Домовой, или весенняя ночь холостяка

Домовой, или весенняя ночь холостяка.

 

1832г.

 

 

Тягостно весеннее время для человека одинокого! какая прекрасная ночь! какая свежесть в воздухе! а у меня захватывает дыхание…. Мне жарко, душно, тесно…. я не могу заснуть..

— Петрушка, подай книгу! Нет, не надо книги; подай чернильницу и бумагу, — я буду писать стихи.

Что это за мучительная тоска овладела мною! я, должно-быть, влюблен! Да; точно я влюблен, влюблен смертельно в женскую талию! именно в талию: тысячи кудрявых головок с розовыми щечками не могут произвести во мне такого брожения крови, как одна стройная талия. О, весною самая ужасная вещь — хорошо-округленная талия с роскошными принадлежностями зрелого возраста! непременно зрелого, но отнюдь не пятнадцати-летнего существа, напоминающего лицом небожителей, а фигурою чубук, или дудку: я не люблю ни чубуков, ни дудок! Начинаю писать….

 

Мне жалко, если плод незрелый

Садовник жадный оборвет,

Или жених рукою смелой

К венцу ребенка поведет.

 

Пресправедливая мысль! В моих глазах, очень противны женихи дожидающиеся шестнадцатилетия своих невест, как обжоры августа месяца, чтобы оборвать яблоки, не спрашивая, способна ли была внешняя температура приготовить их к сроку? А матушек таких невест непременно должно подвергнуть двойному штрафу, положенному за продажу незрелых фруктов; потому что они торгуют самым лакомым и, вместе, самым опасным плодом, который при малейшей незрелости производит сильную нравственную ломоту. Я никогда не женюсь на ребенке!

 

Ребенок может ли понять

Любви священные заклятья!

Ребенок может ли принять

Супруга в страстные объятья

И забываясь передать,

Под поцелуями краснея,

Ему всю сладость Гименея!….

 

Уф!…. Как однако трудно писать стихи: на нескольких строках выбился из сил и одурел словно пьяный. Впрочем, это кстати: пора спать. Я засыпаю…. я сплю…. мне видится: — уж, разумеется, прекрасная талия; она принадлежит…. Нет, не могу описать той кому она принадлежит! лучше, усните на этом месте и потрудитесь сами увидеть очаровательницу! полюбуйтесь как у нее в каждой жилке

 

Огонь желания кипит…..

 

Посмотрите как у нее

 

Грудь напряженная дрожит,

Огнем зари горят ланиты!

 

С какою невыразимою прелестью

 

Ее уста полуоткрыты!

А звезды ясные очей —

То закатаются у ней

Под соболевые ресницы,

То сладостно утомлены….

То, страстной влагою полны,

Вдруг блещут пламенем зарницы.

 

Ее зовут Зинаидой.

О, Зинаида! я полюбил тебя всею силою первой молодости! забываю страсть свою исключительно к талиям: люблю в тебе все — и твои глазки, и твой носик, и твои густые локоны, и твои аленькие губки, люблю и всю тебя, Зинаида! Улыбнись же мне надеждою!…. Но ты не обращаешься ко мне, твои взоры остановились на румяном красавце, ты стремишься к нему, выражение лица твоего обещает блаженство избраннику твоего сердца! – Узнаю ж кто он! И, если он имеет офицерский чин, — стреляюся!

 

— Ради-Бога, скажите, кто он?

 

Мне отвечают, что это Орест Эледин,

 

Что он, безродный, с колыбели

Достался на руки чужим;

Но люди добрые согрели

Его под небом голубым

Страны роскошной, сладострастной,

В садах Италии прекрасной:

Он там расцвел как Ганимед!

Он, предаваясь юной воле,

Не знал числа своих побед,

Не знал цены счастливой доле.

Привык он с юношеских лет

В приюте бархатном гондолы,

Средь поцелуев и речей,

Внимать напевам баркаролы.

Не раз бывал, и не на миг,

Он близ купален дорогих —

Из мрамора белее снега,

Как убаюкивала нега

Венециянок молодых,

Где страстным взором ожиданья

Следил он жадно красоту

И полных персей смуглоту

Воспламенял огнем желанья.

