Из «Воспоминаний»

Автор: Старынкевич Николай Александрович

Из «Воспоминаний»

 

 

 

В. А. Жуковский в воспоминаниях современников.
Сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. О. Б. Лебедевой и А. С. Янушкевича.
М.: Наука, Школа «Языки русской культуры», 1999.

 

Надо быть полячишкой, чтобы статью, смерть Жуковского возвещающую, памяти его посвященную, напечатать под заголовком «Журнальная всякая всячина»1.
И ни один из этих северных варваров, из этих неевропейских людей, не разругал полячишку, не дал подлецу в писк. — Как бывший европейский человек, я не спустил ему, издалека выбил его порядочно, пустил к нему грамотку анонимную, — разругал, как мерзавца.
Жуковский не в 1783-м — не в том году, в начале которого пришел я на свет, — но в конце 1784-го года родился2, а потому более чем годом был моложе меня, как же смеет (Булгарин) называть его «старцем маститым»? Мы вместе учились в Московском университетском пансионе, пробыли в нём около 5-ти лет: три, или почти три, провели в одном росте3 и, следовательно, в одной и той же зале, в одном отделении, пока его из полублагонравного перевели в благонравное, а меня, грешного, в то же время за большую шалость в исправительное отправили4. — Жуковский был всегда тих и скромен, как непорочная девушка; мне не удалось никогда быть ни тихим, ни скромным, сколько ни было у меня амбиции попасть в благонравные. «Гони натуру в дверь, она в окно ворвется». Сидев в классах, и даже в русской словесности выше Жуковского, я имел великую охоту не уступать ему и в поведении, но злодейка натура всегда превозмогала; от юности моея мнози обуревали мя страсти. Портило меня в особенности то, что мне дозволено было ходить из пансиона в университет учиться латыни, и частенько вместо латинского класса бывал я в иных классах: особенно жаловал я цыганок и потому не только всегда отыскивал их, но и жилища их посещал5.
<…> Жуковский служил недолго, едва ли два только года. Он по выходе из пансиона определился в бывшую тогда в Москве Соляную контору, коею заведовал родственник его по жене Вельяминов-Зернов, то есть Зернова была в родстве с матерью Жуковского, надворного советницею Буниною6. Жуковского нашли в конторе неспособным к делам и занимали его более перепискою бумаг набело. Ему поручена была однажды бумага длинная, и велено было переписать того же дня. Жуковский ушел домой, не кончив ее; на другой день экзекутор арестовал его на два дня и скинул с него сапоги, чтоб не мог выйти. Обиженный и разгневанный, Жуковский оставил службу7.
<…> В 1812 году при образовании земского войска, призванного на защиту Отечества, Жуковский вступил в московское ополчение. Это ополчение присоединилось к армии под командою Ираклия Ивановича Маркова… почти накануне Бородинского сражения. Оно прибыло к армии со своим, как оно называлось, комиссариатом, то есть со своими запасами, которыми наделило его московское дворянство. Пришло с ополчением до тысячи повозок, тот комиссариат составлявших… Для освобождения дороги к Москве от повозок милиции, для доставления армии, а особенно ее многочисленной артиллерии, средства скорее достигнуть до позиции, в которой хотели дать новое сражение, истреблено было много повозок из так называемого комиссариата милиционного, много отправили на проселочные дороги вправо и влево; дошло до Москвы так малое число их, что прибывшие туда запасы едва достаточны были на три дня для несчастного горемычного ополчения. О нем с того времени ни малейшего не было принимаемо попечения со стороны интендантского ведомства. Да и не могло оно заниматься им, хотя б добрую имело волю. И армия во всем нуждалась, ибо ничего не было приготовлено на том пути, по которому она пошла, выступив из Москвы.
<…> К тому, что переносила армия, пока подвезли ей хлеба и мяса, прибавим страдания злосчастного ополчения. В нем развились разные болезни, а особенно эпидемический кровавый понос. Этот понос охватил и Жуковского, неразлучно шедшего со своим ополчением. — У Кутузова при кухне его состоял привезенный им с собой из Санкт-Петербурга бывший там частным полицейским приставом известный фигляр Скобелев, переименованный в то время из титулярных советников по-прежнему в штабс-капитаны. Узнав о болезни Жуковского, которого он знал лишь по сочинениям его, отправился он тотчас к Жуковскому в лагерь ополчения, отрекомендовал себя как великий почитатель его талантов, предложил ему свои услуги и уговорил переехать к нему в главную квартиру Кутузова в сел. Леташевку, где у Скобелева, как заведующего кухнею, была просторная и прекрасная квартира8. Жуковский вскоре оправился, но, прежде чем он укрепился в силах, Наполеон начал свою ретираду. Армия наша оставила Тарутино, а главная Кутузова квартира оставила Леташевку свою. Жуковский, положивши твердо оставаться на службе по изгнании французов, а потом ни шага не сделать за границу9, отправился при главной квартире в экипаже Скобелева и в этом экипаже прибыл наконец в Вильно, где по получении донесений, что и Макдональд выгнан из России, объявил твердое намерение расстаться с армиею и ехать восвояси на святую Русь.
