенія знаменитыхъ литераторовъ только тогда доставляли намъ удовольствіе, когда оказывались неудачными. Мнѣ перестало нравиться все то хорошее, что было написано другими; несчастная исторія съ моими парадоксами сбила меня съ толку, изсушивъ во мнѣ этотъ источникъ живѣйшаго наслажденія. Я не находилъ радостей ни въ чтеніи, ни въ писаніи, потому что чужой талантъ былъ мнѣ противенъ, а мое писательство обратилось въ пустое ремесло ради пропитанія.
«Въ это печальное время, сидя однажды на одной изъ скамеекъ Сенъ-Джемскаго парка, я увидѣлъ молодого джентльмена изъ высшаго круга, съ которымъ мы были очень дружны въ университетѣ, и поклонились другъ другу довольно сухо, потому что ему, должно быть, показалось стыдно признаваться въ знакомствѣ съ такимъ оборванцемъ, а я просто опасался, что онъ не захочетъ меня узнать. Вскорѣ, однакожъ, мнѣ пришлось разувѣриться въ этомъ, потому что въ сущности Нэдъ Торнчиль предобрый малый.
— Что ты сказалъ, Джорджъ? перебилъ я: — Торнчиль, — такъ, кажется, ты его назвалъ? Да это должно быть никто иной, какъ нашъ помѣщикъ!
— Вотъ какъ! воскликнула миссисъ Арнольдъ:— стало быть, мистеръ Торнчиль вашъ близкій сосѣдъ? Онъ давнишній другъ нашего семейства и мы на дняхъ ожидаемъ его къ себѣ въ гости.
— Мой пріятель, продолжалъ Джорджъ, — началъ съ того, что переодѣлъ меня въ свое собственное, очень хорошее платье и пригласилъ жить вмѣстѣ съ нимъ на положеніи не то друга, не то подчиненнаго. Мои обязанности состояли въ томъ, чтобы сопровождать его на аукціоны, не давать ему скучать, пока живописецъ писалъ съ него портретъ, сидѣть о нимъ рядомъ въ коляскѣ, когда не было подъ рукою кого нибудь другого, и помогать ему выкидывать различныя штуки, когда ему приходила охота подурачиться. Кромѣ того, я годился и для множества другихъ мелкихъ послугъ, которыя исполнялъ безпрекословно: подавалъ хозяину штопоръ; крестилъ всѣхъ дѣтей у буфетчика; пѣлъ, когда требовалось; никогда не дулся, никогда не забывался и по возможности старался не быть несчастнымъ.
«Въ этой почетной должности, впрочемъ, я былъ не одинъ и явился у меня соперникъ. Нѣкій капитанъ, изъ отставныхъ моряковъ, самою природой созданный для такого положенія, задумалъ отбить у меня сердце нашего патрона. Мамаша его когда-то служила прачкой у важнаго сановника и потому онъ съ самаго младенчества получилъ вкусъ къ грязнымъ похожденіямъ и благоговѣлъ передъ дворянскими гербами. Онъ только о томъ и грезилъ, какъ бы ему познакомиться съ тѣмъ или другимъ лордомъ, и хотя многіе выгоняли его вонъ, тяготясь его невыносимою глупостью, однакожъ, находились и такіе, которые были не умнѣе его и потому допускали его до своихъ особъ. Льстить было его второю натурою и онъ довелъ это дѣло до совершенства, я же никакъ не могъ себя къ этому принудить и у меня все выходило неуклюже и сухо. Между тѣмъ нашъ патронъ съ каждымъ днемъ становился все болѣе требователенъ на этотъ счетъ, а я, съ каждымъ часомъ убѣждаясь въ томъ, какъ много у него недостатковъ, становился все скупѣе на комплименты. Такимъ образомъ, капитанъ начиналъ уже окончательно затмевать меня во мнѣніи хозяина, когда нашлось вдругъ особое для меня дѣло. Торнчилю предстояло драться на дуэли съ однимъ джентльменомъ, сестру котораго онъ будто бы оскорбилъ, и онъ обратился ко мнѣ съ просьбою замѣнить его на поединкѣ. Я охотно согласился, и хотя вижу, что вы, батюшка, этимъ недовольны, но тогда это показалось мнѣ дружескою услугой, отъ которой я никоимъ образомъ не въ правѣ былъ отказаться. Я принялъ порученіе, обезоружилъ противника и вскорѣ имѣлъ удовольствіе узнать, что оскорбленная дама была женщиной послѣдняго сорта, извѣстная всему городу, а дуэлистъ — ея любовникъ, ремесломъ шулеръ. Тѣмъ не менѣе я былъ вознагражденъ за услугу пламенными выраженіями признательности, но такъ какъ моему другу необходимо было черезъ нѣсколько дней уѣхать изъ Лондона, онъ только тѣмъ и могъ отблагодарить меня, что далъ мнѣ рекомендательныя письма къ своему дядѣ, сэръ Уильяму Торнчилю, и еще къ другому важному сановнику, занимающему видное мѣсто въ администраціи. Когда онъ уѣхалъ, я отправился сначала съ письмомъ къ его дядѣ, котораго общая молва прославила человѣкомъ, украшеннымъ всѣми добродѣтелями. Его прислуга встрѣтила меня привѣтливыми улыбками, какъ всегда бываетъ въ тѣхъ домахъ, гдѣ сами хозяева ласковы. Меня провели въ большую залу, куда сэръ Уильямъ вскорѣ вышелъ ко мнѣ. Я объяснилъ ему свое положеніе и вручилъ рекомендательное письмо. Прочитавъ его, онъ помолчалъ съ минуту и потомъ воскликнулъ: «Скажите пожалуйста, сударь, чѣмъ вы могли заслужить столь горячее заступничество моего родственника? Впрочемъ, кажется, я угадываю, какого сорта ваши заслуги: вы за него дрались; и теперь ожидаете, что я стану васъ награждать за потворство его порокамъ. Желаю, искренно желаю, чтобы мой отказъ послужилъ наказаніемъ вамъ за вину; и еще болѣе того, чтобы онъ привелъ васъ къ раскаянію». Я терпѣливо выслушалъ выговоръ, сознавая, что заслужилъ его. Значитъ, теперь вся моя надежда была на письмо къ тому сановнику. Такъ какъ двери такихъ особъ всегда осаждаются нищими, ожидающими случая какъ нибудь ввернуть свои хитрыя прошенія, мнѣ не такъ-то легко было добиться, чтобы меня впустили. Роздавъ прислугѣ половину всего моего наличнаго состоянія, я достигъ, наконецъ, того, что меня проводили въ большую пріемную, предварительно доставивъ его сіятельству мое рекомендательное письмо. Пока я стоялъ въ мучительномъ ожиданіи великаго человѣка, у меня довольно было времени на то, чтобы подробно осмотрѣть окружавшее меня великолѣпіе. Убранство было выбрано со вкусомъ и на широкую ногу: картины, меблировка, позолота изумляли меня своею пышностью, внушая высокое мнѣніе о хозяинѣ. Ахъ, раздумывалъ я, какой удивительный человѣкъ долженъ быть обладатель всѣхъ этихъ сокровищъ: въ головѣ у него заботы о благѣ государства, а вокругъ него собраны драгоцѣнности, цѣною которыхъ можно купить половину какого нибудь королевства! Воображаю, какой у него глубокій, геніальный умъ… Предаваясь такимъ благоговѣйнымъ мыслямъ, я вдругъ услышалъ приближающіеся тяжелые шаги. Ахъ, ногъ, должно быть идетъ самъ великій человѣкъ. Нѣтъ, это только горничная. Вскорѣ затѣмъ послышались другіе шаги; ужъ это-то навѣрное онъ? Нѣтъ, это оказался камердинеръ его сіятельства. Наконецъ, вышелъ и онъ самъ. «Это вы, податель рекомендательнаго письма?» спросилъ онъ. Я отвѣтилъ утвердительно: «Тутъ сказано», продолжалъ онъ, «что вы какимъ-то образомъ…» Но въ эту самую минуту слуга подалъ ему карточку; взглянувъ на нее мелькомъ и не обращая болѣе ни малѣйшаго вниманія на меня, сановникъ повернулся и ушелъ, предоставляя мнѣ на просторѣ насладиться постигшимъ меня благополучіемъ. Такъ онъ и не возвращался, но лакей прибѣжалъ предупредить меня, что его сіятельство сейчасъ уѣзжаютъ. Я поспѣшилъ на подъѣздъ и присоединилъ свой голосъ къ тремъ или четыремъ голосамъ другихъ просителей, пришедшихъ за тѣмъ же. Но сановникъ бѣжалъ такъ быстро, что мы не могли его догнать; онъ успѣлъ достигнуть дверцы своей кареты, прежде чѣмъ мнѣ удалось крикнуть, могу ли я ожидать отвѣта по своему дѣлу? Тѣмъ временемъ онъ уже залѣзъ въ карету и пробормоталъ отвѣтъ, изъ котораго я разслышалъ только первую половину, потому что стукъ колесъ заглушилъ остальное. Я постоялъ нѣсколько минутъ, вытянувъ шею, все еще надѣясь уловить драгоцѣнные звуки, но обернувшись, увидѣлъ, что стою одинъ-одинехонекъ передъ запертою дверью въ палаты его сіятельства.
«Терпѣніе мое, наконецъ, лопнуло. Измученный тысячью претерпѣнныхъ униженій, я готовъ былъ на самые отчаянные поступки, ища только пучины, которая бы меня поглотила. Мнѣ казалось, что я какое-то существо низшаго сорта, предназначенное самою природой пропадать гдѣ нибудь въ темномъ углу. Однако, у меня оставалось еще полъ-гинеи и я подумалъ, что сама судьба побрезговала лишить меня этого послѣняго прибѣжища; но, желая разомъ покончить дѣло, я рѣшился истратить ее немедленно и посмотрѣть, что дальше будетъ. Идя по улицѣ съ такими благими намѣреніями, я замѣтилъ контору мистера Криспа, двери которой заманчиво были открыты, обѣщая мнѣ самую гостепріимную встрѣчу. Мистеръ Криспъ, надо вамъ знать, такой великодушный джентльменъ, который сулитъ тридцать фунтовъ годового жалованья и за это предлагаетъ каждому изъ подданныхъ его величества продать свою свободу навсегда и дозволить перевезти себя на кораблѣ въ Америку въ качествѣ невольника. Я радъ былъ найти такое мѣсто, гдѣ могъ съ съ горя потопить всѣ свои опасенія, и вошелъ въ его келью (а контора съ виду была очень на нее похожа) съ покорностью настоящаго монаха. Тутъ я засталъ нѣсколько несчастныхъ созданій въ обстоятельствахъ, подобныхъ моимъ, ожидавшихъ мистера Криспа съ истинно британскимъ нетерпѣніемъ. Каждая изъ этихъ пропащихъ душъ, недовольныхъ судьбою, вымещала претерпѣнныя обиды на себѣ же самомъ. Но вошелъ мистеръ Криспъ и всѣ сѣтованія смолкли. Онъ удостоилъ посмотрѣть на меня съ особеннымъ одобреніемъ, и это было въ первый разъ за послѣдній мѣсяцъ, что кто нибудь обратился ко мнѣ съ улыбкою. Разспросивъ меня, онъ нашелъ, что я гожусь на что угодно, и задумался какъ будто о томъ, куда бы меня получше пристроить; затѣмъ, ударивъ себя пальцами по лбу, онъ принялся увѣрять, что въ настоящее время въ пенсильванскомъ синодѣ идутъ переговоры о томъ, чтобы послать чрезвычайное посольство къ индѣйцамъ племени чикасо, и что онъ непремѣнно похлопочетъ объ опредѣленіи меня секретаремъ этого посольства. Сердце мое чувствовало, что онъ все вретъ, и однако мнѣ пріятно было выслушать такое блестящее обѣщаніе: въ немъ было что-то величавое и лестное. Поэтому я по-братски раздѣлилъ свою полъ-гинею: одну половину присоединилъ къ его капиталу въ тридцать тысячъ фунтовъ, а другую понесъ въ ближайшій трактиръ, гдѣ вскорѣ почувствовалъ себя гораздо счастливѣе своего патрона.
«У дверей трактира я столкнулся съ капитаномъ корабля, съ которымъ былъ нѣсколько знакомъ, и предложилъ ему побесѣдовать за стаканомъ пунша. Такъ какъ я не имѣлъ привычки умалчивать о своихъ обстоятельствахъ, капитанъ тотчасъ узналъ всю мою исторію и сталъ меня увѣрять, что если я польщусь на обѣщанія мистера Криспа, то я погибшій человѣкъ, потому что этотъ господинъ только о томъ и думаетъ, чтобы повыгоднѣе продать меня плантаторамъ.
«— Но мнѣ кажется», продолжалъ онъ, «что вамъ можно и гораздо ближе найти какой нибудь благородный способъ добыванія себѣ средствъ къ жизни. Послушайтесь моего совѣта. Завтра утромъ мой корабль отплываетъ въ Амстердамъ: не угодно ли вамъ быть моимъ пассажиромъ? Какъ только высадитесь въ Голландіи, такъ и начинайте давать уроки англійскаго языка; ручаюсь, что у васъ будетъ множество учениковъ и вы заработаете кучу денегъ. Я полагаю, что англійскій-то языкъ вы знаете довольно основательно, чортъ возьми?» Я успокоилъ его на этотъ счетъ, но выразилъ сомнѣніе, точно ли голландцы пожелаютъ изучать англійскій языкъ? На это онъ сталъ клятвенно увѣрять меня, что они будутъ въ восторгѣ. Полагаясь на его свидѣтельство, я согласился на его предложеніе и на другой день поплылъ въ Голландію учить голландцевъ англійскому языку. Вѣтеръ былъ попутный, переѣздъ короткій и я, отдавъ за переправу половину своей движимости, очутился на одной изъ главныхъ улицъ Амстердама, точно съ неба свалился. Въ такомъ положеніи мнѣ не приходилось терять ни минуты времени и я началъ поскорѣе искать уроковъ. Поэтому я остановилъ двухъ или трехъ прохожихъ, показавшихся мнѣ наиболѣе подходящими для моихъ цѣлей, и попробовалъ объяснить имъ, что мнѣ нужно. Но ни я ихъ, ни они меня не понимали. Тутъ только я спохватился, что, желая научить голландцевъ англійскому языку, я долженъ сперва самъ выучиться у нихъ голландскому. Какъ я былъ настолько глупъ, что упустилъ изъ вида столь важное обстоятельство — ужъ не знаю; но дѣло въ томъ, что упустилъ. Когда этотъ проектъ лопнулъ самъ собою, я сталъ подумывать, какъ бы попасть обратно въ Англію, но, случайно встрѣтивъ одного студента-ирландца, возвращавшагося изъ Лувэна, разговорился съ нимъ о литературѣ. Къ слову сказать, стоило мнѣ заговорить о подобномъ предметѣ и я до того увлекался имъ, что способенъ былъ совершенно позабыть о своемъ отчаянномъ положеніи. Студентъ сказалъ, между прочимъ, что у нихъ въ университетѣ не найдется и двухъ человѣкъ, знающихъ по-гречески. Это меня изумило: я рѣшилъ немедленно отправиться въ Лувэнъ и жить тамъ уроками греческаго языка. Въ этомъ поддержалъ меня и собратъ по наукѣ, намекая, что такимъ способомъ, пожалуй, наживешь себѣ цѣлое состояніе.
«На другое утро я бодро пустился въ путь. Когомка моя съ каждымъ днемъ становилась легче, на подобіе той корзины хлѣба, о которой повѣствуетъ Эзопъ; потому что голландцы всякій разъ требовали съ меня денегъ за ночлегъ. Придя въ Лувэнъ, я подумалъ, что нечего заискивать покровительства младшихъ членовъ факультета, и прямо отправился къ главному профессору предлагать свои услуги. Вошелъ я къ нему; онъ меня принялъ, и я заявилъ, что такъ какъ, судя по слухамъ, у нихъ по части греческаго языка довольно слабо, то не угодно ли взять меня преподавателемъ этого предмета? Сначала профессоръ какъ будто усумнился въ моихъ способностяхъ, но я предложилъ ему проэкзаменовать меня и брался любую страницу греческаго автора сейчасъ перенести на латинскій языкъ. Видя, что я серьезно отношусь къ дѣлу, онъ сказалъ мнѣ слѣдующее:
«— Посмотрите на меня, молодой человѣкъ:— я никогда не учился по-гречески и ничего не проигралъ отъ этого. Докторскую степень и дипломъ я получилъ безъ греческаго языка; десять тысячъ флориновъ платятъ мнѣ ежегодно и безъ греческаго; аппетитъ у меня превосходный и безъ греческаго; короче сказать, прибавилъ онъ, я по-гречески не знаю, а потому — думаю, что въ немъ никакого проку нѣтъ.
«Я очутился теперь такъ далеко отъ родины, что нечего было и думаль о возвращеніи; поэтому я отправился еще дальше. Я немного учился музыкѣ, голосъ у меня порядочный, и я рѣшился добывать себѣ пропитаніе тѣмъ, чѣмъ когда-то занимался ради собственнаго удовольствія. Проходя черезъ деревни, я водился то съ безобидными фламандскими крестьянами, то съ тѣми изъ французскихъ поселянъ, которые были настолько бѣдны, чтобы веселиться. Я замѣчалъ, что они вообще тѣмъ безпечнѣе, чѣмъ больше нуждаются. Подходя подъ вечеръ къ жилищу крестьянина, я всегда начиналъ играть какой нибудь веселый мотивъ и получалъ за это не только ночлегъ, но и пропитаніе на слѣдующій день. Пробовалъ я раза два играть и для высшихъ особъ, но онѣ находили мое исполненіе отвратительнымъ и не давали мнѣ ни копѣйки. Это меня тѣмъ болѣе удивляло, что въ былыя времена, когда я игралъ только для забавы, всѣ слышавшіе меня въ обществѣ приходили въ восхищеніе отъ моей музыки, особенно дамы; теперь же, когда она стала для меня единственнымъ способомъ пропитанія, къ ней относились презрительно. Это доказываетъ, между прочимъ, что люди склонны унижать таланты, которыми человѣкъ кормится.
«Такимъ образомъ дошелъ я до Парижа безъ всякой опредѣленной цѣли, намѣреваясь тамъ осмотрѣться немного и отправляться дальше. Парижане большіе охотники до такихъ иностранцевъ, у которыхъ денегъ много, предпочитая ихъ даже тѣмъ, у кого много ума; я ни тѣмъ, ни другимъ не могъ похвастаться и потому никто мною не плѣнялся. Походивъ по городу дней пять и полюбовавшись на лучшія зданія только съ улицы, я собирался ужъ покинуть это обиталище покупного гостепріимства, какъ вдругъ, идя по одной изъ главныхъ улицъ, встрѣчаю — кого же? Того самаго кузена, къ которому вы давали мнѣ рекомендательное письмо! Я ему ужасно обрадовался, да и онъ, кажется, не былъ недоволенъ нашею встрѣчей. Онъ спросилъ, зачѣмъ я пріѣхалъ въ Парижъ, и сообщилъ мнѣ, что привело его сюда. Оказалось, что онъ собираетъ коллекцію картинъ, медалей, гравюръ и всевозможныхъ античныхъ предметовъ для одного джентльмена въ Лондонѣ, который вдругъ получилъ большое наслѣдство и вкусъ къ изящному. Я тѣмъ болѣе удивился такому занятію нашего родственника, что онъ не разъ мнѣ говорилъ, что ровно ничего не смыслитъ въ вопросахъ искусства. Когда я его спросилъ, какимъ образомъ онъ въ столь короткое время могъ прослыть знатокомъ живописи, онъ увѣрилъ меня, что это дѣлается очень легко и скоро, и для этого нужно лишь очень строго придерживаться двухъ правилъ: во-первыхъ, всегда говорить, что эта картина могла бы быть еще лучше, если бы художникъ потрудился ее отдѣлать какъ слѣдуетъ; во-вторыхъ — превозносить всѣ произведенія Пьетро Перуджино.
— «Однако, сказалъ онъ, такъ какъ я уже училъ васъ когда-то искусству прослыть писателемъ въ Лондонѣ, давайте я васъ научу, какъ надо покупать картины въ Парижѣ».
«Я съ величайшей готовностью согласился на его предложеніе: этимъ все-таки можно было жить кое-какъ, а я только тѣмъ и ограничивалъ теперь свое честолюбіе. Я отправился къ нему на квартиру и съ его помощію пріодѣлся получше. Вскорѣ онъ сталъ брать меня съ собою на аукціоны картинъ, куда обыкновенно покупателями являлись члены англійской аристократіи. Къ немалому моему удивленію, онъ оказался хорошо знакомъ со знатью и разныя высокія особы при покупкѣ картины или медали обращались къ нему за совѣтами, какъ къ человѣку, извѣстному своимъ развитымъ вкусомъ и званіемъ дѣла. При этихъ случаяхъ, онъ, съ своей стороны, обращался за помощію ко мнѣ: каждый разъ, какъ спрашивали его совѣта, онъ пресерьезно отводилъ меня въ сторону, совѣщался, пожималъ плечами, строилъ глубокомысленную физіономію и, возвращаясь къ публикѣ, утверждалъ, что въ такомъ важномъ вопросѣ не рѣшается высказать свое мнѣніе.
«Иногда, впрочемъ, ему случалось проявлять доказательства самой невозмутимой самоувѣренности. Такъ, напримѣръ, однажды, высказавъ мнѣніе, что краски на какой-то картинѣ слишкомъ рѣзки, онъ преспокойно взялъ кисть, обмакнулъ ее въ случайно стоявшую тутъ посудину съ бурымъ лакомъ и, помазавъ картину въ присутствіи всей честной компаніи, спросилъ, не правда ли, что теперь тоны стали значительно мягче?
«Покончивъ со своими дѣлами въ Парижѣ онъ озаботился передъ отъѣздомъ отрекомендовать меня нѣсколькимъ знатнымъ лицамъ какъ человѣка, могущаго превосходно выполнить обязанности воспитателя. Вскорѣ я получилъ именно такое мѣсто у джентльмена, привезшаго своего воспитанника въ Парижъ съ тѣмъ, чтобы отсюда объѣхать всю Европу. Мнѣ поручили должность гувернера при этомъ юношѣ, но предупредили, что онъ меня слушаться не будетъ. Въ сущности, впрочемъ, молодой человѣкъ гораздо лучше меня умѣлъ управляться со всѣми денежными дѣлами. Ему предстояло получить по наслѣдству отъ дяди, умершаго въ Вестъ-Индіи, до двухсотъ тысячъ фунтовъ состоянія, и опекуны, чтобы пріучить его какъ можно разумнѣе распоряжаться своими средствами, отдали его въ ученье въ контору стряпчаго. Этотъ послѣдній развилъ въ немъ такую скаредность, которая угрожала обратиться въ страсть. Дорогой онъ то-и-дѣло спрашивалъ: а нельзя ли подешевле? Какъ бы истратить поменьше денегъ? Который способъ передвиженія будетъ выгоднѣе? Что бы такое тутъ купить, что могло бы потомъ пригодиться и въ Лондонѣ?
«Онъ готовъ былъ останавливаться и осматривать всякія диковинки, если ихъ показывали даромъ; если же приходилось платить, онъ говорилъ, что этого смотрѣть не стоитъ. Онъ ни разу не уплатилъ по счету, не замѣтивъ со вздохомъ, какъ дорого обходится путешествовать? А ему еще не исполнилось двадцати одного года отъ роду!
«Въ Ливорно мы съ нимъ отправились полюбоваться гаванью и кораблями и тутъ ему вздумалось спросить, что стоитъ проѣздъ моремъ до Англіи. Оказалось, что сравнительно съ сухопутною дорогой это стоитъ сущіе пустяки. Искушеніе было слишкомъ сильно и онъ не въ силахъ былъ побороть его. Уплативъ мнѣ часть жалованья, которую я успѣлъ зажить, онъ распростился со мной и, захвативъ съ собой одного только слугу, отплылъ въ Лондонъ.
«Я снова очутился одинъ какъ перстъ и безъ дѣла; но къ этому я ужъ привыкъ. Одеако, мои музыкальныя способности были совсѣмъ непримѣнимы въ странѣ, гдѣ каждый крестьянинъ смыслитъ въ музыкѣ больше моего. Хорошо, что къ этому времени я развилъ въ себѣ другой талантъ, не менѣе выгодный, а именно искусство поддерживать диспуты. Во всѣхъ иностранныхъ университетахъ и монастыряхъ въ извѣстные дни происходятъ философскіе споры: объявляется какой нибудь тезисъ и диспутантъ обязанъ защищать его противъ всѣхъ, кому вздумается съ нимъ спорить; и если онъ достаточно навострился и съ успѣхомъ умѣетъ отражать нападенія, ему выдаютъ за это небольшое денежное вознагражденіе, съ правомъ одинъ разъ пообѣдать и разъ переночевать даромъ въ мѣстной гостинницѣ. И вотъ такимъ-то способомъ пробивался я на пути къ Англіи: шелъ отъ одного города до другого, исподволь присматривался къ людямъ и, такъ сказать, изучалъ обѣ стороны медали. Впрочемъ, мои выводы могутъ быть выражены очень коротко — я убѣдился, что бѣднымъ людямъ всего лучше живется при монархическомъ правленіи, а богатымъ — въ республикахъ; что во всѣхъ странахъ понятіе о богатствѣ неразлучно съ понятіемъ о свободѣ; и что даже самые искренніе и горячіе поклонники свободы не прочь подчинить волю хоть нѣсколькихъ человѣкъ своей собственной.
«Добравшись до Англіи, я предполагалъ прежде всего повидаться съ вами, а потомъ записаться волонтеромъ въ первую военную экспедицію, какая случится. Но пока шелъ домой, встрѣтился со старымъ пріятелемъ, который поступилъ въ труппу комедіантовъ и вмѣстѣ съ ними собирался въ теченіе лѣта объѣзжать страну. Члены этой компаніи, казалось, расположены были принять меня въ свою среду. Они предупреждали меня, однако же, что задача моя будетъ вовсе не легкая: говорили, что публика — многоглавое чудовище, что угодить ей далеко не всякому удается; что актерскому ремеслу нельзя научиться въ одинъ день, и что если я не привыкну къ нѣкоторымъ условнымъ движеніямъ, которыя на сценѣ (но только на сцееѣ) обязательны для каждаго актера и практикуются вотъ уже болѣе ста лѣтъ, то изъ меня никогда ничего не выйдетъ. Но главное затрудненіе представилось тогда, когда нужно было назначить мнѣ роль, потому что все было распредѣлено уже заранѣе. Пробовали приспособить меня то къ той пьесѣ, то къ другой, и наконецъ окончательно поручила мнѣ роль Гораціо; къ счастію, однакожъ, присутствующее здѣсь общество помѣшало мнѣ выполнить это предпріятіе.

