Свадьба клефта

Автор: Неизвестный автор

Свадьба клефта.

 

В одну из прекраснейших ночей эпирских, среди янинского озера, раздавался шум весел. На легком челноке сидел молодой, полный силами, гребец.

Шум весел постепенно стихал, и наконец прекратился. Обнаженные руки молодого гребца небрежно покоились на веслах; быстрые взоры его, проникая мрак, устремлены были на ту, которая, сидя неподвижно перед ним, тщетно старалась прикрыть прелестные черты лица распущенными волосами.

— Утешься, бедняжка, сказал гребец: ты свободна. Чем может тебе быть полезен бедный клефт? Говори, не ранена ли ты?

Незнакомка стряхнула с лица волнистые кудри, и луч радости мелькнул в глазах ее. Клефт продолжал:

-Скажи, девица, чего искала ты у озера средь ночного мрака?

— Смерти, отвечала она дрожащим голосом. Родители мои убиты, родственники рассеяны, дом разорен…. я третий день скитаюсь среди скал и тростников. Лучше смерть, чем честь в гареме Али-паши!

Буйные клики раздавались повсюду; со всех сторон в меня стреляли, и смерть, которой я ожидала как единственной утешительницы, предстала перед меня: она мне показалась ужасною! Я хотела избегнуть ее, но страх отнял у меня чувства; я упала…

О ужас! Турки бросились на меня. Кто-то меня поднял, и унес….

— Скажи, спас, возразил гребец. Не ты была целью выстрелов. Турки гнались и стреляли за мною. Я встретил тебя на бегу своем, не захотел, чтобы ты досталась в руки варварам, и поднял тебя, надеясь найти спасение в бегстве. Бог велик, девица! Я увидел лодку; бросился в нее и вскоре пули до нас уже не долетали. Теперь ты безопасна.

Слезы сверкнули на щеках незнакомки,

— Ах, зачем не предоставил ты меня судьбе моей? Зачем не дал мне умереть; зачем сострадательным голосом принудил меня обрадоваться возвращаемой жизни? Начто мне жизнь? Я сирота. Сердце мое истерзано, тело изнурено. Смерть проникает меня!

— Утешься, бедняжечка: ты не одна… Я бедный Клефт, но…..

Клефт умолк.

Девушка, устремив на него испытующий взор, гордо сказала: Я тону, это правда; но неужели ты, клефт, мечтаешь, что, устрашенная неминуемой смертью, я схвачусь за первую изсохшую ветвь, которая мне попадется? Клефт, я дочь архонта! Клефт лукаво улыбнулся, и, не говоря ни слова, начал загребать одним веслом; лодка поварачивалась назад.

— Что ты делаешь? спросила с беспокойством девушка.

— Еду назад, в Янину, отвечал хладнокровно гребец.

— В полном ли ты уме, клефт? Остановись!

Клефт молчал и продолжал грести. Девушка с отчаянием умоляла его остановиться; видя, что просьбы ее не имели ни какого влияния на горца, она пыталась употребить угрозы; но и это не удалось ей.

На что терять слова! воскликнула она, кто меня услышит? Легче извлечь слезы из скалы, чем тронуть клефта.. .. душегубца.

Горец не смотрел на нее, и, чтобы не слышать ее криков, запел паликарскую песню. Девушка, прикрыв лицо руками, горько заплакала.

Черная туча быстро подвигалась с запада. Звезды скрылись, настал совершенный мрак. Молодая Эпиротка, прервав наконец молчание, уныло произнесла: «Скажи мне, клефт, неужели ты в состоянии предать меня врагам моим? Не надеешься ли получить за это награды от Али-паши? Неужели ты воспользуешься моей слабостью? О нет, великодушный клефт! не с коварным умыслом подвергся ты опасности и спас меня. Брат мой!….. друг мой!…. что ты намерен со мною делать? Ты не изменник?….. Нет! Да вымолви слово!…. окончи доброе дело, которое ты начал!….. Ты единственное звено, придерживающее меня к цепи жизни….

— Я изсохшая ветка, произнес сквозь зубы клефт, но, приметив, что она предается отчаянию, он смягчил голос: — Успокойся, архонтиса; мы не в Янину едем. Я только хотел дать тебе урок, и показать…

Лодка врезалась в песок и остановилась.

Несколько сухих ветвей и пук терновника горели в полуразрушенном очаге и озаряли ярким огнем тесную хижину, построенную из необделанных камней разной величины. Старик, с орлиным носом и распущенными седыми волосами, грел руки у огня, около которого сушилось несколько глиняных, недавно слепленных сосудов. Старец мерно покачивал головою, подсказывая слова старинной клефтской песни, которую, приплясывая, напевал полу- нагой мальчик со вслокоченными кудрями. Смуглый цвет его, сверкающие глаза, быстрое движение его пляски и самый голос, придавали ему вид духа, вызванного из недр земли по заклинанию престарелого чародея. Внезапный шум прервал эту забаву: старик схватил пистолет свой, бросился к дверям, но они уже были выломаны.

