Илья Муромец
Автор: Загорский Михаил Павлович
Илья Муромец.
Богатырская повесть.
Песнь первая.
Поэт в девятнадцатой весне скончавший жизнь свою, не мог окончить и даже исправить предлагаемую повесть; он успел написать только пять песней оной. Для первой остались варианты, которые здесь и поместятся. Из них увидят читатели плодовитость воображения юного Стихотворца, которое, подобно прекрасной женщине, не только во всяком наряде, но в каждом месте, при малейшем телодвижении, со всех сторон— являющейся в новом и всегда прелестном виде, – получало от сих изменений вящую приятность, живость и силу.
Во времена Ариоста, рыцарство уже не имело прежнего своего величия, но еще и не променяло высокий, косматый шлем на лахань цирюльника, как в блаженный век шутливого Сервантеса; следственно, творец Роланда должен был представить оное ни совершенно важным, ни совершенно комическим, но как чудесный сон, еще занимающий нас при пробуждении. Мы уверены в лживости оного, но ни мало об том не заботимся; напротив, стараемся припомнить пленительные картины, виденные нами в ночи, с особенным удовольствием на них останавливаемся; силимся, так сказать, возвратиться в прежнее состояние, до того, что увлеченные очарованием, сомневаемся— сон ли мы видели.
Таков тот средний дух, существующий в поэме Ариоста, заключающей по сему правила Рыцарской поэзии. Трудно уловить его, ибо не только на поприще поэзии; но и в обширном Океане жизни, всякой, так сказать, отбивается от одного берега к другому и редко плывет по средине. Поэт должен следовать правилу Горация:
. . . . . . . . Sарiеnter idem
Соntrahes ventо nimium sесundо
Тurgida velа.
И тогда овладеет он сим главнейшим качеством поэмы Ариостовой, которое в его творении становится драгоценною жемчужиною. Эту перлу мы находим в Рыцарской повести Г. Загорского, которой она служит отличительным признаком.
Читатели заметят некоторые прозаизмы, и, может быть, в некоторых местах погрешности против стихотворного или чувственного языка; но мы уже выше сказали, что преждевременная смерть не допустила Г. Загорского отделать свое сочинение.
При всем том, мы, пользовавшиеся дружеским расположением покойного Автора, священнейшим долгом поставляем почтить память его изданием в свет сего сочинения, если не лучшего: то, по крайней мере, бывшего любимою мечтою поэта.
С.
Склоните лестное вниманье,
О девы родины моей!
Скажу вам повесть старых дней
И дедов верное преданье. …
Не вихорь по полю летит,
Не буйный пыль столбом крушит,
А скачет витязь величавый: …
Он ищет битв, он алчет славы,
И дерзким жаром воспален;
Не зная страха, ни препон,
Летит на подвиг многотрудной,
На завладенье вещью чудной,
Которой не было цены
Во дни глубокой старины.
И подлинно! посредством оной
Конем, красавицей, короной
Не трудно было завладеть —
Лишь волю стоило иметь.
Но взор читательниц прекрасных
Ко мне стремится, с губок красных
Вопрос готов уже слететь.
Конечно имя, род героя …
Вы любопытствуете знать?
И я вам, истины не кроя,
Спешу подробно рассказать.
Хотя такое отступленье
В начале повести моей,
Как мудрых правил нарушенье
И к Аристотелю презренье,
Вменится мне за преступленье
От строгих Критики детей,
И не классическим поэтом
Я оглашусь пред целым светом,
Но, право, нет мне нужды в том!
Я все останусь при своем:
Пусть будет мой рассказ не связен;
Но ясен, жив, разнообразен,
Чем вечно правилен и сух.
И так, склоните нежный слух
И ни гу гу! В полях лежащих
Близь страшных Муромских лесов,
Сего жилища колдунов
И ведьм и леших злотворящих,
Лежит селение; в нем жил
Один почтенный воевода,
Полвека Князю он служил,
И удивление народа
Делами славы возбудил;
Когда же старость оковала
Его воинственную длань,
Ослаб могучий дух, и брань
Сплетать венцы ему престала,
В далеком Муромском краю
Решился он, с супругой нежной
Покинув шум Двора мятежной,
Окончить в мире жизнь свою,
И там, забот излишних чуждый,
Он жил без горести и нужды,
И к счастью полному его
Не доставало одного:
Всю жизнь свою он был бездетен,
И каждый день с пролитьем слез,
Просил он сына у небес ;
Но глас мольбы его был тщетен,
И добрый старец часто рек,
Лишенный быть отцом надежды:
„Кто усладит мой поздний век
И в смертный час закроет вежды?
