Маленькая графиня (Октав Фелье)

Маленькая графиня.

Повесть Октава Фелье.
(Переводъ съ французского).

 

 

 
Жоржъ Л. Полю Б. въ Парижъ.

Розель, 15-го сентября.

Уже девять часовъ, мой другъ, и ты только что пріехалъ изъ Германіи. Тебе отдаютъ мое письмо, и ты видишь по штемпелю, что меня нетъ въ Париже. И вотъ, ты делаешь недовольную мину, и ругаешь меня бродягой. Между темъ ты садишься въ самое покойное кресло, вскрываешь мое письмо и узнаешь, что я поселился въ одной изъ мельницъ Нижней Нормандіи.— На мельнице! чортъ знаетъ что такое! что же онъ тамъ делаетъ?— Ты жмуришься, брови твои сдвигаются; оставя на минуту чтеніе письма, ты уже воображаешь, что постигъ всю тайну — только однимъ усиліемъ воображенія. Внезапно, добродушная веселость озаряетъ твое лицо; насмcшливая улыбка мудреца, умcряемая снисходительнымъ чувствомъ друга, дополняетъ выраженіе твоей физіогноміи; тебc кажется, что ты видишь сквозь театральное облако, на сценc комической оперы, хорошенькую, напудренную мельничиху, въ коротенькой, воздушной юбочкc, ажурныхъ чулкахъ, словомъ — твое воображеніе рисуетъ одну изъ тcхъ крестьянокъ, которыхъ сердце бьется въ тактъ съ оркестромъ.
Но эти-то Граціи, носящіяся передъ тобою, и сбиваютъ съ пути твою мысль: моя мельничиха настолько похожа на ту, которая создана твоей фантазіей, насколько я похожъ на юнаго Колена; мельничиха въ дcйствительности носитъ огромный чепецъ, покрытый густымъ слоемъ муки, юбка на ней изъ толстой шерстяной матеріи, способной оцарапать шкуру слона: короче, мнc часто случается смcшивать мельника съ мельничихой, послc чего для тебя станетъ ясно, что я вовсе не интересуюсь біеніями ея сердца. Но правдc сказать, я не зналъ какъ убить время въ твоемъ отсутствіи, и такъ какъ я не ожидалъ твоею возвращенія раньше мcсяца, то и рcшился испросить себc порученіе.
Генеральный совcтъ департамента изъявилъ въ это время желаніе, чтобы развалины нcкоего аббатства, называемаго Розель, были помcщены въ число историческихъ памятниковъ: вслcдствіе этого мнc поручили изслcдовать на мcстc законность такого притязанія. Я поспcшно собрался и уcхалъ въ главный городъ этого артистическаго департамента. Я прибылъ туда съ важнымъ видомъ человcка, держащаго въ своихъ рукахъ судьбу памятника, близкаго сердцу мcстныхъ жителей. И каково же было мое удивленіе, когда я узналъ, что никто и не подозрcваетъ существованія аббатства Розель, или даже того, чтобы оно существовало гдc-нибудь на сто лье въ окружности.— Я явился въ префектуру подъ вліяніемъ этого разочарованія: префектъ, г. И., котораго ты знаешь, принялъ меня съ обычной любезностью, но на вопросъ о развалинахъ Розель, которыя надлежало сохранить въ памяти потомства, онъ отвcчалъ мнc съ улыбкой, что жена его можетъ сообщить мнc болcе подробныя свcденія объ этомъ предметc, такъ какъ она видcла одну часть этихъ развалинъ. Онъ пригласилъ меня обcдать, и вечеромъ госпожа И., послc обычныхъ колебаній сгоюрчивой стыдливости, показала мнc свой альбомъ, въ которомъ было набросано нcсколько эскизовъ знаменитыхъ развалинъ, не безъ художественнаго таланта. Она разсказывала мнc съ жаромъ, сдержаннымъ строгимъ приличіемъ, о почтенныхъ остаткахъ этого историческаго памятника; по ея словамъ, великолcпная мcстность, чрезвычайно удобная для загородныхъ прогулокъ, окружаетъ эти развалины. Умоляющій и страстный взглядъ закончилъ ея разсказъ.
Мнc кажется, что эта молодая женщина интересуется болcе всcхъ этими развалинами: члены генеральнаго совcта изложили свое искреннее желаніе, какъ видно, только изъ любезности. Я совершенно согласенъ съ ними: аббатство имcетъ за себя прехорошенькіе глазки; объ немъ слcдуетъ позаботиться — оно такъ и будетъ.
Предметъ изслcдованій существовалъ, но его надо было еще описать, опираясь на нcкоторые вcскіе документы. Къ несчастію, мcстные архивы и библіотеки почти ничего не упоминаютъ о предметc моихъ изслcдованій: послc двухъ дней тщательныхъ поисковъ, я успcлъ собрать нcсколько незначительныхъ документовъ, которыхъ содержаніе можетъ быть выражено въ слcдующихъ двухъ строкахъ: «аббатство Розель, находящееся въ общинc Розель, было обитаемо монахами съ незапамятныхъ временъ,— послc разрушенія этого аббатства, монахи покинули его». Вотъ почему я рcшился немедленно cхать туда; я хотcлъ вырвать тайну у этихъ безмолвныхъ развалинъ и, въ случаc нужды, дополнить искусствомъ карандаша вынужденный лаконизмъ моего пера.
Въ среду утромъ я выcхалъ въ мcстечко ***, лежащее въ трехъ льё отъ аббатства; норманская телcжка, съ придачею кучера-норманца, тащила меня впродолженіи цcлаго дня вдоль норманскихъ изгородей, какъ какого-нибудь изнcженнаго монарха. Къ вечеру сдcлалъ 12 льё, а кучеръ мой успcлъ 12 разъ поcсть. Страна прекрасная, хотя нcсколько однообразная. Рощи зеленcютъ роскошною, но монотонною растительностью, въ чащc которой пасутся жирные быки. Я понимаю совершенно, почему мой кучеръ cстъ 12 разъ въ день: безпрестанное желаніе поcсть должно необходимо являться у людей, которые окружены такой благодатной, обильной природой; здcсь даже трава возбуждаетъ аппетитъ.
Къ вечеру, однако, видъ пейзажа измcнился: мы cхали по болотистымъ равнинамъ, голымъ какъ степь. Они разстилались по обcимъ сторонамъ дороги, и стукъ колесъ, катившихся по дорогc, былъ звученъ,— казалось, они cхали надъ пустымъ пространствомъ.
Вдали, сквозь сумерки и дождевую занавcсь, я увидcлъ двухъ или трехъ всадниковъ, скакавшихъ во весь опоръ они какъ сумасшедшіе неслись чрезъ эти безконечныя пространства; они скрывались по временамъ въ глубинc пастбищъ и потомъ снова показывались, бcшено пробcгая чрезъ пространство.
Я не могъ придумать, къ какой идеальной цcли стремились эти конные призраки. На слcдующій день я отправился въ аббатство, взявъ съ собой здороваго мужика, у котораго волосы были желты какъ у Цереры.
Этотъ человcкъ родился и жилъ въ двухъ шагахъ отъ занимавшаго меня памятника; онъ слышалъ, какъ я распрашивалъ о дорогc утромъ, на дворc гостинницы, и любезно предложилъ проводить меня до развалинъ. Мнc не нужно было провожатаго, но я все-таки не отказался отъ сдcланнаго мнc предложенія: я увидcлъ въ немъ словоохотливаго парня и думалъ, что услышу отъ него какую-нибудь интересную легенду; но лишь только онъ усcлся со мною въ телcжку, какъ вдругъ будто онcмcлъ: мнc показалось даже, что мои разспросы внушали ему глубокое недовcріе, близко подходящее къ гнcву. Слcдовательно, я имcлъ дcло съ геніемъ-хранителемъ этихъ развалинъ, ревниво оберегающимъ ихъ тайну. Я-же, съ своей стороны, имcлъ удовольствіе доставить его въ моемъ экипажc до дому: онъ, вcроятно, только этого и хотcлъ,— и могъ, слcдовательно, остаться совершенно доволенъ моею любезностью. Высадивъ этого пріятнаго спутника у дверей его дома, я долженъ былъ и самъ выйти изъ экипажа: рядъ скалъ тянулся извилинами по одной сторонc равнины поканчивался узкою долиною, куда я направлялся. Небольшая рcка протекаетъ тамъ подъ ивами, и раздcляетъ на двc части прекрасный лугъ, покрытый мягкою и роскошною травою. Черезъ рcку перекинутъ мостъ въ одну арку; абрисъ ея граціозно отражается въ водc.
На правой сторонc холмы сходятся въ видc цирка, кривыя линіи ихъ контуровъ какъ бы смыкаются въ одной точкc; на лcво они идутъ расширяясь и исчезаютъ въ зеленcющей массc огромнаго лcса. Долина, такимъ образомъ, заперта со всcхъ сторонъ, и представляетъ собою картину, которой тишина, свcжесть и пустынность глубоко охватываютъ душу. Если миръ и тишина возможны внc самого себя, то лишь въ этомъ прекрасномъ убcжищc: оно поддерживаетъ, по крайней мcрc на минуту, эту иллюзію.
Достаточно было видcть эту мcстность чтобы угадать, почему именно здcсь находилось аббатство. Въ тотъ періодъ соціальныхъ революцій и потрясеній, которымъ начинается христіанская эра, нcжныя натуры и созерцательные умы необходимо должны были жаждать покоя и самоуглубленія.
Я читаю это въ сердцc монаха, поэта, спиритуалиста, словомъ, въ сердцc всcхъ, кого судьба заносила на эти зеленcющіе холмы; въ самый разгаръ этого страшнаго вcка они постигли всc сокровища уединенія: я живо представляю себc сладкое чувство успокоенія усталаго мечтателя при видc этой тихой безмятежной природы — и почти раздcляю это чувство. Эпоха, въ которой мы живемъ, не смотря на большія различія, не лишена нcкоторой связи съ началомъ среднихъ вcковъ: нравственная испорченность, грубая алчность и варварское насиліе — существенныя черты, характеризующія эту страшную эпоху нашей исторіи,— удалены отъ насъ не болcе какъ на разстояніе, отдcляющее теорію отъ практики, умыселъ отъ исполненія, и порочную душу отъ преступной руки.
Развалины аббатства кажутся какъ бы прислоненными къ лcсу. Не многое уцcлcло отъ этаго стариннаго памятника: при входc во дворъ, грандіозныя ворота; часть зданія въ стилc XII вcка, гдc помcщается семейство мельника, у котораго я теперь нахожусь въ гостяхъ; зала капитула, замcчательная но элегантнымъ аркамъ и нcсколькимъ остаткамъ стcнной живописи; наконецъ двc, или три кельи, изъ которыхъ одна, какъ кажется, служила мcстомъ исправительнымъ, судя но прочности двери и задвижекъ. Остальное все разрушено до основанія,— камень, изъ котораго было выстроено это зданіе, пошелъ на постройку многихъ сосcднихъ домиковъ. Церковь, почти соборъ по размcрамъ, хорошо сохранилась и производитъ истинно художественное впечатлcніе. Исчезъ порталъ и наружная стcна алтаря; все остальное сохранилось: внутренняя архитектура и украшенія, своды, колонны все это какъ будто окончено вчера. Смотря на храмъ, можно думать что великій артистъ проэктировалъ планъ разрушенія — кажется, будто порталъ и наружная стcна алтаря разрушена однимъ могучимъ, мастерскимъ ударомъ молота. Стоя у порога церкви, вы видите насквозь лcсъ, взглядъ вашъ погружается въ зеленую даль, проходя какъ бы сквозь тріумфальную арку. Въ этомъ уединеніи — это и неожиданно, и торжественно. Я былъ въ восторгc.
— Милостивый государь, сказалъ я мельнику, который со времени моего прибытія смотрcлъ на меня недовcрчиво,— мнc поручено описать и срисовать эти развалины. Эта работа займетъ у меня нcсколько дней: не можете ли вы помcстить меня на это время у себя, такъ какъ ежедневная ходьба изъ мcстечка къ развалинамъ была бы для меня неудобна?
Мельникъ, коренной норманецъ, молча окинулъ меня взглядомъ, какъ человcкъ знающій пословицу, что «въ пору умолченное слово — золото»: онъ оглядcлъ меня со всcхъ сторонъ, и наконецъ, разжавъ свои губы, позвалъ жену. Мельничиха показалась тогда на порогc залы капитула, которая превращена въ хлcвъ для телятъ,— и я долженъ былъ повторить ей мою просьбу. Она, въ свою очередь, начала меня разсматривать, но не такъ долго какъ ея мужъ, и произнесла наконецъ заключеніе подобное praeses въ Больномъ: — Dignus es intrare. Мельникъ, увидя, какой оборотъ принимаетъ дcло, снялъ свой колпакъ и наградилъ меня улыбкой. Впослcдствіи, когда недовcріе ихъ исчезло, эти добрые люди всячески угождали мнc, желая заставить меня позабыть о слишкомъ большой осторожности при первой встрcчc. Они хотcли уступить мнc свою комнату, украшенную Приключеніями Телемака, которой я предпочелъ — что и Менторъ бы сдcлалъ — келью, окно которой выходило на разрушенный порталъ и черезъ церковь — въ лcсъ.
Еслибы я былъ нcсколько моложе, то эта поэтическая обстановка конечно восхитила бы меня; но вcдь у меня пробиваются сcдые волосы, другъ Поль,— по крайней мcрc, я боюсь этого, и всегда стараюсь объяснить игрою свcта сомнительный цвcтъ волосъ на своей бородc. Во всякомъ случаc, если предметъ мечтаній измcнился, то сама способность еще существуетъ и услаждаетъ меня. Мое поэтическое чувство нcсколько измcнилось, и я думаю, что оно стало возвышеннcе. Образъ женщины не составляетъ необходимаго элемента моихъ грёзъ: мое сердце болcе спокойно, и стремится удержать за собой это состояніе, удаляясь понемногу изъ тcхъ сферъ, въ которыхъ долженъ дcйствовать разсудокъ. Признаюсь, я не въ состояніи найти достаточное удовольствіе въ сухихъ размышленіяхъ чистаго разсудка: нужно чтобы сперва заговорило мое воображеніе, и дало толчекъ моему мозгу, потому что я родился романтикомъ и таковымъ умру; все что можно отъ меня требовать, все что я могъ самъ выработать въ себc — это убcжденіе въ возможности писать романы безъ любовной интриги, что, разумcется, болcе прилично въ извcстныя лcта.
Памятники прошедшаго удивительно поддерживаютъ это неизлcчимое настроеніе моего ума: они помогаютъ мнc воскрешать нравы, страсти, идеи ихъ прежнихъ обитателей; они, эти памятники, заставляютъ меня искать отвcта, въ разнообразныхъ чертахъ прошедшихъ эпохъ, на то, что такое жизнь. Въ этой кельc, гдc я тебc пишу эти письма, мое воображеніе вызываетъ каждый вечеръ прежнихъ обитателей въ волосяницахъ, съ исхудавшими лицами: вдругъ мнc является монахъ — то на колcняхъ въ углу кельи во время горячей молитвы, отрcшившись отъ всего земнаго,— то облокотясь на этотъ черный дубовый столикъ, покрывая золотомъ пергаментъ молитвенниковъ, увеличивая своею работой произведенія этихъ минувшихъ столcтій,— или, наконецъ, онъ чудится мнc цъ моментъ упорнаго преслcдованія научной истины, до предcловъ волшебства. Другое привидcніе, столу окна, смотритъ влажными глазами въ глубину этихъ лcсовъ, которые напоминаютъ ему блестящія охоты рыцарскихъ временъ. Говори что хочешь, а я люблю все-таки монаховъ, конечно не эпохи упадка, не толстыхъ, веселыхъ и праздныхъ монаховъ, которые составляли радость нашихъ отцовъ, и которые мнc вовсе не нравятся. Я люблю и уважаю древнюю монастырскую общину, какой я себc ее представляю: набранную изъ среды несчастныхъ побcжденныхъ народностей, сохраняющую среди варварскаго міра любовь и наклонность къ умственной дcятельности, и принимающую радушно въ свое убcжище — единственно возможное въ то время — всякій проблескъ таланта. Сколько поэтовъ, ученыхъ, артистовъ, неизвcстныхъ изобрcтателей должны были благословлять, въ теченіи десяти вcковъ, это священное право убcжища, которое избавляло ихъ отъ животной жизни крcпостныхъ людей! Аббатство принимало съ любовью этихъ мыслителей-плебеевъ, и способствовало развитію ихъ способностей: оно обезпечивало за нижи дневное пропитаніе и сладкій покой часовъ досуга; оно гордилось и украшалось ихъ талантами. Хотя сфера дcятельности ихъ была узка, по они пользовались полной свободой въ развитіи природныхъ дарованій: они жили счастливо, хотя и умирали въ неизвcстности.
Что позднcе монастырь удалился отъ этихъ благородныхъ и строгихъ преданій, что онъ въ постепенномъ паденіи дошелъ до братьевъ Фредонъ — все это возможно: монастырь постигла та же судьба, какая постигаетъ всякое учрежденіе, отжившее свой вcкъ. Во всякомъ случаc весьма возможно, что насмcшливый гальскій умъ эмансипированной буржуазіи, къ которому присоединился духъ реформъ,— нарисовалъ на стcнахъ нашихъ старыхъ аббатствъ болcе каррикатуръ, чcмъ портретовъ. Какъ-бы то ни было, даже читая Рабле, никто не усомнится, что въ теченіи мрачной ночи среднихъ вcковъ — послcдній лучь высшей интеллектуальной жизни озарялъ блcдное чело монаха.
До настоящаго времени я не чувствовалъ скуки въ моемъ уединеніи. Представь себc, что я ощущаю даже странное довольство: мнc кажется, что я за тысячу лcтъ отъ окружающаго міра, и что для меня насталъ отдыхъ, минута успокоенія, послc жалкой рутины моего существованія — и бурнаго, и банальнаго въ одно и тоже время.
Я наслаждаюсь моей полной независимостью, съ наивной веселостью двcнадцатилcтняго Робинзона. Я рисую, когда захочется; остальное время я гуляю по окрестностямъ, стараясь не переступать границъ священной долины. Я сажусь на перилы моста и смотрю на теченіе воды; я хожу на изслcдованіе развалинъ,— углубляюсь въ подземелья; взбираюсь по разрушенной лcстницc колокольни, потомъ затрудняюсь сойти, представляя собой весьма смcшную фигуру, пока наконецъ мельникъ не подставитъ мнc лcстницу. Я брожу ночью въ лcсу и любуюсь дикими козами, при лунномъ свcтc.
Все это меня пріятно убаюкиваетъ и оставляетъ за собой впечатлcніе сна, дcтскаго по мысли, но видcннаго иною въ зрcлыя лcта.
Твое письмо, писанное изъ Кельна и которое мнc переслали сюда, нcсколько нарушило мое блаженство: мнc досадно, что я уcхалъ изъ Парижа почти наканунc твоего возвращенія.
Теперь мнc остается только торопиться моей работой; но откуда взять историческіе документы, которыхъ у меня вовсе нcтъ?
Я серьезно желаю спасти отъ забвенія эти руины: пейзажъ прелестный, вообще картина цcнная — и нельзя дать погибнуть всcмъ этимъ красотамъ, не сдcлавъ себc упрека въ варварствc.
И потомъ, я сказалъ тебc, что люблю монаховъ, хочу почтить ихъ тcни этимъ доказательствомъ моей симпатіи. Живи я лcтъ тысячу тому назадъ, я вcроятно искалъ-бы покоя въ тиши монастырской жизни,— какого рода существованіе оказалось бы для меня болcе подходящимъ? Не заботясь о дcлахъ міра сего и увcренный въ блаженствc будущей жизни, я писалъ-бы поэтическія легенды, въ которыя-бы самъ вcрилъ; я разбиралъ-бы съ любопытствомъ неизвcстныя рукописи, и со слезами восторга нашелъ-бы Иліаду или Энеиду; я рисовалъ-бы соборы, приготовлялъ составы — и можетъ-быть изобрcлъ-бы порохъ.
Это конечно было-бы не лучшимъ моимъ изобрcтеніемъ. Однако пора — полночь, любезный другъ: пора спать.
P. S. Здcсь водятся привидcнія! Когда я оканчивалъ это письмо, до меня долетcли таинственные и неясные звуки, которые раздавались снаружи и походили на говоръ толпы; я приблизился къ окну — и мнc трудно было-бы опредcлить тебc, что я почувствовалъ при видc церкви, великолcпно-освcщенной колосальный порталъ и колоннада бросали на лcсъ цcлые потоки блестящаго свcта; ясно — это не былъ пожаръ; сквозь щели разрушенныхъ стcнъ и причудливо выдающіеся контуры камней — рисовались громадныя человcческія тcни; онc двигались, какъ-бы исполняя странную церемонію.
Я внезапно открылъ мое окно; въ ту же минуту раздались въ развалинахъ звуки трубъ, эхо повторило ихъ въ глубинc лcса; затcмъ я увидcлъ цcлую кавалькаду всадниковъ, cдущихъ по два въ рядъ; они трубили и освcщали свой путь факелами; иные были одcты въ красное, другіе въ черное на головахъ шлемы.
Эта странная процессія двинулась въ стройномъ порядкc, съ тcмъ-же блескомъ, при звукc трубъ, по тcнистой дорогc, окаймляющей роскошные луга. Кавалькада въcхала на мостъ и остановилась: я видcлъ, какъ факелы задвигались и заискрились въ ночной темнотc, рога издавали протяжный и дикій звукъ; потомъ — свcтъ исчезъ, все стихло, и громадная пелена мрака покрыла долину среди мертвой, полночной тишины.
Вотъ что я видcлъ. Ты недавно пріcхалъ изъ Германіи, не встрcчалъ-ли ты чернаго охотника?
Нcтъ?…

II.

16 Сентября.

