Удивительные сцены в провинциальной гостинице

Автор: Марков Михаил Александрович

Удивительные сцены в провинциальной гостинице.

(1832.)

 

На берегу одной из самых длинных рек Российской Империи красуется довольно большой губернский город, а какой именно — не скажу; в этом городе есть гостиница «для приезжающих», которая, по обыкновению всех гостиниц, раздвоена широким коридором со множеством нумерованных дверей и двоими ненумерованными, высокими, стеклянными, с полурамками по сторонам; одни из этих ненумерованных дверей ведут в общую гостиную и завешены изнутри зеленой тафтою, а другие на парадную лестницу и ничем не завешены.

Недостаток в вольнонаемных лошадях заставил меня переночевать в этой провинциальной гостинице, и я в одно утро узнал кучу удивительных происшествий.

Должно предупредить столичных жителей, что солнце в провинциях точно такое же как и в Петербурге, только не на-церемонных визитах, и также медленно спускается за горизонт в начале августа месяца; а потому и не удивительно, если я, не дав ему хорошенько спрятаться за полицейскую каланчу, благополучно улегся на клеенчатом диване, в одном из отделений описанной гостиницы. Вскоре услышал я шум от приезжающих в соседние нумера; но усталость после продолжительной дороги не позволила мне пуститься в наблюдение и совершенно покорила мое врожденное любопытство ко всему провинциальному: я уснул, как говорится, мертвым-сном, каким можно спать только после дороги и маневров.

Пробудясь в то время, когда гарнизонный барабанщик, с грехом пополам, выколачивал утреннюю зорю, я оделся наскоро и хотел спроведать своего ямщика; но был остановлен разными сценами из частной жизни, происходившими между моими соседями. Не спрашивайте, как я узнал подробности этих сцен! быть-может, я подсмотрел в дырку проверченную на зеленой тафте в дверях общей гостиной; положим , что это не годится, — согласен; по ваше дело не осуждать, а слушать, — если угодно знать, какие чудные случаются иногда происшествия. Вот они:

В общей гостиной, у стола загроможденного чайниками, подносами, тарелками и тому-подобным, — дремала премиленькая служаночка: маленькая, гладко-причесанная головка ее, с двумя длинными локонами за ушами, грациозно лежала на спинке старинных кресел; тоненькие, одна на другую сложенные, ножки крайне аппетитно выглядывали из под полосатой холстинковой юбочки; руки, небрежно брошенные на колени, казались ослепительной белизны на черном каленкоровом переднике; легонький шелковый платочек, с кокетством завязанный узлом на шее, отнюдь не препятствовал видеть — как, покорные дыханию полусонной красавицы, белые волны ее груди — то отходили от снуровочной преграды, то всею упругостию напирали на нее; словом, картина была превосходная, живая; я было-приготовился срисовать с нее картину неживую;— но из боковых дверей появилась фигура в халате и сапогах со шпорами (следственно пола мужеска), да притом такой алчной наружности, — что, при первом шаге, чуть не проглотила мою живую картину…… Чтобы не писать безыменной сказки, предупреждаю читателя, что жадная фигура — был отставной ротмистр Зубцов, а живая картина — его крепостная девушка Соня, воспитанная модисткою, и служащая теперь в гостинице: при женских нумерах для прислуги, а при мужских — для приманки губернских волокит; все это впоследствии узнал я весьма достоверно. И так, ротмистр, — я уже сказал, что сделал он при первом шаге глазами, — при втором — он почти пропел вполголоса: «Вот она где!» а при третьем — так чмокнул хорошенькую Соню, что у меня зазвенело в ушах.

— Перестаньте, сударь, как вам не стыдно! сказала шепотом Соня: я закричу!

— Кричи сколько угодно, — никто не услышит! отвечал Зубцов и произвел усиленную атаку.

— Очень услышат, сударь: нынешнею ночью заняли все нумера.

— А кто бы, например, занял эти нумера, плутовка?

— Тут, отвечала Соня, уклоняясь от объятий ротмистра и показывая на дверь смежную с его дверями, остановился поручик Стрельской: какой он хорошенький!

— Стрельской?….

— А эти оба нумера, продолжала она, показывая на противоположную сторону, заняла какая то докторша с дочерью, — я тотчас узнаю ее фамилию. Говоря последние слова, Соня ловко увернулась от преследователя и убежала.

— Негодная! воскликнул ротмистр, сделав лакомую гримасу, и начал стучаться в двери соседа.

— Кто там? раздался мужской голос.

— Свой! отвечал ротмистр.

— Кто?….

— Не по-Татарски говорят, — свой! Впускай, либо выходи сам.

— Кой-чорт! закричал с бешенством молодой офицер и вбежал в гостиную.

— Ради Бога, потише, старый товарищ , — сшибешь с ног! Заметил ротмистр, расставляя объятие поручику Стрельскому.

— Зубцов!….

Тут, в течение доброй минуты, прежние сослуживцы тискали и целовали друг-друга с таким жаром, что — казалось они кусаются.

— Как ты здесь очутился? Спросил наконец поручик.

— Повторяю тебе этот вопрос, отвечал ротмистр. А что я после отставки живу на родине, — тут нет

ничего удивительного; что я квартирую в гостинице, — это в порядке вещей: бивуаки отучили меня от хозяйственных занятий и я полагаю, что трактирная жизнь самая приличная для отставного наездника: одна комната и один слуга для всех должностей необходимых при особе ротмистра! — Впрочем в экстренных случаях является на помощь моему Оське одна крепостная девушка, — она уволена мною по-паспорту и нанимается здесь.

— Это не та ли маленькая кокетка, которая подала мне ужин?…. спросил иронически поручик.

— Подала ужин?…. Это не ее дело! это неприлично! молодая девушка…. затворенная дверь….. молодец офицер, да еще после ужина!…. Неприлично! неприлично! Она стоит доброго нагоняя . .

— Эге, брат! да ты, как я вижу, ужасно остепенился! — уж не женился ли? продолжал поручик, смеясь от чистого сердца.

— Лишний вопрос! заметил ротмистр. Будь я женат, — ты бы не имел удовольствие беседовать со мною так рано: жены в эту пору только на службу выпускают мужей из своих объятий. Кстати, ты писал ко мне, что затеваешь какую то-глупость….

— Я писал, что я смертельно влюблен и хочу жениться.

— Ну да, точно…. точно!…. И женился ?

— Нет.

— Это еще глупее!

— Перестань шутить, Зубцов! Если б ты знал, что я вытерпел в недолгое время отпуска….

— А например?

— Изрубленный, проколотый, наперекор убеждением медиков, от разрушенных валов покоренной Варшавы перетащился я на родину, чтобы умереть на собственном лоскутке земли, —

которого едва достаточно для моей могилы. . . .

— Не завираться, товарищ! скомандовал ротмистр, и стал набивать огромную корнёвую трубку, в которую вмещалась добрая четверть-фунта табаку.

— Целую зиму….

— Не торопися, приятель, — дай закурить сперва: слушая любовную повесть не мешает запастись и существенным удовольствием…. Ну, вот теперь начинай! сказал ротмистр, положа в трубку лоскуток зажженного труту и садясь на диван.

— Целую зиму, начал Стрельской, пролежал я полумертвый, под-надзором добрых моих родственников: раны мои постепенно заживали, а силы истощались, — меня обрекли на смерть; но первые лучи весеннего солнца вдруг разогрели остынувшую кровь, — грудь моя налилась целительным воздухом: я вырвался из удушливых объятий изнеможение, я воскрес, — и жизнь с неимоверною силою закипела во всем  существе моем.

— Скажи-пожалуйста, как она закипела! воскликнул ротмистр, и заботливо придавил нагоревший табак.

