О глупостях умных людей

Автор: Неизвестный автор

О глупостях умных людей.

 

Дураки большею частию бывают причиною глупостей умных. Умный человек, принужденный обращаться с глупыми, подобен хорошему танцовщику, принужденному танцовать под оркестр, играющий не в такт; он по неволе собьется и сам с такта. Поставьте человека ума возвышенного, между людьми ограниченными, он покажется странным; он наскучит еще более, чем сам будет скучать; сам может он и тут чему-нибудь научится, но наверное никого ничему не научит: потому, что умный дурака понимает, а дурак умного понять не может. И умному следует молчать, если не хочет говорить противное тому, что сказать хочет. Острые и учтивые шутки его, будут приняты за насмешки, тонкое изречение, которого не поймут, прослывет плоскостию. В обществе умные люди избирают тех, с коими говорят, вот почему им редко случается сказать глупость; но в действиях общежития, не всегда удается им обращаться с людьми своего выбора: вот почему они иногда делают глупости.

Жизнь людей умных была бы слишком завидна, если бы они встречали всегда людей, умеющих ценить их; им достаточно бы было показаться, чтобы успеть в их намерениях. Они бы составляли привилегированный класс общества. Для восстановления равновесия, Бог пустил по свету дураков.— Дураки останавливают успехи людей умных, обманывают их в расчетах, и делают иногда их дарования тщетными; ибо каждому дарованию присвоено какое-нибудь вещество, без коего ему нельзя обойтися. Самый искусный лепщик, без воску или без глины, ничего вылепить не может. Человек, умеющий поражать чувствительность, ум, рассудок, ничего не может там, где нет ни рассудка, ни ума, ни чувствительности.

В отношениях человека глупого к умному, умный является со всеми своими выгодами, глупый с своими недостатками.—Первый, чтоб одержать верх, полагается на свои способности; а глупец увертывается, благодаря тому, чего недостает у него. — Вообразите себе человека, намеревающегося перейти чрез дорогу, охраняемую сильною злою собакою: человек заранее начертывает себе план действия; когда собака на него бросится , он схватит ее за уши; но к несчастию, у этой собаки обрезаны уши.

Не помню где, читал я следующий анекдот: три крестьянина преследовали обокравшего их вора; вор был уроженец из Вилтшира. — Проходя чрез городок, крестьяне читают на вывеске: трактир Вилтшир.

Войдем, сказал один из трех, мы верно захватим здесь нашего молодца; трактирщик его земляк. — Глупец, отвечал другой, по этому-то он и не войдет сюда.— Эй! берегитесь, подхватил третий, слывший сметливее своих товарищей, легко станется, что вор наш спрятался здесь, быв уверен, что здесь его искать не будут. — Они вошли, обыскали трактир с чердака до погребов, потеряли время и возможность догнать вора; а вор не зашел в трактир, от того, что не умел читaть. Ни один из троих, не сделал этого предположения. Умный человек предположения и расчеты свои всегда слишком обрабатывает, он смотрит слишком в даль и с высока, вот почему он ошибается; он полагает в других часть своего ума и своих познаний, дает другим мысли, которые сам имеет, или имел бы в этом случае; потому, что никто не способен менее умного, предвидеть глупость. Он приготовляет ответ на всякое дельное возражение, ему сделают глупое возражение и он не даст ответа.

Глупец всегда имеет в запасе какую нибудь вздорную мысль, которая причиною ошибок в расчетах самых верных. Вы следуете за ним шаг за шагом, вы догнали его, наложили на него руку; он бросается в сторону и вы ничего не держите, и проходящие смеются над человеком искусным, который несмотря на свое искусство, грянулся об землю. В другой раз, человек ограниченный идет на вас прямо, всею массою своего невежества, или глупости.

Как огромный камень стоит он перед вами; невозможно сдвинуть его с места, потому, что он не помогает никакому вашему движению, и если поколеблется: то собственною тяжестию клонится на прежнее место. Человек ограниченный слушает вас, он не отвергает ваших мнений; но упорствует в своем: или, если уступит в чем-нибудь незначительном, то потому, что он спокоен в отношении к главной своей мысли, принятой им без всякого рассуждения, и которая не уступит никаким убеждениям. Трудясь над ним более часа, препятствие все еще то же; оно было бы то же и чрез сто лет! — Виноват ли тот, кто думал иметь дело с человеком, а встретил истукана.

Глупец неминуемо должен быть упрям, но упрямство это не всегда есть следствием характера. Человек твердый упорствует в своей мысли потому, что признает ее хорошею; а глупый потому, что не в его власти найти лучшую; он не думает быть выше других; но не видит того, что выше его. — Умозрительность его простирается только на некоторое расстояние, далее коего он не усматривает вещей ни в ложном, ни в настоящем их виде; так, как человек весьма близорукий, не может за пятьдесят шагов принять петуха за зайца, потому, что он не видит ни того, ни другого. Сделайте в присутствии тупого человека острое замечание, он не поймет оного и даже не заметит. А мысль обыкновенная, приведет его в восхищение, и покажется ему верхом проницательности: потому, что мысль сия находится на самых границах его умозрения. И потому-то, так часто случается, что умевший избегнуть от умного человека, находится в зависимости у человека посредственного.