XXI.
Дружба съ порочными людьми не можетъ быть продолжительна: она требуетъ взаимнаго удовлетворенія.

Разсказъ моего сына такъ затянулся, что мы не могли выслушать его сразу: первую половину онъ намъ повѣдалъ въ тотъ же вечеръ, а вторую — на другой день послѣ обѣда; но появленіе у подъѣзда кареты мистера Торнчиля на-время положило предѣлъ общему удовольствію.
Буфетчикъ, ставшій моимъ преданнѣйшимъ другомъ, разсказалъ мнѣ по секрету, что сквайръ ухаживаетъ за миссъ Уильмотъ и что дядя ея и тетка, повидимому, очень его одобряютъ. Войдя въ гостиную и увидѣвъ меня и моего сына, мистеръ Торнчиль какъ будто растерялся, но я приписалъ это неожиданности, а не досадѣ. Когда же мы встали и поздоровались съ нимъ, онъ отвѣтилъ на наши привѣтствія съ величайшею любезностью и вскорѣ его присутствіе только подбавило къ общему веселому настроенію.
Послѣ чая онъ отвелъ меня въ сторону и спросилъ, нѣтъ ли чего новаго насчетъ моей дочери; когда же я отвѣтилъ, что до сихъ поръ всѣ мои поиски были безуспѣшны, онъ сильно удивился, прибавивъ, что съ тѣхъ поръ часто навѣдывался къ намъ въ домъ и утѣшалъ, какъ могъ, остальную семью, которую оставилъ вполнѣ здоровой. Потомъ онъ спросилъ, разсказывалъ ли я о нашемъ несчастіи моему сыну или миссъ Уильмотъ, и когда я сказалъ, что нѣтъ еще, не говорилъ, онъ очень похвалилъ меня за воздержность и осторожность, уговаривая держать дѣло въ секретѣ.
— Да и что за охота, прибавилъ онъ, — изобличать свой позоръ! Притомъ же, можетъ быть, миссъ Ливи окажется не такъ виноватой, какъ мы всѣ воображаемъ.
Тутъ вошедшій слуга доложилъ сквайру, что его ждутъ въ залѣ для начала танцевъ, и онъ ушелъ, а я остался, искренно радуясь тому, что онъ такъ участливо отнесся къ моимъ дѣламъ. Его ухаживанье за миссъ Уильмотъ было очевидно и несомнѣнно; но ей оно казалось непріятнымъ и она переносила его скорѣе въ угоду теткѣ, чѣмъ по личной къ нему склонности. Напротивъ, я не безъ удовольствія примѣтилъ, что она довольно охотно бросаетъ на моего несчастнаго сына такіе взгляды, которыхъ мистеръ Торнчиль никакъ не могъ отъ нея добиться при всѣхъ своихъ стараніяхъ и богатствѣ. И однакожъ мистеръ Торнчиль держалъ себя съ такимъ самообладаніемъ и спокойствіемъ, что я только дивился. По настоянію мистера Арнольда, мы прогостили у нихъ уже цѣлую недѣлю, и чѣмъ нѣжнѣе миссъ Уильмотъ поглядывала на моего сына, тѣмъ больше пріязни выказывалъ къ нему мистеръ Торнчиль.
Онъ прежде всегда выражалъ готовность всячески услужить намъ, но теперь не ограничился одними обѣщаніями. Утромъ того дня, который я назначилъ для своего отъѣзда, мистеръ Торнчиль пришелъ ко мнѣ и съ непритворною радостью сообщилъ, что устроилъ до нѣкоторой степени судьбу своего друга Джорджа, а именно досталъ ему патентъ на чинъ прапорщика въ одномъ изъ полковъ, отправляемыхъ въ Вестъ-Индію, за что уговорился заплатить всего одну сотню фунтовъ; другія же двѣ сотни ему уступили во вниманіе къ высокому положенію, занимаемому имъ въ обществѣ.
— За такую ничтожную услугу, продолжалъ юный джентльменъ, — я достаточно вознагражденъ удовольствіемъ услужить доброму пріятелю; что же до сотни фунтовъ, если вы не въ состояніи уплатить ихъ, я берусь самъ внести деньги, а вы мнѣ заплатите когда нибудь послѣ.
Мы просто не находили словъ, какъ благодарить за такое благодѣяніе. Я поспѣшилъ выдать ему росписку на сто фунтовъ и выразилъ такую горячую признательность, какъ будто не намѣревался современемъ уплатить всю сумму сполна.
Джорджъ долженъ былъ на другой же день отправляться въ Лондонъ, чтобы не упустить столь рѣдкаго случая. По словамъ его великодушнаго друга, слѣдовало спѣшить пріобрѣтеніемъ патента, чтобы кто нибудь другой не предложилъ за него болѣе выгодныхъ условій. Поэтому на слѣдующій день нашъ юный воинъ съ ранняго утра изготовился къ отъѣзду и казался единственнымъ лицомъ, изо всей нашей компаніи, не огорченнымъ этою разлукой. Ничто не могло заставить его пріуныть хоть на минуту: ни предстоявшіе труды и опасности, ни разставаніе съ отцомъ, друзьями и возлюбленной, которая, очевидно, платила ему взаимностью. Когда онъ распрощался со всѣми, я далъ ему все, что имѣлъ — свое благословеніе.
— Ты отправляешься, дитя мое, сказалъ я ему, — биться за свою родину: помни, какъ храбрый дѣдъ твой сражался за священную особу своего короля въ такія времена, когда вѣрность монарху считалась еще исключительною добродѣтелью. Ступай, сынъ мой, и подражай ему во всемъ, исключая его несчастій… если можно считать несчастіемъ смерть на ратномъ полѣ рядомъ съ лордомъ Фальклендомъ. Ступай, дорогое дитя мое; и если будешь убитъ тамъ, вдали отъ насъ, неоплаканный всѣми, кто любитъ тебя, знай, что дороже всего въ мірѣ тѣ слезы, которыми сами небеса орошаютъ непогребеннаго воина, павшаго въ борьбѣ за отчизну!
На другой день я откланялся любезному семейству, удержавшему меня такъ долго подъ своей гостепріимной кровлей, и еще разъ принесъ мою чувствительную благодарность мистеру Торнчилю за его недавнюю услугу. Я оставилъ этотъ домъ въ полномъ благополучіи, проистекающемъ отъ соединенія богатства съ хорошимъ воспитаніемъ, и направилъ свой путь къ собственному печальному жилищу, утративъ всякую надежду отыскать свою дочь, но моля Бога сохранить ее и помиловать.
Я былъ все еще такъ слабъ, что нанялъ себѣ верховую лошадь и ѣхалъ потихоньку, въ надеждѣ скоро увидѣться съ тѣми, кто былъ мнѣ дороже всего на свѣтѣ. Оставалось миль двадцать до дому, но надвигались сумерки и я остановился переночевать въ трактирчикѣ у дороги. По обыкновенію, я пригласилъ хозяина поужинать вмѣстѣ со мною и, сидя у кухоннаго очага за бутылкою вина, мы болтали съ нимъ о политикѣ и о новостяхъ дня. Между прочимъ зашелъ разговоръ и о молодомъ сквайрѣ Торнчилѣ, и трактирщикъ сталъ увѣрять меня, что этого юношу во всемъ краю настолько же ненавидятъ, насколько любятъ его дядю, сэра Уильяма, который иногда наѣзжаетъ сюда. Трактирщикъ разсказывалъ далѣе, что сквайръ только тѣмъ и занимается, что соблазняетъ дочерей въ тѣхъ домахъ, гдѣ его принимаютъ, и, проживъ съ дѣвушкою недѣли двѣ или три, прогоняетъ ее вонъ и бросаетъ на произволъ судьбы. Пока мы бесѣдовали, жена трактирщика, отлучавшаяся, чтобы размѣнять деньги, возвратилась и, видя, что ея мужъ раздѣляетъ со мною удовольствіе, въ которомъ она не принимала участія, стала сердито упрекать его и спрашивать, что онъ тутъ дѣлаетъ. На это онъ отвѣтилъ насмѣшливо, сказавъ, что пьетъ за ея здоровье.
— Мистеръ Симондсъ, воскликнула она тогда, — это ни начто не похоже, и я не потерплю долѣе такого сквернаго обхожденія! Я выношу на своихъ плечахъ три четверти всей нашей работы, а четвертая такъ и остается не сдѣланною, между тѣмъ какъ вы по цѣлымъ днямъ прохлаждаетесь съ посѣтителями, мнѣ хоть бы капелька попала въ ротъ, хоть тутъ разорвись на части!
Видя, куда она гнетъ, я поспѣшилъ налить стаканъ вина и подалъ ей; она поклонилась очень любезно, пожелала мнѣ добраго здоровья и сказала:
— Право, сэръ, я не изъ-за вина сержусь на моего мужа, а главное за то, что у насъ все хозяйство идетъ вверхъ дномъ. Какъ только приходится получать по счету, съ жильцовъ ли, или съ посѣтителей, такъ онъ эту обузу валитъ на меня: небось, самъ ни за что не пойдетъ и скорѣе согласится сгрызть вотъ этотъ стаканъ, чѣмъ сдвинуться съ мѣста. Вотъ и теперь у васъ наверху квартируетъ молодая женщина, и, судя по тому, какъ она смирна и учтива, я думаю, что у ней ни копѣйки нѣтъ за душой. Я увѣрена, что съ нея ничего не возьмешь и очень бы желала напомнить ей объ этомъ!
— А что толку напоминать? возразилъ хозяинъ:— все равно, кто долго не платитъ, съ того еще вѣрнѣе получишь.
— Ну, въ этомъ я далеко не увѣрена, сказала жена: — а увѣрена я въ томъ, что вотъ ужъ двѣ недѣли, какъ она тутъ проживаетъ, и я отъ нея не видала еще ни полушки.
— Вотъ посмотри, что она отдастъ все за разъ, сказалъ трактирщикъ.
— За разъ? воскликнула хозяйка: — дай Богъ хоть какъ нибудь получить. И вотъ что я тебѣ скажу: я потребую съ нея деньги сегодня же и, коли не отдастъ — пусть не погнѣвается: маршъ отсюда со всѣми потрохами.
— Прими во вниманіе, моя милая, сказалъ хозяинъ, — что она благородная дама и надо быть съ нею повѣжливѣе.
— Ну, это мнѣ все равно, возразила хозяйка, — благородная ли, нѣтъ ли, а выгоню вонъ, да и все тутъ. Все хорошо на своемъ мѣстѣ, можетъ быть и дворяне въ томъ числѣ; но у насъ въ трактирѣ никогда я отъ нихъ проку не видѣла.
Говоря это, она полѣзла по узкой и крутой лѣсенкѣ наверхъ, въ коморку надъ кухней и вскорѣ, по ея громкой руготнѣ, я догадался, что у жилицы не оказалось денегъ. Изъ кухни ясно можно было разслышать все до слова. Хозяйка кричала:
— Вонъ отсюда! Я вамъ говорю, убирайтесь сейчасъ! Ахъ ты, распутная негодяйка, прочь отсюда, или я тебя такъ отдѣлаю, что ты у меня въ три мѣсяца не забудешь! Скажите пожалуйста, забралась обманомъ въ честный домъ, да и поживаетъ себѣ, не имѣя ни гроша въ карманѣ. Ну, ну, пошевеливайся!
— О, сударыня! молила жилица, — пожалѣйте меня, бѣдную, брошенную, только на одну ночь еще, пощадите меня, а тамъ смерть сдѣлаетъ свое дѣло…
То былъ голосъ моей несчастной, погубленной Оливіи. Я бросился къ ней на помощь, увидѣлъ, какъ хозяйка тащила ее съ лѣстницы за волосы и принялъ мою бѣдняжку въ свои объятія.
— Наконецъ-то! говорилъ я:— приди, моя милая, мое безцѣнное утраченное сокровище, прижмись къ груди твоего бѣднаго стараго отца! Негодяй тебя покинулъ, но есть на свѣтѣ человѣкъ, который никогда тебя не покинетъ; хотя бы на твоей душѣ было десять тысячъ преступленій, все тебѣ прощу, все забуду!
— Папа мой, родной, милый…
Она замолкла и нѣсколько минутъ совсѣмъ не могла выговорить ничего болѣе. Потомъ опять:
— Родной мой, безцѣнный, добрый папа! Неужели ангелы еще добрѣе тебя? Чѣмъ я это заслужила? Негодяй… Да, я ненавижу его… и себя тоже за то, что могла такъ огорчить тебя. Меня нельзя простить, я сама знаю, что нельзя.
— Да нѣтъ же, дитя мое, отъ всего сердца я тебя прощаю: только раскайся, и мы съ тобой еще будемъ счастливы! Еще придутъ наши красные дни, моя Оливія.
— Ахъ, нѣтъ, батюшка, никогда! Отнынѣ и навсегда на людяхъ одинъ позоръ, да и дома стыдно! Но что же это значитъ, папа, что ты сталъ такой блѣдный? Неужели изъ-за такой дряни, какъ я, ты могъ измучиться? Ты, такой мудрецъ, вѣдь не можешь же ты думать, что тѣнь отъ моего позора падаетъ и на тебя?
— Мудрецъ, говоришь ты? Знай, женщина, что вся наша мудрость…
— О, папа, зачѣмъ ты такъ назвалъ меня? Въ первый разъ въ жизни ты заговорилъ со мною такъ холодно.
— Прости меня, моя душечка, отвѣчалъ я: — я хотѣлъ только замѣтить, что мудрость плохая защита отъ горя, хотя въ концѣ концовъ она и восторжествуетъ.
Тутъ жена трактирщика пришла освѣдомиться, не угодно ли намъ перейти въ болѣе приличную комнату, и когда мы согласились, провела насъ въ другое помѣщеніе, гдѣ гораздо удобнѣе было намъ разговаривать. Успокоившись немного, я все-таки попросилъ Оливію разсказать мнѣ, какъ произошла эта исторія, доведшая ее до такого отчаяннаго положенія.
— Съ самаго перваго дня нашего знакомства, сэръ, сказала она, — негодяй не переставалъ преслѣдовать меня втайнѣ предложеніями своей руки.
— И подлинно негодяй! воскликнулъ я:— но я до сихъ поръ не могу понять, какъ человѣкъ съ такими здравыми понятіями и съ такимъ даже благороднымъ образомъ мыслей, какъ мистеръ Борчель, могъ учинить такую подлость и проникнуть въ честное семейство съ завѣдомою цѣлью опозорить его!
— Дорогой мой папа, возразила моя дочь, — что за странное и несправедливое предположеніе? Мистеръ Борчель никогда и не думалъ меня обманывать; напротивъ, онъ при всякомъ удобномъ случаѣ предостерегалъ меня по секрету противъ козней мистера Торнчиля, который, какъ я теперь убѣдилась, гораздо даже хуже, чѣмъ онъ его описывалъ.
— Торнчиль? прервалъ я ее:— причемъ же тутъ Торнчиль?
— Какъ же, сэръ, возразила она, — вѣдь мистеръ Торнчиль былъ моимъ соблазнителемъ. А эти лондонскія дамы, съ которыми — помните?— онъ познакомилъ насъ, — вѣдь это были просто потерянныя женщины изъ города, привезенныя имъ для того, чтобы безъ всякаго стыда и жалости заманить насъ въ Лондонъ. И это непремѣнно удалось бы имъ, если бы мистеръ Борчель не написалъ къ нимъ письма, которое всѣ мы читали и приняли тогда на свой счетъ, тогда какъ онъ всѣ свои упреки обращалъ къ нимъ, а вовсе не къ намъ. Я вотъ чего не понимаю: какъ могъ онъ оказать на нихъ такое вліяніе, что онѣ его послушались и уѣхали? А только я увѣрена, что онъ всегда былъ намъ самымъ горячимъ и преданнымъ другомъ.
— Ты изумляешь меня, милая! воскликнулъ я.— Такъ, значитъ, мои первоначальныя подозрѣнія были вполнѣ основательны и мистеръ Торнчиль оказался самымъ низкимъ человѣкомъ! И все-таки онъ восторжествуетъ надъ нами, потому что онъ богатъ, а мы — бѣдны. Но скажи, дитя мое, какими чарами онъ могъ заставить тебя забыть и полученное тобою воспитаніе, и твою собственную чистую и добрую натуру?
— Весь его успѣхъ основанъ на томъ, отвѣчала она, — что я стремилась его сдѣлать счастливымъ, а о себѣ не думала. Я знаю, что церемонія нашего тайнаго бракосочетанія, совершенная католическимъ священникомъ, ни къ чему не обязываетъ его, и что мнѣ придется довѣриться единственно его чести.
— Какъ! воскликнулъ я:— такъ вы точно были обвѣнчаны рукоположеннымъ священникомъ?
— Формально обвѣнчаны, сэръ, отвѣчала она, — но только мы оба дали клятву не разглашать его имени.
— Такъ дай же еще разъ обнять тебя, моя дорогая! Теперь мнѣ въ тысячу разъ легче, потому что я знаю, что ты его законная жена. Послѣ этого ужъ ничто въ мірѣ не можетъ ослабить святости вашего союза.
— Увы, папа, возразила она, — вы еще не знаете, что это за подлый человѣкъ! Онъ уже былъ женатъ, и этотъ же самый священникъ разъ шесть или восемь вѣнчалъ его съ такими же несчастными, какъ я, и всѣхъ ихъ онъ обманывалъ и бросалъ.
— Ого, вотъ какъ! воскликнулъ я:— такъ этого священника слѣдуетъ повѣсить и завтра же мы съ тобой пойдемъ подавать на него жалобу.
— А хорошо ли это будетъ, сказала она, — когда я дала клятву не выдавать его?
— Нѣтъ, моя милая, сказалъ я:— разъ, что ты произнесла такую клятву, я не стану — да и не могу — уговаривать тебя преступить ее. Даже ради общаго блага, ты не имѣешь права доносить на него. Во всѣхъ человѣческихъ дѣлахъ можно допустить мелкое зло ради достиженія великаго блага. Такъ, напримѣръ, политики могутъ пожертвовать одною провинціей для спасенія цѣлаго государства; медики отсѣкаютъ часть тѣла для излеченія остального; но въ религіи разъ навсегда, и очень опредѣленно, сказано: не грѣши. И этотъ законъ, дитя мое, вполнѣ правиленъ; ибо если мы дозволимъ себѣ малый грѣхъ для достиженія большого блага, то все-таки мы согрѣшаемъ; и хотя бы предполагаемое благо дѣйствительно осуществилось, но въ промежуткѣ между совершеніемъ предварительнаго грѣха и осуществленіемъ благого послѣдствія можетъ случиться, что мы будемъ отозваны въ иной міръ, гдѣ обязаны за каждое свое дѣяніе дать отвѣтъ, а земные наши счеты будутъ ужъ окончены. Но я все прерываю тебя, милая; продолжай.
— «На другое утро, послѣ свадьбы, продолжала она, — я могла убѣдиться въ томъ, что немного хорошаго ожидаетъ меня впереди. Въ это же утро онъ представилъ меня двумъ несчастнымъ женщинамъ, которыхъ обманулъ, какъ и меня; но онѣ продолжали жить съ нимъ. Я такъ нѣжно любила его, что не могла переносить мысли дѣлить его привязанность съ подобными соперницами, и пыталась забыть свой позоръ въ вихрѣ удовольствій. Съ этою цѣлью я танцовала, наряжалась, болтала, но не чувствовала себя счастливой. Мужчины, пріѣзжавшіе къ намъ, то-и-дѣло толковали о могуществѣ моей красоты; но это только усиливало мою печаль, потому что я сознавала, какъ дурно распорядилась этимъ могуществомъ. Съ каждымъ днемъ я становилась задумчивѣе, а онъ нахальнѣе, и дѣло дошло до того, это онъ осмѣлился, однажды, предлагать меня своему знакомому, молодому баронету. Излишнее было бы описывать, какъ меня глубоко уязвила такая неблагодарность. Въ отвѣтъ на его предложеніе я чуть не сошла съ ума и рѣшилась разстаться съ нимъ. Когда я собралась уходить, онъ вдругъ подаетъ мнѣ кошелекъ съ деньгами; я, конечно, бросила ему кошелекъ въ лицо и убѣжала отъ него въ такомъ гнѣвѣ, что на нѣкоторое время утратила сознаніе всей бѣдственности своего положенія. Потомъ опомнилась и подумала, что я самая низкая, презрѣнная и виновная изъ тварей, и что во всемъ мірѣ нѣтъ теперь никого, къ кому бы я могла обратиться за совѣтомъ и помощью.
«Какъ разъ въ эту минуту проѣзжала мимо меня почтовая карета: я остановила ее и заняла мѣсто, съ единственною цѣлью уѣхать какъ можно дальше отъ негодяя, котораго презирала и ненавидѣла. Меня высадили здѣсь и съ тѣхъ поръ, какъ я тутъ поселилась, грубости этой женщины и собственныя горькія мысли были единственными моими впечатлѣніями. Тяжко мнѣ вспоминать теперь о тѣхъ счастливыхъ часахъ, которые я проводила съ мамой и сестрой; ихъ горе сильно, но мое еще сильнѣе, потому что сопряжено съ грѣхомъ и позоромъ.
— Терпѣніе, дитя мое! воскликнулъ я:— будемъ надѣяться, что еще не все потеряно. Ложись, отдыхай пока; а завтра я отвезу тебя домой, къ матери и ко всѣмъ нашимъ: они тебя примутъ ласково. Бѣдная мама! она крѣпко огорчена. Но она тебя любитъ, Оливія, и потому все забудетъ.

XXII.
Всѣ грѣхи прощаются тѣмъ, кого любишь.

На другой день я посадилъ мою дочь сзади себя на лошадь и поѣхалъ домой. Дорогой я всячески старался успокоить ея тревогу и печаль и подготовить ее къ свиданію съ оскорбленною матерью. Проѣзжая красивыми мѣстами нашего края, я пользовался всякимъ случаемъ, чтобы доказать, что Господь къ намъ гораздо милостивѣе, нежели мы другъ къ другу; а также и то, что природа очень рѣдко бываетъ виновна въ нашихъ несчастіяхъ. Я увѣрялъ ее, что она никогда въ жизни не увидитъ ни малѣйшей перемѣны въ моей къ ней нѣжности и что, пока я живъ — а это можетъ продлиться еще довольно долго — у ней никогда не будетъ недостатка въ руководителѣ и защитникѣ; старался укрѣпить ее противъ осужденія свѣта; доказывалъ, какую важную роль играютъ въ жизни книги, эти истинные и терпѣливые друзья несчастнаго человѣчества; и говорилъ, что даже, когда онѣ не могутъ заставить насъ наслаждаться жизнію, онѣ научаютъ насъ, по крайней мѣрѣ, переносить ее съ достоинствомъ.
За пять миль отъ нашего жилища пришлось остановиться у дороги на постояломъ дворѣ, чтобы дать отдохнуть наемной лошади. Мнѣ хотѣлось сперва подготовить семью къ пріему дочери и потому я рѣшился оставить Оливию переночевать тутъ, а самъ — пойти домой и воротиться за нею завтра поутру вмѣстѣ съ Софіей. Было ужо темно, когда мы пріѣхали на постоялый дворъ. Устроивъ Оливію въ порядочной комнатѣ и распорядившись, чтобы хозяйка подала ей ужинъ какъ слѣдуетъ, я поцѣловалъ ее на прощанье и пошелъ домой. Чѣмъ ближе я подходилъ къ своему мирному жилищу, тѣмъ живѣе становилась моя радость: какъ птица, спугнутая съ гнѣзда, сердце мое рвалось впередъ и предвкушало восторги свиданія у моего скромнаго очага. Я воображалъ себѣ всѣ ласковыя слова, которыя буду расточать, и радостный привѣтъ окружающихъ. Я заранѣе чувствовалъ нѣжныя объятія жены и улыбался, представляя себѣ улыбки моихъ малютокъ. Шелъ я тихо, ночь надвигалась все темнѣе. Всѣ крестьяне уже спали и ни въ одномъ сельскомъ домикѣ не видно было огня. Тишина прерывалась лишь изрѣдка пѣніемъ пѣтуховъ или отдаленнымъ лаемъ сторожевыхъ собакъ. Скоро, скоро я увижу и свой дорогой домикъ! Шаговъ за сто отъ дому нашъ вѣрный песъ почуялъ мое приближеніе и кинулся мнѣ навстрѣчу, привѣтливо виляя хвостомъ.
Была полночь, когда я, наконецъ, постучался въ свою дверь. Все было тихо и спокойно. Сердце мое наполнилось невыразимымъ счастіемъ… Но каково же было мое изумленіе, когда я увидѣлъ, что домъ вдругъ озарился пламенемъ, и каждое отверстіе наполнилось багровымъ отблескомъ огня! Я испустилъ отчаянный, судорожный крикъ и упалъ на землю безъ сознанія. Этотъ вопль разбудилъ моего сына, до тѣхъ поръ спокойно спавшаго. Увидя огонь, онъ тотчасъ разбудилъ мать и сестру, и всѣ они, выскочивъ изъ дому раздѣтые и въ страшномъ испугѣ, привели меня въ чувство, но лишь затѣмъ, чтобы быть свидѣтелемъ новыхъ бѣдствій: пламя, между тѣмъ, охватило крышу нашего дома, и она то тутъ, то тамъ обрушивалась, а мы стояли и въ безмолвномъ ужасѣ смотрѣли на пожаръ, точно любовались этимъ зрѣлищемъ. Я смотрѣлъ то на нихъ, то на горѣвшее строеніе, и наконецъ сталъ оглядываться, ища глазами моихъ крошекъ; но ихъ нигдѣ не было видно.
— Горе мнѣ! воскликнулъ я, — гдѣ же, гдѣ наши малютки?..
— Остались тамъ, погибли въ пламени, спокойно сказала моя жена:— и я хочу умереть вмѣстѣ съ ними.
Въ эту минуту я услышалъ внутри дома голоса дѣтей, только что проснувшихся, и тутъ ужъ ничто не могло удержать меня.
— Дѣти, дѣти, гдѣ вы? кричалъ я, бросаясь въ огонь и вышибая дверь комнаты, гдѣ они спали: гдѣ вы, мои крошечки?
— Здѣсь, папочка, мы тутъ! воскликнули они въ одинъ голосъ, и я увидѣлъ, что ихъ кроватка ужъ загорается. Я схватилъ обоихъ на руки и понесъ вонъ изъ дому, какъ могъ скорѣе, и въ ту минуту, какъ перешагнулъ черезъ порогъ на волю — крыша обрушилась внутрь.
— Ну теперь, сказалъ я, сжимая дѣтей въ объятіяхъ, — пусть горитъ и гибнетъ все мое имущество, вотъ они, цѣлы мои драгоцѣнные; посмотри, милая, наши сокровища цѣлы, и мы еще будемъ счастливы.
И мы осыпали своихъ малютокъ поцѣлуями: они обвились рученками за мою шею, раздѣляя нашу радость, а мать поперемѣнно то смѣялась, то плакала.
Я оставался спокойнымъ зрителемъ того, какъ горѣло мое жилище, но черезъ нѣкоторое время почувствовалъ, что жестоко обжегъ себѣ всю руку до самаго плеча. Поэтому я совсѣмъ не могъ помогать сыну ни въ его попыткахъ спасти хоть что нибудь изъ домашняго скарба, ни въ стараніяхъ уберечь отъ огня хлѣбный амбаръ. Между тѣмъ, всполошились и ваши сосѣди и со всѣхъ сторонъ сбѣжались къ намъ на помощь; во и имъ пришлось только стоять сложа руки и вмѣстѣ съ вами безпомощно смотрѣть на бѣдствіе. Всѣ цѣнныя вещи, въ томъ числѣ и мои записки, которыя я берегъ на приданое дочерямъ, сгорѣли до-тла, исключая ящика съ кое-какими документами, стоявшаго въ кухнѣ, да двухъ-трехъ бездѣлицъ, вытащенныхъ Моисеемъ изъ огня въ самомъ началѣ пожара. Сосѣди позаботились, однако, снабдить насъ всѣмъ необходимымъ на первое время: принесли бѣлья и платья, а также кухонной посуды и мебели, которую сложили въ одномъ изъ сараевъ, такъ что къ утру у насъ было готово другое жилище, правда, очень жалкое, но все же мы не остались безъ крова. Мой честный ближайшій сосѣдъ и его дѣти тоже не мало потрудились надъ устройствомъ нашего хозяйства и въ простотѣ душевной всячески старались насъ утѣшить.
Когда утихли домашнія тревоги, на первый планъ выступило любопытство, и мое семейство пожелало узнать, что задерживало меня такъ долго вдали отъ нихъ. Разсказавъ все въ подробности, я сталъ подготовлять ихъ къ пріему пропадавшей дочери. Хотя ничего кромѣ нищеты и горя не могъ я предложить ей, но все-таки мнѣ хотѣлось раздѣлить съ ней нашу участь и главное расположить домашнихъ принять ее поласковѣе. Эта задача была бы, можетъ быть, труднѣе, если бы не это новое бѣдствіе, значительно смирившѣе гордость моей жены и заслонившее прежнюю обиду болѣе острыми и свѣжими впечатлѣніями. Моя рука такъ разболѣлась, что я не былъ въ состояніи самъ пойти за бѣдняжкой, а послалъ за нею сына и дочь, которые вскорѣ воротились, ведя подъ руки несчастную: она не смѣла взглянуть на мать, которая, не взирая на всѣ мои увѣщанія, никакъ не могла сразу простить ее. Женщины вообще гораздо строже мужчинъ относятся къ женскимъ слабостямъ.
— Ахъ, сударыня! вскричала мать, завидѣвъ Оливію:— въ какую бѣдную лачугу вы изволили придти, послѣ столькихъ великолѣпій! Мы съ моею дочерью Софіей едва ли можемъ быть интересной компаніей для особы, привыкшей водиться съ высшимъ обществомъ. Да-съ, миссъ Ливи, порядкомъ вы измучили бѣднаго отца и меня горемычную; но я надѣюсь, что Богъ васъ проститъ.
Пока мать произносила это привѣтствіе, несчастная дочь стояла передъ ней блѣдная, дрожащая, не смѣя поднять глазъ и не будучи въ состояніи ни плакать, ни говорить. Но я не могъ оставаться безмолвнымъ свидѣтелемъ ея страданія, а потому, придавъ своему голосу и манерѣ достаточно строгости, чтобы вызвать безпрекословное повиновеніе, я сказалъ:
— Жена, прошу тебя, выслушай меня и разъ навсегда запомни мои слова. Я привелъ домой бѣдную, заблудшую странницу; ея возвращеніе на путь долга есть причина къ возобновленію нашей къ ней нѣжной любви. Судьба тѣснитъ насъ все новыми ударами и лишеніями; не будемъ же усугублять ихъ, поселяя раздоръ въ средѣ нашей семьи. Если станемъ жить дружно, то можемъ обрѣсти и довольство жизнью, потому что насъ много и мы обойдемся безъ другихъ, если мнѣніе свѣта осудитъ насъ и люди не захотятъ съ ними водиться. Милосердіе Божіе обѣщаетъ прощеніе кающимся: послѣдуемъ и мы Его примѣру. Мы знаемъ, что Богу несравненно пріятнѣе взирать на раскаявшагося грѣшника, чѣмъ на девяносто девять человѣкъ, всю жизнь проведшихъ праведно. Такъ и должно быть, потому что то единичное усиліе, какое мы употребляемъ, чтобы удержаться на крутомъ спускѣ къ погибели, требуетъ гораздо большаго стремленія къ добродѣтели, нежели сотня обыкновенныхъ, справедливыхъ дѣяній.

