Две аллегории

Автор: Глинка Федор Николаевич

Две аллегории.

 

 

1.

Прохожий.

 

 

Отец престарелый завел, мимоходом, сына — юношу, на большой дороге, в гостиницу. — „Потерпи здесь, сказал он сыну, веди себя порядочно, а я, погодя, зайду за тобою; если ты не сделаешь худова, мы придем в хорошее место.“

При том отец вверил сыну кроткую горлицу и белого воска свечу с фонарем надежным. И был такой завет от отца: „береги, дитя, эту горлицу, как зеницу своего ока, и не давай ни кому гасить свечи, от меня зажженной. . .“

Ушел отец, остался сын. И стали находишь люди, всё незнакомые. Столпилось много народу и много страстей и пороков . . . . . и видит юноша великую неправду и презорство и мститeльность, и видит зависть и злость и гнусную ябеду с клеветой и коварствами . . . . . Видит — но в утешение себе говорит: „что мне до них — я ведь прохожий! Здесь худо; но придет отец, и проводит меня туда, где хорошо! Он сказал: я верю!“ — И вот он ждет, и кому может помочь — помогает; и кого может спасти — он спасает, а не может спасти — сожалеет! .. . — Вот люди пьют и едят и друг друга обдаривают, а прохожего все мимо, и других, кого могут, обносят. . . . И у тех, других кого миновали, кипит в душе черная досада, и сохнут, желтеют они… а прохожий спокоен!

„Что мне в их дарах и наградах, говорит он: они так нечисты, так грубы! . . . Отец, конечно, даст мне лучшее! “ — Но люди, завиствуя, не оставили в покое прохожего … Обуяв от пьянства, они напускали ястребов и коршунов, чтоб сгубить его невинную горлицу, и с громким хохотом махали нечистыми одеждами , чтоб загасить его заветную свечу . . . . Бедный, едва мог уберечь свое сокровище! . . . Но сон одолел упоенных, а, между тем, подошло к окнам прекрасное, свежее утро, и вместе с солнцем, явился отец! — Он верен в слове своем. И похвалил он терпение сына, и повел его в лучшее место.

„Отец! Говорил дорогою сын: ты долго оставлял меня с худыми; ох, грустно и душно мне было: там пахнет пороком и смертию!.. “ „За то, — когда умел ты быть хорошим с худыми, — теперь будешь ты между лучшими лучший!“ Так отвечал, с улыбкою, отец — и они пришли в веселое место.

После, старцы, передавая внукам сие предание, толковали так: что невинная горлица — есть наша чистая совесть, а свеча в фонаре наш здравый рассудок.

 

 

2.

Страшная гостья.

 

 

Дедушка! От чего бываешь ты часто так задумчив и так печален, так уныл? . . .

 

Дед.

Ах, дитя! Скоро придет ко мне страшная гостья и уведет меня далеко отсюда . . . .

 

Внук.

А какова она, дедушка, собою? . . .

 

Дед.

Ах! Страшная, страшная!… Голый костяной остов: на ней нет ни одежды, ни кожи; на плечах только череп безвласый, и зубы . . . она ходит всегда с ужасною острою косою. . . ах, дитя! От ее холодной улыбки замирает сердце; в ее тесных объятиях вся кровь застывает. Внук, доброе дитя всякой день смoтрел и прислушивал, не придет ли страшная . . . но прошла туманная осень; леса и дубравы, с унылым воем, пороняли свои желтые листья; луга завяли; земля намокла и застыла, а страшная гостья не являлась. – Пришла зима, и заслала долины мягкими снегами: она убирала леса и кустарники в хрустальные зеркаловидные привески; часто, на рассвете морозного утра, посыпала поля алмазными искрами, и как будто хитрою кистию, рисовала на стеклах узоры кудрявые . . . . а страшная все не приходила. Снежные бугры, подтаяв снизу, вдруг обрушились и полились разновидными ручьями, которые шептали днем, и громким говором, в безмолвии яснолунной ночи, извещали природу о близкой весне и свободе. — Наконец, Бог знает откуда, слетела ласковая весна; зазеленели, местами, долины; показались подснежники; первые пчелы, еще полусонные, полетели на ароматный запах млечновидной черемухи; взвились жаворонки, роняя с высоты разсыпистые звуки умильной песни своей; засвистали малиновки, и громкий соловей утешал природу, как влюбленный жених, свою прекрасную невесту.

В один роскошный весенний вечер, вместе с лучами зари и с благовонным дыханием лугового ветерка, вдруг вошла в хижину величавая гостья, как тихое сновидение . . . на ней было платье белое и тонкое, как утренний туман; стройный стан опоясан златым поясом; русые волосы струясь мешались с легким зеленым покрывалом, и на голове сиял чистый золотой венец с свежими незабудками; на ладони правой руки несла она бабочку, которая только что выпорхнула из мертвой оболочки своей к новой жизни, к новому неизвестному ей бытию. Незнакомая вошла неожиданно. Не слыхать было походки ее — и двери, сами собою, перед нею растворились. Она вошла, и заперлася дверь без скрыпу, и послышался ласковый голос. – Долго разговаривала она со старцем языком неведомым… наконец тихий топот замолк, и гостьи не стало. – Внук созвал соседей, и увидели, что дед опочил сном беспробудным . . . „А где же страшная?» спрашивал внук с любопытством у всякого . . . „Для добрых, (отвечал ему сельский священник) не бывает она никогда страшною! . . . .“

 

Феодор Глинка

Полярная звезда: карманная книжка на 1824-й год для любительниц и любителей русской словесности