Что свыше всякой возможности, это дать ум безумному; чувствительность не чувствительному; или иными словами: действовать на органы, которые никогда не существовали; ибо ум действует только на ум; рассудок внятен только рассудку, чувствительность сообщается только творению, одаренному чувствительностию. Ни одно из качеств, коими должны мы действовать на других, не может иметь своего действия, если в других не находится соответственных качеств; качества сии относятся одно к другому, как голос к слуху, краски к зрению и проч. Прелесть голоса и красота красок, потеряны для фальшивого уха и для помраченного зрения.

Влияние, которое приобретаем мы над человеком, зависит иногда от отсутствия в нем какого-либо качества; но истинная власть над человеком, приобретается только посредством обладаемых им качеств. В необнесенный стеною город легко ворваться; но держаться можно только в крепости.

Посредством страха, например, можем мы иногда управлять человеком робким; но власть над ним исчезает в ту минуту, когда страх вас прогневить, уступит место другому сильнейшему страху. Чтобы постоянно слушаться, нужна такая же решительность, какая нужна, чтобы постоянно повелевать; почти столько же ясности надобно иметь в мыслях, чтобы хорошо понять, сколько нужно ее, чтобы хорошо истолковать вещь. Человек с дарованиями многими своими успехами обязан своим дарованиям, но немного и дарованиям того, который умеет ценить его. Хороший Автор не может иметь успеха без хорошего вкуса читателей, или слушателей. Каждый из нас, чтобы быть совершенно самим собою, имеет нужду в других, а лучший способ употреблять других с пользою, есть, говорить с ними их собственным языком. Если этот язык не ваш, если хорошо говорить умеете вы только на том языке, которого другие не понимают: то молчите. Если бы Расин всегда имел дело с людьми, подобными тому человеку, который после первого представления Ифигении, спросил: что этим доказано? Расин был бы весьма счастлив, не быв освистан. Ибо человек, решительно превосходный, часто подвергается остаться не только без успеха, но иметь худой успех. Великий человек во Франции и в Германии, покажется может быть в Константинополе сумасбродным; и тот , которого во времена невежества сожгли на костре за чародейство, несколько столетий после, прославился бы и обогатился. Теперь невежды никого уже не сожигают, но невежество, глупость и низость, все еще сохраняют убийственную свою силу, и часто еще превращают ум, просвещение и благородство души в порок, или в сумасшествие. —

Иван уже лет тридцать, как коротко знает Петра; Иван должен Петру значительную сумму денег, и хотел бы получить для платежа отсрочку. Но вместо того, чтоб искусным рассказом своих торговых оборотов стараться ослепить Петра, Иван откровенно говорит о временной запутанности дел своих; говорит, однако же и о надежде, какую имеет к исправлению их; он и теперь мог бы заплатить долг свой, но не без затруднения; он клянется честию, что Петр ничего не потеряет и подтверждает клятву свою ясными доказательствами. — Между тем, Петр, испуганный признанием своего друга, думает уже о способах, как бы повернее выручить свои деньги, и на другой же день посылает описать имение Ивана, на что он, вероятно, не так бы скоро решился по причине издержек. Многие сознаются, что в поступке Петра слишком много осторожности; но в то же время все вообще говорят, что Иван поступил чрезвычайно неосторожно.

Демьян слывет везде человеком весьма неловким, с того дня, как взявшись уладить известное дело между Макаром и Трофимом, он вместо того, чтобы рассуждать о взаимных их правах, вздумал растрогать великодушие и щедрость Трофима, рассказывая ему о добродетелях Макара, о его положении, о несчастиях его семейства, об услугах, оказанных сим семейством Трофиму; так, что Трофим смешался, не имея привычки рассуждать о подобных вещах; и теперь объявил , что никогда и никакого не хочет иметь дела с Демьяном, потому, что понимает только тех людей, которые говорят дельно.

Человек, которого видите, от роду еще никогда не плакал; ему даже неизвестно откуда текут слезы: какую бы вы не имели справедливую причину огорчаться, если притом имеете нужду в его участии, будьте при нем осторожны, умерьте печаль свою, а то можете испугать его, он вас сочтет за полоумного. Другой человек не вмещает в себе тех чувств, коими сохраняется гордость в несчастии, благородство в обхождении, когда фортуна нас унижает. Берегитесь и его; чем менее будете стараться скрыть достоинство души вашей: тем будет он с вами грубее; потому, что вы для него не понятны и смешны.