XXIII.
Одни злые могутъ быть долго и совершенно несчастливы.

Потративъ много труда и хлопотъ на то, чтобы превратить нашъ сарай въ жилище, сколько нибудь удобное, мы вскорѣ вновь обрѣли прежнюю ясность духа. Такъ какъ я не могъ помогать сыну въ обычныхъ нашихъ работахъ, я оставался дома и читалъ вслухъ семьѣ тѣ немногія книги, которыя уцѣлѣли послѣ пожара, выбирая преимущественно такое чтеніе, которое, забавляя воображеніе, способствовало бы къ облегченію нашихъ сердецъ. Добрые сосѣди тоже навѣщали насъ каждый день, выражая соболѣзнованіе и участіе, и даже назначили время, когда придутъ всѣ вмѣстѣ помочь намъ возстановить прежній нашъ домъ. Въ числѣ прочихъ снова появился у насъ и честный фермеръ Уильямсъ, отъ всей души готовый услужить намъ; онъ былъ не прочь возобновить и свое ухаживанье за моею дочерью, но она такъ это приняла, что отвадила его сразу и навсегда. Ея печаль угрожала, повидимому, быть прочной: она была единственнымъ лицомъ нашего тѣснаго кружка, къ которому, черезъ недѣлю послѣ пожара, не воротилась его прежняя веселость. Она совсѣмъ утратила простодушную невинность помысловъ, которая, внушая ей чувство собственнаго достоинства, заставляла ее находить удовольствіе въ томъ, чтобы нравиться другимъ. Умъ ея находился въ постоянномъ напряженіи и безпокойствѣ, красота увидала вмѣстѣ со здоровьемъ, а небреженіе къ себѣ еще ускоряло ея увяданіе. Каждый разъ, какъ кто нибудь изъ насъ обращался съ нѣжною лаской къ ея сестрѣ, сердце Оливіи сжималось и на глазахъ навертывались слезы. Подобно излеченному пороку, на мѣстѣ котораго непремѣнно выростаютъ новые пороки, такъ и ея проступокъ, искорененный раскаяніемъ, породилъ въ ея сердцѣ зависть и ревнивую подозрительность. Я пробовалъ на всѣ лады облегчить ея горе и въ заботахъ о ней забывалъ свои собственныя. Такъ какъ я довольно много читалъ и обладалъ хорошею памятью, то старался припомнить разныя занимательныя исторіи, которыми развлекалъ ее.— Наше счастье, дитя мое, говаривалъ я ей, — находится въ рукахъ Того, Кто властенъ возстановить его на тысячу разныхъ ладовъ, а пути Его неисповѣдимы. Если хочешь, я приведу тебѣ примѣръ, почерпнутый мною изъ твореній достовѣрнаго, хотя иногда романическаго лѣтописца.
«Матильда съ самой ранней юности выдана была въ замужество неаполитанскому вельможѣ изъ высшаго сословія и пятнадцати лѣтъ отъ роду сдѣлалась матерью и овдовѣла. Однажды, стоя у окна своего дворца, нависшаго надъ водами рѣки Вольтурно, она ласкала своего сынка; какъ вдругъ ребенокъ вырвался изъ ея рукъ, упалъ изъ окна въ рѣку и исчезъ въ волнахъ ея. Мать, пораженная ужасомъ и желая спасти его, бросилась вслѣдъ за нимъ; но этого сдѣлать она была не въ силахъ и сама съ величайшимъ трудомъ спаслась на противуположный берегъ, гдѣ попала въ руки французскихъ солдатъ, грабившихъ страну, и ими взята была въ плѣнъ.
«Такъ какъ французы вели въ то время съ итальянцами самую кровопролитную и безчеловѣчную войну, солдаты хотѣли сдѣлать несчастную жертвою своихъ скотскихъ аппетитовъ и жестокости. Въ исполненіи столь низкаго намѣренія помѣшалъ имъ, однако же, молодой офицеръ, который, не взирая на необходимость поспѣшнаго отступленія, посадилъ ее на коня позади себя и благополучно доставилъ въ свой родной городъ. Красота ея съ самаго начала поразила его зрѣніе, вскорѣ затѣмъ ея душевныя качества покорили его сердце: они сочетались бракомъ. Онъ достигъ высшихъ почестей, они жили долго и были счастливы. Но военное счастье перемѣнчиво: по прошествіи многихъ лѣтъ войска, коими онъ начальствовалъ, потерпѣли пораженіе, и онъ вынужденъ былъ искать спасенія въ стѣнахъ того города, гдѣ проживалъ со своею супругой. Здѣсь они выдержали осаду, и въ концѣ концовъ городъ былъ взятъ приступомъ. Въ исторіи немного найдется примѣровъ худшаго насилія и жестокостей, чѣмъ тѣ, коими ознаменовывались въ ту пору войны итальянцевъ съ французами. Такъ и въ этотъ разъ побѣдители намѣревались всѣхъ французскихъ плѣнныхъ казнить смертію, въ особенности же супруга Матильды, который былъ главною причиной продолжительности осады. Такія рѣшенія исполнялись большею частію тотчасъ же по произнесеніи приговора. Плѣнника выводили впередъ, и палачъ съ поднятымъ мечомъ ждалъ лишь знака со стороны генерала, игравшаго роль верховнаго судьи, чтобы поразить осужденнаго, между тѣмъ какъ зрители въ угрюмомъ молчаніи стояли кругомъ. Въ такую именно минуту тяжкаго ожиданія, Матильда пришла проститься со своимъ супругомъ и избавителемъ и громко оплакивала жестокость судьбы, спасшей ее отъ преждевременной гибели въ рѣкѣ Вольтурно, лишь для того, чтобы стать свидѣтельницей еще худшихъ бѣдствій. Генералъ, очень еще юный, былъ пораженъ ея красотою и тронутъ ея горестью; но еще болѣе смутило его то, что онъ услышалъ объ испытанныхъ ею когда-то опасностяхъ. Оказалось, что онъ ея сынъ, тотъ самый, изъ-за котораго она столько претерпѣла въ юности. Онъ тотчасъ призналъ ее и палъ къ ея ногамъ. Остальное легко угадать. Плѣнникъ былъ освобожденъ, и все счастіе, которое осуществляется на землѣ сочетаніемъ любви, дружбы и исполненіемъ долга, стало ихъ удѣломъ».
Такими и подобными побасенками пытался я занять вниманіе моей дочери; но она слушала меня разсѣянно: собственныя несчастія заглушали въ ней жалость къ страданіямъ другихъ, и ничто не могло ее успокоить. Въ обществѣ она опасалась встрѣтить пренебреженіе, въ уединеніи не находила отрады. Таково было ея настроеніе, когда до насъ дошли слухи, что мистеръ Торнчиль женится на миссъ Уилъмотъ, къ которой я всегда подозрѣвалъ у него настоящую страсть, не смотря на то, что онъ не пропускалъ ни одного случая выражать въ моемъ присутствіи самое презрительное отношеніе къ ея особѣ и къ ея состоянію. Это извѣстіе еще усилило горе бѣдной Оливіи: такого явнаго доказательства его невѣрности она не могла перенести. Я рѣшился узнать навѣрное, точно ли это правда, и послать сына къ старику Уильмоту, съ тѣмъ, чтобы, во-первыхъ, собрать самыя точныя свѣдѣнія, а во-вторыхъ, передать Арабеллѣ Уильмотъ письмо, съ изложеніемъ того, какъ мистеръ Торнчиль поступилъ относительно моего семейства. Сынъ мой отправился туда и черезъ три дня воротился, утверждая, что слухъ оказался вполнѣ справедливымъ, а письма ему не удалось передать лично, и онъ оставилъ его тамъ, потому что мистеръ Торнчиль и миссъ Уильмотъ разъѣзжаютъ съ визитами по всему графству. Свадьба ихъ назначена черезъ нѣсколько дней, а въ прошлое воскресенье они вмѣстѣ были въ церкви и являлись очень парадно и торжественно: она въ сопровожденіи шести молодыхъ дѣвицъ, а онъ съ такимъ же числомъ джентльменовъ. Предстоявшая свадьба наполняла шумомъ и весельемъ всю округу; женихъ и невѣста всякій день катались верхомъ и при этомъ окружали себя такою пышностью и великолѣпіемъ, какихъ уже давно не запомнятъ въ этихъ мѣстахъ. Моисей разсказывалъ, что тамъ ужъ собрались всѣ родные и друзья обоихъ семействъ, и въ особенности много говорили о прибытіи дяди нашего сквайра, сэра Уильяма, о которомъ всѣ такъ хорошо отзывались. Вездѣ шли пиры и веселье, только и разговору, что о красотѣ невѣсты, да о томъ, какой молодецъ изъ себя женихъ; говорили, что они страстно влюблены другъ въ друга; словомъ, прибавлялъ Моисей, поневолѣ подумаешь, что мистеръ Торнчиль одинъ изъ счастливѣйшихъ людей въ мірѣ.
— Пускай его будетъ счастливъ, коли можетъ, отвѣчалъ я:— и, однакоже, сынъ мой, посмотри на этотъ соломенный матрацъ и на крышу, которая такъ плохо насъ защищаетъ; видишь эти гнилыя стѣны и сырой полъ; мое жалкое тѣло, обгорѣлое на пожарѣ; знаешь, что мои дѣти плачутъ, прося насущнаго хлѣба. Вотъ что ты засталъ, возвратясь домой, дитя мое. И все-таки ни за какія блага въ мірѣ не хотѣлъ бы я помѣняться съ нимъ мѣстами. Милыя мои дѣти, еслибъ только вы научились прислушиваться къ голосу собственныхъ сердецъ вашихъ, если бы узнали, какой благородный другъ въ нихъ таится, вы не стали бы гоняться за щегольствомъ и пышностью презрѣнныхъ людей. Кто не знаетъ, что жизнь наша скоротечна и сами мы уподобляемся странникамъ, временно проходящимъ путь ея. Развивая далѣе это уподобленіе, можно замѣтить, что хорошіе люди всегда радостны и ясны душою, какъ путники, приближающіеся къ дому; порочные же рѣдко и ненадолго бываютъ счастливы, подобно странникамъ, отправляющимся въ изгнанье…
Но тутъ моя бѣдная дочь, сраженная новымъ горемъ, разразилась такими рыданіями, что я не могъ продолжать проповѣди и попросилъ мать поддержать ее и утѣшить. Понемногу она оправилась и съ этихъ поръ стала спокойнѣе. Я даже вообразилъ, что она вооружилась твердостью, но это только такъ казалось: ея спокойствіе было лишь временнымъ затишьемъ послѣ бури.
Доброхотные прихожане прислали намъ запасъ съѣстной провизіи, и это обстоятельство привело остальную семью въ радостное настроеніе. Я и самъ былъ радъ, видя ихъ опять веселыми и бодрыми. Было бы несправедливо унимать изъявленія ихъ удовольствія изъ-за того, что одинъ изъ членовъ семейства упорствовалъ въ своемъ уныніи; я не хотѣлъ также и того, чтобы они изъ приличія накидывали на себя грусть, которой не ощущали. Потому опять вокругъ стола поднялась веселая болтовня, разсказывали сказки, потребовали пѣсню, и беззаботная радость снова стала порхать вокругъ нашего смиреннаго жилища.

XXIV.
Новыя бѣдствія.

На другое утро, не взирая на позднее время года, солнце такъ славно припекало, что мы порѣшили завтракать въ бесѣдкѣ изъ жимолости и, пока мы тамъ сидѣли, младшая дочь моя, по моей просьбѣ, присоединила свой голосокъ къ пѣнію птицъ, порхавшихъ по деревьямъ. Въ этой самой обстановкѣ моя бѣдная Оливія увидѣла впервые своего обольстителя и каждый предметъ здѣсь напоминалъ ей что нибудь печальное; но грусть, вызываемая пріятными предметами или звуками музыки, не растравляетъ сердца, а успокоиваетъ его. Мать также разнѣжилась, заплакала и почувствовала приливъ прежней любви къ своей дочери.
— Оливія, моя милочка, сказала она:— спой намъ ту грустную пѣсню, что папа такъ любилъ, помнишь? Твоя сестра Софи ужъ потѣшила насъ. Спой, пожалуйста, дитя мое: это будетъ такъ пріятно твоему старому отцу.
Она послушалась и запѣла съ такимъ чувствомъ, что растрогала меня до глубины сердца:

Когда красавица полюбитъ
И слишкомъ поздно узнаетъ,
Что тѣмъ она себя погубитъ,
Въ своей любви позоръ найдетъ,
А милый другъ ее разлюбитъ
И позабудетъ въ свой чередъ,
Какъ отъ тоски себя избавить,
Чѣмъ горьки слезы отереть?
И какъ измѣнника заставить
О бѣдной жертвѣ пожалѣть?
Одно есть средство все поправить,
И это средство — умереть.

Когда она допѣла второй куплетъ, въ концѣ котораго голосъ ея дрогнулъ и, печально замирая, придалъ пѣснѣ особую выразительность, на дорогѣ показался экипажъ мистера Торнчиля. Всѣ мы всполошились, но Оливія, конечно, больше всѣхъ: не желая встрѣчаться съ обманщикомъ, она взяла подъ-руку сестру, и онѣ поспѣшно ушли въ домъ. Черезъ нѣсколько минутъ сквайръ вышелъ изъ кареты и, подойдя къ бесѣдкѣ, гдѣ мы сидѣли, какъ ни въ чемъ не бывало, освѣдомился о моемъ здоровьѣ.
— Сэръ, отвѣчалъ я, — ваша развязность сегодня показываетъ только всю низость вашего характера; было время, когда я наказалъ бы васъ за дерзость, если бы вы отважились показаться мнѣ на глаза. Но теперь это прошло: старость охладила мои страсти, да и мое званіе налагаетъ на меня узду…
— Могу васъ увѣрить, дорогой мой сэръ, возразилъ онъ, — что вы меня до крайности удивляете, и я ровно ничего не понимаю. Надѣюсь, что вы не считаете за преступленіе мою недавнюю прогулку съ вашею дочерью?
— Ступай прочь отсюда! вскрикнулъ я:— жалкій, подлый негодяй, да и лгунъ еще, вдобавокъ… Но нѣтъ, такая низость недостойна даже моего гнѣва. А между тѣмъ, сэръ, я потомокъ такой фамиліи, въ которой такихъ вещей не допускалось… Ты же, презрѣнное созданье, ради удовлетворенія минутной прихоти, на всю жизнь погубилъ несчастную дѣвушку и опозорилъ семью, считавшую честь единственнымъ своимъ достояніемъ.
— Если она, или вы, такъ ужъ и рѣшились всю жизнь быть несчастными, я тутъ ни причемъ, сказалъ онъ:— по-моему, ничто вамъ не мѣшаетъ быть счастливыми, и каково бы ни было ваше обо мнѣ мнѣніе, я всегда готовъ содѣйствовать вашему благополучію. Чрезъ нѣкоторое время можно выдать ее замужъ и, что еще лучше, не разлучать ее и съ прежнимъ любовникомъ, потому что, увѣряю васъ, у меня все еще не пропала моя къ ней привязанность.
При этомъ новомъ унизительномъ намекѣ вся кровь во мнѣ вскипѣла; ибо гораздо легче оставаться спокойнымъ передъ лицомъ великихъ бѣдствій, чѣмъ равнодушно переносить язвительные уколы мелочныхъ оскорбленій.
— Уходи съ глазъ долой, змѣя подколодная! воскликнулъ я внѣ себя: — не мучь меня своимъ присутствіемъ! Если бы мой храбрый сынъ былъ дома, онъ бы не потерпѣлъ этого… но я старъ, и немощенъ… и безсиленъ!
— Я вижу, воскликнулъ онъ, — что вы сами хотите вывести меня изъ терпѣнія и заставить обращаться съ вами построже; вы знаете, чего могли бы ожидать отъ моей пріязни, но пора показать вамъ, что будетъ, если вы возбудите мой гнѣвъ. Тотъ стряпчій, которому я передалъ вашу недавнюю росписку, шутить не любитъ; дѣло непремѣнно дойдетъ до суда, если во-время не предупредить мѣръ правосудія; но для этого нужно, чтобы я самъ внесъ за васъ эту сумму, чего я не могу сдѣлать, потому что поиздержался на приготовленія къ свадьбѣ. Кромѣ того, мой управляющій толкуетъ о томъ, что пора получить съ васъ деньги за арендуемую у меня землю. Но это его дѣло, такъ какъ я самъ никогда не занимаюсь подобными мелочами. Впрочемъ, я все-таки желалъ бы вамъ быть полезнымъ и даже хотѣлъ пригласить васъ съ дочерью ко мнѣ, на свадьбу мою съ миссъ Уильмотъ: между прочимъ, таково и желаніе моей прелестной Арабеллы, и я надѣюсь, что вы не рѣшитесь огорчить ее отказомъ.
— Мистеръ Торнчиль, сказалъ я, — выслушайте меня разъ навсегда: я никогда не допущу вашей женитьбы на комъ либо, исключая моей дочери. Что до вашей пріязни, то хотя бы вы взялись изъ дружбы возвести меня на престолъ, или изъ ненависти свести въ могилу, мнѣ это рѣшительно все равно. Довольно съ меня и того, что въ одномъ случаѣ вы такъ ужасно, такъ непоправимо обманули насъ: я съ полнымъ довѣріемъ полагался на вашу честность, а вы оказались подлецомъ. Слѣдовательно, о дружбѣ съ моей стороны не можетъ быть и рѣчи. Ступайте отсюда и наслаждайтесь всѣмъ, что дала вамъ судьба: красотою, богатствомъ, здоровьемъ, удовольствіями; оставьте меня съ моей нищетой, позоромъ, болѣзнью и печалями; но при всемъ моемъ смиреніи, я все еще не утратилъ чувства собственнаго достоинства и хотя прощаю васъ, но никогда не перестану презирать.
— А-а, когда такъ, вы скоро узнаете, что значитъ оскорблять меня! возразилъ онъ:— посмотримъ, кто будетъ достойнѣе презрѣнія, вы или я.
Съ этими словами онъ повернулся и ушелъ. Жена моя и сынъ, бывшіе свидѣтелями этого разговора, страшно перепугались. Замѣтивъ, что сквайръ уѣхалъ, дочери также вышли изъ своей засады и захотѣли узнать о результатѣ нашихъ переговоровъ; а когда узнали, то пришли въ великое смятеніе. Но я нисколько его не боялся: главный ударъ былъ уже нанесенъ намъ, и я готовъ былъ отразить всякую новую съ его стороны попытку вредить намъ, на подобіе тѣхъ воинственныхъ орудій, которыя остаются на полѣ битвы, но все еще обращаютъ свое остріе въ сторону непріятеля.
Вскорѣ, однако же, мы увидѣли, что онъ не понапрасну угрожалъ намъ: на другое утро пришелъ его управляющій и сталъ требовать съ меня уплаты годичной аренды, что, по причинѣ описанныхъ выше обстоятельствъ, было для меня совершенно невозможно. Вслѣдствіе того, въ тотъ же вечеръ онъ угналъ всѣхъ моихъ коровъ и на другой день продалъ ихъ менѣе чѣмъ за полъ-цѣны. Тогда жена и дѣти приступили ко мнѣ съ просьбами согласиться на все, что ему будетъ угодно, лишь бы не дожить до конечнаго разоренія; они умоляли меня даже пригласить его снова бывать у насъ и употребили все свое безхитростное краснорѣчіе, чтобы представить мнѣ, какимъ бѣдствіямъ я подвергнусь въ противномъ случаѣ: описывали, какъ ужасна будетъ тюрьма въ такую стужу, какъ теперь, и какъ особенно вредно это отразится на моемъ здоровьѣ, разстроенномъ несчастнымъ случаемъ при пожарѣ; но я оставался непреклоненъ.
— Что вы, мои дорогіе, говорилъ я, — зачѣмъ стараетесь уговорить меня сдѣлать несправедливость? Долгъ велитъ мнѣ простить ему, но совѣсть не позволяетъ поощрять. Неужели для васъ желательно, чтобы я для вида одобрялъ то самое, что въ глубинѣ своего сердца порицаю? Неужели вамъ и было бы пріятно, чтобы я спокойно сидѣлъ и расточалъ любезности подлому обманщику и, во избѣжаніе тюрьмы, обрекъ бы себя на нравственныя оковы, которыя гораздо тяжелѣе желѣзныхъ цѣпей? Никогда этого не будетъ. Если насъ вытѣснятъ изъ этого жилища, то лишь бы мы чувствовали свою правоту, повѣрьте, что куда бы ни сунула насъ судьба, мы все-таки очутимся въ отличномъ помѣщеніи и смѣло можемъ заглядывать въ свои сердца, получая отъ того только удовольствіе.
Такъ провели мы вечеръ. На другой день съ утра напало столько снѣгу, что сынъ мой принужденъ былъ лопатою прогребать тропинку отъ нашей двери.
Вскорѣ, однако же, онъ бросилъ лопату и весь блѣдный прибѣжалъ предупредить насъ, что къ намъ идутъ двое незнакомыхъ людей, въ которыхъ онъ предполагаетъ полицейскихъ. Пока онъ говорилъ, они вошли, приблизились къ моей постели и, заявивъ о своемъ званіи, арестовали меня, приказавъ немедленно встать и готовиться слѣдовать за ними въ городскую тюрьму, за одиннадцать миль отсюда.
— Друзья мои, сказалъ я, — въ какую суровую погоду пришли вы отводить меня въ тюрьму! И это тѣмъ болѣе прискорбно, что на-дняхъ я очень сильно опалилъ себѣ руку на пожарѣ, и по этой причинѣ у меня легкая лихорадка; къ тому же у меня нѣтъ и достаточно платья, чтобы выйти изъ дому, и слишкомъ слабъ я и старъ, чтобы идти пѣшкомъ такую даль по глубокому снѣгу. А, впрочемъ, коли нужно… Что же дѣлать!
Обратясь къ женѣ и дѣтямъ, я велѣлъ собрать кое-какія оставшіяся у насъ вещи и приготовиться сейчасъ же уходить отсюда. Я умолялъ ихъ поторопиться, а сыну поручилъ подать помощь старшей сестрѣ, которая считала себя причиною постигшихъ насъ бѣдствій и упала безъ чувствъ отъ ужаса и горя. Я старался ободрять жену, сжимавшую въ объятіяхъ двухъ меньшихъ дѣтей, которыя, боясь взглянуть на чужихъ, въ испугѣ прижались къ матери и спрятали личики на ея груди. Меньшая дочь хлопотала между тѣмъ объ укладкѣ вещей, и такъ какъ полицейскіе не разъ понуждали ее дѣйствовать поскорѣе, черезъ часъ наши сборы кончились, и мы вышли въ путь.