Стрельской, не обращая внимание на шутку Зубцова, продолжал: «Первый выезд мой был к одной докторше, которая приехала на-лето в усадьбу; все еще бледный, с подвязанною рукою, явился я к ней….. Ах, любезный друг, не знаю что стало со мною, когда я неожиданно встретил огнедышащие взоры той, которую видел однажды на гулянье в Москве— и, не узнавши кто она, сохранил в сердце ее обворожительный образ: ни труды похода, ни ужасы битвы, ни тягостный недуг болезни, ничто не коснулось этой заветной святыни сердца! Друг мой, я снова увидел ее: она была дочь докторши. Ты можешь представить, что при встрече с нею — я таял, горел, заикался и, на первый раз, уехал не сказав порядочного слова.»

— То есть, болван-болваном? — Понимаю! отвечал утвердительно Зубцов, и пустил залпом целую колонну дыму.

— Не буду пересказывать тебе подробностей нескольких свиданий с восхитительной Лизой; — я видел, что она понимала меня; я видел, как — при каждом моем слове — на ее невинном лице разгорался румянец стыдливости…. Я открылся ей…. Она вперила на меня испытующий взор неподдельной страсти; глаза ее постепенно наполнились слезами; влюбленная пожала мне руку и едва внятно, болезненным голосом, прошептала: «Я завишу от матери….» Она скрылась….

— Умно сделала: ты, быть-может, в параксизме любовной горячки разцеловал бы ее, а это не годится! — вас могли застать и, чего доброго, заставили бы — пожалуй — не шутя обвенчаться.

Стрельской, казалось, не замечая слов товарища, продолжал с возрастающим жаром: « Я тогда не в силах был объясниться с обладательницей моего сокровища, наружность которой не обещала мне ничего хорошего: я написал к ней письмо…. Три мучительных дня ожидал я ответа!…. Не зная сна, забывая пищу, по-капле вытрачивал я неисчерпаемое время: я не сводил глаз с часовой стрелки, прислушивался к малейшему шороху, вздрагивал при каждом потрясении двери, страдал, изнемогал, метался как сумасшедший…. Наконец, давно-ожиданное письмо у меня в руках!…. Я стиснул его, — не смею сорвать печати…. пальцы мои трепещут, голова кружится…. Я напрягаю последние силы, развертываю — отказ!…. Я проклял все и-вся.

— И поделом, чего жалеть!

— Потом я узнал стороною, что госпожа докторша, эта олицетворенная ведьма, услыша о моем сватовстве, изволила важно произнести…. Как бы ты думал, что?

— Далеко кулику до Петрова-Дня?

— Именно! — Разумеется, я перестал ездить.

— Умно, очень умно!

— Докторша не прожила в имении всего времени узаконенного прихотью провинциальных баричей; ревность к мужу, который оставался здесь, совсем ее обезумила — и она, даже не дав ему приготовиться принять как-следует дражайшую сопутницу жизни, нагрянула сюда с дочерью: они заняли эту половину; я с намерением поместился в ближайшем к ним нумере и восхищаюсь тем, что ангел души моей отделен от меня одною стеною! Мой приезд сюда тайна, иначе я потеряю всю надежду хотя мельком….

— Поглазеть на свою дульцинею? Фи! как это пахнет прапорщиком! —Только поглазеть!…. Надобно, товарищ, делишки свои обделывать сколько-нибудь посолиднее. А как зовут докторшу?

— Фамилия — Акватикус, имя….

— Мавра Ивлевна? прервал ротмистр: старая знакомая! Так это она изволила произвести тебя разом в кулики? Плох, брат товарищ, плох! — Тебе бы сперва открыться в любви матушке.

— Матушке? — Оборони Бог!

— А жениться, разумеется, на дочери.

— Вот новое средство успевать в любви! воскликнул Стрельской, вставая с некоторого досадою.

— Ничуть-не-бывало! средство самое древнейшее, продолжал хладнокровно Зубцов, и верное как сабельный удар опытного рубаки. Последуй моему совету — я ручаюсь за успех.

— Послушай, Зубцов, я не ребенок, что ж ты учишь меня делать глупости!

— Глупости? —Да впрочем, товарищ, тебя и не станет на эти глупости: для предполагаемого мною маневра нужен командир слишком наметанный. Послушай-ка, имеется ли при тебе казны на дюжину шампанского?

— Это еще зачем?

— Зачем бы то ни было, когда спрашивают , — отвечай.

— Да; но зачем?

— Затем, что я хочу пьянствовать — вот и все тут! — Угодно ли держать пари, что я влюбленную Лизу сегодня же представлю тебе, нос-к-носу, в звании твоей невесты?

— Перестань дурачиться, Зубцов!

— Не веришь, — держи пари! Хочешь, о дюжине Клико!

— Изволь, для шуток.

— Нет, любезный, шутки в сторону! я бьюсь очень серьезно, будучи твердо уверен, что я, не далее как сегодня, обрадую тебя до-упаду; ты до-упаду напоишь меня; — и мы оба не устоим на ногах: ты от любви, я от шампанского.

— Чудак!….

— Увидим! — Должно предупредить тебя, товарищ, что ты легко можешь встретиться здесь с мужем твоей гонительннцы, — воздержись от смеху: самая комическая фигура! Он сперва готовился быть актером — обшикали; потом начал писать стихи — и это не удалося; наконец решился быть доктором, выхлопотал диплом и пустился, благословясь, прописывать от всех болезней подкрашенную воду; — безвредная метода леченья доставила ему кучу денег, — но все выгоды медицины не отбили у него страсти писать стихи и петь, иногда очень некстати, водевильные куплеты….

Кто-то начал отпирать двери из комнаты докторши.

— Уйдем, товарищ! сказал Зубцов: нам не должно показываться до времени. Похлопочи-ка покуда о вине: пожалуйста, добудь хорошего!

Только-что приятели успели разойтись по своим нумерам, в гостиную вошла, или, лучше-сказать, вплыла, — по-видимому, барышня, — вообще довольно дубоватая, в которой, кроме молодости, не было ничего интересного.

Она поглазела немного в окно, прошла раза-два по комнате, села у стола и начала вздыхать. Я было-хотел оставить наблюдательный пост; но она произнесла несколько раз имя Владимира, — и я остановился.

— Боже мой, как я несчастлива! И несчастлива потому, что батюшке угодно было накопить двести тысяч мне в приданое! говорила вздыхательница: без этих ненавистных тысяч матушка была бы рада предложению Владимира, а теперь!…. Меня против-воли заставляют принимать участие в ярмарочных удовольствиях, тогда как мне, каждую минуту, хочется плакать. (Она прижала к глазам платок). Владимир, Владимир!— ты неумышленно погубил меня! Я страдаю, — а ты, быть-может, забывая обо мне….

— Владимир никогда не забудет тебя, несравненная Лиза! произнес отменно выразительно Стрельской, подкравшись тихонько к мечтающей деве.

— Ах!….

«Он белены объелся!» подумал я, рассматривая вздыхательницу, и удвоил внимание.

— Не пугайтесь! умолял влюбленный, прижимая к губам коротенькую руку своей Лизы.

— Вы меня преследуете, Владимир! упрекла жеманно барышня.

— Напротив, я влекусь за вами, будучи не в силах противостать этому влечению! отвечал офицер.

— Вспомните, Владимир, что если вас увидят, не говорю: вместе со мною, но только в этом доме, — я подвергнусь жесточайшей пытке! Уйдите, убегите от меня и старайтесь не встречаться со мною! Я могу только сказать в утешение вам, что я очень несчастлива!…. Голос матушки!… Бегите….бегите!