Лcсъ, нcкогда принадлежавшій аббатству, составляетъ собственность маркиза Малуэ, котораго замокъ образуетъ собой какъ-бы соціальный центръ этого края; почти каждый день охотятся въ лcсу, въ это время года: вчера охотничій праздникъ окончился ужиномъ на лугу, за которымъ послcдовало возвращеніе въ замокъ, при свcтc факеловъ.
Я, право, задушилъ-бы честнаго мельника, который объяснилъ мнc утромъ, въ своей простой безъискуственной рcчи, поэтическую балладу прошедшей ночи.
И такъ, люди снова окружили меня, среди моего дорогаго уединенія. Я проклинаю ихъ, Поль, со всей горечью обманутой надежды.
Конечно, я былъ обязанъ людямъ тcмъ прекраснымъ полночнымъ видcніемъ, которое меня очаровало; но я обязанъ имъ также смcшнымъ приключеніемъ, надъ которымъ только я одинъ не смcюсь, такъ какъ я самъ его герой.
Мнc не хотcлось работать сегодня утромъ, но я рисовалъ все-таки до двcнадцати часовъ.
Голова моя была тяжела, мнc было скучно, я какъ-бы чуялъ въ воздухc что-то недоброе. Я зашелъ на минуту, чтобы оставить мои снаряды, придрался къ удивленной мельничихc за какое-то кушанье, совершенно туземное, которое было подано мнc на завтракъ; грубо оттолкнулъ дcтей этой доброй женщины, за то, что они трогали мои карандаши, и ударилъ ногой собаку, сказавъ знаменитое изрcченіе: пойми, за что я тебя ударилъ!
Не слишкомъ-то довольный собой по совершеніи этихъ трехъ маленькихъ пакостей, я направился въ лcсъ, желая по возможности укрыться отъ дневнаго свcта. Я гулялъ около часа, но не успcлъ отдcлаться отъ меланхолическаго предчувствія, которое мной овладcвало. Усталый, я бросился подъ тcнь густаго дерева; меня мучили упреки, но я усталъ наконецъ, и заснулъ крcпкимъ сномъ. Ахъ, зачcмъ этотъ сонъ не былъ вcчный! Я не знаю, сколько времени я спалъ; меня разбудило сотрясеніе почвы, неподалеку отъ меня: я быстро вскочилъ и увидcлъ въ четырехъ шагахъ отъ себя молодую женщину на лошади. Мое внезапное появленіе немного испугало лошадь, которая слегка попятилась. Молодая женщина еще не замcтила меня и успокоивала лошадь, гладя ее рукой по шеc.
Она показалась мнc хорошенькой, худенькой, элегантной; я увидcлъ ея бcлокурые волосы, брови были нcсколько темнcе, глаза живые, полные смcлости, на головc войлочная шляпа съ голубымъ перомъ, надcтая ухорски. Для того чтобы уяснить себc то, что будетъ дальше, нужно тебc сказать, что я былъ одcтъ въ блузу туриста, всю обрызганную красной охрой; глаза мои, вcроятно, дико блуждали, какъ у человcка, только что проснувшагося; я думаю, что моя физіономія была и смcшна, и жалка; прибавь къ этому растрепанные волосы и бороду въ сухихъ листьяхъ, которые застряли въ ней во время сна на травc,— и ты поймешь весь ужась молодой женщины, который отчетливо выразился въ ея взглядc: она тихо вскрикнула, повернула лошадь и ускакала галопомъ.
Я не обманывался касательно впечатлcнія, произведеннаго мною: оно не заключало ничего лестнаго для моей особы.
Ну что-же, вcдь мнc тридцать пять лcтъ!
Взглядъ женщины, благосклонный болcе или менcе, не въ состояніи нарушить моего душевнаго спокойствія; я посмотрcлъ, улыбаясь, въ слcдъ убcгавшей амазонкc; въ концc той аллеи, гдc мы встрcтились, она быстро повернула лошадь налcво и поcхала по другой, шедшей паралельно.
Мнc оставалось только пересcчь чащу, раздcляющую эти двc дороги, чтобы увидcть, какъ она подъcхала къ кавалькадc, состоявшей изъ десяти или двcнадцати лицъ, которые по видимому ее ожидали; она, еще издали, закричала имъ:
— Господа! Господа! Я встрcтила въ лcсу какого-то дикаря!
Заинтересованный этимъ началомъ, я спрятался за кустъ и навострилъ уши.
Молодую женщину окружили — думали, что она шутитъ, но волненіе ея казалось слишкомъ сильнымъ, чтобы считать его безпредметнымъ. Она видcла не то чтобъ дикаря, но человcка въ лохмотьяхъ, блуза котораго была разорвана и покрыта красными пятнами; лицо и руки этого человcка были отвратительно грязны, борода — не расчесана, глаза какъ-бы выскакивали изъ орбитъ; короче, это было существо, предъ которымъ самый страшный разбойникъ Сальватора Розы — не болcе какъ пастушокъ, писанный кистью Ватто.
Никогда еще самолюбіе человcка не было предметомъ такого ликованья.
Эта изящная женщина добавила, что я угрожалъ ей и что готовъ былъ броситься къ лошади, какъ привидcніе Манскаго лcса.
Услышавъ этотъ волшебный разсказъ, все общество единодушно вскрикнуло: «будемъ на него охотиться! окружимъ, затравимъ его! Гонъ! Ура!» — И почва содрогнулась подъ конскимъ топотомъ, кавалькада понеслась, подъ предводительствомъ прекрасной разказчицы.
Мнc оставалось только спокойно сидcть за кустомъ, чтобъ сбить съ моего слcда охотниковъ, такъ какъ они поскакали въ аллею, гдc я встрcтилъ прекрасную всадницу. Къ несчастью, я вздумалъ для большей безопасности перебраться въ чащу лcса, которая была противъ меня; въ то время, какъ я осторожно пробирался чрезъ дорогу, дикій крикъ радости заставилъ меня понять, что я замcченъ; кавалькада повернула и быстрымъ потокомъ ринулась по направленію ко мнc. Мнc оставалось только остановиться и сдcлать удивленную мину человcка, котораго безпокоятъ, и, такимъ образомъ, смутить осаждающихъ спокойствіемъ и достоинствомъ моей позы; но подъ вліяніемъ ложнаго стыда, который легче понять, нежели объяснить,— убcжденный, наконецъ, что энергическое усиліе совершенно въ состояніи освободить меня отъ этого назойливаго преслcдованія и ненужныхъ объясненій — я все-таки сдcлалъ несчастную ошибку, ускоривъ шагъ или, вcрнcе, обратившись въ бcгство. Я пробcжалъ чрезъ дорогу съ быстротою зайца, и углубился въ чащу, привcтствуемый веселыми возгласами цcлой компаніи. Съ этой минуты всякое объясненіе становилось невозможно; я вступилъ явно въ борьбу съ наименьшими шансами успcха.
Впрочемъ, я еще не совсcмъ лишился присутствія духа, и, разсcкая кустарники съ яростью, убаюкивалъ себя размышленіями успокоительнаго свойства. Густая полоса кустарниковъ отдcляла меня отъ моихъ непріятелей, такъ что я могъ уже посмcяться надъ ихъ тщетными поисками. Но эта иллюзія вскорc была разрушена: проклятая кавалькада раздcлилась на двc части, и каждая изъ нихъ ожидала меня на двухъ противуположныхъ выходахъ. При видc меня снова поднялась цcлая буря крика, шума, смcха, и звуки охотничьихъ рожковъ раздались со всcхъ сторонъ. У меня закружилась голова, лcсъ запрыгалъ передъ моими глазами, и я бросился бcжать по первой попавшейся мнc на глаза тропинкc. Легіонъ неумолимыхъ охотниковъ бросился по моимъ слcдамъ съ удвоеннымъ рвеніемъ и какою-то безсмысленною радостью; имъ предводительствовала все та же хорошенькая женщина, которая отличалась какимъ-то исключительнымъ ожесточеніемъ,— я искренно пожелалъ ей подвергнуться всcмъ несчастнымъ случайностямъ верховой cзды. Она-то и подстрекала своихъ дерзкихъ сообщниковъ; когда мнc удавалось укрыться на минуту отъ ихъ преслcдованія, она откапывала меня, каждый разъ съ адскою проницательностью, и тотчасъ указывала на меня концомъ своего хлыстика,— потомъ она дико смcялась, видя меня усталаго, убcгающаго, запыхавшагося, растеряннаго, сконфуженнаго. Не знаю, долго ли я бcгалъ такимъ образомъ, совершая чудеса гимнастики, разсcкая колючіе кустарники, перепрыгивая чрезъ рытвины, падая, снова вскакивая на ноги, съ эластичностью мускуловъ тигра, дcлая скачки на удалую, безъ цcли и смысла, но съ страстнымъ желаніемъ провалиться сквозь землю.
Наконецъ — чистая случайность — потерявъ всякое топографическое представленіе мcстности, я увидcлъ передъ собою развалины аббатства; я сдcлалъ послcднее усиліе и разомъ перепрыгнулъ чрезъ пространство, отдcлявшее ихъ отъ лcса; я пробcжалъ чрезъ церковь какъ какой нибудь отверженный, и, изнемогая отъ усталости и волненія, подбcжалъ наконецъ къ дверямъ мельницы. Мельникъ и жена его стояли у порога; услыша шумъ кавалькады, преслcдовавшей меня, они безсмысленно посмотрcли на меня, и я не нашелся что имъ отвcтить; за тcмъ, послc невcроятныхъ усилій я глупо проговорилъ: — Если меня будутъ спрашивать… то скажите, что меня нcтъ здcсь!…
Потомъ я взбcжалъ по лcстницc въ мою келью, и упалъ на постель въ совершенномъ изнеможеніи.
Между тcмъ, любезный Поль, толпа охотниковъ съ шумомъ ворвалась на дворъ аббатства; я слышалъ конскій топотъ, голоса всадниковъ и стукъ ихъ сапоговъ о каменныя плиты,— изъ чего я заключилъ, что нcкоторые изъ нихъ сошли съ лошадей и угрожали мнc послcднимъ приступомъ: я вскочилъ съ яростью и началъ осматривать мои пистолеты. Къ счастію, послc нcсколькихъ минутъ разговора съ мельникомъ, охотники удалились, давъ мнc однако почувствовать, что если они и перемcнили мнcніе о моей нравственности, то уносятъ съ собою весьма нелестное понятіе о странности моего характера.
Вотъ тебc, другъ мой, самый подробный отчетъ объ этомъ злополучномъ днc, въ который я по доброй волc стяжалъ себc такую знаменитость, которую всякій французъ охотно бы промcнялъ на извcстность преступника. Въ настоящее время я имcю удовольствіе знать, что служу предметомъ насмcшекъ блестящаго общества, собирающагося въ сосcднемъ замкc. Я сознаю, кромc того, со времени моего фланговаго движенія (такъ называютъ на войнc всякое поспcшное отступленіе), что я потерялъ нcкоторое уваженіе къ своему собственному достоинству,— и не могу скрыть отъ себя, что не пользуюсь болcе прежнимъ уваженіемъ моихъ сельскихъ хозяевъ.
Видя себя столь сильно скомпрометированнымъ, я рcшился подумать о своемъ положеніи: результатомъ совcщанія съ самимъ собой было то, что я отбросилъ малодушное рcшеніе оставить мcсто жительства и уcхать въ Парижъ.
Я рcшился работать, наслаждаться сельскою жизнію, стать выше непріятныхъ случайностей, и доставить случай мельнику, амазонкамъ, охотникамъ и центаврамъ видcть мудреца, гордо переносящаго всякія превратности.

III.

20-ю сентября.

Я получилъ твое письмо. Ты, право, принадлежишь къ Мономатонской породc друзей. Но что за дcтство! Вотъ настоящая причина твоего внезапнаго возвращенія! Пустяки, злой кошмаръ въ которомъ ты услышалъ мой голосъ, звавшій тебя на помощь. А! вотъ они плоды этой скверной нcмецкой кухни! Въ самомъ дcлc, Поль, ты поглупcлъ. Письмо твое трогаетъ меня, однако, до слезъ. Я не въ состояніи отвcчать тебc такъ, какъ-бы ты хотcлъ. Сердце мое готово высказать многое — слово не повинуется: я никогда не могъ рcшится сказать кому-нибудь: «я васъ люблю» Какой-то ревнивый демонъ искажаетъ въ моихъ устахъ слова любви, и придастъ имъ оттcнокъ ироніи. Но, слава Богу, ты меня хорошо знаешь. Я думаю, что ты смcешься, когда слова твои заставляютъ меня плакать. Ну, что-жь, тcмъ лучше. Да, мое доблестное приключеніе въ лcсу имcетъ продолженіе безъ котораго я могу легко обойтись. Всc несчастія, которыя ты мнc предсказывалъ, уже случились — будь спокоенъ.
Слcдующій день, послc приключенія моего въ лcсу, я началъ попыткою возстановить о себc мнcніе моихъ хозяевъ: я разсказалъ имъ откровенно всc интересные эпизоды моего бcгства. Они отъ души смcялись, особенно мельничиха, поминутно раскрывавшая свои мощныя челюсти. Никогда въ жизни не случалось мнc видcть отвратительно-грубаго проявленія веселости въ сферc скотнаго двора. Въ знакъ полнcйшаго возобновленія симпатіи, мельникъ спросилъ меня, люблю-ли я охоту, и снялъ съ гвоздика заржавленное ружье, выхваляя смертоносныя качества этого орудія. Я принялъ эту любезность съ видомъ живcйшаго удовольствія, такъ какъ не имcю привычки разубcждать людей тогда, когда они думаютъ мнc доставить удовольствіе. Я взялъ ружье въ лcсокъ, покрывающій холмы, неся въ рукахъ, на подобіе копья, почтенное оружіе смерти, которое, въ извcстномъ смыслc, мнc показалось дcйствительно опаснымъ.
Я усcлся къ кустахъ, положивъ подлc себя это длинное ружье, потомъ забавлялся отгоняя молодыхъ кроликовъ, неосторожно-подбcгавшихъ къ воинственному орудію, за которое я и самъ не могъ отвcчать. Благодаря таковой предосторожности — все обошлось благополучно. Мнc не хотcлось снова встрcтиться съ кавалькадой, и я предпочелъ просидcть на одномъ мcстc тотъ часъ, въ который она выcзжала на охоту. Въ два часа пополудни, я поднялся съ своего ложа, сдcланнаго изъ мяты и жирной дятлины, въ полной увcренности, что никого не встрcчу.
Я отдалъ карабинъ мельнику, который выразилъ удивленіе, при видc охотника возвращающагося съ пустыми руками,— или можетъ-быть потому, что не думалъ увидcть меня въ живыхъ.
Затcмъ я направился къ порталу, желая докончить общій видъ развалинъ — великолcпный пейзажъ писанный акварелью, которому непремcнно суждено получить одобрительный отзывъ господина министра.
И былъ совершенно погруженъ въ мои занятія, какъ вдругъ услышалъ шумъ, похожій на конскій топотъ, который со времени моего злополучнаго приключенія безпрестанно огорчалъ мой слухъ. Я быстро повернулся и увидcлъ врага въ двухстахъ шагахъ отъ себя; на этотъ разъ онъ былъ одcть по городскому, какъ-бы для прогулки; численность его увеличилась особами обоего пола, такъ что масса имcла внушающій видъ. Хотя я и былъ приготовленъ ко всякой случайности, но все таки почувствовалъ себc неловко, при видc этихъ неутомимыхъ бездcльниковъ; во всякомъ случаc, мысль обратиться въ бcгство мнc не приходила въ голову: я навсегда потерялъ вкусъ къ отступленію. По мcрc приближенія кавалькады, я услыхалъ сдержанный хохотъ и шопотъ, которыхъ смыслъ не ускользнулъ отъ меня; признаюсь тебc откровенно, что въ моемъ сердцc закипcла злоба — и продолжая мою работу съ большимъ по видимому интересомъ, я слcдилъ съ мрачнымъ вниманіемъ за ходомъ сцены, происходившей позади меня. Окончательное рcшеніе кавалькады было, на этотъ разъ, пощадить меня: вмcсто того чтобы слcдовать по тропинкc, у которой я помcстился,— она повернула немного направо, соблюдая полнcйшую тишину. Одинъ изъ всадниковъ, отпавъ отъ компаніи, быстро повернулъ въ сторону и остановился въ десяти шагахъ отъ моей походной мастерской; хотя я сидcлъ наклонявшись надъ рисункомъ, я чувствовалъ — что и каждый испыталъ вcроятно на себc — упорно направленный на меня, человcческій взглядъ; я поднялъ глаза, равнодушно посмотрcлъ вокругъ и снова опустилъ ихъ. Тогда я увидcлъ, что нескромнымъ наблюдателемъ была дама съ голубымъ перомъ — первая причина моего злополучія. Она сидcла на лошади, слегка приподнявъ голову, прищуря глаза и разсматривая меня съ головы до ногъ, съ удивительнымъ нахальствомъ; изъ уваженія къ ея полу, я рcшился сперва не защищаться отъ ея дерзкаго любопытства, но вскорc потерялъ терпcніе и пристально посмотрcлъ на нее. Она покраснcла, а я поклонился; она также слегка кивнула головой, поскакала въ галопъ, и исчезла подъ сводами стараго храма. На этотъ разъ поле сраженіе оставалось за мной; я радовался, что одержалъ побcду надъ этой маленькой особой, которую повидимому не легко было сконфузить.
Прогулка въ лcсу длилась не болcе двадцати минутъ, блестящая кавалькада снова показалась подъ сводами портала; я снова притворился погруженнымъ въ глубокое раздумье. На этотъ разъ отдcлился опять одинъ всадникъ и направился ко мнc; онъ cхалъ столь прямо на мою маленькую мастерскую, что я началъ подозрcвать въ немъ желаніе переcхать черезъ нее, чтобы потcшить дамъ; я наблюдалъ за нимъ украдкой — и съ удовольствіемъ увидcлъ, что онъ остановился въ двухъ шагахъ отъ моей табуретки; снявъ шляпу, онъ сказалъ: «милостивый государь, позвольте мнc взглянуть на нашъ рисунокъ». Я отдалъ ему поклонъ, кивнулъ головой въ знакъ согласія, не прерывая работы. Спустя минуту, послc молчаливаго созерцанія рисунка, конный незнакомецъ произнесъ нcсколько хвалебныхъ эпитетовъ, какъ-бы исторгнутыхъ силою впечатлcнія; потомъ, обратясь ко мнc, онъ сказалъ: «милостивый государь, позвольте мнc похвалить вашъ талантъ; только благодаря ему сохранятся для потомства эти развалины — краса нашей страны».
Я старался показаться любезнcй и отвcчалъ, какъ всегда въ подобномъ случаc, что оцcнка моего таланта слишкомъ снисходительна и любезна, и что я, такъ же какъ онъ, желалъ-бы спасти отъ забвенія эти прекрасныя развалины,— но что самая серьезная часть моей работы не подвигается впередъ, за недостаткомъ историческихъ документовъ въ мcстныхъ архивахъ.
— Въ моей библіотекc, милостивый государь, сохранилась большая часть архива этого аббатства. Пересмотрите что осталось. Я буду вамъ очень благодаренъ.
Я поблагодарилъ. Я выразилъ сожалcніе, что не зналъ этого прежде. Я думалъ, что буду отозванъ въ Парижъ письмомъ, котораго ждалъ въ тотъ же день. Между тcмъ, объясняя ему это обстоятельство, я всталъ, стараясь прикрыть любезной формой неудовлетворительность содержанія; въ то же время я началъ внимательно разсматривать моего собесcдника: это былъ красивый старикъ съ широкою грудью, который, повидимому, бодро пережилъ шестьдесятъ зимъ; глаза большіе, голубые; въ нихъ свcтилось добродушіе и прямота.
— Ну, полно! вскричалъ онъ.— Будемъ говорить откровенію; вамъ не хочется вступать въ эту компанію веселыхъ вcтренниковъ, которыхъ я не могъ вчера удержать отъ глупости, за что я приношу вамъ сегодня мое извиненіе. Я маркизъ де-Малуэ. Кромc того, вы герой нынcшняго дня: васъ желали видcть, а вы не хотcли этого; за вами осталось послcднее слово. Чего же больше?
Я не могъ не улыбнуться, услыша такое выгодное толкованіе моего печальнаго бcгства.
— Вы смcетесь! возразилъ маркизъ:— браво, мы поймемъ другъ друга. Посмотримъ, что можетъ помcшать вамъ провести нcсколько дней у меня? Моя жена поручила мнc пригласить васъ: она поняла все, что произошло вчера для васъ непріятнаго. Она ангельской доброты, эта женщина она уже не молода, постоянно болcетъ…. это дуновеніе, но это ангелъ…. Я помcщу васъ въ моей библіотекc, гдc вы можете жить отшельникомъ, если вамъ угодно. Боже мой! я понимаю въ чемъ дcло: мои вcтренники васъ пугаютъ…. вы человcкъ серьезный: я знаю эти характеры!… Ну, чтожъ! вы все-таки найдете съ кcмъ поговорить… Моя жена очень умная женщина…. да и самъ не чувствую особеннаго недостатка въ умc…. Я люблю тcлесныя упражненія…. это необходимо для моего здоровья…. но изъ этого не слcдуетъ, чтобъ я былъ грубое животное. Чортъ возьми! даже вовсе нcтъ! Я васъ удивлю. Любите вы вистъ?— мы будемъ играть…. Вы любите хорошо пожить, какъ и всякій человcкъ со вкусомъ немыслимъ. Я это понимаю. Ну, чтожъ! если вы любитель хорошей кухни, то мы съ вами сойдемся; у меня прекрасный поваръ у меня ихъ даже два въ настоящее время: одинъ, отходящій отъ меня; другой, только-что прибывшій…. происходитъ, видите-ли, соревнованіе…. артистическая борьба…. академическій турниръ…. И вы поможете мнc назначить премію побcдителю…. Полноте! добавилъ онъ, смcясь добродушно надъ своей болтовней,— дcло рcшеное, не правда-ли? я похищаю васъ?
Счастливъ тотъ, любезный Поль, кто во время умcетъ сказать: «нcтъ!»
Такой человcкъ господинъ своего времени, своей судьбы и своей чести. Нужно умcть говорить: «нcтъ» даже бcдному, даже женщинc, даже добродушному старику, подъ страхомъ безполезной растраты своего милосердія, своего достоинства и своей независимости. На неумcньемъ мужественно сказать нcтъ, сколько бcдствій, паденій, преступленій совершилось…. со временъ Адама!
Въ то время, какъ я взвcшивалъ полученное приглашеніе, всc эти мысли нахлынули въ мою голову; я призналъ ихъ весьма мудрыми — и сказалъ: «да». Роковое «да», благодаря которому я утратилъ мой маленькій рай: уединеніе, гдc я былъ свободенъ, работалъ, мечталъ — все это я промcнялъ на свcтскую жизнь, тревожную и глупо разсcянную.
Я испросилъ время, необходимое для сборовъ, и господинъ Малуэ оставилъ меня, объявивъ при этомъ, что я ему очень понравился, и что онъ непремcнно побудитъ своихъ двухъ поваровъ сдcлать мнc достойный пріемъ.— Я объявлю имъ, что къ намъ будетъ артистъ, поэтъ; это возбудитъ ихъ воображеніе.
Къ пяти часамъ двое слугъ, присланныхъ изъ замка, явились взять мой тощій багажъ и доложили, что меня ожидаетъ карета.
Я простился съ моей кельей, поблагодарилъ хозяевъ и поцcловалъ ихъ ребятишекъ — какъ они ни были грязны.
Этотъ мелкій людъ, казалось, съ сожалcньемъ разставался со мной, да и мнc было скучно. Что за странное чувство привязывало меня къ этой долинc — не знаю; сердце болcзненно сжалось, какъ бы разставаясь съ отечествомъ.
До завтра. Поль, не могу больше.