На пороге стоял осанистый молодой человек, ятаган сверкал в правой руке его; левой рукою он поддерживал девушку.

— Кто бы ты ни был, воскликнул он, позволь нам отдохнуть в своей хижине!

Старик безмолвно указал на кучу сухих листьев, наваленных в углу, заслонил опрокинутую дверь, мигнул значительно мальчику, и продолжал греть руки, с таким же споконным духом как и прежде. Мальчик придвинул огромную клетку, в которой дремало несколько жирных перепелов. Незнакомец опустил с осторожностью молодую девушку на листья и занялся приготовлением ужина. Пока он с необыкновенною ловкостью закалывал перепелов, ощипывал, и продевал на тоненькие тростники, с тем чтобы их зажарить, вертлявый мальчик пристально смотрел на него.

— Молодец! думал мальчик: как бы я желал быть похож на него! Жаль только, что на нем старое платье; жаль, что у него нет пистолетов: чтó за молодец без пистолетов?

— Девушка, рассматривая хижину, невольно останавливала взор свой на том, кто спас ей жизнь.

— Молодец! думала девушка: какое благородное лицо! Нет, он не может быть дурной человек! Жаль только, что такая приятная наружность у простого клефта!

— Молодец! думал про себя старик, косо посматривая на незнакомца сквозь седые нависшия брови. Вошел молодцом и смотрит молодцом!… Да чем же я был хуже, когда был молод? Жаль только, что он не на горах: здесь как-раз его поймают Турки, между-тем, как он возится с этой девчонкой…..

Клефт продолжал жарить перепелов, приговаривая с улыбкой:

—Чтó смотришь на меня с таким пренебрежением, коконица? или ты гнушаешься бедным клефтом?….. А ты, что уставил на меня глаза, чертенок? или не видал наших молодцов? Постой, постой, подростешь, так сам будешь паликаром, будут и у тебя кованные золотом пистолеты….. А ты, старик, смотри прямо, не косись, не морщься; прежде узнай меня, а после суди.

Слова клефта изумили всех, тем более, что он казалось, не сводил глаз с жаркого.

— Послушай, старинушка, примолвил он: знаешь ли ты эту песню?

«Ты знаешь ли, Кицо, как Яни с досады

« На Турков один среди ночи напал?»

Глаза старика сверкнули; руки его начали невольно крутить длинные усы; он лукаво кивнул головою, схватил ветхий тамбурин и брякнул по струнам, напевая дрожащим голосом: «Средь парящих туч угрюмых,

Где гроза и гром родятся,

И сверкают и крутятся,

Сокол свил себе гнездо.

 

Между небом и землею,

На крутой скале высокой,

На вершине одинокой,

Башня грозная стоит….»

— Довольно! вскричал молодой человек. Довольно! Кто умел во время запеть, должен уметь вовремя замолчать. Спасибо тебе за песню. Ужин наш готов, друзья! Коконица, вот тебе жареный перепел, вот тебе кусок хлеба; утри слезы, и кушай на здоровье. Прошлого не воротить, думай о настоящем, а будущее Бог пошлет. Ну, хозяин, ты угощаешь нас ужином, так ты должен занять нас и разговором. Расскажи нам про свое житье бытье.

Старик приподнял камень, под которым скрыты были кружка и мех из козьей шкуры с вином.

— Пейте, друзья! Освежим нашу память: я тоже ваш брат, клефт. Я — тот самый Яни, о котором сказано в песне! Я родился на горах сулийских; слыл удалым разбойником* и честным человеком: сабля моя никогда промаху не давала; ружье мое пули на воздух не тратило. Однажды, я поссорился с сулийскими старейшинами; мне велено было удаляться; я удалился, и пошел ночью в неприятельский стан. С досады, давай я рубить во все стороны…. Если б не проклятая пуля сонного янычара, я бы передушил сотню Турков и до-сих пор носил бы саблю…. Пуля жестоко ранила меня в ногу: я упал без памяти и был взят в плен. Когда я узнал, что меня хотят предать мучениям, я притворился сумасшедшим, и враги отложили пытки до моего выздоровления. Вы знаете, какое уважение Турки имеют к сумасшедшим. Видя, что я не прихожу в себя, они меня отпустили после трех-месячного плена. С тех пор скитаюсь я в окрестностях Янины под названием сумасшедшего, леплю сосуды и тем достаю себе пропитание. Раненая нога не позволяет мне саблею защищать родных гор; зато хижина моя не раз была убежищем несчастных, гонимых лютым волком, Али-пашою. Вот уже двадцать лет, как я живу таким образом. Меня все здесь знают под именем Яникосо. В руках моих ятаган сверкать уже не будет! Одно еще желание осталось у меня: подышать воздухом сулийских гор, и умереть. Горько умирать со сложенными руками! Послушай, клефт: Али сбирается в поход на Сули: когда я буду на горах, дай мне ружье и посади меня перед ущельем. Я стар, но глаз у меня верен, и рука не изменит мне. Мне хочется, перед смертию, убить еще одну собаку, еще одного бусурмана… Пожалуйста, добрый молодец клефт, доставь мне это удовольствие!