Но девы и душистый лес,

И свод лазоревых небес —

 

не удержали баловня; он соскучился по своей родине и захотел увидеть Православную Землю..

— А!….. он любит Россию? — не стреляюся! Уступаю безропотно ему красавицу и, с этой же минуты, смотрю на нее как на занятые кресла в театре. Зинаида! скольких тайных мучений стоит мне это самоотвержение! но я таков, я всегда великодушен, когда не имею средства поступить иначе. Теперь я буду следовать за твоим победителем, Зинаида, не с местию, нет! я уже сказал, что с ним не стреляюсь; напротив, я хочу иметь случай налюбоваться его счастием: я подстерегу когда горячие уста его вопьются в твою пышную грудь и ты ослабеешь в его полуденных объятиях; подстерегу, Зинаида, и умру на месте! а если не умру, то закричу изо всей мочи: «Ура! — наша взяла!»

Поутру мне сказали, что я действительно кричал ночью.

 

 

Сновидение перенесло меня в волшебный сад. Там я встретил столько чудес, что вероятно скорее умру, чем перескажу до последнего; довольно если я объявлю, что на местах решеточных столбов стояли там живые фигуры обоего пола; я узнал некоторых в лицо, и они, вообразите, не открывая ртов, показались мне порядочными! Какой иногда вздор привидится! Я, однако же, не слишком доверил сновидению, — и давай Бог ноги от знакомцев! я ужасно боялся, чтобы не заговорили они о литературе, или хозяйстве. Бегу, — вдруг меня остановило заунывное пение; всматриваюсь, — Эледин…. Вот что он пел:

 

Как тягостно, любя напрасно,

Надеждой сердца не питать!

И, на обмен улыбки страстной,

Привет холодный получать!

 

Тяжеле: сердца сладкий ропот,

Души пленительный недуг —

Делить с любимицей…. и вдруг

Узнать обман, услышать хохот!

 

Но чтó сравнится с жизнью той:

Как, средь любви взаимно-страстной,

Из рук любовника другой

Внезапно вырвет цвет прекрасный!…..

 

— Позвольте, Эледин! закричал я, «страстной — прекрасный», эти рифмы надоели и в переводных операх; мне стыдно за вас! Но оставим это, — скажите, должен ли я верить словам вашей песни? Неужель у вас, такого молодца, отнимает кто-нибудь восхитительную Зинаиду?

— К несчастию, да! отвечал он.

— Кто ж это: Аполлон Бельведерский? или сильный злодей? Откройтесь, кто оскорбляет вас так бесчеловечно?

— Золото….

— Золото! вскричал я презрительно. Я ненавижу золота! Я никогда не имел его, и решился не иметь, по-крайней мере, до первого случая. Негодный металл оскорбляющий людей порядочных! Мщение! мщение! Дайте руку, Орест! — вы нашли во мне Пилада. Руку!

Я бросился к нему….

В это время начала потухать свеча, которую я забыл погасить, ложась в постель, и разлила такое сильное зловоние, что я очнулся прежде чем поймал руку Ореста. Я ужасно рассердился на свечу и прихлопнул изо всей силы сальные развалины сальным же романом Московского издания, будучи немного утешен тем, что нашел приличную вещь для сделанной операции.

 

 

Долго ворочался я, желая продолжения сна; не волшебный сад, не Эледин — возбуждали мое любопытство: мне хотелось еще, хотя раз в жизни, увидеть несравненную Зинаиду; вся кровь во мне кипела и замирала при этом имени. Зинаида!…. Зинаида….. Зин……

Я снова уснул.

Вот что представилось мне:

 

Февраль. Извощиков к досаде,

Уж мало снегу в Петрограде,

А дни час от часу теплей —

Хоть не закладывай саней!

Бьет три часа.

На Невском давка,

Протянут длинный ряд карет;

Полна кондитерская лавка;

Звериный полон кабинет;

Полнеют сборы косморамы.

