Поэтические очерки Украины, Одессы и Крыма.

Автор: Бороздна Иван Петрович

Поэтические очерки Украины, Одессы и Крыма
Письма в стихах к Графу В.П. З…у.

 

 

ПИСЬМО ПЕРВОЕ.

1835. Октябр. 20. С. Медведов.
Вступление.— Украинская природа. —Козацкие могилы.— Девы Украины. —Жизнь в ceле Драбов.—Прогулка по степям.—Бандурист.

 

Граф! увенчали вы вполне
Мои надежды и желанье
В тот миг, когда от вас ко мне
Домчалось милое посланье!
В немногих, пламенных строках,
Прекрасно вы, изобразили
Те дни счастливые, как жили
Мы в поэтических степях
Украины благословенной…..
Еще напомнил очерк ваш
Мне жизнь в Одессе, юг блаженной,
И в море путь веселый наш
К брегам Тавриды незабвенной!

Я обещал вам дать в стихах
Отчёт о дивных тех краях;
Но посреди уединенья,
В пустынной сельской тишине,
Всегда ль доступны вдохновенья?
Вы снова их зажгли во мне —
И вот вам дань благодаренья!

Забуду ль я раздол полей,
И зелень пажитей цветистых,
И красоту садов тенистых
И небо, здешнего ясней, (1)
Лазурней, радостней, южней ?
Забуду ль вас, сыны степей,
Потомки доблестных и сильных
Малороссийских удальцов ?
Былое скрыл туман веков ;
Но и теперь еще, с крестов (2)
Полуизломанных могильных ,
Казачье знамя веет мне
Преданьями о старине!

А ваши девы молодые?
Кто их румяней и стройней ,
Очаровательней, милей?
Их поцелуи огневые
Должны быть сладки, как златые
Плоды из сада Гесперид!
Кого не тронет, не плените,
Их пылкий взор? Их песнь родная,
Безмолвье степи пробуждая,
Невольно сердце шевелит!
Любил я в Драбовских долинах (3)
Разгулье ваших табунов;
Охоту в низменных равнинах
И удаль смелую стрелков!
Хотя бы вдруг взмахнул над нами
Высокомерными крылами
И сам орел — небес жилец:
Ему б дал пить лихой свинец!

Любил я в вашем кабинете
(Или полуденной порой,
Иль при вечернем полусвете,)
И замечтаться и душой
Переселиться в мир иной,
Иль слушать, полный восхищенья,
Как вы читали нам творенья
Европы современной! Ум
Был увлечен порывом дум …
Любил я наши разговоры,
Всегда не конченные споры—
И даже вист под вечерок !
А ваши пышные обеды?
А неразлучный наш кружок,
Вином и негою согретый?
Лишь Баратынский мог бы их
Изобразить в стихах живых !

Но помню я другое время:
Раз, в светлый полдень, грусти бремя
Вдруг отягчило душу мне;
На тайной сердца глубин
Отозвались былые муки
Любви, измены и разлуки —
И я влачил свою печаль
Среди степей необозримых,
Как небосклон неизмеримых,
Заманчивых, как жизни даль…

Все тихо было. Пред очами,
Рожь золотистыми зыбями
Роскошно стлалась по полям;
Кой-где колодцы степовые (4)
Или бурьяны вековые
Вдали виднелись здесь и там.
Вдруг шум. И что ж? Передо мною,
Ведомый мальчика рукой,
Идёт слепец, как лунь седой,
С заветной кобзой за спиною ! (5)
Вот на колена он припал,
Вот и запел и заиграл
Мне про Гетмана Зиновия, (6)
Про Сагайдачного, Палея,
Про Дорошенка-удальца,
Иль про Мазепу-хитреца —
Про всю Украину былую
Он повесть полную, живую,
Прекрасно вывел наконец
В своей задумчивой баллад!
Я думал: Xиoca слепец (7)
Не так ли, странствуя в Элладе,
Пел Аполлоном вдохновлен,
Как пал могучий Илион;
Его ж воинственные темы
Слились в бессмертные поэмы —
И благодарные века
Венчают лавром старика!

Так, отвлечен от дум привычных,
Я шел домой, забывши вновь
Мою докучную любовь
И козни ветрениц столичных…………

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ПЕРВОМУ.
(1) И небо, здешнего ясней,
Лазурной, радостней, южней?
Писано в Черниговской Губернии, которая по климату, земле и вообще по своей природе, далеко отстала от ее Полтавской соотечественницы.

(2) Но и теперь еще, с крестов
Полуизломанных могильных,
Козачье знамя веет мне
Преданьями о старине !
До этих пор к могильным крестам Малороссийских козаков Полтавской губернии (в Черниговской не везде) привязывают небольшое копье с знаменем или флагом, в знак воинственного происхождения. Замечательно, что и могилы Монголов украшаются подобным знаменем, о чем прочесть можно в Путешествие Егора Тимковского в Китай, 1824 г. на страниц 81-й, 1-го тома.

(3) Любил я в Драбовских долинах
Разгулье ваших табунов.
Драбов — село в Полтавской губернии, принадлежащее Графу В. П. 3….му.

(4) Кой-где колодцы степовые
В беспредельных степях Украины часто на пахотной земле встречаются колодцы — и это истинное благодеяние для работающих, особенно в местах совершенно безводных. Прилагательное степовой произвожу я не от степи, а от Украинского слова степь, объясненного Н. А. Маркевичем на стр. 124 Украинских мелодий.

(5) С заветной кобзой за спиною.
Малороссийских рапсодов еще видеть можно не только в Полтавской, но и в Черниговской губернии. Кобза — род бандуры.

(6) Мне про Гетмана Зиновия.
Зиновий — настоящее имя Хмельницкого , прозванного Богданом уже в последствие.

(7) Я думал : Xиoca слепец и проч.
Гомер — творец Илиады и Одиссеи.

 
ПИСЬМО ВТОРОЕ.
1835. Ноября 1. С. Медведов.

 

Обед и бал на Украине.

 

Еще на путевых страницах
Отметил я, ведя журнал,
В Украине обед и бал.
Кто жил всегда в одних столицах,
Тот не поверил бы глазам,
Когда б в провинции, в уезде,
Был при таком огромном съезде;
Когда б увидел этих дам
Разряженных и раздушённых,
Прекрасных, ловких, просвещённых,
Когда бы моды гордый сын,
Воспитанник большого света,
Увидел сквозь стекло лорнета
Всех этих молодцов-мужчин
Уж не смешных оригиналов,
Не сплетников и не нахалов,
(Все это через чур старо….)
Но полно. Верное перо
Пусть в поэтической картине,
Как я сумею, очертить
Украйны деревенский быт.

Мы мчимся по степной равнине.
Ужь полдень. На небе светло —
И вот мы въехали в село,
Раскинутое по долине.
Его поля, как тушь, черны —
И лоснятся природным туком.
Близ хат в скирды взгромождены
Плоды полей—и полукругом,
Теснясь, млынов крылатых цепь (1)
С краев села уходит в степь.
Из камня дикого ограда
Окинула господский двор;
Напротив церковь, как собор,
И, обведённый ширмой сада,
Стоит величественный дом,
Пред ярко-голубым прудом.
He долговязые лакеи
(Необходимость прошлых дней)
Толпились глупо у дверей,
А лишь один слуга в ливреи
Вводил в приемную гостей. *
……………………………………………..
……………………………………………..
(*Точки поставлены самим сочинителем!)

Пред нами стелется паркет
И зала пышная блистает.
Мы входим. Нас обворожает
Хозяйки ласковый привет!
Прекрасный дом! его уборы:
Картины, мебель и фарфор
Невольно увлекают взоры.
Шумит веселый разговор,
Почти все гости собралися
И в группу стройную слилися:
Привольно влюбчивым глазам
Скользить между девиц и дам.
Пестрют шляпки, перья, ленты.
Там вист, вот слышны комплименты
Здесь волокитство в свой черёд
Сердца младые в плен берёт,
И страсти мигом разыгрались;
Здесь стародавние друзья,
Нежданно встретясь, обнимались
И говорили и шептались,
Пускай их…. но в ту пору я,
Как чтитель прелестей природы,
С одной девицей говоря,
Умышленно взглянул на воды
В саду бегущего ручья;
Она же, подозвав кузину,
Спросила: не угодно ль в сад?
А я в ответ ей: очень рад;
Мы вышли. Новую картину
Увидел я перед собой.
Кругом, средь муравы живой,
Очаровательно пестрели
Против терасы клумбы роз,
Ясминов, лилий, тубероз,
Махровых георгин, камелий
И амарантов и мимоз —
Ну, словом, сочетать умели
Там Флоры лучшие дары !
Отрада в летние жары,
Кусты коё-где зеленели —
И желтым стлалися ковром
Дорожки узкие кругом;
Подальше статуи, каскады,
Фонтаны, гроты; а мосты,
Перегибаясь чрез пруды,
Вели в убежище прохлады—
В огромный парк, где легкий след,
Неправильными полосами,
Провел там-сям кабриолет.

Но вот бежит слуга за нами.
Уж завтрак подан. В том краю,
(Как и при Гётманах водилось,)
Обыкновенье сохранилось
Исправно завтракать. Люблю
И в мелочах национальность!
(Как в людях, в жизни я терплю
Безвредную оригинальность,)
Ну а беда ль, что аппетит,
Обузданный перед обедом,
Пыл гастронома укротить?
От этого милей с соседом
Он верно будет за столом !
Но, осаждаемый кругом,
Сдался, как крепость, завтрак вкусный.
Зовут к обеду. Дам берут,
В след за хозяйкою идут
И всяк, хоть несколько искусный
Места по думе выбирать,
Садился так, чтоб не роптать.
Но кавалеры не боялись,
(Как было двадцать лет назад)
Сидеть с прекрасным полом вряд:
С ним романтически смешались —
И все дела пошли на лад!

Умолкнул стульев шум привычный.
Столов блистательный покой
Гордится пышностью столичной
И говор поднялся живой.
Разбегались официанты,
Гремят на хорах музыканты
Мотивы Вебера — и он
Игрою их не оскорблён.
Идет обед, идет беседа,
Блюд современных целый строй
Перебгает чередой;
А вина, словно мед Гимета, (2)
Столь памятный мечте поэта,
Текут душистою струёй —
И Мальцева хрусталь гранёный
Блестит, горит одушевлённый.

Меж тем беседует со мной
Одна из дев: я сам не свой!
Ее и голос музыкальный,
И стан Хариты идеальный,
И лучезарные глаза,
Сапфирные, как небеса,
И эти жилки голубые,
С оттенком розовым слитые
На нужной белизне лапит, —
Все в ней чарует и дивит!
На путешествия склонился
Разнообразный разговор,
И вдруг ее волшебный взор
Восторгом новым оживился.
Красноречивая вполне,
Она завидовала мне,
Что я увидеть должен вскоре
Цветущую Тавриду, море,
Страну, которой свил Творец
Из гор блистательный венец!

Под этот монолог восточный
Десерт обносят. Тешат нас:
И абрикос и персик сочный
И виноград и ананас.
Исчезли музыканты. Взоры
Вдруг обратили все на хоры;
Тарелок, рюмок стихнул стук —
И очаровывает слух
Малороссшских песен звук:
Восторгом чувства закипели,
Как чайку древнюю запели! (3)

Обед уж кончен. Разбрелись
По залам гости иль сошлись,
Чтоб продолжать свою беседу;
А между тем и слух и взгляд
Я обратил на сцену эту.
Там агрономы говорят
Про Тейэра и про Домбаля,
Про экстирпатор, плуг Гранже,
А молодёжь про Беранже,
Про Кукольника и про Даля;
А здесь гуляет по рукам
Фигурка из Courier des Dames —
И суд девиц про переходы
Парижской прихотливой моды,
Был увлекателен и нов,
Как слог Дюма или Бальзака,
Как наша первая любовь,
Как трели вешних соловьёв
В часы полуночного мрака!

Меж тем, веселою волной,
В отдельный хлынули покой
Трубколюбивые мужчины:
Несут колчаны чубуков
И поднялся со всх концов
Туман табачных облаков,
Ну будто посреди долины
Передрассветный зыбкий пар;
А обожатели сигар,
Кто с пахитосом, кто с гаванной,
Роскошно нежатся в диванной.

Но милый людскости закон
Иных опять влечёт к гостиной :
Там вист, расчетливый и чинный,
Опять в ходу со всх сторон!
Вот начинает уж смеркаться,
Кипит у дам идей игра;
Но не пришла еще пора
По бальному им одеваться.
Четой заманчивой оне,
Взяв за руку одна другую,
Гуляют в залах : любо мне
Беседу обновить живую.
Вдруг шум поднялся меж девиц:
Одну из молодых певиц
Все просят спеть. Сперва стыдливо
Она на все мольбы — отказ,
Хотя пылал краснорчиво
Огонь самолюбивых глаз —
(Она у Булохова прежде
Брала уроки)… все в надежде —
И, наконец убеждена,
Вдруг пригорюнилась она
И, в залу перейдя другую,
Поет, присев за фортепьян,
Неизносимый сарафан (5)
И тройку вечно удалую!
Густеет зрителей кружок—
И вот певицы голосок
Уже не робкий, даже смелый.
Заводит соло из Фенеллы.
Bсе в восхщеньи! Дань похвал
Суд знатоков ей расточал;
А двое франтов, три девицы
Близ дамы, Фильда ученицы,
Собрались с новою мольбой.
Всё тихо. Вот аккорд, другой, ….
И (высказать не может лира
Волшебных звуков чудеса!)
Бушует на ладах клавира
Морская Гумеля гроза! (6)
Уже, казалось, ветр могучий
Ломает мачты кораблей,
И снасти рвёт и всё черней,
И всё губительнее тучи!
Весь океан зарокотал,
Борясь с громами небосклона —
И уж идёт гигантский вал,
Ужасней самого тифона!
Я призадумался!… Меня
Кипучий вихрь воображенья
Умчал на дальние моря,
Где, как посланник Провиденья,
Как небом избранный пловец,
Зюлейки пасмурный певец (7)
Под вашу музыку, перуны,
Настраивал златые струны,
А парус над его челом
Вился бессмертия венком!
И я люблю его стихию!
Хоть должен искренно сказать,
Что перед ней склоняю выю
Не для того, чтоб подражать!
Перенятое всё так скучно,
И если б моря красоты
Не трогали моей мечты,
Я б дал подписку своеручно
Об нем, ни в прозе ни в стихах,
Не говорить и в двух словах! (8)

Меж тем по залам постепенно
Уж разливался яркий свет
От люстр огромных и кепкет,
Сближая бала час блаженный.
Уже пора за туалет
Приняться дамам. Чередою
Одна уходит за другою
В роскошный моды кабинет,
Где пред трюмо, пред зеркалами,
Уже разостланы рядами
Наряды — суета сует!
Жемчуг, брильянты, изумруды,
Слиясь в блистательные груды,
Заманчиво разложены. . ..
Но позволительно ль поэту
В сень очарованную эту
Заглядывать? . .. Нет , мы должны
Ее задернуть темным флёром
Для смелых, для нескромных глаз …

Мужчины в тот же самый час
Не меньше заняты убором —
И, с нетерпньем на челе,
Гордясь высокими чубами,
Во фраках Руча иль Лангле, (9)
Кто с ленточкой, кто с орденами,
(Затем что это bal раге)
Рой франтов шумно вылетает
На подвиг сердца или ног —
И всех зараней вдохновляет
Любви и танцов милый бог!

Не знаю было ль то по светски,
Сначала польский загремел
И всяк, хотел иль не хотел,
Пустился в танец старосветский.
(Да и за что его изгнать
Из бала? Это заблужденье!
Ведь всяк же любит прочитать
К роману модному введенье!)

