Из поэмы Потерянный Рай

Автор: Мей Лев Александрович

Скачать

АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ

Составилъ Ник. Вас. Гербель

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875

Изъ поэмы «Потерянный Рай»:

1. Изъ первой пѣсни.— Л. Мея

2. Изъ третьей пѣсни. — Н. Гнѣдича

3. Изъ четвертой пѣсни. — Л. Мея

ДЖОНЪ МИЛЬТОНЪ.

Джонъ Мильтонъ, замѣчательнѣйшій изъ поэтовъ своего времени и уступающій въ англійской литературѣ одному только Шекспиру, родился въ Лондонѣ 9-го декабря 1608 года. Предки Мильтона были католики; но отецъ его принялъ протестантство, вслѣдствіе чего былъ лишонъ наслѣдства своимъ отцомъ и принуждёнъ былъ поселиться въ Лондонѣ, гдѣ и заработывалъ свой хлѣбъ писаніемъ прошеній въ судебныя мѣста. Твёрдость, съ какою старикъ переносилъ лишенія, которымъ онъ добровольно подвергъ себя, лишь бы остаться вѣрнымъ своимъ убѣжденіямъ, имѣла огромное вліяніе на развитіе характера его сына, и сдѣлала его, впослѣдствіи, суровымъ и непреклоннымъ поборникомъ свободы совѣсти. Музыкальныя способности отца также перешли къ сыну. Молодой Мильтонъ получилъ весьма хорошее образованіе: тщательно подготовленный дома, онъ былъ на пятнадцатомъ году отданъ въ училище св. Павла, въ Лондонѣ, откуда, два года спустя, перешоль въ Кембриджскій университетъ. Будучи гордъ и самолюбивъ, онъ не терпѣлъ ни малѣйшаго принужденія и контроля, что, впрочемъ, не мѣшало ему быть весьма прилежнымъ и окончить курсъ однимъ изъ первыхъ. Первымъ поэтическимъ произведеніемъ Мильтона былъ гимнъ на Рождество Христово, написанный имъ на 21 году своей жизни, еще въ бытность его въ университетѣ, въ которомъ каждый стихъ дышалъ красотою и дѣлалъ яснымъ для каждаго, какое новое и блестящее свѣтило готово было озарить англійскую поэзію.

Въ 1632 году Мильтонъ оставилъ университетъ со степенью магистра и поселился въ домѣ отца, купившаго небольшое помѣстье въ Букингамшейрѣ. Здѣсь прожилъ онъ около пяти лѣтъ, посвящая время изученію классической литературы и поэзіи; здѣсь же были написаны имъ извѣстные маскарадныя піэсы его: «Аркадія» и «Конусъ», и поэма «Lycidas». Описательныя поэмы его «Весельчакъ» (L’Allegro) и «Меланхоликъ» (Il Penseroso) также считаются принадлежащими этому счастливому періоду его жизни, хотя нѣкоторые и предполагаютъ, что они были написаны имъ ещё въ университетѣ. Всѣ эти юношескія произведенія Мильтона напоминаютъ манеру Спенсера; что же касается «Комуса», то въ нёмъ замѣтно вліяніе Флетчера, Шекспира и другихъ поэтовъ. Лучшими изъ нихъ считаются поэмы «Аллегро» и «Пенсерозо». «Особенная манера Мильтона — говоритъ Маколей — нигдѣ не обнаружилась съ большею ясностью, какъ въ его двухъ сочиненіяхъ: «Аллегро» и «Пенсерозо». Трудно себѣ представить, чтобъ механизмъ языка могъ достигнуть большаго совершенства, чѣмъ какого онъ достигъ въ этихъ двухъ поэмахъ: онѣ настолько отличаются отъ другихъ поэмъ, насколько самая роза отличается отъ розовой воды: крѣпко замкнутая эссенція -отъ жидкой микстуры. Ихъ скорѣе можно назвать не поэмами, а только мотивами, изъ которыхъ читатель можетъ, но собственному желанію, составить для себя поэму. Въ нихъ всякій эпитетъ можетъ служить предметомъ для пѣсни.» Въ началѣ 1638 года Мильтонъ оставилъ Англію и, переѣзжая изъ города въ городъ, объѣхалъ, въ теченіе года, часть Франціи и почти всю Италію- Принятый какъ нельзя лучше первыми умами этой послѣди ей страны, онъ посѣтилъ въ Римѣ Галилеи, бывшаго въ то время плѣнникомъ инквизиціи. Возвратившись на родину, Мильтонъ немедленно началъ свою публицистическую дѣятельность сильными наладками на роялистовъ и прелатовъ, во имя свободы мысли и слова. Вотъ что говоритъ Маколей, разбирая политическую дѣятельность славнаго поэта: «Онъ не былъ пуританиномъ, но былъ и вольнодумцемъ; такъ же мало принадлежалъ онъ и къ роялистамъ. Въ нёмъ были соединены въ гармоническую связь всѣ благороднѣйшія качества каждой изъ названныхъ нами партій. Мильтонъ выбралъ и обратилъ въ сущность своей натуры всё великое и хорошее, что было въ представителяхъ двора и парламента, готическихъ монастырей, мрачно-траурныхъ кружковъ круглоголовыхъ и въ членахъ тайныхъ обществъ; но, усвоивая себѣ всё, что находилъ въ нихъ хорошаго, онъ отвергалъ тѣ пагубныя стороны, съ которыми эти люди были въ соприкосновенія. Подобно пуританамъ, онъ жилъ, какъ-будто постоянно находился передъ лицомъ великаго Учителя; подобно имъ, онъ постоянно обращалъ свои чувства къ Всемогущему Судіѣ и къ вѣчной наградѣ. Въ этихъ-то чувствахъ почерпалъ онъ, подобно пуританамъ, презрѣніе ко всему внѣшнему міру, ихъ энергію, ихъ спокойствіе и ихъ непреклонную рѣшимость. Но самый холодный скептикъ или самый отъявленный насмѣшникъ не могъ бы показать себя болѣе свободнымъ отъ ихъ безсмысленныхъ мечтаній, отъ ихъ дикихъ манеръ, ихъ напыщеннаго языка, ихъ пренебреженія къ знанію и отвращенія ко всякаго рода удовольствіямъ… Стараясь низвергнуть нетвёрдаго въ словѣ короля и угнетающую іерархію, онъ дѣйствовалъ только заодно съ другими. Но вся слава битвы, которую вёлъ онъ, свобода, которой онъ требовалъ и которая имѣетъ самую высокую цѣну, свобода мысли человѣческой, эта слава и это побужденіе — безраздѣльно принадлежатъ ему одному. Десятки тысячъ изъ его современниковъ подавали голосъ противъ сбора денегъ съ кораблей и противъ учрежденія верховнаго уголовнаго суда; но только весьма немногіе понимали гораздо-существеннѣйшее зло, которое заключалось въ духовно-нравственномъ рабствѣ, и тѣ блага, источникомъ которыхъ служитъ свобода прессы и неограниченное право частнаго мнѣнія.»

