Надя

Автор: Величко Василий Львович

НАДЯ.

(Посв. И. И. Пантюхову).

 

Тифлис. Угрюмый дом при въезде, у Креста.

В переселенческом приюте— теснота:

Бродяга пензенский и прасол из Сызрани,

Полтавские хохлы, и выходцы с Кубани,

Народ из разных мест, людишки разных званий

Сошлись,— хотят осесть на вольные места.

Одни надеются; другие ждут послушно,

Но чуют: до „земли» дойти им мудрено;

А третьи рвутся вспять: изведали давно,

Что русским встреча здесь не очень-то радушна, —

Всего изведали,— скорбей и злой вражды!..

За речкой, под-боком, шумливые сады;

Там песни, музыка, всю ночь огни сверкают…

Здесь— тишина и грусть. Угрюмо ожидают

В раздумье мужики решенья дел своих,

Порой вполголоса о прошлом вспоминая.

Шаги по лестнице. Приют на миг затих.

Ребенка кто-то внес… „Вишь, девочка больная!..»

Ее из нового поселка привезли:

Вся исхудалая, прозрачно-восковая!

То слезы тихие из детских глаз текли,

То вдруг замечется, на помощь призывая,

В мучительном бреду, под гнетом грозных снов…

При ней— отец и мать, подавлены, понуры,

В них страшно было все: цвет лиц землисто-бурый

И скорбь,— глубокая, недвижная, без слов…

В приюте смолкло все: кружкам переселенцев,

Степенных мужиков, резвящихся ребят,

Неугомонных баб и плачущих младенцев,

Как будто подан знак— и молча все скорбят.

На стороне чужой все стали, как родные!..

Подъехал кто-то. Врач!.. Отечески приник

К малютке трепетной. Болезни злой тайник

Найдя, он прошептал: „Не шутит маляpия!“

Потом спросил родных:— „Который ей годок?»

— „Двенадцатый пошел! Ох, горюшко лихое!»

— „Вы с Алазани?» — „Да.— Бездушие какое!

„В могилу слать людей!» — „Спаси дитё родное!

„Спаси!» — „Попробуем! Авось поможет Бог!»

— „ Кормилец, вызволи! “ Упали на колени,

Рыдая, перед ним. Кругом ребят гурьба,

Застывших в ужасе. И врач, бледнее тени,

Чуть молвил:— „Встаньте-же!. Клянусь вам… Как судьба!».

И клятву он сдержал, святой отдавшись цели:

Мучительные дни тянулись и недели,

Любви и знания с недугом шла борьба.

Малютка сделалась душой всего приюта,

Предметом всех забот. Наступит-ли минута,

Когда полегче ей,— и от суровых лиц

Исходит, словно, свет! Заснет голубка-Надя —

И шепчут все кругом:— „Потише, Бога ради!»

Иль кто-нибудь ворчит:— „Эй, пострелята, цыц!..“

Но вот, оправилась: заискрилися глазки,

Румянец проступил, Надюша просит есть,

С ужимкой говорит: „Мне книжку-бы прочесть».

Кротка и вдумчива, отзывчива на ласки!…

Полупророчески сказал, полушутя,

Старик-воронежец, читавший ей Минею:

— „Ах ты, болезная! Небесное дитя!»

И это прозвище осталося за нею;

Осталось… и сбылось!.. Вдруг… словно от земли

Стал к небу звать ее какой-то властный голос,

Врач изнывал в тоске: природа не боролась

С недугом роковым, — навстречу шла к нему!

Малютка таяла. И грудь, и щечки впали,

Глаза огромными, загадочными стали…

Однажды, погружен в безмолвье, в полутьму,

Был ночью весь приют— и на полу, на нарах,

Всех сон угомонил, и молодых, и старых…

Лампада тихий свет под образами льёт.

Измученная мать Надюши чутко дремлет,

На стуле прикорнув. Вдруг… Надя привстает,

Ручонку тощую медлительно подъемлет

Глядит на образа, сияя, как мечта…

Потом глядит кругом— и знаменьем креста

Глубоко-спящий люд любовно осеняет..

От сна воспрянув, мать к нeй в cтpaxе подбегает:

— „Родная, что с тобой? Никак опять в бреду!»

А Надя ей в ответ, мечтательно и нежно

— „Спи, мамочка, засни! Я к Господу пойду!..»

Перекрестясь, легла, уснула безмятежно…

А утром… вся в цветах, лежала на столе…

— „Знать, Божьим ангелам не место на земле! “—

Промолвил кто-то. Все в раздумии молчали.

Благоуханием возвышенной печали

И Божьей близостью дышало все вокруг:

Всем словно чуялся заступник бело­крылый,

Казалось, что Господь с престола вечной силы

Все видит, — слезы, скорбь, обиду и недуг,

Что Он накажет злых, помилует несчастных…

Поодаль, за стеной— разгульная весна:

В садах бьет барабан, визжит, ревет зурна,

И песен перелив, неутолимо-страстных,

То жаждущих любви, то крови, то вина!..