Старая цыганка

Автор: Апухтин Алексей Николаевич

Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,
     Чтоб вином отвести себе душу
     И послушать красавицу Грушу,
     Разношерстные всё господа:
     Тут помещик расслабленный, старый,
Тут усатый полковник, безусый корнет,
     Изучающий нравы поэт
     И чиновников юных две пары.
Притворяются гости, что весело им,
И плохое шампанское льется рекою...

Но цыганке одной этот пир нестерпим.
Она села, к стене прислонясь головою,
Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах,
     И суровое, злое презренье
Загорается часто в потухших глазах:
     Не по сердцу ей модное пенье...
"Да, уж песни теперь не услышишь такой,
От которой захочется плакать самой!
Да и люди не те: им до прежних далече...
Вот хоть этот чиновник,- плюгавый такой,
     Что, Наташу обнявши рукой,
     Говорит непристойные речи,-
Он ведь шагу не ступит для ней... В кошельке
Вся душа-то у них... Да, не то, что бывало!"
Так шептала цыганка в бессильной тоске,
И минувшее, сбросив на миг покрывало,
     Перед нею росло - воскресало.

     Ночь у Яра. Московская знать
     Собралась как для важного дела,
Чтобы Маню - так звали ее - услыхать,
     Да и как же в ту ночь она пела!
"Ты почувствуй",- выводит она, наклонясь,
     А сама между тем замечает,
     Что высокий, осанистый князь
     С нее огненных глаз не спускает.
Полюбила она с того самого дня
     Первой страстью горячей, невинной,
Больше братьев родных, "жарче дня и огня",
     Как певалося в песне старинной.
Для него бы снесла она стыд и позор,
     Убежала бы с ним безрассудно,
Но такой учредили за нею надзор,
     Что и видеться было им трудно.
     Раз заснула она среди слез.
"Князь приехал!"- кричат ей... Во сне аль серьезно?
     Двадцать тысяч он в табор привез
     И умчал ее ночью морозной.
     Прожила она с князем пять лет,
Много счастья узнала, но много и бед...
Чего больше? спросите - она не ответит,
     Но от горя исчезнул и след,
Только счастье звездою далекою светит!
     Раз всю ночь она князя ждала,
     Воротился он бледный от гнева, печали;
     В этот день его мать прокляла
     И в опеку имение взяли.
И теперь часто видит цыганка во сне,
     Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша,
     Что нам думать о завтрашнем дне?
     А теперь хоть минута, да наша!"
     Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем":
     Серебро продала, с жемчугами рассталась,
     В деревянный, заброшенный дом
     Из дворца своего перебралась,
     И под этою кровлею вновь
     Она с бедностью встретилась смело:
     Те же песни и та же любовь...
     А до прочего что ей за дело?
Это время сияет цыганке вдали,
Но другие картины пред ней пролетели.
Раз - под самый под Троицын день -- к ней пришли
И сказали, что князь, мол, убит на дуэли.
Не забыть никогда ей ту страшную ночь,
     А пойти туда на дом не смела.
Наконец поутру ей уж стало невмочь:
     Она черное платье надела,
Робким шагом вошла она в княжеский дом,
Но как князя голубчика там увидала
     С восковым, неподвижным лицом,
     Так на труп его с воплем упала!
Зашептали кругом: "Не сошла бы с ума!
     Знать, взаправду цыганка любила..."
Подошла к ней старуха княгиня сама,
     Образок ей дала... и простила.
Еще Маня красива была в те года,
     Много к ней молодцов подбивалось,-
     Но, прожитою долей горда,
     Она верною князю осталась;
А как помер сынок ее - славный такой,
     На отца был похож до смешного,--
Воротилась цыганка в свой табор родной
И запела для хлеба насущного снова!
И опять забродила по русской земле,
Только Марьей Васильевной стала из Мани...
     Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле,
     Побывала в Крыму и в Казани;
     В Курске - помнится - раз, в Коренной,
Губернаторше голос ее полюбился,
Обласкала она ее пуще родной,
     И потом ей весь город дивился.
Но теперь уж давно праздной тенью она
Доживает свой век и поет только в хоре...
     А могла бы пропеть и одна
     Про ушедшие вдаль времена,
     Про бродячее старое горе,
     Про веселое с милым житье
     Да про жгучие слезы разлуки...
Замечталась цыганка...
     Ее забытье
     Прерывают нахальные звуки.
     Груша, как-то весь стан изогнув,
     Подражая кокотке развязной,
     Шансонетку поет. "Ньюф, ньюф, ньюф..."-
     Раздается припев безобразный.
     "Ньюф, ньюф, ньюф,- шепчет старая вслед,-
     Что такое? Слова не людские,
     В них ни смысла, ни совести нет...
     Сгинет табор под песни такие!"
     Так обидно ей, горько,- хоть плачь!

Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы,
     Спит поэт, изучающий нравы,
     Пьет довольный собою усач,
     Расходился чиновник плюгавый:
Он чужую фуражку надел набекрень
     И плясать бы готов, да стыдится.

     Неприветливый, пасмурный день
     В разноцветные стекла глядится.

1860