— Почтенный старик, сказал молодой клефт, с умилением: желание твое будет исполнено. Выслушай теперь мой рассказ, и умей дополнять пропуски про себя. Отец мой был клефт. Имя мое Марко. С двенадцати-летнего возраста начал я спускаться с сулийских гор и сражаться подле отца. Однажды попался я в руки старому волку Али, но какой-то добрый человек спас меня. Отец мой поклялся вознаградить его за такую услугу достойным образом. Но кто может ручаться за будущее? Отец мой был убит, прежде чем успел исполнить свое намерение. Благодарность была одним из первых чувств, которые мать моя старалась вкоренить в моем сердце. Два раза пытался я совершить обет отца, и оба раза мне не удалось. Услышав, что какой-то кровожадный любимец Али-паши притесняет моего благодетеля, я в третий раз поспешил к нему; но, едва показался в Янине, как проклятые Скипетары внезапно схватили меня и привели к паше. «Бросить его куда-нибудь, до приказания», вскричал волк, и через час я уже валялся в сыром подземелье янинской крепости, где пробыл два месяца. Мне уже казалось, что силы мои ослабевали. Я знал, что заточение мое могло кончиться только позорной смертию, и эта мысль приводила меня в исступление. Отец мой умер с оружием в руках, дед мой тоже: а я?… Но Богу не было угодно, чтобы опасения мои совершились. В начале нынешней ночи, два человека явились у дверей тюрьмы, в которой я томился. «Вставай, молодец», сказал вооруженный с ног до головы албанец, поталкивая меня ногою. «Вставай; мы пришли снять с тебя зарукавье, чтоб надеть новое, полновеснее и прочнее. Завтра ты должен явиться перед визирем. Ну, поворачивайся; кол давно ждет тебя.» — А ты что зеваешь, старый пёс, закричал он тюремщику: принимайся за дело.— Между-тем как дряхлый тюремщик снимал с меня оковы, я успел рассмотреть вооруженного албанца. Это был один из лютейших исполнителей повелений Али-паши. Кровь моя взволновалась. Едва цепи спали с рук моих, как, выхватив ятаган из-за пояса албанца, я вонзил его в грудь злодея до рукоятки. «Аман, эфенди!» завопил в свою очередь испуганный тюремщик, став передо мною на колени. «Ужели убьешь безоружного?» Вместо ответа я сорвал с него чалму, и запихал ее всю в рот ему. Потом, связав старому псу руки поясом, прицепил его к кольцу, которое висело на стене. Выходя из темницы, я покрылся плащом убитого албанца, поднял с полу фонарь и свиток веревок тюремщика, и через минуту был на бастионах. Нерадение караульных дало мне время прикрепить к старой пушке один из концов веревки, по которой я спустился с высоты стен. Вязкая земля и тростники замедляли мое бегство. Я еще не успел выбраться из этого места, как услышал за собою: «Лови его! стреляй гяура!» И пули со свистом пролетели над головой моей. Тут показалась мне эта девица; я схватил ее, бросился вместе с нею в рыбачью лодку, переплыл озеро и очутился у твоей избы.

Зачем не придушил ты и тюремщика? сказал старик.

— За что ж его губить, безоружного старика? вскричала нежная девушка.

— Да все таки лучше! сказал старый клефт. Ведь он бусурманин, даром что безоружен. Нехристей не за чем щадить.

— Жаль! присовокупил молодой клефт. Мне не пришло это в голову!…. Ну, сударыня, твоя очередь пришла; расскажи нам свое горе….. Кто был твой отец?…

— Архонт Вунарьоти, отвечала девица…… Ты изумляешься, Марко? Разве ты знал архонта Вунарьоти? Говори. Да, впрочем, кто его не знает! Молва об его благодеяниях верно дошла и до ваших гор. Отец мой сделался предметом ненависти визиря: и мудрено ли!…. он был богат, благотворителен, и…..

— И имел хорошенькую дочь, сказал поспешно молодой клефт: этого достаточно, чтоб вооружить против себя старого волка.

Девушка потупила взоры; старик Яникосо взглянул на Марка и, покачав головою, сказал: — Видно, братец, ты водился с Франками! Как можно говорить такие вещи при женщинах! Продолжай рассказ свой, дочь моя.

— Слушай меня, Яникосо, сказала девушка, обращаясь к старику. Старинный враг нашего семейства, Караоглу, воспользовался ненавистью паши к отцу моему, и бессовестно оклеветал его. Вскоре разнеслись неприятные слухи об отце моем. Али объявил его изменником и нарушителем общественного покоя. Три дня тому назад дом наш был окружен толпою Албанцев. Ужасное воспоминание! родители мои, братья, родственники, все были истреблены. Я одна живу…… Злодей овладел богатством моего отца, но я избежала его когтей.