Кто гроб холодный окропит
Слезой любви и сокрушенья,
И по усопшем совершит
Святой обряд поминовенья?„ —
Однажды, отягчен тоской,
Сидел он в терему высоком
И плакал с верною женой
О жребии своем жестоком.
Вдруг, тихий струн волшебных звон
Прервал глухое их рыданье,
И разлилось со всех сторон
Весенних роз благоуханье.
Раскрылся свод и с высоты,
Лучей в торжественном сиянье,
Неизъяснимой красоты
Спустилась дева молодая:
Она волшебница благая,
Добрада мудрая была.
Белей снегов из легкой ткани
На величавом стройном стане
Лежала риза; вкруг чела
Сиял венок из роз душистых,
И, как звезда на персях чистых,
Бесценный пояс пламенел.
Мой старичок остолбенел
При виде чудного явленья,
Да и жена его была
Как истукан от удивленья.
Но к ним с улыбкой ободренья
Добрада скоро подошла
И сладким голосом рекла:
„Исполнится твое желанье,
О мудрый, доблестный Руксил!
(Ах, виноват! я и забыл
Вам старика сказать названье!)
Всесильный внял мольбе твоей,
Желанный сын тебе родится,
Бойцом бесстрашным учинится,
Себя и родину прославит,
И струны вещие заставит
О подвигах своих гласишь;
Он будет под моей защитой,
Коль чести станет лишь служить,
И враг ни явный, ни сокрытой
Ему не может страшен быть„ —
Сказала — и одной минутой,
Как пламень свечки вдруг за душой,
Исчезла, добрых старичков
В таком оставя изумленье,
Что не могли сыскать и слов,
Чтоб выразить благодаренье.
Но расскажу ль их восхищенье,
Когда пророчества ее
Они узрели исполненье?
Старик мой самого себя
Не помнил в сладком упоенье,
Всечасно сына в руки брал,
Лелеял, пестовал, качал,
Во время сна, сидел у люльки,
Как старый скряга у шкатулки,
И мух докучных отгонял.
Младенец назван был Ильею,
Волшебница была кумою,
И нужно ль сказывать о том,
С каким отменным торжеством
Крестины правились? Рекою
Вино струилось за столом
И воспененных кубков гром,
Сливаясь с шумом ликованья,
Три дня не молкнул в теремах,
И, словом, в тамошних странах
Дотоль такого пированья
Не знали даже из преданья.
И рос младенец; с каждым днем
Краса младая развивалась,
И в теле сила прибавлялась,
И вырос добрым молодцом,
Могуч, красив, как месяц ясный,
Он редким дивом был и в старь,
А ныне хоть зажги фонарь,
Искать подобных — труд напрасный!
Достигнув отроческих лет,
Он с гибким луком и стрелами,
Предупредя зари рассвет,
Бродил за дикими зверями,
И часто в глубине лесов
Сражал медведей и волков.
Но сердце юноши забилось
Желаньем славы и честей
И быть лишь страшным для зверей
Уже ему постыдно мнилось.
Идет он к матери, к отцу,
Падет пред ними на колени:
Позвольте, просит, молодцу
Проездиться для приключений,
Позвольте света повидать:
Себя пред светом оказать,
Изведать силу молодую,
И в битвах славу вековую,
Как ты, родитель мой, стяжать.
Хотя один и очень дорог
Илья родному сердцу был,
Но в славный путь без отговорок
Его отец благословил:
Он славу искренно любил.
А мать? она не так судила
И сына своего любила,
Как любят матери; едва,
Услышавши его слова,
Она нелепо, дико взвыла,
В объятья крепко заключила
И заклинала всем святым,
Чтоб замыслы свои покинул.
Смятенный, зрелищем таким,
Илья назад уж мысли двинул,
Но мудрым старцем укреплен,
Умел остаться твердым он.
Снедаема сердечной болью,
С мощами мать ему на грудь
Надела крест – и в долгий путь
Благословила хлебом-солью
И сам отец его убрал
В свои оставленные латы,
Вручил и щит, и шлем косматый
И меч заржавый подвязал.
Разлуки грозный час настал,
Отец и сын как ни крепились;
Но горько, горько прослезились,
А мать в отчаяньи была,
Что даже волосы рвала
И все за жизнь ее страшились.
Но конь затопал пред крыльцом,
В последний раз Илья с отцом
И грустной матерью простился,
Вскочил в седло, перекрестился,
И в поле чистое пустился, … …
Как чиж, расторгнувший силок.