XXV.
Нѣтъ такого бѣдственнаго положенія, въ которомъ не нашлось бы утѣшительной стороны.

Выйдя на дорогу, мы тихо пошли впередъ изъ этого мирнаго края. Старшая дочь моя такъ ослабѣла отъ медлительной лихорадки, подтачивавшей ея нѣжный организмъ, что одинъ изъ полицейскихъ изъ жалости посадилъ ее на свою лошадь; какъ видно, и эти люди не могутъ окончательно побѣдить въ себѣ человѣколюбіе. Моисей велъ за руку одного изъ малютокъ, другой шелъ съ матерью; я же опирался на руку меньшой дочери, все время плакавшей, но не о себѣ, а о бѣдномъ отцѣ своемъ.
Отойдя около двухъ миль отъ нашего бывшаго жилища, мы увидѣли бѣгущую за нами съ криками толпу, въ которой я узналъ человѣкъ пятьдесятъ бѣднѣйшихъ моихъ прихожанъ. Подбѣжавъ, они съ проклятьями и бранью схватили полицейскихъ служителей и стали кричать, что не позволятъ увести въ тюрьму своего пастыря, намѣрены защищать его до послѣдней капли крови и собирались разсправиться съ ними довольно жестоко. Все это могло повести къ весьма печальнымъ послѣдствіямъ, если бы я во-время не вступился за полицейскихъ и не вырвалъ ихъ съ большимъ трудомъ изъ рукъ расходившейся толпы. Дѣти мои вообразили, что теперь-то я навѣрное буду избавленъ отъ тюрьмы и въ сильнѣйшемъ восхищеніи начали громко выражать свою радость; но я скоро разочаровалъ ихъ и, обратясь къ бѣднымъ людямъ, отъ души желавшимъ оказать мнѣ посильную услугу, сказалъ имъ такую рѣчь:
— Такъ-то вы меня любите, друзья мои? Такъ-то вы слушаетесь меня? Или ужъ вы позабыли, что я говорилъ вамъ въ церкви? Какъ, возможно ли оскорблять служителей правосудія. Неужели вы рѣшились въ конецъ погибнуть, да и меня погубить вслѣдъ за собою? Укажите мнѣ зачинщика, кто изъ васъ первый это выдумалъ: ручаюсь вамъ, что ему не поздоровится отъ меня. Увы! Дорогія мои, заблудшія овцы, возвратитесь на путь долга, вспомните, чѣмъ вы обязаны Богу, своей родинѣ и мнѣ. Быть можетъ, настанетъ еще день, когда я найду васъ здѣсь въ лучшемъ положеніи и стану трудиться объ умноженіи вашего счастія. Но доставьте же мнѣ, по крайней мѣрѣ, такую радость, чтобы, когда я буду пересчитывать свое стадо для вѣчной жизни, ни одна моя овечка не оказалась пропавшею и были бы всѣ на лицо.
Въ искреннемъ раскаяніи они горько плакали и поочередно подходили проститься со мною. Каждому изъ нихъ я нѣжно пожалъ руку, всѣхъ благословилъ, и мы двинулись далѣе безъ всякой помѣхи. Подъ вечеръ дошли мы до города, впрочемъ, болѣе похожаго на деревушку: единственная улица его состояла изъ ряда жалкихъ домишекъ, утратившихъ всякое подобіе прежняго величія, и изъ всѣхъ старинныхъ зданій осталась только тюрьма.
Мы остановились сначала въ трактирѣ, гдѣ намъ тотчасъ дали поѣсть кое-чего, и я поужиналъ въ своей семьѣ съ обычной своей веселостью. Позаботившись о томъ, чтобы устроить ихъ на ночь поспокойнѣе, я отправился съ полицейскими въ тюрьму, которая, очевидно, была когда-то выстроена ради военныхъ цѣлей и состояла изъ одной обширной залы за крѣпкими желѣзными рѣшетками, съ каменнымъ поломъ. Тутъ, въ опредѣленные часы каждыхъ сутокъ, держались сообща всякіе преступники и съ ними же помѣщались на день содержавшіеся за долги. Кромѣ того, у каждаго изъ заключенныхъ была особая келья, куда его отдѣльно запирали на ночь.
Входя въ тюрьму я думалъ, что только и буду слышать жалобы и стенанія; но вышло совсѣмъ наоборотъ. Узники только о томъ, повидимому, и хлопотали, чтобы не задумываться и проводить время повеселѣе. Мнѣ сказали, что отъ меня, какъ вновь прибывшаго, ожидается обычная, въ такихъ случаяхъ, контрибуція, и я поспѣшилъ удовлетворить ихъ, чѣмъ тощій кошелекъ мой былъ почти вовсе опорожненъ. На эти деньги немедленно послали купить водки, и вскорѣ тюрьма огласилась пѣснями, хохотомъ и руганью.
— Какъ же такъ? думалось мнѣ:— такіе плохіе люди веселятся, а я буду сидѣть, повѣся носъ? Я сравнялся съ ними только тѣмъ, что попалъ въ тюрьму, но, мнѣ кажется, имѣю право чувствовать себя счастливѣе ихъ.
Раздумывая такимъ образомъ, я старался настроить себя радостнѣе; но искренняя радость не достигается усиліями воли, которыя сами по себѣ утомляютъ душу. И такъ, я задумчиво сидѣлъ въ углу тюрьмы, когда подсѣлъ ко мнѣ одинъ изъ товарищей по заключенію и заговорилъ со мною. Я принялъ себѣ за правило никогда не избѣгать бесѣды съ людьми, которые на нее напрашиваются; потому что, если собесѣдникъ окажется хорошимъ человѣкомъ, его разговоръ можетъ быть для меня поучителенъ; если же онъ плохъ, то я могу ему пригодиться. Теперешній товарищъ мой былъ человѣкъ бывалый, мало образованный, но одаренный природнымъ умомъ и глубокимъ знаніемъ свѣта, или, точнѣе говоря, знаніемъ людей съ худшей ихъ стороны. Онъ спросилъ, озаботился ли я приготовить себѣ постель, о чемъ я и не подумалъ.
— А вѣдь это плохо, сказалъ онъ:— вамъ дадутъ только соломы, а комната ваша очень просторна и холодна. Но такъ какъ вы, по всей видимости, изъ порядочныхъ людей, къ которымъ когда-то причислялъ себя и я, то я охотно подѣлюсь съ вами частью своего постельнаго бѣлья.
Я поблагодарилъ его и выразилъ удивленіе, что встрѣчаю такое человѣколюбіе въ тюрьмѣ, въ несчастіи, и, чтобы показать ему, что я изъ образованныхъ, прибавилъ:
— Какъ видно, древній мудрецъ понималъ, какъ цѣнно для опечаленнаго участіе себѣ подобныхъ, говоря «тонъ космонъ айре, ей досъ тонъ етайронъ»; и точно, что намъ въ цѣломъ мірѣ, если мы въ немъ одиноки? прибавилъ я.
— Вы говорите — міръ! подхватилъ мой собесѣдникъ:— міръ, сэръ, занимается только пустяками, а между тѣмъ космогонія, т. е. сотвореніе міра во всѣ времена ставило въ тупикъ философскіе умы. Какихъ воззрѣній не было высказано насчетъ мірозданія! Санхоніафъ, Манефъ, Верозъ и самъ Оцеллій Луканъ тщетно пытались разъяснить его. У послѣдняго, напримѣръ, мы встрѣчаемъ изреченіе «Анархонъ ара кай ателютанонъ то панъ», и это означаетъ…
— Прошу извинить меня, сэръ, сказалъ я, — за то, что прерываю потокъ вашей учености; но я, кажется, все это уже слышалъ. Если не ошибаюсь, я имѣлъ удовольствіе видѣться съ вами на ярмаркѣ въ Уэльбриджѣ, и не правда ли, васъ зовутъ Эфраимъ Дженкинсонъ?
Въ отвѣтъ на это онъ только вздохнулъ.
— Вы, можетъ быть, помните меня? продолжалъ я:— докторъ Примрозъ; еще вы у меня лошадь купили.
Тутъ онъ меня сразу узналъ; до той минуты, благодаря темнотѣ помѣщенія и наступающей ночи, онъ не могъ разсмотрѣть моего лица.
— Да, сэръ, сказалъ мистеръ Дженкинсонъ, — я васъ очень хорошо помню: я купилъ у васъ лошадь и позабылъ заплатить за нее. Вашъ сосѣдъ Флемборо единственный человѣкъ, который можетъ мнѣ серьозно насолить на слѣдующей сессіи окружнаго суда, потому что онъ рѣшился показать подъ присягой, будто я фальшивый монетчикъ. А я искренно сожалѣю, сэръ, что обманулъ васъ, да и другихъ обманывалъ; потому что, видите ли, къ чему привели меня всѣ мои штуки.
Съ этими словами онъ указалъ мнѣ на свои кандалы.
— Хорошо, сэръ, отвѣчалъ я:— вы были со мной такъ добры, желая оказать мнѣ услугу въ такое время, когда съ меня взять нечего, что я за это постараюсь смягчить, или даже вовсе устранить показанія мистера Флемборо; при первой возможности я нарочно пошлю къ нему за этимъ моего сына и даже не сомнѣваюсь, что онъ непремѣнно исполнитъ мою просьбу. Что до моихъ показаній, то съ этой стороны вамъ вовсе нечего опасаться.
— Очень хорошо, сэръ, воскликнулъ онъ, — въ такомъ случаѣ и я постараюсь отплатить вамъ чѣмъ могу. Во-первыхъ, отдамъ вамъ большую часть своего постельнаго бѣлья, а, во-вторыхъ, буду горой стоять за васъ въ тюрьмѣ, гдѣ, смѣю сказать, пользуюсь нѣкоторымъ вліяніемъ.
Я поблагодарилъ и при этомъ не могъ удержаться отъ замѣчанія, что крайне удивился, видя его такимъ молодымъ: при нашемъ первомъ свиданіи я принималъ его за человѣка лѣтъ шестидесяти, по крайней мѣрѣ.
— О, сэръ, отвѣчалъ онъ, по всему видно, что вы мало знаете свѣтъ! На мнѣ былъ тогда парикъ; а что до возраста, то я умѣю представлять людей какихъ угодно лѣтъ, отъ семнадцати до семидесяти. Эхъ, кабы я потратилъ на изученіе какого либо ремесла хоть половину тѣхъ хлопотъ, какія употребилъ на изощреніе себя въ плутняхъ, я былъ бы ужъ, пожалуй, богатымъ человѣкомъ. Но хоть я и мошенникъ, а все же могу удружить вамъ, да еще такъ, какъ вы и ее ожидаете.
Дальнѣйшій разговоръ нашъ былъ прерванъ появленіемъ тюремщиковъ, пришедшихъ сдѣлать намъ перекличку и запереть насъ на ночь по кельямъ. Между прочими пришелъ и парень съ охабкой соломы: онъ проводилъ меня по узкому коридору въ комнату съ такимъ же каменнымъ поломъ, какъ и въ общей залѣ; въ одномъ изъ угловъ этой кельи я разостлалъ солому, оправилъ себѣ постель съ по-мощью бѣлья, удѣленнаго мнѣ товарищемъ, послѣ чего проводникъ вѣжливо пожелалъ мнѣ спокойной ночи. Тогда я, по обыкновенію, предался благоговѣйному размышленію, возблагодарилъ Создателя, пославшаго мнѣ новыя испытанія, улегся на солому и спокойно проспалъ до утра.

XXVI.
Преобразованія въ тюрьмѣ. Для полноты воздѣйствія законы должны не только карать, но и награждать.

На другой день рано утромъ я былъ разбуженъ моей семьей, которая, собравшись у моей постели, горько плакала. Мрачная обстановка моя произвела на нихъ удручающее впечатлѣніе. Я слегка пожурилъ ихъ за это, увѣряя, что спалъ какъ нельзя лучше, а потомъ освѣдомился о здоровьѣ старшей дочери, которая не пришла съ ними. Мнѣ сказали, что вчерашнія волненія и усталость усилили ея лихорадку, и они сочли болѣе благоразумнымъ оставить ее въ гостинницѣ. Тогда я послалъ сына поискать для семьи удобную квартиру какъ можно ближе къ тюрьмѣ. Онъ повиновался, но не могъ ничего найти кромѣ одной комнатки, которую и нанялъ за самую дешевую цѣну для матери и сестеръ.
Тюремный сторожъ изъ состраданія согласился дозволить Моисею и обоимъ его братишкамъ поселиться вмѣстѣ со мною въ тюрьмѣ. Въ одномъ изъ угловъ комнаты для нихъ устроили довольно удовлетворительную постель, но мнѣ хотѣлось сперва узнать, каково покажется моимъ малюткамъ спать въ этой мрачной комнатѣ, которая, очевидно, испугала ихъ, когда они пришли въ первый разъ.
— Ну-ка, сказалъ я, — посмотрите, мои хорошіе мальчики, какую вамъ приготовили постель: хоть здѣсь и не очень свѣтло, но вы, надѣюсь, не побоитесь спать въ этой комнатѣ?
— Нѣтъ, папа, сказалъ Дикъ:— я нигдѣ не побоюсь спать, если ты будешь со мной.
— А мнѣ, сказалъ Биль (ему было еще только четыре года):— всего лучше тамъ, гдѣ папа.
Покончивъ съ этимъ дѣломъ, я назначилъ каждому изъ членовъ семьи особое занятіе! Софіи поручилъ имѣть особое попеченіе о больной сестрѣ; женѣ предоставилъ ухаживать за мною, младшихъ мальчиковъ опредѣлилъ въ чтецы при своей особѣ.
— Что до тебя, сынъ мой, продолжалъ я, обращаясь къ Моисею, — ты будешь теперь всѣхъ насъ содержать своими трудами. На то, что ты можешь получать поденною работой, мы всѣ, я думаю, можемъ прокормиться, соблюдая извѣстную умѣренность. Тебѣ уже шестнадцать лѣтъ, силы у тебя довольно, и Богъ послалъ ее тебѣ не даромъ: ибо ею ты спасешь отъ голода своихъ безпомощныхъ родителей и все семейство. Поэтому сегодня же вечеромъ ступай поискать работы на завтра и каждый день приноси мнѣ весь свой заработокъ.
Направивъ его такимъ образомъ и распорядившись остальнымъ, я пошелъ въ общую залу, гдѣ было просторнѣе и больше воздуха, но ругательства, распущенность и грубость, обступившія меня со всѣхъ сторонъ, черезъ самое короткое время принудили меня уйти назадъ въ свою келью. Сидя тутъ, я все раздумывалъ, какъ странно, что всѣ эти несчастные, успѣвшіе вооружить противъ себя все человѣчество, изъ всѣхъ силъ стараются о томъ, чтобы и въ будущей жизни уготовить себѣ еще худшаго врага.
Полнѣйшее ихъ равнодушіе къ подобнымъ вопросамъ возбуждало во мнѣ сильнѣйшее состраданіе, притупившее во мнѣ сознаніе собственныхъ бѣдствій; мнѣ даже начинало казаться, что я обязанъ попытаться спасти ихъ. Съ этими мыслями я рѣшился снова пойти въ общую залу и, не обращая вниманія на ихъ презрительное отношеніе, попробовать высказать то, что у меня на душѣ, а тамъ, быть можетъ, и одолѣть ихъ своею настойчивостью. Придя въ заду, я сообщилъ освоемъ намѣреніи мистеру Дженкинсону; онъ расхохотался, однако, взялся передать объ этомъ во всеуслышаніе остальнымъ. Мое предложеніе встрѣчено было очень весело, потому что обѣщало новый источникъ развлеченія людямъ, не имѣвшимъ иныхъ поводовъ къ веселости, какъ только разгулъ и буйныя насмѣшки.
Я началъ громкимъ и ровнымъ голосомъ читать часть обѣдни, и публика нашла это чрезвычайно забавнымъ: одни вполголоса вставляли кощунственныя замѣчанія, другіе притворно стонали и били себя въ грудь, третьи подмигивали, кашляли, и все это возбуждало хохотъ остальныхъ. Тѣмъ не менѣе я продолжалъ читать съ обычною торжественностью, сознавая, что то, что я дѣлаю, можетъ кого нибудь изъ присутствующихъ навесть на благія размышленія, они же съ своей стороны ничѣмъ не могутъ испортить моего дѣла.
Окончивъ чтеніе, я приступилъ къ проповѣди и на первый разъ рѣшился скорѣе позабавить ихъ, чѣмъ укорять. Сначала сказалъ, что имѣю въ виду единственно заботу о ихъ благѣ; что, будучи такимъ же узникомъ, какъ и они, я ровно ничего не пріобрѣтаю своею проповѣдью. Но мнѣ жалко слушать ихъ руготню, говорилъ я далѣе:— потому что отъ бранныхъ словъ ихъ участь не облегчится, но зато они черезъ это самое рискуютъ потерять очень многое.
— Будьте увѣрены, друзья мои, воскликнулъ я, — ибо вы дѣйствительно мои друзья, что бы ни говорилъ свѣтъ, — будьте увѣрены, что, произнося хоть по двѣнадцати тысячъ ругательствъ въ день, отъ этого у васъ въ карманахъ ни одной копѣйки не прибавится.
«Такъ что же вамъ за охота то-и-дѣло поминать дьявола, да еще призывать его на помощь, тогда какъ вы сами знаете, какъ скверно онъ вамъ отплачиваетъ за вашу преданность? На этомъ свѣтѣ отъ него только и толку, что полонъ ротъ руготни, да пустой желудокъ; да и въ будущемъ мірѣ отъ него врядъ ли можно ждать чего нибудь путнаго, коли вѣрить слухамъ.
«Если мы имѣемъ дѣло съ человѣкомъ, и видимъ, что онъ съ нами дурно обращается, натурально, мы уйдемъ прочь отъ него и обратимся къ другому. Такъ ее лучше ли вамъ перемѣнить хозяина и обратиться къ Тому, Который, призывая васъ къ Себѣ, ласкаетъ благими обѣщаніями? Знаете ли, друзья мои, что нѣтъ глупѣе того человѣка, который, обокравъ цѣлый домъ, бѣжитъ укрыться въ полицію; а вы развѣ умнѣе его? Вы ищете утѣшенія у того, кто ужъ сто разъ обманулъ васъ, и не боитесь его, даромъ что онъ хитрѣе и лукавѣе всѣхъ полицейскихъ сыщиковъ: потому что полицейскіе могутъ только поймать васъ и повѣсить, а онъ хуже того сдѣлаетъ: и поймаетъ, и повѣситъ, да еще и послѣ висѣлицы не выпуститъ изъ рукъ».
Когда я кончилъ, слушатели стали хвалить меня: нѣкоторые подошли поближе, пожимали мою руку, клялись, что я славный парень, и просили о продолженіи знакомства. Я обѣщалъ завтра же побесѣдовать съ ними въ другой разъ, и въ самомъ дѣлѣ возымѣлъ надежду сдѣлать что нибудь для ихъ исправленія. Я всегда былъ того мнѣнія, что ни одного человѣка нельзя считать окончательно погибшимъ: въ каждомъ сердцѣ есть мѣстечко, уязвимое стрѣлою раскаянія, лишь бы нашелся мѣткій стрѣлокъ. Отведя себѣ душу такими соображеніями, я опять ушелъ въ свою комнату, гдѣ жена моя тѣмъ временемъ приготовила скудную трапезу, а мистеръ Дженкинсонъ попросилъ позволенія и свой обѣдъ принести туда же, для того (какъ онъ любезно выразился), чтобы имѣть удовольствіе воспользоваться моею бесѣдой. Онъ еще не видалъ членовъ моего семейства, которые — желая избѣгнуть ужасовъ общей тюремной залы — проходили ко мнѣ чрезъ боковую дверь тѣмъ узкимъ коридоромъ, о которомъ я упоминалъ выше. Встрѣтившись съ моими въ первый разъ, Дженкинсонъ былъ видимо пораженъ красотою моей младшей дочери, которую постоянная теперь задумчивость дѣлала еще прелестнѣе; онъ не могъ пропустить безъ вниманія также и нашихъ малютокъ.
— Увы, докторъ! воскликнулъ онъ:— ваши дѣти слишкомъ красивы и слишкомъ хороши для такого жилища.
— Да, мистеръ Дженкинсонъ, отвѣчалъ я, — дѣти у меня, благодаря Бога, добрыя; а коли душа хороша, остальное пустяки.
— Полагаю, сэръ, продолжалъ мой товарищъ по заключенію, — что для васъ должно быть очень утѣшительно имѣть вокругъ себя такую семейку!
— Утѣшительно? подхватилъ я:— еще бы, мистеръ Дженкинсонъ! они для меня истинное утѣшеніе, и я ни за что въ мірѣ не согласился бы обходиться безъ нихъ; а съ ними для меня всякое логовище покажется чертогами. Вообще, только одно и есть средство сдѣлать меня несчастнымъ, и это — обидѣть кого нибудь изъ нихъ.
— Въ такомъ случаѣ, сэръ, воскликнулъ онъ — я ужасно виноватъ передъ вами и приношу повинную, потому что чуть ли я не обидѣлъ вотъ этого джентльмена (тутъ онъ указалъ на Моисея): не знаю, проститъ ли онъ меня?
Сынъ мой тотчасъ узналъ его по голосу и по лицу, хотя видѣлъ его прежде совсѣмъ въ иномъ видѣ, и, съ улыбкою протянувъ ему руку, сказалъ, что охотно прощаетъ.
— Однако, замѣтилъ Моисей, — я не могу понять, что вы нашли во мнѣ такого? Неужели вы по моему лицу догадались, что легко меня обмануть?
— О нѣтъ, дорогой сэръ, возразилъ Дженкинсонъ:— ваше лицо тутъ не при чемъ; но ваши бѣлые чулочки и черная лента на головѣ, признаюсь, ввели меня во искушеніе… Да что и говорить, мало ли мнѣ случалось надувать людей и поопытнѣе васъ! Однакожъ, какъ я ни хитрилъ, глупость людская въ концѣ концовъ все-таки одолѣла меня!
— Я думаю, сказалъ мой сынъ, — какъ бы интересно было послушать разсказовъ о такой жизни, какъ ваша! Должно быть и занимательно, и поучительно?
— Ни то, ни другое, возразилъ мистеръ Дженкинсонъ:— разсказы, въ которыхъ рѣчь идетъ все о плутняхъ, да о людскихъ порокахъ, только развиваютъ нашу подозрительность и тѣмъ препятствуютъ истинному развитію духа. Путешественникъ, съ недовѣріемъ относящійся по всякому встрѣчному и спѣшащій поворотить оглобли каждый разъ, какъ ему покажется, что у прохожаго разбойничье лицо, ни за что не доѣдетъ во-время до мѣста своего назначенія. Судя по личному моему опыту, я склоненъ думать, что такъ называемые «доки» въ сущности глупѣйшій народъ. Меня съ дѣтства считали пронырой, мнѣ было семь лѣтъ отъ роду, когда я слыхалъ, какъ дамы величали меня «ни дать, ни взять взрослымъ человѣкомъ»; четырнадцати лѣтъ я ужъ многое испыталъ въ жизни, носилъ шляпу на бекрень и ухаживалъ за женщинами; а когда мнѣ минуло двадцать лѣтъ и я былъ еще совсѣмъ честнымъ малымъ, меня считали такимъ хитрецомъ, что никто мнѣ не вѣрилъ. Поневолѣ пришлось постоять за себя, и я занялся шулерствомъ; съ тѣхъ поръ въ головѣ моей вѣчно кипятъ планы разныхъ плутней, а сердце замираетъ со страху, какъ бы меня не поймали. Я все наснѣхался надъ простотой вашего честнаго сосѣда Флемборо и такъ или иначе, хоть разъ въ годъ, непремѣнно его надувалъ; и вотъ, этотъ милый человѣкъ, ничего не подозрѣвая, жилъ себѣ да поживалъ и добра наживалъ; а я сколько ни хитрилъ, на какія штуки ни подымался, все оставался бѣднякомъ, и при этомъ не могъ утѣшать себя мыслью, что, по крайней мѣрѣ, честенъ. Однако, закончилъ онъ, — потрудитесь-ка разсказать мнѣ, какъ и за что вы сюда попали? Хоть я самъ и не съумѣлъ избѣжать тюрьмы, но друзей моихъ, быть можетъ, съумѣю выпутать.
Я исполнилъ его желаніе и разсказалъ ему послѣдовательно обо всѣхъ обстоятельствахъ и безразсудствахъ, повергшихъ меня въ настоящее мое печальное положеніе, а также и о томъ, какъ совершенно я лишенъ всякой возможности возвратить себѣ утраченную свободу.
Выслушавъ мою исторію и подумавъ нѣсколько минутъ, онъ ударилъ себя по лбу, какъ будто напалъ на хорошую мысль, и ушелъ, сказавъ, что попробуетъ сдѣлать все возможное.