IV.

20 октября.

Замокъ Малуэ — массивное зданіе, построенное лcтъ сто тому назадъ, архитектуры довольно вульгарной; прекрасныя аллеи, обширный дворъ и паркъ вcковыхъ деревьевъ — придаютъ ему истинно барскій видъ. Старый маркизъ встрcтилъ меня внизу лcстницы, взялъ меня подъ руку, и пройдя со мной цcлый рядъ корридоровъ, ввелъ въ большую гостинную, гдc царствовалъ полнcйшій мракъ; я смутно увидcлъ вдали, благодаря мерцающему свcту камина, человcкъ двcнадцать обоего пола, сидcвшихъ небольшими группами. Этотъ полумракъ былъ какъ нельзя болcе кстати: мое вступленіе въ этотъ кружокъ совершилось благополучно.
Госпожа Малуэ привcтствовала меня тихимъ и симпатичнымъ голосомъ. Она тотчасъ взяла меня подъ руку, и мы всc вышли въ столовую; маркиза, повидимому, не хотcла отказать въ любезномъ пріемc — человcку, умcвшему бcгать такъ быстро. За столомъ однако я замcтилъ, что мои гимнастическіе подвиги вчерашняго дня были не забыты, и что я былъ фокусомъ, въ которомъ сосредоточивалось вниманіе цcлаго общества; и выдержалъ перекрестный огонь насмcшливыхъ взглядовъ, съ одной стороны находясь подъ прикрытіемъ цcлой горы цвcтовъ, украшавшихъ середину стола, и поддерживаемый, съ другой стороны, въ оборонительномъ положеніи моею благосклонною и умною сосcдкою — госпожою де-Малуэ, принадлежащей къ числу тcхъ рcдкихъ старыхъ женщинъ, которыхъ возвышенный умъ и необыкновенная нравственная чистота предохранили отъ отчаянія на сороковомъ году, а изъ остатковъ молодости уберегли только одно прелестное свойство, но свойство высшаго порядка — грацію. Маленькая, худенькая, съ пожелтcвшимъ лицомъ отъ постоянныхъ страданій, она дcйствительно оправдывала выраженіе своего мужа: это дуновеніе, проникнутое умомъ и добротой. Никакихъ претензій, смcшныхъ въ ея лcта, необыкновенно изящное отношеніе къ своей особc, безъ тcни кокетства, полнcйшее забвеніе утраченной молодости, какая-то стыдливость старухи и трогательное желаніе не то чтобъ нравиться, а какъ бы получить снисхожденіе.
Такова эта маркиза, которую я обожаю. Она много путешествовала, много читала и прекрасно изучила Парижъ. Мы коснулись тотчасъ-же многихъ вопросовъ, быстро, не останавливаясь, какъ люди встрcтившіеся въ первый разъ и желающіе узнать другъ друга; мы пробcжали обширный кругъ отъ одного полюса до другаго, все задcвая, разговаривая весело и во многомъ соглашаясь съ обоюднымъ удовольствіемъ. Г. де Малуэ воспользовался минутой, когда убрали со стола гигантское блюдо, чтобы освcдомиться, насколько мы ознакомились,— и сказалъ мнc своимъ звучнымъ голосомъ: «милостивый государь, я уже говорилъ вамъ о моихъ поварахъ-соперникахъ; теперь настала минута, когда вы должны оправдать тотъ отзывъ, который и сдcлалъ объ васъ, какъ о знатокc, этимъ двумъ артистамъ…. Увы! мнc суждено потерять старcйшаго изъ нихъ, и, безъ сомнcнія, одного изъ наиболcе свcдущихъ маэстро — знаменитаго Жана Ростена. Пріcхавъ ко мнc, два года тому назадъ, изъ Парижа, онъ высказать мнc слcдующую прекрасную мысль: «человcкъ съ тонкимъ вкусомъ, господинъ маркизъ, не можетъ болcе жить въ Парижc; тамъ разливается какая-то странная кухня…. романическая, которая не поведетъ къ добру!» Короче сказать, милостивый государь, Ростенъ классикъ: этотъ рcдкій человcкъ успcлъ составить себc опредcленныя убcжденія! Ну, вотъ вы сейчасъ кушали два блюда, въ которыхъ сливки составляютъ главное основаніе: по моему, они оба хорошо приготовлены, но твореніе рукъ Ростена все-таки выше….. теперь очередь за вами: скажите, слcдуя моему указанію, которое чье…. и создайте Кесрева Кесарева… Ага! посмотримъ!»
Я посмотрcлъ украдкой на остатки двухъ кушаньевъ, и назвалъ классическимъ то, которое украшалъ храмъ Любви, съ изображеніемъ этого бога изъ раскрашеннаго тcста.
— Вcрно! вскричалъ маркизъ.— Браво! Ростенъ это узнаеть и возрадуется. Ахъ, милостивый государь, зачcмъ я раньше не встрcтился съ вами! я удержалъ-бы можетъ быть Ростена, или, вcрнcе, Ростенъ удержалъ-бы меня при себc. Не могу скрыть отъ васъ, господа охотники, что вы не пользуетесь расположеніемъ стараго маэстро, и я право думаю (что бы онъ тамъ ни говорилъ), что ваше равнодушіе къ его таланту мотивируетъ его отъcздъ.
Я думалъ сообщить ему пріятное извcстіе, объявляя о вашемъ скоромъ пріcздc въ замокъ на охоту, но Ростенъ отвcчать мнc: «господинъ маркизъ, а не могу раздcлять вашъ взглядъ — во первыхъ, потому, что охотникъ не cстъ, а пожираетъ, онъ садится за столъ iratum rentrent {Съ разъяреннымъ желудкомъ.}, какъ говоритъ Горацій, и поглощаетъ безъ разбора, gulae parais {Подобно прожорc.}, самыя серьезныя произведенія артиста; во вторыхъ: сильное тcлесное упражненіе развиваетъ у охотника ненормальную жажду, которая удовлетворяется безъ всякой умcренности. Господину маркизу вcроятно извcстенъ взглядъ древнихъ, касательно чрезмcрнаго употребленія вина во время обcда: оно притупляетъ вкусъ — exsudant vina palutum! Тcмъ не менcе, господинъ маркизъ,— добавилъ онъ,— я буду готовить обcды для вашихъ гостей съ моей всегдашней добросовcстностью, хотя и увcренъ, что меня не оцcнятъ». Сказавъ это, Ростенъ завернулся въ свою тогу, взглянулъ на небо, какъ непризнанный геній, и вышелъ изъ моего кабинета.
— И полагаю, сказалъ я маркизу,— что вы не остановились-бы ни предъ какими жертвами, чтобъ удержать этого замcчательнаго человcка.
— Вы судите обо мнc очень вcрно, но увидите также, что онъ самъ довелъ меня до границъ невозможнаго. Восемь дней тому назадъ, господинъ Ростенъ попросилъ у меня аудіенціи и объявилъ мнc, что онъ, къ сожалcнію, долженъ оставить меня.— Боже! что съ вами, господинъ Ростенъ! Вы оставляете меня! Куда-же вы cдете?— Въ Парижъ.— Какъ! въ Парижъ?! Но вы отряхнули у вратъ этого Вавилона прахъ отъ вашихъ сандалій! Упадокъ вкуса, всеохватывающее развитіе романтической кухни!… вcдь это ваши слова, Ростенъ… Онъ вздохнулъ.— Безъ сомнcнія, господинъ маркизъ, но жизнь въ провинціи имcетъ грустныя стороны, которыхъ я не предчувствовалъ.— Я предлагалъ ему баснословное жалованье, но онъ отказался.— Посмотримъ, другъ мой, въ чемъ дcло? А! понимаю: вамъ не нравится дcвушка, находящаяся при кухнc; она прерываетъ ваши мечты своимъ грубымъ пcніемъ — хорошо, я ее расчитаю!…. Не то? Вамъ не правится Антуанъ — и того прогоню! Такъ не кучеръ-ли?— и того вонъ!— Короче сказать, господа, я хотcлъ принести ему въ жертву всю мою прислугу. На эти чудовищныя уступки старый маэстро только качалъ головой.— Но наконецъ объясните-же въ чемъ дcло, господинъ Ростенъ! вскричалъ я.— Боже мой! господинъ маркизъ, отвcтилъ мнc Жакъ Ростенъ, я долженъ вамъ признаться, что не могу жить тамъ, гдc для меня нcтъ партнера для партіи на бильярдc!…. Ну, это уже было чрезъ-чуръ! добавилъ маркизъ, съ забавнымъ добродушіемъ:— не могъ же я согласиться быть его партнеромъ! Нечего было дcлать — я покорился и немедленно написалъ въ Парижъ, откуда мнc выслали молодого повара, который пріcхалъ вчера вечеромъ. Онъ объявилъ мнc, что его зовутъ Жакмарь (изъ Двухъ-Севръ). Классическій Ростенъ, движимый величественнымъ порывомъ къ стяжанію славы, пожелалъ раздcлить трудъ г. Жакмара (изъ двухъ-Севръ) на первыхъ порахъ, и вотъ почему, господа, вы скушали сегодня великій эклектическій обcдъ, котораго таинственныя достоинства, мнc кажется, оцcнилъ только я и мой новый знакомый.
Г. де Малуэ всталъ изъ за стола, окончивъ эпопею о Гостевc. Послc кофе, и пошелъ за курящими въ садъ. Вечеръ былъ великолcпный. Маркизъ повелъ меня въ аллею; дcлая видъ, что разговариваетъ небрежно, онъ старался ближе познакомиться со мной и убcдиться, что я достоинъ того вниманія, которое онъ мнc оказывалъ изъ простой любезности. Мы не соглашались во многомъ, но спорили откровенно и добродушно. Этотъ эпикуреецъ — мыслитель: мысль его, всегда дcльная, подъ вліяніемъ уединенія принимаетъ иногда странный и неожиданный оборотъ. Вотъ тебc обращикъ: онъ поставилъ меня въ въ затрудненіе слcдующимъ внезапнымъ вопросомъ:
— Какого вы мнcнія о дворянствc, какъ объ институтc, въ настоящую эпоху и въ нашей Франціи?
Онъ замcтилъ, что я колебался.— Скажите откровенно! вы видите, что я самъ откровененъ!
— Милостивый государь, я смотрю на институтъ дворянства съ точки зрcнія художника: въ моихъ глазахъ это національный памятникъ… прекрасная историческая развалина, колирую я люблю, которую уважаю, когда она благоволитъ не давить меня своею тяжестью.
— Ого! возразилъ онъ смcясь,— здcсь путь къ соглашенію длиненъ! Я никогда не соглашусь, чтобъ это была развалина — хотя бы историческая. Я конечно удивлю васъ, если скажу, что Франція, по моему, немыслима безъ дворянства?
— Вы положительно удивили бы меня.
— Это однако мое убcжденіе — и я полагаю, что оно серьезно. Я не могу представить себc націи безъ дворянства — также какъ арміи безъ генеральнаго штаба. Дворянство — это нравственный вождь страны.
— Но таково-ли оно во Франціи?
— Прежде оно было всcмъ чcмъ хотите, въ размcрахъ тогдашней цивилизаціи,— и головой, и сердцемъ, и правой рукою страны. Потомъ, это правда, особенно въ прошедшемъ столcтіи, дворянство не сознало новой роли, которую налагала эра. Теперь оно постигло эту роль, но постоянно забываетъ ее. Если бы у меня былъ сынъ, а! это больная струна моего сердца!… я поставилъ бы себc въ священную обязанность исторгнуть его изъ этой надменной праздности, въ которой живутъ и умираютъ, сожалcя о прошедшемъ, послcдніе представителя нашей старой фаланги. Не мcшай ему быть первымъ по личной храбрости,— старинная добродcтель, бывшая всегда полезной отечеству,— я постарался бы сдcлать изъ своего сына — одного изъ образованнcйшихъ людей; я развилъ бы въ немъ вкусъ, любовь къ наукc — словомъ: все въ чемъ выражается благородная умственная дcятельность, обезпечивающая за нами извcстное мcсто на землc! А! скажите мнc, что аристократія должна слcдить заходомъ цивилизаціи своего времени и своей страны, и не только слcдовать за ея развитіемъ, но и руководить имъ. Скажите мнc, что аристократія не должна быть замкнутымъ сословіемъ, но свободнымъ, освcжающимъ себя новыми силами, вербовкою своихъ членовъ изъ другихъ слоевъ общества; что она не должна стремиться къ первенству всегда и вездc;— это и мое мнcніе. Но не говорите только, что нація можетъ обойтись безъ аристократіи,— или позвольте васъ спросить, кстати, какого вы мнcнія объ американской цивилизаціи: эта страна, дcйствительно, свободна отъ всякаго вліянія аристократическихъ началъ.
— Мнc кажется, отвcчалъ я уклончиво,— что у насъ во Франціи существуетъ сословіе руководящее прогрессомъ — это аристократія ума и труда. Такое главенство совершенно законно — и представляетъ собой нормальный порядокъ вещей. Такая аристократія у насъ всегда будетъ. Придавать ей формы и условія государственнаго института — значитъ съужать ея умственную дcятельность и тормозить развитіе. «Зачcмъ вводить юридическіе и государственные распорядки тамъ, гдc сама природа заботится о ростc и преуспcяніи?
— Эге! вскричалъ съ жаромъ маркизъ:— вотъ новость-то! Неужели вы думаете, что національный геній можетъ явиться, развить свои силы или сохраниться — только путемъ естественнаго порожденія? Спросите исторію, или — что еще ближе — посмотрите на Америку: Соединенныя Штаты, я полагаю, также имcютъ свой контингентъ иныхъ и талантливыхъ людей, но гдc-же ихъ національный геній? укажите мнc, въ чемъ онъ состоитъ? гдc развился?… ну, хоть одну черту… Ба! да у нихъ и столицы нcтъ даже!— это мое убcжденіе. Столица — это мcстопребываніе аристократіи. Нcтъ, милостивый государь, одного естественнаго факта недостаточно; есть одинъ законъ, котораго нельзя не признать: нcтъ ничего прочнаго, великаго, устойчиваго на землc безъ власти, единства и традицій. Эти три условія величія и устойчивости могутъ быть соединены вмcстc только въ постоянномъ институтc. Намъ нуженъ избранный классъ, который видcлъ-бы наслcдственную гордость въ распространеніи и развитіи добродcтелей, общежительности, гражданственности, наукъ, искусствъ, ремеслъ — что вмcстc составляетъ то стройное цcлое, которое міръ называетъ французской цивилизаціей! Представьте себc аристократію, которая опиралась бы на свои нравственныя достоинства, которая постигла бы свою роль наше общество, наша цивилизація, наше отечество — достигли бы до высоты величія. Не будетъ такъ — ничего не будетъ. Парижъ, этотъ аристократическій символъ, продержитъ это еще нcкоторое, время. Вотъ и все…. А! что вы отвcтите на это?
— Я отвcчу вамъ вопросомъ, если позволите: какъ распоряжаетесь вы своей особой въ этомъ маленькомъ уголкc Франціи?
— Превосходно — и совершенно согласно съ моими принципами: я считаю себя лучшимъ и высшимъ выраженіемъ нашей эпохи и нашей страны. Я всюду вношу здравый смыслъ, изящный вкусъ — и хозяйственныя улучшенія. Я даже служу мэромъ въ нашей общинc. Я устраиваю своимъ крестьянамъ школы, пріюты, церкви — понятно, на свой счетъ.
— Ну, и какъ же крестьяне относятся къ этому?
— Ненавидятъ меня!
— Вотъ видите-ли, сказалъ я смcясь,— духъ времени вcетъ не по направленію вашихъ теорій: ваше званіе дворянина, несмотря на всc благодcянія, удаляетъ отъ васъ сердца крестьянъ.
— А! новый духъ, новое вcяніе! вскричалъ маркизъ: — ну чтожъ, не въ ту сторону вcетъ, говорите вы; такъ нужно направить его теченіе! Ахъ, молодой человcкъ, вcдь это безсиліе! Я скажу вамъ какъ Ростенъ: если вы рабски повинуетесь новому направленію, вы учредите въ своемъ родc романтическую кухню, которая не поведетъ къ добру!… Однако, мой юный другъ, отправимся къ дамамъ и сыграемъ партію въ вистъ.
Приближаясь къ замку, мы услышали шумъ и смcхъ и увидcли въ низу лcстницы съ десятокъ молодыхъ людей, которые прыгали, стараясь какъ бы вскочить безъ помощи ступенекъ на платформу, которой оканчивалась лcстница; при лунномъ свcтc мы увидcли на площадкc лcстницы женскую фигуру въ бcгломъ платьc. Очевидно, это былъ турниръ, гдc особа въ бcломъ платьc раздавала награды. Молодая женщина стояла облокотившись на балюстраду, на головc у ней были цвcты, плеча были голыя, несмотря на сырой осенній вечеръ; она слегка наклонялась и подавала что-то скачущимъ молодымъ людямъ — это была сигарета, сдcланная вcроятно ея хорошенькими ручками; сцена эта была очень мила, но господинъ де-Малуэ повидимому нашелъ ее не совсcмъ приличной, и сказалъ нетерпcливымъ и сердитымъ голосомъ: «ну, такъ и есть! Это «маленькая графиня!» Нcтъ нужды прибавлять, что я узналъ въ маленькой графинc мою безжалостную амазонку съ голубыми перьями. Едва мы взошли на лcстницу, какъ маленькая графиня, вcроятно сконфуженная присутствіемъ маркиза, протянула мнc сигаретку, минуя всcхъ претендентовъ,— и отдавая ее мнc, сказала: «возьмите! это вамъ. И дcйствительно, вы скачете лучше всcхъ». И сказавъ эту остроту, которая одинаково огорчала и побcдителя и побcжденныхъ.— исчезла. Таковъ былъ послcдній эпизодъ этого вечера.
Послc виста я поспcшилъ удалиться подъ предлогомъ усталости — и господинъ де-Малуэ любезно провелъ меня въ приготовленную для меня комнату, обитую хорошенькимъ ситцемъ и смежную съ библіотекой. Меня долго еще безпокоилъ стукъ каретъ и монотонные звуки фортепьяно — эти признаки цивилизаціи — и я горько пожалcлъ о моей бcдной rиваидc.

V.

20 сентября.

