Ивану Ивановичу Дмитриеву

Ивану Ивановичу Дмитриеву.

 

 

На случай чтения Николаем Михайловичем Карамзиным, в торжественном Российской Академии собрании, 1820 года Генваря 8 дня, некоторых мест из IХ тома его Истории.

 

 

Благодаришь меня за добрую ты весть.

Со дней младенчества чужда мне зависть, лесть.

Теперь ли, к пристани предел сретая близкой,

Смолчу о торжестве словесности Российской?

Теперь ли утаю, что ведает Москва?

Давно уже о том стоустая молва,

Оставя Севера пространные границы,

Европы разнесла в богатыя Столицы.

Сорадуясь, скорблю лишь о твоей судьбе:

Лишен ты зрелища приятного тебе.

О человечества и слава и отрада!

О дар! единственна ты сам себе награда.

Дух любомудрия на пламенных крылах

Нас заставляет жить в прошедших временах.

Изобразители разумныя природы

Внедряют правды дух, дух веры и свободы.

Где Тацит возгремит иль Нестор, Геродот,

Мир внемлет, удивясь, и пожинает плод.

Обитель Невских Муз и коренного слова

Лицетворила нам и древни страсти снова.

Казалось, зрели мы, как поспешала лесть

Любовь и доблести разврату в дар принесть.

Царя достойного, победами венчанна,

Умела, соблазня, преобратить в тирана.

Вещает Иоанн, уже возвыся речь:

„Мне воля правило, а прорицатель меч.

„Почто Предстатели и Думы и законы!

„Не боги суть они, не древни Аполлоны.“

Стекаются к Царю пороки все в чертог,

Лишь добродетели преступит он порог:

Там дерзска клевета, сугубяща наветы,

Страдальцами селить в судилищах советы.

Сомненье, раб ея, с нахмуренным челом,

Навета семя чтит укорененным злом,

За пагубной мечтой неутомимо рыщет,

Крамол и мятежей призрака всюду ищет.

Желая от себя престола гнев отвлечь,

Без доказательства несет к опальным меч.

Там лицемерие, личину взяв святыни,

Из града удалясь в цветущия пустыни,

С толпой Опричников, при казнях лютых в пост,

Стучит челом своим о каменный помост.

А зависть бледная, подъемля мрачны взоры,

На шумный рев морей и на песчаны горы

Глядит: не кроетcя ль где дарованья блеск?

О доблести в лесах не раздаетcя ль плеск?

И к самовластию приводит страх с собою.

Ожесточенною оно тогда рукою

При мирных алтарях лиет безвинну кровь:

Разторглося к отцу доверие, любовь.

Народ, в пучине бед, волнуется и страждет;

Глас веры усыпя, тиран лишь крови жаждет;

Разврата всюду след, корысти зрится пир.

На человечество злой посягнув кумир,

И лесть и фимиам и жертвы восприемлет;

Рассудку, истине мучительство не внемлет.

Надменно шествуя владычества стезей,

Не допускает мысль, что Бог есть Царь Царей.

Поэту ль опишу я дара превосходство,

В потомстве поздних лет и пользу и господство?

Давно ты ведаешь, орел лишь воспарит,

Упругий воздух жмя крылами, солнце зрит.

При свете разума все искры вдохновенья

В чувствительных душах рождают услажденья.

Писатель грозного Владыки грозных дел

Недавно это сам и чувствовал и зрел.

Иные с предками скорбь, ужасы делили;

Те слезы радости о настоящем лили.

Средь многолюдия у всех и взор и дух

Казались быть в один преобращенны слух.

И  можно ль не внимать средь тяжкия печали,

Как чувствами себя Славяне отличали?

При казни за сребро ответ Боярин дал:

„Я к Богу с нищими богатство переслал.“

 

 

Граф Хвостов.

Соревнователь просвещения и благотворений, 1820 г. Часть 10