Въ 1643 году Мильтонъ женился на дочери сельскаго дворянина Мери Поуэль; но учоныя занятія и философское уединеніе республиканскаго поэта пришлись съ первыхъ же дней до такой степени не по вкусу дочери кавалера, что она ещё до истеченія медоваго мѣсяца покинула мужа и уѣхала къ роднымъ. Огорчённый поэтъ уже хотѣлъ требовать развода и даже написалъ нѣсколько трактатовъ но этому предмету, когда жена его, раскаявшись, вернулась, наконецъ, къ нему и онъ, подобно своему Адаму, былъ побѣждёнъ женской прелестью. Что же касается ея родныхъ, обращавшихся съ нимъ враждебно и презрительно во всё время торжества королевской партіи, то онъ поступилъ въ отношеніи ихъ ещё великодушнѣе, оказавъ имъ защиту и помощь послѣ паденія королевской власти. Когда власть перешла въ руки пресвитеріанцевъ и ихъ сила стала не менѣе королевской тяжела для республиканцевъ, стѣснивъ свободу печати, Мильтонъ выступилъ противъ нихъ съ своею «Рѣчью за свободу печати», которая, не говоря о превосходномъ ея исполненіи по мысли и слогу, въ высшей степени замѣчательна тѣмъ, что первая поставила право свободной печати основою всей политической и религіозной свободы. При переходѣ власти въ руки республиканской партіи, правительственный комитетъ парламента назначилъ Мильтона государственнымъ секретарёмъ иностранныхъ дѣлъ. Эту важную и вліятельную должность поэтъ занималъ во всё продолженіе республики. Вершины же своей политической дѣятельности достигъ онъ изданіемъ своей извѣстной «Защиты англійскаго народа», въ которой онъ съ жаромъ доказываетъ право націи судить и наказывать преступныхъ тирановъ. Чрезмѣрное напряженіе при составленіи этой книги, написанной Мильтономъ по порученію Государственнаго Совѣта, лишило его зрѣнія.

Около этого же времени Мильтонъ лишился своей первой жены, что не помѣшало ему, въ исходѣ 1656 года, жениться снова на Катеринѣ Вудкокъ, дочери капитана, которая, спустя полтора года, также скончалась, вслѣдствіе несчастныхъ родовъ. Съ возвращеніемъ Стюартовъ, Мильтонъ подвергся тяжкимъ преслѣдованіямъ и даже заключенію въ тюрьму, а книги его были сожжены рукою палача; но въ декабрѣ 1660 года, вслѣдствіе распоряженія Нижней Палаты, онъ былъ освобождёнъ, такъ-какъ имя его не было включено въ число изъятыхъ изъ всепрощенія, обнародованнаго за нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ. Возвратившись къ частной жизни, поэтъ могъ теперь свободно продолжать свои занятія и тѣмъ осуществить завѣтныя мечты своей юности о литературной славѣ- Хотя и тѣхъ поэмъ, которыя онъ написалъ въ молодости, было совершенно достаточно, чтобы обезсмертить его имя, но для полноты его славы и славы его родины недоставало ещё его великой эпической поэмы. Предметомъ этой новой поэмы долженствовалъ быть потерянный рай, или паденіе человѣка, давно представлявшійся его воображенію достойнымъ сюжетомъ для поэтическаго произведенія. Сначала онъ предполагалъ написать драму, какъ это видно изъ двухъ набросковъ, находящихся въ его рукописяхъ и сохранявшихся въ Кембриджской библіотекѣ; но вскорѣ отказался отъ этой мысли и превратилъ драму въ поэму, такъ-какъ талантъ его былъ болѣе сроденъ эпической, чѣмъ драматической поэзіи. Онъ началъ свою безсмертную поэму, названную имъ «Потеряннымъ Раемъ», раздѣлённую на двѣнадцать пѣсенъ и написанную нериѳмованнымъ пятистопнымъ ямбомъ, въ началѣ 1658 года, и окончилъ въ 1665, какъ свидѣтельствуетъ Эльвудъ, посѣтившій его въ это время въ деревнѣ, куда поэтъ удалился по случаю чумы, свирѣпствовавшей въ столицѣ.