— Я слышал о несчастии отца твоего, сказал Яникосо, и знаю, что уже третий день Скипетары ищут тебя по повелению визиря. Но мы тебя припрячем. Ты можешь провести несколько дней в потаенном углу моей хижины. Но после куда скроешься ты?

Горе тому, кто приймет тебя под кров свой!

Девушка-уныло опустила голову и ничего не отвечала. Марко, который до-сих-пор с участием слушал прекрасную Севасти, с жаром сказал ей:

— Ты архонтиса, я простой клефт. Не презирай меня: перед Богом мы все равны. В горах есть у меня башня; в этой башне есть добрые люди: там живут престарелая мать моя и две сестры. Они тебя приймут как родственницу. Там не найдешь ты ни роскошных диванов, ни киосков, но будешь дышать свободно; молодость твоя будет охранена невысокими стенами и уважением, которое Сулиоты оказывают слабому полу и добродетели. Беги со мною!

Слова клефта вырвались прямо из сердца его; они тронули в сердце Севасти. Противоположные чувствования волновали грудь ее. Она колебалась между рабством и свободой, жизнью и смертью, недоверчивостью и благодарностью. Несколько раз хотела она отвечать, но стыдливые уста ее не смели произнести согласия. Наконец страх и упование на Бога превозмогли все опасения; она сказала:

— Марко, ты спас меня от смерти и рабства, ты уважил меня на тесном челноке среди тьмы ночной, ты христианин: зачем мне тебя бояться? Я иду с тобою!

— Достойная архонтиса, вскричал с восторгом юноша: не бойся меня! Я честный клефт, и сам тебя не обижу, и защищу тебя своей грудью от всякой обиды. Я сейчас переговорю с нашим добрым хозяином, как бы удобнее приняться за дело.

Старик вызвал резвого воспитанника своего постеречь двери избы, а сам, сдвинув с места старый шкаф, в котором хранились глиняные сосуды, раскопал землю и обнаружил небольшую плиту. Когда и плита была приподнята, Марко и Севасти с изумлением увидели правильное отверстие и мраморные ступени, которые вели в подземелье.

— Ступай туда, дочь моя, сказал старик, вручая Севасти светильник. Не бойся: туда проходит свежий воздух… Мы скоро возвратимся, прощай.

Девушка доверчиво спустилась в подземельные покои, но не могла не содрогнуться, когда услышала шум плиты, заслонившей отверстие, в которое она прошла. При слабом мерцании светильника она увидела, что стены и своды ее убежища устланы были мрамором, несколько почерневшим от сырости. В одном углу на соломе лежали в порядке оружия. Севасти воспользовалась тишиною, господствовавшею вокруг нее, и, преклонив колено, обратилась с умилительной молитвой к Покровительнице слабых и невинных.

Спустя несколько дней, солнце ярко светило над темным дубовым лесом, который местное поверие называет оскверненным, потому что здесь некогда невинной смертию погибла девушка от руки ревнивого любовника. Смелый Албанец дрожит при виде этой дубравы и боится встретить там кровавую тень ее, которая всегда представлялась заблудшемуся страннику. Ни одна тропинка не извивается между этими густыми дубами; нигде нет следа человеческого. В глубине этой мрачной чащи скрывались два клефта. Младший из них спал на земле, покрытый грубой капою.

— Вставай, молодец, вставай, сказал ему шутливо другой, опираясь на длинное клефтское ружье свое. Храбрый арматол не должен нежить себя. Ты довольно спал. Смотри, начинает темнеть, а ночью нам отсюда не выбраться.

Лежащий клефт приподнял голову, покрытую легкой фескою, из под которой струились густые черные кудри. Он нежно взглянул на своего товарища, сел, окинул взором свой арматолский наряд, и румянец разлился по лицу его.

— Застенчивость похвальна была в девушке, но теперь она не у места, сказал старший клефт. Мужской наряд не порочит доброй девицы. Чего ты краснеешь?

— Ах, ты, наставник мой! ласково произнесла Севасти: неужели ты хочешь, чтоб я походила на Франгису, которая наряжается не из приличия, а по внушению недобрых желаний; которая смотрит на мужчин с приподнятым покрывалом и сносит их взгляды не краснея?…

— Не говори мне об этих еретиках Франках! воскликнул Марко: их обычаи противны мне. Ну, да и ваши, янинские, не лучше их. Янинская девица не может снести взора чужого мужчины, оттого что она привыкла смотреть на него из-за частой окошечной решетки или сквозь густое покрывало, а между тем какие разговоры ведет она о мужчинах с лукавой параманой, которая льстивыми речами вливает тонкий яд в сердце! То ли дело наши Сулиотки!

