Надя
Автор: Величко Василий Львович
НАДЯ.
(Посв. И. И. Пантюхову).
Тифлис. Угрюмый дом при въезде, у Креста.
В переселенческом приюте— теснота:
Бродяга пензенский и прасол из Сызрани,
Полтавские хохлы, и выходцы с Кубани,
Народ из разных мест, людишки разных званий
Сошлись,— хотят осесть на вольные места.
Одни надеются; другие ждут послушно,
Но чуют: до „земли» дойти им мудрено;
А третьи рвутся вспять: изведали давно,
Что русским встреча здесь не очень-то радушна, —
Всего изведали,— скорбей и злой вражды!..
За речкой, под-боком, шумливые сады;
Там песни, музыка, всю ночь огни сверкают…
Здесь— тишина и грусть. Угрюмо ожидают
В раздумье мужики решенья дел своих,
Порой вполголоса о прошлом вспоминая.
Шаги по лестнице. Приют на миг затих.
Ребенка кто-то внес… „Вишь, девочка больная!..»
Ее из нового поселка привезли:
Вся исхудалая, прозрачно-восковая!
То слезы тихие из детских глаз текли,
То вдруг замечется, на помощь призывая,
В мучительном бреду, под гнетом грозных снов…
При ней— отец и мать, подавлены, понуры,
В них страшно было все: цвет лиц землисто-бурый
И скорбь,— глубокая, недвижная, без слов…
В приюте смолкло все: кружкам переселенцев,
Степенных мужиков, резвящихся ребят,
Неугомонных баб и плачущих младенцев,
Как будто подан знак— и молча все скорбят.
На стороне чужой все стали, как родные!..
Подъехал кто-то. Врач!.. Отечески приник
К малютке трепетной. Болезни злой тайник
Найдя, он прошептал: „Не шутит маляpия!“
Потом спросил родных:— „Который ей годок?»
— „Двенадцатый пошел! Ох, горюшко лихое!»
— „Вы с Алазани?» — „Да.— Бездушие какое!
„В могилу слать людей!» — „Спаси дитё родное!
„Спаси!» — „Попробуем! Авось поможет Бог!»
— „ Кормилец, вызволи! “ Упали на колени,
Рыдая, перед ним. Кругом ребят гурьба,
Застывших в ужасе. И врач, бледнее тени,
Чуть молвил:— „Встаньте-же!. Клянусь вам… Как судьба!».
И клятву он сдержал, святой отдавшись цели:
Мучительные дни тянулись и недели,
Любви и знания с недугом шла борьба.
Малютка сделалась душой всего приюта,
Предметом всех забот. Наступит-ли минута,
Когда полегче ей,— и от суровых лиц
Исходит, словно, свет! Заснет голубка-Надя —
И шепчут все кругом:— „Потише, Бога ради!»
Иль кто-нибудь ворчит:— „Эй, пострелята, цыц!..“
Но вот, оправилась: заискрилися глазки,
Румянец проступил, Надюша просит есть,
С ужимкой говорит: „Мне книжку-бы прочесть».
Кротка и вдумчива, отзывчива на ласки!…
Полупророчески сказал, полушутя,
Старик-воронежец, читавший ей Минею:
— „Ах ты, болезная! Небесное дитя!»
И это прозвище осталося за нею;
Осталось… и сбылось!.. Вдруг… словно от земли
Стал к небу звать ее какой-то властный голос,
Врач изнывал в тоске: природа не боролась
С недугом роковым, — навстречу шла к нему!
Малютка таяла. И грудь, и щечки впали,
Глаза огромными, загадочными стали…
Однажды, погружен в безмолвье, в полутьму,
Был ночью весь приют— и на полу, на нарах,
Всех сон угомонил, и молодых, и старых…
Лампада тихий свет под образами льёт.
Измученная мать Надюши чутко дремлет,
На стуле прикорнув. Вдруг… Надя привстает,
Ручонку тощую медлительно подъемлет
Глядит на образа, сияя, как мечта…
Потом глядит кругом— и знаменьем креста
Глубоко-спящий люд любовно осеняет..
От сна воспрянув, мать к нeй в cтpaxе подбегает:
— „Родная, что с тобой? Никак опять в бреду!»
А Надя ей в ответ, мечтательно и нежно
— „Спи, мамочка, засни! Я к Господу пойду!..»
Перекрестясь, легла, уснула безмятежно…
А утром… вся в цветах, лежала на столе…
— „Знать, Божьим ангелам не место на земле! “—
Промолвил кто-то. Все в раздумии молчали.
Благоуханием возвышенной печали
И Божьей близостью дышало все вокруг:
Всем словно чуялся заступник белокрылый,
Казалось, что Господь с престола вечной силы
Все видит, — слезы, скорбь, обиду и недуг,
Что Он накажет злых, помилует несчастных…
Поодаль, за стеной— разгульная весна:
В садах бьет барабан, визжит, ревет зурна,
И песен перелив, неутолимо-страстных,
То жаждущих любви, то крови, то вина!..