Въ это время Мильтонъ былъ уже женатъ въ третій разъ. Его безпомощное положеніе, неразлучное съ слѣпотою, нуждалось въ женской заботливости — и онъ упросилъ своего друга, доктора Педжета, найдти ему жену. Педжетъ предложилъ ему свою двоюродную сестру, Елизавету Мнишель — и они.обвѣнчались въ 1663 году. Невѣстѣ было всего 24 года. Она не имѣла отъ Мильтона дѣтей и пережила его 53 годами.

«Потерянный Рай» былъ изданъ въ 1667 году, причемъ рукопись была пріобрѣтена книгопродавцемъ Симонсомъ на слѣдующихъ условіяхъ: авторъ получаетъ немедленно пять фунтовъ стерлинговъ, а по продажѣ 1300 экземпляровъ — остальныя пять фунтовъ; такую же сумму получаетъ онъ послѣ продажи такого же числа экземпляровъ 2-го изданія и пять фунтовъ послѣ продажи третьяго. Третье изданіе вышло только въ 1678 году, когда поэта уже не было на свѣтѣ, послѣ чего вдова его продала всѣ свои права на «Потерянный Рай» Симонсу за восемь фунтовъ. «Господствовавшее тогда литераторство», говоритъ Шерръ, «изо всѣхъ силъ старалось не обращать вниманія на величавое созданье; но, не смотря на то, уже къ началу 18-го вѣка за Мильтопомъ была совершенно упрочена слава перваго эпическато поэта своей родины. «Потерянный Рай» составляетъ родъ божественной комедіи, но только протестантской. При всей сверхъестественности содержанія, здѣсь гораздо болѣе человѣческаго, чѣмъ въ поэмѣ Данта. Лица Мильтона ближе къ намъ и возбуждаютъ болѣе живое участіе, потому-что поэтъ умѣетъ дать своему матеріалу форму дѣйствительности, то-есть поэтически дѣйствительнаго факта, умѣетъ воплотить спиритуализмъ протестантскаго христіанства въ органически-связанную миѳологію. Конечно, «Потерянный Рай» не можетъ назваться вполнѣ художественнымъ эпическимъ созданіемъ. Классическія воспоминанія и богословіе сильно вредятъ поэмѣ; первыя внесли робкое подражаніе классическимъ образцамъ въ форму, послѣднее — догматическія топкости въ содержаніе. Въ томъ и другомъ случаѣ Мильтонъ не могъ перешагнуть предѣла, поставленнаго его уму современностью. Но въ цѣломъ проходитъ дыханіе мужественнаго республиканца, а потому Мильтонъ и съумѣлъ изъ своего Сатаны, изъ смѣлаго возмутителя противъ небесной автократіи, создать такой величавый образъ, который, какъ извѣстно, не только составляетъ средоточіе цѣлаго произведенія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, чрезвычайно важенъ по своему вліянію на всю новую поэзію. Отдѣльныя части поэмы имѣютъ величайшее поэтическое достоинство. Какъ величественно-мрачно изображеніе ада и его властителей, какая оригинальная спѣлость въ полётѣ Сатаны по необъятной безднѣ хаоса, «колыбели природы и, быть-можетъ, ея могилѣ», какъ трогателенъ гимнъ свѣту отъ лишеннаго зрѣнія поэта (3-я пѣснь), какъ прелестно описаніе рая и любви первой человѣческой четы, какъ великолѣпна картина появленія Сына Божія въ боевыхъ рядахъ небесной рати!

Въ 1671 году были окончены Мильтономъ двѣ новыя поэмы: «Возвращённый Рай», сюжетомъ для которой послужило евангельское сказаніе о искушеніи Христа въ пустынѣ, и «Подвиги Самсона». Хотя первая изъ этихъ поэмъ менѣе популярна, чѣмъ «Потерянный Рай» и «Comus», тѣмъ не менѣе и въ ней видѣнъ геній Мильтона, а нѣкоторыя мѣста даже не уступаютъ самымъ лучшимъ мѣстамъ «Потеряннаго Рая».