Раздался вальс! Уже кипит
Восторгом жизни ретивое,
Нога скользит, рука горит,
Как вдохновенье молодое!
Скажите: на пиру мирском
Не в стройной паре ли слитую
Находим радость мы прямую,
Как в вальсе шумном и живом?

Но вот французские кадрили,
Откинув бальный педантизм,
Всю молодёжь одушевили
(Как современный романтизм)
Не театральностью постылой,
А безискуственностью милой,
Небрежной, светской простотой —
И этой вольностью живой!

«Смотри как ловок щёголь гибкий!
Как мил гвардеец-ремонтёр!
А что за девы? Что за взор,
Волшебно слитый с их улыбкой?
И что за стан, что за убор!»
Так старый франт, когда-то шибкой
Екатерининский танцор,
Произносил свой приговор.

Как представительница края
Неподражаемой красой,
Всех дев блондинка молодая
Затмила не хотя собой,
Легка, воздушна, как Сильфида,
Непобедима, как Киприда!
Не тоже ль на брегах Невы
Порою, Граф, встречали вы
И во дворце и в эрмитаже?
Меж фрейлин не всегда-ль одна
Своих подруг милей и краше
И увлекательней она?
На персях прелести-девицы
Блистаете шифр Императрицы
На ленте ярко-голубой!
Чело счастливое венчая,
Горит повязка дорогая
На голове ее младой;
Власы нежны и шелковисты,
Грудь лебединая бела,
Роскошно шею обвила
Алмазов нить, как бы монисты, —
И обрисовывает стан
Национальный сарафан!
Но полно. Мне ль, провинциалу,
Далеко мыслью залетать?
Не лучше ль обратиться вспять
К недорисованному балу?

Он шибко мчится, как мечта,
Или как пылкие лета
Любви, восторгов, упований
И необузданных желаний. . . .
Кадриль сменяется другим,
Любуются старушки им,
Кругом, как зрительницы, сидя;
Иные ж, дочек подозвав,
О чем-то шепнут. Не слыхав,
(И любопытство ненавидя)
Я не могу сказать о чём.
Меж тем, как жизни наслажденья,
Танцоров лакомят кругом
Конфекты, фрукты и варенья,
Мороженое, лимонад
И освежительный оршад.

В антрактах затевают франты
Шарады в действии и фанты —
И, отдохнувши от трудов,
К мазурке всякий уж готов.
Дам взяли. Стулья загремели.
Блаженствуя, все пары сели—
И льется разговор живой
С неудержимой быстротой!
По очереди мило, плавно,
Непринужденно, своенравно,
По зеркалу паркетных рам
Мелькают здесь, мелькают там. . .
И много, много тайн заветных
В тех разговорах, чуть приметных,
В сердца младые залегло
И новым чувством их зажгло!
Сенные ж девушки, толпою
В дверях собравшись боковых,
Толкуют тихо меж собою
Про долю барышень своих:
Одной уж прочат Адъютанта,
Другой Черниговского франта
С крестом на шее и в очках,
Для третьей барина в усах,
А на четвертой было б впору
Жениться даже ремонтёру,
Который так в мазурке лих —
Ну каждой хоть куда жених!…
…………………………………………………
Уже за полночь. В зале дальной
Вот уж пробило три часа;
А котильион, эпилог бальный,
Едва лишь только начался.
Bсе покорялись без укора
Воображению танцора,
Изобретателя фигур,
Оригинальных через чур :
Они, час от часу игривей,
Разнообразней, прихотливей,
Одна гналася за другой,
Как думы юности людской. . .
И хоть уж столики рядами
Для ужина перед гостями
Раскинуты; но не свечам,
А разве утренним звездам,
Достанется гореть с эфира
В прощальные минуты пира!

Так день промчался. Суетам,
Какь странник, заплатил я дани —
И вот подробно-верный вам
Отчет моих воспоминаний!

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ВТОРОМУ.

 

(1) Теснясь, млынов крылатых цепь.
Млын — значит по Малоросски мельница, ветряная иди водяная. Многокрыдые ветреные млыны — необходимая принадлежность степной, почти безречной Украины и тамошние деревни обставлены десятками этих млынов низеньких, сколоченных из мелких бревен , а иногда и тесниц.

А вина, словно мед Гимета,
Гимет — гора в Аттике , славная превосходством и обилием меда, который на ней добывали, и мрамора. На этой же горе приносимы были жертвы Юпитеру Jmettius (См. Noel, Diсt, de la Fable, P. 1815 p. 330). О медь Гимета часто упоминают древние писатели.

(3) Как чайку древнюю запели.
Эта песня напечатана в собрании Малоросских песен, изданных Максимовичем 1827. Москва, стр. 12.

(4) Про Тейэра и про Домбаля,
Про экстирпатор, плуг Гранже,
Тейэр — славный Германский агроном, Домбаль — Фран¬цузский. Экстирпатор и плуг Гранже — известные земледельческие орудия.

(5) Неизносимый сарафан
И тройку вечно удалую.
Два известные романса, сделавшиеся народными: не шей ты мне, матушка , красный сарафан , слова покойного Московского Актера Цыганова ; — вот мчится тройка удалая, слова Ф. Н. Глинки.

(6) Морская Гумеля гроза.
Эта морская буря есть блистательнейшее место из известного произведения Гумеля: Оберонов волшебный рожок.

(7) Зюлейки пасмурный певец.
Байрон. Зюлейка — героиня знаменитой его поэмы: Абидосская Невеста.

(8) Не говорить и в двух словах.
Автор, возненавидевший, после первых опытов своих, всякое подражание, не лишним находит поместить здесь следующую оговорку. Байрон первый возбудил в новом поколении страсть к мореописанию: за ним следуют Купер, Евгений Сю и проч. Конечно эту страсть, как и всякую другую , легко употребить во зло. Но разве не позволительно человеку, имевшему случай видеть красоту и величие моря, описывать их по силам и возможности ? По моему, критика самая строгая должна дать на счёт этого разрешение каждому автору; но с условием: не заимствовать ни у кого ни мыслей, ни выражений. Таково было внутреннее убеждение мое , когда лились на бумагу стихи в описании морского путешествия моего из Одессы в Крым. Хороши ли, дурны ли мои очерки, пусть судит просвещенная публика. Скажу только , что лучше сделать как удастся; но сделать по своему»

(9) Во фраках Руча иль Лангле.
Руч —известный Петербургский портной, Лангле (Langle) — Одесский.

(10) Легка, воздушна, как Сильфида !
Сильфида — богиня воздуха.

 
ПИСЬМО TPETИE.
1835. Ноября 10. С. Медведов

Осень. — Украинские селы. — Козак.— Козачка. — Песни Украины.
Вечерницы. — Ведьмак — народный рассказ. — Гроза в степях.
Село Драбов. — Заключение письма.

 
Осенним солнцем уж согрета
Благословенная страна —
И, яркой озимью одета ,
Гладь степи снова зелена.
Украинец полуленивый
Уже к весне готовит нивы;
Волы покорно тянут плуг:
Где тронут землю их копыты ,
Как влагой масленой облитый, (1)
Там чернозем заблещет вдруг !
Отяжеленные снопами,
Еще в полях возы скрыпят;
А в шароварах и с усами
Козак шагает с ними вряд;
В кружок обстрижен, загорелый ,
Из люльки тянет свой тютюн; (2)
А на возу мальчишка смелый
То спит, то нежится, шалун.

Еще и листья не желтели
На кудреватых деревах
И в поле с ветром не летали,
Как в наших северных странах.
Юг Малороссии прекрасен
И Богом возвеличен он !
Как в дни весны, еще был ясен
Его спокойный небосклон :
Его, казалось, пощадила
Сердитой осени рука —
И осторожно отклонила
Свои седые облака!

Люблю Украинские селы !
Как мило в праздник там весёлый
Смотреть на радостный народ ,
Толпой сидящий у ворот
Близ хат опрятно побелённых ,
Не выстроенных, а сплетёпных ! (3)
Мужчины статны, высоки.
Черты лица у них резки,
Глаза на выкать. Тешат взоры
Их запорожские уборы —
И молодец степной козак ,
Когда накинув кобеняко (4)
Нагайкой машет и несётся
Верхом на борзом скакуне; ,
И в нем опять, по старине,
Былая удаль отзовётся! …
Но девы там еще милей
Красой полуденной своей !

Смотрите: в косу шелковую
Как дивно ленту голубую
Козачка юная вплела ;
Чело пунсовой обвела —
И сладко песенку родную
В кругу подружек завела!

Малороссийские напевы
Унылы, как раздумье девы
В селеньях тамошней страны;
Но увлекательно-звучны,
Когда с веселья иль кручины
Козачки голос соловьиный
Припомнит песню старины !
Как в простоте своей пристоен
Ее наряд! как прям и строен
Непринужденно-гибкий стан!
А перси сквозь сорочки чистой
Волнуются, как серебристый
Поток сквозь утренний туман !
А что за брови! Как ресницы
Заманчиво опущены!
Как очи быстрые черны,
И словно отблески зарницы ,
Мелькнувшей на небе ночном ,
Сверкают страсти огоньком !

А как зимой на вечерницы (5)
Сберутся сельские девицы,
Туда и бандурист порой
И сказочник словоохотный,
Туда музыка нанятой (6)
С ватагой парней беззаботной —
Bсе идут шумною толпой!
И любо слушать там рассказы
Про стародавние проказы
И ведьм и хитрых ведьмаков! (7)

Раз c обоих Днепра брегов (8)
В Туречину, на злых врагов,
В поход сбиралися козаки:
Им смерть хотелось шибкой драки,
Да верных золота мешков.
Носы повеся, плачут жёны,
Невестам жалко женихов,
Да и один из них влюблённый
И на Марусе сговорённый,
Был неутешен день и ночь ,
Не зная, как беде помочь !
Андрусь, между своей дружиной,
Слыл и всегда лихим детиной
И никому не дул он в ус !
Хотел бы прежде обвенчаться,
Да как отстанет, может статься,
Все скажут про него, что трус !
И вот из табуна родного
Коня он выбрал вороного,
В Ромнах купил себе седло;
Готово всё…. а не светло
На сердце козака Андруся !
Он поглядит : его Маруся
Из черноокой, молодой;
Ну стала вдруг земля землёй !
Грустит жених наш…. но издавна
Была Украйна православна,
Козаки набожный народ.
Вот в церковь наш Андрусь идёт
С двумя свечами восковыми:
Одну он ставит за себя,
Другую, чтоб его любя,
Между подружками своими
Маруся краше всех была. . . .
Она же не туда пошла !

У нить в селе Козак Гаврила
Слыл ведьмаком на весь повет ,
Она к нему-то поспешила,
И службу сослужить просила ,
А у него отказа нет !
Старик был мужичок богатый,
Высокий, статный, бородатый,
С умом в глазах и на челе —
И красовалися в селе
Его бревенчатые хаты,
Нажитым полные добром.
А сколько хлебных ям кругом ? (9)
Близ них заёмщики весною
Сбирались пестрою толпою —
И всем хозяин рад бывал,
И так то жил да поживал
Средь внучат и детей счастливо.
А между тм молвой болтливой
Слух разносился здесь и там ,
Что будто часто по ночам
Вокруг села Гаврила бродит,
Что ищет кладов вековых,
Что в церковь никогда не ходит,
Что днем в равнинах степовых
Сбирает травы да коренья
И с полной ношею домой
Приходит поздней лишь порой;
Иные-ж болтуны селенья,
Случалось, про себя трунят,
Что будто он и чорту брат!

Taкиe про Гаврилу слухи
Не по нутру хоть бы кому !
А как беда — так все к нему I
Ему покорны все недуги,
Он даже от собак шальных
Вылечивает хлебом вмиг;
Ужей берет свободно в руки
И знает слово от гадюк (10)
Когда, в лугу разозлена,
Ужалит паробка она ! (11)
Не меньше славен был Гаврила
И на любовные дела;
Так дивно-ль, что к нему пошла
Маруся — и открыть спешила
Ему тоску души своей —
И верно он поможет ей;
Да как и не помочь невесте,
Красотке, в полном цвете лет ?
Другой на жениховом месте
С ней не расстался бы, хоть свет
Его журил бы и ославил !
Ей молвил на ухо ведьмак :
«Недалеко уйдёт козак !»
А между тем её наставил,
Чтоб три зари она тишком
За те курганы, где крутом
Чернеет старая дуброва,
Коня водила женихова,
Чтобы без страха тгам она
Ждала седого колдуна.

И вот козачка молодая,
Дневной восход предупреждая,
В урочный час, одним одна,
Туда приводит скакуна.
Руке Марусиной покорный,
Он весело, он громко ржёт ,
Красиво машет гривой чёрной,
Копытом звучно землю бьёт !

И вот из-за кургана хилый
Старик идет на встречу к ней ,
Как мёртвый, вставший из могилы
И страшно ей и нет уж силы….
А он кричит : « иди смелей ! »
Коня по шее шелковистой
Он гладит тощею рукой;
Три раза напоил водой,
Потом ему травы душистой,
Бормоча про себя, принес ;
Рассыпал перед ним овёс,
Ну словно бисер золотистой —
И угостивши так коня
Сказал : «до завтрашнего дня ! »
В другой и третий раз Маруся
К курганам ходит уж не труся;
За третьим разом ей ведмак
Шепнул : «Теперь уж наш козак !
(Не плачь, не вой ; он с полпохода
На заколдованном коне
Опять воротится к тебе —
И оба вы, с толпой народа,
Пойдёте в церковь под венец !
« Войну забудет удалец ! »
Сказал — и вмиг его не стало,
Маруси сердце задрожало :
Её опять осилил страх ;
А между тем в лесу, в степях ,
Под однозвучный конский топот,
Ей чудился какой-то хохот —
И, полумертвая, она
Конем в село донесена !

Подумаешь, так страсть такая
Свернула-б в крюк и молодца !
Куда бы делся цвет лица ?
Ан нет , козачка удалая,
На зло другим, с того же дня
И краше стала и милее,
И говорливей и стройнее,
Так, что дивилась вся родня!

При ярком зареве денницы,
Козаки двинулись в поход —
И провожает их народ
До поветовыя границы,
Где не далёко от села
Между лугов Десна текла.
В лицо им от реки сребристой
Дул перелётный ветерок:
Всё ярче, всё пышней восток —
И скоро солнца шар огнистый,
Катяся по лазури чистой,
Метал приветные лучи
На их и пики и мечи.
Пришла минута расставанья,
Благословений и рыданья;
Козакам стало жаль своих;
А между тем и кони их,
Как бы прощаяся с степями,
Храпят и топают ногами !
Маруся плачет, но она
Не так как прежде смущена;
Лишь мать усердными слезами
Честит Андруся своего
И надевает на него
Животворящий крест с мощами,
Моля небесного Отца,
Чтобы в пылу кровавой сечи
Ни вражьи сабли, ни картечи
Не смели тронуть молодца !

