Сатиры

Сатиры

1

 

 

Мольер! Твой дар, ни с чьим на свете не сравненный,

В отчаянье меня приводит всякий раз,

Как, страстью сочинять, к несчастью, ослепленный,

Я за тобой хочу взобраться на Парнас.

Комедию пишу, тружусь, соображаю,

По правилам твоим мой план располагаю,

Характер, драмы ход, развязку, разговор —

Всё, всё обдумаю и сам собой доволен:

Мне кажется, мой слог приятен, чист и волен,

Смешного множество, прелестный шуток сбор,

И, словом, всё в моей комедии мне мило.

Но на столе моем, как будто на беду,

Нечаянно твои творения найду,

Невольно разверну, прочту, вздохну уныло,

Новорожденное дитя мое беру,

Бешусь, кляну его и в лоскутки деру.

Так, ты один Мольер, без злобы и без шутства,

Смеяся над людьми, умел людей смешить!

Твой быстрый взгляд проник в умы, в сердца и в чувства,

Чтоб, забавляя нас, нас разуму учить.

Твой дар божественный дал душу, жизнь и силу

Искусству Талии; ты тайны в нем открыл,

Которых до тебя никто не находил.

Но ты ж, к беде моей, их взял с собой в могилу.

Проснись, Мольер! Восстань и ум мой просвети,

Скажи, как мне писать? Мой дух горит желаньем

Полезным сделаться порока осмеяньем.

Хочу я чудаков на разум навести.

Что делать? — Не могу я видеть без досады

Пороки, слабости и странности людей!

Одни довольны всем, всему на свете рады,

Несчастие гнетет их ближних и друзей,

Беды со всех сторон, родные их в. обиде,

В гоненьи, в гибели, да им в том нужды нет —

Не трогай их одних; гори огнем весь свет —

Им это фейерверк, в большом лишь только виде.

Другие всё бранят, всё в свете не по них,

Что хочешь делай Ты, ничто им не в угоду,

Сердиты на мороз, на жаркую погоду,

Изволят гневаться на малых, на больших,

Нет спуску никому, друзья и супостаты,

И мертвый, и живой, и умный, и глупец,

Коль к речи им придут, разруганы вконец,

И, словом, без вины у них все виноваты.

Мне скажут, пусть их врут, какая в том беда?

Все знают, что они за то на свет озлились,

Что сами ни к чему на свете не годились.

Согласен, не было б в их болтовне вреда,

Когда бы люди все о всем судили сами

И не ленились бы своими жить умами,

Иль если б родились глупцы без языка;

А то, к несчастию, что зависть вымышляет,

То леность слушает, а глупость разглашает.

Увидев вестовщик меня издалека,

Спешит, бежит ко мне и машет мне руками,

Кричит, толкает всех, боится опоздать.

Бедняк! задохся он, пот льет с него ручьями!

А для чего? — Чтоб ложь чужую перелгать.

Он по три четверни переменяет в сутки,

Чтоб побывать везде, наслушаться вестей

И к вечеру, собрав чужие толки, шутки,

Их выдать за свои между своих гостей.

Имея пылкий ум, рассказа он чужого,

Как эхо, как скворец, не любит повторять,

Услышит слова два — прибавит к ним три слова,

А в добрый час и сплошь изволит сочинять.

Вот мой сосед идет. С готовою улыбкой

Для всех, кто встретится немного познатней,

Как кланяется им, какой хребет прегибкий!

Спина его совсем как будто без костей!

Он знатным рад служить и честью и душою,

Всё хвалит, такает, лишь только б угодить

Тому, кто иногда изволит брать с собою

Его по улицам от скуки походить

И на вечер в свой дом изредка приглашает.

А в нем весь свет большой за картами сидит,

Или под музыку охотничью зевает,

Иль в вальсе бешеном себя как вихрь кружит.

Хоть карт наш такалыцик не брал ни разу в руки,

Не любит музыки, для танцев не рожден,

Но, радуясь, что в дом презнатный приглашен,

Он нюхает табак, чтоб не уснуть от скуки…

И счастлив!.. но едва ль не счастливей его,

Там шпорами бренча, хват такту бьет ногою!

