Переписка с Герценым и Огаревым

Н. А. ВОРМС — ГЕРЦЕНУ и ОГАРЕВУ

Письма печатаются по автографам «пражской коллекции» (ЦГАОР, ф. 5770, оп. 1, ед. хр. 74 и 140).

 

 

 

1
ОГАРЕВУ

Veytaux-Chillon
1866 г. 20/8 декабря

Милостивый государь
Николай Платонович!

Потрудитесь, пожалуйста, известить меня, к какому числу я должен доставить окончание статьи «Белый террор»?¹ Я до сих пор не писал его по той причине, что у меня болели пальцы, отмороженные еще в детстве. Не можете ли вы возвратить мне рукопись первой половины, что мне было обещано Александром Ивановичем? Повторяя еще раз просьбу скрыть мое имя не только от публики, но и от лиц, заслуживающих доверие редакции «Колокола»², прошу вас принять уверение в совершенном моем к вам уважении.

Н. Вормс

¹ Статья Вормса «Белый террор» была напечатана в «Колоколе», лл. 231-232 от 1 января 1867 г., 233-234 от 1 февраля и 235-236 от 1 марта того же года.

² «Белый террор» напечатан за подписью «Один из сосланных под надзор полиции». Вормс в ссылке никогда не находился, и подпись эта была придумана с конспиративной целью.

 

 

 

2
ОГАРЕВУ

Veytaux-Chillon
1867 г. 12 января

Ваши замечания, многоуважаемый Николай Платонович, я нахожу совершенно справедливыми. Действительно, фразы, помеченные вами, не только не идут к делу, но могут сильно вредить. Но о фразах и каких-нибудь ничтожных эпизодах я и не толкую, что было бы слишком мелочно-самолюбиво с моей стороны. Я только боюсь, чтобы вы не опустили факта, повидимому мелкого, но, в сущности, довольно крупного, пройти молчанием который невозможно, например «о добровольно политических». Фамилий их я не называю — не к чему, но вам сообщу две, принадлежащие самым ярким и выдающимся личностям: Воронкова и m-me Шарль. Из них первая обвиняла себя в подговариваньи на убийство Муравьева, другая выдала чемодан, зарытый возле ее дачи, с книгами Худякова и Малинина (к счастью, бумаги и переписку сожгли)¹. Это безобразно-карикатурные личности, выдающие себя за нигилисток, эмансипированных женщин и пр., пр., были посмешищем и того кружка, к которому они прикомандировали себя. И много наберется подобных «незаметных» фактов. Стихи за доказательство быть приняты не могут даже русским правительством: мало ли пишется стихов, и если пишу их и я. то это не может доказывать, что стихотворение «К К.» написано именно мною. Но за новую улику или, верней, за указание они могут быть приняты. И потому, если вы находите, что они ничего не прибавляют и не убавляют и не придают ничего статье, то исключите их ². Рассказ о «наделистах» — совсем иное дело. Он не вымышлен как факт, и даже не вполне передает содержание действительно ходившего в народе слуха, и крайне важен как выражение народного понимания. Может быть, он и пущен в ход лицом не на простонародья, но я этого положительно не знаю; важно и то, чти рассказ этот прошел в массу именно в день 3 сентября, а не раньше³. О поступке Ник<олаева>⁴ я иначе не мог высказаться: совершенно тождественно со мною высказывались и лица, подлежавшие Верховному уголовному суду, с которым я виделся перед отъездом из России {Они-то и сообщила мне всю вторую половину «Белого террора», которая еще не напечатала и у нас находится. — Примеч. Н. А. Вормса.}. Петерсон возмутительно гадок⁵; в отношении к подобным лицам не следует церемониться, в особенности, если они могут вредить, а ведь Петерсон на свободе. Дело бы вообще не раскрылось и настолько, насколько оно раскрыто, если бы не Ермолов, Мотков и Дм. Иванов⁶. Мотков хуже Ермолова и Иванова, что уже вам известно. Но надо заметить, что до Вс. Костомарова никто не доходил⁷. Говорить так, как и говорил об этих людях, меня заставила необходимость, неизбежная и неотразимая. Для меня это было очень уяснено: всех их и знал, с некоторыми был довольно близок. Я также и о заговоре должен был сказать и доказать, что его но существовало: причина слишком очевидная. Заключительные строки необходимы для замаскировки⁸. Я был совершенно искренен, говоря о крайней литературной слабости моей статьи. Дело в том, что переписка для меня убийственная вещь, и я не мог писать «Белый террор» начерно и поработать над ним. Но, зная мою слабую грудь, которая, вдобавок, болела в те дни, когда я писал «Белый террор», и которая удивительно скоро утомляется до дурноты, вы извините мне недостатки этой статьи и исправите, где нужно, слог, может быть непозволительно хромающий… Я нахожу, что редакции «Колокола» необходимо в конце статьи, где говорится о 3-й категории⁹, сделать серьезный запрос и правительству, и тем людям, которые могут сообщить об участи этой категории, что сделали с ней? Очевидно, что теперь уже «comedia finita» {«комедия окончена» (итал.).} во всяком случае и что большинство освобождено, но что же сделано с меньшинством? Я не упомянул фамилии, например, Шарова¹⁰, чрезвычайно хорошей личности, которого комиссия решила «упечь» (это сказал Поздняк¹¹ Плещееву, которого после допроса по делу о музыкально-литературных утрах в Артистическом клубе¹² он пригласил к себе обедать), Киндякова¹³, Колачевского¹⁴, Шредера¹⁵ и очень многих других, чисто из боязни скомпрометировать их (есть причины). Я о многом должен был умолчать. В самом выборе фактов я был очень осторожен, сообщая только полученные из очень верных и непосредственных источников. Я желал бы видеть корректуры: Александр Иванович присылал мне. Впрочем, особенной нужды в этом не вижу и убедительно прошу не стесняться. Послезавтра перебираюсь в Веве. К Мечникову ^1в я не заходил, так как не знаком с ним и не знаю, захочет ли он моего знакомства. Слухи о том, кто автор «Белого террора», вряд ли могут далеко пойти: меня никто не знает, а говорит один только Веньери¹⁷. До свиданья, будьте здоровы и верьте искренней преданности.