Сулийская девушка не краснеет при виде мужчины, но зато она и не приготовляет собственными руками затейливых уборов, чтобы прельщать изнеженных мужчин. Она делает боевые патроны для

братьев; она часто надевает короткую фустанеллу и сражается за свободу родины подле отца своего, или перевязывает раны воинов и спит на вершине утеса. Для вас, городских женщин, это непонятно; это поражает вас ужасом? Ну, да чтó может быть хорошего в воздухе, зараженном дыханием роскошного и кровожадного Турка!….. Севасти! знаешь ли ты, как приятно страдать за родину, как приятно умирать за свои утесы? Ах, я только раз могу умереть за них!……

Глухой стон вырвался из его груди. Клефт отвернулся от девушки, чтобы скрыть свое волнение и сел в некотором расстоянии от нее. Но скоро приметил, что Севасти заливается слезами: это его тронуло.

— Чтò с тобою, Севасти? Не воскресил ли я в груди твоей горьких воспоминаний; не оскорбил ли я тебя?

— Нет, добрый Марко. Я плачу о том, что понимаю твои чувства, восхищаюсь нми, но не имею силы следовать им. Я вижу в тебе уж не простого клефта. …. Прости, если я не поняла тебя ранее!….. Не презирай меня…… жалей обо мне! Когда воздух сулийских гор укрепит грудь мою, тогда узнаешь ты меня: Марко, я заслужу твое внимание, явлюсь достойною твоего великодушия, и ты не раскаешься, что спас меня от смерти, рабства и позорной роскоши в гареме врага христианского имени.

Она подошла к сидящему клефту и, устремив на него взор, отуманенный слезою страсти, обвила обеими руками его смуглую голову.

— Не презирай меня, Марко, вскричала она, отбегая от него, ты не знаешь меня!

Клефт рассеянно играл ружьем и, казалось, будто не приметил Севасти……

Читатель, может-быть, желает знать, как эти молодые люди покинули гостеприимную хижину старого Яникосо; какая была подземная комната, в которой скрывалась девушка, и что сделалось с самим Яникосо и с его резвым воспитанником.

Подземный тот свод существует, по мнению многих, с первого века нашего летосчисления. Говорят, что во время гонений христианства, правоверные сбирались туда, чтоб в безопасности отправлять богослужение. По словам одного ученого Француза, это катакомб, вырытый за четыреста лет до Рождества Христова, а по словам одного ученого Англичанина, это просто подвал, в котором хранились вина роскошного Римлянина. Вероятно, Яникосо нечаянным образом открыл отверзтие этого подземелья и выстроил над ним свою хижину. Севасти скрывалась тут целые сутки. На следующую ночь Яникосо принес ей паликарский наряд, в который советовал ей переодеться для большей безопасности во время их побега отянинского озера к Сули. Вместо мягкой кашмирской шали, небрежно обвивающей стан богатых Гречанок, простой красный пояс стянул красивый стан янинской архонтисы. Торчавшие за поясом длинные пистолеты безжалостно жали прекрасную грудь девушки, грудь истинно греческую, после которой нет груди на свете. Грубая феска заменила затейливый тюрбан, и жесткий царухи стаил пуховую ножку. Несмотря на простоту этого наряда, Севасти была в нем бесподобна, и могла почесться красивейшим из паликаров, какие только ходили по неприступным утесам сулийским. И когда она, в порыве неизвестного ей дотоле патриотизма, обнимала голову своего дикого наставника, один только Парис мог быть так прелестен в ту минуту, когда он отдавал Венере золотое яблоко раздора. Марко был доволен ею. Он встал и они пошли далее. Осторожный Марко только ночью ходил с Севасти. Днем скрывались они или на неприступных скалах или в хижине бедного земледельца. Впродолжении первых двух суток с ними не случилось ничего примечательного. Но в эту ночь Севасти уже упадала под бременем усталости. Марко не раз должен был подымать на руки трепещущую девушку. Мрачное молчание клефта тревожило Эпиротку.

Луна разливала свет унылый. На синем небе, усеянном серебристыми облаками, вырезывался зубристый хребет гор. С ловкостью опытного горца Марко подымался на крутые утесы. Одной рукою цеплялся он за острые камни и ветви кустов; другою прижимал к широкой груди свое трепещущее бремя: мать с меньшею заботливостью лелеяла бы в объятьях своих родного младенца. Не раз Севасти видела каменистую громаду, которая, едва придерживаясь к горе, казалось, дрожала над ее головой; не раз бездонная пропасть готова была поглотить спасаемую и спасителя. Севасти хотела испустить пронзительный крик, но голос исчезал в ее груди. Она старалась скрыть свою робость, чтобы не оскорбить ею своего друга.

После долгих усилий, они очутились на ровном месте, заросшем тернием. Горец очищал себе путь беспрестанными ударами ятагана.

— Севасти, сказал он наконец, ты увидишь места, где никогда не раздавались шаги нечистого мусульманина.

И, охватив жилистыми руками угловатый камень, он опрокинул его.

Перед девушкою чернелось узкое отверстие пещеры. Когда Марко взял ее за руку, чтобы повести туда, он почувствовал, что она дрожала,

— Что с тобою?