Стрельской, услыша крик за стеною, едва не сшиб с ног неповоротливой Лизы,— он прыгнул к своим дверям не хуже любого чертенка; в тоже время, на другой стороне гостиной появилась ужаснейшая матушка-мадам, жирная, красная, лет сорока от роду, в утреннем неглеже, с растрепанными волосами; за нею следом вкрался на цыпочках небольшой лысый старичок с весьма тоненькими ножками и с целым букетом печатей на длинной часовой цепочке. Еще не осмотря хорошенько вошедшего, я уже узнал в нем описанного Зубцовым доктора, особенно, — когда он приблизясь к зеркалу, чтобы оправить брижи, пропел два стиха из Русалки.

— Полно тебе горланить то, сумасшедший! — не даст вымолвить слова! завопила ужаснейшая мадам на певца и, потом, оборотясь к сентиментальной барышне, продолжала тем же тоном: Куда ты пропадала голубушка? а? Что ты здесь делала? а? Хорошее ли дело молодой барышне расхаживать по трактирным комнатам? а? Здесь, сударыня, не Спурмацетово,— нельзя вставать до свету да вздыхать о голопятом офицерике; — я выгоню дурь-то из головы! Поди-ка, поди одеваться, здесь — губернский город, — не высунешься на улицу растрепой: мы сейчас переезжаем от сюда. Да изволь, сударыня, приподнять головку-то: барышни с двумястами тысяч приданого не ходят повеся носов! слышишь-ли? а?

— Маменька!…… пропищала Лиза, сложа умилительно руки.

— Чтоб сейчас же была готова к переезду! Что это за сентименты! а?

— Полно, полно, Мавра Ивлевна! того-гляди, расплачется ребенок, — что хорошего! сказал вполголоса доктор, нырнув между женою и дочерью.

— Пойдешь ли ты? а? закричала настойчивая матушка, затопав обеими ногами на барышню, — и та, с опущенными, как плети, руками, уткнув глаза в пол, отправилась куда-сказано, провожаемая разъяренными взорами родительницы.

По-уходе Лизы, докторша утихла и, оборотясь к мужу, ласково сказала ему: «Ты черезчур добр, папичка! — молодежь надо учить: не-то из рук выбьется! А далеко наша новая квартира?

— Здесь, рядом; с черной лестницы есть даже крытый ход; и какая квартира — чудо! в гостиной и зале полы под-паркет; в спальне — ах, какие обои в спальне! — голубые, с золотыми звездами, словно на Московском театральном занавесе! а какой в этой спальне миленький закоулочек, для помещение твоего любимого…. умывальника, что-ли…..

— Блогодарю, папичка, блогодарю! вскричала восхищенная докторша, и повисла на муже. Побудь здесь покуда, я тотчас приоденусь! прибавила она, и сдавила тощую шею супруга в жилистых объятиях.

— Матушка, Мавра Ивлевна, помилосердуй!…. Родная, задушишь….

Однако ж Мавра Ивлевна очень долго не освобождала своего пленника, — или, правильнее, колодника; распустив наконец объятия, она сделала ему ручкой, примолвя тающим голосом: «до свиданья!» и, убегая в свои комнаты, несколько раз принималась выделывать па-шассе.

Доктор, повидимому, насилу опомнился от ласки дражайшей половины; — уста его готовы были извергнуть целый поток гневных восклицаний, — но сперва пропели речитатив из старинной оперы; и не прежде, как поправя брижи и зачесав остатки волос на лысину, доктор позволил себе проговорить вполголоса: «Этак прицепилася, проклятая, — словно боялась провалиться сквозь землю! Это ужасно! Это нестерпимо!» В заключение негодования доктор просвистал что-то веселое и, взглянув на часы, закричал повелительным тоном: «Гей, кто-нибудь!»

— Из маленькой дверцы, ведущей в буфет, выставилась Соня.

— Что прикажете, сударь? Спросила она.

— Что прикажете…. Гм!…Что же приказать тебе, моя милочка?…. Если бы я был уверен в исполнении моих приказаний…. .

— Что вам угодно, сударь? Повторила Соня: я не имею времени оставаться здесь без надобности.

— Ты мне очень надобна, моя милая! очень. . . .

Двери Стрельского отворились и он сам явился на лицо.

— Вот некстати! прошептал доктор, обращаясь к Соне: Кто этот военный?— мне сказали, что здесь женское отделение. Уж не ты ли, моя милочка, проказничаешь так неострожно?— Окончательный вопрос был сопровожден плутовскою улыбкою.

— Господин офицер скромен как девушка и находится под особенным моим покровительством, отвечала Соня. При последнем слове, она потупила глазки, наклонила маленькую головку на одну сторону и, опустя руки в карманы передника, сделала легонький реверанс.

Доктор съёжился от умиления.

— Плутовка!….. Не попадись сама под покровительство! сказал он, и хотел что-то прибавить; но уже вертлявой служанки не было в комнате, и почтенный волокита адресовался к Стрельскому.

— Как вы счастливы, милостивый государь,— в вас принимает участие такая миленькая субреточка! сказал он, протягивая руку офицеру. Прошу покорно нас любить и жаловать! Извините, что я обхожусь с вами довольно смело: я душевно люблю военных и не теряю случая с ними сблизиться; — доктор Адам Адамыч Акватикус готов навсегда к услугам Русского воина. За рекомендацией последовал комический поклон.

Стрельской, пожав поданную ему руку, начал с полным уважением: «По вашему лицу угадал бы я, что вы человек глубокой учености….. Блогодарю вас за внимание ко мне!»

— Без комплиментов! без комплиментов! закричал Адам Адамыч: в моей физиономии нет ничего ученаго; я не более, как старый весельчак —по наружности, и юноша — по чувствам.

Теперь позвольте спросить, кому я имел честь показаться мудрецом?

— Простите великодушно, — это секрет.

— Секрет? — Пусть он остается при вас: я могу всей душей привязаться к вам, не зная вашего имени,— имя не что иное, как хозяйственная метка в обширном стаде человечества.

— Это замечание вполне доказывает ваше глубокомыслие.

— Очень рад, что вам так кажется. . . .

— Не кажется, г. доктор, — это истина! А в доказательство слов моих, — я бы почел за особенную честь вверить себя вашей опытности: я болен.

— Весь к вашим услугам; можете располагать мною!….

Адам Адамыч протянул руку Стрельскому, — тот хотел-было пожать ее, но Адам Адамыч поймал его за пульс, и выдвинув одну ногу вперед, остановил глаза на потолке.

— Что вы чувствуете? спросил он, не переменяя важной позиции.

— Я влюблен! отвечал офицер.

— Это эпидемическая болезнь в ваши лета, сказал серьезно Адам Адамыч, и перестал щупать пульс.

— И нельзя помочь ей?

— Позвольте узнать сперва некоторые подробности.—Чаще всего случается, что неопытные рыцари на любовном поприще истаевают от взоров какой нибудь черезчур опытной вдовушки. . . .

— Ах, нет! — я люблю существо юное, невинное….

— Ваша болезнь в высочайшей степени! заметил Адам Адамыч; но я рассуждал об этом предмете…..

Тут, вовсе неожиданно, потомок Эскулапа запел довольно-приятным голосом :

«Есть на этот раз лекарство,—

Но не верен результат:

Оно рай, оно мытарство,

Оно нектар, оно яд!

Мера этого леченья

Многим кажется страшна….

Но, чтоб кончить объясненья,

Этот нектар-яд: — жена.»

Я думал, что Стрельской лопнет от смеху, увидя не в театре водевильное лицо с куплетами; быть-может так и случилось бы; но слово «жена» рассеяло прилив веселости и влюбленный вскричал с неизъяснимым восторгом: «Ни один доктор не прописывал лекарства удачнее! Цель моя — жениться; но достижение этой цели так трудно…. так….»