Но закружился вихорь пыли,
Народ глядит — и рати нет ! . . .
Пыль улеглась — пропал и след :
Лишь из-за степи слышны были
Отзывы песен боевых,
То заунывных, то живых,
В которых время сохранило,
Что внукам дорого и мило:
Заветы предков удалых !
Еще стройней напевы эти
В часы, когда Украины дети,
Затеплив ночью огонёк,
Бывало сядут все в кружок,
Перед дымящеюся кашей,
Дав волю верным скакунам
Гулять до утра по лугам;
Когда луна ярчей и краше ,
Чем по небу полярных стран,
Над степью радостно сияла
И степь, как море, затихала,
И, обойдя козачий стан,
Кой-где черешни зеленели !
Меж тем привычной чередой
Несутся быстрые недели;
Промчался месяц и другой —
Не едет воин дорогой,
А вот и третий…. и заныло
Вдруг сердце у козачки милой,
И нет ни в чём отрады ей —
И меркнет свет ее очей!
Она что день Гаврилу нудит
Вопросом : «да когда же будет?»
Раз призадумался хитрец
И говорит : « Ну наконец
Тебе я правду всю открою.
Уж катит наш Андруся с бою;
Да только никому, смотри,
В селе про то не говори;
Сегодня-ж, полночью глухою,
Ты выйди на Гетманский шлях — (12)
И твой жених туда прискачет
На вороном коне !»
В слезах,
Какими лишь невеста плачет,
Она от радости бегом
Спешит в родительскую хату
И только тужит об одном,
Что матери, отцу и брату
Не льзя признаться ей ни в чём !
Что и челядка молодая, (15)
Ее подруга дорогая,
С которой по ночам оне
Бывало о счастливом дне
Болтают, грезят в тихомолку,
Знать не должна об нем. « Старик,
Хоть он ведьмак, хоть он велик,
А мне велел молчать без толку. »
Подумала — а за язык
Её так дернул бес нечистой,
Что стала вдруг она речистой
И разболтала на прямик
Всё, в чем до той поры таилась.
Глядит — семья зашевелилась !
Попа договорил огец
Взять чвертку жита за венец, (14)
Спекли и коровай нарядный,
Готовы ленты и платки,
Лихие выбраны дружки,
Горелка есть — всё будет ладно !
Лишь бы луна взошла скорей,
Да засверкали звезды ночи,
Как дев Малороссийских очи!
А то уж и толпы гостей
На вечерину собралися
К отцу Маруси; уж она,
Была давно разряжена —
И ленты пестрые вилися,
В косе распущенной у ней!
Вот уж и поздно. Время ей
Идти на встречу роковую;
А завтра, полдень лишь блеснёт,
В приходский храм чету младую
Народ, толпяся, поведёт —
И в честь своей подруги милой
Козачки запоют уныло,
При звуках скрыпки и цымбал !

Уже в степях всё тихо было,
Их полный месяц озарял,
Когда Маруся очутилась
На шляхе в пред полночный час;
Но, ветреница, хоть бы раз
Ждав друга, Богу помолилась !
Ей до того-ль ? ее и страх
Не брал, когда веретеница
В траве мелькала, а в кустах
Шумела, встрепенувшись, птица;
Бежала-ль по полю лисица,
Блестя-ль глазами, волк степной
К овчарням шел на лов ночной!
Ей всё ни что ! Лишь сердце бьётся,
И вот вдали…. (нет, то не сон!)
Уж скачет кто-то…. Верно он ?
Нет ! это вихрь минутный вьётся —
И снова тишь со всех сторон !
Взгрустнулось ей…. но не сомненье
Печалит душу; лишь любовь
Волнует молодую кровь,
Да мучит сердце нетерпенье !
Вот стал пышнее лунный круг,
Уж полночь — дивное мгновенье !
Вперёд глядит она — и вдруг
Домчался к ней желанный друг. …
Прекрасней он, чем в дни былые!
И, словно голуби младые ,
Счастливцы жарко обнялись
И на коня и понеслись —
И то-то будет пир богатый !
Вот уж они и перед хатой ;
Но только что рука с рукой
Ступили на порог родной,
Глядит Марусенька…. и что же ?
Ее Андрусь, ее жених
Исчез! … Она зовёт родных ,
Она кричит: «Великий Боже !
Всё, всё напрасно!… Та ж рука,
Что за минуту так пылала
В руке Андруся, хладной стала;
Луну затмили облака,
Поднялась буря стеновая….
Рокочет гром, шумит река —
И, в тяжких муках умирая,
Слыхала дева молодая
Знакомый хохот ведьмака.

И разнеслась молва в селенье ,
Что тот жених — был привиденье;
Что старого Гаврилы дед
Дал злому ведьмаку завет
Отмстить какую-то обиду
Отцу Маруси, а хитрец,
Хоть он казался добрым с виду,
Сдержал и слово наконец.
Но мать украинки несчастной
Одно твердила: будто в ночь,
Как Бог послал ей эту дочь,
Над кровлей хаты их ужасно
Зловещий пуган прокричал (15)
И ей покою не давал !
С тех пор лукавого Гаврилы
Пропала слава навсегда !
К нему козачки никогда
Ходить не смели, а когда
Он умер, из его могилы
Огонь, горя свечой, не раз
Пугал прохожих в поздний час !

Так, сев в кружок на вечерницах ,
Степей Украинских сыны
В простонародных небылицах
Хранят преданье старины !
Там ярко коганец пылает, (16)
Все слушают; для всех равно
Очаровательно оно —
И самопрялка замолкает
И не жужжит веретено!

Но мирные ль одни картины
Пленяют душу в том краю?
И при невзгоде я люблю
Малороссийские равнины!

Гонимая крылами бурь,
Раз на небесную лазурь
Неждано туча набежала:
Везде ковыль задребезжала
И, грозным демоном кругом
Вздымая черный вихрь столбом,
Земля ревела и стонала!
И гром ей с неба отвечал,
Блеск молний тучи освещал,
Как дивный фейерверк природы —
И волновалась степь тогда,
Что моря-океана воды!
Овец и кобылиц стада
Рассыпались, а бык ретивый
Рычит и мчится через нивы,
Через овраги и луга,
Крутя хвостом, подняв рога !
Неудержимою рекою
Бушует ливень по степям,
И вот, трехцветной полосою,
Уж радуга над всей страною
Раскинулась по небесам!

И так мы жизнью наслаждались !
Разнообразна, весела,
Волной живой она текла,
А радости не убавлялись!
Я помню Драбова пруды,
Облёгшие его сады; —
Аллеи тополей маститых,
Дерев лимонных знаменитых (17)
Пред домом пышные ряды !

Кругом унизанный кустами
И пышно убранный цветами ,
Лужаек дерновой паркет; —
От солнечных лучей ограда;
Густые лозы винограда,
Обвесившие кабинет;
Флотилья лодок с парусами,
В которых по крысталу вод
Так любо с тихими мечтами
Гулять, как солнышко зайдет —
И наконец вдали всех зданий
Навес Франклиновския бани, 18
Где тиховейный ветерок
Ласкает члены, как поток —
Все это прелесть! Я жалею,
Что смелой кистью не владею,
Чтоб в полной, верной красоте
Живописать все на холсте!

Вдали от обаяний света,
Как в молодые ваши лета,
Вы отдохнули, милый Граф!
От шумных общества забав:
Вы их на время променяли
На тишь Украины своей
И, негой полные, дышали
Раздольным воздухом степей!
И совершивши путь обычный
К гранитным Невским берегам,
Порой отрадно будет вам
На лоне роскоши столичной
Задуматься — и хоть в мечтах
Вновь погулять в родных степях!
ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ТРЕТЬЕМУ.

(1) Как влагой масляной облитый
Там чернозем заблещет вдруг.
Это не поэтическое преувеличение. Надобно видеть, как тучна благодетельная Украинская земля и как блестит она, особенно в солнечный день.

(2) Из люльки тянет свой тютюн
Люлька, — трубка, тютюн, — табак.

(3) Не выстроенных, а сплетённых,
В степных местах Украины, где не только строевой, но и дровяной лес большая редкость , сельские жители действительно не строят, а сплетают себе дома, употребляя для этого лозу, хворост и бурьян. Глиною облепливают они свои жилища, изнутри и извне , от чего cии последние теплы и не боятся ветра. Полы также глиня¬ные. К этому прибавить надобно , что построение таких домов не требует много времени. Мне случилось видеть один помещичий дом подобным образом сделанный: ра¬бота, от закладки его до окончательной отделки , продолжалась только четыре месяца. Когда же хозяин, чрез два или три года после того, захотел пробить во внутренней стене дверь, это стоило величайших усилий; потому, что масса, составляющая стену, превратилась, так сказать, в цельную кирпичную, твердую до неимоверности.

(4) Когда накинув кобеняк.
Кобеняк — верхняя одежда Украннцев с кошельком сзади, которым они покрывают голову, во время ненастья и холода.

(5) А как зимой на вечерницы и проч.
Вечерницы — посиделки.

(6) Туда музыка нанятой
Музыка — деревенские музыканты в Малороссии

(7) И ведьм и хитрых ведьмаков !
Ведьмак — тоже в мужеском роде , что ведьма в женском. Простой народ верит , что Ведьмаки обладают силою чародейства во всех отношениях. В Черниговской губернии злых ведьмаков называют уродимыми, т. е. природными, которые, получив от предков искуство в колдовстве, находятся в сношениях с нечистою си¬лою; а добрых — знахарями.

(8) Раз с обоих Днепра брегов
Вожди Малороссийского народа именовались Гетманами обоих берегов или сторон Днепра. При всеобщем вооружении говаривали, что козаки поднимаются с обоих сторон Днепра.

(9) А сколько хлебных ям кругом ?
В безлесных местах Малороссии, зерновой хлеб по необходимости сохраняют в ямах , над которыми , для предохранения от течи , делают намёты из досток или тёсу.

(10) И знает слово от гадюки.
Гадюка — змея по Малороссийски.— Ему соответствует — гадина.

(11) Ужалит паробка она.
Паробок или правильнее парубок — работник.

(12) Ты выйди иа Гетманский шлях,
Шлях — дорога.

(13) Что и челядка молодая,
Челядка — работница, вроятно от слова челядь.

(14) Взять чвертку жита за венец,
Спекли и коровай нарядной,
Готовы ленты и платки,
Лихие выбраны дружки и проч.

Чвертка — полчетверти. Коровай — особенного рода хлеб, выкрашенный красным цветом; в него вправляют шесть небольших тонких палочек , которые обвешивают лентами, обвивают лавровыми листьями и покрывают платком бумажным или шелковым, смотря по состоянию. Коровай доныне необходимое украшение свадеб: он иногда бывает раззолочен , и всегда почти размещают на нем голубков, из муки же сделанных. Вообще полагают, что коровай есть эмблема брака. — Дружко — шафер. Жито в Малороссии значит собственно рожь , а не ячмень , как во многих Великороссийских губерниях.

(15) Зловещий пугач прокричал.
Пугач — собственно филин; но простой народ думает, что это особенная , страшная и огромная птица, предвестница злополучия, пугающая всех и каждого.

(16) Там ярко коганец пылает,
Коганец — ночник, черепок, в который вливают постное масло и зажигают фитиль из пеньки.

(17) Дерев лимонных знаменитых
Упоминаемые деревья действительно могут удержать за собою эпитет знаменитых, по необыкновенной величине их и стройности.

(18) Навес Франклиновския бани,
Франклиновская баня — это навес или беседка с подвижными деревянными решетками, похожими на те, кои употребляются для противосолнечных штор. Войдя в баню , надобно приподнять машинку, чтоб несколько растворить решетки, и легкий сквозной ветерок нежит члены, не хуже воды во время купанья. — Судя по назва¬нию , Франклин или изобрел эту баню, или особенно любил ее.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ.

1835. Декабря 1. С. Медведов.

Г. Лубны. — Преображенская ярмарка.
Чтоб нега жизни деревенской
Нам не наскучила в степях ,
Мы захотели быть в Лубнах
На ярмарке Преображенской.
Прекрасен этот городок!
Кругом уж не одни равнины,
А холмы, лес и гор вершины
И проложила свой поток
Среброволнистой полосою
Сула над гладью луговою.

Пред нами в полной красоте
Вдали, на горной высоте,
Открылась Мгарскал обитель.
Нет, никогда пустынножитель
Приютa лучшего не мог
Избрать от миpa и тревог!
Ту гору Патриарх гонимый (1)
Святым Фавором величал
И, Провидением хранимый,
Себе убежищем избрал.

Как утешительно порою
От шума, от сует земли
Отвесть глаза, чтоб зреть вдали
Спасенья пристань пред собою —
Подательницу высших благ! *
……………………………………………….
*Точки поставлены самим автором.

Но от небесного к мирскому
Один, признаться, только шаг —
И на лихих шестериках
Домчались мы, как на крылах,
Уже к шлахбауму городскому.
Жиды, цыганы, ямщики,
Барышники, покупщики,
И лошади и скот рогатый,
Столы менял, сбитеньщики —
Все это в группе очень сжатой,
Ужасно пыльной, полосатой,
Крикливой, пёстрой и живой
Мелькнуло лётом предо мной!
Коё-где ремонтёр армейский,
И даже изредка гвардейский,
Гусар, драгун или улан,
Иль тамошний заводчик-пан,
Меж черни гордо возвышались,
Задумывались, торговались,
Иль сыпали из кошельков
Деньжонки на ладонь купцов.

Квартира, нами нанятая,
Была против самых рядов,
Довольно чистая, такая,
Где б месяц жить я был готов.
Из окон видны балаганы,
В которых рюмки и стаканы,
Фарфор, кенкеты, хомуты,
Фаянс, хрусталь, зеркал ряды,
Игрушки детские, картинки —
Ну словом разные новинки,
Бросая пыль в глаза людей,
Их манят прелестью своей.
Меж тем приметно вечерело.
Мы пили чай, открыв окно.
Жид фактор тут — и в шляпе дело :
В порядок всё приведено.. .
С запасом купленной поклажи
Уж разъезжались экипажи
От шумных лавок по домам;
А в город новые летели
И колокольчики звенели,
На радость добрым торгашам.
Кое-где площадью большою
Мужчины, женщины пешком,
Кто с связкою, а кто с кульком,
Мелькали пестрою толпою,
Балакая о том о сём !
А вот в рубашке полосатой
Извощик дюжий, бородатый,
Дугу повесив на плечо,
Овёс торгует горячо;
И в довершение картины,
Паяц, чтоб вечер усладить,
Хлопочет вдостоль досмешить
Зевак внимательных дружины.

Погода дивная была.
Луна — красавица природы,
Уже лазуревые своды
Алмазным светом облила.
Вот в городе всё тише, тише;
Мы принялись за вист; как вдруг
По улице раздался звук,
Ну словно музыка. Все ближе. . . .
И вот уж громко заиграл
Близ окон на шарманке немец,
(Как помнится теперь Богемец)
И каватину распевал,
А дочка, девочка живая,
Проворно в бубен ударяя,
Дишкантом вторила ему;
Потом с тарелкой к нам вбегала,
Дань музыкальную сбирала —
И, прыгая, несла к нему!

Уже редел туман волнистый
Над усыпленною рекой
И пал брильянтовой росой
На луг муравчато-цветистый.
Пыль по дороге прилегла.
Природа радостно ждала,
Чтобы в блистательном виссоне
Царь дня, возсев на горнем троне,
Простер с улыбкой над землёй
Животворящий скипетр свой.
И отворились для вселенной
Врата надоблачных палат !
Вот первый луч… врата горят —
И светел мир преображенный !
Все встрепенулось! Раздалось
Пернатых сладостное пенье,
Благочестивых душ моленье
С ним гармонически слилось;
А колокол в полях эфира
Звучит хвалу Владыке Mиpa!

Зашевелились все Лубны
Пора сует опять настала
И снова улицы полны;
Их пыль по прежнему застлала
У лавок счёта дрожкам нет;
Взвод и колясок и карет,
То века прошлого, то модных,
Высоких, низких, разнородных,
Зеленых, желтых, голубых,
Примчался на конях степных!