— Ничего….. я….. я зябну.

— Потерпи немного, возразил он с убийственным равнодушием: ты скоро согреешься.

Они углубились в пещеру. Отверстие, через которое они вошли, являлось уже ей в виде отдаленной синеющей точки. Севасти часто посматривала на нее как на роковую звезду, от которой зависела ее безопасность, ее жизнь. Но направление подземелья вдруг переменилось; звезда спутницы погасла, а с нею погасла и надежда Севасти. Теперь она почувствовала себя во власти неукротимого клефта. Все, что в городах рассказывают о клефтах, об их дикости, их наглости, их разбоях, вдруг притолпилось к ее воображению. Она готова была заплакать от отчаяния.

Смелая поступь горца среди темноты доказывала, что эти места ему очень знакомы. Он остановился и начал высекать огонь курком своего пистолета; искры градом брызнули и исчезли среди мрака. Она с мучительным нетерпением ожидала конца этой сцены. Но вот, смолистая трость клефта загорелась, и легкий синий огонек превращается в яркое пламя. Эпиротка увидела себя под обширным природным сводом. Клефт повел ее к небольшой двери, которую без усилия он отворил. Какое было удивление Севасти, когда перед ее глазами явилась комната, в которой разбросаны были золотом окованные оружия, великолепные сосуды и железные сундуки с огромными замками. Севасти с изумлением рассматривала эти сокровища, и тщетно старалась объяснить себе, кому бы они могли принадлежать и зачем они были взгромождены в таком месте?

— Чтó это значит, Марко? спросила она, и, не получая ответа, оглянулась и задрожала. Клефт стоял неподвижно у дверей с светильником в руках; сверкающий взор его, казалось, пожирал девушку, и все черты его лица выражали внимание и коварное любопытство.

— Ты еще десятой доли не видала, архонтиса! Когда бы знала ты, чтó таится в этих сундуках!…… шали, парчи, жемчуг, зарукавья, много много драгоценностей. Ну чтò, нравятся тебе эти вещи?…… нравятся?…..

Между-тем как он отрывисто произносил эти слова, девушка в ужасе молчала; ей казалось, что она видит убийцу или духа искусителя. Она готовилась произнести таинственное заклинание, но новый вспрос остановил ее.

— Ты желала бы иметь эти вещи?

— Желала бы, отвечала она.

— Желала бы! повторил Марко, голосом, выражающим насмешку или презрение. К чему тебе такое богатство?

— К чему служило богатство и отцу моему. Бедных много на свете: богатство тем хорошо, что доставляет средства совершать добрые дела.

Клефт со вниманием посмотрел ей в глаза, как-будто желая проникнуть в душу девушки и удостовериться в искренности слов ее.

— Это богатство, сказал он, выходя из комнаты, принадлежит нашему славному капитану П***, у которого я первый паликар, протопаликари, и его храброй дружине. С помощию Божией, мы награбили эти сокровища у бусурман, еретиков и разного рода нехристей. Но мы люди благочестивые: часть их пожертвована в церковь Пророка Илии, куда мы их перенесем при удобном случае; за прочее мы приобретем военные снаряды, которые доставит нам один Франк. Места эти неприступны Туркам. Здесь готовится важное дело. Дунет ветер, и искра превратится в обширное пламя. Будешь ли ты вместе с нашими Сулиотками защищать Грецию, когда настанет минута, в которую должна решиться ее судьба….. и наша…..

— О! буду! с жаром вскричала девушка, складывая свои прелестные ручки, которых белизна и нежность поразили клефта.

— Ну, где тебе защищать что-нибудь такими маленькими ручками! Постой….. мне пришла в голову одна мысль. Если капитан наш увидит тебя, он захочет на тебе жениться. Ведь он не простой клефт; он архонт. Ему отказать неловко. Да и притом неужели его богатство, слава, сила, не будут иметь для тебя ни какой прелести?

— Из всех этих преимуществ мне более всех нравится сила.

— А если он сверх того еще представит тебе голову вашего злодея, Караoглу, который погубил отца твоего?

— Да на что ж мне голова Караoглу? Чтó мне с ней делать?

— Как, на что? вскричал клефт. Вот новость!… На чтó голова врага? Да разве тебе не отрадно будет потешиться головою того, кто причиною твоего несчастия? Разве ты не знаешь возвышенной прелести мщения?

— Мщения? повторила девушка. Я не люблю мстить ни кому.

Это было уже выше его клефтской логики. Он мог верить всему, что говорила девушка; мог даже поверить, что есть люди, которые в состоянии раздать бедным богатства, награбленные с опасностью жизни; но чтобы человек мог простить врагу обиду, это казалось ему верхом малодушия. Он бы презрел Севасти, но он был уверен, что она притворяется, что она только из учтивости отказывается от головы врага, как другие не отказываются от вареньев, когда у них спрашивают в гостях, не угодно ли им покушать вареньев, которые еще не поданы; но что если капитан их представит ей на подносе голову Караоглу, то она никак не устоит перед таким обольщением и с восторгом отдаст ему руку свою.