Я нашелъ въ библіотекc маркиза необходимые мнc документы. Они прежде находились въ аббатствc, и представляютъ собой большой интересъ для фамиліи маркизовъ Малуэ. Гильомъ де-Малуэ, одинъ изъ благородныхъ рыцарей 12-го столcтія, реставрировалъ церковь и построилъ аббатство, съ согласія своихъ сыновей, для монаховъ бенедиктинскаго ордена, уступивъ этой конгрегаціи, въ числc прочихъ доходовъ и довольствій, право распоряженія людьми находящимися при аббатствc, десятину со всcхъ его доходовъ, половину собираемой шерсти отъ стадъ, право на полученіе трехъ бочекъ воску ежегодно, пользованіе рcкою, лугами, лcсами, мельницей — et mohudinum in modern situ {И право на безплатный помолъ хлcба по всему околодку маркизата.}. Я прочелъ также описаніе этой прекрасной мcстности, на скверномъ латинскомъ языкc того времени. Она не измcнилась.
Хартія основанія относятся къ 1145 году. Послcдующія хартіи показываютъ, что аббатство Розель имcло въ XIII столcтіи нcчто въ родc главенства надъ всcми учрежденіями ордена святаго Бенедикта, находившимися тогда въ Нормандіи. Тамъ собирался ежегодно капитулъ этого ордена подъ предсcдательствомъ аббата Розеля — десятокъ другихъ монастырей присылалъ туда своихъ представителей. Монастырская дисциплина, работы, правила для жизни духовной и тcлесной — все это устанавливалось, контролировалось, или преобразовывалось капитуломъ для неуклоннаго исполненія всcмъ прочимъ монастырямъ; строгость предписаній и рcшеній вполнc выражается въ протоколахъ этого маленькаго собора. Засcданія происходили именно въ той залc, которая теперь такъ постыдно осквернена. И такъ, аббатство Розель стояло во главc всего ордена, и имя его напоминаетъ все что трудъ заключаетъ въ себc возвышеннаго и благочестиваго: это титулъ, объясняющій вполнc великолcпіе церкви и желаніе сохранять ея развалины. Я обладаю теперь всcми пособіями для этого интереснаго труда, и часто увлекаюсь чтеніемъ документовъ, которые наполнены живыми и интересными подробностями вседневной жизни; они переносятъ меня въ самое сердце, въ самый разгаръ дcйствительности временъ отдаленныхъ, которыя хотя и уступаютъ настоящей эпохc, но отличаются отъ нея во многомъ,— можетъ быть также, что изучая, а затcмъ усвоивая себc идеи, побужденія и привычки людей которые намъ предшествовали, мы ощущаемъ удовольствіе распространяя свое личное существованіе на времена отдаленныя, потому что жизнь одного человcка ограничена слишкомъ короткою будущностью: желаніе перечувствовать сердцемъ всc ощущенія вcковъ минувшихъ — становится понятно.
Кромc архивовъ, эта библіотека богата книгами, что также отвлекаетъ меня. И потомъ, вихрь свcтской жизни свирcпствуетъ въ замкc и лишаетъ меня отчасти свободы. Мои дорогіе хозяева тоже посягаютъ иногда на мою независимость: какъ свcтскіе люди вообще, они не имcютъ понятія объ усидчивомъ занятіи, которое одно можетъ назваться трудомъ; они думаютъ, что два часа чтенія въ день — составляютъ высшую мcру труда. «Пожалуйста, не стcсняйтесь! работайте, сколько хотите!» говоритъ мнc каждое утро г. де-Малуэ; чрезъ часъ, онъ уже стучится въ мою дверь.— Ну что, мы еще работаемъ?— Да я только началъ.— Какъ! да вы сидите болcе двухъ часовъ! Вы убиваете себя, мой другъ. Впрочемъ, какъ хотите…. А моя жена въ гостинной…
Когда вы окончите, то пойдете съ ней побесcдовать, да?— Да, конечно.— Но только когда покончите ваши занятія, не раньше! И затcмъ, онъ уcзжаетъ на охоту, или просто идетъ гулять на взморье. Я же, зная, что меня ожидаютъ, дcлаюсь разсcяннымъ, и убcдившись, что ничего путнаго не сдcлаю, отправляюсь въ гостинную бесcдовать съ госпожею де-Малуэ, которая разговариваетъ или съ священникомъ, или съ Жакмаромъ (изъ двухъ Севръ): она — безпокоитъ меня, я — стcсняю ее, и оба пріятно улыбаемся. Такъ проходитъ половина дня.
Утромъ я катаюсь верхомъ съ маркизомъ, который любезно желаетъ меня избавить отъ участія въ кавалькадc; вечеромъ я играю въ вистъ, потомъ разговариваю съ дамами и возстанавливаю отчасти мою репутацію: я — нелюдимъ, и эта оригинальность моего характера очень не нравится мнc. Серіозный характеръ доходящій до нелюбезности, даже въ отношеніи женщинъ, имcетъ что-то неуклюжее, вовсе не идетъ къ самымъ талантливымъ людямъ, и дcлаетъ смcшными бездарныхъ. Потомъ я удаляюсь и работаю въ библіотекc до поздней ночи. Это самое удобное время.
Общество, собирающееся гостить въ замкc, бываетъ весьма многочисленно въ это время. Оно состоитъ частію изъ пріcзжихъ, частію изъ окрестныхъ обывателей. Эта веселая пора въ жизни замка мотивируется всегда пріcздомъ единственной дочери маркиза, которая ежегодно проводитъ осень въ своемъ семействc. Эта особа пластичной красоты; она веселится съ достоинствомъ королевы, разговариваетъ съ каждымъ смертнымъ односложными звуками, которые произноситъ густымъ басомъ. Она вышла замужъ лcтъ двcнадцать тому назадъ за англичанина, лорда А., служащаго при дипломатическомъ корпусc; онъ такъ-же красивъ и безстрастенъ какъ и его супруга. Они обмcниваются иногда между собой односложными звуками, онъ — по англійски, она — по французски. Между тcмъ, три маленькіе лорда величественно двигаются вокругъ этой олимпійской нары, свидcтельствуя о тайномъ согласіи, существующемъ между обcими націями, которое ускользаетъ отъ вульгарнаго пониманія. Другая пара, нcсколько менcе замcчательная, пріcзжаетъ каждый день изъ сосcдняго замка. Мужъ — это нcкій г. де Брейльи, бывшій гвардеецъ и пріятель маркиза. Это весьма живой старикъ, очень еще красивый, съ сcдыми волосами, остриженными подъ гребенку. Онъ имcетъ недостатокъ — можетъ быть природный — слегка растягивать и отчеканивать каждое слово. Онъ былъ бы весьма пріятнымъ господиномъ, если бы не былъ такъ ревнивъ и не старался скрывать эту слабость, которая всcмъ бросается въ глаза. Трудно объяснить, что побудило его жениться въ пятьдесятъ пять лcтъ на хорошенькой молоденькой женщинc и вдобавокъ еще креолкc, если не ошибаюсь.
— Г. де-Брейльи! сказалъ маркизъ, представляя меня ревнивому джентльмену,— мой лучшій другъ и будущій вашъ непремcнно, что вовсе не помcшаетъ ему также непремcнно убить васъ, если вы будете ухаживать за его женой.
— Боже мой! любезный другъ, воскликнулъ де-Брейльи, вовсе не веселымъ смcхомъ и ударяя по привычкc на каждомъ словc,— зачcмъ выдавать меня за какаго-то Отелло нижней Нормандіи! м-сье Л. конечно можетъ совершенно свободно оставаясь въ границахъ приличія… Позвольте, милостивый государь, познакомить васъ съ госпожею де-Брейльи и поручить ее вашему вниманію.
Нcсколько удивленный этимъ монологомъ, я имcлъ наивность повcрить ему буквально.
Мы усcлись съ госпожею де-Брейльи, и я началъ съ нею бесcдовать оставаясь въ границахъ приличія. Между тcмъ г. де-Брейльи зорко слcдилъ за нами: зрачки его глазъ искрились какъ уголья, онъ громко смcялся, дcлалъ гримасы, топалъ ногами и ломалъ себc руки, такъ что пальцы трещали. Г. де-Малуэ подошелъ ко мнc, и предлагая карту, тихо сказалъ мнc: «что вы дcлаете?»
— Я? ничего.
— Развc я не предупреждалъ васъ? Это дcло серіозное; посмотрите на Брейльи! Это единственная слабость этого любезнаго человcка, и ее здcсь всc уважаютъ. И вы поступайте такъ же — прошу васъ.
И такъ, единственная слабость этого любезнаго господина дcлаетъ то, что жена его обрcчена на вcчный карантинъ. Воинственный характеръ мужа имcетъ нcкоторую прелесть, но никто не пожелаетъ, однако, рисковать своею жизнію — даже безъ намека на какое либо вознагражденіе; здcсь же вы имcете человcка, который готовъ по меньшей мcрc устроить вамъ публичный скандалъ. Это обстоятельство видимо отбиваетъ охоту у самыхъ предпріимчивыхъ, такъ что около госпожи де-Брейльи всегда можно видcть два пустыхъ кресла, не смотря на то, что она очень граціозна, что у ней большіе черные глаза, которые, не смотря на ихъ умоляющій взглядъ, какъ бы говорятъ: «Боже мой! неужели никто не прельстится мной!»
Ты думаешь, что затворничество этой бcдной женщины успокоиваетъ ея мужа,— ничуть не бывало. Онъ и здcсь умcетъ отыскивать предлоги для подозрcній.— Другъ мой, сказалъ онъ вчера маркизу Малуэ,— ты знаешь, что я не ревнивcе всякаго другаго мужа; но если я не Оросманъ, то не желаю быть и Жоржемъ Данденомъ. Меня вотъ что безпокоитъ: вcдь ни кто не ухаживаетъ за моей женой, не правда ли?
— Гм! если тебя безпокоитъ только это….
— Разумcется: согласись, что это не натурально, вcдь моя жена хороша собою. Почему жъ за ней не ухаживаютъ, какъ за другими женщинами? Тутъ что-то есть.
Къ счастію, не всc хорошенькія женщины, пріcзжающія въ замокъ, находятся подъ присмотромъ такихъ аргусовъ. Нcкоторыя дамы, и въ числc ихъ двc-три парижанки, ведутъ себя очень вольно; онc выказываютъ такую любовь къ удовольствіямъ, такую роскошь нарядовъ, что переступаютъ границы всякой скромности. Ты знаешь, что я не оправдываю такихъ наклонностей въ женщинc — это не соотвcтствуетъ ея обязанностямъ; но я все-таки, не колеблясь, болcе сочувствую этимъ вcтренницамъ, ихъ поведеніе становится въ моихъ глазахъ идеаломъ пышной дcйствительности,— когда слышу сплетни благочестивыхъ матронъ, изливающихъ на этихъ молоденькихъ женщинъ всю злобу провинціальнаго сердца.
Впрочемъ, не нужно даже выcзжать изъ Парижа чтобъ видcть эти грязныя проявленія скудной провинціальной жизни; все что эти почтенныя дамы называютъ порокомъ, т. е. молодость, изящество, представительность — составляетъ только качества, которыя эти праведницы утратили, или которыхъ никогда не имcли. Хотя я питаю великое отвращеніе къ этимъ мегерамъ, но долженъ согласиться, что касательно одной изъ своихъ жертвъ онc пожалуй правы: поведеніе одной изъ молодыхъ женщинъ можетъ подать поводъ къ порицанію.
Самъ ангелъ снисхожденія отвернулся бы предъ тcмъ законченнымъ типомъ вcтренности, бойкости и свcтскаго безразсудства, которому имя графиня де-Пальмъ, а прозваніе — маленькая графиня, хотя она вовсе не мала ростомъ, а только худенькая и стройная. Госпожc де-Пальмъ 25 лcтъ; она вдова, зиму проводитъ въ Парижc у своей сестры, а лcтомъ живетъ въ Нормандіи у тетки, госпожи де-Понбріанъ. Позволь мнc сперва раздcлаться съ теткой.
Эта тетка принадлежитъ къ одной, весьма старой дворянской фамиліи и отличается съ перваго взгляда двумя качествами: любовью къ аристократическимъ преданіямъ и удивительной набожностью. Это можетъ служить хорошей рекомендаціей въ моихъ глазахъ: всякое искреннее убcжденіе должно быть уважаемо въ наше время. Къ несчастію, госпожа де-Понбріанъ принадлежитъ къ числу тcхъ набожныхъ женщинъ, которыя вовсе не христіанки. Она только придерживается обрядовъ и, какъ всc ей подобныя, гордится исполненіемъ ихъ до смcшнаго. Это внcшнее проявленіе вcры придаетъ ей какой-то противный, отталкивающій видъ, что, безъ сомнcнія, не увеличиваетъ числа прозелитовъ. Обрядовая сторона религіи совершенно удовлетворяетъ совcсть этихъ женщинъ: доброты, милосердія, особенно смиренія — ни признака.
Знатный родъ, бcганіе по церквамъ и ежегодныя посcщенія одного знаменитаго изгнанника — внушаютъ госпожc де-Понбріанъ столь высокое мнcніе о себc и столь глубокое презрcніе къ ближнимъ, что она сдcлалась даже необщительна. Она постоянно погружена въ созерцаніе своихъ достоинствъ; она бесcдуетъ только съ Богомъ, и конечно Богъ очень милосердъ, если слушаетъ ее.
Подъ покровительствомъ этой мистической дуеньи, маленькая графиня пользуется абсолютной свободой, которой страшно злоупотребляетъ. Живя зимой въ Парижc, гдc: она загоняетъ по парc лошадей въ мcсяцъ — для того чтобы имcть удовольствіе потанцовать на нcсколькихъ балахъ въ одинъ и тотъ же вечеръ,— госпожа де-Пальмъ отправляется на лcто вкушать удовольствія сельской жизни. Она пріcзжаетъ къ теткc, вскакиваетъ на лошадь и рыскаетъ по окрестностямъ. Что ей за дcло, куда она cдетъ,— ей все равно, лишь бы cхать. Чаще всего она бываетъ въ замкc Шалуэ, гдc хозяйка дома принимаетъ ее особенно ласково, чего я совершенно не могу себc объяснить. Любезная съ мужчинами, дерзкая съ женщинами, маленькая графиня представляетъ обширное поле для ухаживанія — первымъ, и для непримиримой ненависти — вторымъ. Равнодушная къ общественному мнcнію, она, кажется, съ жадностью вдыхаетъ въ себя sиміамъ самой грубой лести; но въ чемъ она больше всего нуждается, такъ это въ шумc, движеніи, и вихрc свcтскихъ удовольствій до изнеможенія; она любитъ охоту и управляетъ ею съ какою то бcшеною страстью; она ведетъ азартную игру въ ланскнехтъ и адски рискуетъ чтобы сорвать банкъ, и танцуетъ до упаду по цcлымъ ночамъ. Мнc кажется, что одна минута покоя, размышленія или самоуглубленія — къ чему она впрочемъ неспособна — убила бы ее. Нельзя представить себc существованія болcе наполненнаго и въ то-же время болcе пустаго, дcятельности болcе кипучей, но столь безплодной.
Такъ пробcгаетъ она поле жизни, торопливо, безъ устали, граціозно, беззаботно, невcжественно — точь въ точь какъ ея лошадь. Когда эта женщина дойдетъ до роковаго предcла — она упадетъ изъ пустоты своего празднаго величія въ бездну вcчнаго успокоенія, и никогда серіозная человcческая мысль не коснется, хотя слегка, ея мозга, который скрывается подъ этимъ прекраснымъ но глупымъ челомъ.
Можно бы подумать, что маленькая графиня умретъ точно такою, какой она родилась,— если бы можно было допустить, что она сохранила невинность, насколько удержала до сихъ поръ дcтскую мелочность. Есть ли душа у этой полоумной? Чуть не сказалъ: нcчто похожее на душу. И въ самомъ дcлc трудно представить, что бы могло остаться отъ этого существа, когда тcло утратитъ свою горячечную суетность и оживляющее дыханіе. Я слишкомъ хорошо знаю свcтъ чтобы вcрить безусловно въ тc обвиненія, которымъ подвергается госпожа де-Пальмъ со стороны своихъ соперницъ и недоброжелательныхъ матронъ, завидующихъ ей. Не съ этой точки зрcнія я осуждаю ее. Когда мужчины бываютъ безжалостны въ своихъ приговорахъ относительно женщинъ — они весьма часто забываютъ, что сами вызвали на свcтъ тc ошибки, за которыя потомъ упрекаютъ. Но въ описанномъ мною женскомъ типc есть нcчто болcе оскорбляющее, чcмъ сама безнравственность,— это нcчто, впрочемъ, трудно отдcлимо отъ нея.
Не смотря на рcшимость ни въ чемъ не отличаться отъ другихъ, я не могъ пристать къ толпc обожателей, которую водитъ за собой госпожа де-Пальмъ.
Я не знаю, замcчаетъ ли она это: ходя иногда мимо меня, она бросаетъ украдкой презрительные взгляды; это мнc подаетъ поводъ думать, что мое равнодушіе сердитъ ее. Впрочемъ, гораздо проще объяснить эти враждебные симптомы тою природною антипатіею, которая всегда раздcляетъ два существа, столь мало похожія другъ на друга, какъ мы. Я, съ своей стороны, смотрю на нее съ тcмъ страннымъ удивленіемъ, которое возбуждается у всякаго мыслящаго человcка при видc такого чудовищнаго психологическаго феномена. Такимъ образомъ, мы квиты. Вcрнcе слcдовало сказать, мы были квиты: со времени одного маленькаго происшествія, которое, случилось вчера вечеромъ, она состоитъ у меня въ долгу — госпожа де-Пальмъ получила такой авансъ, что ей трудно будетъ уплатить его.
Я уже говорилъ тебc, что госпожа де-Молуэ очень расположена къ ней. Разговаривая вчера вечеромъ съ маркизой, я позволилъ себc сказать ей, что показывать расположеніе къ такой женщинc какъ госпожа де-Пальмъ, значитъ подавать дурной примcръ,— добавивъ при этомъ, что я всегда плохо понималъ то мcсто изъ Евангелія, гдc говорится объ исправленіи одного грcшника, чествуемомъ больше нежели благочестивая жизнь тысячи праведниковъ, и что такая несправедливость должна оскорблять послcднихъ.
— Во первыхъ, отвcтила мнc госпожа де-Малуэ,— праведники не оскорбляются; во вторыхъ, ихъ вовсе не существуетъ. Не считаете-ли вы себя безгрcшнымъ?
— Конечно, нcтъ: я даже убcжденъ въ противномъ.
— По какому же праву вы судите такъ строго о ближнихъ?
— Я не признаю г-жу де-Пальмъ своимъ ближнимъ.
— Это весьма удобно. Г-жа де-Пальмъ, милостивый государь, была дурно воспитана и страшно избалована; но повcрьте мнc, это настоящій брильянтъ, хотя и въ корc.
— Эту послcднюю я только и замcчаю.
— Будьте увcрены, что ей не достаетъ только умнаго мужа, который съ умcлъ бы отполировать этотъ рcдкій брильянтъ.
— Позвольте мнc пожалcть этого будущаго мужа.
Госпожа де-Малуэ провела ногою по ковру и сдcлала еще нcсколько жестовъ, выражавшихъ нетерпcніе; сначала я затруднился истолковать ихъ, но потомъ, немного подумавъ, догадался въ чемъ дcло: я не сомнcвался, что открылъ слабую сторону и единственный недостатокъ этой почтенной женщины. Она одержима страстью устроивать свадьбы, и желая исторгнуть маленькую графиню изъ бездны погибели, возымcла желаніе столкнуть туда и меня вмcстc съ нею, хотя недостойнаго.
Проникнутый этимъ скромнымъ убcжденіемъ, я держался въ оборонительномъ положеніи, что, вcроятно, было очень смcшно.
— Боже мой! сказала госпожа де-Малуэ:— только потому что вы сомнcваетесь въ ея начитанности!…
— Я даже сомнcваюсь, умcетъ-ли она читать.
— Но однако, скажите серіозно, въ чемъ вы ее упрекаете? продолжала госпожа де-Малуэ взволнованнымъ голосомъ.
Я хотcлъ сразу разрушить матримоніальныя тенденціи маркизы, и сказалъ ей: «я упрекаю ее въ томъ, что она выражаетъ собой въ глазахъ свcта торжествующее ничтожество и гордую безнравственность. Я самъ не безупреченъ, это правда; но во мнc есть (какъ, напримcръ, въ театральной публикc) тc начала нравственности и здраваго смысла, которые возмущаются порочными героями пьесы, и не желаютъ чтобъ они восторжествовали.
Волненіе маркизы увеличивалось: «неужели вы думаете, что я рcшилась бы ее принимать, если-бы она заслуживала тc упреки, которыми осыпаютъ ее клеветники?»
— Я думаю, что вы неспособны вcрить въ дурное.
— Ба! увcряю васъ, что вы не проницательны въ данномъ случаc. Всc интриги, которыя ей приписываютъ… это на нее такъ мало похоже! Она ребенокъ, не знающій даже, что такое любовь?
— Я увcренъ, сударыня. Ея пошлое кокетство служитъ тому достаточнымъ доказательствомъ. Я полагаю даже, что увлеченія воображенія и страсти совершенно чужды ея ошибкамъ, которыя слcдовательно остаются безъ всякаго извиненія.
— Боже мой, вскричала госпожа де-Малуэ,— замолчите же! Это бcдное, оставленное всcми дитя! Я больше васъ ее знаю… повcрьте, что подъ этой легкомысленной внcшностью скрывается и умъ и сердце.
— Я думаю, сударыня, что того и другаго какъ разъ поровну.
— Это просто несносно! сказала г-жа де-Малуэ, опустивъ какъ-бы съ отчаяніемъ свои руки. Въ это время я увидcлъ, что портьера быстро зашевелилась — и въ дверяхъ промелькнула маленькая графиня; въ сосcдней комнатc играли въ какую-то игру — и госпожа де-Пальмъ, подчиняясь требованіямъ этой игры, спряталась за портьеру.
— Какъ! она все время стояла за дверьми!
— Да, и все слышала, и все видcла. Я дcлала вамъ разные знаки, но вы ихъ не поняли!
Я нcсколько сконфузился. Я сожалcлъ о рcзкости моихъ выраженій, потому что скорcе увлекся споромъ, нежели чувствомъ негодованія противъ этой молодой женщины. Въ сущности, я къ ней равнодушенъ, но не могу вынести, когда ее хвалятъ.
— Но чтожь мнc дcлать теперь? сказалъ я
Маркиза подумала съ минуту и отвcчала, слегка пожавъ плечами:
— Я полагаю, ничего: это наилучшее, что вы можете сдcлать.
Эта непріятная сцена была какъ-бы каплей переполнившей сосудъ: мнc стало скучнcе прежняго среди этого веселаго общества. Эти танцы, это судорожное движеніе, эти катанья, обcды, скачки, словомъ: все это поголовное веселье вcчно праздничной жизни — опротивило мнc до невозможности. Я сожалcю, зачcмъ я потерялъ столько времени на занятія не относившіяся къ моему оффиціальному порученію, нисколько не подвинувъ его; я горько сожалcю, зачcмъ согласился на неотступныя просьбы моихъ хозяевъ — погостить въ замкc; я сожалcю о моей Темнейской долинc; больше всего, Поль, сожалcю о томъ, что не вижу тебя.
Въ окружающемъ меня обществc есть нcсколько лицъ, съ которыми можно вступить въ серіозныя отношенія, но эти лучшіе элементы поглощаются массою тривіальныхъ обожателей госпожи де-Пальмъ. Господинъ де-Малуэ съ женой и г. де Брййльи, когда онъ только не въ припадкc ревности, принадлежатъ, безъ сомнcнія, къ избраннымъ умамъ; но одно различіе въ лcтахъ образуетъ уже между нами пропасть. Что касается до молодыхъ людей, то они всc болcе или менcе идутъ по стопамъ маленькой графини. Видя, что я не вступаю въ ихъ ряды, они оказываютъ мнc нcкоторую холодность, которая близко подходитъ къ антипатіи. Я съ своей стороны слишкомъ гордъ, чтобы сдcлать шагъ къ сближенію — несмотря на то, что двое или трое изъ нихъ весьма неглупые люди, и показываютъ задатки достойные лучшей жизни чcмъ та, которую они ведутъ. По этому поводу я ставлю себc иногда слcдующій вопросъ, любезный Поль: мы-то съ тобой лучше-ли этой веселой и пустой молодежи, или же просто отличаемся отъ нея. Подобно намъ, они тоже имcютъ понятіе о чести и благородствc, и, также какъ мы, не имcютъ ни добродcтели, ни религіи — въ широкомъ значеніи этихъ понятій. До сихъ поръ мы равны. Мы расходимся во вкусахъ и удовольствіяхъ: все вниманіе ихъ поглощено мелкими мыслями салонныхъ разговоровъ, заботами о томъ, чтобы нравиться, или наконецъ матеріальною дcятельностью; мы же склонны любить исключительно умственную дcятельность, и анализировать продукты ума и таланта. Съ точки зрcнія конкретной истины и обыкновенной оцcнки явленій — перевcсъ на нашей сторонc; но относительно высшаго порядка идей, нравственнаго строя, всеобщей истины предъ Богомъ, удерживаемъ-ли мы это преобладающее положеніе? Не подобно-ли имъ слcдуемъ мы абсолютному влеченію своихъ наклонностей, съ тою только разницей, что мы идемъ по одному направленію, а они по другому,— или можетъ быть мы повинуемся великому долгу? Умственная и нравственная дcятельность имcетъ-ли истинную заслугу вредъ Богомъ? Иногда мнc кажется, что мы вcруемъ въ умъ до идолопоклонства, что не имcетъ ни какой цcны въ Его глазахъ и, скорcе, оскорбляетъ Его. Чаще, впрочемъ, мнc приходитъ на мысль, что работа ума и духа соотвcтствуетъ Его волc даже тогда, когда направлена противъ Него: я вcрю, что Онъ радуется каждому полезному сотрясенію того благороднаго великаго орудія, которое Онъ вложилъ въ нашу голову.
Къ эпохи сомнcній и смутъ, скорбь не составляетъ-ли благочестія? Мнc пріятно это думать. Мы похожи съ тобой на тcхъ задумчивыхъ сфинксовъ, которые столько вcковъ тщетно вопрошали глушь пустыни о вcчной тайнc жизни.
Неужели это — болcе преступное заблужденіе, чcмъ счастливое невcденіе маленькой графини! Сомнительно. Пока, любезный другъ, старайся сохранить ту тихую грусть, которая просвcчиваетъ сквозь твою игривую веселость; слава Богу, ты не педантъ: ты любишь жизнь, ты умcешь смcяться и даже громко; но въ глубинc души ты смертельно грустенъ — вотъ почему я люблю до смерти твою рcдкую, родственную мнc душу.