Крепитесь, бедные карманы,
Настал и вам разгулья час!
Порядочно осушат вас
Marchandes des Modes и их обманы !
Гляжу: с супругой молодой
Усач, гвардеец отставной,
Бракуя, как знаток прямой,
Провинциальные товары,
Уж выбрал блонды, тюль, фуляры,
Духи, помаду — бред людской !
Еврей, пустясь в свою ловитву,
Кому-то превозносит бритву
И уж yверен, что она
Из Лондона привезена;
А черноокая жидовка,
Из Шклова бойкая торговка,
Разряженная, в жемчугах ,
Из под блистающей повязки
Лихому франту строит глазки,
С богатой Вебою в руках! (2)
Вот избалованный ребенок
Бежит за папенькой бегом;
Вслед дядька, с бременем обновок,
С сердито-пасмурным лицом,
Вот сцена лучшая. Старушка,
За нею группа дочерей,
А сзади Ванька иль Петрушка,
Первостепенный их лакей,
Из лавки в лавку переходят
И шибко деньги переводят.
Неповоротлива, толста,
Достойная старушка эта
Презрела яркие цвета
И в черный с той поры одта,
Как муж, почтенный бригадир,
Охолодев к волненьям света,
В гробу отчалил в новый мир !
Она совсм не ест мясного,
Год круглый ездит по церквям,
По пустыням, монастырям;
А для того, чтоб дочерям
Не отставать и от земного,
По балам, ярмаркам, пирам !
В последнем случае старушка
(Без исключенья правил нет)
Свежа, опрятна, как пастушка,
Предпочитает белый цвет!
А что у ней за кладовые?
Там полны шкафы пребольшие
Голландским выписным бельём ,
Столовым, чайным серебром,
Фарфором русским, иностранным,
Коллекцией серег, браслет ,
И перстней…. и чего там нет,
Чтоб женихов зазвать приданым ?
Однако этот раз она,
От пышности отвлечена,
Балык да сельди покупала
И мастерски их выбирала. . . .
А два искателя невест
Из-за лесных брегов Унечи (5)
Иль Ипути — заводят речи
С красавицами хлебных мест!
К венгерка стараго покроя
Привесивши какой-то крест,
Один, сестрицам куры строя,
Уверен, что в один присест
Иль старшая или меньшая,
Огнем взаимности сгарая,
С ним обменяется кольцом —
И он, с торжественным лицом,
Франтит, товарищу мигая !

Как ни ходи, а всё дойдёшь
До умственнаго от блажнова!
Так с нами было. Молодёжь
Столпилась в лавку Глазунова
Иль Логинова — я забыл
Наверное в чью это лавку;
Но любознательную давку
От всей души благословил !
Теперь не унывайте, перья!
Час просвещения пробил —
И нет стариннаго поверья
Против бумаги и чернил !
Окреп язык. Стихи и проза
Уж не тяжёлы, не резки,
Не хлещут в уши и виски,
Как тридцать градусов мороза!

Все говорит, что человек
Непостоянное созданье —
И это правда! Целый век
И наслажденье и желанье
Переменять стремится он !
Одно и то ж, как вялый сон ,
Ему немедленно наскучит
И жажда нового замучит…
Не испытали ль это мы ,
Когда по ярмарке гуляя,
И взоры, если не умы,
Разнообразьем напитая,
Хотели чем нибудь другим
Глазам внимательным своим
Дать развлечение? И вскоре
Нечаянно попалась им
Зверинца вывеска. И море,
И в перьях негр и страшный змей
В тени платановых ветвей ,
И тигр и новая Сивилла ,
Отгадчица судьбы людей —
Всё это кисть изобразила
С обыкновенной площадной
И яркостью и пестротой.

Удав с Суматры, чуть живой,
Два неболышие крокодила,
(Но только верно не из Нила),
Мартышка, тигр и какаду,
Шесть попугаев преболтливых —
Переселенцы стран счастливых,
Живут все вместе, как в аду.
Хозяин немец собирает
Свой зверски-чистенький доход —
И шибко летопись читает
Про покорённый им народ.
Меж тем Сивилла-великанша
На возвышеньи пред толпой
Сидит, блистая как султанша ,
Великолепной мишурой —
И скажет вам без затрудненья,
(Лишь стоит цифры написать
И на дощечке ей подать)
День вашей свадьбы, день рожденья,
Невесты имя иль жены —
И удивляться вы должны !

Уездных ярмарок Франкони (3)
В свой цирк зовёт нас волтижёр;
Паяц смешит, летают кони
И их догнать не может взор.
Комедиантка молодая,
Веревки зыбкость презирая,
На ней по воздуху идёт —
И, глядя, ахает народ !

А клуб заманчивый Лубенский ?
А бурный волокитства жар —
Прекрасный молодости дар ?
Поверьте мне: покойник Ленский,
Когда бы встать из гроба мог,
Нашед бы на таком раздоле
Прекрасную замену Оле
И жизнь надолго бы сберёг !

Прошла вся суматоха эта.
В один из следующих дней
Я встретил милаго поэта, (4)
Жильца Украинских степей —
И навсегда в душе моей
Оставит след его беседа !
Как Аполлона благодать,
Меня проникло вдохновенье
В то незабвенное мгновенье,
Когда он начал мне звучать
Свои пленительные гимны
И, Муз птенец гостеприимный
Внимал, когда из уст моих
Ответный покатился, стих !

Так, милый Граф, средь развлечений,
Среди бесед, средь наблюдений,
В Лубнах мы прожили дня три —
И скоро, помолившись Богу,
Собрались в новую дорогу,
При свете утренней зари.
ПРИМЧАНИЯ К ПИСЬМУ ЧЕТВЕРТОМУ.

(1) Ту гору Патриарх гонимый.
Свят. Патриарх Афанасий, которого нетленные мощи почивают в большой Преображенской церкви Мгарского монастыря. Мне показывали там его краткое жизне описание. Будучи гоним в отечестве своем , Греции , он нашел убежище в этой обители ; гору же, на коей она воздвигнута уподоблял, по красоте ее, Фавору.

(2) С богатой Вебою в руках.
Веба—Голландский холст.

(3) Из за лесных брегов Унечи.
Река Ипуть, впадающая в Десну , принимает в себя Унечу в Суражском уезд Черн. Губернии.

(4) Уездных ярмарок Франкони
Извстный Парижскш волтижёр: Автор шуточно сравнивает с ннм кочевого ярмарочного волтижёра, котораго фамилии не припомнит.

(5) Я встретил милого поэта,
Аркадия Гавриловича Родзянку. Любители поэзии по спра¬ведливости должны сетовать о молчании его Музы, которой многие Журналы и Альманахи обязаны были прекрасными стихотворениями.
ПИСЬМО ПЯТОЕ

1836. Января 20. Деревня Стадола.

Отъезд из Украины.— Новороссийский край — Утро.—Буг.— Ни¬колаев. —Переправа.— Дальнейший путь. — Черное море — Пересыпь.— Одесса.— Казино.— Гостиница Оттона.—Ночь. — Утро. — Купанье в море.— Завтрак.—Магазины. — Портные. — Обеды.— Опера.— Пати-Барилли и Тасистра— Примадоны. — Природа Одессы. — Порт. — Просвещение. —Бульвар. — Памятник Ришелье. — Граф Воронцов. —
Общества.

Сказав прости страна любимой,
В которой люди так добры,
Покинув роскошь и пиры
И кров, Пенатами хранимый,
Столь памятный, столь милый нам,
Мы по равнинам и степям
На почтовых уже летали—
И вот пред нами засинели
Новороссийские поля!
Блаженный край! Его земля
Пышна, как дева молодая!
Давно ль, в полях приподнимая
Природой сотканный покров,
Блеснуло лезвие плугов ;
А селянин трудолюбивый
Уже в пустынях вековых —
Виталище зверей одних ,
Богатые раскинул нивы
И, подвигом своим счастливый ,
Уже за первые труды
Пожал сторицею плоды !
И скоро тех пустынь приволье
Мычаньем стад оглашено;
Растили овцы на раздолье
Свое пушистое руно.
По мановенмо десницы
Великой Севера Царицы,
Возникли сёлы, города,
Помчались по рекам суда —
И этот край преображенный,
Богатый, быстро населенный ,
Стал завистью других краёв,
А Ришелье и Воронцов ,
Призвав на помощь просвещенье,
В нём довершили возрожденье !
Уже алел зарей восток.
Подул прохладный ветерок,
От веждей дремы отвевая,
И вот, природу пробуждая,
Великолепно и светло,
Уже по небу солнце шло !

Вдали, сосед Эвксина бурный,
То серебристый, то лазурный,
Гордясь своим величьем, Буг
Широким поясом обводит
Луга, прилёгшие вокруг ,
И в море, торопясь, уходит.
Вот город Николаев. Он ,
Весь тополями опушен ,
Приятный, чистый и красивый
Окинул берег тот, где Буг
С Ингулом сходится, как друг.
Там всемогущи, горделивы,
Родятся стаи кораблей ,
На страх полуденных морей! (1)

Но вот уже баркас пред нами
С неустрашимыми гребцами,
И по зыбям реки, стрелой
Летим мы на берег другой. (2)
Примчались. Кони уж готовы.
Карета быстро понеслась
И пыль из под нее взвилась.
Меж тем что шаг вперед, то новый
Предмет встречается глазам:
То скаты гор, то их вершины,
То сёлы, дачи и равнины—
Всё радостно, всё мило нам!
Вдруг что-то издали синеет,
Переливается, светлеет….

О! помню я блаженный час,
Как море Чёрное пред нами,
С его скалистыми брегами,
С его кипучими волнами,
Вдали открылось в первый раз !
С каким-то страхом, с нетерпеньем,
Я на него тогда взирал
И, полон сладким вдохновеньем,
Приветный стих ему послал!
Пылало солнце, догорая;
С лазурью волн лучи слились;
Далёко по морю мелькая,
Как птиц ширококрылых стая,
В Одессу корабли неслись!
Могу ль забыть тот миг отрадный,
Как я ступил на брег крутой,
Как рокот моря вековой
Пленил, наполнил слух мой жадный
Своей гармонией живой?
Вот с небосклона меж скалами
Нить искр неждано сорвалась…..
Смотрю: и что же пред очами?
Над потускневшими водами
То вечера звезда зажглась!
Темнело. Точкою огнистой,
Как бы прорезывая мрак,
Сверкал близ города маяк.
Вот Пересыпь. Песок волнистый (5)
От ветра вьётся все густей,
Томя усталых лошадей.

О! для чего тебя, Одесса!
Ночная чёрная завеса,
Как бы умышленно для нас ,
Затмила в этот сладкий час?
Зачем окинуть не могли мы
Очами жадными своими
Скалу, на коей ты висишь
И гордо море сторожишь?

Еще казино не закрыты: (4)
Из них несётся apий звук,
С бряцанием гитары слитый;
Шаров бильярдных слышен стук;
А языки, то Итальянский,
Французский, Английский, Испанский,
То Греческий, то стран других,
Пестро и звучно раздаются
В беседах шумных и живых!

Но кони всё быстрей несутся.
Мелькают здания кругом,
Своею стройностью пленяя;
Давно гремит уж мостовая.
Мы в Ришельевской. Пышный дом,
Швейцар, отменно разодетый,
В окошках свет со всех сторон
И я узнал, что это он,
Всё тот же, Пушкиным воспетый,
Любимец странников— Оттон, (5)
По лестнице и в коридоре
Мелькал араб-слуга и вскоре
Уж номера отведены.
Мы были все удивлены
Убранством их и чистотою
Позолоченною каймою
Карнизы обвели плафон ;
Паркет блестит со всех сторон;
На окнах модные гардины ,
На стенах кое-где картины,
В парадных рамах зеркала—
Пожалуй роскошью такою
Одесса с матушкой-Москвою
Поспорить верно бы могла.

Та ночь пленительна была,
А море пред окном шумело;
Погодный ветер подувал—
И я задумчиво, но смело
К волнам прислушиваться стал.

И он блеснул уж день счастливый,
Один из тех не многих дней,
Которые так бережливо
Хранимы в памяти людей,
Чтобы об них воспоминанья
Нас утешали в дни страданья,
Чтоб тише были и сносней
Невзгоды сердца, и страстей !

Невыразимой неги полны
И страх на время отклонив ,
В твои мы кинулися воды,
Эвксина бурного залив !
Радушно путников носили
Он на голубых хребтах ,
Качали нас, животворили —
И мы здоровья чашу пили,
С восторгом, с гордостью в очах !

Нас завтрак ждал. Оттон приветный
Нам шлет огромного turbot (6) .
А упоительный Рубо (7)
Лосера нектор искрометный (8)
И благовонное Бордо.
Жизнь вдруг достигла совершенства !
Для довершения блаженства
Мы с тросточками, в сюртуках
И с пахитосами в зубах,
(Чтоб до обеденной годины
Не тратить время в пустяках)
Гулять пустились в магазины —
И Штифель, Вагнер, Марибо, (9)
Сорон, Миевиль, опять Рубо —
Все нас утешили. Портные:
Monsieur Langle, Monsieur Dore,
Пришли к назначенной поре —
И (сами франты пребольшие)
С вернейшим барометром мод —
Коллекцией мужских картинок,
Со связкой щегольских новинок —
И золото пошло в расход…..

И здесь один лишь Автор Эды
(Как в первом я письме сказал)
Достойно бы живописал
Разнообразные обеды,
Разнообразные пиры,
В которых Ком свои дары
Нам сыпал щедрою рукою :
Для этого мой беден стих —
И я, с поникшей головою ,
Намрен замолчать об них.

Мы по вечернему одеты.
Уж семь часов. Давно билеты
Из Оперы принесены
И, нетерпения полны ,
Мы жаждем звуками упиться ,
Чтоб позабывши, очутиться
Хотя на миг, хотя в мечтах,
На дальних Тибра берегах…

В ту пору молодой Беллини
Как прежде чародей-Россини,
Уже Одессу, восхищал.
Нас Il Pirata увлекал .
В мир музыкальных откровений
И этих высших наслаждений,
Которым в мире нет цены
За тем, что с неба нам даны!
Пати-Барилли не пленяла (10)
Полуотцветшей красотой;
Но нас она обворожала
И дивным пеньем и игрой.
Когда ж Тасистра молодая, (11)
На сцену скромно выступая,
Невольно первенство брала —
Она волшебницей была!
Все в ней прельщало: голос чистый,
Столь свежий, звонко-серебристый,
И эти быстрые глаза —
Краев полуденных краса ,
И стан прямой, картинно-стройный,
Богинь Гомеровых достойный!

Но на Одесских берегах,
В подрыв столь многих жизни благ
Скучна, в дни летние, природа: (12)
Пыль мучит, пудрит дерева;
От ней кружится голова;
А солнце с голубого свода,
Как в степи аравийской, жжет
И злакам жизни не дает.
Скалы, повиснув над водою,
Печалят очи наготою —
Все это правда! Но в замен
Грехов природы неизбежных,
Взорь попадет в приятный плен,
Окинув ряд картин прибрежных:
И бесконечный лет судов
На белых крыльях парусов,
И в порт кораблей армады,
И зданий пышные громады!

На шумном бреге суета,
Одежд, наречий пестрота,
Прилив гостей иноплеменных,
Алчбою злата прпвлеченных,
И своезёмных торгашей —
Всё наблюдателя прельщает
И душу мыслями питает;
Но для него еще милей
Одессы шумной просвещенье, (13)
Европы, века отраженье !
Когда с брантвахты грохотал (14)
Знакомый вечера сигнал,
На миг всё море потрясая,
А ветерок, вдруг повевая,
Тушил прохладой долгий жар ,
Мы шли, бывало, на бульвар,
Где под навесами акаций
Бессмертный Ришелье стоит (15)
И зорко на море глядит!
Там видел я и Муз и Граций,
Перелетавших предо мной
Неуловимою мечтой!
Там мне встречались: и гречанка ,
Афин прекрасная беглянка,
И дева Тибрских берегов
И прелесть тамошних краев.
Там русский барин раздушенный,
В Одессу пламенно влюблённый ,
(Примчавшийся из стен Москвы
Иль с брега царственной Невы)
Нарядно, величаво бродит,
Вполне довольный сам собой,
И душу, кажется, отводит
Отрадной юга теплотой,
Чтоб, отдохнув, помчаться снова
Туда, где ждёт его семья.