С улыбкой важной, ходят дамы,

Гордясь обновой выписной,

Гордяся роскошью постыдной

И красотою незавидной;

За ними пестрою толпой,

На шеи нанизав лорнетки,

Порхают матушкины-детки,

Потомки древних богачей,

Исчадье модных пансионов,

Изобретатели плащей,

Брижей, жилетов, полисонов;

Которых вынужденный ум

Вперен прилежно на костюм,

А потому на них все чинно

И не коротко, и не длинно, —

Облипнул модный сюртучок

Вокруг затянутого стана,

Платка Персидского клочок

Глядит спесиво из кармана,

Брижи торчит из рукавов,

Перчатки, палевые цветом,

Иль с мотыльком или букетом,

Чешуй вместо ремешков,

Весь в складках галстух премудреный

И на прическе беззаконной

Слегка надетa chapeau-bas:

«Вот те, которым мать-судьба

Велела в свете бить баклуши!

Ужель в их матерях, отцах

И в воспитателях-глупцах

Есть человеческие души?»

 

вскричал я, и столкнулся с Элединым. Мы пошли вместе..

— Вот живая галерея Парижских мод! заметил я, встречая поминутно долгополые сюртуки и разбойничьи бакенбарды.

— Ужаснейшие уроды! прошептал Эледин.

— Признаюсь!…. Вот этот, например….

К нам подошел граф Платон.

— Очень кстати, подумал я, и не мог скрыть улыбки.

Бедный Платоша, полагая что я интересовался им, оскалил зубы в знак признательности. Этот граф, воспитанный природным Парижанином, бежавшим из тюрьмы, недавно явился в свете полным господином своих поступков.

 

Старик-отец ему оставил

Немного очень добрых правил,

Да денег целый миллион!!

«Как граф любезен, как умён!»

Твердят подкупленные души.

Зовут его на каждый бал….

А мой герой, развеся уши,

Растет и тает от похвал.

 

Я давно знаю графа. Сновидение, столкнув его со мною, нисколько не затемнило моих понятий о Платоше; но кто не знаком с ним, тот может вообразить себе первого урода с козлиной бородкою, с фисташковым лицом и выкрошенными зубами; этого достаточно будет для первого знакомства. Поведение Платоши столько же красиво как и его наружность:

 

Безумец бурным наслажденьям

Запродал юности часы;

Он предавался увереньям

Наемной дружбы и красы;

Он был главой разгульной шайки;

Он перепил, в короткий век,

Лекарства всех почти аптек

И всех сортов носил фуфайки.

Теперь остался он чуть-жив, —

Но все и дерзок и счастлив.

 

Разумеется, при встрече с графом разговоры наши не были продолжительны. он подержал меня за руку и снова оскалил зубы, изъявляя тем желание удалиться; я засмотрелся, в то время, на подходящую к нам премиленькую даму: я знал что она из хорошего круга; сиятельный также заметил ее; и я не успел опомниться, как Платоша подставил лорнет почти к самому лицу незнакомки. Я ахнул от ужаса, а он —

 

Сказал отрывисто «рas mal!»

И улетел за нею в даль.

 

— Как ты думаешь об этой образованности? спросил я Ореста. Ба! да чтó с тобою? — ты побледнел…. дрожишь….

Эледин стиснул мою руку, у него навернулись слезы и он едва имел силу сказать мне: «Это муж Зинаиды!»

Я так широко разинул рот, что человек пять, в одно мгновение, тоже разинули рты, почти остановясь передо мною. Я закрыл рот и пошел Английской походкой по проспекту: задевая локтями встречающихся, ни перед кем не извиняясь. Не знаю, как пронес меня Бог через эту реку толкающегося человечества, текущую в двух противоположных направлениях по одному руслу! Я позабыл целый свет, ничего не видел, ничего не понимал, я бежал, как сумасшедший, повторяя беспрестанно имя Зинаиды, и, с каждым возгласом, сильнее переваливался с боку на бок. Эледин шел рядом со мною.

— Да скажи, ради Бога, как это случилось? вскричал я неожиданно. При этой неожиданности, шедший за мною природный Великобританец крепко стукнулся в мой затылок; я извинился, — он не обратил внимания ни на мое извинение, ни на свой нос и от правился далее.

— Чего невозможно миллиону! начал с горькою улыбкою Эледин: Зинаида к несчастию попалась на глаза сиятельному мерзавцу, он предложил ей руку и выгнившее сердце, — Зинаида затрепетала….. но ее жадная матушка не хотела слушать ни убеждений, ни рыданий дочери: она, нисколько не церемонясь, беззащитную

 

Склонила ужасом проклятья

Идти с немилым под венец, —

И ангела живой-мертвец

Приял в костлявые объятья!