Между-тѣмъ, дѣятельная жизнь поэта приближалась уже къ концу; но, не смотря на продолжительныя страданія, умъ его оставался свѣтелъ до конца, такъ-какъ «сила его духа — но словамъ Маколея — торжествовала надъ всѣми бѣдствіями. Ни слѣпота, ни подагра, ни лѣта, ни домашнія огорченія и политическія неудачи, ни злоупотребленія и угнетенія со стороны власти, ни пренебреженіе въ отношеніи къ его особѣ — ничто не могло потрясти его спокойнаго и величаваго терпѣнія. Его правъ былъ всегда одинаковъ и едва-ли гордость составляла порокъ его. По характеру Мильтонъ заслуживаетъ названіе человѣка серьёзнаго и, можетъ-быть, даже слишкомъ строгаго; но за-то никакія страданія не въ состояніи были сдѣлать этотъ характеръ мрачнымъ и скучнымъ. Онъ былъ одинаковъ и наканунѣ великихъ событій, когда возвращался домой изъ путешествій, въ періодъ цвѣта физическаго здоровья и мужественной красоты, увѣнчанный литературной славой и согрѣтый патріотическими надеждами, и въ тѣ минуты, которыя проводилъ въ приготовленіяхъ къ смерти, испытавъ на опытѣ всѣ свойственныя нашей природѣ бѣдствія: старостъ, бѣдность, слѣпоту и холодность людей.»

Мильтонъ скончался 8-го ноября 1674 года, на шестьдесятъ шестомъ году отъ рожденья, и похороненъ въ Вестминстерскомъ аббатствѣ.

ИЗЪ ПОЭМЫ «ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ».

ИЗЪ ПЕРВОЙ ПѢСНИ.

И девять разъ уже смѣнилось время,

Мѣрило дня и ночи для людей,

Какъ Сатана, со скопищемъ проклятымъ,

Лежалъ, въ горящей пропасти вращаясь,

Разбитый, сокрушонный, хоть безсмертный.

Но вмѣстѣ съ тѣмъ ему иная кара — ,

И большая -была присуждена:

Его съ-тѣхъ-поръ терзать долженствовали

Двѣ мысли: объ утраченномъ блаженствѣ

И мукахъ, нескончаемыхъ во вѣки.

Уныло онъ вокругъ бросаетъ взоры,

Горящіе и скорбію мятежной,

И гордой, закоснѣлою враждою.

И вдаль онъ смотритъ — и вездѣ, куда

Достигнуть можетъ ангельское око,

Онъ видитъ лишь ужасную пустыню,

Обширную и дикую темницу,

Округлую со всѣхъ сторонъ, подобно

Горнилу распаленному; но пламя

Не изливаетъ свѣта въ ней, а только

Мракъ видимый, способный озарить

Мерцаніемъ ужасные предметы,

Страну печалей, горестныя сѣни,

Гдѣ никогда не могутъ обитать

Ни тишина, ни миръ; куда надежда,

Всѣмъ близкая, ни разу не достигла;

Гдѣ муки пытки длятся безконечно;

Гдѣ жупелъ несгараемый питаетъ

Всечасно прибывающій потокъ

Огня геэнны. Такова обитель,

Назначенная вѣчнымъ Правосудьемъ

Мятежникамъ. Ихъ мрачная темница

Удалена отъ Бога и отъ свѣта

На разстоянье, большее трикраты,

Тѣмъ отъ земного средоточья полюсъ.

О, какъ несхожа зга бездна съ высью,

Откуда духи свершенные пали!

И вотъ своихъ сообщниковъ въ паденьѣ,

Затопленныхъ горящими волнами,

Средь ярыхъ вихрей бурнаго огня,

Узрѣлъ онъ вскорѣ, и съ собою рядомъ

Узрѣлъ въ мученьяхъ скорченнаго духа,

Совмѣстника по силѣ и нечестью,

Того, къ кому, чрезъ.вѣки, Палестина,

Постыдно поклоняяся, взывала:

Везльзевулъ! Ему-то архи-врагъ,

На небѣ нарѣчённый Сатаною,

Ужасное молчаніе нарушивъ,

Вѣщалъ такія дерзостныя рѣчи:

«Ты-ль это? О! какъ глубоко ты палъ!

Какъ непохожъ на образъ лучезарный,

Что нѣкогда въ блаженномъ царствѣ свѣта

Своимъ сіяньемъ яркимъ затьмѣвалъ

Воителей небесныхъ миріады!

И ежели ты тотъ, кого со мною

Одни и тѣ-жь намѣренья и думы,

Одна и та-жь надежда и отвага

На славный подвигъ вмѣстѣ съединили,

Какъ съединяетъ равная погибель,

Ты видишь самъ, въ какую пропасть пали

Мы съ высоты, низверженія громами

И молніей Всевышняго. Но кто же

Доселѣ зналъ всю мощь Его десницы?

Однако же ни эта мощь, ни кары,

Быть-можетъ уготованныя впредь

Мнѣ гнѣвнымъ Побѣдителемъ, не въ силахъ

Вселить въ меня раскаянье — и я,

Хотя въ наружномъ блескѣ измѣнённый,

Не измѣню ни умысла того,

Ни высшаго того пренебреженья

Къ обидѣ, мнѣ неправо нанесённой,

Которыя принудили меня

Со Всемогущимъ смѣло состязаться

И вызвали на лютую борьбу

И бой тьмы-темъ духовъ вооружонныхъ.