— Не отчаивайтесь, молодой человек! честное намерение должно венчаться успехом — и вы обвенчаетесь. Только терпение трудная задача любовнику ваших лет: я думаю, мечты о вечернем туалете возлюбленной, в день сватьбы, — не дают вам ни почивать ни кушать.

— Не примешивайте, г. доктор, к моим чистейшим чувствам грязной чувственности!

— Виноват, виноват! я позабыл, что воображение влюбленных не простирается далее отделки женского платья.

— В противоположность воображению доктора, которое стремится все анатомировать.

«Да он премилый малый! я влюблюся в него как молоденькая девочка!» подумал Адам Адамыч, и, протягивая обе руки Стрельскому, воскликнул: «Г. офицер, — мы друзья!»

— Смею ли надеяться на помощь нового друга? спросил поручик, желая утвердительного ответа.

— Даю слово — сделать для вас все, что от меня будет зависеть! отвечал чистосердечно доктор.

— Именно от вас зависит….

— Помочь вам жениться? Знаете ли, мой милый, что тут встречаются условия, принятые общежитием: можете ли вы их выполнить?

— Какие же, например? может-быть необходимо для успеха в женитьбе иметь полковничьи эполеты, или титул сиятельства?

— О, нет! совсем не то! Есть условия гораздо важнейшие….

— Говорите, говорите….

— Нет ли у вас какого-нибудь завалящегося полумиллионишка рублей, или — хоть половины этого? Отвечайте: есть! — и я вас наперед поздравляю, хотя бы ваша возлюбленная была восьмое чудо!

— Преданность Царю, любовь к отечеству, неустрашимость в битве и полдюжины ран, — вот мое имущество! Надежды мои — служба! отвечал с гордостию офицер.

— В таком случае, — простите мою откровенность,— вам лучше жениться на дочери предмета вашей страсти, которая быть-может, на ваше счастье, выльется вся в маменьку; к тому времени вы будете генералом, — и, вместо патента на всевозможные достоинства, смело можете предъявить толстый эполет: маменька и дочка, протяжно и сладко, скажут вам: «Ваше превосходительство…» и вы счастливы! —Генеральство прекрасно тянет на весах светских расчетов, даже в Москве; а в провинции — это просто комета, влекущая за своим хвостом всех невест без-изъятия.

— Г. доктор! неужели святые раны воина ничего не значат в глазах чувствительной женщины?

— О, напротив! они в женских глазах ужасно портят мужчину. Я рассуждал об этом предмете. ….. И он запел:

«Отчизной ценится вполне

Утрата крови в бранном споре;

Но муж израненный в войне

Для жён ужаснейшее горе:

На встречу им здоровый трус

Пойдет с больным героем смело,

И первый — я хоть побожусь —

Скорее выиграет дело. »

— Г. доктор, вы худо знаете женское сердце!

— Худо, — по расчетам влюбленного.

— Извините, я с вами не согласен! Женщины не доктора, почтеннейший, чтобы здоровье тела ценить выше всего в человеке, и не алхимики, чтобы думать только о золоте: семнадцатилетняя девушка весьма способна полюбить истинно, и для любви пренебречь богатством какого-нибудь знатного негод….

Адам Адамыч, не дав договорить Стрельскому, запел:

«Ваша правда, — в эти лета

Их волнует-страх любовь;

Но спокойная карета

Успокаивает кровь.

Хороши в глазах их фразы

Нежной, пламенной души;

Но хорошие алмазы —

Право, боле хороши.»

— Именно вам, г. доктор, не следует так судить: вы, как я слышал, отец взрослой дочери….

— Для которой и приготовил двести тысяч наличными билетами Государственного Заемного Банка. Не правда ли, что это не дурно г. офицер?

— И эти двести тысяч вы намерены обвенчать на полумиллионе? Заметил Стрельской с насмешкою.

— Я вас извиняю, друг мой, потому, что вы еще не имели времени узнать меня короче!… В разговоре с вами, я коснулся общих правил света, а доктору Акватикусу никто не мешает быть исключением из них. Полагая, что приданого моей дочери весьма достаточно для ее семейной жизни, я вот как объяснюсь с тем, кого укажет ей сердце, — я уже рассуждал об этом предмете, — оборотясь к дочери и отдавая ей Банковые билеты, скажу я:

«Вот, мой друг, тебе билеты!»

Потом, оборотясь к ее жениху:

«Вот, мой друг, тебе жена!

Наставленья и советы,

И мораль теперь смешна:

В жизни опыты научат —

Лучше как провесть ее.

Мне ж скорей давайте внучат, —

Вот условие мое!»

— И вы твердо решились отдать дочь свою за того, кого укажет ей сердце? спросил восхищенный офицер.

— О, конечно! отвечал Адам Адамыч.

«Я оживаю!» подумал Стрельской.

Разве Мавра Ивлевна, жена моя, не захочет этого…. заметил Адам Адамыч.

— Я погиб! прошептал офицер, и побледнел как привидение.

Адам Адамыч не заметил этой бледности, услышав шорох за дверями…

— Вероятно, кто нибудь из моих, — сказал он — я вас познакомлю.

— Извините, я позабыл одно очень важное дело! извините!— отвечал кланяясь офицер, и ускользнул в свой нумер.

Между-тем, с большею осторожностию приотворились противоположные двери и Мавра Ивлевна, в чепце с огромными цветами и пудраманте, предстала перед мужа: она сперва безмолвно принялась анатомировать его взором василиска; потом , поджав нижнюю губу с видом самой адской злости, спросила весьма тихо, видимо сберегая голос для долженствующего непременно последовать взрыва полного бешенства: «С кем это, мой батюшка, так разговорился? а?

— Здесь был офицер из этого нумера: премилый молодой человек!

— Офицер?…. Полно, не офицерша ли? а? Нечего отворачиваться-то, мы умеем вашу братью, старых греховодников, выводить на свежую воду!

Она подошла к дверям Стрельского и хотела заглянуть в замок; но, услыша грубый мужской голос, отретировалась, — и подготовленный взрыв разразился потоком самых жарчайших восторгов.

— Виновата, папичка, виновата! кричала Мавра Ивлевна: ослышалась, — показался женский голос. Виновата!…..

Для доктора восторги дражайшей супруги были накладнее негодование: он  едва не задохся ощущая нежные объятия; а я во второй раз увидел отчаянное па-шассе.

— Ох, эти ревнивые жены! возопил Адам Адамыч: на самого веселого человека нагонят хандру! Решительно отсоветую молодому человеку жениться, — что за охота добровольно совать голову в петлю! Отсоветую! отсоветую! — Он пошел-было к Стрельскому; но, увидя Соню, переменил намерение.

— Поди сюда, милая! сказал он: я тебя кликал несколько раз, даже горло устало….

— Я не слыхала, сударь, отвечала Соня, — и вошла сюда посмотреть: который час.

— Ваши часы неверны: у меня теперь….. (Он вынул часы). Посмотри сама! Видишь? Не правда ли, премиленькая стрелка?

Соня, удовлетворя свое любопытство, присела в знак благодарности и хотела идти.

— Нет ли у вас, миленькая, газет? спросил Адам Адамыч, желая как нибудь удержать ее.

— Еще не приносили.  Соня взялась за ручку буфетной двери….

— Постой, постой на-минуточку! закричал доктор: пожалуй мне что-нибудь…. ну, хоть чашку чаю!

— Сейчас, сударь! — Она скрылась.

— Прелестная девчоночка! Шептал Адам Адамыч, охорашиваясь перед зеркалом: судя по взглядам, она уже имеет сильную расположительность к некоторым впечатлением…. Надобно побалагурить с нею…. только бы моя почтенная Мавра Ивлевна не оделась, на-беду, скорее обыкновенного!….