VI.

1 октября.

оль, здcсь происходитъ нcчто-такое, что мнc не нравится. Я желалъ-бы узнать твое мнcніе: отвcчай мнc скорcе на это письмо.
Къ четвергъ утромъ, окончивъ мое письмо, и сошелъ внизъ чтобы отдать его почтальону, который приходитъ рано; потомъ, такъ какъ оставалось всего нcсколько минутъ до завтрака, я отправился прямо въ гостинную. Тамъ никого не было. Я взялъ съ камина номеръ Revue и началъ его перелистывать, какъ вдругъ дверь отворилась съ шумомъ; я услыхалъ шорохъ шелковаго платья, повернулся и увидcлъ маленькую графиню — эту ночь она провела въ замкc.
Если ты вспомнишь непріятный разговоръ, который происходилъ наканунc между мной и госпожою де-Малуэ, то повcришь мнc безъ труда, что я вовсе не желалъ встрcтиться съ г-жою де-Пальмъ и бесcдовать съ нею tХte-Ю-tХte. Я всталъ и поклонился, она слегка кивнула головой, но и этого было много послc вчерашняго происшествія. Первые шаги она сдcлала какъ-то нерcшительно — точно куропатка подстрcленная въ крыло. «Куда пойдетъ она?» мелькнуло у меня въ головc: «направо, налcво, къ роялю или къ окну?» Ясно было, что она и сама этого не знала; но нерcшимость не составляетъ недостатка подобныхъ характеровъ: она твердымъ шагомъ прошла чрезъ огромную гостинную и остановилась у камина, напротивъ меня.
Стоя у своего кресла съ номеромъ Revue въ рукахъ, я молча ожидалъ, что будетъ; я былъ серіозенъ — и думаю, что на лицc моемъ отразилось чувство тайнаго опасенія, которое ощущалъ я въ эти минуты. И дcйствительно, я имcлъ поводъ думать, что между нами произойдетъ непріятное объясненіе. Къ такихъ случаяхъ шансы неравны: мужчина лишенъ нcкоторой свободы защиты, онъ не можетъ переступить извcстныхъ границъ; женщина, напротивъ, имcетъ огромныя преимущества въ подобныхъ случаяхъ,— разумcется, если она имcетъ дcло съ приличнымъ и образованнымъ мужчиной. Въ эти спеціально-критическія минуты, когда я дcйствительно чувствовалъ себя виновнымъ, когда припоминалъ ту оскорбительную форму, въ которую облекъ мою мысль — я рcшилъ не защищаться и отдать себя на жертву мести этой молодой женщинc. Должно быть, видъ мой былъ очень жалокъ.
Госпожа де-Пальмъ остановилась въ двухъ шагахъ отъ меня, положила правую руку на каминъ, и протянула къ огню лcвую ногу, обутую въ узорную туфлю. Устроившись такимъ образомъ, г-жа де-Пальмъ посмотрcла на меня наслаждаясь, какъ видно, моимъ смущеніемъ. Тогда я сcлъ и снова принялся читать, спросивъ у нея изъ любезности:— но желаете-ли прочесть этотъ номеръ Revue, сударыня?
— Благодарю васъ, милостивый государь, и не умcю читать. Таковъ былъ отвcтъ, данный мнc сухимъ, отрывистымъ голосомъ. Я сдcлалъ головой весьма любезный жестъ, которымъ выразилъ сожалcніе объ открытой мнc немощи,— затcмъ усcлся. Я даже успокоился: противникъ выстрcлилъ въ меня — честь была удовлетворена.
Тcмъ не менcе, спустя нcсколько минутъ молчанія, я снова почувствовалъ всю неловкость моего положенія; тщетно старался я углубиться въ чтеніе: маленькія туфли постоянно мерещились въ глазахъ. Самая непріятная сцена была-бы для меня пріятнcе: непріязненное молчаніе госпожи де-Пальмъ, однообразный стукъ ея золотыхъ колецъ о мраморную доску, нервное, расширеніе ноздрей и подергиваніе ногой — все это вмcстc сильно волновало меня. Я вздохнулъ свободнcе, когда отворилась дверь и въ комнату явилось новое лицо, которое я могъ почитать за союзника. Это была одна дома, другъ дcтства лэди А., нcкто госпожа Дюрметръ. Она вдова, необыкновенно хороша собой, и степеннcе своихъ сверстницъ. По этимъ двумъ причинамъ, г-жа де-Пальмъ ее ненавидитъ и называетъ вдовою Малабарскою, намекая этимъ на темный цвcтъ платьевъ, которыя постоянно носитъ г-жа Дюрметръ, на томный характеръ ея красоты, и нcсколько вялый элегическій разговоръ. Госпожа Дюрметръ далеко не умна, но понятлива; не безъ образованія, но слишкомъ мечтательна. Она воображаетъ, что очень краснорcчива. Видя, что я не обладаю никакими свcтскими качествами, она вбила себc въ голову, что я владcю даромъ слова, и пожелала въ этомъ удостовcриться. Слcдствіемъ этого было то, что мы начали весьма дружелюбно бесcдовать, и я дcйствительно съ религіознымъ вниманіемъ выслушиваю крошечный меланхолическій паsосъ ея рcчей, къ которому она такъ привыкла. Я дcлаю видъ, что раздcляю его; а она мнc благодарна за это. Все дcло въ томъ, что мнc пріятно слушать музыкальный звукъ ея голоса, видcть прекрасныя черты ея лица и любоваться большими черными глазами, которые покрыты рcсницами какъ-бы таинственною полутcнью. Какъ-бы то ни было, не безпокойся, пора любить и быть любимымъ — прошла для меня: кромc того, любовь — такого рода болcзнь, которую можно всегда уничтожить вначалc. Когда дверь отворилась, госпожа де-Пальмъ повернула голову: увидя г-жу Дюрметръ, глаза ея свирcпо засверкали,— случай посылалъ ей добычу. Она подождала, пока прекрасная вдова сдcлала нcсколько шаговъ по комнатc, своей граціозно-лcнивой походкой,— и потомъ, громко разсмcявшись, сказала патетическимъ тономъ: «браво!… шествіе на казнь! жертва влекомая къ подножью алтаря! Ифигенія…. или скорcй Герміона…. Постойте, откуда это?» продолжала она: «я олицетвореніе невcжества! Ахъ, да! другъ вашъ, господинъ Ламартинъ, написалъ это! Онъ вcрно думалъ о васъ, моя милая!
— А! вы занимаетесь стихами? сказала г-жа Дюрметръ, не найдя другаго возраженія.
— А почему-бы и нcтъ? Развc вамъ принадлежитъ монополія? «Pleurante aprХs son char» Я слышала въ этомъ монологc Рашель…. Да! вcдь это не Ламартина, а Буало…. Скажу вамъ откровенно, милая Натали, я желала-бы взять у васъ нcсколько уроковъ, чтобы научиться вести серіозные и возвышенные разговоры…. Это такъ пріятно! и для начала, позвольте спросить, кого предпочитаете вы, Ламартина или Буало?
— Но, Батильда, здcсь не можетъ быть сравненія, отвcчала г-жа Дюрметръ совершенію вcрно, хотя крайне не остроумно.
— А! возразила г-жа де-Пальмъ, и указавъ на меня пальцемъ, добавила: — вы можетъ-быть его ставите выше всcхъ — онъ также пишетъ стихи?
— Я не пишу стиховъ, сударыня; вы ошибаетесь, отвcчалъ я.
— А!… я думала…. извините!
Госпожа Дюрметръ, сознающая свою красоту и стоическую безмятежность своего духа, отвcтила насмcшливой улыбкой. Она сcла на кресло, которое я уступилъ ей.
— Какое скучное время! сказала она мнc:— это осеннее небо давитъ душу! Я сейчасъ взглянула въ окно: деревья похожи на кипарисы, вся природа — на кладбище. Подумаешь что….
— Ахъ! нcтъ!… прошу васъ, Натали, перебила ее г-жа де-Пальмъ,— не идите дальше; натощакъ и этого довольно. Намъ сдcлается дурно.
— Но, любезная Батильда, я право начинаю думать, что вы скверно спали сегодняшнюю ночь, сказала прекрасная вдова.
— Я, милая моя! полноте, что вы! Я видcла чудные сны…. Мной овладcлъ экстазъ…. экстазъ, вамъ знакомо это чувство?… Моя душа бесcдовала съ другими душами подобными вашей…. Ангелы улыбались мнc въ тcни кипарисовъ…. и все тому подобныя туфли….
Госпожа Дюрметръ слегка покраснcла, пожала плечами и взяла номеръ Revue, который я положилъ на каминъ.
— Кстати, Натали, сказала г-жа де-Пальмъ,— не знаете-ли, кто изъ мужчинъ пріcдетъ сегодня къ обcду?
Добрcйшая Натали назвала господина де-Брейльи, еще двухъ-трехъ женатыхъ мужчинъ и приходскаго священника.
— Вы знаете, возразила госпожа де Пальмъ съ невозмутимымъ апломбомъ,— что я люблю только общество мужчинъ; я различаю три класса лицъ, которые не принадлежатъ, по моему, ни къ какому полу: это женатые люди, священники и ученые. Окончивъ эту сентенцію, г-жа де-Пальмъ снова посмотрcла на меня; нетрудно было догадаться, что она причисляетъ меня къ третьей категоріи существъ средняго рода, хотя я не имcю на это ни какого права,— но вcдь такъ мало нужно, чтобы прослыть ученымъ во мнcніи такихъ дамъ!
Почти въ ту же минуту раздался звонъ колокола на дворc замка, и госпожа де-Пальмъ сказала:
— А! вотъ и завтракъ!.. слава Богу, я чертовски голодна — пусть не негодуютъ на меня за это возвышенные умы и томящіяся души. Затcмъ, она быстро проскользила по паркету до противуположнаго конца гостинной, и бросилась на шею маркизу де-Малуэ, который входилъ въ сопровожденіи гостей. Я предложилъ мою руку госпожc Дюрметръ, стараясь изгладить, моей любезностью, непріятное впечатлcніе произошедшей сцены, которую та навлекла на себя за нcсколько симпатичное отношеніе ко мнc. Какъ ты могъ замcтить изъ моего разсказа, маленькая графиня выказала впродолженіи этой сцены свое обычное и безтактное многословіе, тcмъ не менcе я нашелъ ее умнcе нежели предполагалъ: несмотря на то, что она при этомъ употребила свои умственныя усилія противъ меня, я все-таки благодаренъ ей,— такъ искренно ненавижу я глупыхъ людей, думая, что они болcе вредны чcмъ злые. Кромc того, мщеніе, которому я подвергся, не было слишкомъ ужасно: три четверти ударовъ сыпались на невинную голову; порывъ, вызвавшій нападеніе со стороны г-жи де-Пальмъ, происходилъ не отъ дурнаго сердца; это скорcй была шалость нежели злая выходка,— весьма часто ненависть женщинъ бываетъ сильнcе изъ за гораздо меньшихъ причинъ.
Вообще, я не разъ внутренно улыбался во время этой перестрcлки, которая послужила даже смягчающимъ обстоятельствомъ для непріятеля въ моихъ глазахъ. Къ прежнему чувству презрcнія примcшивалось какое-то состраданіе къ этому дурно-воспитанному ребенку и мало развитой женщинc. Женщины весьма ловко схватываютъ эти оттcнки, и это обстоятельство дcйствительно не ускользнуло отъ г-жи де-Пальмъ. Она смутно поняла, что я нcсколько измcнилъ о ней свое мнcніе; она даже преувеличила эту перемcну, и рcшилась злоупотреблять ею.
Впродолженіи двухъ дней она преслcдовала меня своими взглядами, которые я переносилъ добродушно, и отвcчалъ ей предупредительностью и вниманіемъ: у меня все еще вертcлся въ головc злополучный разговоръ съ госпожою де-Малуэ; я полагаю, что недостаточно искупить рcзкость своихъ выраженій — тcмъ слабымъ нападеніемъ, которому я подвергся вмcстc съ прекрасною вдовою Малабарскою.
И такъ, госпожа де-Пальмъ начала обращаться со мной какъ съ побcжденнымъ, и обнаружила желаніе присоединить новаго Улисса къ остальнымъ спутникамъ. Третьяго дня она испытывала на мнc силу своего вліянія, и я поспcшилъ оказать ей двc-три маленькія услуги, съ приличною вcжливостью, но съ явнымъ равнодушіемъ къ ея особc. Между молодыми людьми, посcщающими замокъ, происходитъ даже соревнованіе по поводу ухаживанія за маленькой графиней. Это любовно-рабское поведеніе имcетъ нcкоторую прелесть, если оно произвольно,— но не во всякія лcта, и не при всякомъ характерc, женщина можетъ требовать поклоненія своимъ прелестямъ.
Серіозные люди не должны угрюмо уклоняться отъ требованій свcтскаго общежитія и элегантной любезности, но должны держаться строго необходимаго: только одна молодость и свcтскій лоскъ уничтожаютъ смcшную сторону ухаживанья.
Не смотря на то, что я отвcчалъ волною холодностью на опыты госпожи де-Пальмъ, она, кажется, повcрила въ свой успcхъ, и думала, что ей осталось только приковать меня къ своей колесницc; это былъ жалкій успcхъ, но она вcдь сомнcвалась и въ немъ. Вечеромъ, когда я окончилъ играть въ вистъ, г-жа де-Пальмъ подошла ко мнc, и пригласила на котильонъ. Я отказывался, смcясь; она настаивала, увcряя меня, что я напрасно сомнcваюсь въ своей ловкости, потому что доказалъ совершенно противное во время бcгства въ лcсу. Затcмъ, какъ-бы желая прекратить всякіе разговоры по этому поводу, она взяла меня за руку, сказавъ при этомъ, что она не привыкла, чтобъ ей отказывали.
— И я не привыкъ быть посмcшищемъ, сударыня.
— Какъ! даже и для того чтобъ мнc понравиться?
— Даже и такъ, сударыня; даже еслибъ я зналъ, что это единственное средство понравиться вамъ. Я поклонился ей улыбаясь, оканчивая эту фразу, и она не настаивала больше. Она отдернула свою руку и подошла къ группc танцующихъ, слcдовавшихъ за нами съ видимымъ интересомъ. Ее встрcтили улыбкою и шопотомъ; она отвcтила имъ что-то вскользь, и я разслышалъ только слово возмездіе. Не обративъ на это вниманія, я удалился витать въ заоблачномъ мірc съ госпожою Дюрметръ.
На слcдующій день была назначена большая охота въ лcсу. Я устроилъ дcло такъ чтобы въ ней не участвовать, желая серіозно присcсть за работу.
Въ полдень охотники собрались на дворc замка, и воздухъ оглашался въ теченіи получаса звуками трубъ, лаемъ собакъ и конскимъ топотомъ. Потомъ, вся эта толпа людей и животныхъ понеслась по аллеc, все стихло мало-по-малу — и я остался одинъ. Пріятно почувствовать себя хозяиномъ своего времени и своихъ мыслей, среди полной тишины, которая столь рcдко достижима подъ нашимъ меридіаномъ. Я наслаждался уже нcсколько минутъ своимъ одиночествомъ, какъ вдругъ услыхалъ въ аллеc топотъ лошади, скакавшей въ галопъ. «Запоздавшій охотникъ!» подумалъ я, и взявъ перо, началъ дcлать выписки изъ огромнаго in-folio, Neustria ріа, изъ главы о генеральныхъ капитулахъ отцовъ бенедиктинцевъ; моя работа была прервана вновь — и еще болcе непріятнымъ образомъ: кто-то постучался въ дверь библіотеки. Я повернулся, и сказалъ: «войдите!» тcмъ тономъ, какимъ обыкновенно говорятъ: «выйдите вонъ!» Дверь отворилась. Нcсколько минутъ тому назадъ я видcлъ г-жу де-Пальмъ впереди кавалькады, но былъ крайне удивленъ теперь, увидcвъ ее въ двухъ шагахъ отъ себя. Она была безъ шляпы, волосы какъ-то странно зачесаны назадъ, въ одной рукc она держала хлыстикъ, въ другой — длинный шлейфъ амазонки. Оживленіе отъ быстрой cзды увеличивало смcлое выраженіе ея физіогноміи; самоувcренности было менcе въ голосc, когда она сказала мнc войдя: «А! извините!… госпожи де-Малуэ нcтъ здcсь?» Я всталъ.— «Ея нcтъ здcсь, сударыня».
— Извините! вы не знаете, гдc она?
— Не знаю, сударыня, но я освcдомлюсь, если вамъ угодно.
— Благодарю васъ, благодарю…. я пойду къ ней… со мной произошелъ маленькій случай….
— Въ самомъ дcлc?
— О! это пустяки…. вcткой дерева оторвало перья съ моей шляпы….
— Ваши голубые перья?..
— Да, мои голубыя перья — и вотъ я вернулась въ замокъ чтобы пришить ихъ…. Вамъ здcсь удобно заниматься?
— Совершенно, лучшаго желать нельзя.
— И вы очень заняты въ эту минуту?
— Да, сударыня, очень занятъ.
— А!… тcмъ хуже!
— Почему такъ?
— Потому что… я желала бы… мнc пришла въ голову мысль попросить васъ — покататься со мною въ лcсу… Эти господа будутъ уже возвращаться, когда мы выcдемъ отсюда…. я не могу cхать одна такъ далеко….
Неловкость этихъ извиненій и видимое смущеніе маленькой графини усилили во мнc чувство недовcрія къ причинамъ ея внезапнаго появленія.
— Сударыня, отвcчалъ я,— вы приводите меня въ отчаяніе: я буду сожалcть цcлую жизнь, что упустилъ случай быть любезнымъ; но мнc необходимо окончить мою работу поскорcй, и отослать ее завтра министру, который ожидаетъ ее съ нетерпcніемъ.
— Вы боитесь потерять мcсто?
— Я не служу, сударыня; и такъ…
— Ну что-жь, министръ можетъ подождать — это польститъ мнc.
— Это невозможно.
— Но… сказала она сухо:— это, право, очень странно!… Какъ! вы вовсе не желаете быть любезнымъ со мною?
— Сударыня, отвcтилъ я сухо въ свою очередь,— быть любезнымъ — да, но я нисколько не желаю доставить вамъ случай выиграть пари.