 

— Вы очень несчастливы, друг мой! сказал я хладнокровно и пошел нога за-ногу.

 

 

Не знаю много ли прошло времени пока я точно убедился в страданиях Эледина: они были ужасны, необычайны. Бедный молодой человек! Он бросил обширное знакомство, хотел лишить себя жизни и оставался жив потому только, что не знал на какой род смерти лучше решиться: ему хотелось бы сперва попробовать; но вы знаете, что этого невозможно даже во сне. — Бедный, бедный молодой человек! Он наконец решился утонуть и попросил меня проводить его; я согласился: я очень добр; я даже обещал ему найти местечко поглубже, и исполнил обещание. — Это было первое место доставленное через мою протекцию.

Мы стояли на высокой скале, висев шей над волнами.

— Прощай любезный друг мой! сказал я сострадательно и толкнул Эледина с крутизны…. О ужас! он вероятно передумал род смерти: он ухватился за мою полу и потащил меня в пропасть… Удержаться не было возможности, — мы покатились по сыпучему песку крутизны….

Я проснулся. С меня скользило одеяло: его дергал мой баловень-кот, неизменный товарищ моего сна, неутомимый певун моей спальни, образец почтенной наружности, выражающей постоянно неколебимую честность.

Я положил возле себя кота и, гладя его пушистую шерсть, занялся сновидением. С Элединым я познакомился во сне, и потому он первый вылетел из памяти; Платоша на минуту занял мои мысли, — он был действительно таков каким описан: я боялся чтобы сон мой не сбылся, чтобы полуистлевшее существо не наделило сиятельством какую нибудь замечательную красоту; — миллион великое дело! Пропуская через воображение лучших девушек столицы и рассуждая, к которой из них может скорее свалиться этот миллион, — я встретил, между ними, Зинаиду….. довольно!….. Я позабыл всех и все, даже кота; язык мой тысячу раз произнес имя Зинаиды; я, слушая самого себя, утопал в наслаждении и, наконец, казалось, растаял…. Это значит, что я благополучно успокоился.

Утренний сон привел меня, об руку с Элединым, к какому-то великолепному чертогу: цельные окна, при темноте ночи, казались просеченными на стенах ада, — так было огнисто в чертоге. Эледин потащил меня по золоченной лестнице; я просил отрекомендовать себя хозяевам, — он отвечал, что во сне можно обходиться без церемонии. Мы вошли в залу: музыка гремела кадриль; около стен, как портретная галерея, сидели сморщенные начальницы фамилий; молодежь отчаянно лощила середину паркета; из за пестрой толпы зрителей высовывались, под-каданс музыки, полуаршинные хохлы франтов и фантастические узлы дамских причесок, по-крайней-мере, из трех кос каждый, из кос выросших Бог-знает на какой почве!…. А теперь? — Теперь они, всемогущие локоны, зыблются на челе плоховолосого барства, опутывают сердца, служат пищею поэтам и одним прикосновением заставляют обмирать от восторга.

— Как не скажешь, что в большом свете, даже и на Руси, каждый волосок ложь! заметил я, продолжая думать о локонах.

— Воля-же Русским головам опростоволоситься от Французской помады! отвечал Эледин.

Я замолчал и пошел по комнатам, чтобы иметь понятие о бале. Он был великолепен:

 

Туда стеклась вся знать столицы —

Все богачи, да все в звездах.

А горделивые девицы

Так и горят в чужих камнях,

На вечер взятых из прокату!

И дельно: временную трату

Окупит кто-нибудь потом,

Обвороженный их огнем! —

 

За это отвечают матушки и тетушки: они мастерицы спускать с рук свое и прибирать к рукам чужое.

 

Но вот гостей веселый круг

Зашевелился, — как богиня,

Явилась юная графиня

И вслед сиятельный супруг.

Каким-то явным невниманьем

Смешались танец и бостон;

Казалось, светский небосклон

Одна звезда зажгла сияньем….

У всех в глазах она одна!

Кто красоту ее опишет?

Она небесного полна —

Все в Зинаиде небом дышит!