Н. Вормс

1. S. Теперь мой адрес следующий: Vevey, rue du Lac, No 35, pension Borel-Giroud.

 

 

 

 

¹ О таких «добровольно политических» Вормс в своей статье писал: «В мирное время они сгорали не менее пламенною жаждой попасть в так называемые нигилистки, для чего и совершали разные изумительные деяния, достойные кисти гг. Клюшникова и Стебницкого». После же покушения Каракозова «сами обвиняли себя в ужасных замыслах и в небывалых преступлениях» («Колокол», л. 235-236, стр. 1930).

Юлия Александровна Воронкова привлекалась к дознанию по каракозовскому делу за участие в Обществе взаимного вспомоществования, не разрешенном властями, и была выслана из Москвы. — София Шарль-Функ, вдова чиновника, привлекалась к дознанию по тому же делу и была отдана под негласный надзор полиции.

Иван Александрович Худяков (1842—1876) — видный революционер середины шестидесятых годов, автор работ по фольклору и по истории, имевших пропагандистский характер Он возглавлял в Петербурге студенческий кружок, находившийся в сношениях с московским кружком Ишутина. Худяков привлекался по каракозовскому делу и был приговорен к ссылке на поселение в Сибирь; ссылку отбывал в Верхоянске.

Орест Владимирович Малинин — член ишутинского кружка, привлекался по каракозовскому делу, был приговорен к ссылке в Сибирь. Отбывал ссылку в Енисейской губ. В 1870 г. получил разрешение возвратиться в Европейскую Россию, а в 1872 г. был освобожден от полицейского надзора.

² Стихотворение, о котором идет речь, в «Колоколе» напечатано не было.

³ «Наделисты» — искаженное и переосмысленное слово «нигилисты». Вормс приводил в своей статье рассказ одного своего приятеля, присутствовавшего при казни Каракозова на Смоленской площади в Петербурге. По словам этого приятеля, один из рабочих, тоже присутствовавших при казни, говорил ему: «Есть, братец ты мой <…> секта такая, и называется она наделистами, значит всех наделить землей хочет» («Колокол», л. 233-234, стр. 1909).

⁴ Про Н. Ф. Николаева, судившегося по делу каракозовцев и осужденного Верховным уголовным судом на 12 лет каторжных работ, Вормс рассказывал, что он смело излагал на суде свои революционные убеждения. «Поступать так, как поступал Николаев, — писал по этому поводу Вормс, — значит собственными руками выдавать себя врагам и завязывать петлю на своей шее <…> Гораздо доблестнее уйти от врагов, вырваться здравым и невредимым из их лап…» («Колокол», л. 233-234, стр. 1911).

⁵ Подсудимый Николай Павлович Петерсон (1844—1919) действительно давал откровенные показания и был приговорен к шестимесячному заключению в крепости; срок заключения был сокращен, и 2 декабря 1860 г. Петерсона освободили. Впоследствии он стал судебным деятелем.

⁶ Откровенные показания давали многие из каракозовцев, в том числе подсудимые, перечнеленные Вормсом.