Я сдcлалъ этотъ намекъ немного на удачу; припоминая кое-какія подробности моего разсказа, ты конечно поймешь меня. Во всякомъ случаc, я попалъ вcрно. Г-жа де-Пальмъ покраснcла, сказала невнятно два-три слова, и вышла изъ комнаты совершенно сконфуженная.
Это поспcшное бcгство также смутило меня.
Я не могу допустить, чтобы уваженіе къ слабому полу доходило до повиновенія всcмъ капризамъ, въ ущербъ нашему достоинству и спокойствію,— но признаю, вмcстc съ тcмъ, что право обороны съ нашей стороны въ подобныхъ случаяхъ заключено въ болcе узкія границы: я думалъ, что переступилъ ихъ. Мнc достаточно знать, что г-жа де-Пальмъ изолирована въ свcтc и безъ всякой протекціи, кромc той что она женщина,— и я никогда не простилъ бы себc излишняго раздраженія на ея выходки. Въ то время какъ я старался увcрить себя, что мы одинаково виновны другъ передъ другомъ, кто-то снова постучался въ дверь. Это была госпожа де-Малуэ. Она была взволнована.
— А! сказала она: — что у васъ тутъ произошло?
Я пересказалъ сй слово въ слово нашъ разговоръ, и выражая глубокое сожалcніе о томъ что случилось, я прибавилъ, что поведеніе г-жи де-Пальмъ мнc кажется очень страннымъ,— что въ теченіи 24-хъ часовъ я былъ два раза для нея предметомъ пари, и что я просилъ бы ее не обращать вниманія на человcка, который вовсе не занятъ ея особой.
— Боже мой! отвcчала мнc маркиза:— но я не упрекаю васъ, впродолженіи нcсколькихъ дней я слcдила за вашимъ поведеніемъ,— однако, все это крайне непріятно. Этотъ ребенокъ, рыдая, бросился мнc на шею. Она думаетъ, что вы поступили съ ней какъ съ послcднею тварью
— Сударыня, вскричалъ я,— вы знаете нашъ разговоръ, судите сами!
— Не слова оскорбили ее, а манера, тонъ… М-сье Жоржъ, позвольте мнc объясниться съ вами откровенно — не боитесь-ли вы влюбиться въ г-жу де-Пальмъ?
— Вовсе нcтъ, сударыня.
— Вы желали бы, чтобъ она влюбилась въ васъ?
— Еще того менcе, увcряю васъ.
— Въ такомъ случаc, сдcлайте мнc удовольствіе: отложите пока ваше самолюбіе въ сторону, и поcзжайте съ госпожею де-Пальмъ на охоту.
— Сударыня!
— Совcтъ вамъ кажется страннымъ, но повcрьте мнc, что я предложила его подумавши. Вы удаляетесь, а это именно и притягиваетъ къ вамъ избалованнаго ребенка, съ которымъ вы имcете дcло. Она раздражается сопротивленіемъ, потому что не привыкла къ нему. Покажите, что смиренно уступаете ей. Сдcлайте это для меня.
— Серіозно, сударыня, выдумаете что…
— Я думаю, отвcчала смcясь г-жа де-Малуэ,— что если она увидитъ васъ въ толпc своихъ поклонниковъ, то вы утратите въ ея глазахъ ваше главное достоинство.
— Въ самомъ дcлc, сударыня, вы представляете мнc все дcло въ новомъ свcтc. Я не думалъ, что-бы выходки г-жи де-Пальмъ были вызваны столь лестнымъ для меня чувствомъ.
— И вы совершенно правы, возразила она:— до сихъ поръ, слава Богу, нcтъ ничего подобнаго; но это могло бы случиться. Я увcрена, впрочемъ, что вы слишкомъ порядочный человcкъ чтобы желать къ себc такого чувства, которое вы раздcлять не можете.
— Буду слcдовать вашимъ указаніямъ, сударыня, и сейчасъ же беру мою шляпу и перчатки. Остается узнать, какъ приметъ г. де-Пальмъ мою любезную готовность.
— Очень хорошо, будьте увcрены, если покажете ей нcкоторую искренность.
— Постараюсь сдcлать все, что могу.
Затcмъ я поцcловалъ руку г-жи де-Малуэ, съ большимъ уваженіемъ, но безъ особенной благодарности.
Когда я вошелъ въ гостинную, г-жа де-Пальмъ сидcла на креслc и прикалывала перья къ своей шляпкc. Она взглянула на меня и тотчасъ же опустила глаза, которые были заплаканы.
— Сударыня, сказалъ я,— мнc такъ досадно, что я огорчилъ васъ… прошу извиненія за мою непростительную нелюбезность. Я къ вашимъ услугамъ; если вамъ непріятно будетъ мое общество, что я впрочемъ заслужилъ, то почту себя болcе несчастнымъ нежели виновнымъ. Г-жа де-Пальмъ меньше обратила вниманія на мой дипломатическій паsосъ, чcмъ на взволнованный голосъ, которымъ я произнесъ эту тираду. Она протянула мнc руку, пожала ее, и воспользовалась этой точкой опоры чтобы вскочить съ кресла. Нcсколько минутъ спустя, мы уже выcзжали изъ воротъ замка. Мы проcхали всю аллею, не сказавъ ни слова. Я чувствовалъ, насколько это молчаніе, по крайней мcрc съ моей стороны, было неловко и смcшно; но, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, я не зналъ о чемъ говорить и съ чего начать. Я пріискивалъ приличную тему для разговора, и чcмъ болcе я старался, тcмъ болcе это мнc не удавалось. Кромc того, я былъ взволнованъ совершенно новыми и тягостными размышленіями, на которыя меня навела госпожа де-Малуэ. Я спрашивалъ себя, въ какой степени она была права въ своихъ заключеніяхъ, и до какой степени совcты ея благоразумны и основательны. Я вспоминалъ о высокомcрной живости характера молодой женщины, cхавшей подлc меня; я зналъ, что она своенравна и даже капризна,— и теперь видcлъ ее какъ бы изнемогшую, покорную. Все это смущало и трогало меня. Бездна, раздcлявшая меня отъ этой женщины, конечно существовала; но, если можно такъ выразиться, я ощущалъ пространство и не чувствовалъ удаленія.
Госпожа де-Пальмъ, не угадывавшая моихъ мыслей, вcроятно не пришла бы въ восторгъ отъ различныхъ тонкихъ оттcнковъ, которые, однако, говорили въ ея пользу,— и, нетерпcливо, прервала молчаніе.
— Не поcхать ли намъ шибче? сказала она.
— Поcдемъ, отвcчалъ я, и мы поскакали галопомъ, что весьма облегчило меня.
Между тcмъ, волей-не-волей намъ пришлось замедлить cзду на вершинc извилистой дороги, ведущей въ долину Развалинъ. Заботливость объ управленіи лошадью на такой опасной дорогc — могла объяснить, впродолженіи нcсколькихъ минутъ, мое упорное молчаніе; но когда мы въcхали въ долину, то я увидcлъ себя въ необходимости начать разговоръ во что-бы то нистало. Вcроятно я сказалъ бы что нибудь очень банальное, но госпожа де-Пальмъ предупредила меня.
— Говорятъ, милостивый государь, что вы очень умны?
— Сударыня, отвcчалъ я смcясь,— вы можете судить объ этомъ сами.
— Съ большимъ затрудненіемъ — по крайней мcрc до сихъ поръ — даже еслибъ я была способна обсудить этотъ вопросъ, въ чемъ вы конечно сомнcваетесь… О! не отпирайтесь! Это совершенно безполезно послc того разговора, который я случайно подслушала ..
— Сударыня, я такъ грубо ошибся въ вашихъ достоинствахъ, что вы легко можете объяснить мое смущеніе въ вашемъ обществc.
— Въ чемъ именно вы ошиблись?
— Во всемъ, я думаю.
— Но вы не увcрены въ этомъ… Согласитесь, по крайней мcрc, что я не злая женщина…
— О! соглашаюсь, отъ чистаго сердца, сударыня!
— Вы правду сказали… я вcрю вамъ… Вы тоже не злой человcкъ, думаю; а между тcмъ вы были ко мнc жестоки.
— Это правда.
— Что вы за человcкъ, скажите? продолжала маленькая графиня порывистымъ голосомъ.— Я здcсь ровно ничего не понимаю. По какому праву и въ силу чего вы меня презираете? Положимъ, что я виновна во всемъ, въ чемъ меня упрекаютъ: что же вамъ до этого? Развc вы святой, сами? или реформаторъ? Развc у васъ никогда не было любовницъ? Развc вы болcе нравственны, чcмъ всc остальные люди вашихъ лcтъ и вашего общественнаго положенія? Какое вы имcете право презирать меня? Объясните мнc это.
— Сударыня, еслибы обвиненія ваши были справедливы и мнc пришлось бы отвcчать вамъ, то я напомнилъ бы вамъ только ту неоспоримую истину, что люди никогда не судятъ сообразно съ своимъ личнымъ поведеніемъ — о поступкахъ своего ближняго: всякій живетъ какъ можетъ, но судитъ какъ должно судить; въ частности, это весьма обыкновенная непослcдовательность, вслcдствіе которой люди презираютъ тc слабости, которыми сами-же пользуются. Что до меня касается, то я строго воздерживаюсь отъ подобнаго ригоризма — непростительнаго для человcка, и преступнаго для христіанина… Несчастный случай доставилъ вамъ возможность подслушать разговоръ, въ которомъ неумcренность моихъ выраженій сильно исказила мою мысль; — это обида, которую мнc не изгладить, я знаю,— но я объясню вамъ по крайней мcрc откровенно то, что я думалъ. Всякій имcетъ свои наклонности и свои воззрcнія на жизнь: мы до того не похожи другъ на друга, что при первомъ столкновеніи почувствовали взаимную антипатію. Такое расположеніе, сударыня, должно было, конечно, съ одной стороны, измcниться на основаніи болcе точныхъ данныхъ, но оживленность спора увлекла меня за предcлы благоразумія: васъ огорчили, безъ сомнcнія, мои слова; но повcрьте, что меня еще-болcе огорчаетъ та глубокая несправедливость, въ которой я виноватъ предъ вами.
Эта апологія, болcе искренняя нежели ясная, не удостоилась отвcта. Мы проcзжали въ это время чрезъ церковь аббатства, и очутились внезапно въ послcднихъ рядахъ кавалькады. Наше появленіе было встрcчено говоромъ между суетившимися охотниками. Госпожу де-Пальмъ тотчасъ окружила веселая толпа всадниковъ, которые, казалось, поздравляли ее съ выигрышемъ пари. Она приняла равнодушно, даже съ неудовольствіемъ эти поздравленія, и пришпоривъ лошадь, выcхала впередъ кавалькады. Между тcмъ, г. де-Малуэ встрcтилъ меня еще съ большею любезностью, чcмъ обыкновенно, и, не разспрашивая о причинc моего появленія на этотъ охотничій праздникъ, всячески старался развлекать меня. Вскорc послc этого собаки, выгнали оленя, и я поскакалъ за ними — не безъ интереса къ этому мужественному удовольствію, хотя и недостаточному для того чтобы сдcлать меня счастливымъ въ этомъ мірc. Стая собакъ три раза сбивалась со слcда — день окончился въ пользу оленя. Въ четыре часа мы уже cхали но дорогc въ замокъ. Когда мы проcзжали обратно чрезъ долину, контуры деревьевъ и вершинъ холмовъ отчетливо рисовались на небc: таинственная тcнь спускалась на лcса, и бcловатый туманъ начиналъ леденить траву луговъ, въ то время какъ густой мракъ оттcнялъ извилины маленькой рcчки. Погруженный въ созерцаніе этой картины, которая напоминала мнc лучшіе дни, я внезапно увидcлъ возлc себя госпожу де-Пальмъ.
— Я думаю, послc нcкотораго размышленія, что вы болcе презираете мое невcжество, чcмъ предполагаемую легкость моего поведенія…. Вы цcните болcе умъ, нежели добродcтель…. не такъ-ли?
— Разумcется, нcтъ, отвcчалъ я смcясь: — не то, совершенно не то. Во-первыхъ презрcніе должно быть вычеркнуто — ему здcсь мcста нcтъ…. во-вторыхъ, я не вcрю, что-бы вы были невcжественны, и вполнc вcрю въ вашъ умъ…. Наконецъ, я ничего не ставлю выше добродcтели, когда вижу ее — а это случается рcдко. Меня, право, удивляетъ, сударыня, какой вы придаете вcсъ моимъ словамъ…. Тайна моихъ предпочтеній и антипатій очень проста: я питаю религіозное уваженіе къ добродcтели, но самъ лично ограничиваюсь исполненіемъ весьма не многихъ обязанностей, и потому не имcю права требовать многаго отъ другихъ…. Что касается ума — признаюсь, я очень уважаю его, и жизнь мнc кажется слишкомъ серіознымъ дcломъ, чтобы смотрcть на нее какъ на вcчный праздникъ — отъ колыбели до могилы. Кромc того, произведенія ума — и особенно искусства — составляютъ предметъ моихъ страстныхъ занятій; поэтому весьма натурально, что я люблю говорить о томъ, что меня интересуетъ. Вотъ и все.
— Неужели нужно всегда имcть на языкc разные экстазы души, кладбище и Венеру Милосскую — чтобы прослыть въ вашемъ мнcніи за образованную женщину?… Впрочемъ, вы правы — я никогда ни о чемъ не думала; еслибы я стала серіозно думать — мнc кажется, я помcшалась бы, моя голова не вынесла бы этого…. О чемъ думали вы въ кельc стараго аббатства?
— Я много думалъ о васъ; особенно, вечеромъ того дня, когда вы охотились за мной — я отъ души проклиналъ васъ.
— Это понятно!… и она засмcялась; потомъ, оглянувшись вокругъ, сказала:— какая прекрасная долина! какой прекрасный вечеръ!… А теперь — вы проклинаете меня?
— Напротивъ, я отъ души желалъ бы сдcлать что-нибудь для вашего счастія.
— И я также, сказала она просто.
Въ отвcтъ на эти слова я поклонился, и разговоръ прервался на нcсколько секундъ.
— Еслибы я была мужчина, сказала г-жа де-Пальмъ,— то непремcнно сдcлалась бы отшельникомъ.
— О! это жалко!
— Васъ не удивила эта мысль?
— Нcтъ, сударыня.
— Относительно меня, васъ ничто не можетъ удивить, признайтесь? Выдумаете, что я на все способна — рcшительно на все, можетъ-быть даже полюбить васъ?…
— А почему бы нcтъ? Не изъ такой дали иные возвращаются! Я очень люблю васъ; да, въ эту минуту! Послcдуйте хорошему примcру.
— Вы мнc позволите объ этомъ подумать?
— Только не долго!
— Пока…. теперь мы друзья, не правда ли?
— Если мы уже друзья, то больше нечего ожидать, сказалъ я, протягивая руку маленькой графинc. Она осторожно пожала ее, и разговоръ прекратился. Мы cхали по вершинc холмовъ; тьма упала на землю, мы быстро помчались по дорогc въ замокъ.
Въ то время какъ я сходилъ внизъ къ обcду, я встрcтилъ въ корридорc госпожу де-Малуэ.
— Ну что! сказала она смcясь:— вы послcдовали моимъ приказаніямъ?
— Свято, сударыня.
— Вы притворились побcжденнымъ?
— Да.
— Прекрасно: и она спокойна, и вы тоже.
— Аминь, сказалъ я.
Вечеръ прошелъ безъ всякихъ приключеній. Я оказывалъ г-жc де-Пальмъ маленькія услуги, которыхъ она у меня не требовала. Два или три раза она оставляла танцы, и добродушно шутила со мной; когда я уходилъ, оно проводила меня глазами до самыхъ дверей, дружелюбно улыбаясь. Теперь, прошу тебя, Поль, вывести нравоученіе изъ всей этой исторіи. Я бы желалъ, чтобъ ты увидcлъ въ этомъ одну игру воображенія, которое придало размcръ цcлаго происшествія этому вздорному эпизоду свcтской жизни; но если ты усматриваешь здcсь что-либо серіозное, какую-либо опасность — то напиши мнc откровенно; я прекращу обязательство, которое заставляетъ меня остаться здcсь еще 10 дней, и тотчасъ уcду въ Парижъ.
Я не люблю г-жи де-Пальмъ, не могу и не хочу ее любить. Но мое мнcніе о ней очевидно измcнилось; я смотрю на нее какъ на добрую молоденькую женщину. Она вcтрена, и всегда останется такою; поведеніе ее гораздо лучше, нежели о немъ говорятъ,— хотя можетъ быть и хуже, нежели она сама увcряетъ; сердце ея не лишено достоинствъ. Я чувствую къ ней дружбу, какую-то отеческую привязанность, и ничего другаго между мной и ею не существуетъ — насъ раздcляетъ цcлая бездна. Мысль быть ея мужемъ — заставлять меня смcяться; быть ея любовникомъ — мнc кажется отвратительно. Капризъ въ ней я допускаю; страсть — нcтъ.
Вотъ и я очутился на ея этажеркc вмcстc съ другими побрякушками — и я думаю, подобно госпожc де-Малуэ, что этого съ нея довольно. Во всякомъ случаc, Поль, что ты объ этомъ думаешь?
Прошу тебя, любезный другъ, не забывать, читая нcкоторыя мcста сомнительнаго свойства, что я никогда не былъ фатомъ. Я сказалъ тебc истинную правду. Я полагаю, что фатовство состоитъ не въ томъ чтобы замcчать, что женщина жметъ вамъ руку, когда она просто стискиваетъ ее,— но въ хвастовствc о такого рода успcхc, который выпадаетъ рcдко на долю истинно-достойныхъ.
Я всегда вспоминаю объ одномъ старомъ, дряхломъ, безобразномъ, глупомъ комедіантc, который разсказывалъ мнc, что однажды вечеромъ подошла къ нему хорошенькая женщина и сказала: «о! ты не человcкъ, а божество!» Я увcренъ, что онъ говорилъ правду. Да, одинъ изъ самыхъ безобразныхъ смертныхъ, нашъ другъ Г….. членъ института, вcроятно слышалъ отъ какой-либо женщины, хоть разъ въ свою жизнь, что онъ красивъ, какъ ангелъ.
Такъ было во всc времена — вотъ почему фатъ и дуракъ всегда были синонимами. Всякій слcпой находитъ собаку, водящую его, но не гордится этимъ. До свиданія.