Уж отчий дом от взора скрылся,
Он въехал в сумрачный лесок,
Где с сладким шумом ручеек
По дерну мягкому катился;
Кругом душистые цветы
По тихим берегам пестрели,
И чуть, чуть вея ветерки,
В кудрявой зелени шумели.
Жар возрастающего дня,
Потока резвое журчанье,
И робкой горлицы стенанье,
К дремоте витязя клоня
На дерн душистый приглашали;
Он слез с ретивого коня
И сел над ясною водою
И любовался, видя в ней
Себя, покрытого бронею
Вдруг шорох тронутых ветвей
Раздался за его спиною;
Глядит — и чудо из чудес,
Ему красавица предстала,
Не персти дочь, а дочь небес.
„Добрада я, она вещала,
„Я покровительство мое
Тебе издавна обещала.
Хвалю намеренье твое:
Ступай, и бед не опасайся,
С коварством, с злобою сражайся,
От силы слабость защищай
И вечной славы ожидай.
Но слушай: на далеком юге,
Во мраке тайных погребов,
Созданье страшное духов,
Хранится меч. На целом круге
Земли кормилицы людей,
С тех пор, как ясный светоч дней
Гордится золотом лучей,
Еще никто из воев смелых
Мечом подобным не владел:
Он для щипов и лат тяжелых
Опасней грома ярых стрел.
И если ты, к нему проложишь
Дорогу храбростью своей,
И сильной мышцею низложишь
Его ужасных сторожей:
То ведай, что в войне кровавой
Не встретишь равного себе;
И с сильным спорником в борьбе
Всегда увенчан будет славой.
В залог любви моей к тебе
Возьми сей перстень; Карло черный
Его владетелю покорный,
Готов малейший твой приказ
Исполнить в точности как раз,
И даже в случаях опасных
Моих советов беспристрастных
Ты смело требуй чрез него.
Захочешь ли призвать его,
Потри лишь яхонт сей рукою,
И в миг он станет пред тобою.„
И Витязь на колена пал,
И руку щедрую лобзая,
Восторга слезы проливал.
С улыбкой дар ему вручая,
Она прибавила: „мой сын,
Пускай найдет в тебе пол милый
Покров от лютости мущин,
Во зло употребивших силы:
Ты сам от слабых женских рук
Благодеянье видишь ныне.
Прости ж; не медли в сей пустыне,
Спеши, лети — и все на юг! „
И в миг из глаз его пропала
Как будто во все не бывала.
И долго, долго он стоял,
Как тень, как камень неподвижной,
И в след за девой непостижной,
Бродящий взор свой устремлял.
Насилу с духом он собрался,
И, падши ниц, Добраде клялся,
Что лишь тогда ее щедрот
Он истребит воспоминанье,
Когда и слон и бегемот
Летать получат дарованье,
А в глубине прозрачных вод
Немая рыба запоет.
Как конь, с которым Воевода
В дорогу сына отпустил,
Для предприятого похода
Казался стар уже и хил:
(И мудрено ли? в битве грозной
Не раз Руксила он носил,
И долго клячей водовозной
В селенье Муромском служил.)
То витязь на коня другого,
Горячего и молодого
Его решился променять,
При том и перстня дорогого
Спешил он силу испытать.
Провел по камню он рукою,
И время не было мигнуть,
Как черный Карло с бородою,
Пред ним поникнув головою,
И руки положа на грудь,
Стоял, как лист перед правою.
Чего изволишь? он спросил;
Коня! мой Витязь возгласил,
И Карло скрылся. Вдруг, о диво!
Где ни возмись, несется конь,
Кипящий, пламенный, ретивый;
Пылают очи как огонь;
Играет ветер длинной гривой;
Он ржет, и пышет, и храпит;
От бега лес кругом шумит,
И стонет берег молчаливой.
Но смирен стал он пред Ильей;
Кивая гордой головой,
Просил Героя, чтоб садился;
Тот мигом сел и он пустился
Стрелы сорвавшейся быстрей.
Уж витязь едет десять дней:
Коня лихого правя к югу,
Ни чем в пути не утомлен,
И зной, и дождь, и град, и вьюгу,
Все терпеливо сносит он;
Ему постель — земля сырая,
А покрывало — синий свод;
На жесткий щит главу склоняя,
Он спит, не ведая забот,
Покуда солнышко взойдет;
А конь, как вкопанный стоит,
Ретиво голову подъемлет
Вкруг зорко смотрит, чутко внемлет,
И сон беспечный сторожит.
Кто витязь? мой, куда стремится,
Красавицы! известно вам:
Позвольте ж мне остановиться,
Чтоб скуки не навесть чтецам
И самому не утомиться.
Загорский.
Славянин, часть 1, 1827