Все властно душу притянуть:

Любовью поднятая грудь,

Под сладострастным пухом плечи,

И волны темные кудрей,

 

(у Зинаиды была собственная коса до самого колена),

 

И блеск губительных очей

И упоительные речи!

Как жемчуг в розе молодой —

Сверкает ряд зубов, порой,

В устах исполненных улыбки.

А стан ее — роскошный, гибкий,

Самой Киприды чудный стан,

Обхваченный туманом ткани!

А ножки — целый океан

Очаровательных мечтаний!…

 

Позвольте вздохнуть, господа!….

 

Кто б не желал, хотя устами,

Прильнуть к их жаркой белизне —

Хотя на миг, хотя во сне?….

 

Да что и спрашивать!

 

Эледин скрылся….

Меж-гостями,

Злой шепот жен, мужей восторг —

Встречают новую Елену,

И не одну уже измену

Всесильный взор ее зажег….

И начались сортов всех боли

То с тою дамой, то с другой;

Но все, ослушники их воли,

Мужья не ехали домой:

Все дожидалися разъезда;

Допировать остались пир —

И проводили до подъезда

Толпой души своей кумир.

 

Я тоже проводил Зинаиду, даже по садил ее в карету; рассудок напоминал мне, что это все — только сон, что я, не нарушая светских приличий, могу поцеловать Зинаиду, даже обнять ее крепко, сколько душе угодно и сесть с нею в карету, а Платошу вышвырнуть за хохол; — я понимал все это, и не имел духу ни на что решиться. Вот, что-называется, не умел воспользоваться случаем! Я проклинаю свою оплошность!…. Потеря невозвратная: легко быть-может, что я никогда уже не встречусь с Зинаидою!….. А если встречусь, — прошу не прогневаться! я затвержу, я врежу в памяти, что Зинаида сон, — и уже не позабуду этого при встрече с нею!….

Едва загремел экипаж графини, как я очутился в каком-то глухом месте. Ко мне приблизилось привидение.

— Ты здесь? сказало оно.

Я узнал Эледина и поспешил спросить: «Где мы?»

— В саду Зинаиды: это ее дача. К моему счастию разнесся слух, что в здешних местах водится домовой; соседство графа осаждено этим страшным слухом: тут нет ни одного человека, который бы решился исследовать старинные сказки, — все боятся безотчетно и кричат «Домовой!» при малейшем шорохе листика. Я принял на себя вид этого благодетеля-домового: домовому везде открыта дорога….

— Чтó ж ты намерен?….

— А вот что! сказал он, не дав говорить мне, и потащил меня прямо в зеркальную спальню Зинаиды, бледно — озаренную лампадою: — то был истинный храм любви и наслаждения!

— Видишь ли, какие здесь трусы: ни где ни души! заметил Эледин.

— Правда; но чтó ж из этого?

— Я спрячусь куда-нибудь, выжду когда все уснут и потом….

— Потом тебя свяжут и отошлют на съезжий двор.

— А это на что! возразил он, выставляя из под белой одежды широкий кинжал: разве ты забыл, что я вырос в Италии?

— Здесь, любезный, не Италия!

— Чтó ж мне прикажешь делать, если я не могу обуздать страсти? — Она меня жжет, душит…. О, Зинаида! я пройду сквозь тысячи опасностей, — но уже ни слезы, ни моления не спасут тебя! Любить, и не иметь воли противостать принуждению!…. Слабохарактерное, бессильное создание! я жестоко отмщу за себя: ты моя неизбежная жертва…. погублю и брошу…. Что же ты медлишь? я жду тебя… я готов на все, —

 

— Готов на смерть, готов к проклятью….

Вдруг слышен крик «Огня! огня!»

Кареты стук и беготня….

Эледин скрылся под кроватью.

 

Не могу утвердительно сказать, где тогда поместился я; мне кажется, я не занимал никакого места и был незаметен; только я очень ясно видеть все происходившее; вы требуете доказательства? — извольте: я подробно перескажу вам все, что видел.

Едва исступленный любовник перестал шевелиться под кроватью,

 

Графиня в храм любви вошла

И против верного стекла

Остановилася небрежно.

Добавок бедный красоты —

Алмазы, яркие цветы

С нее снимаются прилежно, —

И вот на ней их боле нет;

К ногам упала дымка платья

И тихо распутил корсет

Свои ревнивые объятья.