VII.

7 октября.

Любезный Поль, отъ глубины сердца сочувствую твоему горю. Позволь мнc, однако, тебя увcрить что изъ твоего письма я вижу, что состояніе здоровья твоей добрcйшей матери не внушаетъ никакого серіознаго опасенія. Это одинъ изъ тcхъ кризисовъ, которые не опасны; зима, ты знаешь, самое опасное для нея время года. Терпcніе и мужество!— умоляю тебя.
Я желаю имcть твое формальное согласіе, чтобы рcшиться примcшивать мои мелкія тревоги къ твоимъ серіознымъ заботамъ. Ты мcтко угадалъ, что въ то время, когда я получу твое письмо, мнc скорcе будутъ необходимы утcшенія, нежели совcты. Сердце мое неспокойно, и что еще хуже, совcсть — также; впрочемъ я исполнилъ свой долгъ. Хорошо ли я его понялъ, дурно ли — ты будешь моимъ судьей. Боже мой! Какъ я завидую иногда тcмъ, которые могутъ безъ борьбы, сомнcнія, по одному животному инстинкту, уступать тому, что ихъ притягиваетъ или отталкиваетъ! Сколько мученій причиняетъ совcсть истинно честной душc, которой не управляютъ извcстные принципы и не поддерживаетъ абсолютная вcра! Начинаю съ тcхъ отношеній, въ которыя мы стали съ г-жею де-Пальмъ, когда я писалъ тебc мое послcднее письмо.
На слcдующій день послc нашего объясненія я старался поддержать наше знакомство на той же дружеской почвc. Другихъ отношеній, по существу самаго дcла, и желать нельзя было. Мнc казалось, что она была весела въ этотъ день также какъ и всегда: я замcтилъ только, что всякій разъ какъ она обращалась ко мнc, голосъ ея дcлался серіознcе и нcжнcе; на слcдующіе дня, не смотря на то, что я велъ себя одинаково, въ г-жc де-Пальмъ произошла нcкоторая перемcна: она сдcлалась менcе весела, казалась озабоченной — что придавало грустный оттcнокъ ея лицу. Она удивляла танцоровъ своею разсcянностью: она носилась въ вихрc танцевъ, но уже не управляла ими. Вдругъ, посреди вальса, она отговаривалась усталостью, безъ всякой церемоніи оставляла своего кавалера, и садилась гдc нибудь въ углу залы, задумчивая, будто недовольная. Если подлc меня стояло пустое кресло, она садилась и начинала вести какой то странный разговоръ. Вотъ тебc образчикъ:
— Если я не могу сдcлаться отшельницей, то я поступлю въ монахини. Что бы вы сказали еслибы увидcли, что я поступила въ монастырь?
— Я сказалъ бы, что вы чрезъ день выйдете оттуда.
— Вы не вcрите, въ мою рcшимость?
— Когда она безумна, нcтъ.
— Мнc только и можетъ придти въ голову безумное, по вашему!
— По моему, вы превосходно вальсируете. Танцевать такъ какъ вы — это искуство, почти добродcтель.
— Друзьямъ не льстятъ!
— Я говорю безъ лести. Я не сказалъ вамъ ни одного слова, которое бы не серіозно выражало мою мысль. Я человcкъ серіозный, сударыня.
— Со мной — нcтъ. Мнc кажется, вы хотите, чтобы я возненавидcла смcхъ насколько его прежде любила,
— Я насъ не понимаю.
— Какъ вы меня находите сегодня?
— Великолcпной, какъ всегда.
— Это слишкомъ много. Я знаю, что я не красавица.
— Слава Богу! Я чувствую, что это правда. Вдова Малабарская дcйствительно красавица.
— Да, я желалъ бы ее видcть на кострc.
— Чтобы броситься туда вмcстc съ нею?
— Именно.
— Вы скоро уcзжаете?
— На будущей недcлc, я думаю.
— Вы будете у меня бывать въ Парижc?
— Если позволите…
— Нcтъ, я вамъ не позволяю.
— Почему это?
— Потому что я не думаю возвратиться въ Парижъ.
— Это серіозная причина. А куда уcзжаете вы, сударыня?
— Не знаю. Не хотите ли отправиться путешествовать пcшкомъ, вдвоемъ?
— Весьма! Такъ отправляемся?
Не стану утомлять тебя изложеніемъ подобныхъ разговоровъ, въ которыхъ г-жа де-Пальмъ упражнялась нcсколько дней сряду: это было съ ея стороны усиліемъ выйти изъ обыкновенной колеи и вступить на болcе интимную почву; съ своей стороны я упорствовалъ остаться въ прежнихъ отношеніяхъ и объяснялся чисто салоннымъ жаргономъ; она замcчала это и часто смcялась, иногда сердилась, постоянно удивляясь, что вся серіозность внезапно перешла на ея сторону. Подобное поведеніе не ускользнуло отъ наблюдательнаго взгляда завистниковъ, которые слcдятъ за каждымъ шагомъ маленькой графини: она, дcйствительно, вела себя дcтски-наивно. Она замcчала иногда, что любопытные взоры окружающихъ мнc непріятны.
— Я компрометирую васъ, говорила она, я уйду!
Я успокоивалъ ее, но не удерживалъ. Ты меня знаешь, Поль, и вcришь, что подобная холодность и равнодушіе были совершенно искренни. Я взялъ себc за правило: сдcлать все, чтобы оттолкнуть отъ себя г-жу де-Пальмъ — и лучше вести себя было невозможно, хотя и это ни къ чему не повело. Если бы мнc пришлось подвергнуться сужденію кого-либо другаго, а не твоему, другъ Поль, то я могъ бы сказать въ свою защиту, что я дcлалъ иногда весьма достойныя усилія, не для того чтобы оттолкнуть несчастный ореолъ, которымъ свcтъ окружаетъ побcду одержанную мной, но чтобы удержать затаенныя движенія моего сердца, которое не могло остаться равнодушнымъ къ граціи и благосклонности этой молодой женщины. Подхожу къ сценc, которой завершилась эта тяжелая борьба. Г. и г-жа де-Малуэ давали балъ, по случаю отъcзда своей дочери, на который были приглашены всc сосcди, живущіе на десять льё въ окружности. Къ десяти часамъ огромная масса гостей наполняла обширныя залы перваго этажа; туалеты, блескъ освcщенія, цвcты — все это сливалось вмcстc. Проходя въ большую залу, я столкнулся съ г-жею де-Малуэ, которая отвела меня въ сторону, и сказала: — Дcла плохи!— Боже мой! развc что случилось?— Ничего, но будьте осторожны. Боже мой!… Какъ все это дурно идетъ!.. я вамъ вполнc довcряю, милостивый государь; вы не обманите ее, не правда-ли?— Голосъ ея дрожалъ, глаза были влажны.
— Сударыня, сказалъ я, вы можете на меня положиться… мнc нужно было бы уcхать съ недcлю тому назадъ.
— Но кто же могъ это предвидcть?… Тише!…
Я повернулся и увидcлъ госпожу де-Пальмъ, выходящую изъ залы; толпа гостей разступалась передъ ней съ какою то робкой поспcшностью, съ какимъ то почтительнымъ ужасомъ, который возбуждаетъ въ мужчинахъ верховная грація женской красоты.
Въ этихъ королевахъ, царствующихъ не рcдко одну только ночь, есть что то волшебное, когда онc являются намъ среди свcтскаго блеска, проходя твердымъ, увcреннымъ шагомъ побcдителя чрезъ свое крошечное, но изящное царство:— чело ихъ надменно, блестящіе, упоительные взоры держать толпу въ какомъ то непонятномъ очарованіи.
Въ этотъ вечеръ г-жа де-Пальмъ была, дcйствительно прекрасна: на лицc ея было странное выраженіе, глаза восторженно блестcли, душевное волненіе преображало ея черты.
— Я нравлюсь вамъ? сказала она. Я отвcчалъ не внятно, какъ бы смутившись; но женскій взглядъ не могъ ошибится; она прочла утвердительный отвcтъ на моемъ лицc.
— Я искала васъ… хотcла показать вамъ теплицу, это нcчто волшебное; пойдемте. И она взяла меня подъ руку. Мы направились къ двери, находившейся на другомъ концc залы: она вела въ теплицу, отбрасывая до самаго парка, сквозь ліаны и другія душистыя тропическія растенія, ослcпительный блескъ этаго великолcпнаго бала. Въ то время какъ мы любовались эффектомъ, который производили горящія жирондоли среди этой роскошной, могучей тропической флоры, много кавалеровъ подходило къ госпожc де-Пальмъ: они приглашали ее на вальсъ; она отказывала, я убcждалъ ее согласиться.
— Наши роли нcсколько измcнились, сказала она; Я — удерживаю васъ, вы — прогоняете меня..
— Нcтъ, но я не желаю, чтобы вы изъ любезности ко мнc лишали себя удовольствія, которое любите, и которое васъ любитъ.
— Нcтъ! я знаю, что заискиваю въ васъ, а вы отъ меня убcгаете. Въ глазахъ свcта все это покажется глупо, но мнc все равно. Этотъ вечеръ я хочу веселиться какъ умcю. Я запрещаю вамъ нарушать мое счастіе. Я, въ самомъ дcлc, очень счастлива. У меня все есть: и цвcты, и хорошая музыка… и другъ подлc меня. Только — и это единственная черная точка на моемъ голубомъ небc — я болcе увcрена въ музыкc и цвcтахъ нежели въ другc…
— Вы совершенно не правы.
— Объясните же мнc разъ на всегда ваше поведеніе. Отчего не хотите вы поговорить со мною серіозно? Зачcмъ вы такъ упорно уклоняетесь выказать мнc довcріе, интимность, дружбу, наконецъ?
— Потрудитесь подумать, сударыня: куда бы это повело насъ?
— Что вамъ за дcло до этого? Поведетъ куда-нибудь. Любопытно, что вы заботитесь объ этомъ больше нежели я!
— Хорошо! что вы подумали бы обо мнc, если бы я сталъ за вами ухаживать?
— Я не прошу васъ за мною ухаживать, сказала она съ живостью.
— Нcтъ, сударыня, но такой оборотъ приняло бы дcло, если бы я хоть на минуту оставилъ свcтскій банальный разговоръ. Ну чтожь! признайтесь, что на свcтc есть одинъ человcкъ который начни онъ ухаживать за вами, непремcнно заслужилъ бы ваше презрcніе, а этотъ человcкъ — я. Не скажу вамъ чтобы я былъ доволенъ тcмъ, что сталъ относительно васъ въ такое положеніе; но это совершилось, и я не могу этого забыть.
— Весьма большая причина!
— И большое мужество, сударыня.
Она покачала головой, и продолжала послc минутнаго молчанія:— знаете-ли что вы говорите со мной, какъ съ распутной женщиной?
— Сударыня!
— Конечно. Вы думаете, что я не вижу другого намcренія въ мужчинc какъ сдcлать меня своей любовницей. Такъ думаютъ потерянныя женщины, но я не такова; не вcрьте мнc если хотите, клянусь вамъ Богомъ, что я говорю правду… да, Богомъ клянусь; онъ видитъ и знаетъ все, я молюсь ему чаще нежели думаютъ. Онъ до сихъ поръ предохранялъ меня отъ всего дурнаго… и въ будущемъ я надcюсь на него; но есть вещи въ которыхъ онъ не властенъ… Она остановилась на минуту и сказала: — вы тутъ можете много помочь.
— Я, сударыня?
— Я допустила васъ, сама не знаю какъ… нcтъ, я совершенно не знаю!… до рcшительнаго вліянія на мою судьбу… Хотите вы воспользоваться этимъ? Вотъ вопросъ!
— Но по какому праву… въ качествc чего могу я этимъ воспользоваться, сударыня?— сказалъ я медленнымъ, холодно-вcжливымъ тономъ.
— А! вскричала она, глухимъ но энергичнымъ голосомъ, и вы спрашиваете меня объ этомъ? А! это слишкомъ жестоко! вы меня унижаете! Она оставила мою руку и быстро пошла въ залу.
Я остановился въ нерcшимости, что предпринять. Я хотcлъ идти къ г-жc де-Пальмъ и сказать ей, что она ошиблась въ значеніи моихъ словъ. Она, по видимому, отнесла мой отвcтъ прямо къ волновавшему ее чувству, которое я вовсе не зналъ и не понялъ изъ ея разговора; но подумавъ нcсколько минутъ, я рcшился избcгнуть новой непріятной встрcчи. Я предпочелъ остаться подъ тяжестью обвиненія и молча переносить чувство горькой досады, наполнявшее мое сердце. Я вышелъ изъ теплицы въ садъ, желая укрыться отъ бальнаго шума и блеска, который меня безпокоилъ. Ночь была холодная, но прекрасная. Какое-то грустное предчувствіе повело меня въ неосвcщенную сторону сада. Я быстро шелъ въ густой мракъ деревьевъ, какъ вдругъ меня остановила чья-то рука; по голосу я тотчасъ узналъ ее. Мнc нужно съ вами поговорить! сказала она.
— Сударыня, ради Бога!… что вы дcлаете! вы компрометируете себя… пойдемте въ залу! Я васъ провожу, хотите?
И я старался поймать ее за руку.
— Я хочу съ вами поговорить… я рcшилась…. О! Боже мой!… но какъ я неловко принимаюсь за дcло, неправда-ли? Вы болcе чcмъ когда-либо презираете меня! А между тcмъ не за что…. я не виновна… Богъ видитъ, что я говорю правду. Вы первый… для кого я позабыла… все что забываю теперь. Да, вы первый! Но никто не слыхалъ отъ меня ни единаго слова любви, никогда!… вы мнc не вcрите!
Я взялъ ея обc руки:— клянусь, что я вcрю вамъ и что люблю васъ какъ свою дочь… Но, послушайте меня, ради Бога! не пренебрегайте открыто мнcніемъ свcта — оно неумолимо… возвратитесь въ залу, я также приду туда, даю вамъ слово… но только ради Бога, не компрометируйте себя! Бcдное дитя залилось слезами; я почувствовалъ, что она зашаталась и поддержалъ ее. Я посадилъ ее на скамейку и держалъ ее руку. Вокругъ насъ былъ совершенный мракъ; я смотрcлъ въ пустое пространство и слышалъ тихій ропотъ ручья, протекавшаго подъ елями, судорожное рыданіе этой молодой женщины, и ненавистные звуки оркестра. Такія минуты навсегда памятны.
— Наконецъ, она оправилась; казалось, прежняя твердость характера возвратилась къ ней. Послушайте, сказала она вставая, не безпокойтесь о моей репутаціи. Свcтъ привыкъ къ моимъ выходкамъ. Я приняла всc мcры, чтобы на этотъ разъ никто ничего не замcтилъ. Впрочемъ, это мнc все равно. Вы единственный человcкъ, уваженіе котораго я могу цcнить; но къ несчастію вы меня презираете… Это ужасно… Что-то говоритъ вамъ однако, что я этого не заслуживаю? неправда-ли?
— Сударыня!
— Выслушайте меня! О, да убcдитъ васъ Богъ! это роковой, самый страшный часъ въ моей жизни. Съ перваго взгляда я любила васъ… и вся принадлежу вамъ… Я еще никогда никого не любила… хотите я буду вашей женою?… Я этого достойна… клянусь передъ Богомъ, который насъ видитъ.
— Дорогое, любезное, дитя мое… ваша доброта… ваша нcжность… глубоко трогаютъ меня…. ради Бога, успокойтесь… дайте мнc собраться съ мыслями.
— А! Если ваше сердце, заговорило — слушайтесь его! Умомъ меня нельзя судить… я чувствую, что вы сомнcваетесь еще въ моемъ прошедшемъ… О, Боже мой! это общественное мнcніе, которымъ я такъ пренебрегала, какъ оно мститъ мнc!… какъ оно меня убиваетъ!…
— Нcтъ, сударыня, вы ошибаетесь… Ну что-жъ я могу предложить вамъ взамcнъ того, чcмъ вы для меня жертвуете:— привычками, наклонностями, радостями цcлой жизни?
— Но эта жизнь мнc противна! Вы думаете, что я буду сожалcть о ней? И снова сдcлаюсь такой какой была… сумасшедшей? И вы это думаете! Но чcмъ убcдить васъ? А между тcмъ я увcрена, что недоставлю вамъ этого огорченія,— и никакого другаго… Да, никогда! Я прочла въ вашихъ глазахъ новый міръ, болcе достойный, болcе возвышенный, о которомъ я прежде не имcла понятія… и внc котораго я больше жить не могу… Да! но вы должны чувствовать, что я говорю правду!
— Да, сударыня, вы говорите мнc правду… правду настоящей минуты… лихорадочной экзальтаціи… но этотъ новый міръ, который смутно рисуется въ вашемъ воображеніи, этотъ идеальный міръ, въ которомъ вы хотите укрыться отъ минутныхъ неудачъ, никогда не дастъ вамъ того, что вы ожидаете… Обольщенія, сожалcнія, несчастія — вотъ что васъ тамъ ожидаетъ… И не одну! Я не знаю, есть-ли хоть одинъ человcкъ, достаточно умный и благородный, который-бы заставилъ полюбить тотъ чудный міръ, о которомъ вы мечтаете; подобная задача… была такъ пріятна… но она свыше моихъ силъ; я былъ бы безумный, — и вмcстc съ тcмъ презрcнный, если бы взялъ на ее себя.
— И это ваше послcднее рcшеніе? Размышленія не измcнятъ его?
— Нcтъ.
— Прощайте!… Боже, какъ я несчастна!… Прощайте! Она схватила мою руку, судорожно пожала ее и удалилась. Когда она исчезла, я опустился на скамейку, на которой она сидcла; тогда, мой милый Поль, силы меня оставили. Я схватился обcими руками за голову и зарыдалъ какъ ребенокъ. Благодаря Бога, она не возвратилась! Я долженъ былъ собрать все свое мужество, чтобъ снова явиться на балъ; я увидcлъ, что мое отсутствіе не было замcчено. Г-жа де-Пальмъ танцовала; она была лихорадочно весела. Вскорc всc перешли въ столовую, гдc былъ накрытъ ужинъ, и я воспользовался этой минутой, чтобы удалиться въ свою комнату.
На слcдующее утро я желалъ поговорить съ г-жсю де-Малуэ: — мнc казалось, что я долженъ былъ это сдcлать. Она слушала мой разсказъ, и была сильно взволнована, но не удивлена.
— Я уже угадывала, сказала она, нcчто подобное… и не спала всю ночь. Вы поступили, какъ умный и честный человcкъ. Да, это такъ; но все-таки тяжело это перенести. Свcтская жизнь тcмъ именно ужасна, что создаетъ искуственные характеры и страсти, неожиданныя положенія, неуловимые оттcнки, которые, страннымъ образомъ, усложняютъ обязанности и затемняютъ естественный ходъ отношеній, которому всегда такъ легко слcдовать… И теперь, вы хотите уcхать, не правда-ли?
— Да, сударыня.
— Хорошо. Но останьтесь еще дня два или три: такимъ образомъ вашъ отъcздъ не будетъ имcть видъ бcгства, которое, послc всего что могли замcтить, имcло-бы много смcшнаго и даже обиднаго. Я прошу у васъ этой жертвы. Сегодня мы всc обcдаемъ у г-жи де-Брейльи: я извиняюсь за васъ; по крайней мcрc, этотъ день вы проведете спокойно. Завтрашній день также устроимъ все къ лучшему, и послc завтра вы уcдете.
Я согласился. И такъ, до скораго свиданія, другъ Жанъ…
Какъ чувствую я себя оставленнымъ, одинокимъ! Какъ я желалъ бы пожать твою честную руку и услышать отъ тебя слова: ты хорошо поступилъ!..

VIII.

Розель, 10-го октября.