XXVII.
Продолженіе предыдущей главы.

На другое утро я сообщилъ женѣ и дѣтямъ свой планъ исправленія преступниковъ; но они не одобрили моихъ намѣреній, говоря, что они неисполнимы и даже совсѣмъ некстати, потому что никого я не исправлю, но зато могу скомпрометировать свой священный санъ.
— Извините меня, возразилъ я:— они хоть и грѣшные, но все же люди; а этого вполнѣ достаточно, чтобы пробудить мои симпатіи. Всякій добрый совѣтъ, хотя бы отвергнутый ближними, обогащаетъ того, кто подалъ его; и если я моими наставленіями не исправлю ихъ, то самому себѣ навѣрное принесу пользу. Милые мои, еслибъ всѣ эти жалкія созданія были принцами, тысячи людей сбѣжались бы предложить имъ совѣты и утѣшенія; а я полагаю, что души людей, запрятанныхъ въ тюрьму, такъ же драгоцѣнны, какъ и души вѣнценосцевъ. Да, мои безцѣнные, если возможно ихъ исправить, то надо попытаться. Можетъ быть, не всѣ отнесутся ко мнѣ съ пренебреженіемъ; можетъ быть, удастся мнѣ хоть одного вытащить изъ бездны, и это будетъ уже великое пріобрѣтеніе; потому что есть ли на свѣтѣ что дороже души человѣческой?
Сказавъ это, я разстался съ ними и пошелъ въ общую залу, гдѣ заключенные ожидали меня и очень веселились, собираясь каждый по-своему подразнить «доктора» и устроить какую нибудь каверзу. Такъ, напримѣръ, въ ту минуту, какъ я хотѣлъ начинать чтеніе, одинъ изъ нихъ свернулъ на сторону мой парикъ, какъ будто нечаянно, и сталъ извиняться; другой, стоя поодаль, очень мѣтко плевалъ сквозь зубы и забрызгалъ мнѣ всю книгу; третій восклицалъ «аминь!» такимъ афектированнымъ голосомъ, что всѣ помирали со смѣху; четвертый искусно укралъ у меня изъ кармана очки; но въ особенности угодилъ всей компаніи пятый: замѣтивъ, въ какомъ порядкѣ я располагаю передъ собою на столѣ богослужебныя книги, онъ съ чрезвычайною ловкостью и проворствомъ стащилъ одну изъ нихъ и замѣнилъ ее своею собственной, которая была ничто иное какъ сборникъ самыхъ безстыдныхъ анекдотовъ и сальностей. Но я не обращалъ никакого вниманія на эту кучку шутниковъ и продолжалъ свое дѣло, увѣренный, что то, что было въ моей попыткѣ смѣшного, только разъ или два возбудитъ ихъ издѣвательство серьезный же элементъ во всякомъ случаѣ останется. И мой разсчетъ оказался вѣрнымъ: прошло не болѣе шести дней, какъ уже иные начали каяться, и всѣ слушали внимательно.
Я искренно могъ поздравить себя съ тѣмъ, чего достигъ настойчивостью и умѣньемъ: я пробудилъ сознаніе въ жалкихъ существахъ, дотолѣ вполнѣ лишенныхъ всякаго нравственнаго чувства, и мнѣ захотѣлось облегчить также и матеріальное ихъ положеніе, доставивъ имъ хоть нѣкоторыя удобства жизни. До тѣхъ поръ они только и дѣлали, что голодали или пьянствовали, переходя отъ буйства и разгула къ горькимъ жалобамъ; между собою они то ссорились, то играли въ карты, или же вырѣзывали изъ дерева тампоны для набиванія трубокъ табакомъ. Этотъ пустяшный промыселъ подалъ мнѣ мысль подбить тѣхъ изъ нихъ, у кого была охота работать, заготовлять колодки для башмачниковъ и формы для трубочныхъ фабрикантовъ; дерево на эти подѣлки покупалось по подпискѣ на общій счетъ, а самыя издѣлія, по мѣрѣ ихъ заготовленія, продавались въ городѣ черезъ меня, такъ что всякій день они имѣли кое-какой заработокъ, правда — очень небольшой, но достаточный для ихъ прокормленія.
Не удовольствовавшись этимъ, я установилъ наказанія за распутство и награды за особое прилежаніе. Такимъ образомъ, недѣли въ двѣ у насъ образовалось нѣчто въ родѣ настоящей человѣческой общины, и я имѣлъ удовольствіе воображать себя законодателемъ, превратившимъ свирѣпыхъ дикарей въ послушныхъ и мирныхъ гражданъ.
И въ самомъ дѣлѣ было бы въ высшей степени желательно, чтобы составители законовъ болѣе обращали вниманія на исправленіе людей, чѣмъ на проявленіе къ нимъ строгости; чтобы искореняли преступленія не учащеніемъ наказаній, а тѣмъ, чтобы эти наказанія внушали страхъ. Тогда, вмѣсто теперешнихъ тюремъ, — въ которыя люди или попадаютъ виновными, или уже тамъ дѣлаются таковыми; то, есть, если въ тюрьму сажаютъ обыкновеннаго воришку, въ первый разъ въ жизни укравшаго, то выходя изъ тюрьмы (коли останется живъ), онъ возвращается въ общество уже готовымъ совершить тысячу другихъ преступленій, — желательно, чтобы и у насъ, какъ въ другихъ странахъ Европы, появились исправительныя заведенія съ одиночными камерами, куда къ обвиняемому могли бы приходить лица, способныя преступника довести до раскаянія, а невиннаго поддержать на пути добродѣтели. Вотъ какими мѣрами, а не усиленіемъ наказаній, возможно исправить населеніе. Не могу также пройти молчаніемъ вопроса, на какомъ основаніи общество считаетъ себя въ правѣ казнить смертію за малые проступки? Въ случаяхъ смертоубійства я не оспариваю этого права и нахожу естественнымъ, изъ чувства самосохраненія, не щадить жизни того, кто другого человѣка лишилъ жизни; противъ такого преступленія возстаетъ вся природа; но она молчитъ, когда меня лишаютъ лишь моего имущества. Законы природы не даютъ мнѣ права убить человѣка, укравшаго у меня лошадь, потому что, съ естественной точки зрѣнія, эта лошадь столько же принадлежитъ мнѣ, какъ и ему. Если же я имѣю такое право, то не иначе, какъ въ силу заключеннаго между наши условія, что тотъ изъ насъ, кто украдетъ у другого лошадь, повиненъ смертной казни. Но условіе это незаконно, ибо ни одинъ человѣкъ не имѣетъ права ни закладывать свою жизнь, ни уничтожать ее, потому что она не ему принадлежитъ. Къ тому же и самое условіе такъ несоразмѣрно, что даже новѣйшее правосудіе не признало бы его состоятельнымъ, потому что оно опредѣляетъ слишкомъ великое наказаніе за незначительное неудобство, ибо не важнѣе ли сохранить двѣ человѣческихъ жизни, чѣмъ устроить такъ, чтобы одинъ человѣкъ могъ ѣздить верхомъ? Если же признать, что такое условіе незаконно по отношенію къ двумъ людямъ, то оно будетъ также незаконно и по отношенію къ тысячамъ и къ сотнямъ тысячъ людей; какъ изъ десяти милліоновъ кружковъ ни за что не сдѣлаешь ни одного квадрата, такъ и миріады голосовъ не въ силахъ придать справедливость тому, что само по себѣ ложно. Таковы выводы здраваго смысла, и тоже говоритъ намъ первобытная природа. Дикари, повинующіеся однимъ лишь естественнымъ законамъ, очень неохотно убиваютъ другъ друга: они рѣдко проливаютъ кровь иначе какъ въ видѣ возмездія за претерпѣнныя жестокости.
Наши саксонскіе праотцы, столь яростные на войнѣ, очень рѣдко казнили смертію въ мирное время; да и во всѣхъ младенческихъ государствахъ, еще не утратившихъ отпечатка природы на своихъ учрежденіяхъ, весьма немногія преступленія наказуются смертію.
Только среди утонченныхъ цивилизаціею гражданъ карательные законы — находящіеся въ рукахъ богатаго сословія — всею своею тяжестію обрушиваются на бѣдныхъ. Правительства пріобрѣтаютъ съ годами какъ бы старческую угрюмость: по мѣрѣ того, какъ увеличивается богатство, оно становится все дороже человѣку, какъ будто чѣмъ обширнѣе наши сокровища, тѣмъ сильнѣе мы опасаемся за ихъ цѣлость; и вотъ наше имущество каждый день ограждается все новыми законоположеніями и вмѣсто забора мы обставляемъ его висѣлицами, чтобы отвадить воровъ.
Не знаю, отъ чего это зависитъ, отъ множества ли нашихъ карательныхъ законовъ, или отъ особой преступности нашего народа; но только у насъ въ странѣ ежегодно бываетъ большее число уголовныхъ приговоровъ, чѣмъ въ половинѣ остальныхъ европейскихъ государствъ. Быть можетъ, тутъ дѣйствуетъ совокупность обѣихъ причинъ, тѣмъ болѣе, что онѣ взаимно поощряютъ другъ друга. Когда народъ, управляемый столь безразличными законами, видитъ, что одна и та же тяжкая кара примѣняется ко всякимъ степенямъ виновности, то, не видя разницы между наказаніями, онъ утрачиваетъ способность различать и преступленія, а эта способность и есть главнѣйшій оплотъ нравственности. Такимъ образомъ умноженіе наказаній порождаетъ новые пороки, которые въ свою очередь порождаютъ новыя стѣсненія.
Слѣдовательно было бы желательно, чтобы власть вмѣсто издаванія все новыхъ законовъ, наказующихъ пороки; вмѣсто того, чтобы все крѣпче затягивать веревки, опутывающія общество и угрожающія лопнуть отъ чрезмѣрнаго напряженія; вмѣсто того, чтобъ отсѣкать членовъ общества, признаваемыхъ ненужными, тогда какъ никто и не пытался извлечь изъ нихъ пользу, и вмѣсто исправительныхъ мѣръ примѣняли къ нимъ только законы возмездія, — было бы желательно, говорю я, чтобы правительство попыталось предупреждать зло и направило свои законы такъ, чтобы они охраняли населеніе, а не казнили его. Тогда могло бы выясниться, что тѣ самыя души, которыя считались пропащими, нуждались лишь въ томъ, чтобы кто нибудь о нихъ позаботился; что если обращаться какъ слѣдуетъ съ тѣми несчастными, которые обрекаются на долговременную пытку только изъ-за того, чтобы богачи поменьше безпокоились, то изъ этихъ бѣдняковъ могутъ образоваться истинные защитники отечества; что какъ обличьемъ они съ нами сходны, такъ и сердца у нихъ такія же, какъ у насъ; что очень рѣдко встрѣчаются души, настолько низменныя, чтобы нельзя было пронять ихъ настойчивыми увѣщаніями; что человѣкъ, совершившій преступленіе, не долженъ изъ-за этого тотчасъ лишаться жизни, и что немного нужно крови для того, чтобы прочно укрѣпить нашу безопасность.

XXVIII.
Счастіе и несчастіе зависятъ скорѣе отъ осмотрительности, чѣмъ отъ добродѣтельной жизни; Провидѣніе не считаетъ ихъ достойными вниманія и не заботится о распредѣленіи земныхъ благъ.

Прошло уже болѣе двухъ недѣль, какъ я находился въ тюрьмѣ, и за это время моя дорогая Оливія ни разу не навѣстила меня; а мнѣ сильно хотѣлось повидать ее. Я сказалъ объ этомъ женѣ, и на другое утро моя бѣдная дѣвочка вошла въ мою келью, опираясь на руку сестры. Я былъ пораженъ перемѣной, происшедшей въ ея наружности. Куда дѣвались безчисленныя прелести ея миловиднаго личика! На немъ какъ будто лежала уже печать смерти. Сердце мое сжалось отъ ужаса, глядя на ея впалые виски, рѣзко очерченный лобъ и мертвенную блѣдность.
— Ну, какъ же я радъ, что ты пришла, моя дорогая! воскликнулъ я:— но къ чему такое уныніе, Ливи? Надѣюсь, моя душа, что, изъ любви ко мнѣ, ты не допустишь свою печаль уморить тебя, зная, что твоя жизнь для меня такъ же дорога, какъ и моя собственная. Развеселись, мое дитятко, Богъ дастъ, еще мы доживемъ до счастливыхъ временъ.
— Вы всегда папенька, были добры ко мнѣ, отвѣчала она:— и мнѣ особенно прискорбно, что я никогда не могу стать участницей того счастія, о которомъ вы говорите. Для меня ужъ не будетъ больше счастья на землѣ, и я желала бы поскорѣе избавиться отъ жизни, въ которой испытала столько горя. И еще, папенька, мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы покорились мистеру Торнчилю: это, вѣроятно, послужило бы къ смягченію вашей участи, и я могла бы умереть спокойно.
— Никогда этого не будетъ, возразилъ я:— чтобы я согласился признать свою дочь обезчещенной; хотя бы весь свѣтъ съ презрѣніемъ относился къ твоему проступку, я-то, по крайней мѣрѣ, буду знать, что ты совершила его по довѣрчивости, а не изъ порочности. Милочка моя, мнѣ здѣсь вовсе не дурно живется, хотя обстановка и можетъ показаться мрачною; но знай и помни, что лишь бы ты доставляла мнѣ отраду своимъ существованіемъ, никогда я не дозволю ему жениться на другой и тѣмъ сдѣлать тебя еще болѣе несчастной.
Когда она ушла домой, мой товарищъ по заключенію, бывшій свидѣтелемъ нашего свиданія, началъ довольно дѣльно осуждать меня за упрямство и нежеланіе, посредствомъ нѣкоторыхъ уступокъ, заслужить свое освобожденіе. Онъ замѣтилъ, что нельзя же жертвовать спокойствіемъ цѣлаго семейства изъ-за одной дочери, и притомъ той самой, которая была единственною причиной всѣхъ нашихъ бѣдъ.
— Къ тому же, прибавилъ онъ, — еще вопросъ, хорошо ли вы дѣлаете, что не хотите согласиться на бракъ этой четы; вѣдь вы въ сущности не имѣете возможности предупредить его, а можете только способствовать къ тому, чтобы онъ былъ несчастливъ.
— Сэръ, возразилъ я, — вы не знаете человѣка, насъ притѣсняющаго. Я убѣжденъ, что никакая покорность съ моей стороны не доставитъ мнѣ ни одного часа свободы. Я знаю, что годъ тому назадъ, въ этой самой комнатѣ жилъ и умеръ отъ нищеты задолжавшій ему фермеръ. Но хотя бы моя покорность и одобреніе его поступковъ могли доставить мнѣ помѣщеніе въ великолѣпнѣйшемъ изъ его домовъ, я все-таки не могу сдѣлать ни того, ни другого, потому что совѣсть нашептываетъ мнѣ, что это было бы потворствомъ прелюбодѣянію. Пока жива моя дочь, въ моихъ глазахъ никакой иной бракъ его не будетъ законенъ. Вотъ если бы Господь прибралъ ее — тогда другое дѣло, и съ моей стороны было бы просто низостью, если бы я изъ личной мстительности разлучалъ людей, желающихъ соединиться! Нѣтъ! Хоть я и считаю его негодяемъ, но самъ желалъ бы видѣть его женатымъ, чтобы отвратить послѣдствія его будущаго распутства. Но теперь я былъ бы безчеловѣчнымъ отцомъ, если бы взялся подписать такой документъ, который свелъ бы въ могилу дочь мою, и это единственно ради того, чтобы избавиться отъ тюремнаго заключенія; вѣдь это значило бы, во избѣжаніе собственной непріятности разбить сердце моего дитяти на тысячу ладовъ?
Онъ согласился, что такое сужденіе правильно, но намекнулъ, что здоровье моей дочери такъ уже надорвано, что едва ли она еще долго послужитъ мнѣ препятствіемъ къ освобожденію изъ тюрьмы.
— Но положимъ, продолжалъ онъ:— что вы рѣшились ни въ какомъ случаѣ не сдаваться племяннику; я все-таки не вижу, почему бы вамъ не обратиться съ этимъ дѣломъ къ его дядѣ, который пользуется во всей странѣ такимъ общимъ уваженіемъ и почетомъ? Совѣтую вамъ послать ему по почтѣ письмо, съ изложеніемъ всѣхъ мерзостей, надѣланныхъ вамъ его племянникомъ. И я готовъ ручаться жизнью, что черезъ три дня вы получите отвѣтъ.
Я поблагодарилъ его за совѣтъ и хотѣлъ немедленно ему послѣдовать; но у меня не было бумаги, а всѣ наши деньги, къ несчастію, съ утра были потрачены на съѣстные припасы. Однако, мистеръ Дженкинсонъ снабдилъ меня бумагой.
Всѣ три послѣдующихъ дня провелъ я въ тревожныхъ догадкахъ, какое впечатлѣніе могло произвести посланное мною письмо; но жена все время твердила мнѣ, что надо соглашаться на какія бы то ни было условія, лишь бы меня отсюда выпустили. Вмѣстѣ съ тѣмъ, мнѣ говорили, что старшая дочь моя съ каждымъ часомъ становится слабѣе. Прошелъ и третій, и четвертый день, отвѣта на письмо все не было. И то сказать, трудно было ожидать успѣха отъ жалобы, приносимой совершенно постороннимъ человѣкомъ на любимаго племянника! Вскорѣ исчезла и эта надежда, подобно многимъ предыдущимъ. Однако, духъ мой все еще бодрствовалъ, хотя тѣснота и спертый воздухъ подтачивали мое здоровье, и въ особенности разбаливалась моя обожженная рука. Зато дѣтки не покидали меня и, сидя около меня, пока я лежалъ на соломѣ, поочередно читали мнѣ вслухъ или слушали мои наставленія и плакали. Но силы моей дочери истощались быстрѣе моихъ, и съ каждою новою вѣстью о ней мое безпокойство и горе увеличивались. На пятое утро, послѣ того, какъ было отослано мое письмо къ сэру Уильяму Торнчилю, меня встревожило извѣстіе, что она уже безъ языка. Теперь только я почувствовалъ всю тяжесть тюремнаго заключешя: душа моя рвалась наружу, туда, гдѣ страдала и умирала дочь моя, я жаждалъ быть при ней, утѣшить ее, поддержать, принять ея послѣднюю волю, указать ея душѣ путь къ небесамъ. Слѣдующая вѣсть гласила, что она при послѣднемъ издыханіи, а я не могъ доставить себѣ и слабаго утѣшенія поплакать надъ ней. Мой товарищъ по заключенію пришелъ вскорѣ съ послѣднею вѣстью: онъ взывалъ къ моему терпѣнію… она умерла!— Когда онъ пришелъ на другое утро, то засталъ моихъ маленькихъ дѣтей (они одни оставались при мнѣ), употреблявшихъ всевозможныя старанія утѣшить и ободрить меня. Они умоляли меня послушать ихъ чтенія и уговаривали не плакать, потому что я такой большой, что ужъ это стыдно.
— Вѣдь теперь сестра Ливи стала ангеломъ, папа? говорилъ старшій мальчикъ:— такъ за что же ты ее жалѣешь? Я бы очень хотѣлъ сдѣлаться ангеломъ и улетѣть изъ этого страшнаго мѣста, и папу взялъ бы съ собой.
— Да, прибавлялъ младшій, мой любимецъ:— на небѣ, гдѣ теперь сестра Ливи, гораздо лучше, чѣмъ здѣсь: тамъ все самые хорошіе люди, а здѣсь люди такіе гадкіе!
Мистеръ Дженкинсонъ прервалъ ихъ невинную болтовню замѣчаніемъ, что теперь, когда моей дочери не стало, пора серьезно подумать объ остальномъ семействѣ и постараться сохранить мою жизнь, которая подвергалась несомнѣнной опасности при постоянныхъ лишеніяхъ и отсутствіи здороваго воздуха. Онъ прибавилъ, что я теперь обязанъ откинуть всякую гордость и позабыть свои личныя неудовольствія ради благосостоянія тѣхъ, которые всецѣло отъ меня зависятъ; и что теперь, наконецъ, самое время, и здравый смыслъ и справедливость требуютъ того, чтобы я сдѣлалъ все возможное для умиротворенія своего землевладѣльца.
— Слава Богу! отвѣчалъ я, — у меня не осталось больше и тѣни гордости. Я былъ бы самъ себѣ ненавистенъ, если бы въ моемъ сердцѣ скрывались еще какіе либо признаки гордости и личныхъ неудовольствій. Напротивъ того, помня, что нашъ притѣснитель былъ членомъ моего прихода, я не теряю надежды современемъ представить его душу чистою передъ престоломъ Господиимъ. Нѣтъ, сэръ, я ни на кого не сержусь. И хотя онъ отнялъ у меня сокровище, болѣе драгоцѣнное, чѣмъ всѣ его богатства, хотя онъ и мое сердце разбилъ въ дребезги… Да, любезный другъ мой, плохо мнѣ, очень плохо и я чувствую себя въ полузабытьѣ отъ слабости, — и, однакожъ, все-таки не помышляю о возмездіи. Я готовъ одобрить его женитьбу, и если моя покорность можетъ быть сколько нибудь ему пріятна, доведите до его свѣдѣнія, что я раскаиваюсь въ томъ, что обидѣлъ его.
Мистеръ Дженкинсонъ взялъ перо и чернила, записалъ почти дословно мое приведенное выше извиненіе и заставилъ меня подписаться подъ этимъ документомъ. Потомъ мы позвали Моисея и поручили ему снести письмо къ мистеру Торнчилю, который былъ на ту пору у себя въ имѣніи. Сынъ мой пошелъ и часовъ черезъ шесть возвратился со словеснымъ отвѣтомъ. Онъ разсказалъ, что трудно было добиться свиданія со сквайромъ, потому что слуги отнеслись къ нему подозрительно и дерзко; но онъ увидѣлъ сквайра случайно, въ ту минуту, какъ онъ куда-то уѣзжалъ по дѣламъ своей свадьбы, назначенной черезъ три дня; Моисей сообщилъ намъ далѣе, какъ смиренно онъ подошелъ къ мистеру Торнчилю, какъ подалъ ему письмо и какъ сквайръ, прочитавъ его, сказалъ, что оно слишкомъ поздно пришло и теперь уже безполезно; что онъ знаетъ, какъ мы на него жаловались его дядѣ, знаетъ также и то, что наша жалоба встрѣчена была вполнѣ заслуженнымъ презрѣніемъ; чтобы отнынѣ за всѣми подобными дѣлами обращались бы къ его стряпчему, а не къ нему; но что, такъ какъ онъ весьма лестнаго мнѣнія о смышленности нашихъ барышень, то пусть онѣ и являются ходатаями за насъ, и для нихъ онъ, можетъ быть, что нибудь и сдѣлаетъ.
— Ну вотъ, сэръ, сказалъ я товарищу по заключенію, — видите теперь, каковъ нравъ у моего притѣснителя. Онъ умѣетъ быть въ одно и то же время шутливымъ и жестокимъ; но что онъ ни дѣлай, какъ крѣпко ни запирай меня, я скоро, очень скоро освобожусь. Я быстрыми шагами иду къ той обители, которая, по мѣрѣ приближенія къ ней, кажется мнѣ все прекраснѣе: надежда на нее просвѣтляетъ самыя печали мои, и я думаю, что хотя послѣ меня останется цѣлая семья безпомощныхъ сиротъ, но не будутъ онѣ безъ призора: найдется, вѣроятно, добрый человѣкъ, который протянетъ имъ руку помощи ради памяти ихъ бѣднаго отца; найдутся и такіе, что помогутъ имъ ради Отца Небеснаго.
Пока я говорилъ, въ дверяхъ показалась жена моя, которую я еще въ этотъ день не видалъ: въ глазахъ ея я прочелъ ужасъ, она тщетно пыталась говорить и не могла произнесть ни слова.
— Что ты, моя милая, воскликнулъ я, — не усиливай моего горя видомъ твоего отчаянія. Что-жъ дѣлать, когда ничѣмъ нельзя умилостивить нашего суроваго хозяина? Правда, что онъ осудилъ меня умереть въ этомъ жалкомъ углу; правда и то, что мы лишились безцѣнной нашей дочери! Ну, будемъ надѣяться, что остальныя дѣти послужатъ для тебя лучшимъ утѣшеніемъ, когда меня не станетъ.
— Мы и то потеряли дочь, еще болѣе драгоцѣнную! сказала она: — мою Софію, мое лучшее сокровище — схватили ее, утащили подлые грабители!..
— Какъ, сударыня! вскричалъ Дженкинсонъ:— миссъ Софію утащили? Не можетъ этого быть.
Она не отвѣчала, но, стоя съ остановившимся взглядомъ, вдругъ разразилась потокомъ слезъ. Тогда жена одного изъ заключенныхъ, вошедшая вмѣстѣ съ ней и бывшая свидѣтельницей происшествія, дала намъ болѣе опредѣленныя показанія. Оказалось, чтой она, вмѣстѣ съ моей женой и дочерью, пошла прогуляться по большой дорогѣ; когда онѣ зашли немного за околицу селенія, навстрѣчу имъ мчалась почтовая карета, запряженная парой лошадей, которая, поровнявшись съ ними, внезапно остановилась: изъ нея выскочилъ очень хорошо одѣтый господинъ, но не мистеръ Торнчиль, ухватилъ мою дочь за талію, насильно посадилъ ее съ собою въ карету, приказалъ кучеру скорѣе ѣхать дальше, и въ одну минуту они скрылись изъ вида.
— Теперь, воскликнулъ я, — покончены мои счеты съ судьбою, и на землѣ ничто больше не въ силахъ нанести мнѣ новаго удара. Какъ! Ни одной не осталось? Ни одной ты мнѣ не оставилъ, чудовище? Дитя мое милое, ближайшая моему сердцу! Прелестная какъ ангелъ и разумъ у ней былъ ангельскій… Поддержите кто нибудь несчастную жену мою, — она упадетъ… Ни одной не осталось у насъ! и одной!
— Охъ, дорогой мой! говорила жена:— ты, видно, еще больше моего нуждаешься въ утѣшеніи. Велики наши бѣдствія; но я все претерплю, и даже худшее, лишь бы ты былъ спокойнѣе. Хотя бы лишиться всѣхъ дѣтей и всего остального въ мірѣ, но ты остался бы со мною.
Сынъ мой, бывшій тутъ же, пытался утѣшить ее: онъ ободрялъ насъ и выражалъ надежду, что еще будетъ за что благодарить Бога.
— Дитя мое! сказалъ я ему:— ищи хоть по всему міру, ты не найдешь ничего, что могло бы теперь доставить намъ счастіе. Ни одного свѣтлаго луча не видать намъ въ этомъ свѣтѣ, и лишь за гробомъ вся наша надежда на отраду.
— Милый отецъ, возразилъ онъ, — а я все-таки надѣюсь васъ порадовать немного: я принесъ вамъ письмо отъ брата Джорджа.
— Что же онъ пишетъ? спросилъ я:— извѣстно ли ему наше положеніе? Надѣюсь, голубчикъ, что ты не дѣлалъ его участникомъ семейныхъ нашихъ страданій?
— О нѣтъ, сэръ! Возразилъ Моисей:— братъ совершенно здоровъ, веселъ и счастливъ. Въ письмѣ все только хорошія вѣсти: полковникъ очень полюбилъ его и обѣщалъ при первой же открывшейся вакансіи произвесть его въ поручики.
— Да вѣрно ли это? воскликнула моя жена съ тревогой:— увѣренъ ли ты, что съ братомъ ничего дурного не случилось?
— Право же ничего такого не было, отвѣчалъ Моисей:— я покажу вамъ письмо, оно навѣрное доставитъ вамъ величайшее удовольствіе; ужъ если что способно теперь утѣшить васъ, такъ именно это письмо.
— А ты навѣрное знаешь, продолжала она, — что это письмо отъ него, что онъ самъ его писалъ и что съ нимъ все благополучно?
— Навѣрное, матушка! отвѣчалъ онъ:— письмо несомнѣнно написано имъ самимъ и показываетъ, что онъ современемъ будетъ украшеніемъ и опорой всей нашей семьи.
— Ну, слава Богу! воскликнула жена:— значитъ, до него не дошло мое послѣднее письмо. Видишь ли, дорогой мой (продолжала она, обращаясь ко мнѣ), я тебѣ во всемъ признаюсь: хоть и тяжко испытуетъ насъ Господь въ остальномъ, а тутъ проявилъ свое милосердіе. Въ послѣдній разъ я писала сыну въ большомъ горѣ и раздраженіи, и заклинала его своимъ материнскимъ благословеніемъ, если только у него мужественное сердце, вступиться за честь отца своего и сестры и отомстить за насъ. Но вотъ Богъ-то лучше насъ знаетъ, что нужно, письмо, очевидно, затерялось, и моя душа теперь спокойна.
— Женщина! воскликнулъ я: — ты поступила очень дурно и будь это не въ такую минуту, я бы строже выговорилъ тебѣ за это. О, въ какую страшную бездну ты стремилась и какъ бы она поглотила и тебя, и его! По-истинѣ Богъ къ намъ милостивѣе насъ самихъ: Онъ сохранилъ намъ сына, чтобы онъ могъ замѣнить отца нашимъ малюткамъ, когда меня не станетъ. А я-то, неблагодарный, смѣлъ жаловаться, что для меня больше нѣтъ въ жизни утѣшенія, тогда какъ вотъ слышу, что сынъ мой счастливъ и ничего не вѣдаетъ о нашихъ горестяхъ; пощадила его судьба, и онъ еще станетъ опорою матери, когда она овдовѣетъ, и покровителемъ братьевъ, сестеръ… Впрочемъ, какихъ же сестеръ? Нѣтъ у него больше сестеръ! Всѣ ушли, всѣхъ я лишился… Погибли, погибли!
— Отецъ, прервалъ Моисей, — позвольте же прочесть вамъ письмо; я знаю, что оно вамъ понравится.
Я согласился, и онъ прочелъ слѣдующее:
«Высокочтимый батюшка.