Как в зыбком облаке луна,

Или цветок в туман повитый, —

Графиня, думою полна,

Стоит, едва окружена

Последней прелестей защитой:

В сени распущенных кудрей,

Сквозь легкий дым ее сорочки,

Алеют роз Эдемских почки

На скате трепетных грудей;

Колеблясь, кажет зыбь покрова —

То круть атласную боков,

То очерк стана молодого,

То ножку….

 

Нет, чорт возьми, не хочу описывать Зинаиды, — ужасная дурь лезет в голову от ее прелестей! Знайте, что она легла почивать; к ней вошел Платоша и занял свое место, нагретое горячими кувшинами. Мне очень хотелось швырнуть чем-нибудь в него; но я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой; не знаю даже: были ль у меня тогда руки и ноги? кажется, из всего меня оставались только глаза и мысли. Я принялся мыслить следующим образом:

 

Не отвергайте благ земных —

Есть много в жизни утешенья:

Как восхитительны мгновенья

Супругов страстных, молодых

Когда приблизится для них

Вечерний час успокоенья!

Как сердце пламенное ждет:

Когда лукавая служанка

Свечу из спальни унесет….

Ей ложе барское приманка,

Она забыть готова сон —

Чтоб подстеречь…. но гонят вон….

 

Служанка графини в-самом-деле вышла из спальни.

Я перестал мыслить и начал глазеть, но глаза мои вскоре потемнели от напряжения….

Как случилось что мне сделались известными последствия этой ночи, — не знаю! Только официально имею честь  донести, что Зинаида, вырвавшись из объятий графа, с отвращением плюнула и хотела встать с постели; при этом движении ножка ее чуть не задела по носу любовника; любовник не вытерпел и поцеловал ножку; Зинаида закричала: «Домовой!….» Платоша обмер от ужаса и бросился за людьми.

— Сюда! сюда! кричал он, возвращаясь в спальню, посинелый от страха и холода.

 

Но — все спокойно, лишь немножко

Одно отворено окошко….

Жена пылает…. муж продрог

И, в ту же ночь, горячкой слёг.

 

 

Я не видал более Ореста и потому старался узнать развязку стороною.

Мне отвечали:

 

«Скончался бедный граф Платоша!

В глубоком трауре вдова:

Он не оставил ей ни гроша,

Гласит всеобщая молва….»

 

— Молва! Помилуйте, господа, — это публичная клеветница, редко заслуживающая даже улыбку презрения! я, как-водится, не поверил молве, зная, что вдова по закону получает четвертую часть из денег мужа. У Зинаиды будет четверть-миллиона! — Радуюсь от души за Эледина.

— Да он пропал без-вести, сказал мне кто-то, или это я сам сказал? — не помню; знаю только, что я поехал к Зинаиде свататься..

Она приняла меня чрезвычайно ласково, ободрила улыбкою….

Я начал объяснение….

Она, из приличия, немножко поскромничала и — согласилась.

Я поцеловал ее руку.. — Жениху можно иначе…. заметила божественная Зинаида, опустя глаза и краснея от желания неги.

Я впился в розовые губки прелестной и крепко, крепко притиснул ее к сердцу….

Меня назвали по имени.

Я проснулся, обнимая горячую по душку и чувствуя остаток продолжительного поцелуя, попавшего на столь бесчувственную любовницу, от которой у меня обметало губу.

Петька стоял передо мною.

— Что тебе надо, осел? закричал я в досаде, что меня прервали на самом интересном месте.

— Вам прислан билет: может быть угодно поехать на похороны?

Я взглянул на билет с черной каемкою: *** с прискорбием извещают о кончине родственника их, Графа Платона….

— Вот сон в руку! подумал я; слава Богу что еще не успел жениться! Я не поеду; пошел, — не беспокой меня.

Петька вышел.

Я принялся мечтать о Зинаиде…. И, признаюсь, с той поры, она не оставляет моего воображения: предчувствие убеждает меня, что я найду мою Зинаиду…. О, я узнаю ее, хотя бы в вещественном мире она и переменила название! я узнаю ее — не смотря, что она будет называться Катериной, Александрой, или… Мне кажется, ее будут звать Любовью.