Они Его владычество отринуть

Осмѣлились и предпочли меня,

И, воспротивясь силою своею

Всевышней Силѣ, средь равнинъ небесныхъ

Въ сомнительномъ бою поколебали

Его Престолъ. Мы потеряли поле;

Но что-жь? не всё потеряно: остались

И воля непреклонная, и месть,

И мужество, не свычное ярму.

Вотъ что во вѣкъ ни чѣмъ не побѣдимо!

И этой славы отъ меня исторгнуть

Ни гнѣвъ Его, ни сила не возмогутъ!

И неужель колѣнопреклоненно

Мнѣ пасть во прахъ челомъ и умолять

О милости, и власть боготворить

Того, Кто Самъ содрогнулся недавно

За власть Свою предъ грозной сей десницей?

О, нѣтъ! такое униженье будетъ

Безчестнѣй и позорнѣе паденья!

Зане, судьбы велѣньемъ, существо

И мощь духовъ ничѣмъ не сокрушимы,

Мы, опытомъ событій присно славныхъ

Увѣрясь въ силѣ нашего оружья

И искусясь въ предвидѣньѣ разумномъ,

Должны рѣшить, съ надеждой необманной,

Вести-ль отнынѣ силой, иль коварствомъ

Непримиримо-вѣчную войну

Съ Врагомъ великимъ — Онъ же торжествуетъ

Въ избыткѣ радости побѣдной и даритъ

На небесахъ Единый самовластно!»

Такъ говорилъ богоотступникъ-ангелъ

И, посреди мученій, громогласно

Отчаяньемъ и пыткой величался.

Л. Мей.

ИЗЪ ТРЕТЕЙ ПѢСНИ.

Хвала, о музы, вамъ! Я зрѣлъ селенья звѣздны,

Безстрашно нисходилъ въ подземны Ада бездны;

Дерзаю вновь парить въ священный эмпирей,

Въ пространство вѣчное лазоревыхъ полей.

Хочу я Небо зрѣть, сей новый міръ блаженный,

Свѣтиломъ золотымъ согрѣтый, озаренный —

И се я чувствую огонь лучей его!

Но свѣтъ угаснулъ ихъ для взора моего:

Зѣницы тусклыя во тьмѣ ночной вращаю

И тщетно средь небесъ я солнце зрѣть желаю.

Увы, не просвѣтитъ оно моихъ очей!

Мой не увидитъ взоръ златыхъ его лучей!

Но ты, мой вѣрный другъ, божественная муза,

Ты не прервёшь со мной священнаго союза,

Не перестанешь гласъ мой слабый оживлять,

Когда я буду пѣснь святую воспѣвать!

Скитаясь но горамъ, до облакъ вознесённымъ,

Среди густыхъ лѣсовъ, по берегамъ зелёнымъ,

Не наслаждаюсь я уже ихъ красотой.

Въ одномъ безмолвіи бесѣдую съ тобой.

Мѣста, живившія мой томный духъ смущенный,

Гора Сіонская, и ты, ручей священный,

Что при столахъ ея задумчиво журчишь

И свѣтлую лазурь между цвѣтовъ катишь,

Васъ часто съ музою, слѣпецъ, я посѣщаю!

О, мужи славные, васъ часто призываю,

Слѣпцы, живущіе въ безсмертныхъ звукахъ лиръ,

Тирезій, Тамарисъ, божественный Омиръ!

Однимъ несчастіемъ я съ вами только равенъ!

Увы! подобно вамъ почто и я не славенъ?

Такимъ мечтаніемъ духъ слабый напитавъ

И силу новую воображенью давъ,

Вселенной чудеса я съ музой воспѣваю

И огнь души моей въ сихъ пѣсняхъ изливаю.

Такъ скромный соловей, въ ночной, безмолвный часъ

Сокрывшись въ мракъ лѣсовъ, ліётъ свой сладкій гласъ.

И годъ, и день, и ночь — всё снова возродится;

Но для очей моихъ свѣтъ дня не возвратится;

Мой взоръ не отдохнётъ на зелени холмовъ;

Весна моя безъ розъ и лѣто безъ плодовъ.

Увы! я не узрю ни синихъ водъ безмѣрныхъ,

Ни утреннихъ лучей, ни пурпуровъ вечернихъ,

Ни богомужняго и кроткаго лица,

Въ чертахъ котораго блистаетъ ликъ Творца.

Вотще красуются цвѣтовъ различны роды:

Исчезли для меня всѣ красоты природы!

И небо и земля покрылись страшной тьмой —

И книга дивная закрылась предо мной.

Всё пусто, вѣчною всё ночью поглотилось

И солнце для меня навѣки закатилось.

Простите навсегда науки и труды,

Сокровища искуствъ и мудрости плоды!