Отрываю на нѣкоторое время свое воображеніе отъ окружающихъ меня удовольствій, дабы обратить его на предметы еще болѣе пріятные, то есть къ любезному моему сердцу семейному очагу нашему. Мечта рисуетъ мнѣ эту группу дорогихъ мнѣ людей, прислушивающихся къ .каждой строкѣ настоящаго письма со спокойнымъ вниманіемъ. Съ восхищеніемъ взираю мысленно на милыя лица, до которыхъ никогда не касалась искажающая рука честолюбія или страданія. Но какъ бы вы ни были благополучны дома, я знаю, что сдѣлаю васъ еще болѣе счастливыми, сказавъ, что вполнѣ доволенъ своимъ положеніемъ и во всѣхъ отношеніяхъ счастливъ.
«Нашъ полкъ получилъ иное назначеніе и остается въ Англіи. Полковникъ дружески расположенъ ко мнѣ и беретъ меня съ собою въ гости во всѣ дома своихъ знакомыхъ; и послѣ перваго визита, когда я отправляюсь въ эти дома во второй разъ замѣчаю, что меня принимаютъ съ еще большимъ радушіемъ и уваженіемъ.
«Вчера на балѣ я танцовалъ съ леди Г… и если бы для меня возможно было позабыть извѣстную вамъ особу, я думаю, что могъ бы имѣть успѣхъ; но мнѣ суждено помнить все и всѣхъ, тогда какъ большинство друзей моихъ позабыло о моемъ существованіи; въ томъ числѣ, сэръ, чуть ли не изволите состоять и вы, ибо давно уже я понапрасну ожидаю писемъ изъ дому. Оливія и Софія также обѣщали писать ко мнѣ, но, кажется, вовсе обо мнѣ позабыли. Скажите имъ, что онѣ дрянныя дѣвочки и что я на нихъ сердитъ; но хотя мнѣ и хочется хорошенько поворчать на нихъ, при мысли о нихъ моимъ сердцемъ поневолѣ овладѣваютъ болѣе нѣжныя чувства. И потому, сэръ, передайте имъ, что я ихъ все-таки искренно люблю и остаюсь вашимъ покорнымъ сыномъ».
— При всѣхъ нашихъ несчастіяхъ, воскликнулъ я, — какъ же не возблагодарить намъ Бога за то, что хоть одинъ изъ насъ избавленъ отъ всего, что мы пережили! Да сохранитъ его Господь и да помилуетъ отъ всякихъ бѣдъ, дабы онъ сталъ опорою своей одинокой матери и замѣнилъ отца этимъ двумъ дѣтямъ, которыхъ оставляю ему въ наслѣдство! Дай Боже, чтобы онъ уберегъ эти чистыя сердца отъ соблазновъ и нищеты и съумѣлъ бы направить ихъ на путь чести и долга!
Едва я успѣлъ произнести эти слова, какъ въ нижней тюрьмѣ подъ нами раздались крики и возня; потомъ этотъ шумъ затихъ, въ коридорѣ, ведшемъ въ наше отдѣленіе, раздалось бряцаніе цѣпей, и вошелъ смотритель тюрьмы: онъ поддерживалъ обагреннаго кровью, раненаго человѣка, закованнаго въ самыя тяжелыя цѣпи. Я съ состраданіемъ взглянулъ на несчастнаго, но каковъ былъ мой ужасъ, когда я узналъ въ немъ собственнаго сына! — Джорджъ! Мой Джорджъ! Тебя ли я здѣсь вижу? Раненый? Въ оковахъ? Такъ вотъ каково твое благополучіе! Вотъ какъ ты воротился ко мнѣ! О, пусть бы ужъ разомъ разбилось мое сердце, пусть бы это зрѣлище меня окончательно убило!
— Батюшка, куда же дѣвалась ваша твердость? возразилъ сынъ мой безтрепетнымъ голосомъ: — я страдаю не понапрасну: я рисковалъ своею жизнью и долженъ ея лишиться.
Я собралъ всѣ свои силы, чтобы сдержать порывы отчаянія, и мнѣ казалось, что я сейчасъ умру отъ этого усилія. Помолчавъ нѣсколько минутъ, я заговорилъ снова:
— О мой мальчикъ, сердце мое рыдаетъ, на тебя глядя, и я не могу, не могу съ собою сладить! Только сейчасъ я думалъ, что ты благополученъ, молился за твое преуспѣяніе, и вдругъ вижу тебя въ цѣпяхъ, израненнаго!.. Да, лучше умирать, пока еще молодъ; а вотъ я, такой старикъ, такой старый, старый человѣкъ и до чего я дожилъ! Пришло такое время, когда всѣ мои дѣти вокругъ меня безвременно погибаютъ, а я все живу, жалкій обломокъ среди развалинъ! О, пусть всѣ проклятія, могущія постигнуть человѣка, обрушатся на убійцу дѣтей моихъ! Пусть онъ доживетъ, какъ я теперь, до такой поры…
— Батюшка, опомнись, перестань! прервалъ меня сынъ: — не заставляй меня краснѣть за тебя. Какъ возможно въ твои лѣта, въ твоемъ священномъ санѣ присвоивать себѣ верховное правосудіе и возсылать къ небесамъ проклятія, которыя должны пасть на твою же сѣдую голову! Нѣтъ, батюшка, теперь не этимъ надо тебѣ заняться: приготовь меня лучше къ казни, которая меня ожидаетъ. Укрѣпи меня рѣшимостью и надеждой; придай мнѣ бодрости выпить до дна приготовленную мнѣ горькую чашу…
— Дитя мое, ты не умрешь! Я убѣжденъ, что ты не провинился ни въ чемъ такомъ, что наказуется смертью. Мой Джорджъ не способенъ совершить преступленія и тѣмъ осрамить своихъ благородныхъ предковъ.
— Нѣтъ, сэръ, я совершилъ нѣчто такое, что врядъ ли могу ожидать прощенія, отвѣчалъ сынъ: — получивъ изъ дому матушкино письмо, я тотчасъ отправился въ эти края, рѣшившись непремѣнно наказать нашего обидчика, и послалъ ему вызовъ на поединокъ; но онъ отвѣтилъ на него не лично, а прислалъ четверыхъ людей изъ своей прислуги съ приказаніемъ схватить меня. Перваго напавшаго на меня я ранилъ, и боюсь, что смертельно; остальные меня скрутили. Подлый трусъ вознамѣрился донять меня на законныхъ основаніяхъ: улики налицо; я самъ послалъ ему вызовъ, слѣдовательно я первый зачинщикъ, на меня и падаетъ вся отвѣтственность. На прощеніе нечего надѣяться. Но вы не разъ очаровывали меня проповѣдью о твердости въ несчастіяхъ: поддержите же меня теперь собственнымъ примѣромъ.
— Да, сынъ мой, да; я подамъ тебѣ примѣръ. Воспрянемъ духомъ за предѣлы этого міра, отвлечемся отъ всѣхъ земныхъ радостей. Съ этой минуты порвемъ всѣ свои связи съ міромъ и будемъ готовиться къ вѣчности. Да, сынъ мой; я буду указывать тебѣ путь, и моя душа будетъ сопровождать твою въ ея стремленіи къ небу, когда мы вмѣстѣ предстанемъ. Теперь я вижу, самъ убѣдился, что тебѣ нечего ждать прощенія на землѣ; такъ будемъ же искать помилованія тамъ, предъ высшимъ судилищемъ, куда вскорѣ оба будемъ призваны. Но зачѣмъ же заботиться только о себѣ? Не будемъ скупиться, подѣлимся молитвой со своими товарищами по заключенію. Добрый смотритель, позвольте имъ придти сюда и еще разъ послушать моей проповѣди, пока я еще могу потрудиться о ихъ душевномъ благѣ.
Съ этими словами я попытался встать съ соломы, но не могъ и остался въ полулежачемъ положеніи, прислонившись къ стѣнѣ. Узники собрались по моему призыву: они полюбили мои поученія. Жена моя и сынъ поддерживали меня съ обѣихъ сторонъ. Я окинулъ глазами собраніе, убѣдился, что всѣ до одного пришли, и обратился къ нимъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ.

XXIX.
Правосудіе Божіе по отношенію къ счастливымъ и несчастнымъ на землѣ: по самой природѣ наслажденія и страданія ясно, что несчастные должны получить вознагражденіе въ будущей жизни.

— Друзья мои, дѣти и сотоварищи по страданію! Размышляя о распредѣленіи здѣсь на землѣ добра и зла, я вижу, что много дано человѣку радостей, но еще болѣе печалей. Если бы мы вздумали искать хоть по всему свѣту, мы не нашли бы ни единаго человѣка настолько счастливаго, чтобы ему нечего было болѣе желать; но каждый день тысячи людей прибѣгаютъ къ самоубійству и тѣмъ доказываютъ, что изъ больше не на что было надѣяться. Стало быть, въ этой жизни совершеннаго счастья не бываетъ; совершенное же несчастіе вполнѣ возможно.
«Для чего человѣкъ такъ чувствителенъ къ страданіямъ? Къ чему, при устройствѣ мірового счастія, суждено намъ претерпѣвать бѣдствія? И если совершенство всякой системы зависитъ отъ совершенства ея отдѣльныхъ частей, то почему въ великой системѣ мірозданія нужно, чтобы составныя ея части играли роль не только подчиненную, но и сами по себѣ были бы столь не совершенны? На эти вопросы нѣтъ отвѣтовъ, а если бы и были, то это не принесло бы намъ пользы. Провидѣніе сочло за благо не удовлетворить нашего любопытства по этой части, даровавъ намъ лишь поводы къ утѣшенію.
«Не видя возможности объяснить себѣ подобныя явленія, человѣкъ призвалъ на помощь философію; а Небеса, видя, какъ мало пригодна философія къ цѣлямъ утѣшенія, дали намъ въ помощь религію. Утѣшенія, доставляемыя философіею, бываютъ очень занимательны, но часто обманчивы; такъ, она говоритъ намъ, что жизнь полна радостей и нужно только умѣть наслаждаться ими; а съ другой стороны, соглашаясь, что горести въ этой жизни неизбѣжны, она напоминаетъ, что зато самая жизнь коротка и скоро всему приходитъ конецъ. Такимъ образомъ эти два утѣшенія взаимно уничтожаютъ другъ друга, ибо если жизнь дана намъ на радость, зачѣмъ же она такъ коротка? а если она длинна, значитъ это удлиняетъ срокъ нашихъ страданій. Таковы слабыя стороны философіи. Утѣшеніе же религіи болѣе возвышеннаго порядка. Она говоритъ намъ, что человѣкъ живетъ для устроенія души своей, для того, чтобы приготовить ее къ будущей жизни. Когда праведникъ покидаетъ свое тѣло и превращается въ просвѣтленный духъ, онъ еще и на землѣ испытывалъ небесныя радости; между тѣмъ какъ жалкій грѣшникъ, удрученный своими пороками и съ ужасомъ разстающійся со своею земной оболочкой, видитъ за гробомъ, что и при жизни еще предвкушалъ небесное мщеніе. И такъ, во всѣхъ случаяхъ жизни религія доставляетъ намъ самыя истинныя утѣшенія; ибо когда мы счастливы, развѣ не отрадно знать, что мы можемъ на вѣки упрочить за собою это счастье; если же намъ тяжко живется, что можетъ быть слаще мысли о вѣчномъ успокоеніи. Слѣдовательно, счастливцу религія обѣщаетъ продолженіе счастья; несчастному — избавленіе отъ печалей.
«Но хотя религія великое благо для всякаго человѣка, она расточаетъ особыя награды страждущимъ: для болѣющихъ, обнищалыхъ, безпріютныхъ, обремененныхъ и для узниковъ въ темницахъ обѣщаны особыя милости въ нашемъ священномъ законѣ. Глава нашей религіи часто и повсюду провозглашалъ Себя другомъ скорбящихъ; и въ противность тому, что дѣлается среди лицемѣрнаго міра, Спаситель расточаетъ всѣ свои ласки несчастнымъ. Легкомысленные считаютъ это пристрастіемъ, несправедливымъ предпочтеніемъ, неоправданнымъ личными заслугами; но они упускаютъ изъ вида, что обѣщаніе вѣчнаго блаженства не можетъ быть столь-же великимъ даромъ для счастливца, какъ для бѣдняка: для счастливца это только благо, долженствующее по большей мѣрѣ увеличить то, чѣмъ онъ и безъ того уже пользуется; для страдальца же это двойное благо, такъ какъ оно ослабляетъ его земныя скорби и даруетъ ему небесное блаженство въ будущей жизни.
«Но Провидѣніе еще и въ другихъ отношеніяхъ милостивѣе къ бѣдному, чѣмъ къ богатому; оно не только дѣлаетъ для него загробную жизнь желательной, но и облегчаетъ ему переходъ туда. Бѣдняки исподволь привыкаютъ ко всякимъ ужасамъ. Настрадавшійся бѣднякъ спокойно ложится умирать: у него нѣтъ имущества, съ которымъ жалко разставаться, и лишь немногія земныя привязанности могутъ его задерживать; при разставаніи души съ тѣломъ, онъ испытываетъ только нѣкоторыя физическія страданія, впрочемъ, не болѣе сильныя, чѣмъ тѣ, которыя не разъ уже онъ переносилъ въ жизни; и притомъ, по достиженіи извѣстнаго предѣла, съ каждымъ новымъ приступомъ смерти, природа благодѣтельно притупляетъ наши чувства, доводя ихъ до полнаго онѣмѣнія.
«Такимъ образомъ, Провидѣніе даруетъ несчастливцу два важныхъ преимущества надъ счастливцемъ: большую охоту умирать, а на томъ свѣтѣ высшую степень блаженства, возникающую отъ противоположности между земной и небесной жизнью. И это высшее блаженство, друзья мои, должно быть очень важнымъ преимуществомъ, судя по тому, что объ этомъ говорится въ притчѣ о нищемъ: ибо хотя онъ былъ уже въ царствѣ небесномъ и пользовался уготованнымъ ему блаженствомъ, но въ писаніи упоминается, для довершенія его благополучія, что онъ на землѣ скорбѣлъ и получилъ здѣсь утѣшеніе; значитъ — зналъ, каково быть несчастнымъ, а теперь позналъ, что значитъ быть счастливымъ.
«Вы теперь видите, друзья мои, что религія достигаетъ того, чего философія никогда не могла достигнуть: она указываетъ намъ на справедливость божію, по отношенію къ счастливцамъ и несчастнымъ, уравниваетъ всѣ человѣческія радости. Въ будущей жизни и богатыхъ и бѣдныхъ ожидаетъ одинаковое блаженство, и имъ предоставляется одинаково стремиться къ нему и достигать его; если же на сторонѣ богатыхъ то преимущество, что они еще при жизни наслаждались счастіемъ, зато бѣднымъ дарована безконечная радость помнить, какъ они страдали на землѣ въ то время, какъ уже они вступили въ царство вѣчнаго блаженства; и хотя бы такая сравнительность могла казаться малымъ преимуществомъ, но если оно вѣчное, то этимъ и должно возмѣститься бѣдному все то, чего онъ лишенъ былъ въ земной жизни.
«Таковы утѣшенія, даруемыя бѣднымъ и страждущимъ, и это одно возвышаетъ ихъ надъ остальнымъ человѣчествомъ; во всемъ этомъ они всѣхъ ниже. Кто хочетъ познать горести бѣдняка, тотъ долженъ самъ пережить ихъ. Мы слыхали разглагольствованія насчетъ преимуществъ нищеты передъ богатствомъ, но все это пустыя рѣчи; никто имъ не вѣритъ и не дѣйствуетъ сообразно имъ. У кого есть необходимое для жизни, тотъ не можетъ считаться бѣднякомъ; истинно нищіе ничего не имѣютъ и не могутъ не быть отъ того несчастными. Да, друзья мои, мы должны чувствовать себя несчастными. Никакими усиліями утонченнаго воображенія нельзя заставить себя позабыть о естественныхъ потребностяхъ человѣка: нельзя привольно дышать спертымъ смрадомъ тюрьмы, нельзя утолить мукъ разбитаго сердца. Пускай философы, лежа на мягкихъ подушкахъ, увѣряютъ, что все это можно побѣдить. Увы! Чего стоятъ самыя усилія противустоять такимъ впечатлѣніямъ! Смерть — пустяки въ сравненіи съ ними, у всякаго достанетъ силы умереть: но страданія ужасны, и вотъ чего человѣкъ не въ силахъ выносить.
«Для насъ-то, друзья мои, и должны быть особенно драгоцѣнны обѣщанія блаженства на небесахъ: если бы только въ этой жизни ждали мы себѣ награды, то что можетъ быть ужаснѣе! Посмотрите на эти мрачныя стѣны, воздвигнутыя не только ради сокрытія насъ, но и ради устрашенія; на этотъ скудный свѣтъ, дозволяющій различать лишь ужасы нашего жилища; на тяжкія кандалы, наложенныя людскою жестокостью и вызванныя человѣческими преступленіями; когда я вижу ваши изнуренныя лица, слышу стоны ваши, о друзья мои, я думаю — каково было бы счастіе промѣнять все это на царство небесное. Улетѣть на волю, чрезъ безконечныя пространства, проникнутыя сіяніемъ вѣчнаго блаженства, — воспѣвать хвалу Всевышнему, — знать, что никто больше не обидитъ тебя, ничто не угрожаетъ, и вѣчно будешь имѣть передъ собою лишь образъ Всеблагого… Когда подумаю объ этомъ, смерть кажется мнѣ предвѣстникомъ великихъ радостей; когда подумаю объ этомъ, то острѣйшее жало ея обращается мнѣ въ желанную опору; и что въ жизни такого, о чемъ стоило бы пожалѣть? Чѣмъ не стоило бы пожертвовать ради такой будущности? Вѣнценосцы въ дворцахъ своихъ могли бы позавидовать такимъ благамъ; а мы-то, смиренные, развѣ не устремимся къ нимъ!
«И неужели намъ суждено насладиться небеснымъ блаженствомъ? Да, все это будетъ наше, лишь бы мы сами захотѣли того достигнуть; и еще на нашей сторонѣ то утѣшеніе, что мы избавлены отъ многихъ искушеній, могущихъ затруднить намъ доступъ въ царствіе Божіе. Постараемся его достигнуть и навѣрное достигнемъ, и притомъ — новое утѣшеніе!— скоро уже. Оглядываясь на прошлую жизнь, намъ кажется, что она была коротка; но остающаяся на нашу долю во всякомъ случаѣ еще короче: по мѣрѣ того, какъ старѣемся, самые дни летятъ быстрѣе, и мы едва замѣчаемъ, какъ минуетъ время. Такъ успокоимся же на мысли, что скоро конецъ нашему странствію; скоро мы сложимъ тяжкое бремя, врученное намъ Богомъ, и хотя бы смерть — единственный другъ несчастныхъ — еще нѣкоторое время отдалялась отъ васъ и лишь издали манила бы къ себѣ усталаго путника, но придетъ время — и скоро придетъ оно!— когда мы освободимся отъ трудовъ, — когда богачи и великіе міра сего перестанутъ топтать насъ ногами, — когда мы съ радостью будемъ вспоминать наши теперешнія скорби, — когда мы очутимся въ сообществѣ всѣхъ друзей своихъ, или всѣхъ тѣхъ, кто стоилъ нашей дружбы, — и когда блаженство наше будетъ неизреченно и къ тому же — безконечно».

XXX.
Счастіе начинаетъ улыбаться намъ. Если будемъ стойки, и судьба перемѣнится въ нашу пользу.

Когда я кончилъ рѣчь, и слушатели разошлись, тюремный смотритель — одинъ изъ гуманнѣйшихъ людей своего званія — подошелъ ко мнѣ и сказалъ, чтобы я извинилъ его, но онъ обязанъ исполнить свой долгъ и потому переведетъ моего сына въ другую, болѣе тѣсную келью, но каждое утро позволитъ ему навѣщать меня. Я поблагодарилъ его за такую милость и, пожимая руку сына, простился съ нимъ, напоминая ему не терять изъ вида главной своей обязанности.
Послѣ этого я снова улегся на солому, и одинъ изъ маленькихъ сыновей началъ читать мнѣ вслухъ. Какъ вдругъ вошелъ мистеръ Дженкинсонъ съ извѣстіемъ, что есть слухи о моей дочери: кто-то видѣлъ ее часа два тому назадъ съ какимъ-то джентльменомъ; они останавливались въ сосѣдней деревнѣ, завтракали тамъ и направлялись, повидимому, обратно въ городъ. Вслѣдъ за Дженкинсономъ пришелъ тюремщикъ и съ радостнымъ видомъ поспѣшилъ сообщить, что дочь моя отыскалась. Но тутъ вбѣжалъ Моисей, крича, что сестра Софи внизу и сейчасъ придетъ сюда съ нашимъ старымъ другомъ мистеромъ Борчелемъ.
Въ эту самую минуту моя милая дѣвочка вошла и, не помня себя отъ радости, бросилась ко мнѣ на шею и стала нѣжно цѣловать меня. Мать ея молча плакала тоже отъ радости.
— Вотъ, папа, воскликнула моя прелестная дочь, — вотъ тотъ отважный человѣкъ, который меня спасъ: всѣмъ моимъ счастіемъ и свободой я обязана его храбрости.
Но мистеръ Борчель, который казался еще болѣе довольнымъ, чѣмъ она, зажалъ ей ротъ поцѣлуемъ.
— Ахъ, мистеръ Борчель! сказалъ я:— въ какомъ жалкомъ жилищѣ вы насъ застаете! И мы теперь ужъ совсѣмъ не тѣ, кого вы знали прежде. Вы всегда были намъ другомъ; мы давно узнали свою несправедливость къ вамъ и раскаялись въ своей неблагодарности. Послѣ той обиды, которую я нанесъ вамъ, мнѣ просто стыдно на васъ смотрѣть; но я надѣюсь, что вы меня простите, потому что я былъ тогда обманутъ низкимъ негодяемъ, и онъ, подъ личиною дружбы, всѣхъ насъ погубилъ.
— Мнѣ нечего вамъ прощать, возразилъ мистеръ Борчель, — потому что я никогда не считалъ васъ передъ собою виноватымъ. Я отчасти угадалъ тогда вашу ошибку; но, не имѣя возможности выяснить дѣла, только пожалѣлъ о васъ.
— Я всегда предполагалъ, сказалъ я, — что у васъ благородная душа, теперь же я убѣдился въ этомъ.— Но, милое дитя мое, разскажи же, какъ произошло твое освобожденіе, и кто были негодяи, хотѣвшіе тебя похитить?
— Увѣряю васъ, папа, сказала она:— что сама не знаю того нахала, который меня утащилъ; когда мы съ мамой гуляли вдоль дороги, онъ наѣхалъ из насъ сзади, и прежде чѣмъ я успѣла крикнуть, втолкнулъ меня въ карету, и лошади понеслись. По дорогѣ встрѣчали мы нѣсколько человѣкъ, и я кричала о помощи; но никто не обратилъ вниманія на мои мольбы. Тѣмъ временемъ негодяй употреблялъ всѣ средства, чтобы помѣшать мнѣ кричать: то льстилъ мнѣ, то угрожалъ, то клялся, что лишь бы я молчала, онъ не сдѣлаетъ мнѣ никакого вреда. Между тѣмъ мнѣ удалось сорвать занавѣску съ окна и тутъ вдругъ, кого же я вижу? Нашъ другъ мистеръ Борчель идетъ себѣ своей обычной скорой походкой, помахивая палкой, надъ которой мы такъ часто смѣялись! Какъ только мы поровнялись съ нимъ, я изо всей силы крикнула, называя его по имени и умоляя спасти меня. Я даже нѣсколько разъ принималась его звать, и наконецъ онъ громкимъ голосомъ приказалъ кучеру остановить карету. Но кучеръ не послушался и продолжалъ погонять, что было мочи. Я думала, что мистеру Борчелю ни за что ни догнать насъ, однако, черезъ минуту увидѣла его бѣгущимъ рядомъ съ лошадьми: онъ однимъ ударомъ палки свалилъ кучера на землю, послѣ чего лошади почти тотчасъ остановились. Мой похититель выскочилъ изъ кареты, сталъ угрожать и ругаться, потомъ выхватилъ шпагу и, наступая на мистера Борчеля, приказывалъ ему уходить, покуда цѣлъ: но мистеръ Борчель тою же палкой сломалъ его шпагу въ дребезги, погналъ его прочь и преслѣдовалъ еще около четверти мили; однако, тотъ убѣжалъ. Между тѣмъ я тоже вышла изъ кареты, желая помочь моему избавителю; но онъ возвратился ко мнѣ, торжествующій. Кучеръ успѣлъ придти въ себя и хотѣлъ также скрыться, но мистеръ Борчель приказалъ ему сѣсть на свое мѣсто и везти насъ тотчасъ обратно въ городъ. Видя, что дальнѣйшее сопротивленіе невозможно, кучеръ повиновался, но видно было — или мнѣ, по крайней мѣрѣ, такъ казалось — что онъ опасно раненъ. Онъ во всю дорогу жаловался на то, какъ ему больно, такъ что мистеръ Борчель самъ сжалился надъ нимъ, и по моей просьбѣ замѣнилъ его другимъ, взятымъ въ гостинницѣ, гдѣ мы останавливались на обратномъ пути.
— Такъ поди же, я поздравлю тебя съ возвращеніемъ, безцѣнное дитя мое! воскликнулъ я:— а ты, ея смѣлый избавитель, прими тысячу разъ нашу благодарность! Намъ теперь нечѣмъ угостить васъ, только мы рады вамъ отъ всей души. И вотъ что, мистеръ Борчель, разъ что вы спасли мою дочь, если вы считаете ея особу достаточною для себя наградой — берите ее. Коли не сочтете для себя унизительнымъ породниться съ такой бѣдной семьей, какъ наша, женитесь на моей дочери: вамъ не трудно будетъ получить ея согласіе, потому что я знаю, что ея сердпе вамъ принадлежитъ; да и мое также. И позвольте вамъ сказать, сэръ, что я вручаю вамъ немалое сокровище. Правда, ее довольно восхваляли и за красоту; но я не это имѣю въ виду: подъ именемъ сокровища я разумѣю ея душу.
— Однако же, сэръ, возразилъ мистеръ Борчель, — вамъ, вѣроятно, извѣстны мои обстоятельства, а также и то, что я не въ состояніи содержать ее, какъ она того заслуживаетъ?
— Если вы затѣмъ это говорите, чтобы отвадить меня, сказалъ я, — то я, разумѣется, беру назадъ свое предложеніе; но я не знаю человѣка, который былъ бы болѣе васъ ея достоинъ: будь у ней хоть тысячу жениховъ, и будь я довольно богатъ, я бы все-таки не выбралъ для нея никого, кромѣ моего дорогого, благороднаго Борчеля.
Но на все это онъ упорно промолчалъ, что показалось мнѣ довольно обидно; потомъ, ни словомъ не упомянувъ о моемъ предложеніи, онъ вдругъ спросилъ, нельзя ли достать въ гостинницѣ порядочнаго кушанья, и когда ему сказали, что можно, приказалъ принести сюда самый лучшій обѣдъ, какой возможно приготовить въ такое короткое время. Онъ заказалъ также дюжину отборнѣйшаго вина и кое-какихъ лекарствъ для меня, прибавивъ съ улыбкою, что одинъ-то разъ позволительно кутнуть, а онъ хоть и сидитъ со мной въ тюрьмѣ, но что-то особенно расположенъ сегодня повеселиться. Вскорѣ явился трактирный слуга и занялся приготовленіями къ обѣду. Тюремщикъ далъ намъ столъ и былъ вообще до крайности почтителенъ; разставили въ порядкѣ вино и принесли два очень вкусно приготовленныхъ блюда.
Дочь моя еще ничего не слыхала о несчастномъ положеніи старшаго брата, и намъ не хотѣлось отравлять ея веселости этимъ извѣстіемъ; но я тщетно пытался казаться веселымъ: не взирая на всѣ мои усилія, мысли мои постоянно обращались къ этому печальному предмету, такъ что подъ-конецъ я не выдержалъ и, разсказавъ всю повѣсть его злоключеній, выразилъ желаніе, чтобы его пустили къ намъ и позволили участвовать въ нашемъ временномъ удовольствіи. Когда гости нѣсколько оправились послѣ ужаснаго впечатлѣнія, произведеннаго на нихъ моимъ разсказомъ, я попросилъ также пригласить къ столу другого товарища по заключенію, мистера Дженкинсона, на что тюремщикъ безпрекословно согласился. Когда въ корридорѣ раздалось бряцанье цѣпей моего сына, Софія вскочила и побѣжала ему навстрѣчу, а мистеръ Борчель только спросилъ меня въ эту минуту:— Вашего сына зовутъ Джорджъ?— и, получивъ мой утвердительный отвѣтъ, снова замолчалъ. Когда мой бѣдный сынъ вошелъ, я невольно замѣтилъ, что онъ посмотрѣлъ на мистера Борчеля со смѣшаннымъ выраженіемъ удивленія и почтительности.
— Поди сюда, поди, дитя мое, воскликнулъ я:— какъ ни пришибла насъ судьба, но Богу угодно было даровать намъ нѣкоторый отдыхъ среди нашихъ горестей. Сестра твоя возвращена намъ, и вотъ ея избавитель: этому отважному человѣку обязанъ я тѣмъ, что еще есть у меня дочь. Протяни ему руку, сынъ мой, и дружески пожми ее: онъ заслужилъ отъ насъ самую горячую благодарность.
Но сынъ, не обративъ вниманія на мои слова, продолжалъ стоять неподвижно въ нѣкоторомъ отдаленіи.
— Милый братъ, воскликнула Софія, — что же ты не благодаришь моего добраго защитника? Храбрые люди должны всегда нравиться другъ другу!!
Онъ продолжалъ молчать все съ тѣмъ же удивленнымъ видомъ. Наконецъ гость нашъ, видя, что его узнали, и не думая болѣе скрывать своего природнаго достоинства, велѣлъ моему сыну подойти ближе. Я отъ родуне видывалъ ничего величавѣе того благороднаго жеста, которымъ онъ разрѣшилъ ему приблизиться. По мнѣнію одного философа, самое величественное зрѣлище представляетъ хорошій человѣкъ въ борьбѣ съ несчастіемъ; но по-моему, есть нѣчто еще болѣе величественное, а именно, когда хорошій человѣкъ приходитъ на помощь несчастному.
Посмотрѣвъ нѣкоторое время на моего сына съ видомъ превосходства, онъ сказалъ:
— И такъ, легкомысленный юноша, вотъ уже во второй разъ вы провинились…
Но тутъ одинъ изъ тюремныхъ сторожей пришелъ доложить ему, что въ городъ только что пріѣхалъ въ каретѣ какой-то знатный вельможа съ нѣсколькими слугами, приказалъ ему кланяться и спросить, когда ему угодно будетъ принять его.
— Скажите, чтобы подождалъ, воскликнулъ нашъ гость, — покудая найду время его принять!— и, обращаясь къ моему сыну, продолжалъ:— И такъ, сэръ, оказывается, что вы во второй разъ провинились въ томъ самомъ преступленіи, за которое я уже разъ объявлялъ вамъ строгій выговоръ, а теперь законъ готовитъ вамъ справедливое наказаніе. Вы, можетъ быть, воображаете, что, рискуя собственною жизнію, имѣете право располагать жизнію ближняго? Но какая же разница между дуэлистомъ, ставящимъ на карту свое пустое существованіе, и обыкновеннымъ убійцей, который убиваетъ навѣрняка? Развѣ шуллеръ, который плутуетъ, можетъ оправдаться тѣмъ, что сперва выложилъ и свои деньги на столъ?
— О, сэръ! воскликнулъ я, — кто бы вы ни были, сжальтесь надъ бѣднымъ, сбитымъ съ толку созданіемъ! То, что онъ сдѣлалъ, предпринято имъ не по собственному почину, а по настояніямъ несчастной матери, которая заклинала его своимъ благословеніемъ отомстить за семейную честь. Вотъ, сэръ, и то письмо, которое она писала ему по этому поводу: оно докажетъ вамъ ея безразсудство и, быть можетъ, уменьшитъ его вину.
Онъ взялъ письмо, прочелъ его и сказалъ:
— Ну, это хоть и не можетъ вполнѣ оправдать его, однакожъ, дѣйствительно уменьшаетъ виновность его и дозволяетъ мнѣ простить его. Ну, сэръ, продолжалъ онъ, добродушно взявъ моего сына за руку, — я вижу, что вы очень удивились, заставъ меня тутъ; однако, я и прежде нерѣдко заглядывалъ въ тюрьмы, да еще по менѣе интереснымъ поводамъ. Сегодня я явился сюда затѣмъ, чтобы оказать правосудіе человѣку, возбуждающему глубочайшее мое уваженіе. Я въ теченіе долгаго времени былъ непризнаннымъ свидѣтелемъ добрыхъ дѣлъ твоего отца: подъ его скромною кровлей пользовался уваженіемъ, безъ примѣси лести, и у его веселаго семейнаго очага испыталъ такое счастіе, какого не отыщешь ни въ какихъ дворцахъ. Я далъ знать моему племяннику, что отправляюсь сюда и буду его ждать здѣсь; какъ видно, онъ уже и пріѣхалъ. Будетъ лучше для васъ — и для него не такъ обидно, — если мы не осудимъ его безо всякаго суда. Коли онъ виноватъ, то долженъ исправить свою вину; кажется, я безъ хвастовства могу сказать, что никто еще не обвинялъ въ несправедливости сэра Уильяма Торнчиля.
Оказалось, что этотъ добрый знакомый, котораго мы всѣ привыкли считать забавнымъ и безобиднымъ чудакомъ, никто иной, какъ знаменитый сэръ Уильямъ Торнчиль, о добротѣ и странностяхъ котораго всѣ разсказывали чудеса. Нашъ бѣдный мистеръ Борчель былъ въ дѣйствительности богатѣйшій и знатный человѣкъ: его рѣчи почтительно выслушивались въ высшихъ сферахъ, а его мнѣнія вліяли на направленіе партій; онъ былъ доброжелателемъ моего отечества, но вѣрнымъ сподвижникомъ короля. Бѣдняжка жена моя, вспомнивъ, какъ безцеремонно она съ нимъ обращалась, чуть не упала въ обморокъ со страху; а Софія, такъ недавно еще считавшая его своимъ суженымъ, и видя какъ судьба высоко вознесла его сравнительно съ ея скромною долей, не могла удержать слезъ.
— Ахъ, сэръ, говорила моя жена, глядя на него жалостно, — какъ мнѣ теперь выпросить у васъ прощенія? Подумать только, какъ я обидѣла васъ въ послѣдній разъ, какъ вы изволили почтить насъ своимъ посѣщеніемъ! И опять же, какія дерзкія шутки я себѣ позволяла противъ васъ… Ну, ужъ этого, сэръ, вы ни за что мнѣ не простите!
— Э, дорогая моя леди, возразилъ онъ, улыбаясь, — что за бѣда! Вы шутили, а я отшучивался. Да вотъ всю компанію призываю разсудить насъ: чьи шутки были удачнѣе, ваши или мои? По правдѣ сказать, я сегодня что-то совсѣмъ не расположенъ ни на кого сердиться, — кромѣ того нахала, впрочемъ, который такъ напугалъ давеча мою дорогую дѣвочку. Я даже не успѣлъ хорошенько разсмотрѣть его наружность, чтобы выставить его примѣты въ заявленіи. А вы, Софія, скажите-ка мнѣ, милочка, можете ли его признать, если увидите?
— Право, сэръ, не могу сказать навѣрное, отвѣтила она:— помню только, что у него надъ бровью большой шрамъ.
— Прошу извинить, сударыня, вмѣшался бывшій тутъ же Дженкинсонъ: — будьте такъ добры, припомните, у этого человѣка не парикъ, а свои собственные рыжіе волосы?
— Да, кажется, такъ, сказала Софія.
— А ваше сіятельство, продолжалъ Дженкинсонъ, обращаясь къ сэру Уильяму, — не изволили замѣтить, какъ длинны у него ноги?
— Не знаю, длинны ли онѣ, отвѣчалъ баронетъ, — а знаю, что очень прыткія, потому что онъ меня перегналъ; а это немногимъ удавалось до сихъ поръ.
— Позвольте, ваше сіятельство, воскликнулъ Дженкинсонъ:— я знаю этого человѣка; навѣрное онъ и есть — самый лучшій бѣгунъ во всей Англіи. Онъ перегналъ даже Пинуайра въ Ньюкэстлѣ. Его зовутъ Тимофей Бакстеръ. Я его очень хорошо знаю, а также и то, гдѣ его теперь найти. Если вашему сіятельству угодно будетъ приказать господину смотрителю послать меня съ парою сторожей, я берусь черезъ часъ доставить Бакстера сюда.
Смотрителя позвали; онъ тотчасъ явился, и сэръ Уильямъ спросилъ его, знаетъ ли онъ, съ кѣмъ говоритъ.
— Какъ не знать, ваше сіятельство! возразилъ смотритель:— мы довольно хорошо знаемъ сэра Уильяма Торнчиля; а кто хоть сколько нибудь его знаетъ, тому лестно и поближе познакомиться.
— Хорошо же, сказалъ баронетъ:— я къ вамъ съ просьбой: позвольте вотъ этому человѣку съ двумя изъ вашихъ подчиненныхъ отправиться по моему порученію; вамъ извѣстно, что я принадлежу къ мировому институту и слѣдовательно беру на себя всю отвѣтственность.
— Одного вашего слова довольно, возразилъ смотритель:— коли вамъ угодно, пошлите ихъ хоть на тотъ конецъ Англіи.
Благодаря сговорчивости смотрителя, Дженкинсонъ въ ту же минуту отправился розыскивать Тимофея Бакстэра, а мы тѣмъ временемъ забавлялись привѣтливостью моего младшаго мальчика Виля, который только что пришелъ и, увидавъ гостя, поспѣшилъ влѣзть на колѣни сэра Уильяма и началъ цѣловать его. Мать только что собралась пожурить его за такую фамильярность, но добродушный гость предупредилъ ее.
— Какъ, это Виль, мой круглолицый плутъ! воскликнулъ онъ: — такъ ты не забылъ своего стараго пріятеля Борчеля? А, и ты тутъ, Дикъ, мой почтеннѣйшій! Ну, вотъ видите, и я тоже о васъ помнилъ.— Говоря это, онъ вытащилъ изъ кармана два большихъ инбирныхъ пряника; которые бѣдняжки принялись грызть съ большимъ увлеченіемъ, такъ какъ съ утра только позавтракали, да и то очень скудно. Только теперь мы сѣли за обѣдъ, успѣвшій простыть совершенно. Впрочемъ, такъ какъ рука моя все еще сильно болѣла, прежде чѣмъ сѣсть за столъ, сэръ Уильямъ прописалъ мнѣ примочку; оказалось, что онъ ради забавы изучалъ медицину и былъ весьма искусенъ и свѣдущъ по этой части. Мы послали рецептъ въ мѣстную аптеку; когда принесли лекарство, онъ самъ сдѣлалъ мнѣ перевязку, и я почувствовалъ почти тотчасъ значительное облегченіе.
За обѣдомъ намъ прислуживалъ самъ смотритель, всячески старавшійся чествовать нашего гостя. Мы еще не кончили обѣдать, когда мистеръ Торнчиль во второй разъ прислалъ просить позволенія явиться предъ лицо своего дяди, дабы доказать свою невинность и возстановить свою честь. Баронетъ изъявилъ согласіе и приказалъ впустить мистера Торнчиля.