Соня поставила перед доктором чайный прибор и отошла на благородную дистанцию.

— Куда же ты, малютка? будь поближе около меня: может, что-нибудь понадобится…. я не могу кричать громко….. совсем охрип! — Адам Адамыч кашлянул несколько раз весьма натурально.

— Я хотела спросить вас, отвечала с улыбкою Соня: чего прикажете к чаю? — есть лимон, сливки, ром — Ямайский, самый лучший.

— Хорош? Ты знаешь толк в вине?

Но мы твой ром не апробуем —

Затем, чтоб эту чашку мне

Твоим дополнить поцелуем. . . .

пропел Адам Адамыч неимоверно лукаво, и подошел к Соне, кажется, с решительным желанием дополнить чашку по своему вкусу.

— Как вам не стыдно, сударь! вскричала Соня, отходя от лакомого доктора: у вас есть жена, которая с таким усердием целует вас, — подите к ней! — Девушке простительно поцеловаться только с милым ей человечком, да с родственником, — а я в вас вовсе не влюблена и не имею чести быть с вами в родстве, стало-быть….

— Ты, моя баловница, еще весьма неопытна! Ты крайне ошибочно разумеешь свойства поцелуев; и я…. О, я рассуждал об этом предмете….

Тебе узнать пора давно-б

Все свойства поцелуев строго!

Знай: поцелуй родства — озноб,

А поцелуй любви — обжога;

Лобзанья дружбы — страх-смешны;

Украдкой поцелуи сладки;

А поцелуи от жены —

Суть поцелуи лихарадки.

— Не верю вам, сударь, ни на-волос! Поцелуй родства отнюдь не озноб: я каждый день целуюся со своим внучатным братцем, и знаю по-опыту, что это очень приятно.

— Ты, плутовочка, целуешься? — берегись! Ох эти мне троюродные, внучатные и тому-подобные братцы! — и не в твоем быту, от них родятся иногда престранные вещи…. Понимаешь, моя милая?…. _

Соня задумалась; Адам Адамыч взял ее за руку и, без сопротивления, обнял.

— Что я вижу?…. А!…. вытянула Мавра Ивлевна, растворяя постепенно рот и двери.

— Ты, мой друг, оттуда ничего не видишь! отвечал ей муж, не переменяя положение: подойди сюда и посмотри, какие красные глаза у этой малютки; — ей непременно должно принять tenturа….

— Не надо ей никакой тентуры! взревела докторша: изволь-ка идти и распоряжаться переноскою вещей; — уж ты всегда из воды сух выйдешь!

— Признаюсь, матушка, твоя горячая привязанность хоть-кого высушит! пробормотал Адам Адамыч.

— А ты, красоточка, зачем изволила сюда пожаловать? а? спросила Мавра Ивлевна, стиснув кулаки и оборачиваясь к Соне.

— Ваш супруг приказал подать чаю.

— Ты, поди-ка, рада случаю пококетничать с ним? а?….

— Не извольте обижать, сударыня: моя обязанность подать — чего потребуют.

— Потребуют!…. Потребуют! Мало ли бы чего он у тебя потребовал! — Знаем мы вас, трактирные звездочки!…. А ты что вытаращил глаза-то? а? Поди-ка, лучше, куда-сказано; нечего оглядываться, голубчик, — ступай, ступай! — Она без церемонии протолкала Адама Адамыча в свои комнаты.

— Вот сокровище для мужа! Сказала уходящая Соня.

Мавра Ивлевна не слыхала замечание служанки потому, что сама начала восклицать: «Видать ли бы, вырваться из этого омута! прошу покорно, — должна караулить мужа! Не срам ли? не поруганье ли? — женатый человек пускается в этакие нестерпимости! Право, нынешние мужья ничего не стоят: смех и горе с ними! Я, например….

— Мое почтение, сударыня! Сказал Зубцов, входя в гостиную. Он был в военном сюртуке, причесан с изысканностию, длинные усы его правильным кренделем загибались по сторонам носа и красовались цветом лучшей Голландской сажи.

Мусье Зубцов!….. Какой случай занес вас?

Мусье Зубцов поцеловал руку Мавры Ивлевны и сказал со вздохом: «Не случай, но пламенное желание видеть вас.

Я узнал о вашем приезде — и поспешил, ту-ж минуту, перебраться сюда, чтобы первому встретить вас и провести несколько приятнейших минут вместе с вами. »

— Вы шутите…. .. .

— Позволю тупой саблей обрубить себе нос и уши, если в словах моих есть малейшая ложь! Вы слишком несправедливы ко мне….

— Я вам верю!…. Не угодно ли садиться?

— Ваш супруг здесь? спросил робее ротмистр.

— Да, он тут! отвечала Мавра Ивлевна, заперла указанные двери задвижкою и села на прежнее место, виноват, — не на прежнее: гораздо ближе к ротмистру.

— Как вы проводите здесь время? начала она, оправляя модести и выказывая отчасти огромнейшую, как два сложенные арбуза, грудь.

— Очень скучно, отвечал ротмистр.

— Возможно ли? здесь так много хорошеньких….

— Сделайте милость, не говорите! вскричал он: мой вкус относительно женщин не похож на вкус булеварных франтов, которые ищут совершенства между девочками, только-что выпущенными из классной комнаты. И может ли мужчине зрелому понравиться какое-нибудь тоненькое существо, без характера, без понятие о жизни, без всего, чтó именно должно нравиться в женщине! Ум, верный взгляд на предметы, знание сердца: вот достоинства, которые пленяют нашего-брата, уже вышедшего из ребят.

Мавра Ивлевна таяла от удовольствия; она протяжно, очень протяжно, вздохнула и заключила вздох, едва слышным замечанием: «Вы совершенно правы….»

— Считайте, если угодно, лестью, продолжал Зубцов, но я не могу не сказать, что встретясь с вами я совершенно ожил! — Какое удовольствие подслушать в женской душе отголосок собственных мыслей! По-моему, это сродство душ — есть первейшее наслаждение в жизни; по-моему, та женщина вполне достойна обожания, которой чувства откликаются нашим чувствам, которая из каждого движение нашего понимает сокровенные тайны сердца….

— Ах, как я вас понимаю! Сказала с чувством неги Мавра Ивлевна, пожимая руку ротмистра.

— Поверите ли, продолжал он, все эти талии, ножки, улыбки, так часто прославляемые безумством молодости, при незрелости мыслей, не что-иное как великолепные декорации при бездушной пиесе: на них останавливаются на минуту глаза, — но спросите, бьется ли сердце?….

— Верно, нет!….

— Отоприте! кто это дурачится? закричал Адам Адамыч, стуча в двери.

— Какое несчастие, — на самом интересном месте! вскричала докторша, ломая руки с досады.

Зубцов встал.

— Я вижу, сказал он, почтительно кланяясь, что разговор наш должен прекратиться?….

— Это ужасно!

— По-крайней-мере, буду ли иметь удовольствие продолжать его когда-нибудь?

— Дернула же меня нелегкая поторопиться переездом! прошептала Мавра Ивлевна.

— Позвольте проститься, сударыня! я не в таком расположении духа, чтобы мог прилично встретиться с вашим супругом: я совершенно расстроен и ухожу, не имея надежды снова…

— Да отопрете ли, наконец? закричал Адам Адамыч, усиливая до возможной степени стук.

— Постойте, постойте! прошептала впопыхах Мавра Ивлевна: муж мой будет упорядочивать новую квартиру, я поеду с визитами и — ежели вы будете дома. . . .

— Готов целый век не переступать порога….

— Итак, мы увидимся? я непременно хочу дослушать вас…. _

— Вы меня восхищаете!….

Зубцов поцеловал у нее руку и скрылся.