Петр Дмитриевич Ермолов (1845—?) как член террористической группы «Ад» был приговорен к каторжным работам на десять лет: по отбытии каторги был переведен на поселение в Якутскую область; в 1884 г. ему разрешили возвратиться в европейскую Россию. Осип Антонович Мотков (1846—1867) был приговорен к работам в крепостях на четыре года, Дмитрий Львович Иванов (1846—?) был приговорен к ссылке на поселение в Сибирь; ссылка была заменена отдачей в солдаты: впоследствии Иванов сделался видным геологом.

⁷ Всеволод Дмитриевич Костомаров — предатель, сыгравший гнусную роль в судебных процессах М. Л. Михайлова и Н. 1. Чернышевского: он выступил в качестве лжесвидетеля и изготовил подложные документы, на основании которых Чернышевский был приговорен к каторжным работам.

⁸ В заключение своей статьи Вормс, желая помешать правительству установить, кто был подлинным автором статьи «Белый террор», утверждал, будто ему предстоит ссылка в «гиперборейские страны» («Колокол», л. 235-236, стр. 1931). См. примеч. 2 к письму No 1.

⁹ Лица, привлеченные к дознанию по делу Каракозова, были по степени виновности разделены на три категории. В третью категорию включили арестованных, не подпавших под Верховный уголовный суд «по неважности обвинения»; дела их были разрешены в административном порядке.

¹⁰ Иван Шаров — бывший студент Московского университета, привлекавшийся к дознанию по делу каракозовцев, но от ответственности освобожденный.

¹¹ Поздняк или Лозняк — член московской следственной комиссии до делу каракозовцев. Вормс так характеризовал Поздняка: «…самый злостный и более всех остальных образованный сыщик-следователь. Он прошел огонь и воду; был либералом — рекомендация вполне достаточная» («Колокол», л. 231-232, стр. 1892).

¹¹ В феврале 1866 г. в зале Артистического клуба состоялось литературно-музыкальное утро, устроенное и пользу бедных студентов Петровской земледельческой академии; в числе других выступали поэт А. Н. Плещеев (один из распорядителей клуба), драматург А. Н. Островский и артист Пров Садовский. Во время следствия по делу каракозовцев члены ишутинской «Организации», студенты Петровской академии Ф. В. Борисов и А. Е. Сергиевский, показали, будто сбор с литературно-музыкального утра поступил в кассу «Организации». Показания Борисова и Сергиевского вызвали особое расследование, но следственной комиссии не удалось найти подтверждения этим показаниям.

¹³ Петр Киндяков — студент Московского университета; привлекался к дознанию по делу каракозовцев за участие в Обществе взаимного вспомоществования, организованном ишутинцами; был от взыскания освобожден.

¹⁴ Андрей Николаевич Колачевский привлекался к дознанию по тому же поводу, что и Киндяков, и был отдан под негласный надзор полиции. В 1869 г. Колачевский был арестован по нечаевскому делу и предан суду, но по недостатку улик оправдан. В 1888 г. он издавал в Москве либерально-народнический журнал «Эпоха»; в том же году он умер.

¹⁵ О Шредере никаких сведений найти не удалось

¹⁶ Вормс имеет в виду Л. И. Мечникова; о нем см. ниже в настоящем томе.

¹⁷ Веньери — ниццский знакомый Герцена, упоминания о котором см. XX, 129, 133, 197, 264 и 268.

 

 

 

 

3
ГЕРЦЕНУ

Place Grimaldi, 5, au troisième
<до 22 апреля 1868 г.>

Я прошу вас, г. Герцен, избрать относительно меня более прямой путь, т. е. вместо тайных доносов посредством разглашения о нашем знакомстве всякому встречному болтуну самого двусмысленного свойства, донести на меня непосредственно начальнику Третьего Отделения: тогда я, по крайней мере, буду знать, как мне действовать¹.

Н. Вормс

 

 

 

¹ Герцен получил письмо Вормса 22 апреля 1868 г. и на него не ответил (XX, 259—260). Однако Герцена живо интересовало, как относятся к этому письму русские эмигранты в Женеве. 27 апреля он спрашивал Огарева: «Ну, как вы рассудили дело Вормса?» (там же). 1 мая 1868 г. Герцен извещал Огарева о своей случайной встрече с Борисом в Ницце. Герцен прямо спросил Вормса: «Зачем вы пишете мне глупые и наглые письма?» Смущенный Вормс сослался в ответ на информацию, полученную им от какого-то русского, неизвестного Герцену (там же, 266).

Недопустимо грубый тон письма, вероятно, объяснялся болезненным состоянием Вормса. Герцен, возмущенный этим письмом, высказывал предположение, что Вормса натравливает на него какой-нибудь провокатор (там же, 260).

Кого имел в виду Вормс, говоря о «болтуне самого двусмысленного свойства», выяснить не удалось.

 

 

Литературное наследство. Том 62. — М.: Изд-во АН СССР, 1955.