Благословляют Воронцова
И город тот и те края !
Монаршей воли исполнитель ,
Наук, художеств покровитель
Поборник правды, друг добра,
Сановник мудрый, храбрый воин,
Олив и лавров он достоин !
Настанет некогда пора ,
Когда из мрамора, гранита,
Или из руд твоих, Таврида, (16)
Возникнет статуя его
На сих брегах благословенных ,
Чтоб взор потомков отдаленных
Смотрел с восторгом на него! —
Нам общества открыты были.
Вы верно, Граф, не позабыли
Радушие, высокий тон,
Беседы — жизни наслажденья,
И наконец минуты чтенья
По вечерам; да тот балкон,
Пред морем дерзостно висящий,
Где так отрадно было нам
Дать волю мыслям и глазам,
Когда набросит свет дрожащий
Луна на пелену зыбей.
Так, тех минуть очарованье
Да сохранит воспоминанье
В душе признательной моей!

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ПЯТОМУ.

(1) На страх полуденных морей.
В Николаеве теперь корабельная верфь, бывшая прежде в Херсоне.

(2) Летим мы на берег другой.
На пути в Одессу надобно переправляться чрез Буг в Николаев: эта река имег там 4 версты в ширину.

(3) Вот Пересыпь, Песок волнистой.
От ветра вьется все густей.
Пересыпь — предместье Одессы: там чрезвычайно глубокий и сыпучий песок.

(4) Еще Казино не закрыты.
Казино— род трактиров, в которых двери отворяются на улицу, и там-то купцы, магазинщики и проч. отдыхают по вечерам от дневных трудов , играя в карты, бильярд и другие игры, при звуке музыки. Это очень приятно видеть.

(5) Любимец странников — Оттон.
Первейший ресторатор в Одессе.

(6) Нам шлет огромнаго turbot.
Тюрбо — полтус , рыба похожая видом на камбалу, которая часто бывает так велика , что одна занимаете целое блюдо.

(7) А упоительный Рубо.
У Рубо лучший погреб в Одессе.

(8) Лоссер янтарно-искрометный
Лоссер (Lausseur)—известное вино.

(9) И Штифель, Вагнер, Марибо,
Сорон, Миевиль, опять Рубо
Штифель , Вагнер и Марибо имеют превосходные магазины в Одессе ; Рубо (кроме погреба) также от¬личный с разными вещами. Сорон и Миевиль — иностран¬ные книгопродавцы.

(10) Пати-Барилли не пленяла
Полу-отцветшей красотой
Пати-Барилли — примадона Одесской оперы в 1854 году.

(11) Когда ж Тасистра молодая
Тасистрау молодая кантатриса, прибывшая в Одессу в том же 1854 году из Италии.

(12) Скучна, в дни летние, природа.
Автор видел Одессу только в одно время года и в самое сухое ; почему и не мог в письмах своих дать
меcтa описанию города в какое либо другое время, без опасения впасть в подражание.

(13) Одессы шумной просвещенье
Европы , века отраженье !
Одни скептики—путешественники, любящие вдаваться в скучное умничанье, могут иначе думать об Одессе. — Беспрестанные ее сношения с просвещеннейшими странами Европы, почти ежедневное прибытие иностранцев, прекрасное общество, меры принимаемые правительством в пользу наук, художестве и вообще цивилизации — все это делает Одессу городом истинно замечательным.

(14) Когда с брантвахты грохотал
Знакомый вечера сигнал….
Брантвахта особенное военное судно, составляю¬щее в портах шлахбаум или заставу. Выстрелы с брантвахты раздаются утром и вечером , чтоб возве¬стить, что в первом случае порт открывается для плавания, а во втором закрывается. В полдень также стреляют с брантвахты. — Вообще это место (неумышленно со стороны Автора) имеет некоторое сходство с неподражаемым , превосходнейшим описанием Пушкина. Не¬оспоримо, что идти с ним одною дорогою большая дер¬зость; но в Одессе, как и во всяком другом месте , есть много такого , что не может уйти от внимания и, так сказать, невольно ложится под перо Автора, взявшего на себя труд изобразить по своему описанное, прежде кем бы то ни было.

Бессмертный Ришелье стоит
И зорко на море глядит !
Памятник Герцогу Ришелье воздвигнуть в Одессе на приморском бульваре и есть произведение знаменитого Мар¬тоса. Приморский бульвар — истинно очаровательное место: он любимое гульбище Одесских жителей и путешественников.

(15) Или из руд твоих, Таврида,
Предполагать металлы в горах Крымского полуострова, может быть, дерзко; но поэт не геолог и имеет по крайней мере, право мечтать, что в недрах Четырдага, Яйлы, или Аю-дага кроются сокровища.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ.

1836. Января 30. Г. Стародуб.

Дом Н… и Г…. В… — Сады. — Библиотеки. — Хуто¬ра. — Чудесный незнакомец (эпизод). — Негоцианты. — Одесса — город музыкальный. — Сборы в Крым. — Недоумение. — Утро. — Корабль Варшава. — Отплытие в Крым.
Мы, с каждым днем встречая снова
Разгул для взора иль ума,
Видали пышные дома
Н……. и В……….
Туда стремился я давно !
Как дивно там соглашено
Богатство с вкусом просвещенным ,
Вполне изящным, утонченным!
Войдя, идти оттуда жаль !
Там всё блестит! Чаруют взоры
Картины, бронзы и фарфоры ,
Гранить и мрамор и хрусталь
Краев родных иль отдаленных ,
Ковры, янтарь и безименных
Вещиц несметные ряды!
А близ домов что за сады?
Как поэтически развиты
Кругом блистательные виды
На город, на морскую даль !
На столь заманчивом раздоле
Должна затихнуть поневоле
И сердца и души печаль!

Средь этих роскоши вместилищ
Не меньше увлекают взор
Сокровища книгохранилищ,
Где для души такой простор,
Где все века и все народы,
Где жизнь умов и ход природы
Как в зеркале отражены,
И на всегда сбережены
От безотрадного забвенья,
Во славу Муз и просвещенья !

Мы посетили хуторок, (1)
Куда, в дни летние, жара
Владельцев гонит из Одессы —
И там-то божество садов
Их принимает под навесы
Густых, раскидистых дерев.
Там, над морскими берегами,
Между пригорков, меж скалами,
Ряд пёстрых домиков лежит.
Необозримая равнина,
Залива синяя пучина
Пред ними стелется, блестит
И пену волн своих дробит.
Туда иди, любви страдалец,
Земли мечтательный скиталец —
И этот вечный моря шум
Проникнет душу негой дум,
От сердца отведёшь печали!

Мне старожилы разсказали,
Что некогда вдоль этих скал
Один, задумавшись, блуждал
Какой-то чудный незнакомец.
Краев ли северных питомец ,
Балованный ли юга сын ,
Иль воин он, иль гражданин —
Никто не знал ! Но плащ широкий,
Всегда скрывавший стан его,
Не утаил ни от кого ,
Что юн был странник черноокий. . . .
Его густые волоса
Чело красиво оттеняли
И на плеча, виясь, сбегали,
Не разе пленяя дев глаза.
Но ранние ль страстей налёты,
Или житейские невзгоды ,
Или недуг тому виной,
Что так он бледен был порой —;
Догадки тщетные ! Он встречи
Со всеми гордо избегал —
И ни к кому не о бращал
Ни взора своего, ни речи !
Не только днём, и ночью он
Бродил угрюмо над водами ,
Объемля мутными очами
И моря ширь и небосклон.
Лишь редко из груди мятежной
Вздох перерывный вылетал
И безответно замирал
Среди равнины вод безбрежной,
И мнили все, что странник нем,
Или безумен он ! Меж тем
Его какой-то воин старый
Успев подслушать наконец
Ужасен, бледен, как мертвец,
Бродил по брегу он с гитарой:
Но только день повечерел,
Сев на скале, страдалец юный
В звончатыяе ударил струны—
И дивным голосом запел :
«Да будет проклято мгновенье,
Когда родился я на свет !
Не нужен мне людей привет :
В них только ложь и обольщенье
В душах ответной думы нет,
Сердца их — отверделый камень,
А помыслов высоких пламень
На них и легкого следа
Не печатлеет никогда !
Любовь — подлунных благ начало,
Она одна, она одна
В замену горя нам дана !
Но мне изменчиво cияла
Ее звезда! Коварный свет,
Его безбожные уставы,
Да клеветы язык лукавый
Меня сгубили в цвете лет. . . .
И нет любви и милой нет !
Видав на поле жизни розы,
Я собрал терния одне !
Умру — и кто прольёт о мне
Участья искренние слёзы !

Умолк — и пистолет готов….
Но он поникнул головою —
И что же ? Слышит за скалою
И плач и вопль в тени дубов.
«Чей это вопль, чей это голос ?»
И он бежит —и дыбом волос ,
А в море пистолет упал —
И дряхлый воин избавитель,
Как будто неба посетитель ,
Как Серафим ему предстал.
Тогда эфирный свод над ними
Горел звездами золотыми
И в их лучах страдальца взор
Прочёл самой судьбы укор.
Но принял юношу в объятья
Тот, чьей целебной он слезой
На крае бездны роковой
Спасён от Божьего проклятья!
С тех пор по высям этих скал
Пришлец загадочный блуждал
Уж не отверженцем природы:
Нет, с ясным взором и челом ,
Привык он вечером и днём
Внимая, как шумели воды ,
Позабывать былые годы
И бурю гибельных страстей !
Как прежде, полюбил людей
И с жизнью помирился снова;
Но тщетно воина седого
Везде вдоль берега искал ,
Он спрашивал: никто не знал !
И верил юноша спасенный,
Что был то Ангел воплощенный ,
Хранитель, вождь и страж людей
В наземной области скорбей! …

Бывало только что примчатся
Суда из стороны чужой ,
Негоцианты вдруг толпой
По улице зашевелятся;
Кто ждет товаров, кто друзей ,
А кто из-за моря вестей —
И я любил смотреть, бывало,
Когда внимательно, в очках,
С письмом, с газетами в руках ,
Какой нибудь серьюзный малой ,
Поутру выйдя на балкон,
День целый в чтенье погружён !
И сколько новых разговоров,
Соображений, толков, споров,
О войнах, мире стран чужих ,
Иль о банкрутствах роковых !

Одесса — город музыкальный,
И редкий из ее граждан
Не страстно-пылкий меломан !
В веселый час или печальный,
Там в мир Моцарта идеальный
Слух, жадный звуков, увлечен —
Там, мнится, воздух напоен
Какой-то негой музыкальной!
И мы блаженствовали там;
Но незабвенные недели
Быстрее птицы пролетели
И уж настало время нам
Отплыть к Таврическим брегам.
И ветр попутный и погода —
Всё льстило нам! Мы собрались
И ждали, но не дождались
Из Цареграда парохода! (2)
На тесных торговых судах
Привольно ли пуститься в море
Тому, кто хочет на просторе
Понежиться и на водах!
Сухим путем скучна дорога—
И поднялась у нас тревога!
Что делать? Ну так ждать пождать,
Пока Нептун и Амфитрита
Устанут наконец терзать
Твоих поклонников, Таврида!

Так и сбылось! Не в первый раз
И верно не последних нас
Судьба лишь испытать хотела!
Раз утром весело горела
Заря на чистых небесах
И рисовала на зыбях
Багряно-яркие отливы.
От ложа отогнавши сны,
Я кинул взор нетерпеливый
На утро южной стороны—
И видел я прямое диво,
Как величаво, горделиво,
Над морем солнце поднялось,
Как им все море облилось!
Раздалась пушка вестовая: (3)
Гляжу на реид: там веет флаг;
Чело красиво подымая,
Три мачты видны в небесах:
То необъятная Варшава , (4)
Прекрасная, как честь и слава
Героев Русских на морях!
Тавриды к берегам счастливым
Веселый путь ее лежит:
Ужель она не приютит
Нас под ветрилом горделивым ?

На гостью милую глядел
Весь город жадными очами!
Бесчисленными катерами
Покрылось море: всяк хотел,
Летя па крыльях восхищенья,
Нести ей дани удивленья !
Туда! вот катер и для нас!
Просторен он, гребцы лихие!
Плывем. Тогда-то в первый раз
Твои я зыби голубые ,
О море! попирать дерзнул ,
С восторгом в глубь твою взглянул
И эту светлую минуту
Я никогда не позабуду !
По трапу быстро мы взнеслись (5)
На палубу чистей паркета.
Вот Капитан. Мы обнялись, (6)
Как земляки. Его привета
Слова родные были мне
Отрадны, сладостны вполне !

Гляжу кругом: что за громада
Cиe страшилище морей,
Созданье смелое людей —
Земли могучая ограда!
О! как велик тот смертный был,
Кто в мире первый победил
Пучин опасную невзгоду
И даже самую природу,
Когда, срубив плавучий дом ,
С отважною дружиной в нём,
Пустясь в невдомые страны ,
Открыл моря и океаны !

Я угадал. Варшава нас
Принять , радушная , готова ,
Под сень воинственного крова —
И вот настал желанный час !
Примчались ялики за нами;
Свисток раздался у руля…. (7)
Отчалили… прощай земля —
И вот уж мы меж моряками!

Светла, просторна и пышна,
Служить убежищем должна
Нам адмиральская каюта:
Не нужно лучшаго приютa
И на земле! Но мы спешим
Со шканцев морем любоваться (8)
И взором томным распрощаться
Одесса! с берегом твоим !
Толпы народа там пестрели,
Уж за полдень; но голубели,
Как дорогая бирюза,
Безоблачные небеса!
Уж лейтенант перед дружиной
В безперой шляпе, в сюртуке,
Со звонким рупором в руке, (9)
Стоит на вахте. Взор орлиный
Мелькает быстро здесь и там
По мачтам, реям и снастям.
Матросы стройными рядами
Перебгают перед нами.
Скрыпят канаты; уж сей час
Корабль помчит счастливых нас ,
Уж подняты суда гребные, (10)
Уже на месте рулевые…
Свисток…. мы с якоря снялись,
Ветрила гордо развились;
А музыки воинской звуки
С Варшавы, словно вопль разлуки,
Далече по морю неслись !

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ШЕСТОМУ.

(1) Мы посетили хутора.
Эти хутора — истинная прелесть и достойны пера Пушкина, Языкова или Баратынского. .

(2) Из Цареграда парохода
На котором отправился тогда знаменитый путешественник Мармонт в Константинополь. По этой причине и не было в ту пору пароходного сообщения Одессы с южным берегом Крыма.

(3) Раздалась пушка вестовая..
С брантвахты. Прошу взглянуть выше.

(4) То необъятная Варшава ,
Варшава линейный 120 пушечный корабль, тогда только что отстроенный в Николаеве, но еще не вооруженный, зашёл в Одессу на пути в Севастополь—место его назначения. Этот корабль с усеченною кормою и необык¬новенно красив. Впрочем на нем , сверх штата, поместить можно до 20 пушек.

(5) По трапу быстро мы взнеслись
Трапом называется лестница, по коей всходят на корабль.

(6) Вот Капитан. Мы обнялись
Как земляки.
Егор Иванович Колтовской, Капитана 1-го Ранга и Командир корабля Варшавы.

(7) Свисток раздался у руля.
Матрос, правящий рулём, свистит в особенный медный свисток, висящий у него на шее на медной цепочке когда судно отчаливает или причаливает. Кроме того во время плавания, на корабле эти свистки беспрестанно раз-даются, что всегда имеет какое либо значение.

(8) Со шканцев морем любоваться.
Шканцы — возвышенное место на палубе.

(9) Со звонким рупором в руке
Стоит на вахте.
Рупор — медная трубка, чрез которую командуют. Стоять на вахте — значит быть в карауле.