Сокровищемъ искуствъ я больше не плѣнюся,

Плодами мудрости уже не наслажуся:

Всё скрыла ночь! Но ты, любимица небесъ,

Сойди на помощь мнѣ, расторгни мракъ очесъ:

О, муза, просвѣти меня огнёмъ небеснымъ!

И не останусь я въ потомствѣ неизвѣстнымъ,

Открывъ безтрепетно въ священной пѣсни сей

Сокрытое до днесь отъ смертнаго очей.

Н. Гнѣдичъ.

ИЗЪ ЧЕТВЕРТОЙ ПѢСНИ.

Ничто съ Эдемомъ не могло сравниться

И всё красой далёко отстояло

Отъ сада ассирійскаго, гдѣ врагъ

Обозрѣвалъ кругомъ базъ наслажденья

Всѣ роды наслажденій и всѣ роды

Живыхъ существъ, для взора странно-новыхъ.

Межь ними два, съ осанкой благородной,

Съ богоподобно-возвышоннымъ станомъ.

Единой ризой чистоты одѣты,

Казались, въ ихъ величьи обнажонномъ,

Достойными владыками всего.

Во взорахъ ихъ сіялъ и отражался

Всеславнаго Создателя ихъ образъ

И истина, и разумъ, и святая,

Покорная любовь дѣтей къ отцу —

Покорная, но вольная — что людямъ

Могущество одно лишь придаетъ.

Однако та чета была неравной,

Какъ былъ перавнымъ самый полъ ея.

Онъ созданъ былъ на мощь и созерцанье,

Она — на чары нѣжныя и прелесть;

Онъ созданъ былъ единственно для Бога,

Она — для Бога, въ образѣ его.

Его чело высокое и взоры

Являли власть верховную, а кудри,

Темнѣе гіацинта, низпадали

Съ пробора вровень съ мощными плечами.

У ней, до самыхъ легко-стройныхъ чреслъ,

Покровомъ пали золотыя пряди

Волосъ волнистыхъ, сладострастно-мягкихъ,

Какъ завитокъ весенній винограда.

Зависимость они обозначали,

Но обоюдно-признанную впрочемъ,

Зависимость, къ которой власть и сила

Тѣмъ легче и нѣжнѣе относились,

Чѣмъ болѣе встрѣчали и отпора,

И гордости въ уклончивости скрытной…

И не было таинственно сокрыто

Ни что, затѣмъ-что не было стыда.

Позорный стыдъ, предъ тайнами природы

Безчестное исчадіе грѣха,

Прикрытое личиной ложной чести,

Ты возмутилъ весь родъ людской и изгналъ

Изъ благозданной жизни человѣка

И простоту, и свѣтлую невинность!

И такъ они нагими пребывали

Передъ очами ангеловъ и Бога,

Затѣмъ-что зла ещё не испытали.

Рука съ рукой гуляла по Эдему

Младая, несравненная чета.

Подобной ей потомъ не съединяла

Любовь въ своихъ объятіяхъ! Адамъ —

Красивѣйвый изъ всѣхъ послѣрождённыхъ

Его сыновъ, и образецъ красы

Межь дочерей земли прелестныхъ — Ева.

Подъ кущею тѣнистою деревьевъ,

Дышавшею прохладой, на лужайкѣ,

Близь свѣжаго источника, они

Возсѣли рядомъ. Ихъ подённый трудъ

Средь вертограда райскаго нуждался

Лишь въ дуновеньи тихаго зефира

И самый отдыхъ дѣлалъ имъ покойнѣй,

Потребность въ пищѣ лёгкой возбуждая

И жажду. Здѣсь супруговъ ожидала

Вечерняя трапеза изъ плодовъ,

Но изъ плодовъ, въ которыхъ чистый нектаръ

Повсюду сами вѣтви подносили.

Привѣтливо склоняясь надъ четою

И надъ пушистымъ берегомъ потока.

Узорчато-закованнымъ въ цвѣты.

Плодъ сладкій, вмѣстѣ съ кожицей душистой,

Они вкушали, утоляя жажду

Струёй кристальной полнаго потока.

И не было за трапезой супружней

Ни въ нѣжныхъ разговорахъ недостатка,

Ни въ ласково-осмѣленныхъ улыбкахъ,

Ни въ шалостяхъ ребяческихъ, присущихъ

Четѣ, спряжонной узами любви

И одинокой. Окрестъ ихъ рѣзвяся,

Играли всѣ животныя земныя,

Всѣ звѣри, что впослѣдствіи сокрылись

Въ глуши лѣсовъ, въ степяхъ или въ пустыняхъ,

Припавъ къ землѣ, катался левъ и въ лапахъ

Козлёнка песталъ; прыгали кругомъ

Медвѣди, тигры, барсы и пантеры;

Слонъ неуклюжій тѣшилъ ихъ, стараясь

Сгибать искусный хоботъ свой, и рядомъ,

Сплетая въ узелъ гордіевъ всѣ кольца,

Змій вкрадчивый и хитрый извивался

И проявлялъ въ движеніяхъ коварство,

Котораго ещё не опасались.