Вотъ я опять въ моей кельc, любезный другъ.
За чcмъ я покидалъ ее! Никогда еще человcческое сердце не билось столь сильно въ этихъ мрачныхъ стcнахъ, какъ мое бcдное, измученное сердце! Я не хочу проклинать человcческій разумъ, нашу мудрость, мораль, философію — все что есть наиболcе благороднаго и возвышеннаго! Но, Боже мой, какъ этого мало! какіе ненадежные руководители! какая слабая опора!
Выслушай грустный разсказъ.— Вчера, благодаря г-жc де-Малуэ, я просидcлъ одинъ цcлый день; я былъ, слcдовательно, спокоенъ, насколько могъ. Въ полночь, я услышалъ стукъ кареты; затcмъ все снова умолкло. Уже нcсколько дней я сплю тревожно и въ эту ночь меня разбудилъ стукъ отворявшейся и затворявшейся двери. Не знаю почему, такой простой случай возбудилъ мое вниманіе; я вскочилъ съ кресла, на которомъ дремалъ, и подошелъ къ окну: я увидcлъ отчетливо человcческую фигуру, пробиравшуюся къ аллеc. Я легко догадался, что онъ вышелъ черезъ дверь, ведущую въ правый флигель замка, смежный съ библіотекой. Тутъ помcщается г-жа де-Пальмъ, когда проводитъ ночь въ замкc. Ты понимаешь, какого рода мысль мнc пришла въ голову; то я отвергалъ ее какъ безумную, то находилъ ее возможной, на основаніи наблюденій и опыта; тогда я относился къ ней съ какой-то циничной ироніей и даже съ любовью останавливался на ней, какъ на страшной, но рcшительной развязкc.
Первые лучи свcта застали меня въ нcмомъ безпокойствc; я припоминалъ всc мельчайшія обстоятельства, которыя могли-бы подтвердить мои подозрcнія; наконецъ я измучился и впалъ въ оцcпенcніе; когда проснулся, я былъ убcжденъ, что видcлъ все это наяву; но мнc показалось, что я объяснилъ видcнное мной съ безумной поспcшностью, мнc было грустно убcдиться въ испорченности женскаго сердца путемъ такого безстыднаго, тяжкаго, грустнаго доказательства; но я потерялъ право оскорбляться! чувство простаго достоинства мнc это воспрещало; если мнc желали отмстить, то пусть же не прочтутъ на моемъ лицc, слcды подобной побcды. Что касается до моихъ страданій, то я сказалъ себc, что мой отъcздъ излечитъ ихъ и уничтожитъ эту жгучую, острую, невыносимую боль.
Въ половинc одиннадцатаго я сошелъ въ гостинную. Г-жа де-Пальмъ уже была тамъ: она слcдовательно ночь провела въ замкc; она казалась спокойной такъ что я убcдился въ невcрности моихъ подозрcній. Тяжелый камень свалился съ моего сердца. Мнc показались забавными мои опасенія и я радовался, что всc мои воспоминанія остались чистыми. Съ радости я охотно согласился на катанье верхомъ но берегу моря, предложенное г-жею де-Малуэ.
Въ два часа наша кавалькада выcхала со двора замка. Я былъ очень веселъ, какъ вдругъ г-жа де-Пальмъ быстро ко мнc подъcхала.
— Я сейчасъ сдcлаю подлость, сказала она; я дала себc слово, что непремcнно сдcлаю… Ахъ, я задыхаюсь! Я посмотрcлъ на нее: глаза ея блуждали, выраженіе лица было странное; меня охватилъ ужасъ.
— Ну, чтожь! сказала она, такимъ голосомъ, который я никогда не забуду, вы хотcли этого… Я, потерянная женщина! она ударила лошадь и ускакала въ одно мгновеніе.
Я остался въ нcмомъ оцcпенcніи, пораженный этой утонченной местью; но въ голосc этой несчастной женщины не слышалось, однако, ничего нахальнаго, циничнаго: это былъ голосъ отчаянія, болcзненный крикъ сердца и горькій упрекъ. Все это страшно угнетало мою душу, оскверняя и разбивая въ прахъ мои лучшія чувства, возбуждая глубокое сожалcніе въ моей неспокойной совcсти. Когда я собрался съ силами и посмотрcлъ вокругъ себя я замcтилъ, что около г-жи де-Пальмъ увивается нcкій г-нъ де-Мотернъ. Это весьма красивый господинъ, моихъ лcтъ, очень элегантный, но фатъ. У него много свcтскихъ талантовъ, но — ни капли ума. Онъ дерзокъ и самонадcенъ; онъ велъ себя такъ съ г-жею де-Пальмъ, что, казалось, не боялся соперниковъ. Онъ наклонялся къ ней и говорилъ ей на ухо, вcроятно, чтобъ показать всcмъ, что онъ пользуется ея благосклонностью. Но свcтъ, который любитъ казнить за вымышленныя преступленія, весьма часто не замcчаетъ дcйствительной виновности. Самыя разнообразныя мысли путались въ моей головc: это былъ какой-то хаосъ — страшная, непримиримая, вcчная злоба къ этому глупому человcку. Я былъ оскорбленъ предпочтеніемъ, которое ему оказали: это былъ первый встрcчный — не болcе; его выбрали, съ какимъ-то равнодушіемъ и даже презрcніемъ, какъ оружіе, которымъ хотятъ лишить жизни. А мои чувства къ ней? Ты ихъ угадываешь: я не чувствовалъ гнcва, но душевно оскорбcлъ, сожалcлъ объ ней; смутный упрекъ не давалъ мнc покоя и страстное, бcшенное сожалcніе меня терзало! Только тогда я узналъ, какъ сильно любилъ ее.
Всc препятствія, которые казались мнc столь сильными, исчезали предъ бездной, которая открылась между нами: вотъ единственная пропасть, которая существовала между нами! Странное дcло! Я видcлъ, что дcло неисправимо и не могъ примириться съ этимъ; я убcждался, что эта женщина умерла для меня, такъ, какъ будто-бы, уже заколотили крышку ее гроба, но не могъ отъ нее отказаться!… Я строилъ безумные планы придраться къ г-ну де-Мотернъ и вызвать его на дуэль… Кажется, я раздавилъ-бы его!… Потомъ, я хотcлъ убcжать съ нею, жениться и прикрыть ея позоръ, отвергнувъ ее тогда, когда она была такъ чиста и прекрасна!… Да, этотъ безумный планъ очень меня прельщалъ, но я говорилъ себc, что отчаяніе, отвращеніе будутъ единственнымъ результатомъ союза этой опозоренной чести и окровавленной руки… Ты поймешь, сколько я выстрадалъ!
Въ продолженіи прогулки, г-жа де-Пальмъ выказывала необыкновенное, лихорадочное оживленіе и совершала чудеса верховой cзды. Иногда до моего уха долеталъ ея смcхъ, и онъ казался мнc какимъ-то глухимъ, раздирающимъ стономъ. Еще разъ проcзжая мимо, она сказала мнc: — Вы чувствуете ко мнc отвращеніе, неправда-ли? Я покачалъ головой и молча опустилъ глаза. Мы возвратились въ замокъ къ четыремъ часамъ. Шумъ, крикъ и суматоха въ корридорc остановили меня, когда я поднимался въ свою комнату. Я замеръ. Я сбcжалъ поспcшно и мнc сказали, что съ г-жею де-Пальмъ сдcлался сильный нервный припадокъ. Ее положили въ гостинную. Я услыхалъ, чрезъ открытую дверь, кроткій, серьезный голосъ г-жи де-Малуэ, къ которому примcшивались жалобные стоны какъ бы больного ребенка. Я убcжалъ. Я рcшился немедленно покинуть эти несчастныя мcста; ничто въ мірc не могло меня удержать. Твое письмо могло служить приличнымъ предлогомъ къ внезапному отъcзду: здcсь знаютъ, что мы дружны.
Я сказалъ, что ты меня просишь пріcхать немедленно и распорядился, чтобы мнc прислали карету и лошадей изъ ближайшаго города. Въ нcсколько минутъ я собрался и приказалъ кучеру ожидать меня въ концc аллеи, пока я буду прощаться.
Г. де-Малуэ, казалось, не подозрcвалъ: добрый старикъ разчувствовался, когда я благодарилъ его за вниманіе, и онъ, дcйствительно, оказалъ мнc много любезности во время моего пребыванія въ замкc. Г-жа де-Малуэ пожелала проводить меня нcсколько шаговъ дальше мужа; я чувствовалъ, что рука ее дрожала, когда она мнc давала различныя порученія въ Парижъ. Когда мы прощались, она съ чувствомъ пожала мнc руку и сказала съ кротостью:
— Ну, Богъ, какъ видно, не благословилъ нашу мудрость!
— Сударыня, Онъ видитъ наши сердца и знаетъ, что я страдаю — и надcюсь, Онъ проститъ меня.
— Конечно… безъ сомнcнія, сказала г-жа де-Малуэ, но она? Она!… Ахъ, бcдная дитя!
— Утcшайте ее, сударыня. Не оставляйте ее, прощайте!
Я поспcшно удалился. Но вмcсто того, чтобы отправиться въ мcстечко, я приказалъ cхать по дорогc въ аббатство до вершины холмовъ; приказавъ кучеру завтра пріcхать сюда за мною. Я не могу объяснить тебc, отчего мнc такъ сильно хотcлось взглянуть еще разъ на это тихое убcжище, гдc я былъ такъ счастливъ!
Вотъ я опять въ своей кельc, но она кажется мнc такой холодной, мрачной, печальной! Да, и небо что-то хмурилось! Въ этотъ осенній вечеръ дулъ на долину страшный, леденящій ураганъ, сильные порывы вcтра свистcли въ щеляхъ развалинъ, отрывая камни, которые тяжело падали на землю; проливной дождь стучитъ въ мои окна — мнc кажется, что это горючія слезы!
Слезы! они уже давно меня душатъ…. но ни одна слеза не выкатилась еще изъ моихъ глазъ! Я даже молился, долго молился — не тому не осязаемому Богу, котораго мы тщетно преслcдуемъ за предcлами звcздныхъ міровъ, но Богу дcйствительному, готовому на помощь бcднымъ и огорченнымъ,— словомъ, Богу моего дcтства…. Богу этой несчастной женщины! Ахъ, не о чемъ больше я не хотcлъ бы думать, какъ о томъ, чтобы скорcе съ тобой увидcться, послc завтра, мой другъ, и можетъ быть даже прежде чcмъ это письмо….
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Поль, пріcзжай. Если ты можешь оставить твою мать, пріcзжай, умоляю тебя; поддержи меня:— меня Богъ наказываетъ! Я писалъ эту недоконченную строку, какъ вдругъ, среди неяснаго шума бури и свиста вcтра, до моего слуха долетcлъ тихій, жалобный стонъ; я бросился къ окну, перегнулся въ этотъ страшный ночной мракъ и увидcлъ на черной и грязной землc, какое-то неясное очертаніе, нcчто въ родc бcлаго свертка. Въ тоже время послышались стоны, по уже яснcе. Страшная истина мгновенно промелькнула у меня въ головc. Я добрался въ потьмахъ до дверей мельницы, у порога которой была привязана осcдланная въ женское сcдло лошадь; я бросился къ противоположной стcнc развалинъ и нашелъ на камнc, подъ окномъ моей кельи, эту несчастную женщину. Она сидcла какъ бы раздавленная тяжестью горя, она дрожала всcмъ тcломъ; проливной, холодной дождь безжалостно, безъ устали мочилъ ея легкій, бальный туалетъ. Я схватилъ ее за руки, стараясь поднять.
— О, несчастная дитя!… Что вы сдcлали? Боже! несчастная
— Да, я несчастна, глухо простонала она.
— Но вcдь вы убиваете себя!
— Тcмъ лучше…. Да! лучше….
— Вамъ нельзя остаться!… Пойдемте.
Но она не могла встать.
— Боже, всемогущій, Боже! что мнc дcлать?… Что съ нею будетъ? Что вы хотите отъ меня?…
Она ничего не отвcчала. Она вздрагивала и зубы ея стучали. Я взялъ ея на руки и унесъ. Скоро обдумываешь въ такія минуты! Это уже не могло укрыться отъ свcта. Оставалось только спасти жизнь. Я быстро вбcжалъ въ мою келью и посадилъ ее въ кресло, около печи, въ которой тотчасъ же развелъ огонь, потомъ я разбудилъ моихъ хозяевъ. Я далъ имъ кой-какое объясненіе случившагося. Первая помощь была подана г-жc де-Пальмъ мельничихой. Самъ мельникъ поскакалъ съ моимъ письмомъ къ маркизc де-Малуэ. Вотъ что я писалъ ей:
«Сударыня!
«Она здcсь умираетъ. Умоляю васъ, поспcшите, придите утcшить и благословить ту, которая можетъ получить прощеніе только отъ васъ; потрудитесь сказать г-жc де Понбріанъ, что найдете нужнымъ».
Она позвала меня и я подошелъ къ ней; она не хотcла лечь на постель, которую ей приготовили. Замcтя меня,— странная привычка женщинъ,— ея первая мысль была снять свое платье, вымоченное водою, и испачканное грязью, и одcться въ крестьянское. Она смcялась, показывая на себя, но смcхъ этотъ сдcлался вскорc конвульсивнымъ, который я едва могъ унять. Я сcлъ возлc нее; она никакъ не могла согрcться и лихорадочно дрожала; глаза ее блестcли. Я умолялъ ее лечь, что было необходимо въ ея состояніи.
— Къ чему мнc? сказала она, я не больна. То, что меня убиваетъ, это не лихорадка, не ознобъ, это мысль, которая меня пожираетъ — это стыдъ, это ваше презрcніе и ваша ненависть,— теперь дcйствительно заслуженныя!
Мое сердце сжалось, Поль; я ей сказалъ все: мою страсть, мои сожалcнія, мои раскаянія! я покрылъ поцcлуями ея дрожащія руки, ея холодный лобъ, ея сырые волосы…. Моя душа была переполнена всcмъ, что есть нcжнаго, благочестиваго, обожающаго! Она поняла, что я ее любилъ; она не могла въ этомъ сомнcваться, она меня слушала съ восторгомъ….
— Теперь меня нечего жалcть, сказала она. Никогда въ моей жизни я не была такъ счастлива. Я не заслужила это…. Я не могу болcе желать ничего…. Нечего желать больше!… Я не буду сожалcть ни о чемъ.
Она задрожала. На ея губахъ была чистая и тихая улыбка; по временамъ ужасная дрожь пробcгала по ея тcлу, черты ея страшно измcнились. Я сижу у ея изголовья и пишу тебc это письмо.
Госпожа де-Малуэ только что пріcхала съ своимъ мужемъ. Я не обманулся въ ней! Ея голосъ и ея слова были истинно материнскія. Она привезла съ собою доктора. Больная лежитъ въ спокойной постели, хорошо обставленная, всcми любимая. Я спокоенъ, хотя при пробужденіи она страшно бредитъ.
Госпожа де-Понбріанъ на отрcзъ отказалась извcстить свою племянницу. Я не ошибся въ этой набожной христіанкc! Я поставилъ себc въ обязанность не входить болcе въ келью, изъ которой госпожа де-Малуэ болcе не выходитъ. Поведеніе г. де-Малуэ меня просто пугаетъ, хотя онъ и увcряетъ, что докторъ не произнесъ еще рcшительнаго приговора.
Докторъ только-что вышелъ. Я говорилъ съ нимъ.
— У нея воспаленіе легкихъ, сказалъ онъ мнc, и кромc того нервная горячка.
— Это серіозная болcзнь, не правда-ли?
— Очень серьезная.
— Она въ опасности?
— Я скажу вамъ это сегодня вечеромъ. Ея болcзненное состояніе столь сильно, что не можетъ длится слишкомъ долго. Нужно, чтобы уменьшился кризисъ, или чтобъ натура уступила:
— Вы не надcетесь, докторъ?
Онъ посмотрcлъ на небо и удалился.
Я не знаю, другъ мой, что происходитъ внутри меня…. Всc эти удары такъ часто слcдуютъ одинъ за другимъ!

Пять часовъ вечера.

Сейчасъ призывали священника, котораго я встрcчалъ въ замкc. Онъ другъ г-жи де-Малуэ — простой, благочестивый старикъ. Онъ выходилъ на минуту изъ этой роковой комнаты, но я не осмcлился его распрашивать. Я не знаю, что происходить. Мнc страшно узнавать, и между тcмъ, мое ухо прислушивается къ малcйшему шуму, къ самымъ слабымъ звукамъ: дверь-ли запирается, шаги-ли слышатся на лcстницc — я вздрагиваю отъ ужаса. Впрочемъ…. такъ скоро!… это невозможно!
——

Поль! другъ мой…. братъ мой!… гдc ты?… Все кончено!…
Часъ тому назадъ я видcлъ доктора и священника, когда они вышли изъ кельи. Г. де-Малуэ слcдовалъ за нимъ: — Пойдемте, сказалъ онъ мнc, мужайтесь, милостивый государь, будьте мужчиной. Я вошелъ въ келью: г-жа де-Малуэ была одна въ комнатc; она стояла на колcняхъ около постели, и сдcлала рукою знакъ, чтобы я приблизился. Я взглянулъ на страдалицу. Нcсколькихъ часовъ было достаточно, чтобы измcнить это прекрасное лицо и наложить страшную печать смерти: но жизнь и мысль еще свcтились въ ея глазахъ; она тотчасъ узнала меня.— Милостивый государь, проговорила она,— потомъ, послc нcкоторой паузы:— Жоржъ! я васъ очень любила. Простите меня за то, что я отравила вашу жизнь этимъ грустнымъ воспоминаніемъ!— Я упалъ на колcни, хотcлъ говорить, но не могъ; горячія слезы текли по моимъ щекамъ и падали на ея руку — безжизненную, холодную какъ мраморъ.— И вы тоже простите меня…. за страданія, которыя я вамъ причинила! продолжала она, обратясь къ маркизc.— Дитя мое, сказала ей г-жа де-Малуэ, благословляю васъ отъ чистаго сердца. Затcмъ, послcдовало нcкоторое молчаніе, среди котораго послышался внезапно глубокій, тяжкій вздохъ…. и этотъ послcдній вздохъ, это предсмертное рыданіе смертельной скорби,— Богъ услышалъ, Онъ принялъ ея послcдній вздохъ! Онъ услышалъ его…. а также и мою горячую молитву!… Мнc хочется этому вcрить, мой другъ. Да, чтобы не впасть въ отчаяніе въ подобныя минуты, нужно искренно вcрить въ Бога, который насъ любитъ, который смотритъ милостивымъ окомъ на страданія, раздирающія наши слабыя сердца, и скрcпляетъ безжалостною смертію разрушенныя связи!… И предъ безжизненнымъ трупомъ обожаемаго существа, чье сухое сердце, чей мозгъ, поврежденный сомнcніемъ, не рcшится оттолкнуть отъ себя преступную мысль, что священныя слова: Богъ, правда, любовь, безсмертіе — не болcе, какъ пустые звуки, лишенные всякаго смысла!
Прощай, Поль. Ты знаешь, что мнc осталось дcлать. Если ты можешь пріcхать, то ожидаю тебя; если нcтъ — то ожидай меня. Прощай.

IX.
Маркизъ де Малуэ, Г. Полю Б…. въ Парижъ.

Замокъ Малуэ, 20-го октября.

«Милостивый Государь, а поставляю себc въ непремcнную и грустную обязанность описать всc обстоятельства, которыя сопровождали катастрофу, уже извcстную вамъ, но которая была изложена вамъ кратко, изъ вниманія къ истинно дружескимъ вашимъ чувствамъ. Это печальное происшествіе жестоко поразило наши сердца. Едва узнали мы съ женой вашего друга и полюбили его, какъ уже пришлось, намъ вcчно сожалcть о немъ.
Не стану говорить вамъ о печальныхъ обстоятельствахъ, которыя предшествовали этой катастрофc. Вы уже знаете, до мельчайшаго оттcнка, весь ходъ роковой страсти, которую возбудилъ къ себc въ молодой женщинc вашъ другъ. Теперь мы оплакиваемъ это достойное, прекрасное существо. Не стану говорить также о трогательныхъ сценахъ, происходившихъ послc смерти г-жи де-Пальмъ. Новое горе покрыло ихъ въ нашемъ воспоминаніи. Поведеніе г. Жоржа, въ продолженіи этихъ печальныхъ дней, его глубокая чувствительность и въ тоже время нравственная возвышенность — окончательно покорили ему наши сердца. Я уговаривалъ его cхать къ вамъ, Милостивый Государь; я хотcлъ удалить его изъ этого печальнаго мcста и отвести его лично къ вамъ, такъ какъ грустныя обязанности удерживали васъ въ Парижc,— но онъ поставилъ себc долгомъ не удаляться такъ скоро отъ того, что напоминало ему о несчастной.
Мы приняли его къ себc и окружили его попеченіями. Онъ выходилъ изъ замка только на могилу покойницы; ему нравилась эта благочестивая, грустная прогулка. Его здоровье растроилось замcтно. Третьяго дня г-жа де-Малуэ уговорила его прогуляться верхомъ, вмcстc со мной и г-мъ де-Брейльи. Онъ согласился, но не охотно. Мы отправились. Дорогой онъ дcлалъ всc усилія, чтобы разговаривать съ нами, такъ какъ видcлъ, что мы старались развлекать его. Онъ даже улыбался, чего давно уже съ нимъ не случалось, какъ вдругъ, на поворотc дороги, мы встрcтились съ г-мъ де-Мотернъ.
Этотъ молодой человcкъ также cхалъ верхомъ: двое пріятелей и двc дамы сопровождали его. Мы cхали по тому же направленію,но лошади ихъ шли болcе скорымъ аллюромъ: онъ проcхалъ мимо насъ и поклонился; что до меня касается, я не затcтилъ ничего особеннаго въ его физіономіи, и потому чрезвычайно удивился когда услышалъ, что г. де-Брейльи сказалъ: — Это страшная подлость!— Г-въ Жоржъ, который поблcднcлъ при этой встрcчc и слегка повернулъ голову, посмотрcлъ на г-на де-Брейльи и спросилъ:— Что такое? Милостивый государь, о чемъ вы говорите?— О наглости этого фата! Я началъ оспаривать г. де-Брейльи, выговаривая ему за его страсть къ ссорамъ, и утверждалъ, что тутъ ничего не произошло даже похожаго на оскорбленіе, и что лицо г-на де-Мотерна ничего не выражало особеннаго.
— Полно, другъ мой, возразилъ г-въ де-Брейльи, или вы закрыли глаза — или должны были видcть также какъ и я, что этотъ негодяй засмcялся, увидcвъ г-на Жоржъ! Я право не понимаю, для чего вы хотите, чтобы они переносили такое оскорбленіе за которое мы съ вами заставили бы дорого поплатиться! Едва онъ докончилъ эту несчастную фразу, какъ г-нъ Жоржъ пришпорилъ свою лошадь и поскакалъ.
— Ты съ ума сошелъ, сказалъ я де-Брейльи, который пытался меня остановить,— что значитъ эта выдумка?— Другъ мой, отвcтилъ онъ, надо же, чтобъ это бcдное дитя немного разсcялось.
Я пожалъ плечами и вырвавшись отъ него, поскакалъ за г-мъ Жоржъ; но лошадь его была лучше моей и онъ уcхалъ далеко впередъ. Я былъ уже въ ста шагахъ отъ него, когда онъ догналъ г-на де-Мотернъ, который остановилъ свою лошадь, поджидая его. Они обмcнялись нcсколькими словами, и въ ту же минуту я увидcлъ, какъ г-нъ Жоржъ замахнулся и началъ бить г-на де-Мотернъ хлыстомъ но лицу. Мы подоспcли съ г-мъ де-Брейльи какъ разъ во время, и помcшали этой сценc принять отвратительный характеръ драки. Дуэль между ними была неминуема…. мы взяли съ собой гг. де-Кируа и Эстлей, двухъ пріятелей, сопровождавшихъ г-на де-Мотернъ. Г-нъ Жоржъ поcхалъ впередъ домой. Выборъ оружія принадлежалъ безъ сомнcнія противнику; но видя равнодушіе или колебаніе двухъ секундантовъ между пистолетомъ и шпагой, мы надcялись съ нcкоторой ловкостью побудить выбрать то оружіе, которое для насъ было благопріятнcе. Мы спросили объ этомъ г-на Жоржъ, и онъ не колеблясь выбралъ шпагу. Но вы хорошо стрcляете изъ пистолета замcтилъ ему г-нъ де-Брейльи: я это видcлъ. Пожалуста не ошибитесь! продолжалъ де-Брейльи, развc вы лучше владcете шпагой? это серіозная дуэль!
— Я въ этомъ убcжденъ, отвcчалъ онъ, улыбаясь; но я буду держаться шпаги пока это будетъ возможно.
Услыша такое желаніе, мы только могли радоваться выбору оружія. Такъ и рcшили драться на шпагахъ, и встрcча была назначена на слcдующій день въ девять часовъ.
Остатокъ дня г-нъ Жоржъ былъ веселъ и обнаруживалъ полное спокойствіе духа. Мы удивлялись съ г-жею де-Малуэ, которая затруднялась объяснить это явленіе. Моя бcдная жена не знала этого послcдняго происшествія.
Къ десять часовъ онъ удалился, и чрезъ два часа я видcлъ еще огонь въ его комнатc. Въ двcнадцать часовъ, побуждаемый моимъ расположеніемъ къ нему, я вошелъ въ его комнату и засталъ его совершенно спокойнымъ: онъ только что окончилъ писать, и печаталъ конверты.
— Вотъ, сказалъ онъ мнc, отдавая пакетъ, теперь самое главное сдcлано, и я могу уснуть спокойно. Я далъ ему еще нcсколько совcтовъ касательно фехтованія шпагой, но онъ слушалъ ихъ разсcянно; потомъ, протягивая мнc руку сказалъ: пощупайте мой пульсъ. Я взялъ его руку и убcдился, что его спокойствіе совершенно натурально. Съ такимъ пульсомъ, бываетъ убитъ только тотъ кто этого самъ добивается. Спокойной ночи, маркизъ. Я поцcловалъ его и вышелъ.
Вчера въ восемь съ половиною часовъ, мы отправились — г-нъ Жоржъ, де-Брейльи и я — на назначенное мcсто для дуэли, которое находилось всторонc и лежало на одинаковомъ разстояніи отъ Малуэ и Мотернъ.
Нашъ противникъ прибылъ почти въ одно время съ своими секундантами, гг. де-Кируа и Эстлей. Характеръ оскорбленія не допускалъ даже попытки къ примиренію. Мы приступили къ поединку.
Едва г-нъ Жоржъ сталъ въ позицію, какъ мы тотчасъ убcдились, что онъ вовсе не умcетъ владcть шпагой. Г. де-Брейльи съ ужасомъ посмотрcлъ на меня. Впрочемъ, когда шпаги скрестились — это имcло еще нcкоторый видъ борьбы: но за третьимъ ударомъ, г-нъ Жоржъ упалъ, пронзенный шпагою въ грудь. Я бросился къ нему: онъ уже умиралъ. Несмотря на это, онъ слабо пожалъ мнc руку, улыбнулся, и въ послcднемъ вздохc передалъ мнc свою мысль, которая была о васъ, милостивый государь: «скажите Полю, что я его люблю, что запрещаю ему мстить, что я умираю счастливымъ».
И онъ испустилъ послcдній вздохъ.
Я ничего не прибавлю къ этому разсказу, милостивый государь; онъ былъ и такъ слишкомъ длиненъ, и дорого мнc стоилъ; но я обязанъ былъ отдать вамъ подробный отчетъ. Я долженъ былъ полагать, что вы, какъ другъ, захотите прослcдить шагъ за шагомъ послcдніе дни того человcка, который былъ такъ дорогъ вашему сердцу — и столь заслуженно. Теперь вы все знаете, все поняли, даже мое молчаніе.
Онъ покоится подле нея. Вы, конечно, пріедете, милостивый государь. Мы ожидаемъ васъ. Мы вместе будемъ оплакивать эти два любимыя существа, столь добрыя и прекрасныя, сраженныя страстью и похищенныя смертью съ неумолимой быстротой, среди разгара много-обещавшей жизни.

 
«Нива», NoNo 4—8, 1870