— Чтó за прелестный молодой человек!

— Отопрете ли? чорт возьми, я сломаю двери!

— Мавра Ивлевна тронула задвижку…. разъяренный Адам Адамыч выбросился со всего форсу и порядочно клюнул сожительницу в грудь.

— Этак разлетелся, мой батюшка, словно с цепи сорвался!

— — Матушка, Мавра Ивлевна, помилосердуй, ради Бога, — я целый час стучался! бормотал доктор, потирая нос.

— Великая важность! не бежать же мне сломя голову, как бегают для тебя иные!…. Мог и кругом обойти!…

— Нет, слуга покорный! не угодно ли самой померить здешние лестницы?

— Ну, полно же, полно!… Все ли перенесли наши мерзавцы?

— Давным-давно! Лизанька уж  пошла.

— Не забыли-ль чего?….

Супруги поладили и хотели благополучно удалиться; но вдруг подвернулась Соня: Адам Адамыч остановился взглянуть на нее; — сметливая Мавра Ивлевна закрыла ему глаза опахалом, примолвя: «Стара штука, голубчик!» После-чего, уже без излишней учтивости, она поволокла мужа.

— Слава Богу, наконец убралися! вскричала Соня, прыгая от радости, и получила сочный поцелуй в плечо.

— Ай!….. Как не стыдно, Осип! мочи-нет, перепугал…. поди!….Это нежное «поди!» было сказано рослому чурбану, в денщичьей ливрее, который однако ж не пошел ни куда, а промычал вот что: «Этакая важность! я вижу, ты ломаться начинаешь? — ин пожалуй!…. Поцеловаться не хочет, а не без чего сестрицей считается, да еще и в другое родство смекает.»

— Эти поцелуи не доведут до добра, Осип!

— И впрямь? эка штука! — Так уж нельзя поцеловаться-то?

— Нет.

— И в последний раз, нельзя?

— Еще много будет этих последних разов! отвечала Соня, подставляя дураку розовую щечку.

— Ручаюсь, что ни одного больше не будет! сказал ротмистр, подслушав служанку.

— Ах!….

— Виноват, ваше благородие!

— Вот что!… произнес значительно ротмистр, посматривая на Соню.

— Ваше благородие, она хочет выйти за меня замуж! проревел слуга.

— Не правда! не правда! — он хочет на мне жениться! прозвенела Соня.

— Позвольте нам обженихаться!

— Пошел вон, дурак!

— Ваше благородие!

— Вон!

— Ваше высокоблагородие!

— Вон!

— Ваше превосходительство! — и чурбан покатился к ногам ротмистра.

— Слышишь ли, вон, мерзавец!

Слуга вышел, а господин оборотился к смущенной служанке.

— А ты что скажешь, моя красавица? надобно с тобою расчитаться порядком; поди-ка сюда…. и

Соня ступила несколько шагов за ротмистром, — но вдруг остановилась.

— Ну!….

— Я, сударь, не пойду! отвечала Соня, хотя не очень учтиво, за то отменно решительно.

— Как ты смеешь, негодная?…. Ротмистр схватил служанку за руку: она вскрикнула, вырвалась и убежала.

— Это называется из рук вон!…. ворчал Зубцов, сталкиваясь со своим неуклюжим Оськой, который вбежал как сумасшедший и кричал во все горло: «Ваше благородие! – барыня то, или барышня, прах ее знает! ну, что ночевала здесь, опять вернулася: она взбирается по задней лестнице и спрашивала про вас.»

— Чтоб ее черти задавили! Пошел вон! ни ногой сюда, пока не кликну!

Оська, видя куда пошла Соня, отправился было за него; но дальновидный ротмистр поймал его за чуп, отвел к себе в нумер и, на пути, сказал ему весьма поучительное наставление: «Не в свои сани не суйся, рыло!» Возвратясь поспешно в гостиную, Зубцов толкнулся к соседу.

— Уж ты не уснул ли, товарищ? спросил он.

— Ах, мой друг, я мечтал! — отвечал тот, не выходя из нумера.

— Прошу покорно не мечтать, а наблюдать мои маневры! в самую решительную минуту ты должен явиться возле меня!…. Я слышу походку моей обольстительницы…. не зевай! — Он захлопнул двери Стрельского и бросился в кресла. Тут начались:

 

УДИВИТЕЛЬНЫЕ СЦЕНЫ.

 

Явление 1.

 

ЗУБЦОВ и МАВРА ИВЛЕВНА.

МАВРА ИВЛЕВНА, (подходя с улыбкою к Зубцову). Как задумался!….

ЗУБЦОВ, (вскакивая). Ах? это вы?…

МАВРА ИВЛЕВНА. И, кажется, не опоздала исполнить обещание? (Садится на диван).

ЗУБЦОВ, (поцеловав у нее руку). Вы меня балуете….

МАВРА ИВЛЕВНА, (оглядываясь). Который ваш нумер?

ЗУБЦОВ. Его теперь прибирают; будьте спокойны, — здесь никто не помешает нашему разговору: сюда не приказано входить….. (Садится возле Мавры Ивлевны).

МАВРА ИВЛЕВНА. Повторите же скорее ваше прекрасное суждение о женских достоинствах.

ЗУБЦОВ. Извините меня, вблизи вас я так счастлив, что хотелось бы молчать и наслаждаться своим положением. (Опять целует у нее руку).

МАВРА ИВЛЕВНА (обнимает голову Зубцова). Как приятно прижать к сердцу такую умную голову!….

ЗУБЦОВ, (особо). Она, кажется, не любит проволочек!…. (Мавре Ивлевне). Ах, сударыня….. (Берет ее за руку).

МАВРА ИВЛЕВНА. Мне право стыдно, что вы целуете мои руки…. (Целует Зубцова).

Зубцов, (особо). Опоздай только, приятель, — попаду я в омут головой!… (Мавре Ивлевне). Верить ли моему благополучию?…

МАВРА ИВЛЕВНА, (прерывая его самыми нецеремонными поцелуями). О, верь! верь….

 

ЯВЛЕНИЕ 2.

ТЕ-ЖЕ И СТРЕЛЬСКОЙ.

МАВРА ИВЛЕВНА, (увидя Стрельского). Боже мой, — это он! Умираю!… (Падает в обморок).

ЗУБЦОВ, (тихо Стрельскому). Готово вино? (Ему же, громко). Милостивый Государь!…. вы слишком неосторожны!

СТРЕЛЬСКОЙ. Быть-может, государь мой; но поверьте, что я не имел намерения сделать вам неприятность.

ЗУБЦОВ, (взглянув на Мавру Ивлевну, кричит): Воды! спирту! Гей, люди!

МАВРА ИВЛЕВНА, (лежа). Что он делает проклятый!….

(С разных сторон вбегают Соня и Оська.)

ЗУБЦОВ, (людям — так, чтобы не слышала Мавра Ивлевна). Если хотите обвенчаться, — представьте того доктора, который недавно был здесь! За скорость: (Оське). Тебе — пару старого платья. (Соне). А с тобой, негодная, так и быть, — квиты оброком. — Марш!

ОСЬКА , (шепотом). Знаю: я помогал переноситься на его новую квартиру. (Оська и Соня уходят).

МАВРА ИВЛЕВНА, (украдкою от Стрельского, подманивает Зубцова). Нельзя ли выгнать этого офицерика?

ЗУБЦОВ, (ей). Попробую. (Стрельскому). Государь мой! не лишнее было бы, если б вы нас оставили.

СТРЕЛЬСКОЙ. Вы напрасно изволите беспокоиться: мне здесь очень хорошо.

ЗУБЦОВ, (Мавре Ивлевне). Вы слышите?…. И, кажется, кто-то идет…. беда! (Он выносит из своего нумера одеяло и закутывает Мавру Ивлевну с головою).