Во время преследования французской армии случились между прочими следующие по штабу армии происшествия.
Князь Кутузов привез с собою служившего у него в С<анкт>-П<етер>бурге во время командования земским ополчением надворного советника Андрея Кайсарова10, брата пресловутого генерала Паисия Сергеевича Кайсарова. Он возложил на сказанного Андрея Кайсарова управление армейскою типографиею и составление бюллетенов, коими хотел морочить Россию. По побеге французов из гор. Красного бедный Андрей Кайсаров, пораженный ужасным положением французов, а особенно взятых в плен, умиравших сотнями в продолжение нескольких часов, не полагая, не дозволяя себе мыслить, чтобы они могли добраться до границ наших, никакого не имея понятия ни о случайностях войны, ни о числе французских войск, сделал грубую ошибку: написал в бюллетене, изданном в гор. Красном, что французы мерзнут, гибнут, что толпами, как мухи, падают и остается только подбирать их. Один из наших генералов, имевших доступ к Кутузову, достал экземпляр этого бюллетена и представил его с таким замечанием своим, что если бы под конец удалось Наполеону уйти хоть с малою частию своих войск, то в целой России восстал бы на нас крик, и особенно в народе, для чего не подобрал он мертвых мух, а с другой стороны, уменьшает он славу побед своих, приписывая истребление французской армии только холоду и голоду. Кутузов, найдя это замечание справедливым, разгневался на всех его окружавших, хотя бюллетены никому до опубликования не были показываемы; Андрея Кайсарова тотчас удалил от всех должностей; приказал захватить в типографии все экземпляры отпечатанного бюллетена, приказал сжечь их под надзором Скобелева и у всех, кто только успел достать этот бюллетен, тотчас отобрать его, объявив в главной квартире, что если впоследствии найдется у кого хоть один экземпляр, то утаивший его будет посажен под арест и потом уволен из армии. Тут наступили новые хлопоты — надлежало сочинить новый бюллетен; многим предложено было заняться дальнейшею их редакциею: между прочими предложено было и мне. Все отказались; я, с моей стороны, тихомолком, ночью, ушел в арьергард, откуда был вызван. Вызвался только один взять на себя писать «буллетины» — безграмотный Скобелев. Ему сперва не хотели вверить этой работы, но наконец превозмогли уверения его, что он мастерски «выпишется», и дали ему на пробу написать один. Он занял этим делом бедного Жуковского, который, таким образом, в продолжение преследования французов от Красного до Вильно написал несколько хороших бюллетенов, из коих особенно замечателен бюллетен о шестых числах, пагубных для Наполеона; он же написал два прекрасных письма, оба от Кутузова: одно к атаману Платову касательно отобранного казаками у французов награбленного ими в русских церквах серебра и золота, которое казаками было пожертвовано на украшение Казанского в С<анкт>-П<етер>бурге собора, другое к помещице села Тарутино Анне Никитишне Нарышкиной о сохранении в целости бывшего тарутинского лагеря со всеми укреплениями, какие возведены были нашими солдатами11. Скобелев и эти письма и бюллетены присвоил себе. Но слава его продолжалась недолго. При выступлении армии из Вильно за границу Жуковский объявил, что далее не пойдет с войсками, что, согласно своему обету, он с изгнанием французов из России слагает с себя военный мундир и возвращается на родину. Скобелев употреблял все возможные хитрости к удержанию Жуковского при армии; он выпросил ему у Кутузова орден св. Анны 2-го класса, исходатайствовал хорошее содержание, если пойдет с армиею далее. Но все старания, все уловки Скобелева остались безуспешны, 1-го/13 генваря мы перешли в Мерече Неман. Надлежало Скобелеву это важное происшествие ознаменовать «буллетином». Первый, который Скобелев изволил «отхватать» сам, уничтожил его, сломил ему шею. Начинался он так: «Да воскреснет Бог и расточатся враги Его — и расточились». Кутузов, по обыкновению, подписал, но главная квартира возопила. Обратили внимание Кутузова на ту галиматью; он наконец поверил тому, что не Скобелев писал прежние бюллетени, что напрасно представлял он Скобелева царю как автора тех бюллетенов и писем к Платову и Нарышкиной, что напрасно от Красного до Вильно вывел он Скобелева за одни бюллетены его из армейских штабс-капитанов в полковники Литовского гвардейского полка; разругал его по-российски и велел не показываться себе на глаза12. Составление бюллетенов было поручено сперва адъютанту Коновницына Ахшарумову, а потом, в Калише, возвратившемуся из отпуска Данилевскому (впоследствии генерал-лейтенанту), автору «Описания Отечественной войны».
<…> Андрей Кайсаров… оставив главный штаб армии вследствие несчастного бюллетена своего, взялся не за свое дело. Не быв никогда в военной службе и в штаб попавши как офицер милиционный, он вздумал пойти под начальство брата генерала Паисия в партизаны. При взятии отрядом их в Саксонии небольшого французского парка он задумал взорвать этот парк на воздух, не умел сделать этого — и сам вместе с парком взлетел на воздух.
Все вообще сожалели о нем как о человеке прекрасных качеств и отличного образования13.