(10) Уж подняты суда гребные,
Уже на месте рулевые.
Вокруг корабля привешено множество гребных судов разной величины ; но большие из них помещаются на палубе. Эти суда спускаются на воду, когда нужно , не только во время якорной стоянки, но и при плавании. — Рулевыми называются два матроса, стоящие возле компаса и правящие рулем.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ.

1836. Февраля 1. С. Медведов
Плавание Bapшавы. — Берег скрывается.— Вечер на море.— Вечер¬няя звезда.— Луна. — Ночь.— Тендра.— Сон.— Утро. — Быт моряков.—Тарканкут. — Штиль. — Чуть чуть не буря.— Вид Таврических гор. — Поэт-сопутник — Севастополь.— Херсонес— Инкерман. — Якорь брошен.— Капитан — Адмирал Кумани.— Приглашениe в Депутатский смотр.—Корабль—Еще ночлег на нем.—Де¬путатский смотр.— Корабли и Фрегаты. — Пир на Чесме.—Херсо¬нес.—Воспоминания.—Инкерман. — Казикли-Узень (Черная речка) — Обломки города.— Заключение письма.
Когда младый птенец орлиный ,
Раскинув крылья в первый раз,
Несется гордо на Кавказ,
Через воздушные равнины,
Облегшиенебесный свод,
Тогда его державный лёт
Не краше твоего, Варшава !
Горда, огромна, величава,
Ты уж блистаешь на водах
Необозримого Эвксина —
И да хранит тебя судьбина
Во славу Руси на морях
И океанах ! Взор потомков,
Сквозь мрачно-вековую даль,
Пусть ищет и твоих обломков,
Как драгоценную скрижаль;
Пусть берегов Кастальских девы
Тебя забвенью не дадут,
Пусть в храм безсмертья их напевы
Героев наших проведут!

Чертою тёмной в отдаленье
Земля — пристанище сует
Бежит…. и вот ея уж нет!
Неизъяснимое мгновенье !
Вода и небо!… Вот подул
Сильнее ветр передзакатный —
И быстро мчится перекатный
За валом вал, подъемля гул.
Шар солнца в море утопает;
Но мрак не долго на водах:
Гранёной блесткой в небесах
Звезда вечерняя сверкает;
За ней другие на эфир
Посыпались, пленяя очи —
И вот она, царица ночи,
Луна глядит на Божий мир !
С ее короны серебристой
Как бы упал оклад огнистый
На синее стекло зыбей,
Его пронзив столпом лучей — (1)
И в море те лучи ласкались,
Игриво, радужно плескались,
Или нежданою струёй
Погнавшись быстро за кормой,
В алмазных искрах рассыпались!

Вот, милый Граф, ряды картин
На шатком нашем новосельи!
С земли, как из пустынной кельи,
Их не видать— и тот один
Вполне пленялся их красою ,
Кто между небом и водою,
Вперив смиренный взор на них,
Творца величие постиг!
Корабль летел. Мы в изумленьи
Ловили каждое мгновенье,
На шканцах забывая сон.
Матросы в койках отдыхали
Иль, пробуждаяся, сменяли
Своих товарищей. Вот звон…
Пробило полночь. Ветр прохладный
Попутно дует в паруса ;
А мы, восторгов новых жадны,
Дивуемся на чудеса
Всесильной матери-природы!
Затмилась в облаках луна.
Звезд меньше. Лишь порой одна ,
Вдали спадает змейкой в воды —
И заполуночная мгла
Со всех сторон их облегла.

Вдруг, словно что-то огневое
Блеснуло будто на брегах,
И отразилося в зыбях.
—Скажите, мичман , что такое
На юге видно? Как моряк
Вы присмотрелись; всё ж морское
Мне ново, дивно.— «То маяк (2)
На Тендре. Будет он отсюда
Миль сорок пять прямым путем —
Мы славно этот раз идем!
Варшава наша право чудо !
Летит узлов двенадцать в час (5)
И завтра к вечеру, быть может,
Когда погода ей поможет,
Домчит и в Севастополь нас!»

Но слабость— бренности примета,
Отяжелила вежды нам.
Спешим в каюту, чтоб до света
Дать отдых телу и глазам.
И скоро сон-животворитель ,
Отрадный смертных посетитель,
Нас принял под свое крыло :
Оно прикрыв нас, навело
На душу много сновидений.. . .
И что ж? не море-океан,
Не эта область бед, крушений,
Не блеск луны и не туман ,
Застлавши море пеленою,
Тогда приснились мне! о, нет !
Все, все они передо мною
Земля и люди — Божий свет!
Я вижу север наш угрюмый,
Я вижу светлые пруды,
Я вижу пышные сады.
И там, полна какой-то думы,
Гуляет дева-красота,
Моя любовь, моя мечта!
Она лазурными очами
Следит струю журчащих волн :
Вот отвязала легкий чёлн,
Вот ловко смелыми руками
Взялксь за вёслы и плывёт
И что-то сладкое поёт;
А полдня ветерок игривый
Разносит звучные отзывы
По очарованным брегам ,
По темным рощам, по садам.
Я на брегу. Её зову я,
Я жажду неги поцелуя ,
Но нет ответа…. Только вдаль
Ее челнок всё шибче реет
И вот уж скрылся.. .. только веет
Едва приметно белый вуаль! .. .

Нас будят. Занялась денница
И мещет золото лучей
На гладь раздольную зыбей ,
А все корабль летит как птица!
Ни качка, ни морской недуг
Нас не тревожат. Все вокруг
Торжественней и краше стало ,
Как солнце, вынырнув из вод,
Великолепно облистало
Необозримый неба свод !

Мы полюбили всей душою
Быт наших добрых моряков ,
С его всегдашней суетою ,
С разгульем дружеских пиров.
В кают-компании укромной (4)
В ходу и чарка и фитиль, (5)
Табак дымится тучей тёмной.
Там не одну я слышал быль
Про жизнь морскую, про героев ,
Про чудеса недавних боев !
Уж в отдаленьи Тарканкут (6)
Едва виднеется за нами.
Кой-где, белея парусами ,
Суда чуть видимо плывут.
Ужь наступил и полдень жгучий ,
Нет ни одной на нёбе тучи ,
Корабль всё медленней идёт.
Вот штурман опускает лот: (7)
«В час два узла.» Валы всё ниже;
Изменник-ветер тише, тише ,
И вдруг подернулось кругом
Недвижно-ярким хрусталём ,
Как будто задремавши, море.
Мы в дрейф легли.
Ну право горе (8)
(Угрюмо Лейтенант сказал)
Какой досадный штиль настал. (9)
А мы пленялися в то время
И дивной моря тишиной!
Казалось и ему покой
Назначен мощною судьбой,
Чтобы сноснее было бремя
И частых бурь и частых бед,
Чтоб их изглаживался след!

Проходит час, другой … не дышет
Путеводительный Борей:
Властитель вод еще не слышит
Мольбы и ропота людей.
Вдруг тучи с севера нежданно
Несутся грозны и черны,
Зашевелились колдуны, (10)
Все море гневно и туманно —
И ветер свищет на водах.. ..

Не с большей радостью в очах
Мы после долгого терпенья
Вдруг слышим вести утешенья
О дальних, милых нам друзьях,
Чем эти моряки, внимая
Как ветер, море возмущая,
Вдруг отозвался в парусах.
Опять бушуя на раздоле,
То темносини, то белы,
Теснятся и бегут валы,
Как стадо дериносов в поле,
Когда внезапная гроза
Вдруг отуманит небеса,
А ветер, вихорь подымая,
И пылью воздух застилая,
Заранее погонит их
В клева из пажитей степных!

Меж тем, блистая чешуёю,
Пред корабельною кормою,
Мелькнул дельфин, вот и другой
И вдруг изчезли под водой.
«Ужель опасность? ведь дельфины
Всегда играют пред грозой? »
—Нет, не пугайтесь, путник мой,
(Сказал мне Лейтенант седой)
Я не предвижу злой годины!
Он молвил правду. Грозный шквал
Варшаву нашу миновал :
Она величественно снова
Неустрашима и сурова
Неслась на полных парусах. .. .
Вдруг посветлло в небесах ,
А вот и Феб-миротворитель,
Невзгод всесильный укротитель,
Приватно на море взглянул
И ветр погодное подул:
Как будто радовалось море,
Что обошло Варшаву горе!
Мы были счастливы вполне,
Ходили кубки круговые ;
Бесды шумные, живые
Текли как прежде. В вышине
На мачтах веселы матросы.
Мы вновь на шканцы и в распросы
Опять пустились, как всегда,
(Прошу простить нас, господа !
Парит корабль свободным лётом.
Его окинув пышным сводом,
Сияет небо лепотой,
Как отблеск райского чертога,
Как дивный купол в храме Бога,
Над нашей бренной головой!.
Восторгом новым пламенея,
Я с трубкой зрительной в руке
В нее кругом смотрел. Синея
Едва приметно вдалеке,
Мн что-то виделось на юге
И вдруг скрывалось. Но леса-ль,
Но крепости-ль, но города-ль
Тянулись в длинном полукруге —
Не в силах были распознать
Мои внимательные взоры.
«Что это там? не льзя ль узнать? »
Ну да Таврические горы ,
Моряк (как видно не поэт)
Сказал мне холодно в ответ!

А нам забыть ли те мгновенья,
Как пояснели уж вдали
Сии привратники земли.
Гиганты дивные творенья —
И я, чтоб молвить им привет,
Прочел Мицкевича сонет? (11)

Наш спутник на водах Эвксина,
Страны полуденной певец, (12)
С кем так счастливо наконец
Меня свела тогда судьбина,
Мои восторги окрилял,
И, Муз наперсник, предсказал
Годину сладких вдохновений, (15)
Когда богини песнопений
Прольют мне на душу опять
Восторгов новых благодать!

Уж вечер. Солнца луч прощальный
Играет на земле недальной.
Лазурны, ясны небеса.
Попутен ветер. Паруса
Несут корабль нетерпеливо
К Севастопольским берегам.

Амфитеатром по горам,
Разнообразно и красиво,
Раскинут город. Словно лес
Густоветвистый и кудрявый,
Флот высится пред ним. На право
Открылся древний Херсонес, (14)
Отколь из дивных струй крещенья
Возникло солнце просвещенья,
Разгнав лучем неверья мрак ,
Но где теперь один маяк,
Блистая сквозь завесу ночи,
Пленяет плавателей очи.—
На лево виден Инкерман
С его громадными скалами.
Соперник Мальты, перед нами (15)
Весь порт открылся. Капитан
Уже на палубу выходит
И, как невесту в пышный храм,
Моряк неустрашимый, сам
Он в порт свою Варшаву вводит —
И якорь брошен. Полились
Приветственные восклицанья.
Уже к Bapшаве для свиданья
Баркасы, катера неслись:
Матросов жёны молодые,
Их дети, ближние, родные,
Иль сослуживцы моряков—
Стремились к ним от берегов,
Как бы по данному сигналу.

Надев парадный свой мундир
Варшавы храбрый командир
Спешит с рапортом к адмиралу;
А через час вот он и сам
Под белым флагом мчится к нам,
Приявший бранной славы дани
Герой Сизополя—Кумани. (16)
Он нас приветливо зовет
На праздник моряков любимый,
На смотр годичный. Завтра флот (17)
Блистательный, непобедимый,
Во всей красе предстанет нам !

Уже по синим небесам
И над безмолвными водами
Раскинулся ночной туман,
Ужь ярко блещут маяками
И Херсонес и Инкерман.
…………………………………………
Корабль, покоясь у брегов,
Не тот, что в море, на раздоле:
Там жизнь уж не походит боле
На цепь каких-то дивных снов !
Вот город: суета земная ,
Иные думы пробуждая,
Осуществляется, шумит
И снова нас к себе манит….

Еще один ночлег. С зарёю
Должны расстаться мы с тобою,
Эвксинский понт, краса морей !
Хозяин добрый, ты потешил ,
Ты приютил, ласкал и нежил
Нас, неожиданных гостей!

Граф! Помните ль, как на призывы
Приветных моряков-друзей,
Помчались мы, вполне счастливы
Среди радушной их семьи?
Фрегаты, бриги, корабли,
Уже пестрели флюгерами:
От палубы до вышних рей,
Вдоль мачт, меж тысячи снастей ,
Флот, как пчелиными роями,
Матросами унизан был ,
Гордяся блеском бранных сил.
Картина дивная! Природа
Сияла южной красотой :
Свершая путь привычный свой,
Царь дня, с безоблачного свода
Животворимых им небес,
Окинул яркими лучами,
Как восхищенными очами,
Позорище морских чудес !
Народом берега полнеют.
Вот катер, убранный ковром,
И развевается на нём
Флаг депутатский, где синеют (18)
На белом поле якоря.
Вот и другие катера —
И важно из приемной залы
С почётным штабом адмиралы
Выходят в лентах и звездах;
Мы вслед— и все уж в катерах.
Матросы ловко подымают
Три раза вёслы вверх— и вновь
Их быстро в воду опускают,
В честь благородных моряков.

Свистка раздался звук дрожащий,
Игриво зыбь помчала нас —
И перед нами флот блестящий:
Пробил давно желанный час !
Париж, и Лович и Мария, (19)
Чесма, а не вдали от них
И он, кем так горда Poccия —
Казарского чудесный бриг,
И длинный ряд судов иных
Всё величавее и краше —
Вдруг увлекли вниманье наше!

Когда ж с покинутых судов (20)
Салют громовый раздавался,
Он по морю и вдоль брегов
С торжественным ура сливался,
А сизый дым пороховой
По воле втра расстилался
Над тихоплещущей волной!

А помните ль единодушный
Пир адмирала-земляка (21)
В каютах Чесмы? Там радушно
Гостеприимная рука
И пенила и наливала
Для нас Аи в хрусталь бокала.
Там эти витязи морей,
Товарищи от юных дней,
Веселой, шумною дружиной,
Как дети матери единой,
Собравшись под приютный кров —
Все отдыхали от трудов.

Лишь только сумрака завесу
Успел поднять денницы перст,
Мы поспешили к Херсонесу,
Где пред тобой, всесильный крест! (22)
Забыв кумиров Борисфена,
Впервые преклонил колена
Равноапостольный наш Князь—
И под святительской рукою
Прозрел очами и душою,
Пред Богом истинным смирясь!
Одни лишь груды камней ныне
Разбросаны по той равнине,
Где славный город процветал
И чужеземцев привлекал !

Веселый путь свой продолжая,
Мы захотели в тот же день
Увидеть Инкерман. Блистая,
По лугу Казикли-Узень (23)
Струится близ его развалин. (24)
Изсечен город был в горах,
Но ныне вид его печален :
Уж грудой камней там завален
Ряд стен, бойниц на высотах —
И, знать отшельников жилище ,
Приметны кельи, а скала
Обломки церкви сберегла,
Как чистой Веры пепелище:
На своде алтаря видны
Угодников святые лики!

Кто были этих гор владыки ?
Свободной Генуи сыны,
Иль Греки, в темный век неволи
И угнетенья Христиан,
Искавшие средь чуждых стран
Убежища и лучшей доли?
Такой вопрос решить бы мог
Всевдущий археолог;
Тернистая ж задача эта
Не дело странника-поэта!

Воспоминанья и мечты—
Воображения цветы,
Вот нашей братьи что давайте;
А потому, почтенный Граф,
Письмо седьмое дочитав,
Вы ради Феба не пеняйте,
Что только резвым я стихом,
А не классическим пером,
Вам обрисую край прекрасный,
Где небеса лазурно-ясны,
Где виноград, как будто сети,
Раскинул вдоль поморья лозы
Где лавры, кипарисы, розы. …
Но обо всём об этом впредь!