МАВРА ИВЛЕВНА. Он меня задушит!

ЗУБЦОВ. Теперь я спокоен.

СОНЯ, (за дверями). Сюда, господин доктор, сюда!

 

ЯВЛЕНИЕ 3.

ТЕ-ЖЕ, АДАМ АДАМЫЧ И СОНЯ.

АДАМ АДАМЫЧ. Кто заболел? где?

МАВРА ИВЛЕВНА, (выглянув из под одеела). Мой муж…. я погибла!

АДАМ АДАМЫЧ, (подходя к жене). Женщина…. (Стрельскому). Не ваши ли это проказы, милостивый государь, военные большие мастера на подобные экспедиции.

СТРЕЛЬСКОЙ. Об этом после, г. доктор, — надобно помочь больной.

МАВРА ИВЛЕВНА, (выглянув). Мерзавец . . . . .

АДАМ АДАМЫЧ. Сей-час! (становит шляпу и скидает перчатки).

ЗУБЦОВ, (особо Соне). Тебя и Оську на год без оброку, на все четыре стороны, если дочь этого господина очутится здесь так же скоро, как он сам! (Соня убегает).

АДАМ АДАМЫЧ (потирая руки). Позвольте посмотреть язык и пульс.

ЗУБЦОВ. Языка вам не покажут: эту женщину нельзя видеть в лицо.

АДАМ АДАМЫЧ. Тут, кажется, есть маленькие шашни, старый знакомец? (Пожимает руку Зубцову). Здоров ли?

ЗУБЦОВ. Чем спрашивать о здоровье здорового — помогите, лучше, больной.

АДАМ АДАМЫЧ, (увидя выставленную из под одеяла ногу жены). Ножка недурна! велика немножечко; впрочем, это не мешает.

МАВРА ИВЛЕВНА, (тихо). Подлец. . . .

АДАМ АДАМЫЧ. Позвольте, по крайней-мере, пощупать пульс! нельзя ли снять перчатку?….

Зубцов. Вы, право, слишком любопытны: это совсем ненужно для того, чтоб….

АДАМ АДАМЫЧ. Как угодно! Как угодно! (Берет руку жены). Судя по пульсу, эта женщина должна быть очень горячего темперамента.

МАВРА ИВЛЕВНА, (особо). Не удержусь, — хлестну!

АДАМ АДАМЫЧ. Воля ваша, господа, — необходимо осмотреть грудную полость! быть-может излияние кровеносных сосудов….

ЗУБЦОВ. Не простирайте, г. доктор, так далеко ваших исследований.

АДАМ  АДАМЫЧ. Но можно, не открывая лица этой дамы, позволить мне осязать ее. . . .

МАВРА ИВЛЕВНА, (особо). Не вытерплю….

ЗУБЦОВ. Нельзя, г. доктор, нельзя!

АДАМ АДАМЫЧ. Как угодно! Во всяком случае, этой даме очень поможет tentura… Позвольте, я пронишу.

СТРЕЛЬСКОЙ. Не угодно ли пожаловать ко мне? — у меня есть письменные припасы. (уходит с Адамом Адамычем в свой нумер, не затворяя за собой дверей).

МАВРА ИВЛЕВНА. Ты погубил меня, жестокий!

ЗУБЦОВ (садится возле дивана). Самый несчастный случай….

МАВРА ИВЛЕВНА. Я убегу…

ЗУБЦОВ. Это невозможно: они вас узнают.

МАВРА ИВЛЕВНА. Притворите немножко дверь.

Зубцов. Вы видите, — офицер держится за ручку замка, может-быть не без намерения, и я могу иметь большую неприятность, которая ровно ни к чему не поведет.

МАВРА ИВЛЕВНА. Научите, что мне теперь делать?

ЗУБЦОВ. Право, не знаю! Есть одно средство, — тогда вы не только останетесь правы, но еще можете порядком проучить за волокитство вашего мужа…

МАВРА ИВЛЕВНА. Говори, говори!….

ЗУБЦОВ. Должно уверить доктора, что это все ваша хитрость для обличение его в ветрености, — мы подтвердим. . . .

МАВРА ИВЛЕВНА. Прекрасно! Но согласится ли на это офицер?

ЗУБЦОВ. Разумеется, нет.

МАВРА ИВЛЕВНА. Так как — же быть?

ЗУБЦОВ. Я знаю, что он любит вашу дочь: согласитесь на его предложение — и он на все согласится, а я берусь уладить дело….

МАВРА ИВЛЕВНА. Ни за что в свете!

ЗУБЦОВ. Как угодно! Вспомните, что вы меня ставите в самое трудное положение; вспомните, что ваш муж…. Вот он, кажется, оканчивает рецепт….

МАВРА ИВЛЕВНА. Ни за чтó в свете!….

ЗУБЦОВ. Он подписывает фамилию….

МАВРА ИВЛЕВНА. Этому не бывать!

Зубцов (встает). Вот они идут…. Мое почтение, сударыня! защищайтесь сами, — я не в силах более….

МАВРА ИВЛЕВНА. Несчастная!….. Я согласна….

ЗУБЦОВ. Прекрасно! Прекрасно! — мы спасены! (Адаму Адамычу). Положение больной сделалось гораздо лучше.

МАВРА ИВЛЕВНА. Кажется….

ЗУБЦОВ. Теперь вы можете осмотреть и язык, и грудь, и все, что вам заблагорассудится.

АДАМ  АДАМЫЧ (приподымает одеяло, обращаясь к Зубцову и Стрельскому). Господа, нельзя ли своим присутствием не мешать мне обойтись с пациенткою как следует! вы знаете, что доктор обязан иногда вникать в такие подробности….

МАВРА ИВЛЕВНА, (между — тем, садится на диван). В какие, батюшка? а? Что же не изволишь осматривать? а? — Молчишь, небойсь!….

АДАМ АДАМЫЧ, (отскоча от жены на другой конец комнаты). Да, молчу! — и это самая лучшая манера, когда свою жену видишь под чужим одеялом.

МАВРА ИВЛЕВНА. Стоишь ты, чтобы я порядком вцепилась тебе в портрет; но я очень добра, и потому отлагаю это до первого удобного случая. Вот жених нашей Лизаньки — господин Стрельской. (Стрельской с удивлением кланяется). Я нарочно писала к тебе об нем с невыгодной стороны, чтобы ты лично убедился в противном. Я слышала, он тебе очень понравился — душевно рада; я уже, за тебя и за Лизу, дала ему слово, при нашем искреннем друге…. (Зубцов кланяется). И мы, все вместе, согласились обличить твою ветреность….

СТРЕЛЬСКОЙ, (Зубцову). Что она врет?

ЗУБЦОВ. Молчи, и подавай шампанское!

МАВРА ИВЛЕВНА, (мужу). Ну, что? Прав? а? На колени, греховодник!

АДАМ АДАМЫЧ, (становясь на колени). Матушка, Мавра Ивлевна! — виноват…. виноват, — лукавый попутал! вперед никогда не буду! Поверь совести, никогда не буду!

МАВРА ИВЛЕВНА. Смотри же, папичка, слово держать! а не то — да ведь ты меня знаешь! нечего тебе рассказывать. . . .

АДАМ АДАМЫЧ (встает, отирая платком колени)…. Выговорам конец и начало веселью! (Обнимает Стрельского). Поздравляю! поздравляю! Очень рад иметь такого сынка, который без богатства нравится не только дочери, но и матушке: редкость, право, редкость! Прошу скорее к нам, — я не хочу откладывать удовольствие видеть, как ты поцелуешь в первый раз свою невесту.

 

ЯВЛЕНИЕ 4.