Затянут, вытянут, любуяся собою,

Кобенясь, ни во что не ставит никого,

Лишь дай здоровья бог его четверке чалой,

Тарасу кучеру да пристяжной удалой,

А в прочем дела нет ему ни до чего.

Близ хвата франт сидит, с премодным воспитаньем,

С ухваткой дамскою, с сорочьим щебетаньем,

Головку искривя, так нежен, так уныл,

И молча говорит: смотрите, как я мил! —

Как милым и не быть? легко ли? три аббата

На разных языках учили молодца

И, выпуская в свет, уверили отца,

Что редкость сын его, что в нем ума палата.

И правда! затвердил он имена всех книг,

Парижский двор, театр он вам опишет вмиг,

Хотя не ведает, кто был Ермак, Пожарский,

Олег и Ярослав. Да и не хочет знать:

Их шутки никакой нельзя пересказать —

Они же русские, а он — сынок боярский.

Кто может описать всех наших чудаков?

Чья муза от труда такого не устанет?

И как ни плодовит, как ни живуч Вралев,

А даже и его на это недостанет.

Их столько развелось — за наши все грехи,—

Заморских и своих, что тесно жить приходит,

И всяк из них на свой обычай колобродит.

Один ударился писать на всё стихи

И душит ими всех, хоть грамоты не знает.

Другой политик стал, мудрит и рассуждает,

В очках, нахмуря бровь, над картою сидит

И, будто как на смех, впопад не скажет слова.

Тот захозяйничал и в деревнях мудрит:

Из иностранных книг и с образца чужого

Без толку, без пути он сеет русский хлеб;

Да на чужой манер хлеб русский не родится.

Иной, забыв, что он и стар и чуть не слеп,

Задумал всех пленять и в щегольство пуститься.

А этот выдает себя за мудреца,

Всклокатил голову, в чернилах замарался,

Хоть много книг прочел, ума не начитался.

Всем странностям людским нет счету, ни конца!

И я, смотря на них, сержусь, бешусь всечасно;

Хочу исправить всех, пороки осмеять;

Начну комедию, но, ах! тружусь напрасно,

Умею чувствовать, но не могу писать.

Почто, Мольер, почто в наш век ты не родился?

Здесь твоему перу труда довольно есть.

Или когда б со мной умом ты поделился,

Я б пользу сделал всем, себе — бессмертну честь.

 

 

1807

 

 

 

2

Разговор цензора и его друга

 

 

Друг

 

Что сделалось с тобой? Ты пасмурен, уныл,

Уж пухлых щек твоих веселость не румянит,

Твой лоб нахмурился, весь свет тебе немил,

И на вечер тебя к нам дружба не заманит?

Ты сделан цензором! Так что ж? — беды в том нет.

Будь весел и прими мой дружеский совет:

Суди без личности все новые творенья;

Против безверия, которое влечет

С собой все пагубы, ты твердый будь оплот;

Предохраняй сердца и ум от развращенья

И докажи, что ты хоть увалень, ленив,

Но для чего-нибудь еще на свете годен,

И ежели, родясь горяч, нетерпелив,

К политике, к судам нимало ты не сроден,

То можешь, не терпя ни ябед, ни крючков,

Быть охранителем и нравов и умов.

 

Цензор

 

Все тяжбы, ябеды, пронырства, ухищренья

Не так ужасны мне, как жалкие творенья

Безжалостных творцов. Им, за мои грехи,

Сам шепчет сатана и прозу и стихи,

В которых, как «а смех, ни толку нет, ни склада.

Вот куча новостей, в них черти, колдуны,

Колдуньи, пугалы, все выходцы из ада

Меня, несчастного, терзают без вины;

А здесь послание к лужкам, к лескам, к овечкам,

К фиалкам, к голубкам, к луне, к цветам и к речкам!

На наших авторов нашли кручинны дни,

Разнежились — и ну крушить себя тоскою.

Им жалок целый свет, лишь только надо мною

Да над читателем не сжалятся они!

Вот наши странствия! В них ясно видеть можно,

Где путешественник пил кофе, ел и спал,

Что видел он во сне, кому он вздох послал,

И больше ничего… А мне ж читать их должно!