XXXI.
За прежнее добро намъ воздаютъ съ неожиданною щедростью.

Мистеръ Торнчиль вошелъ съ улыбкою, которая рѣдко его покидала, и собирался обнять своего дядю, но тотъ съ презрѣніемъ отстранилъ его.
— Безъ раболѣпства, сэръ, сказалъ баронетъ, взглянувъ на него строго:— единственный путь къ моему сердцу — путь чести; а тутъ, я вижу, какая-то путаница, сплетеніе лжи, трусости и притѣсненій. Какъ могло случиться, сэръ, что этотъ бѣдный человѣкъ, къ которому, какъ мнѣ извѣстно, вы питали дружескія чувства, очутился въ такомъ ужасномъ положеніи? Въ благодарность за гостепріимство вы соблазнили его дочь, да еще посадили его въ тюрьму, — за то, вѣроятно, что онъ за это не сказалъ вамъ спасибо? Сынъ его тоже, съ которымъ вы побоялись стать лицомъ къ лицу, какъ подобаетъ мужчинѣ…
— Возможно ли, сэръ, прервалъ его племянникъ, — возможно ли, чтобы мой родной дядя вмѣнилъ мнѣ въ преступленіе то, что самъ онъ столько разъ мнѣ внушалъ?
— Это, пожалуй, справедливо! воскликнулъ сэръ Уильямъ:— въ этомъ случаѣ вы поступили осторожно и… хорошо; хотя не такъ, какъ поступилъ бы на вашемъ мѣстѣ вашъ покойный отецъ. Мой братъ былъ благороднѣйшимъ изъ людей, а ты… Нѣтъ, въ этомъ случаѣ вы дѣйствовали, какъ слѣдуетъ, и я могу только похвалить васъ.
— Я надѣюсь, подхватилъ его племянникъ, — что и въ остальныхъ моихъ поступкахъ вы не найдете поводовъ къ осужденію. Правда, сэръ, что я показывался въ нѣсколькихъ увеселительныхъ заведеніяхъ съ дочерью этого джентльмена; это было, пожалуй, легкомысленно; но они подняли скандалъ и назвали мой поступокъ гораздо болѣе серьезнымъ именемъ, увѣряя, что я развратилъ ее. Я лично отправился къ ея отцу, желая представить ему дѣло въ истинномъ свѣтѣ, но онъ встрѣтилъ меня ругательствами и оскорбленіями. Что до прочаго, то есть до пребыванія его здѣсь, прошу васъ обратиться за разъясненіями къ моему стряпчему и къ управляющему: я имъ предоставляю возиться со всѣми подобными дѣлами. Если этотъ джентльменъ задолжалъ и не хочетъ или даже не можетъ платить, ихъ дѣло вѣдаться съ нимъ. И причемъ же тутъ жестокости или несправедливости, когда все дѣлается по закону?
— Если все, что вы сказали, точно такъ и было, сказалъ сэръ Уильямъ, — то въ вашемъ поведеніи я не усматриваю ничего непростительнаго; и хотя вы могли бы проявить побольше великодушія, не допустивъ своихъ подчиненныхъ притѣснять этого джентльмена, но все-таки я признаю, что законныя формы были соблюдены.
— Онъ не съумѣетъ опровергнуть моихъ словъ ни въ одной подробности, возразилъ сквайръ: — что-жъ онъ ничего не говоритъ? И притомъ мои слуги готовы хоть сейчасъ засвидѣтельствовать справедливость моихъ показаній. Теперь вы видите, сэръ, продолжалъ сквайръ, видя, что я молчу (и въ самомъ дѣлѣ, что же я могъ сказать въ опроверженіе его словъ?) — теперь вы видите, сэръ, что я ни въ чемъ не виноватъ; но хоть, по вашей просьбѣ, я готовъ простить этому джентльмену все прочее, одного я не въ силахъ ему простить: именно того, что онъ старался очернить меня въ вашихъ глазахъ, и когда же? Въ то самое время, какъ сынъ его замышлялъ лишить меня жизни! Это, повторяю, нѣчто такое, чего я ему не прощу; я рѣшился въ этомъ дѣлѣ предоставить закону дѣйствовать за меня. Вотъ письменный вызовъ, полученный мною отъ него, при двухъ свидѣтеляхъ; одного изъ моихъ служителей онъ опасно ранилъ, и хотя бы самъ дядя мой за него вступился, чего, я знаю, онъ не сдѣлаетъ, я намѣренъ преслѣдовать его судомъ, и пусть онъ за это претерпитъ заслуженное наказаніе.
— Чудовище! воскликнула моя жена:— мало тебѣ всего, что ты заставилъ насъ вытерпѣть въ отмщеніе за свою обиду, неужели еще и мой бѣдный сынъ долженъ погибнуть отъ твоей жестокости? Вся моя надежда на сэра Уильяма: онъ защититъ насъ потому, что сынъ мой невиненъ, какъ дитя малое. Я увѣрена, что такъ онъ никогда въ жизни никого не обидѣлъ.
— Сударыня, возразилъ добросердечный баронетъ: — повѣрьте, что я не меньше вашего хотѣлъ бы уберечь его; но, къ несчастію, его виновность слишкомъ очевидна, такъ-что, если мой племянникъ будетъ настаивать…
Но въ эту минуту наше вниманіе было отвлечено появленіемъ Дженкинсона съ двумя тюремными служителями: они втолкнули въ мою келью человѣка, высокаго роста, очень изящно одѣтаго и по всѣмъ примѣтамъ походившаго на того негодяя, который похищалъ мою дочь.
— Вотъ онъ! кричалъ Дженкинсовъ, таща его впередъ: — онъ самый! Что ли есть самая подходящая птица для Тайборнской тюрьмы!
Какъ только мистеръ Торнчиль взглянулъ на вошедшихъ, вся его самоувѣренность исчезла, и онъ какъ-то разомъ осѣлъ. Лицо его покрылось смертельною блѣдностью, глаза безпокойно забѣгали, и онъ хотѣлъ выскользнуть вонъ; но Дженкинсовъ вовремя замѣтилъ это и задержалъ его.
— Что же вы, сквайръ! воскликнулъ онъ: — не узнаете своихъ старыхъ знакомыхъ, Дженкинсова и Бакстера? Вотъ такъ-то всегда знатные люди позабываютъ насъ грѣшныхъ; хорошо еще, что мы-то васъ незабываемъ. Ваше сіятельство, продолжалъ онъ, обращаясь къ сэру Уильяму:— вашъ молодчикъ во всемъ ужъ признался. Онъ и есть тотъ самый джентльменъ, котораго будто бы опасно ранили: онъ заявляетъ, что въ эту исторію втянулъ его мистеръ Торнчиль, нарядивъ его въ свое собственное платье, чтобы онъ былъ больше похожъ на настоящаго джентльмена, и снабдивъ его даже почтовой каретой. Между ними было заключено такое условіе, что онъ похититъ барышню, завезетъ ее въ укромное мѣстечко и тамъ начнетъ ее стращать и угрожать ей; а мистеръ Торнчиль какъ будто нечаянно придетъ туда же, поспѣшитъ къ ней на помощь и для вида подерется съ нимъ, а потомъ Бакстеръ будто бы испугается и убѣжитъ, а мистеръ Торнчиль останется и въ качествѣ защитника постарается внушить ей къ себѣ нѣжныя чувства.
Сэръ Уильямъ припомнилъ, что видалъ это самое платье на своемъ племянникѣ; остальное пойманный Бакстеръ подтвердилъ съ еще большими подробностями, прибавивъ, что мистеръ Торнчиль не разъ признавался ему, что самъ не знаетъ, которая ceстрица милѣе, и влюбленъ одинаково въ обѣихъ.
— Боже мой! воскликнулъ сэръ Уильямъ: — какую змѣю пригрѣвалъ я на груди свой! И еще онъ осмѣливался взывать къ публичному правосудію! Я ему покажу, что значитъ правосудіе. Господинъ смотритель, извольте взять подъ стражу этого джентльмена… Впрочемъ, нѣтъ… Постойте; я еще не увѣренъ, есть ли законныя основанія для его задержанія.
Услыхавъ это, мистеръ Торнчиль смиренно началъ умолять, чтобы дядя не вѣрилъ наговорамъ двухъ отъявленныхъ мерзавцевъ, а спросилъ бы лучше его прислугу, которая готова давать показанія.
— Твоя прислуга! возразилъ сэръ Уильямъ: — негодяй, у тебя нѣтъ больше никакой прислуги. Послушаемъ, однако же, что скажутъ эти молодцы. Позвать сюда его буфетчика.
Когда буфетчикъ пришелъ, ему стоило только мелькомъ взглянуть на своего бывшаго барина, чтобы понять, что его могущество рухнуло.
— Скажите, обратился къ нему сэръ Уильямъ сурово, — видали ли вы своего барина и вотъ этого человѣка, одѣтаго въ его платье, вмѣстѣ, въ одной компаніи?
— Какъ же не видать, ваше сіятельство! отвѣчалъ буфетчикъ: — тысячу разъ видали. Это тотъ самый господинъ, который обыкновенно привозилъ ему барышень.
— Какъ ты смѣешь, крикнулъ мистеръ Торнчиль: мнѣ въ лицо?
— Да при комъ угодно скажу, возразилъ буфетчикъ: — по правдѣ вамъ сказать, мистеръ Торнчиль, я васъ всегда не долюбливалъ и очень радъ случаю высказать вамъ эту истину.
— А теперь, сказалъ Дженкинсонъ, — разскажи-ка его сіятельству, что тебѣ извѣстно обо мнѣ.
— Мало хорошаго извѣстно; отвѣчалъ буфетчикъ: — знаю, напримѣръ, что въ тотъ вечеръ, когда дочку этого джентльмена заманили къ намъ въ домъ, и вы тутъ же были, съ ними въ компаніи.
— Нечего сказать, воскликнулъ сэръ Уильямъ, — хороши свидѣтели вашей невинности! Ахъ ты, позорное пятно на человѣчествѣ! Съ какими низкими людьми якшался все время… Ну и что же, господинъ буфетчикъ, вы говорите, что вотъ этотъ человѣкъ привезъ ему дочь престарѣлаго джентльмена?
— Нѣтъ, ваше сіятельство, эту не онъ привозилъ, а самъ сквайръ взялъ на себя это дѣльце; онъ привезъ только священника, который будто бы ихъ повѣнчалъ.
— Да, да, это правда! воскликнулъ Дженкинсонъ;— этого и я не могу отрицать; эта роль выпала на мою долю, и я ее выполнилъ, признаюсь, къ стыду моему!
— Боже праведный! молвилъ баронетъ: — что ни слово — то новыя доказательства его подлости… Наконецъ, страшно становится! Теперь очевидно, что онъ самъ во всемъ виноватъ и затѣялъ это судбище подъ вліяніемъ сластолюбія, трусости и мстительности. Прошу васъ, господинъ смотритель, немедленно возвратить свободу молодому офицеру, котораго вы задержали сегодня: я беру его на свою отвѣтственность и самъ объяснюсь на этотъ счетъ съ прокуроромъ, который мнѣ пріятель. Но гдѣ же, однако, несчастная молодая леди? Мнѣ нужно узнать, какими чарами онъ прельстилъ ее… Попросите ее покорнѣйше пожаловать сюда. Гдѣ она?
— Ахъ, сэръ! сказалъ я: — вашъ вопросъ растравляетъ мою сердечную рану: у меня точно была еще одна дочь, но она съ горя…
Тутъ меня опять перебили и очень неожиданно: явилась вдругъ миссъ Арабелла Уильмотъ, на которой вскорѣ намѣревался жениться мистеръ Торнчиль. Заставъ тутъ сэра Уильяма и его племянника, она до крайности изумилась, потому что попала сюда совершенно случайно. Вмѣстѣ со старикомъ отцомъ своимъ она очутилась въ этомъ городкѣ проѣздомъ къ теткѣ, которая непремѣнно желала, чтобы свадьба произошла у ней въ домѣ; пріѣхавъ въ городъ, онѣ остановились пообѣдать въ трактирѣ, на томъ концѣ улицы; и миссъ Уильмотъ, глядя въ окно, увидѣла одного изъ моихъ малютокъ, игравшаго на улицѣ; она тотчасъ послала лакея позвать мальчика и отъ него узнала отчасти о постигшихъ насъ несчастіяхъ, но, конечно, не воображала, чтобы причиною ихъ могъ быть мистеръ Торнчиль. Отецъ пытался доказывать ей, какъ неприлично идти въ гости въ тюрьму, но ничѣмъ не могъ отговорить ее; она велѣла ребенку поскорѣе проводить ее къ намъ и такимъ образомъ явилась сюда въ самую критическую минуту.
И тутъ невольно приходитъ мнѣ на умъ, какъ странны бываютъ такія случайныя совпаденія! Сплошь да рядомъ, чуть не каждый день видишь подобныя явленія, ко большею частію не замѣчаешь ихъ. Какому стеченію благопріятныхъ обстоятельствъ обязаны мы, напримѣръ, всякими удобствами и наслажденіями жизни; сколько нужно такихъ условій, хотя бы для того, чтобы одѣться и поѣсть! Нужно, чтобы крестьянину была охота работать, чтобы дождь пошелъ во-время, чтобы попутный вѣтеръ пригналъ купеческіе корабли; и мало ли что еще надобно, только для того, чтобы тысячи людей не остались безъ предметовъ первѣйшей необходимости.
Мы всѣ молчали нѣсколько минутъ, между тѣмъ какъ на лицѣ моей прелестной ученицы — какъ я обыкновенно называлъ эту молодую леди — изумленіе смѣнилось глубокимъ состраданіемъ, придавшимъ новое очарованіе ея красотѣ.
— Любезный мистеръ Торнчиль, сказала она, воображая, что онъ пришелъ сюда въ роли благодѣтеля, а ужъ никакъ не притѣснителя, — мнѣ немного обидно, что вы явились сюда безъ меня и даже не извѣстили меня о томъ положеніи, въ какомъ я застаю семейство, столь дорогое намъ обоимъ. Вамъ извѣстно, что мнѣ не менѣе вашего было бы пріятно придти на помощь моему почтенному, уважаемому наставнику. Но вы, подобно вашему дядюшкѣ, очевидно находите удовольствіе дѣлать добро втайнѣ?..
— Это онъ-то любитъ дѣлать добро! воскликнулъ сэръ Уильямъ.— Нѣтъ, душа моя, его удовольствія совсѣмъ иного сорта и такъ же низки, какъ онъ самъ. Вы видите передъ собою, сударыня, самаго отъявленнаго негодяя, какой когда либо позорилъ человѣчество: онъ соблазнилъ дочь этого бѣднаго человѣка, покушался погубить и сестру ея, отца засадилъ въ тюрьму, да еще и старшаго сына заковалъ въ кандалы, за то, что онъ имѣлъ смѣлость вызвать его на дуэль за безчестье. Позвольте, сударыня, принесть вамъ мои искреннѣйшія поздравленія съ тѣмъ, что вы успѣли избѣгнуть союза съ такимъ чудовищемъ.
— Боже милостивый! воскликнула милая дѣвушка, — какъ же я была обланута! Мистеръ Торнчиль увѣрилъ меня, что старшій сынъ этого джентльмена, капитанъ Примрозъ, отплылъ въ Америку со своей молодой женой.
— Миленькая моя! воскликнула моя жена:— онъ вамъ все налгалъ. Сынъ мой Джорджъ никуда не уѣзжалъ изъ Англіи и ни на комъ не женился. Хоть вы и отступились отъ него, но онъ продолжалъ васъ любить, такъ что ни о комъ кромѣ васъ и думать не могъ; онъ самъ говорилъ при мнѣ, что изъ-за васъ нею жизнь останется холостякомъ.
И она принялась распространяться о томъ, какъ искренно и страстно сынъ привязанъ къ ней; объяснила надлежащимъ образомъ исторію поединка съ мистеромъ Торнчилемъ, отсюда перешла къ слухамъ о его развратности, о его фальшивыхъ женитьбахъ, и заключила свою рѣчь самымъ обиднымъ изображеніемъ его трусости.
— Боже мой! воскликнула миссъ Уильмотъ, — какъ близко я была къ погибели! И какъ же я рада своему спасенію! Этотъ джентльменъ солгалъ мнѣ десять тысячъ разъ и главное съумѣлъ заставить меня повѣрить, что для меня нисколько не обязательно держать обѣщаніе, данное единственному человѣку, къ которому я была истинно расположена, потому, будто бы, что этотъ человѣкъ самъ измѣнилъ мнѣ. И вѣдь онъ такъ наклеветалъ на него, что я старалась питать ненависть къ человѣку, столь же отважному, какъ и великодушному.
Тѣмъ временемъ старшій сынъ мой былъ окончательно освобожденъ отъ оковъ, такъ какъ раненый имъ человѣкъ вовсе не былъ раненъ и оказался обманщикомъ; а мистеръ Дженкинсонъ, превратившійся въ расторопнаго камердинера, помогъ ему причесаться и досталъ все, что было нужно по части приличной одежды. Поэтому, когда Джорджъ вошелъ, затянутый въ свой красивый мундиръ, онъ показался мнѣ такъ хорошъ, какъ только можетъ быть красивый юноша въ военной формѣ. Можетъ быть, меня въ этомъ случаѣ нѣсколько ослѣпляло родительское тщеславіе… Да нѣтъ! Я выше этого. Войдя, онъ скромно и почтительно поклонился издали Арабеллѣ Уильмотъ, потому что не зналъ еще, какой счастливый переворотъ произошелъ въ ея душѣ, вслѣдствіе краснорѣчиваго заступничества его матери. Но, вопреки всѣмъ правиламъ свѣтскаго приличія, его возлюбленная поспѣшила съ пылающимъ лицомъ попросить у него прощенія: ея слезы, ея нѣжные взгляды довольно ясно выражали, какъ сильно она въ душѣ упрекала себя за то, что пренебрегла даннымъ ему обѣщаніемъ и допустила низкаго обманщика оклеветать его.
Сынъ мой былъ такъ пораженъ ея снисхожденіемъ, что не вѣрилъ своимъ глазамъ.
— Сударыня! сказалъ онъ:— не во снѣ ли я это вижу? И чѣмъ я заслужилъ такое благополучіе? Это слишкомъ, слишкомъ великое счастіи!
— Нѣтъ, сэръ, возразила она, — меня обманывали, обманули самымъ низкимъ образомъ. Иначе ничто не могло бы присудить меня измѣнить данному слову. Вы знаете мои чувства, давно знаете. Позабудьте же то, что я сдѣлала, и какъ прежде выслушивали мои клятвы въ вѣрности, такъ и теперь я готова ихъ повторить. Повѣрьте, если ваша Арабелла не можетъ принадлежать вамъ, она никогда ничьей больше не будетъ.
— Ну, объ этомъ и я позабочусь! воскликнулъ сэръ Уильямъ:— и если вашъ отецъ послушается моего совѣта, будетъ все по-вашему.
Услыхавъ такой намекъ, сынъ мой Моисей бѣгомъ побѣжалъ въ гостинницу, гдѣ въ то время находился старикъ Уильмотъ, и все разсказалъ ему. Между тѣмъ сквайръ, видя, что со всѣхъ сторонъ потерпѣлъ пораженіе, и разсудивъ, что лестью и скрытностью больше ничего не возьмешь, рѣшился перемѣнить тактику и показать зубы непріятелю. Поэтому, отложивъ въ сторону всякія соображенія совѣсти и приличія, онъ открыто заявилъ себя мерзавцемъ.
— Тутъ, какъ видно, справедливости ждать нечего! воскликнулъ онъ: — такъ я ужъ самъ о себѣ позабочусь. И да будетъ вамъ извѣстно, сэръ (обратившись къ сэру Уильяму), что я вовсе не бѣднякъ, всецѣло зависящій отъ вашихъ милостей: мнѣ ихъ не нужно. Ничто не помѣшаетъ мнѣ владѣть состояніемъ миссъ Уильмотъ, которое довольно значительно, благодаря скопидомству ея отца. Опись ея имущества, вмѣстѣ со всѣми передаточными документами, за надлежащею подписью, у меня въ рукахъ и припрятана къ мѣсту. Мнѣ ея богатство было нужно, а вовсе не ея особа, отъ которой съ удовольствіемъ отказываюсь въ пользу кого угодно.
Извѣстіе это встревожило насъ. Сэръ Уильямъ отлично понималъ, что законныя права на сторонѣ его племянника, потому что самъ же онъ помогалъ составлять всѣ эти документы. Тогда миссъ Уильмотъ, видя, что ее приданое невозвратно потеряно, обратилась къ моему сыну съ вопросомъ, точно ли съ утратою своего богатства она будетъ ему такъ же дорога, какъ прежде:— Теперь, сказала она, мнѣ нечего больше предложить вамъ, помимо своей руки.
— И ничего больше не нужно! воскликнулъ настоящій женихъ: — по крайней мѣрѣ, я никогда не имѣлъ претензіи ни на что другое. И клянусь вамъ нашимъ счастьемъ, Арабелла, что мнѣ даже особенно пріятно узнать, что вы безприданница, такъ какъ это можетъ послужить вамъ новымъ доказательствомъ моей преданности.
Пришелъ мистеръ Уильмотъ, очевидно довольный тѣмъ, что дочь его избѣгла серьезной опасности, и охотно согласился взять назадъ свое слово; однако, когда онъ узналъ, что мистеръ Торнчиль не намѣренъ возвратить приданаго, на которое обладалъ всѣми законными документами, старый джентльменъ пришелъ въ отчаяніе: онъ ясно увидѣлъ, что его деньги пойдутъ на обогащеніе человѣка, который не имѣлъ своего гроша за душою; ему было все равно, что этотъ человѣкъ къ тому же и мошенникъ, но главнымъ образомъ онъ сокрушался о томъ, что приданаго-то не воротишь. Нѣсколько минутъ онъ сидѣлъ молча, подавленный досадными соображеніями, пока сэръ Уильямъ не попытался облегчить его тревоги.
— Я долженъ сознаться, сэръ, сказалъ ему баронетъ, — что ваше огорченіе доставляетъ мнѣ нѣкоторое удовольствіе. Я нахожу, что вы подѣломъ наказаны за свое крайнее пристрастіе къ деньгамъ. Хотя ваша дочь теперь и не богата, со вѣдь осталось же у васъ что нибудь, чтобы жить безбѣдно. А вотъ тутъ молодой человѣкъ, честный юноша изъ военныхъ, который охотно возьметъ ее за себя и безъ приданаго. Они давно любятъ другъ друга; а я, по дружбѣ къ его отцу, берусь похлопотать о его карьерѣ. Бросьте вы свои претензіи, отъ которыхъ ничего кромѣ разочарованій не получаете, и согласитесь, наконецъ, принять то счастье, которое вамъ само въ руки лѣзетъ.
— Сэръ Уильямъ, возразилъ старикъ, — повѣрьте, что я никогда не принуждалъ мою дочь и теперь не намѣренъ возставать противъ ея склонности. Коли она любитъ этого молодого человѣка, то пускай и выходитъ за него съ Богомъ. Кое-какое состояніе у меня еще дѣйствительно осталось, а благодаря вашему обѣщанію оно и подавно будетъ достаточно. Только пускай мой старый пріятель — (онъ разумѣлъ меня) — обязуется, въ случаѣ если когда нибудь опять будетъ богатъ, обезпечить за моею дочерью шесть тысячъ фунтовъ; тогда я хоть сегодня же готовъ ихъ перевѣнчать.
Видя, что теперь ужъ только отъ меня зависитъ устроить счастье молодой четы, я поспѣшилъ дать торжественное обѣщаніе выдать требуемыя шесть тысячъ фунтовъ, на помянутыхъ условіяхъ; жертва была не велика, принимая во вниманіе, какъ мало я имѣлъ надеждъ на будущія богатства. Но зато я имѣлъ счастіе видѣть, съ какимъ восторгомъ наши молодые люди бросились другъ другу на шею.
— Послѣ всѣхъ моихъ несчастій, говорилъ Джорджъ, — и вдругъ такая высокая награда! Я никогда не смѣлъ и мечтать объ этомъ. Получить сразу все, что есть въ мірѣ лучшаго, послѣ того, какъ я всего былъ лишенъ… въ самыхъ пылкихъ мечтахъ моихъ я не возносился такъ высоко!
— Да, мой дорогой Джорджъ, говорила его прелестная невѣста, — пусть этотъ презрѣнный человѣкъ владѣетъ моимъ состояніемъ: коли для васъ это ничего, то и мнѣ все равно. Какое счастье промѣнять такого низкаго негодяя на самаго лучшаго, самаго драгоцѣннаго изъ людей! Пусть его наслаждается нашимъ богатствомъ, я могу быть счастлива и въ бѣдности.
— А ужъ я-то могу вамъ поручиться, воскликнулъ сквайръ съ насмѣшливой гримасой, — что буду очень счастливъ съ тѣми деньгами, которыя вы такъ презираете.
— Нѣтъ, позвольте, позвольте! вступился Дженкинсонъ: — на этотъ счетъ мы еще поговоримъ. Я утверждаю, сэръ, что вамъ не удастся попользоваться ни одною полушкой изъ имущества этой дѣвицы.
— Ваше сіятельство, продолжалъ онъ, обращаясь къ сэру Уильяму, — развѣ сквайръ имѣетъ право удерживать за собою ея приданое, если онъ женатъ уже на другой?
— Что за вопросъ? сказалъ баронетъ:— конечно, не имѣетъ.
— Какъ жаль! подхватилъ Дженкинсонъ: — мы съ этимъ джентльменомъ такіе старые пріятели и столько штукъ вмѣстѣ продѣлывали, что я продолжаю питать къ нему дружеское расположеніе. Но какъ я ни люблю его, а долженъ сознаться, что его документы не стоятъ и одной пробки, потому что онъ женатъ.
— Ты лжешь, бездѣльникъ! воскликнулъ сквайръ, вскипѣвъ отъ негодованія:— я ни съ одной женщиной не вступалъ въ законный бракъ.
— Прошу извиненія, но вы ошибаетесь, возразилъ Дженкинсонъ:— вы женаты, какъ слѣдуетъ; надѣюсь, что вы, наконецъ, оцѣните преданность вашего вѣрнаго Дженкинсона и будете ему благодарны, когда онъ приведетъ вамъ вашу законную супругу. Если предстоящее собраніе на нѣкоторое время сдержитъ свое любопытство, я сейчасъ пойду и приведу ее сюда.
Съ этими словами онъ съ обычнымъ своимъ проворствомъ выскользнулъ въ дверь, оставивъ насъ въ полномъ недоумѣніи насчетъ того, чѣмъ все это можетъ кончиться.
— Пусть себѣ отправляется ее розыскивать! сказалъ сквайръ:— чѣмъ бы я тамъ ни занимался, но только не этимъ. Я старый воробей, меня такими штуками не испугаешь.
— Не понимаю, что затѣваетъ этотъ Дженкинсонъ, сказалъ баронетъ: — вѣроятно, какую нибудь глупую шутку сыграетъ.
— А можетъ быть, сэръ, замѣтилъ я, — у него цѣль болѣе серьезная: если сообразить, сколько разныхъ ухищреній было пущено въ ходъ этимъ джентльменомъ для обольщенія невинности, очень могло случиться, что нашлась и такая хитрая особа, которой удалось провести его. Представьте себѣ, какое множество дѣвушекъ онъ погубилъ, сколькихъ родителей повергъ въ отчаяніе, сколько семействъ опозорилъ; въ виду всего этого нѣтъ ничего мудренаго, что которая нибудь… Но что я вижу! О верхъ изумленія! Неужели это моя погибшая дочь? Ты ли это мое сокровище, мое счастіе? Я считалъ тебя навѣки утраченною, моя Оливія, и вотъ снова держу тебя въ своихъ объятіяхъ, и ты жива и опять будешь жить мнѣ на радость!
Нѣтъ, ни одинъ пламенный любовникъ не могъ бы испытывать большаго восторга, чѣмъ я, когда увидѣлъ, кого привелъ Дженкинсонъ, и дочь моя молча бросилась въ мои объятія, раздѣляя мою радость.
— Воротилась ко мнѣ, моя безцѣнная, говорилъ я, — и будешь моимъ утѣшеніемъ въ старости?
— Вотъ именно, это вы хорошо сказали! молвилъ Дженкинсонъ:— и дорожите ею побольше, потому что она вамъ ничего кромѣ чести не принесетъ; она такая же честная женщина, какъ и любая изъ присутствующихъ; а что до васъ, сквайръ, то вы пожалуйста не сомнѣвайтесь въ томъ, что эта молодая леди ваша законная жена; въ доказательство того, что я говорю сущую правду, вотъ и брачное свидѣтельство, на основаніи котораго вы были обвѣнчаны.— Говоря это, онъ подалъ документъ баронету, который прочелъ его и нашелъ во всѣхъ статьяхъ правильнымъ.
— Теперь вотъ что, господа, продолжалъ Дженкинсонъ: — я вижу, что вы очень удивлены, но я сейчасъ все объясню въ немногихъ словахъ. Знаменитый нашъ сквайръ, къ которому я, мимоходомъ сказать, питаю превеликую дружбу, не разъ пользовался моими услугами для устройства своихъ дѣлишекъ. Между прочимъ отрядилъ онъ меня достать фальшивое свидѣтельство и фальшиваго попа, чтобы обмануть эту молодую леди; а я, чисто изъ дружбы, возьми да и достань ему настоящее свидѣтельство, да и попа самаго настоящаго, и перевѣнчали мы ихъ самымъ настоящимъ манеромъ. Но не подумайте, чтобы я устраивалъ все это изъ великодушія: нѣтъ! Къ стыду моему, я долженъ сознаться, что дѣлалъ это единственно для того, чтобы держать брачное свидѣтельство у себя въ карманѣ и отъ времени до времени допекать имъ сквайра, то есть каждый разъ, какъ мнѣ понадобятся деньги, вымогать отъ него подачки, угрозою представить это свидѣтельство куда слѣдуетъ.
Радостныя восклицанія раздались со всѣхъ сторонъ, и у насъ стало такъ шумно, что отголоски нашего веселья достигли до общей тюремной залы, и узники выразили намъ свое сочувствіе:

«Въ порывѣ буйнаго восторга
Цѣпями тяжкими гремя».

На всѣхъ лицахъ сіяли счастливыя улыбки, даже щечки Оливіи покрылись легкимъ румянцемъ: ея репутація была возстановлена, она воротилась въ семью, избавлена отъ нищеты, — было отчего повеселѣть, и я возымѣлъ надежду, что такія перемѣны судьбы остановятъ ходъ ея болѣзни и возвратятъ ей здоровье и веселость. Но среди всѣхъ окружавшихъ меня счастливцевъ никого не было счастливѣе меня. Все еще держа въ объятіяхъ мое дорогое, милое дитя, я невольно спрашивалъ себя, не сонъ ли это?
— И какъ вы могли, воскликнулъ я, обращаясь къ Дженкинсону, — какъ могли вы усугублять мои несчастія, увѣривъ меня, что она скончалась? Но, впрочемъ, что за дѣло, радость обрѣсти ее вновь болѣе чѣмъ вознаграждаетъ меня за всѣ прошлыя мученія.
— На вопросъ вашъ очень легко отвѣтить, — возразилъ Дженкинсонъ:— мнѣ казалось, что осталось одно средство вытащить васъ изъ тюрьмы, а именно — заставить васъ покориться сквайру, изъявивъ согласіе на его бракъ съ другой молодой леди; но вы объявили, что покуда жива дочь ваша, вы ни за что не согласитесь на это; слѣдовательно, иначе невозможно было спасти васъ, какъ увѣривъ, что ея болѣе нѣтъ на свѣтѣ. Я уговорилъ вашу жену помочь мнѣ обмануть васъ, и вотъ до сей минуты мы не улучили времени открыть вамъ истину.
Въ нашемъ тѣсномъ кругу было лишь два лица, не сіявшихъ восторгомъ: то было, во-первыхъ, лицо мистера Торнчиля, самоувѣренность котораго исчезла безслѣдно; очутившись на самомъ краю бездны позора и нищеты, онъ съ ужасомъ взиралъ на свое положеніе и, бросившись къ ногамъ своего дяди, сталъ униженно взывать къ его состраданію. Сэръ Уильямъ хотѣлъ оттолкнуть его, но по моей просьбѣ удержался, поднялъ его и, помолчавъ съ минуту, сказалъ:
— Твои пороки, твои преступленія и неблагодарность не заслуживаютъ пощады; но я не хочу окончательно отступиться отъ тебя. Ты будешь получать нѣкоторое содержаніе, но только на самое необходимое, а не на излишества. Этой молодой леди, твоей женѣ, предоставляю я третью часть твоихъ прежнихъ доходовъ; отъ ея личной доброты будетъ зависѣть выдавать тебѣ впослѣдствіи что нибудь сверхъ положеннаго.
Сквайръ собирался ужъ произнесть благодарственную рѣчь за такія милости, но баронетъ остановилъ его совѣтомъ не выказывать лишній разъ своей низости, которая и безъ того была слишкомъ очевидна. Онъ приказалъ ему уйти и выбрать изъ своей прежней дворни одного лакея, который и долженъ быть отнынѣ его единственнымъ слугою.
Когда сквайръ удалился, сэръ Уильямъ очень любезно подошелъ къ своей новой племянницѣ, улыбаясь поздоровался съ нею и пожелалъ ей всякаго благополучія. Его примѣру послѣдовали миссъ Уильмотъ и ея отецъ; жена моя тоже принялась очень нѣжно цѣловать свою дочку, приговаривая, что вотъ теперь она опять стала порядочной женщиной. Вслѣдъ за матерью къ Оливіи подошли Софія и Моисей, а потомъ и нашъ благодѣтель Дженкинсонъ пожелалъ съизнова ей представиться. Всѣ мы были довольны какъ нельзя больше.
Сэръ Уильямъ, такъ любившій всѣхъ дѣлать счастливыми, съ ласковымъ и веселымъ видомъ оглянулся вокругъ, любуясь нашими сіяющими лицами; одна только Софія, по какимъ-то непонятнымъ намъ причинамъ, казалась не совсѣмъ довольной.
— Мнѣ кажется, сказалъ баронетъ съ улыбкой, — что теперь всѣ мы счастливы, исключая, быть можетъ, одной или двухъ особъ. Мнѣ остается довершить дѣло правосудія. Вы, конечно, согласитесь со мною, сэръ (продолжалъ онъ, обращаясь ко мнѣ), что мы съ вами оба много обязаны мистеру Дженкинсону, и справедливость требуетъ, чтобы мы вознаградили его за это. Миссъ Софія можетъ, безъ сомнѣнія, составить его счастіе, а въ приданое ей я даю отъ себя пятьсотъ фунтовъ; на это они заживутъ припѣваючи. Ну-ка, миссъ Софія, что вы скажете на это? Хорошаго я вамъ выбралъ жениха? Согласны вы выйти за него замужъ?
При этомъ чудовищномъ предложеніи моя бѣдная дочь почти упала на руки матери.
— Выйти за него, сэръ? промолвила она чуть слышно, — нѣтъ, сэръ, никогда!
— Какъ! воскликнулъ онъ: — не хотите выходить за мистера Дженкинсона, вашего благодѣтеля, такого красиваго молодца, съ приданымъ въ пятьсотъ фунтовъ, да еще съ кое-какими надеждами въ будущемъ?
— Пожалуйста, отвѣчала она, съ трудомъ выговаривая слова, — прошу васъ, сэръ, перестаньте; вы дѣлаете меня слишкомъ несчастной!
— Скажите пожалуйста, какое неслыханное упрямство! воскликнулъ онъ опять, — отказываетъ человѣку, который все семейство облагодѣтельствовалъ, оказалъ неисчислимыя услуги, спасъ ея сестру, имѣетъ пятьсотъ фунтовъ… Такъ не хотите?
— Нѣтъ, сэръ, не хочу, отвѣчала она, осердившись: — лучше умереть.
— Коли такъ, сказалъ онъ, — то нечего дѣлать; какъ видно, придется мнѣ самому жениться на васъ.
Говоря это, онъ обнялъ ее и сказалъ, прижимая къ своему сердцу.
— Моя прелестнѣйшая, умнѣйшая дѣвушка, какъ же ты могла подумать, что твой Борчель обманетъ тебя, или сэръ Уильямъ Торнчиль перестанетъ восхищаться милымъ существомъ, которое полюбило его за его личныя качества? Я уже нѣсколько лѣтъ ищу женщину, которая, ничего не зная о моемъ положеніи въ свѣтѣ, привязалась бы ко мнѣ просто какъ къ человѣку. И послѣ того какъ я понапрасну искалъ ее всюду, не брезгая ни легкомысленными, ни безобразными, каковъ же былъ мой восторгъ, когда мнѣ удалось плѣнить такую умницу, да еще такую красавицу!.. Ну, мистеръ Дженкинсонъ, вы сами видите, что мнѣ нельзя разстаться съ этой молодой дѣвицей, потому что ей почему-то необыкновенно понравилось мое лицо; но такъ какъ все-таки я хочу вознаградить васъ, то берите себѣ ея приданое. Потрудитесь завтра зайти къ моему управляющему и получайте пятьсотъ фунтовъ.
Тутъ опять начались поздравленія, и новая леди Торнчиль подверглась тому же церемоніалу, какъ и сестра ея. Между тѣмъ пришли люди сэра Уильяма и доложили, что внизу поданы экипажи, въ которыхъ насъ перевезутъ въ гостинницу, гдѣ все готово къ нашему пріему. Мы съ женою пошли впереди процессіи и покинули мрачный пріютъ человѣческихъ горестей. Щедрый баронетъ приказалъ раздать заключеннымъ сорокъ фунтовъ, а мистеръ Уильмотъ, желая послѣдовать его примѣру, далъ еще двадцать фунтовъ отъ себя. На улицѣ мѣстное населеніе встрѣтило насъ привѣтственными кликами, и я замѣтилъ въ толпѣ двухъ или трехъ милыхъ прихожанъ своихъ, которымъ отъ души пожалъ руки. Они проводили насъ до гостинницы, гдѣ приготовленъ былъ великолѣпный пиръ; и громадное количество болѣе простыхъ съѣстныхъ припасовъ было роздано крестьянамъ.
Послѣ ужина я почувствовалъ большую слабость, такъ какъ сильно усталъ отъ цѣлаго дня, проведеннаго въ рѣзкихъ переходахъ отъ печали къ радостямъ, и потому попросилъ позволенія удалиться. Оставивъ веселую компанію за столомъ, я ушелъ къ себѣ и, какъ только остался одинъ, воздалъ пламенное благодареніе Тому, Кто посылаетъ и горе и радости; потомъ я легъ въ постель и крѣпко проспалъ до утра.

XXXII.
Заключеніе.

Проснувшись поутру, я увидѣлъ моего старшаго сына сидящимъ у моей постели: онъ явился повѣдать мнѣ радостную вѣсть о новомъ поворотѣ фортуны въ мою пользу. Сначала онъ объявилъ, что рѣшительно отказывается отъ тѣхъ шести тысячъ фунтовъ, которые старый Уильмотъ выпросилъ у меня наканунѣ; а потомъ сообщилъ, что тотъ обанкротившійся купецъ, который былъ причиною моего разоренія, арестованъ въ Антверпенѣ и оказался обладателемъ столькихъ цѣнностей, что онѣ съ лихвою покрываютъ все, что онъ задолжалъ своимъ кредиторамъ. Не знаю, что больше обрадовало меня, возвращеніе ли моего богатства или великодушіе моего сына; я сомнѣвался только, справедливо ли будетъ принять его отказъ. Покуда я раздумывалъ объ этомъ, вошелъ сэръ Уильямъ, и я разсказалъ ему свои сомнѣнія. Но онъ разсудилъ, что такъ какъ сынъ мой самъ становится богатымъ человѣкомъ, получая за женою большое приданое, то мнѣ нечего съ нимъ церемониться. Баронетъ пришелъ собственно по другому дѣлу: онъ сказалъ мнѣ, что еще наканунѣ вечеромъ послалъ за разрѣшеніями на бракъ и съ-часу на-часъ ожидаетъ, что ихъ привезутъ; такъ согласенъ ли я лично перевѣнчать всю компанію не далѣе какъ сегодня же утромъ.
Въ эту самую минуту вошедшій лакей доложилъ, что посланный возвратился. Я въ это время успѣлъ одѣться и пошелъ внизъ, гдѣ засталъ все общество въ полномъ удовольствіи, зависящемъ отъ избытка благъ земныхъ и отъ душевнаго спокойствія. Но такъ какъ они готовились къ очень торжественной церемоніи, ихъ звонкій хохотъ показался мнѣ совсѣмъ неумѣстнымъ. Я сталъ увѣщевать ихъ держать себя во время совершенія таинства какъ можно болѣе чинно, серьезно и прилично; для начала прочелъ имъ два поученія и одну небольшую проповѣдь своего сочиненія, но что я ни дѣлалъ, они меня не слушали и ничего знать не хотѣли.
Даже когда мы всѣ отправились въ церковь (я шелъ впереди), они такъ шалили дорогою, что мнѣ нѣсколько разъ хотѣлось обернуться и прикрикнуть на нихъ.
Въ церкви возникло новое затрудненіе, изрядно задержавшее церемонію: предстояло рѣшить, кому прежде вѣнчаться: невѣста моего сына настаивала на томъ, что первое мѣсто принадлежитъ будущей леди Торнчиль, а эта въ свою очередь отнѣкивалась отъ такой чести, горячо доказывая, что съ ея стороны это будетъ невѣжливо. Препирательство продолжалось уже довольно долго, и обѣ дѣвицы выказали при этомъ одинаковое упрямство и деликатность; а я все время стоялъ съ раскрытою книгой въ рукахъ. Наконецъ, мнѣ это надоѣло, я закрылъ требникъ и сказалъ во всеуслышаніе:
— Я вижу, что никому изъ васъ неохота жениться и потому пойдемте лучше домой: ясно, что сегодня съ вами каши не сваришь.
Эта выходка сразу вразумила ихъ: сначала обвѣнчался баронетъ съ моей дочерью, а потомъ сынъ мой со своей красавицей-невѣстой.
Я еще съ утра распорядился послать карету за добрымъ сосѣдомъ моимъ Флемборо и за его дочерьми; такъ что, когда мы воротились изъ церкви въ гостинницу, обѣ миссъ Флемборо подъѣхали вслѣдъ за нами. Старшей подалъ руку мистеръ Дженкинсонъ, а младшую повелъ сынъ мой Моисей. Я съ тѣхъ поръ замѣчаю, что эта дѣвочка серьезно ему нравится, и порѣшилъ, что дамъ ему свое благословеніе и еще кое-что въ придачу, какъ только онъ надумается попросить у меня того и другого.
Возвратившись въ гостинницу, мы застали тамъ многихъ моихъ прихожанъ, которые, прослышавъ о нашемъ счастіи, пришли поздравить меня. Въ числѣ ихъ были и нѣкоторые изъ тѣхъ, которые учинили тогда бунтъ съ цѣлью отбить меня у полицейскихъ и получили отъ меня за то строгій выговоръ. Я разсказалъ этотъ анекдотъ своему зятю сэру Уильяму: онъ вышелъ къ нимъ и сдѣлалъ имъ по этому поводу строжайшее внушеніе; но, видя, что они совсѣмъ пріуныли, онъ далъ имъ по полгинеѣ на брата, прося выпить за наше здоровье и повеселиться.
Вскорѣ послѣ того намъ подали изысканный обѣдъ, приготовленный поваромъ мистера Торнчиля. Здѣсь кстати будетъ упомянуть, что этотъ джентльменъ проживаетъ въ настоящее время въ качествѣ компаньона въ домѣ одного изъ своихъ родственниковъ; его тамъ находятъ пріятнымъ собесѣдникомъ и большею частію сажаютъ за столъ вмѣстѣ съ собою, исключая развѣ тѣхъ случаевъ, когда недостаетъ мѣста, потому что съ нимъ обходятся безъ церемоніи. Родственникъ его человѣкъ довольно унылаго нрава, такъ что мистеру Торнчилю приходится не мало хлопотать, чтобы поддерживать его въ пріятномъ расположеніи духа. Если выдается свободное время — онъ учится играть на рожкѣ. А старшая дочь моя все еще воспоминаетъ о немъ съ сожалѣніемъ и признавалась мнѣ (но только это по секрету), что когда онъ исправится, она, можетъ быть, и проститъ его.
Но возвратимся къ обѣду, — я не люблю вдаваться въ отступленія. Когда пришлось разсаживаться по мѣстамъ, опять начались церемоніи: затруднились тѣмъ, не слѣдуетъ ли моей старшей дочери, вышедшей замужъ прежде другихъ, сѣсть выше обѣихъ дамъ, обвѣнчанныхъ только сегодня? По счастью, сынъ мой Джорджъ разрѣшилъ всѣ сомнѣнія, предложивъ, чтобы всѣ размѣстились какъ попало, лишь бы каждый кавалеръ сидѣлъ возлѣ своей дамы. Это распоряженіе всѣмъ пришлось по вкусу, исключая моей жены, которая, какъ я замѣтилъ, была недовольна: бѣдняжка заранѣе предвкушала удовольствіе сидѣть на первомъ мѣстѣ и для всѣхъ разрѣзывать жаркое. Но если не считать этого маленькаго разочарованія, всѣ мы были до крайности веселы. Не знаю, были ли мы на этотъ разъ остроумнѣе обыкновеннаго, но вѣрно то, что никогда мы столько не хохотали, — что и требовалось.
Въ особенности памятна мнѣ одна шутка: старикъ мистеръ Уильмотъ провозгласилъ тостъ за здоровье Моисея, который на ту пору смотрѣлъ въ другую сторону и отвѣчалъ ему очень вѣжливо: «Сударыня, покорно васъ благодарю». Тогда старый джентльменъ, подмигнувъ намъ, замѣтилъ, что «Моисей думаетъ, очевидно, о своей возлюбленной»; при этомъ обѣ дѣвицы Флемборо принялись такъ хохотать, что я боялся, какъ бы онѣ не умерли со смѣху. По окончаніи обѣда я, по своему старинному обыкновенію, попросилъ убрать столъ, чтобы опять всей семьей собраться вокругъ веселаго очага. Меньшихъ мальчиковъ моихъ я посадилъ къ себѣ на колѣни, остальное общество размѣстилось попарно. Больше нечего было мнѣ желать по сю сторону могилы: всѣ заботы миновали, испытанія кончились; радость мою нельзя выразить словами. Осталось доказать, что моя благодарность за ниспосланныя блага еще превышаетъ ту покорность, съ какою я переносилъ несчастія.