НО УЖЕ НЕУДИВИТЕЛЬНОЕ.

ТЕ-ЖЕ, ЛИЗА И СОНЯ (появляются в дверях того нумера, который занимала Мавра Ивлевна).

Соня (подымает что-то с полу). Вот он, сударыня, — нашла! (Отдает Лизе перстень)

МАВРА ИВЛЕВНА. Что такое?…… (Лизе). Ты зачем здесь? а?

ЛИЗА. Не сердитесь, маменька! — я потеряла здесь перстень, который вы подарили мне в именины, и, не смея сказать вам об этом, пришла поискать его. Не сердитесь: меня проводила нянюшка!

ЗУБЦОВ, (Соне). Это твое сочинение? — Шелковой передник за-мной!

АДАМ АДАМЫЧ. Время ли теперь толковать о перстеньках! (Берет за руку Лизу и подводит к Стрельскому). Вручаю тебе, друг мой…… Позвольте, позвольте!…. кстати случились с собою…. (Вынимает Банковые билеты и подает их дочери).

Вот, мой друг, тебе билеты!

(Стрельскому).

Вот, мой друг, тебе жена!

Наставленья и советы,

И мораль теперь смешна:

В жизни опыты научат —

Лучше как провесть ее.

Мне ж скорей давайте внучат, —

Вот условие мое!

ЛИЗА. Владимир!….

СТРЕЛЬСКОЙ. Ангел мой! (Целует у Лизы руку).

ЗУБЦОВ. Горько!

АДАМ АДАМЫЧ. Горько! Горько! (Стрельской и Лиза целуются). Вот так!….

Стрельской. Верить ли благополучию? какой неожиданный случай!….

МАВРА ИВЛЕВНА, (ущипнув Стрельского, тихо). Тс!….

СТРЕЛЬСКОЙ, (особо). Фуй, чорт возьми, как она больно щиплется!….

АДАМ АДАМЫЧ, (Стрельскому). Говорил я, — не отчаивайтесь, молодой человек!

СТРЕЛЬСКОЙ. Менее чем за полчаса, я был в тягость самому себе, а теперь! (целует руки Лизы). Подлинно нельзя, ни за кого и ни за что, держать пари!

ЗУБЦОВ. Иногда можно….

АДАМ АДАМЫЧ. Очень можно: я держу, какое угодно, пари за добродетель неоцененной моей Мавры Ивлевны! — держу! Я не даром рассуждал об этом предмете.

Героя в свете нет такого,

Я боюсь, пожалуй присягну, —

Что взялся бы с пути прямого

Свести, хоть раз, мою жену.

Ей можно верностью гордиться.

Уж что она ни говори —

К ней слишком страшно подступиться….

И смело я держу пари!

МАВРА ИВЛЕВНА. Благодарствую, папичка, благодарствую! жаль, что я не могу отплатить тем-же; согласись, держать за тебя пари очень накладно!… (Она засверкала глазами на Соню; та улыбнулась и ушла). Как ты думаешь, папичка? а?

 

 

Тут Мавра Ивлевна, по обыкновению, повела сильную атаку против шеи мужа; доктор с трудом отретировался, взял шляпу, и все общество готово было за ним последовать.

Я, не предвидя более ничего интересного, оставил наблюдение. Соня выбежала в коридор.

— Прикажи, милая, дать мне чаю! сказал я подходя к ней.

Соня посмотрела на меня с удивлением, расхохоталась и убежала.

— Что за сумасшедшая! подумал я, дергая ручку звонка, висевшую в коридоре. Через минуту явился ко мне ловкий молодой парень в красной рубахе, полосатых шальварах, в белом, как снег, фартуке, заткнутом одним концом за пояс.

— Что прикажете, сударь? Спросил он, отряхнув волоса на левую сторону и подбоченясь фертом.

Я было хотел пораспросить у него о миленькой служанке, слишком парадной для провинциальной гостиницы; но боясь, чтобы он не стал ухмыляться и почесывать затылка, что нередко случается с трактирными слугами, когда их спрашивают о хорошеньких девушках, — переменил намерение и приказал принести порцию чаю. Парень вышел, а я, достав дорожный журнал, приготовился вписать в него удивительные сцены и уже взялся за перо….

— Извините, если обеспокоил вас, ваше высокоблагородие! — раздался сзади меня голос.

Я оборотился: почтенный доктор, с исписанным полулистом в руках, стоял у косяка навытяжку; я ужасно сконфузился, не зная с чего начать приветствие. Адам Адамыч сам помог мне.

— Имею честь представиться и рекомендоваться, сказал он: антрепренер значительной трупы актеров, прибывших сюда по случаю ярмарки; — большая часть из них еще в дороге, вместе с декорациями, и потому я решился, для удовольствие почтеннейшей публики, дать представление без кулис, назнача для этого нигде не игранную пиесу, приготовленную собственно для моего бенефиса, под названием: Гостиница, которую мы только-чтó отрепетировали; впрочем, репетиция была для костюмов: пиэса так тверда у нас, что пойдет без суфлера. Здешняя зала очень удобна для приведение в исполнения моего плана: нужное число дверей, при выгодном для нас размещении, весьма способствуют быстрому ходу спектакля; — и, кажется, недостаток декораций будет не слишком заметен. Если вы так добры, что не откажетесь удостоить нас своим присутствием: вот билет, в 1-м ряду, и афишка — для прочтения.

Я безотговорочно выменял билет на синенькую ассигнацию и получил в придачу дюжину поясных поклонов.

— Не угодно ли, спросил доктор переименованный в антрепренера, начиная вторую дюжину поклонов, пожаловать посмотреть залу предназначаемую для нашего поприща? Вы, вероятно, знаток театра и можете подарить нас хорошим советом.

— С удовольствием! отвечал я, и пошел за ним в общую гостиную.

— Здесь, между колоннами, — начал бывший Адам Адамыч, — повесится занавес: занавес есть на лицо; здесь поставится передняя доска со свечами, для означения сцены; раз, два, три…. двенадцать шагов, очень достаточно для поперечника! Здесь поставится маленький стол; здесь — диван.

На звонкий голос антрепренера, вышли из разных дверей действующие лица.

— Пожалуйте сюда, господа! закричал повелительным тоном их начальник, и представил мне всю трупу по-одиночке.

— Вот жена моя, говорил он, бывшая танцорка, — теперь, по-случаю излишней дородности, она занимает роли комических старух.

Мавра Ивлевна присела с необыкновенной наивностью.

— Вот мой сын.

Зубцов закачался в знак приветствие.

— Вот моя законная дочь.

Соня усмехнулася и спряталась за Мавру Ивлевну.

— Вот дети жены моей.

Стрельской и Лиза поклонились.

— Здесь, из всех нас, только один г. Чупкевич не в родстве со мною; хотя он, откровенно сказать, и

не имеет сценического дарование, зато силен в механике и все аксессуарные вещи на его ответственности. Г. Чупкевич, кланяйтесь!

Бывший Оська хотел выставиться вперед, — запнулся за столовую ножку и, вместе с осколками грязной тарелки, полетел на пол.

— Извините, сказал несколько смешавшись, антрепренер: это маленький образчик его сценической ловкости.

В заключение, не могу не пожалеть, что объявленная пиеса не может идти надлежащим образом, по недостатку певцов: куплеты остались только в роле вашего покорнейшего слуги.

— Очень жаль! сказал я, раскланялся с труппою странствующих артистов и ушел в свой нумер, будучи провожен до самых дверей услужливым антрепренером.

Чай был на столе. Мой дорожный журнал, развернутый на белой странице, манил перо; но я, в тот раз, не хотел заняться удивительными сценами: я ограничился кратким замечанием, что провинциальные водевили не уступают нравственностию водевилям столичным.