 

Примечания
Николай Александрович Старынкевич (1783—1857) — литератор, государственный деятель. Уроженец Белоруссии, сын священника, он учился в Благородном пансионе Московского университета «под покровительством отца Тургеневых» (Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 131), дружбу с которыми, особенно с Александром, сохранил на всю жизнь. Участник Отечественной войны 1812 г., он был директором канцелярии штаба у П. И. Багратиона, а после его смерти у М. А. Милорадовича. Характеристику его бурной жизни в 1818—1819 гг. дает несколько предвзято Вигель, хотя и он отмечает «природные способности», «быстроту понятия», «удивительную легкость в работе» (там же, с. 131—133). Вольнолюбиво настроенный, идейно и дружески связанный с широким кругом декабристов (см.: Пушкин и его время. Л., 1962. Вып. 2. С. 93—96), он был в начале 1826 г. арестован в Ковенской губернии «по подозрению в связях с членами тайных организаций и препровожден в Варшаву» (Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. М., 1980. С. 75). Обостряются его отношения с цесаревичем Константином Павловичем (РА. 1889. Кн. 3. С. 679). Для доказательства своей непричастности к декабристскому движению он пишет пространные записки, где приоткрывает «завесу над малоизвестными сторонами деятельности русского штаба в 1812—1814 гг.» (Тартаковский А. Г. Указ. соч. С. 76).
Воспоминания Старынкевича о Жуковском — органичная часть этих записок. Они, во многом подтверждая и уточняя рассказ И. П. Липранди, дают интересный материал для характеристики деятельности поэта в 1812 г.
Старынкевич хорошо знал Жуковского. Их добрые отношения прошли испытание временем. После одновременной учебы в Благородном пансионе они встречались в 1809 г. в Петербурге, о чем мемуарист писал так: «Тургенев, Блудов (нынешний граф) и аз грешный составляли как бы одно семейство — мы были неразлучны. Жуковский присоединился к нам, жил с нами, занимался» (РЛ. 1986. No 1. С. 138). О встречах со Старынкевичем Жуковский неоднократно упоминает в «Дневнике» во время своего пребывания в Варшаве, где Старынкевич в конце 1820-х годов состоял при H. H. Новосильцеве, а позднее стал сенатором Варшавского департамента. Так, 16 мая 1829 г. Жуковский записывает: «У Бенкендорфа о Старынкевиче» (Дневники, с. 209—210), что дает основание предполагать хлопоты поэта о «гонимом». Во время посещения Варшавы в 1840 г. поэт вновь встречается с ним 12—13 марта и в один из вечеров ему и другим присутствующим рассказывает «о погребении Пушкина» (там же, с. 518).
Написанные в 1852—1853 гг., воспоминания Н. А. Старынкевича — дань памяти Жуковского. Впервые эти воспоминания опубликованы и подробно прокомментированы С. В. Березкиной в статье «А. С. Кайсаров и В. А. Жуковский в военной типографии при штабе Кутузова. По неопубликованным воспоминаниям Н. А. Старынкевича» (РЛ. 1986. No 1. С. 138—147). В примечаниях к «Воспоминаниям» использованы материалы этой статьи.