Марко поспешно запер дверь, и они вышли из пещеры.

В продолжении всего их путешествия, Севасти была чрезвычайно грустна: странное, двусмысленное обхождение клефта тревожило девушку; его услуги были ей в тягость; она обвиняла свою доверчивость, жалела, что избегнула смерти, тосковала о прошедшем и страшилась будущего. Она приметила, что с тех пор, как они поднялись на сулийские горы, Марко перестал беспрестанно оглядываться, останавливаться, подслушивать. Ничто не тревожило его, и пронзительные свисты, раздававшиеся в ущельях, свисты, на которые Марко отвечал то ружейным выстрелом, то песнью, доказывали ей, что они окружены хищными его сообщниками. Страх ее удвоился.

Наконец они пришли к небольшому древнему зданию, на вершине крутой горы, которая в это время озарялась веселыми лучами утреннего солнца. Там престарелая Сулиотка и грубые ее дочери, сестры нашего клефта, радушно приняли незнакомку, которую Марко препоручил их попечению. Радость этих добродушных дикарок превратилась в беспредельную преданность к Севасти, когда он объяснил им, что это дочь архонта Вунарьоти, которому они были некогда обязаны спасением сына и брата. Севасти, с своей стороны, слыша, что Марко подвергался всем этим опасностям единственно для того, чтобы отслужить отцу ее старинное благодеяние, к признательности, которую уже она чувствовала к нему, присоединила еще удивление его благородству, живейшую привязанность, любовь, чтò впрочем всегда готово у девушек для молодого и храброго мужчины. Все до-сих-пор шло как нельзя лучше. Клефт сильно покручивал усы и украдкою поглядывал на свою прекрасную добычу. Эпиротка надеялась уже, что он на другой день пришлет к ней сваху с формальным предложением. Несмотря на угрюмость места и грубость обитательниц развалины, она уже мечтала о счастии, которым будет здесь наслаждаться с своим бесценным Марко, как вдруг Марко торжественно объявил ей, что капитан их назначил на следующий день дальнюю и опасную экспедицию, и что они не скоро возвратятся в родные горы, если только им суждено возвратиться.

— Прощай, Севасти, сказал он, приближаясь к девушке. Я отправляюсь в поход. Прости, если излишнею суровостью я оскорбил тебя…..

Он вышел. Севасти заплакала. Она долго смотрела на то место, где скрылся молодой клефт. Дни ее печально текли в томительном ожидании, которое всегда усиливает страсть влюбленных. Ей трудно было приучаться к роду жизни Сулиоток, но и эта жизнь была бы для ней приятна, несравненно приятнее удовольствия янинской роскоши, лишь бы только она могла разделять ее с Марко. Но Марко не являлся.

В одно летнее утро, Севасти спустилась с горы одна. Единообразное журчание пенистого потока, щебетание птиц, таинственное уединение долины, в глубине которой она ходила, скоро погрузили ее в унылые думы. Она вспоминала счастливые дни своего детства, ласки родителей, дружбу братьев. Их более не было! Заплатив дань горестным воспоминаниям горячими слезами, она начала думать о Марко; где он теперь? И она снова заплакала.

Перед нею возвышалась скала, нависшая над потоком. Севасти поднялась на нее, и села. Излучистая тропинка, терявшаяся в темном ущелье, привлекла к себе ее внимание. Два человека стояли на ней, и один из них как-будто указывал другому на скалу, на которой сидела грустная Эпиротка. Вскоре появилась толпа паликаров. Они медленно приблизились и проходили мимо скалы. Скрыться от них было уже невозможно: нельзя увидеть клефта, не будучи им примеченным. Немногие посмотрели на нее, но все ее увидали. Некоторые из них несли на плечах раненых товарищей. Отвага и радость сверкали в диких взорах; веселые песни оглашали долину. Севасти ужаснулась, увидя себя почти окруженную толпою клефтов. Сохраняя вид беззаботности, они играли оружием, брянчали на тамбуринах, и сопровождали свою мелодию дикими кликами и внезапными скачками.

Три статных молодца остановились перед дрожащею девушкою: на плечах у них были огромные ноши, покрытые богатыми коврами.

— Не ты ли дочь архонта Вунарьоти? Спросил один из них, подходя к скале. Славный капитан наш П*** желает иметь тебя своей супругою. Зная, что у тебя нет ни родителей, ни родственников; и что ты зависишь сама от себя, он решился миновать свах, и велел нам обратиться прямо к твоему благородию, и представить тебе от его имени обыкновенный свадебный подарок. Коль приймешь: свадебный подарок, так ты наша капитанша, а не приймешь подарка, то как твоему благородию угодно. Бог велик, свет широк: у доброго молодца за красною невестою дело не станет.