Другія же животныя, насытясь

Обильной нищей, на травѣ лежали,

Или жевали жвачку, ибо солнце

Съ наклоннаго ристалища спѣшило

Спуститься въ море, къ дальнимъ островамъ,

И воздымалъ вѣсовъ небесныхъ чашу

Со звѣздами привратникъ неба, вечеръ.

Тугъ Сатана, всё время пребывавшій

Въ безмолвномъ созерцаньи, напослѣдокъ

Обрѣлъ давно-затихнувшее слово —

И молвилъ, опечаленный: «О, адъ!

Что съ грустію невольною я вижу?

На верхъ блаженства нашего, со славой,

Вознесены иныя существа,

Быть-можетъ, земнородныя, не духи,

Но близкія во всёмъ къ духамъ небеснымъ.

Гляжу на нихъ я съ жаднымъ изумленьемъ —

И могъ бы полюбить ихъ: такъ подобенъ

Въ нихъ божій образъ, и такую прелесть

Создателя десница въ нихъ вложила.

О, милая чета! ты и не знаешь,

Какъ отъ тебя превратный жребій близокъ,

Какъ скоро радость замѣнится горемъ,

Тѣмъ большимь горемъ, чѣмъ полнѣе радость!

Вы счастливы, но счастье ваше мало

Охранено, и вашъ высокій рай

И ваше небо также очень мало

Защищены передъ такимъ врагомъ,

Какой теперь къ вамъ входитъ… но врагомъ

Не вашимъ… Нѣтъ! я чувствую къ вамъ жалость,

Безжалостный; ищу союза съ вами,

Взаимной дружбы, искренной и тѣсной,

Такой, чтобъ намъ отнынѣ обитать

Иль съ вами мнѣ, иль вамъ со мной. Быть-можетъ,

Моя обитель васъ и не плѣнитъ,

Какъ этотъ рай прелестный — что же дѣлать?

Она — созданье вашего Творца;

Онъ самъ ей мнѣ даровалъ въ наслѣдье —

И я дѣлюсь охотно съ нами. Адъ

Свои врата широкія разверзнетъ

И вышлетъ вамъ владыкъ своихъ на встрѣчу.

Для вашихъ многочисленныхъ потомковъ

Простора будетъ много тамъ — не такъ,

Какъ въ этомъ ограниченномъ пространствѣ —

И если лучше мѣста не нашлося,

Благодарите искренно Того,

Кто за свои обиды вынуждаетъ

Мстить даже но обидѣвшимъ меня.

Но пусть бы и невинностію вашёй

Подвигнутъ былъ, какъ и теперь, на жалость,

Общественное благо, честь, стремленье

Къ владычеству надъ этимъ новымъ міромъ

И жажда мести мнѣ повелѣваютъ

Исполнить то, предъ чѣмъ въ иное время

Хоть и проклятый — я бы содрогнулся.»

Такъ общій врагъ и въ оправданье

Своихъ проступковъ демонскихъ привёлъ

Необходимость — доводъ всѣхъ тирановъ.

Онъ кончилъ рѣчь. Три раза измѣнило

Ему лицо; три раза поблѣднѣло

Отъ зависти, отчаянья и гнѣва,

И каждому внимательному оку

Могло бъ открыть коварную личину,

Затѣмъ, что духи свѣта не-причастны

Волненью необузданныхъ страстей.

Замѣтилъ онъ своё смущенье скоро,

Смѣнилъ его спокойствіемъ наружнымъ,

И — лжи отецъ — дитя сноё онъ первый,

Объ первый внёсъ въ святыя сѣни рая,

Прикрывши ею месть и вѣроломство.

Но не возмогъ коварный обмануть

Всевидящаго ока Уріила.

За немъ слѣдилъ архангелъ вѣщимъ взоромъ

И, на вершинахъ ассирійскихъ горъ,

Въ его чертахъ замѣтилъ измѣненье,

Несродное блаженнымъ: и пріёмы,

И гордую походку, ибо онъ

Считалъ себя незримо-одинокимъ.

Стремился онъ и близился къ предѣламъ

Эдема, гдѣ роскошный вертоградъ

Увѣнчивалъ зелёною оградой,

Какъ-бы плетнёмъ, возвышенную плоскость

На дикой кручѣ. По бокамъ спускались

Лѣса густыми, тёмными кудрями,

Входъ воспрещая; а изъ самой гущи

Вздымались, тѣни длинныя бросая,

И кедръ, и ель съ развѣсистою пальмой.

Всё выше: тѣнь лилася выше тѣни;

Уступами — лѣсной амфитеатръ.

Но выше ихъ верхушекъ поднялося

Зелёное забрало вертограда.

Съ него глядѣлъ нашъ праотецъ далёко

На всѣ свои окружныя владѣнья.

Ещё повыше, рядомъ полукруглымъ.

Неслися вверхъ маститыя деревья,

Покрытыя цвѣтущими плодами.

Въ нихъ золото сливалося съ эмалью;

На нихъ и солнце радостнѣй играло

Своимъ лучё.чъ, чѣмъ на вечернихъ тучкахъ

Или на влажной радугѣ, когда

Господь дождями орошаетъ землю.