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ СЕДЬМОМУ,
(1) Его пронзив столпом лучей,
Кто видел восход луны в открытом море , тот не сомненно найдет мое описание верным и непреувелнченным.

(2) … То маяк На Тендре.
Тендра — маленькой островок , единственный в Черном море, с маяком.

(3) Летит узлов двенадцать в час
Узлами считают ход корабля: в каждом узле 1 вер¬ста и 3/4

(4) В кают-компании укромной
Кают — Компания — большая офицерская комната , с маленькими для каждого из них спальнями.

(5) В ходу и чарка и фитиль.
Пеньковой фитиль для зажигания трубок.

(6) Уж в отдаленьи Тарканкут
Углом Тарканкутским называется остроконечный берег Крымского полуострова, выдвинувшийся в море с запада, выше Козлова: там есть также маяк.
(7) Вот штурман опускает лот
Лот— особенное орудие, коим измеряется глубина воды и узнается ход корабля. Он состоит из свинцовой гири весом от 6 до 40 фунтов, обделанной конусом или на подобие сахарной головы, к вершине которой привяывается веревка, разделенная на сажени шести футовой меры. Основание лота имеет впадину, наполненную салом, к коему пристают частицы морского дна , когда лот достигает его.
(Слов. Академии, т. 3. стр. 610 и 611).

(8) Мы в дрейф легли. .
При совершенном безвтрии паруса ставят так, что корабль неподвижен— и это называется лечь в дрейф.

(9) Какой досадный штиль настал,
Штиль—совершенное безветрие.

(10) Зашевелились колдуны
Колдунами называются два небольшие флюгера, сделанные из перьев и укрепленные на шестах, с обеих сторон палубы: малейший ветерок приводит их в движение и направление его немедленно узнаётся.

11) Прочел Мицкевича сонет.
Чатырдах, 13 Сонет знаменитого Поэта.

(12) Наш спутник на водах Эвксина,
Страны полуденной певец.
Тогдашний Обер-Прокурор Святейшего Синода. С. Д. Нечаев (ныне Сенатор) бывший также на корабле Варшава. Стихотворение его под заглавием Воспоминай в котором прекрасно описана полуденная Poccия со стороны Кавказа, помещено было в одном из Альманахов 1825; многие же другие произведения его в разных пepиoдических изданиях и журналах минувшего десятилетия. Нельзя не пожалеть, что многосложные занятия на поприще Государственной службы, отвлекли писателя, столь достойного, от Поэзии.

(13) И, Муз наперсник, предсказал
Годину сладких вдохповений
Его Прев. С. Д. Нечаев в небольшом послании к Автору этих писем выразился очень лестно:
«Ты новый дар приял: тому я твердо верю!»

(14) Открылся древний Херсонес.
Где Св. Князь Владимир крестился, (см. ниже примеч.
22).

(15) Соперник Мальты, перед нами
Весь порт открылся.
Севастопольский порт, по мнению моряков, решительно может быть так назван, по необыкновенно выгодному положению — и если б на него издержано было столько денег, сколько употребили Англичане для укрепленишя Маль¬ты , он конечно был бы одним из блистательнейших портов в миpe.

(16) Герой Сизополя—Кумани.
М. Н. Кумани (Контр-Адмирал) отличился при взятии Сизополя в последнюю Турецкую войну. Во время пребывания нашего в Севастополя , он правил там должность Военного Губернатора. Гостеприимство его и других Адмиралов : Скаловского, Стажевского и Уманца, добрых земляков Автора, никогда не изгладится из его памяти.

(17) На смотр годичный.
Так называемый Депутатский , потому , что адмиралы и прочее чины флотского управления, соединясь у главного Адмирала, как представители, присутствуют вемсте с ним на смотре.

(18) Флаг депутатский.
На нем на белом поле пять синих якорей: большой посредине, а 4 меньших по углам.

(19) Париж и Лович и Мария
Название кораблей и фрегатов Черноморскаго флота. О бриге Меркурий не нужно распространяться: кому он не известен ? Его перестроивали во время моего пребывания в Севастополе.

(20) Когда ж с покинутых судов
Салют громовый раздавался.
При отплытии катеров от корабля или фрегата во
время описываемаго смотра, экипаж того или другого
провожает почетных гостей своих трикратным восклицанием ура и после с оставленного судна раздается салют из 15, помнится, выстрелов.

(21) Пир адмирала-земляка
В каютах Чесмы.
Контр-Адмирал Иван Семенович Скадовский, один из храбрейших офицеров Русского флота, командовал в ту пору эскадрою и угощал на корабле Чесме, как сослуживцев своих, так и путешественников.

(22) Где пред тобой, всесильный крест!
Забыв кумиров Борисфена,
Впервые преклонил колена
Равноапостольный наш Князь —
И под святительской рукою
Прозрел очами и душою,
Пред Богом истинным смирясь!
В Херсонесе крестился просветитель России. Карам¬зин пишет (И Г. Р. 1. стр. 216): «В летописи сказано, «что великий Князь тогда разболелся глазами и не мог ничего видеть , что Анна (Греческая Царевна) убедила его немедленно креститься и что он прозрел в ту самую минуту, когда Святитель возложил на него руку.» Борисфен — древнее название Днепра.

(23) По лугу Казикли-Узень.
Узень — Черная речка , впадающая в море в нескольких верстах от Севастополя.

(24) Струится близ его развалии.
Развалины очень замечательны. Изыскатели древности разногласят касательно города, который был изсечен в горах, в Иккермане: одни называют этот город Греческою Tеoдopиею. Паллас полагает, что Генуэзцы были его основателями; Формалеони видит в нем Ктенос древних.
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ.
1836. Февраля 18. Г. Стародуб.

Севастополь. — Мечты. — Бухты. — Ушаковский сад. — Взгляд на город. — Водопровод. — Маяки. — Док. — Ловля черепах.— Обеды.— Отъезд в Бахчисарай. — Ночь. — Прибытие в город. — Ночь во дворце. — Утро в Бахчисарае. — Татары. — Взгляд на город. — Наружный вида Дворца и сады, его окружающие. — Отъезд в окрестности. — Площадь и улицы города.— Чурук-Су. — Шатры Цыган.— Развалины.— Успенский монастырь.— Чуфут-Кале. — Иocaфатова долина. —Возвращение ва Бахчисарай.

Властитель моря Севастополь
На западном брегу с высот
Весь полуостров стережет.
Оттуда нас в Константинополь
Домчал бы в сутки пароход !
Об этом мы не раз мечтали,
Когда по пристани гуляли!
О! если бы еще Босфор
Очаровал наш пылкий взор,
Тогда… но грезы и желанья
Прервут лишь нить повествованья,
А через это я могу
У Крыма быть в большом долгу —
И так скорей вперед !… Военный,
От шума жизни удаленный,
Уютный город моряков
Не славен пышностью домов,
Ни храмов Божьих лепотою,
Ни даже улиц прямизною;
Но наблюдателя пленит
Там не один прелестный вид
И на окрестность и на море —
И с этим городом он вскоре
Наверно будет примирён,
Его полюбит даже он !
Рука могучая природы
Здесь на пять бухт морские воды
Привольно, дивно развела
И берег ими обвела,
Как недоступною стеною.

Садами город не богат —
И Ушаковский только сад
Заманчив летнею порою.
Приют и балов и пиров,
Стоит беседка меж дерёв:
Туда, веселостей алкая,
Стекается на праздник Мая (1)
Севастопольский высший круг
Делить по светскому досуг.
Там перлы общества — девицы,
В уборах даже из столицы,
Красою блещут — и порой
От них страдает франт морской !

Но было мне одно досадно,
(Поклясться Музою могу!)
Увидя Крым, я пылко, жадно,
Хотел на первом уж шагу
Найти хвалёную восточность,
Чтоб привести скорее в точность
Мои понятья о краях,
Где я бывал в одних мечтах ,
Чтоб утолить в стране пророка
Восторгов жажду, мыслей жар….
А в Axтиаpе нет Востока: (2)
Нет ни мечетей, ни Татар !
И в самом деле: Севастополь
Не очаровывает глаз
Тем, чем вполне пленили нас
Бахчисарай и Симферополь ,
Где эта дивная страна
Оригинальности полна !

Всего, что стоит вспоминаний,
Чему бы здесь готов принесть
Я поэтические дани,
Нельзя и в прозе перечесть.
Там все влекло вниманье наше :
И скалы, где водопровод
Сын Албиона создаёт, (3)
И маяки и док и даже
В час полдня ловля черепах (4)
В густых Узени камышах.

А наша за столом беседа
Про флот, про славные дела?
А устрицы — краса обеда? (5)
А мидии? а кефала ,
Которых из запасов моря ,
Нептуна смело переспоря,
Выносит добродушный Ком,
Чтоб был довольней за столом
Севастополский гастроном ?
Всё помню …. но уж воды тмились
И вечера волнистый флёр
Окутывал вершины гор ,
Когда приязенно простились
Мы с моряками — и баркас
Проворно перекинул нас
На берег, где звонок почтовый
То дребезжал, то замирал
И, наш возница чернобровый ,
Грек ярых коней запрягал.

Дорогой пыльной и гористой
Нас шестерик помчал рысистой.
«Смотри, ямщик, по всем валяй,
Дадим на водку. Ведь досада,
Когда до лунного заката
Не долетим в Бахчисарай,
A здесь ведь станции четыре»…
И вдруг я очутился в мире,
Где Муз посланница — мечта
В свои волшебные цвета
Путь наших мыслей облекает,
И негою отрадных грез
Неждано душу обвевает,
Как ароматом вешних роз.
Две, три ли станции мелькнули,
Не знаю я; да и могу ли
И сосчитать и помнить их?
Мне право было не до них !
Лишь помню: ветерок прохладный
Тогда в лицо мне дул отрадно,
Листы дерев перебирал
И вдруг как будто засыпал.
Привольно и мечтам и взору:
Кругом светло ! Была в ту пору
Во всей красе Тавриды ночь,
Любимая Востока дочь —
В одежде звздно- величавой !

Белеет сквозь сребристый пар
Столица древняя Татар ,
Палладиум их бранной славы.
Уж мы в стенах ее. Она
В глубокий сон погружена.
Безмолвны и дома и ханы, (6)
А Чурук-Су журчит и льёт (7)
По камням струйку быстрых вод
И отвечают ей фонтаны.
И вот пред нами наконец
Былых властителей дворец !
Его безмолвие будили
Лишь тополи, когда слегка
На перелете шелестили
По ветвям крылья ветерка.
Луна, казалось, в небе стала
И радостным лучем играла
С эмблемою своей земной,
На высь мечетей вознесённой ,
И набожно позолоченной (8)
Чад Магометовых рукой.

Под древним кровом Хан-Сарая (9)
Нашли приютный мы ночлег,
И много дум и много нег
Познали, мирно засыпая.
Не помню что приснилось мне ;
Но в этой дивной стороне
Вся жизнь — блестящее виденье ,
Поэзия и наслажденье !

Обвороженные вполне ,
Мы пробудились до денницы :
Она торжественно взошла
И волны света полила
И на дворец и на гробницы
Владык, свершивших путь земной ,
А тополи и шелковицы
Блистали утренней росой.

Под томный говор водометов,
С Бахчисарайских минаретов,
Златимых солнечным лучём,
Всё громче и звучней кругом,
Песнь муэцинов уж несётся :
Как голос с неба, раздаётся
Аллаха имя по земле !
С благоговеньем на челе,
Спешат поклонники пророка
Воздать хвалу Творцу миров.
Молитва кончена — и вновь
Их увлекает жизнь востока.

Амфитеатром с двух сторон
Дворец горами обведён.
Торчат кое-где между ними
Утёсы чёлами нагими.
Дома, мечети и сады,
Кофейни, площади, ряды,
По высям тянутся стеною,
Пред тихоструйною рекою;
А мост против больших ворот
В жилище ханское ведёт.

Оно воздвигнуто в долине
И запустело уж давно ;
Но утешительно доныне
В красе былой сбережено.
Как бы по воле Провиденья
Могучий демон разрушенья
Не смел и зашуметь над ним
Крылом губительным своим !
Как бы вчера еще Гиреи,
Блистая царственным венцом,
Считали с гордостью трофеи
Своих побед! Но лишь кругом
Оглянешься то на каплицы, (10)
Приосененные луной,
То на безмолвные гробницы
Под беломраморной чалмой —
И отлетает заблужденье ,
Как метеор, как сновиденье. . . .
Невольно хладные уста
Промолвят: в миpe всё тщета !

Но мать природа не скудеет
В своих блистательиых дарах —
И не могильный воздух веет
Кругом в покинутых садах !
О нет, ветвистыми древами
И благовонными цветами
Она их щедро облекла —
И, словно тканью дорогою,
Их виноградною лозою
Великолепно убрала!

Уже средь зданий Хан-Сарая
Татары, чинно выступая,
Бродили праздною толпой,
А вот и путник издалёка
Идёт с подругой молодой
К дворцу властителей Востока.

Чтобы налюбоваться им ,
Чтобы погрезить на раздоле ,
Еще день целый в нашей воле —
И мы в окрестности спешим.
Давно татарин смугловатый,
И драгоман наш и вожатый,
Ретивых коней оседлал
И у дворца нас ожидал.
И вот мы едем стройным взводом
По площади между народом.
Оригинальной суетой
Пленяет город торговой.
Прямая Азия пред нами!
Вся жизнь на улице: и шьют,
И бреют и барановь бьют,
И стряпают или толпами
Сидят с поджатыми ногами ,
Да все молчат о том о сем !

Франтя нарядным кушаком,
В чалме проходить величаво
Мула с улыбкою лукавой;
А дальше, рубищем покрыт,
Дервиш измученный скользит.
Вот пресловутых яблок груды,
Арбузы, фиги, виноград,
Не много далее верблюды
С поклажей на спине стоят,
А перед арбою скрыпучей
Там движется лошак могучий :
Ну страх какая суета!
А вот где лавки с чубуками
И табаком и янтарями,
Есть и сафьяны хоть куда ,
И сбруя для езды верховой,
Есть и кинжалы… всё готово
К услугам путников всегда !
А вы, затворницы-плутовки ,
Украдкой смотрите на них,
Прелестно выставя головки
Из-за решеток роковых;
Или толпой безмолвно-чинной,
Накинувши покров свой длинный,
Как бы не глядя на людей,
Мелькаете. … но огнь очей
(Луч солнца в небе после бури)
Прожжёт хоть бы какой покров
И — Магометом я готов
Поклясться — блещет как у Гурий !

Мы дали шпоры бегунам —
И город уж почти за нами.
Картины новые очам
Тогда открылись! Меж скалами
Хрустальной ниткою внизу
Прекрасно вьётся Чурук-Су.
Опасные для пешехода,
Лежат тропинки здесь и там:
Нага, безжизненна природа !

Вот, будто бы военный стан,
Белеются шатры цыган :
В лохмотьях мальчики за нами
Бегут крикливыми толпами.
Вот и развалины, кругом
Обросшие травой и мхом :
По камням их веретеницы,
Обломков вечные жилицы,
Блестя от солнца чешуей,
Ползут, сплетясь одна с другой.

Мы едем дальше. Справа, слева,
Все диче, все страшней пустырь :
Но вот Успенский монастырь. (11)
Туда тебе, Святая Дева!
На высь гигантскую горы
Молитв усердные дары
Возносятся, как в пышном храме
И при кадильном фимиаме
Хвала, достойная тебя,
Восходит к небесам, гремя!
Пред нами памятники веры,
В горах изсчены пещеры
И церковь между них видна:
Как будто вставлена она
Рукой отважной в эти горы!
Поддерживают перед ней
Прирубку в виде галерей—
Из брёвен смелые подпоры;
А сорок восемь ступеней,
Минуя скромное кладбище,
Ведут в висячий этот храм —
И близ него же видно там
Его служителей жилище.

