Отрывки из неоконченной поэмы «Отшельница»

Отрывки из неоконченной поэмы «Отшельница»

 

I
В монастыре вечерня отошла.
Пустеет храм. Окрестность оглашая,
В последний раз гудят колокола –
И смолкло все. Вечерний воздух мая
Душист и свеж. Прозрачной дымкой мгла
Одела даль. Пурпурное сиянье
Померкнуло на зелени полей,
Лугов и гор. Предметов очертанья
Становятся туманней и бледней
И, мрак ночной улыбкою встречая,
Взошла звезда Венеры золотая.

II
Как хоровод воздушных островов,
Блистая разноцветными огнями
И переливом радужных цветов,
На западе широкими грядами
Лежат ряды багряных облаков;
Пленительно и пышно догорает
На их волнах отсвет лучей дневных, –
Но яркий блеск тускнеет, замирает,
Теряяся в оттенках голубых
И, наконец, померкнув чередою,
Они слились с прозрачной синевою.

III
Меж берегов уснувшая река,
Как зеркало, раскинулась широко.
Напрасно глаз следит издалека
Движенье струй: спокойно и глубоко

Пучина спит, и парус челнока
Без трепета повис в немом бессильи, –
Так иногда, окончивши полет,
Усталые опустит лебедь крылья
И недвижим над бездною заснет…
От черных мачт неровными рядами
Ложится тень над ясными водами…

IV
На верхней галерее, под окном,
Задумавшись, отшельница стояла.
Теряяся в тумане голубом,
Пред нею даль безбрежная лежала;
С отлогого холма полувенцом
Спускался лес; у самой галереи
Вдоль белых стен тянулся темный сад,
Его цветник, куртины и аллеи
Безмолвные дремали. Аромат
Лился с цветов, с черемух благовонных
И сочных трав, росою окропленных.

V
Коварный май, опасен воздух твой!
Тлетворный яд разлит в его дыханьи,
Греховных грез незримый вьется рой
Твоих ночей в таинственном мерцаньи;
Песнь соловья отравлена тобой;
Отравлены все образы, все звуки,
Цветы лесов, кристальных вод струи,
Лучи светил – все полно страстной муки,
И жаждет мир любви, одной любви…
Священный зов, волшебные мгновенья!
Но для людей и счастье – преступленье.

VI
Безмолвная, погружена в мечтах,
Потупив взор, скрестив недвижно руки,
Отшельница стоит. В ее чертах
Заметен след борьбы и тайной муки,
Порой мелькнет улыбка на устах,
Порой ее сменяет дрожь испуга,
То заблестят румянцем огневым

Ее ланиты, как в жару недуга,
То бледность разливается по ним,
Так пламенный отлив луча дневного
На лилии сверкнет и гаснет снова.

VII
Как школьники, в густой тени кустов,
Иль в коноплях, скрываются с силками
И сторожат беспечных воробьев, –
Проклятый бес незримыми сетями
Старается опутать простаков,
И чтоб к нему в добычу не попасться,
Оружием терпенья и молитв
И твердостью должны вооружаться
С издетства мы, как ратники для битв.
Родители, от самого рожденья
Своих детей готовьте на сраженья!

VIII
Пока как воск послушна и нежна
Душа ребенка, вы на этой ниве
Посеете любые семена
И вырасти дадите иль крапиве,
Или пшенице. Бережет она
Всю жизнь неизгладимо постоянно
След первых впечатлений. Потому
О детских днях Людмилы я пространно
Намерен здесь поведать моему
Читателю. К тому ж и воспитанье
Ее вполне достойно подражанья.

IX
Людмилы мать была одной из дам,
Какими Русь святая так обильна,
Что гордостью и честью служат нам.
Всегда смотрели кротко и умильно
Ее глаза, опасные сердцам,
А голос веял музыкой небесной,
Все эти «fi», «увы», «helas» и «ах»,
Которые так мило и прелестно
Звучат у наших дам, в ее устах

Казались слаще меда иль варенья.
Pardon! Я лучше не нашел сравненья.

X
Ее наряд изящен был всегда
И в то же время верен моде строго,
Замечу мимоходом, иногда
С намереньем казался он немного
Небрежным, будто им незанята
Была она, и это выходило
Особенно прелестным у нее,
А вместе с тем оригинально было.
Все ж что оригинально – saute aux yeux,
Как говорят французы, и порою
Оригинальность спорит с красотою.