Былъ чудный видъ. И свѣжею струёю

Въ грудь Сатаны вливался чистый воздуха,

И вѣялъ онъ весною и весельемъ,

И могъ-бы онъ развѣять всѣ печали,

Когда бъ души отчаянье не жгло.

И вотъ, стрясая съ крыльевъ ароматы,

Летятъ зефиры нѣжныя и шепчутъ —

Гдѣ взяли благовонную добычу.

По такъ ли, Мысъ Надежды обогнувши.

Стремятся мореходы къ Мозамбику,

И вдругъ нордъ-остъ внезапно къ нимъ доносить,

Отъ самыхъ Савскихъ пряныхъ береговъ,

Весь ароматъ Аравіи-Счастливой —

И замѣдляютъ плаванье они,

Чтобы до дна исчерпать благовонья,

Смягчившіе пахучею росою

Суровыя морщины океана?

Такъ усладилъ всеобщаго врага

Эдемскій воздухъ благорастворённый!

Но не былъ такъ пріятенъ рыбій дымъ

Влюблённому въ жену Товита-сына

И изгнанному силой Асмодею,

Когда бѣжалъ онъ изъ страны Мидійской

И скованъ былъ въ Египтѣ Божьимъ гнѣвомъ.

Подошвы этой крутизны пустынной

Достигъ стопою тихой Сатана

Задумчиво; но далѣе не могъ онъ

Найдти прохода: «частые подростки

Кустарниковъ росли сплошной стѣною,

Загорожая путь и человѣку,

И звѣрю. Былъ одинъ лишь входъ съ востока;

Но пренебрёгъ имъ архи-возмутитель:

Презрительнымъ прыжкомъ онъ перенёсся

Чрезъ самую высокую ограду

И на ноги въ Эдемѣ сталъ.

Какъ волкъ

Своей добычи ищетъ, голодая,

И, подсмотрѣвъ, гдѣ пастыри подъ вечеръ

Замкнули стадо, загородку хлѣва

Свободно перескакиваетъ, или,

Какъ дерзкій тать, задумавшій похитить

Скоплённую казну у гражданина,

Хранимую запорными дверями,

Влѣзаетъ въ домъ сквозь кровлю, илъ въ окошко,

Такъ въ Божье стадо вкрался тать первѣйшій.

Такъ послѣ въ Церковь вкрались нечестивцы!

И вотъ, взлетѣвши, онъ на Древо Жизни

Срединное и высшее надъ всѣми,

Сѣлъ въ видѣ ворона; но не объ жизни —

О смерти всѣхъ живущихъ онъ подумалъ:

Не вникъ онъ въ свойство Древа-жизнедавца,

Дарившаго безсмертіемъ, а только

Избралъ его возвышенною точкой.

Такъ всякое дыханье — кромѣ Бога —

Не знаетъ часто истаго добра

И — благосотворённое — стремится

Себѣ но вредъ и въ гибель обратить.

Вокругъ себя глядитъ онъ съ изумленьемъ

И видитъ всѣ сокровища природы,

Въ пространствѣ тѣсномъ собранныя въ купѣ

Для услажденья чувства человѣка,

Иль, лучше, видитъ небо на землѣ:

Затѣмъ, что рай блаженный былъ — отъ Бога

Восточно — насаждённый вертоградъ.

Съ востока цвѣлъ онъ впрямь отъ Арарата

До башень присно-славной Селевкіи,

Воздвигнутыхъ владыками Эллады;

Тамъ древле обитали, въ Ѳелассарѣ,

Сыны Эдема. Въ сей благословенной

Странѣ Господь возвёлъ Своей десницей

Стократъ — благословенный вертоградъ.

Онъ восхотѣлъ — и — по Его велѣнью —

Произросли изъ плодоносной почвы

Всѣ злаки и деревья — обольщенье

Для зрѣнья, обонянія и вкуса.

Всѣхъ выше ихъ возникло Древо Жизни

Цвѣчённое пахучими плодами

Растительнаго золота; по съ жизнью

Стояла рядомъ наша смерть: то Древо

Познанія Добра и Зла, то Древо,

Которому такъ много заплатили

Всѣ люди за познаніе добра,

Познавши зло. На полдень протекала

Черезъ Эдемъ широкая рѣка,

Не измѣняя своего теченья,

И межь листвы кудрявой крутояра

Стремилася въ невѣдомою бездну.

Тотъ крутояръ Господь кругомъ разбросилъ,

Какъ образецъ, гдѣ вылилъ Онъ Эдемъ.

А токъ воды, по скважинамъ, повѣдалъ

Всѣ жаждущія силы земляныя

И брызнулъ вверхъ жемчужнымъ водометомъ —

И рай несчётно оросилъ ручьями.

Потомъ, струи собравши во-едино,

Внизъ ринулся широкимъ водопадомъ

Въ объятья тёмной, влажно-лонной бездны;

Но на четыре вѣтви раздробился

Передъ впаденьемъ въ море, и промчался

Но славнымъ царствамъ и странамъ далёкимъ —

О нихъ-же здѣсь не можетъ быть помину.

Л. Мей.

Из поэмы Потерянный Рай

Автор: Мей Лев Александрович

Обратная связь

Вопрос администратору