После этой приветливой речи, клефты начали проворно снимать ковры с своей ноши, и наконец, с торжественным видом, вскрыли….. человека, связанного по рукам и по ногам. Севасти вздрогнула, увидев перед собою губителя своего семейства, злодея Караоглу. Низкая душа его отражалась со всей своей отвратительностью в судорожных кривляниях его бледного лица.

— Капитан присылает вам этого изменника живого, с тем чтобы твое благородие потешилось и само застрелило эту собаку, сказал один из ораторов. Мы его похитили в самой Янине, где при этом случае таки порядочно поколотили Турков.

Говоря это, он вынул из-за пояса свой длинный пистолет и хотел подать его Севасти. Девушка с ужасом отворотилась и вскрикнула: «Бросьте его! Отпустите этого человека! Братья, отпустите его, ради Бога!»

Паликары глядели друг на друга и взорами советовались отпустить его или нет.

— Неужели мы для того только словили этого сыча, чтобы отпустить его?… Неужто все труды наши без пользы пропали?

— Как, пропали? вскричал другой клефт: разве ты не потешился? разве ты не получил своей доли?

— Получил, да все-таки не хотелось бы расстаться так скоро с этой птицею.

— Птица подарена вот этой коконице. Капитан думал, что ее благородию будет приятно застрелить ее собственноручно, или, пожалуй, отрезать ей голову. А если угодно ее благородию выпустить ее на волю, так это не наше дело.

— Пустите его! пустите! кричала Севасти.

Клефты с приметной досадою начали развязывать руки Караoглу.

— Пошел! вскричал один молодой удалец, ударив его ногою. Пошел!

Караоглу стоял в оцепенении. Раздался свист; злодей упал: лоб, его проломан был камнем.

Все взглянули на убитого, никто не позаботился узнать, откуда был пущен камень.

— Так да погибнут и все враги наши! Произнес грозный голос. Злодеев не зачем щадить!

Тут показался старый Яникосо: вокруг него подскакивал быстроглазый воспитанник его, размахивая пращею.

Главный из трех клефтов повторил Севасти предложение своего капитана. Севасти не отвечала.

— Говори, девица. Капитан ждет твоего ответа: чтó медлишь?

Севасти махнула решительно рукою и с отчаянием воскликнула:

— Не хочу ни вашего капитана ни его подарков.

После этого усилия она упала без памяти.

Мать Марко и его сестры были первые лица, которые Севасти увидела, когда пришла в себя: их ласковые взоры с жадностью искали ее взгляда. Ни одного паликара уже не было подле них. Севасти приподнялась, оглянулась, и тягостные воспоминания испугали ее воображение: ей казалось, что еще тут стоят паликары, требующие ответа на предложение ненавистного капитана, и что она видит Караoглу, с размозженною головою.

— Все кончено! вскричала она, и потом в полголоса прибавила: — Или он не меня любит, или он погиб. Чему вы радуетесь, сестры? зачем ты так весела мать моя?….. Разве сын твой воротился?

— Да, дитя мое, он возвратился, отвечала старая Хамко. Он тебя любит. Он возвратился победителем.

Севасти оглянулась: вопрос трепетал на губах ее.

— Молчи, Севасти, шепнула ей наивная Кали, дернув ее за платье: молчи! Ты скоро его увидишь.

Едва успела она сказать это, как вошел и Марко.

Увлекаемые непреодолимою силою, они бросились в объятия друг друга. Мать их благословила.

— Дети мои, сказала торжественно Хамко; пойдем в церковь Спасителя; пойдем воздать благодарность за успехи наших братьев; пойдем кончить дело порядком. Непристойно молодым людям обниматься до свадьбы.

Она встала и пошла по тропинке, ведшей на горку, где возвышалась ветхая церковь, посвященная Спасителю. Севасти и сестры Марка последовали за нею. Огонек чуть теплился в небольшой лампаде под темным сводом этого храма, отражаясь бесчисленными искрами на драгоценных каменьях, которыми унизан был серебряный оклад одной иконы. Три девицы стояли рядом на коленях, в немом благоговении. Престарелая Хамко с умилением перебирала зерна душистых четок. Вдруг послышались шаги приближавшейся толпы. Несколько мужчин и женщин вошли в храм; явился священник, а за ним Марко.

Свершилось таинство. Марко и Севасти соединены узами брака. Они вышли из храма, и толпа клефтов, окружавших гору, приветствовала их ружейными выстрелами и радостными кликами: «Да здравствует славный капитан П*** и его супруга!»

Севасти взглянула на своего друга: важный вид его и богатая одежда, которой она не приметила при слабом мерцании лампады, довершили ее изумление и восторг. Марко был капитан П***.

 

 

 

Д.

 

 

 

 

*слово клефт значит собственно «разбойник», «вор», подобно тому как слово черкес (серкеш) значит собственно «мятежник»: но одно в горах сулийских, а другое в горах кавказских, приобрели со-временем почетное значение по поводу удальства этих горцев, в набегах на соседние земли.

 

 

Библиотека для чтения, том 31, 1838г.