Отшельник

Автор: Иванов Федор Федорович

Отшельник

Сказка

 

 

 

В Столице роскоши, забав и наслаждений,

В Москве, в сем хаосе добра, забот и зол,

Стезей всечасных обольщений

Любима добрый Гений вел;

И душу добрую и юности приятства

Любим соединял с достоинством богатства.

Все было у него: борзые рысаки,

Блестящий экипаж, хор певчих, дураки;

Он сам — всегда одет по модному журналу,

И с dejеuner dansant на бал, а к утру с балу

В таинственной, роскошной будуар,

Где сладострастие искусство утомило,

Диванам дало жизнь, а в мрамор страсть вложило;

Где солнца растворенной жар.

Сквозь завесы не жжет, лишь сладко согревaет;

Где жадной взор считает

Свое блаженство в зеркалах;

Амуры, притаясь, не дремлют на часах,

И прихоть прихотью сменяют,

И наслаждением желание питают;

Иль в дружеских пирах, за чашей круговой,

Близь Нимфы молодой,

Он вечно — юному, румяну

Песнь Вакху возглашал,

И полному стакану

Покоя не давал;

И острые слова, и шутки тут рекою:

Везде веселья он предметом и душою!

И щастье у него казалось в кабале

Не знал, о чем вздохнуть, не ведал огорчений.

Кострами billets — doux на письменном столе;

И час не пролетал без милых приключений.

Вдруг вздумалось в чины: — полсотни видных мест!

Графиня выпросила крест;

Княгиня мужу спать покойно не давала,

Доколе палюмаж Любиму не достала.

Князь мог ли отказать? — Любим ли не служил?

Княжие тяготы он на себе носил.

Притом и откупщик примолвил два – три слова —

И — у троих обнова!

Катается Любим, как словно в масле сыр:

Вельможам ближний друг, свояк с откупщиками,

И Купидон сердца дарит ему горстями.

Вся жизнь его — вседневный пир! —

Но вдруг нечаянно случилося Любиму

Быть дома одному,

И как — то вздумалось ему

Разсеять облака волшебна, светска дыму,

И взор свой обратит на пролетевши дни.

Взял порознь каждой день, — день каждой полон действа;

Но вкупе их объял: — исчезли чародейства!

Зрит всюду пустоту и призраки одни.

Душа заныла, встосковалась,

Не взмилились пиры. — У чаши круговой

Любим — унылой сиротой,

И вздохами его грудь часто воздымалась;

Тоскует, сам не ведая о чем.

Прости, Москва! — летит в деревню,

Пришел в отцовский ветхий дом;

Взглянул на луг, на липу древню,

Под коей в детстве он с беспечностью играл: —

Стеснили грудь его все сладки вспоминанья,

И нежности отца и матери ласканья.

Вдруг слезы хлынули, — и легче, он дышал,

Довольней стал собою.

Промчалась ночь, — впервой еще с давнишних пор

Любимов взор

Всход солнечный встречал над тихою рекою.

Разлился пурпур над горою,

И бор дремучий оживал.

Он на колена пал:

Уста дрожат, слеза струится;

Нет слов, одна душа безмолвная чудится!

Спешит под кров родной.

Тут старые друзья родителя почтенна,

Зря дедовским полям, их дружбе возвращенна

Любима, встретили приветом и душой.

И день за днем течет, и месяцы мелькают! —

В беседе избранной друзей,

Иль с книгой на холме, в виду лесов, полей,

Иль над рекой, где лебеди играют,

Или в вечерний час,

Слияв он с лирой тихий глас,

Гимн сельской жизни воспевает…

Но кто на сей земле один щастлив бывает?

Почувствовал Любим,

Что скука у него опять в душе таится.

«Нещастен, беден тот, чье щастье не делится.

«Будь Ангелом — хранителем моим —«

Сказал Лизете он, — «и поделись со мною

«Небесною душою;

«Я буду жить дыханием твоим.» —

У Лизы щеки запылали,

Поникнули глаза

И речи на устах дрожащих замирали;

В ресницах крупная слеза.

Давно Лизета страсть таила

Любим давно ей мил;

Любовь их съединила

И брак их Бог благословил. —

Как после бурь пловец, ступя на брег родимый

Из легка челнока,

Пучиной зрит корабль носимый,

И содрогается издалека:

Знаком и он был с этою бедою,

Бывал и он гоним свирепою волною;

Но днесь на бури лишь глядит,

И рок благодарит;

Любим из тихого, отеческого дома,

Где средь семьи своей сокрылся от сует,

Глядит на треволненный свет,

И говорит в душе: «была и мне знакома

Сия ужасная гроза!»

И сладких слез полны глаза.