XI
Но, впрочем, я обязан вам сказать,
Что внешние достоинства в ней были
Не главными. Уменье танцевать
И одеваться, чтоб ни говорили,
Необходимо, но (здесь «но» опять)
Важнее их святая добродетель,
И нравственность; они уже давно
Так признано, в кругу ль домашнем, в свете ль,
Везде очаровательны равно,
Недаром у поэтов вдохновенных,
Присвоен и эпитет им – нетленных.

XII
Людмилы мать была одарена
Высокодобродетельной душою:
Приветлива, наивна и скромна,
Она была примерною женою
И матерью. Конечно, как жена…
Как женщина… Но здесь я в затрудненьи,
Как выразиться лучше; много злых,
У нас людей – неточность выраженья
И соблазнить, пожалуй, может их…
Она – и что же в мире постоянно? –
Порою несходна была с Дианой.

XIII
Ах, я и позабыл, читатель мой,
Тебе поведать, что моя княгиня
Почти всегда и телом, и душой
Была чиста, как гордая богиня,
Венчанная двурогою луной. –
Да если иногда и спотыкалась
Она – беды тут нет; известно всем,
Что и Диана также раз попалась
В ужаснейший скандал, а между тем,
Богиней целомудрия для света
Доселе быть ей не мешает это.

XIV
При том мы знаем, что язык людей
И лжив, и зол; он мелет много вздора,
Так о княгине слух ходил моей,
Что будто раз в объятьях гувернера
Ее застал супруг. – Друзья, ей, ей,
Так клеветать на женщину безбожно:
Аристократка, знающая свет,
Замужняя и, так неосторожно
Вести свои дела? О, нет и нет!
Готов пред целым светом утверждать я,
Что этот слух не стоит вероятья.

XV
Ее супруг, князь Петр Ильич… Мужья,
Покорные супругам безусловно,
От всей души вас уважаю я,
И кто ж без умиленья, хладнокровно
Способен видеть вас, как, затая
Дыханье, вы следите зорким взором
Малейшие желания жены,
Или ее внимаете укорам,
Смирения и робости полны,
Как, провинясь порою, наказанье
Вы сносите без злобы и роптанья!

XVI
Князь Петр Ильич был маленький толстяк,
С прекрасными душою и желудком,

Всегда веселый, только натощак,
По утру он терял наклонность к шуткам
И хмурился; но херес и коньяк
Да сытный завтрак делали мгновенно
Его веселым вновь. С женою был
Почтителен и вежлив он отменно,
Прощаясь с нею, к ручке подходил,
Звал дома душкой, ангелом, богиней,
В гостях же то – princesse или княгиней.

XVII
Не спорил с ней ни в чем и никогда,
И что бы она ему ни говорила,
Спешил ответить: «точно так» иль «да»,
Иль «c’est charmant», иль «это очень мило».
Сбираясь в гости, спрашивал всегда
У Зои позволенья отлучиться –
Без этого он выезжать не мог, –
А также был обязан возвратиться
В назначенный ему супругой срок.
Порядка и гармонии немало
Семейной жизни это придавало.

XVIII
Исчадие геены, клевета,
О злейшая из злобных фурий ада!
Да будешь ты навеки проклята
За то, что постоянно пену яда
Сочат твои змеиные уста
На все, что нам заветно и священно,
За то, что ты невинность не щадишь,
Что в зависти, беснуясь исступленно,
Любовь и честь, и красоту чернишь,
А главное за то, что даже Зои,
И той ты не оставила в покое.

XIX
Князь был богат, и с самых первых дней
Супружества он все свое именье:
Дома, собак, крестьян и лошадей
Супруге отдал в полное владенье.
Всех подданных любовию своей

Равно моя княгиня обнимала.
Как мать, она заботилась о них,
Их нравственность ревниво охраняла.
.    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .
.    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .
.    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

XX
Людмилы воспитание она
Почтенной англичанке поручила
И русской няньке. Трепетна, бледна,
Задумчива росла моя Людмила;
Игрушки рано бросила она;
Ей нравились рассказы старой няни
О чудесах давно былых годов:
Волшебный мир таинственных преданий,
Весь полный ведьм, чертей и колдунов…
И поселились странные виденья
В расстроенном ее воображеньи…
.    .    .    .    .    .     .    .    .    .    .     .    .    .    .