Но скоро на покой их в шкафы заключат,

Где за меня им пыль и черви отомстят.

А там пестреются в тафтах, в сафьянах разных

Стихи торжественны, собранья од заказных.

В них бури, вихри, гром, древа из корня рвут,

Трещат, крутят, вертят, вершины гор срывают!

И наши Пиндары в восторге так ревут,

Что сами иногда себя не понимают!

А я их понимай! — терпенья больше нет!

По милости стихов мне опостылел свет!

Кляну я жизнь мою, кляну тот день несчастный,

В который в первый раз букварь я в руки взял,—

Не зная грамоте, я ночь покойно б спал

И день не проводил в досаде повсечасной.

Тебе смешно? Но ты забыл бы скоро смех,

Когда бы прочитал всю эту страшну груду

Комедий, опер, драм… От них я скоро буду

Измучен, истомлен и сух, как смертный грех.

Смотри, вот там лежат завернуты в сафьяне,

Как будто путные, любезность с клеветой.

Избави боже нас любезности такой!

А здесь валяется в запачканном кафтане

С театра согнанный коварный лицемер,

За то, что усыпил и ложи и партер,

Тут кинут под столом лежит беглец несчастный,

От свадьбы он бежал, а зритель от него.

Жилет зеленый здесь в тафте завернут красной,

Уж полно б было с нас жилета одного!

Но автор, волю дав комическому дару,

Грозится целую к нему приделать пару.

А здесь в углу — о, страх! — копна немецких драм!

От них-то худо мне на свете жить приходит!

Всяк школьник, чуть начнет читать не по складам,

Тотчас за лексикон и драмы переводит!

А мне их разбирать! — В них толку не найдя,

Коль не одобрю их, то и пойдет тревога!

Отец кричит: «Нет в нем ни совести, ни бога!

Коварство и любовь мой перевел дитя,

А этот господин ее не пропускает!»

В ней нравственности нет, в ней автор выставляет

На сцену тех, кого стыжуся я назвать:

В них дух безверия, «властям неуважение.

«Да было б Феденьке большое утешенье,

Коль перевод его все стали бы читать».

Но я для Феденьки участником разврата

Не сделаюсь… Нет, нет, отсохнет пусть рука,

Коль подпишу ее! — Названье чудака

От дяди, от отца, от Феденькина брата,

От всех его родных я получил за то,

Что от зараз чужих спасаю наши нравы!

Мой дядя вздумал вдруг искать парнасской славы,

Три драмы перевел, которых ни за что

Я в руки бы не взял, но по его приказу

Их должен был прочесть. Как дядя мне ни мил,

Однако драм его я всё ж не пропустил.

С тех пор он денег мне не присылал ни разу.

Большой делец в судах просил меня прочесть

Свой грузный перевод. Он белыми стихами

Доказывает в нем, что правда, дружба, честь,

Оставя белый свет, живут в лесах с ворами.

К дельцу его воров назад я отослал,

За то в суде мой брат три тяжбы проиграл.

Немецкого Гарди* бессчетные творенья

Нашлись охотники всё гуртом перевесть.

В одном из них жена, забывша долг и честь,

Всех добродетелью, приводит в восхищенье,

В другом забунтовал чувствительный герой

Из сожаления к невинно обольщенной.

Там сын, нечаянно невинностью рожденный,

Из редкой честности пустился на разбой!

И словом, всё, что встарь считалось преступленьем,

В бесчестье и в позор, то новых драм творец

Изволил произвесть в чувствительность сердец,

В стремленье пылких душ, в невинно заблужденье.

Я не одобрил драм, так тут опять беда!

Все переводчики по городу пустились

Меня бранить за них; их тетушки вступились!

Случайный ни один так ни был никогда

Завистников его обруган языками,

Как бедный цензор я. Теперь скажите мне,

Не легче ль целый век жить с ябедой, крючками,

Чем с сочинительми в всегдашней быть войне?

 

 

1808

 

 

*Александр Гарди — старинный французский стихотворец, сделал более 800 драматических творений.