Из цикла: «Дракон, пожирающий солнце»

ИЗ  ЦИКЛА: «ДРАКОН, ПОЖИРАЮЩИЙ СОЛНЦЕ».

 

 

На желтом журавле муж древности поднялся

К сребристым облакам. Здесь только басни след…

Назад журавль не возвращался.

. . .А облака клубятся много тысяч лет.

Цуй-Хао. Танской династии.

 

 

1. — Вспомни

вечер,

когда над городом

плыли

отдаленные зовы

кумирни

«Утраченной Радости» .

 

Чужие слова и речи.

Пыль чужих дорог.

В древних кумирнях жгу свечи

Тебе, Великий Бог!

Но, слушая гонга удары

С тысячелетних стен,

Помню родные пожары

И свой безысходный плен.

Зачах в нестерпимом зное

День. Не вернется назад…

На все бросает Чужое

Свой равнодушный взгляд.

За мной — разоренные гнезда

Опустошенной земли…

…Только родные звезды

Сияют вдали… вдали…

 

1. — Серые камни

разрушенных башен

по склонам

исчезающих в сумерках

гор.

Со мною поэма

господина Ли-Чи.

 

«Мы не видели солнца. Утесы

Днем в кострах: за дозором —

дозор…

Упадали кровавые росы.

В желтых сумерках — с гор.

Звуки труб на заре трепетали

В ветре резком, несущем песок.

В те края, где багровые дали

Намечали во мгле восток.

Там, за рябью холмистых складок,

Небо слито с концом земли…

Ничего кроме наших палаток.

За тысячи тысяч ли!

И песок желтизной налета,

Прилетев от пустынь, осел,

На могилы, что мы без счета

Разбросали… Где их предел?

Все мечты о тебе!.. Из тумана

Звуки лютни прорежут мглу…

О, я знаю, берет из колчана

Дикий всадник в тот миг стрелу!

Скоро сердце послужит целью,

Вдруг наступит и мой черед…

Этой дикой, скалистой щелью

Мы сегодня займемте проход.

Коршун! Коршун! На камнях склона

Видишь трупы? ;— При них — мечи.

Ты поведал мне «Песнь Дракона», —

Так когда-то писал Ли-Чи.

…Бесцельный день, бесцельный, как вчерашний,

Как завтрашний… Багровый фон,

И на скале чернеет остов башни —

Тысячелетний, смутный сон.

И вижу я: сомкнув стеной утесы,

Разбросив башни, ждут… И гарь

Приносит весть: — «Иду на вас, раскосый,

В песках пустынь родившийся дикарь!». —

Со стен следит огни и слышит ржанье

Дозор ночной. Врагов не счесть.

И, как сейчас, холодных звезд мерцанье

Над ним. Так будет, было, есть.

Мой день, — день умирает. Еле-еле

Очерчен башен силуэт…

И я заполз. В какой-то дикой щели

Лечусь от ран. Воскресну? — Нет!

И для той, кто в тоске безмерной, —

При тусклом огне свечи

Осталась до смерти верной, —

Написал когда-то Ли-Чи:

— «Вдруг я понял: стал путь короче

Здесь сведу я последний счет…

В небе жалобный крик, — до ночи

Этот дикий, гусиный лет.

Ветер кедры в горах, как трости,

На пути от пустынь сломил.

Не отдаст безымянные кости

Ненасытная пасть могил.

О, я знаю, ты плачешь, верно, и—

Ибо сердце всегда болит,

Когда в гонг ударяешь мерно,

Ты в пыли полустертых плит!

Много лет посвятишь богомолью,

Пока ветер, слетев с вершин,

Желтой пылью обдаст, как молью, —

На пути твой резной паланкин,

И расскажет о горькой были

Сердцу, тихо воздохнув: «Остынь!»

…Мы коней в эту ночь поили

В зарубежной «Реке Пустынь».

И друг другу в тиши отвечали

Взоры, встретясь: — «Сам знаю… молчи!»

— «Это были года печали», —

Добавляет поэт Ли-Чи.

 

 

III.— «Цветущий на заре лотос» —

Императрица.

Будущая императрица

в пыли улиц

продает дыни

у «Семи Ворот».

 

— Ломти сочной янтарной дыни

Разложу у Семи Ворот…

(Называются так доныне

Эти арки из года в год).

Оборванец, покрытый потом,

Сильный, крепкий и весь в пыли,

Подбегает к моим воротам

Пробежавши десятки ли.

Там, у ручек резных паланкина,

Оборванцы другие ждут,

Ибо сердце сейчас мандарина

Все во власти Святых Минут.

Власть молитв… Колокольчик в

Продолжает еще звенеть,

Пока пьешь ты двумя глотками,

Вынимая поспешно медь.

О, невольная дань святыне —

Мой глубокий, мой тихий вздох!..

— Этот ломот янтарной дыни

Будет стоить тебе лишь чох.

— Ты смеешься, а я… заплачу;

— Ничего для тебя здесь нет! —

И бросаю к ногам я сдачу

Связкой стертых, слепых монет:

— Если-б я была бы царицей,

И был у меня паланкин,

Разукрашенный райской птицей, —

Ты бы нес его, господин!». —

 

Мандарин,

пораженный красотой

маленькой продавщицы, —

увозит ее

во дворец.

 

И когда проходили мимо

Любопытством горящих глаз, —

Кем-то властным был дан незримо

Задержать паланкин — приказ.

Мандарина мне стало видно,

Я упала к его ногам:

— Повелитель, смеяться стыдно, —

О, я видела знатных дам!

Забинтованы ножки туго,

Отдыхают по целым дням,

С детских лет не изведав луга,

И не бегая по камням.

Мои ноги большие босы,

Я не знаю — кто мой отец,

Заплетает мне ветер косы, —

Как поеду я во дворец?! —

Как могла я противиться? — Строго

Мандарином приказ был дан.

…И теперь я подруга бога,

Покорителя многих стран…

Но моим дорогим воротам,

Где когда-то давал мне медь

Оборванец, покрытый потом, —

Моя песня должна звенеть:

— «Если-б я была бы царицей,

И был у меня паланкин,

Разукрашенный райской птицей, —

Ты бы нес его, господин! —»

 

1. — Лучи

заходящего солнца

озаряют

низкорослые

сосны

над мрамором

гробниц.

 

…Усталый, я сел на обломок гранита,

Снял шляпу… Буддийский монах,

Изможденный старик, еле слышно,

Прочел полустертую надпись:

— «Один —

Ищет только любви,

И не находит

В частых сменах женщин всех рас…

Другой — мечтает о золоте,

И избивает рабов

В сырых рудниках далеких северных гор,

Или запирается в душных лавках,

Продает и меняет

И думает все купить…

Третий — ищет лишь славы,

И — умирает на поле битвы,

Если он честен… Или думает мир поразит

Необычайным и новым,

Как будто бы все не исчерпано в мире до дна?

Люди живут,

Ибо жить надо.

А ты?

Ты мечешься на перепутьях,

И, изведав много дорог,

В лучах заходящего солнца,

По стертым другими плитам

Вдруг находишь забытый путь

Сюда — под вечные сосны»…

…Когда ветер колышет колокольчики,

В виде древнего лотоса,

На крыше храма, —

Они издают мелодичный звон.

 

Калган —

Ущелье Северного Китая.