Человек нечувствительный, есть создание лишенное того качества, посредством коего, подобные нам на нас действуют и побуждают нас исполнять добродетели общежития. Арист сорит деньгами; но отказывает бедной женщине в самой легкой помощи, для нее необходимой; и почему он ей отказывает? Потому, что не нашел бы ни малейшего удовольствия помочь ей. — Страдание не доходит до его понятия; поняв его, он был бы человеколюбив. Но как ему понять страдание? Если бы он получил хорошее воспитание, ему истолковали бы, в чем состоит добродетель; объяснили бы каждую добродетель примерами; сказали бы какую степень уважения получает человек добродетельный; тогда, не быв даже руководим никаким врожденным чувством, он по знакомым ему правилам, судил бы о своих и о чужих деяниях; черта великодушия тронула бы его; пример бескорыстия или храбрости, удивил бы его; статься может, что и тогда заметна бы была в его поступках некоторая принужденность; но, по крайней мере, поведение его было бы похвально и достойно подражания. Не имея в самом себе никакой точки сравнения, он ошибался бы конечно в своих суждениях, приписывая иногда тщеславию то, что принадлежит чувствительности; принимая твердость духа за хвастовство; но истинная чувствительность, истинная твердость духа, не всегда были бы для него потеряны. — С ограниченным умом, он бы слишком легко полагал других умными; но умный человек весьма бы редко был им принят за дурака.

Но Арист, от других ничему не научился, а в самом себе ничего, кроме собственных выгод, не понял. — Иных добродетелей, он даже и не подозревает; если, кто-нибудь для избежания низкости, лишится места и имения, Арист со всем возможным простодушием спросит : за чем он не пожертвовал своею честию для сохранения имущества? Тот, в котором воспитание заменило природу, подобен человеку, родившемуся без ног, и которого обучили ходить на деревяшках. Он ходит; но от того не перестал быть калекою.

Душа его не приводится в движение умом, а память помогает ему столь же мало, как и воображение. — Что мешает ему, быть чувствительну к несчастию ближнего? — Способность представить себя на месте другого!

Наружность нищеты внушает отвращение тому, кто не имеет довольно воображения, чтобы представить себе страдание и следствия нищеты, и картиною горестною заменить картину неприятную. Наружные признаки огорчения, имеют равным образом нечто отвратительное для того, кто смотрит одними лишь глазами. Действие ими производимое, совершенно зависит от воображения зрителя. Смит заметил весьма справедливо, что, если человек встретит на улице другого человека, показывающего глубочайшую скорбь, он сперва пожалеет о нем; но сколько бы он ни был чувствителен, не станет проливать слез, доколе не узнает о причине его печали, то есть, доколе не будет в состоянии возбудить в самом себе понятие о видимом им несчастии; тогда-только понятие сие произведет в нем чувство, сходное с тем, которое он видит пред собою: тогда- только станет он оплакивать несчастие страждущего, а не слезы его; хотя он слезы видит, а несчастие только воображает. — Если между тем, какое-нибудь жестокое воспоминание удвоит слезы несчастного: то чрез сие слезы зрителей не потекут в большем изобилии. — Но пусть он перестанет плакать, и одним словом, выражающим состояние души его, представит воображению слушателей картину страданий им чувствуемых: тогда сердце содрогнётся, каждый покажется почти также тронут, почти тaкже несчастлив, как и сам он. Вообще замечено, что, чем более страждущий плачет, тем менее зрители отвечают на его слезы, своими слезами. Внимание их слишком занято видимым, а воображение не может свободно заниматься невидимыми причинами и следствиями страданий. Слезы, гневом проливаемые, никого не приводят в умиление, хотя бы и были столь же обильны и горьки, сколько проливаемые печалью; воображение им ничего не придает, они остаются просто слезами.

И так, в самих нас находится начало участия, нам внушаемого. Мы смеемся и плачем соразмерно с нашим веселием, или горестию. — Тот, который жалуется на обман, конечно сам способствовал обману и на одного человека, обманутого своим добродушием, можно найти десять человеке вдавшихся в обман от зависти, алчности или самолюбия.— Как бы ни была вкусна приманка, которою хотим заманить в западню зверя; это нам без его лакомства не удастся. Но как бы ни был зверь лаком если к тому не одарен он обонянием: в западню не попадется, или попадется только случайно. — Для иных зверей необходима приманка запаха сильного, и еще в близи их поставленная; для иных людей нужен обман самый грубый. Только людей хитрых, можно обманывать, не прибегая к лжи. —

… Когда славный Герцог Пармский, Александр Фарнезский, проезжал чрез Париж вскоре после войны Лигеров (La guerre de la Ligue) (Так называлась междоусобная война за веру, бывшая во Франции между Римскими-Католиками и Протестантами в ХVI веке), Генрих IV спрашивал его о военных действиях на будущий год. Герцог высказал ему подробно о всех своих намерениях, а Генрих IV думая, что он сделает совершенно противное тому, что объявил, принял соответственные сему мнению меры. Между тем Герцог исполнил слово от слова им сказанное, и Генрих IV часто повторял после: он обманул меня, сказав правду. Человек глупый поверил бы слепо словам Герцога и воспользовался бы его неосторожным признанием; ибо, никто более глупого не считает себя способным обмануть умного человека. Но если сие удается глупому: то именно потому, что умный не подозревал в нем глупости.

 

Славянин, часть 1, 1827г.