H. A. Старынкевич

 

 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

(Стр. 135)
РЛ. 1986. Nо 1. С. 144—147. Публикация С. В. Березкиной по рукописи: РГБ. Ф. Елагиных. Оп. 23. Ед. хр. 7 «Маленькие примечания». Лл. 1—2, 8—8 об., 12—14, 23 об. — 24.

1 Речь идет о статье Ф. В. Булгарина «Журнальная всякая всячина» (Сев. пчела. 1852. No 93). По существу, воспоминания — возражения на эту публикацию.
2 Как точно установлено, год рождения Жуковского — 1783-й. Что касается года рождения Старынкевича, то иногда (см., например: Русский биографический словарь. СПб., 1909. С. 356) указывается 1784 г.
3 По воспоминаниям Н. В. Сушкова, «размещение воспитанников по комнатам — сообразно их возрасту… Кроме этих подразделений, были еще комнаты отличных и полуотличных» (Сушков Н. Воспоминания о Московском университетском благородном пансионе. М., 1848. С. 16).
4 Н. В. Сушков писал: «Вот как действовали в Благородном пансионе на самолюбие воспитанников: наблюдалось старшинство мест — в классах, по степени прилежания и успехов» (Сушков Н. Указ. соч. С. 25).
5 Ф. Вигель в своих «Записках» подтверждает эту особенность характера Старынкевича, говоря, что и позднее он «слишком любил житейское, веселые холостые беседы», «а привычка делать долги обратилась у него в страсть» (Вигель Ф. Ф. Указ. соч. С. 131).
6 Н. А. Бунина была замужем за Н. И. Вельяминовым, который служил в Соляной конторе и помог Жуковскому устроиться на службу. Называя М. Г. Бунину матерью поэта, мемуарист ошибается: Жуковский был побочным сыном А. И. Бунина.
7 Жуковский уволился из Соляной конторы 30 апреля 1802 г. (РА. 1902. No5. С. 85). Поводом был действительно арест, о котором друг поэта Андрей Тургенев получил известие 5 мая 1802 г.: «Сейчас, брат, я получил твое письмо об аресте… Меня это возмутило» (Письма Андрея Тургенева, с. 405).
8 Старынкевич, излагая события службы Скобелева, его отношений с Жуковским, во многом совпадает с Липранди. Неточность лишь одна: Скобелев при Кутузове исполнял должность квартирьера.
9 См. об этом письмо Жуковского к А. И. Тургеневу от 9 апреля 1813 г. (ПЖкТ, с. 98).
10 Как справедливо замечает С. В. Березкина, опираясь на документальные источники, «А. Кайсаров не был в петербургском ополчении, которым командовал Кутузов. Он был вызван в действующую армию из Тарту Барклаем-де-Толли» (РЛ. 1986. No 1. С. 145, примеч. 61).
11 Вопрос об авторстве этих писем подробно рассматривается в статье С. В. Березкиной (примеч. 65, 66).
12 Описание этого эпизода ср. с воспоминаниями И. П. Липранди.
13 Жуковский писал А. И. Тургеневу в июле 1813 г.: «О брате Андрее я погрустил. Славная, завидная (смерть! <…> Надобно друга и товарища помянуть стихами. Напишу и доставлю к тебе» (ПЖкТ, с. 103). Стихи в память А. С. Кайсарова неизвестны, хотя в бумагах поэта среди перечня задуманных им в 1813 г. произведений читаем: «На смерть Кутузова. На с<мерть> Кайсарова» (РНБ. Ф. 286. Оп. 1. Ед. хр. 78. Л. 30).