Внутри он мрачен: нет икон
В богатых ризах; нет убранства;
Но этой простотою он
Напоминает христианства
Первоначальные века.
Вот богомольцев именами
Стена пестреет перед нами:
Невольно путника рука
Свое там впишет хоть слегка.

Усердно поклонясь святыне,
С самодовольством на челе
Пустились мы в Чуфут-Кале.
Гора — и на ее вершине
И недоступной и крутой,
(Как бы природою самой
Для Караимов отведенной), (12)
Стоит их скит уединенный.
До этих пор они верны
Преданьям ветхой старины
И лишь библейское ученье
Из рода в род хранят и чтут,
Отринув навсегда Талмуд,
Как древней веры искаженье.

Все говорят: они честны.
Наряд их — здешней стороны,
Наряд Татарский; но Раввины (13)
У них чалмой отличены.

Из самого села, с вершины
Утёса видны дерева
Иосафатовой долины. (14)
Как восхитительно — жива,
Их зелень яркая! Как жадно
От скал нагих, от диких гор,
Стремится утомленный взор
На этот оазис отрадный!
И Караим, скончавши дни,
Свой прах вверяет той долине:
Как, в невозвратной Палестине,
Он мирно спит в ее сени!
Ее приют мы посетили
И, привязавши бегунов,
По яркой мураве бродили,
Меж белых камней и столбов.

Тавриды прелестью плененный,
Здесь был Монарх Благословенный —
И граждане Чуфут-Кале
Близ Синагоги на скале
Вписали день тот незабвенный
На беломраморной доске.

Раввин, с улыбкою привета,
Открыл для нас смиренный храм,
Где чада ветхого завета
Мольбы возносят к небесам.
Он чист и светел. Перед нами
Раввин усердными руками
Разгнул два древних свитка: им
Цены не знает Караим! (15)

В Чуфут Кале с горы высокой ,
(Когда погодно и светло)
Вновь море видится далёко,
Как необъятное стекло:
Мы жадно встретились глазами
С его знакомыми зыбями!

Дорогой прежней по скалам
Мы поспешили в путь обратный.
День зноен был — и к родникам
Помчались, чтоб струей прохладной
В них утолить докучный жар.
В горах встречали мы толпами
(Или пешком или верхами)
И Караимов и Татар:
Черты лица их и уборы,
Движенья странные и взоры,
И непонятный разговор,
И зрелище окружных гор —
Всё это увлекает очи
Детей угрюмой полночи,
Заманенных в сей дальний край
Его полуденной красою,
Желанием или судьбою ….
Но вот опять Бахчисарай.
ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ВОСЬМОМУ.
(1) Стекаются на праздиик Мая.
В Ушаковском саду, в Севастополе, бывает гулянье 1 Мая.

(2) А в Axтиаре нет Востока.
Axтиар — Татарское название Севастополя: оно зна¬чит древний, старый.

(3) И скалы, где водопровод
Сын Албиона создает.
Английский Инженер Уитон производит постройку этого удивительного водопровода в Инкермане (в трех или четырех верстах от Севастополя). Казикли Узень ( Черная речка ) изменив теперешнее свое направление, должна проходить чрез огромный кори¬дор , изсеченный в горах и потом, близ самого моря, образует Док, где в пресной воде произво¬дима будет починка судов. Это чрезвычайно важно для флота; ибо известно, что Черное море заключаете в себе множество червей особенного рода , которые с необычай-ною скоростью протачивают дерево, коль скоро подводная часть корабля , требующая починки, обнажится от обык¬новенной своей обивки. По введение судов в Док (большой бассейн наполняемый водою посредством акведука (водопровода), шлюзы запрутся и тогда нужные починки производимы будут в воде , совершенно безопасной. Я слышал, что эта исполинская работа чрез несколько лет приведётся к концу — и Инкерманский водопровод конечно останется одним из замечательных памятников ныншнего царствования.

(4) В час полдня ловля черепах
В густых Узени камышах.
В камышах этой речки водятся черепахи, ловли ко¬их был я свидетелем.

(5) А устрицы — краса обеда?
А мидии, а кефала?
Севастополь, кроме рыб разного рода , изобилует устрицами, и мидиями (les moules): последние там особенно вкусны и их множество видеть можно у самого берега , унизанного ими, как бусами. Они также как и устрицы одеты раковинами, но величина мидий в пять или шесть раз менее устриц. Впрочем последние в Севастополе уступают не только Константинопольским, но даже тем, которых ловят в Ялте на южном берегу Крыма. Из рыб замечательны: кефала, полтус (turbot), паламида, и другие.

(6) Безмолвны и дома и ханы
Ханы — постоялые дворы.

(7) А Чурук Су журчит и льёт
По камням струйку звучных вод.
Чурук-Су— речка, протекающая в Бахчисарае.

(8) И набожно позолоченной
Чад Магометовых рукой.
На богатейших мечетях полумесяц действительно вызолочен : рога его обращены к небу, как на Турецких знаменах и бунчуках.

(9) Под древним кровом Хан-Сарая
Хан-Сарай — Дворец Ханский. Особенный флигель у Самых ворот , (близ придворной мечети с огромным мннаретом), даёт убещище странникам, если согласен на это Г. Смотритель Дворца Maйop Булатов: впрочем этот почтенный старик отличается особенною вниматель¬ностью к путешественникам и угодливостью.

(10) Оглянешься то на каплицы
Приосененные луной.
Две каменные каплицы с изображением вызолоченного полумесяца на куполе скрывают прах прежних ханов: позади этих каплиц лежит огромное кладбище , заросшее травою и загроможденное чалмами из белого недорогого мрамора, а иногда и камня.

(11) Но вот Успенский монастырь
Ог Бахчисарая до него полторы версты, а до Чуфут- Кале с небольшим две. Впрочем Успенский монастырь не есть убежище монахов и удержал только прежнее название : это бедная церковь, которой очерк сделан Автором писем с возможною точностью.

(12) Для Караимов отведенный,
Караимы — Евреи особенной секты. Сущность ее изложена с возможною ясносностью в 4-х стихах, следующих ниже.

(13) но Раввины
У них чалмой отличены.
Раввины, равно как и Татарские муллы, носят чалму, что кажется предоставлено классу духовных и в Турции, где прочие правоверные прикрыли головы фантастическим, чтоб не сказать романтическим фесом , который по замечанию многих путешественников-очевидцев, нисколь¬ко не заменяет прежнего величественного тюрбана. Сами Татары носят бараньи шапки , впрочем не похожие на Персидские.

(14) Иосафатовой долины
Иосафатова долина так названа в воспоминание Иepyсалимской и есть кладбище Караимов.

(15) Разгнул два древних свитка: им
Цены не знает Караим !
Это свитки Библии. Некоторые из Караимов думают, что они писаны рукою Моисея; другие — одного из Пророков ; но все безусловно почитают эти свитки величайшею, древнейшею святынею.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ.

1836. Апреля 20. С. Медведов.
Бахчисарайский дворец – Отъезд из Бахчисарая.
Oни свершились наконец,
Мои давнишние желанья —
И, как в предел очарованья,
Вступил я робко во Дворец !
Привет тебе, минувшей славы,
Любви и неги уголок,
Пред коим выю гнул Восток —
И где точили меч кровавый,
На гибель непокорных стран,
Твои потомки, Чингис – Хан!

Как на забытом становище
Приметный след Орды былой,
Теперь их пышное жилище
Лежит палаткой степовой!
Уж приговор уничиженья
Над ним изрек всесильный рок. . .
Но и в годину запустенья
Его блюдёт от разрушенья
Всесохраняющий замок !

Он зазвучал — и перед нами,
С блистающими потолками,
Палат безмолвные ряды !
Повсюду роскоши следы!
Еще там целы те диваны,
Где в неге утопали ханы,
И обветшалые ковры,
Быть может, Азии дары;
А среброводные фонтаны
И бьют и плещут и журчат
И жажду путника поят;
Венчая ж стены вековые,
Извне, сквозь стекла рам цветные,
Как будто смотрит виноград !

Вот роковая та палата,
В которой некогда Диван
Судил народ, разгнув Коран,
Где данников звенело злато,
Когда покорные судьбе,
Вымаливали жизнь себе
У нечестивого совета !
Вот и мечеть, где Магомета (1)
Хан горделивый призывал,
Когда его он умолял ,
Да покорит ему полсвета,
Когда, забыв приманки нег,
Кровавый замышлял набег !

А вот и одалиск темница —
Разочарованный гарем :
Теперь и мрачен он и нем,
Как одинокая гробница !
Вот остав утвари простой,
В пыли забвения густой :
И шкафов бедные обломки (2)
И обвалившиеся полки,
Где бережливо под замком
Хранили девы молодые
Свои одежды дорогие ,
Унизанные жемчугом !
Здесь ожерелья их лежали,
Алмазы, яхонты блистали
Так увлекательно для глаз !
Под этой кровлею не раз,
Быть может, пленницы вздыхали
О дальней родине своей,
Да о любви минувших дней!
Когда же страж гарема чёрный
Являлся призраком ночным ,
Он играли перед ним
С улыбкой радости притворной;
А из курильниц золотых
Дымяся, обвивали их
Индийской амбры ароматы,
И в чаще розовых кустов
В садах, в убежищ прохлады,
Звучали песни соловьев !

Повсюду я искал следов
Еще недавних вдохновений —
И предо мною Слез Фонтан,
Которому на стражу дан
Поэзии могучий Гений !
Так, здесь и Трубадур Литвы,
И знаменитый Бард Невы (5)
Обвороженные, бродили —
И черпали и жадно пили
Ключ поэтический! твою
Животворящую струю,
А всемогущие Камены
Ей дали силу Ипокрены !

И падает на сердце грусть,
Когда Марию и Зарему
Там вспомнишь! Пушкина поэму
Прочтешь невольно наизусть;
А думы радужным потоком
Неудержимые, кипят
И душу пылкую свежат —
И все кругом блестит Востоком !

Безвестный путник, целый день
Я слушал говор водомета,
Перед которым девы тень
Мелькнула над челом поэта,
Когда он в дивной угадал
Знакомый сердцу идеал —
И в эти светлые мгновенья,
Для Аполлонова жреца,
Палаты ханскаго Дворца
Вдруг стали храмом вдохновенья —
И низложил с себя туман
Неблагодарного забвенья
Любовью созданный фоитан !
Воздвигнут он не на забаву ,
Нет! начертание гласит :
Ключ этот здравие дарит, (4)
А я примолвил бы: и славу !

Еще влечет пришельца взор ,
Над древними Дворца вратами
Ряд надписей, до этих пор
Нестертых времени крылами;
Как на обломках пирамид
Там память прошлого блестит !

Не правда ль, Граф! душевной силы
И к ближнему любви прямой
Был тот исполнен, кто могилы
Почиющих в земле сырой
Впервые посетил! По Богу,
По вере в общего Отца,
Единосущного Творца —
Все люди братья! Лишь дорогу
Не всем одну дала судьба!
Когда ж Архангела труба,
С высот надзвездного эфира,
Раздастся над кладбщеем миpa
И вдруг воспрянут из гробов
Народы стран всех и веков ,
Тогда — хоругвь небес святая,
Крест под хранительную сень
Bcеx призовет их, возвещая
Бессмертья невечерний день !

Так мыслил я, когда, унылый,
Пошел на ханнские могилы,
Где царство падшее лежит :
Ужь заросли они травою ;
Когда же дерзкою ногою
Меж камней путник зашумит ,
Пригробный страж — змея шипит !

Собрав в Бахчисарае дани
И чувств и дум и вспоминаний,
Вполне довольные собой,
Мы с тем убежищем простились,
Где сны минувшего носились
Над нашей пылкой головой !
Они мне видятся доныне
В тиши села, в моей пустыне,
Когда свободная мечта,
Стремясь в любимые места,
Гуляет по брегам Тавриды !

Уж солнце скрылось за горой,
На синеве небес живой
Сверкала звздочка Киприды,
Когда дорогой столбовой
Мы мчались; город же за нами
Одет был вечера тенями.
ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ДЕВЯТОМУ.

NB. Дворец Бахчисарайский теперь уж не в том виде как был, по описанию путешественников , лет за 15, он поддержан, как недьзя лучше.

(1) Вот и мечеть, где Магомета
Хан горделивый призывал и проч.
Под этою мечетью автор разумеет малую, внутри дворца: большая, с высоким минаретом, стоить отдельно по левую руку, при входе в главные ворота Хан- Сарая.

(2) И шкафов бедные обломки
Это не выдумка. Шкафы, которые автор хочет при¬знать именно темн, где хранились роскошные принадлежности гаремного туалета, были еще целы во время его путешествия.

(3) Так, здесь и Трубадур Литвы.
Мицкевич. Кто не читал беземертных его Сонетов : Бахчисарайский Дворец , Бахчисарай ночью , Гробница Потоцкой и Могилы Гарема, если не в подлиннике, по крайней мере в превосходных переводах: стихотворном И. И. Козлова и прозаическою : Феликса Мьясковского (Felix Miaskowski) и Г. Фюльжанже (D. Fulgenge), на Французском.

(4) Ключ этот здравие дарит.
Такова действительно надпись на фонтане, который прославлен Пушкиным под именем Фонтана Слез : при входе со двора он налево.
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ.
1836. Мая 22. Г. Чернигов.

Ночь. — Гаджи-Бике.— Утро — Чатырдах издали.—Долина Альмы.— Саблы. — Дорога в Симферополь. — Город. — Очерк его.— Чавки.— Алушта. — Чатырдах.— Он-баши.— Отъезд на южный берег. — Первые впечатления.— Природа. — Заключение.
Быль звездно-ярок свод эфирный ,
В полях заснувших тишина ;
Ночей владычица— луна
Уже взошла на трон сапфирный —
И огоньки не вдалеке (1)
Нам виделись в Гаджи-Бике.
Призыву милому послушны,
Мы там нашли приют радушный.
Его владелец нас пленил
Своей беседой просвещенной,
Заманчивой, одушевленной;
Вино некупленное лил (2)
В бокалы щедрою рукою —
И мы уж позднею порою ,
Расставшись с добрым стариком,
Почили безмятежным сном.

Какой рассвет! как небо чисто!
Как упоительно вокруг
Благоухают сад и луг,
Под пеленой росы сребристой!
Какой дыханию простор !
Как виноградник зеленеет!
Но что за планжевый шатёр
На юге между гор яснеет ?
То пирамидою вдали
Стоит меж неба и земли;
То вдруг он кажется для взора
Прозрачной башней из фарфора;
То словно дымчатый покров,
Задернул мир благих духов,
Чтоб смертный не узрел их лика ?
Хвала, хвала тебе, Аллах!
То гор Таврических владыка,
Вселенной диво — Чатырдах !

Среди пленительной долины
Льет Альма светлый свой поток.
Ha лево скалы-исполины
Надменно подняли вершины;
А справа видно то лесок,
То сад, то пажить, то поляна,
То виноградарей дома.
Мы далее идём. С кургана
Очаровательно-полна
Кругом картина отдаленья,
И увлекает взор она
Роскошеством произрастенья,
Прелестных видов пестротой
И неба южной чистотой!

Вот и Саблы уж перед нами. (3)
Владелицы уютный дом
Обвит пространными садами
И ширь полей видна кругом,
Луга шумят овец стадами.

Уж прозвучал полдневный час ,
Когда мы возвратились снова
В Гаджи-Бике, где уж готова
Была и трапеза для нас.
Полны признательности, вскоре
Опять мы в полевом просторе
Путь продолжали. В небесах
Светило дня eщe пылало
И луч златистый отражало
На Симферопольских стенах.
Кой-где дорогою мелькали
Татары в арбах, иль пешком :
Одни из них бузу тишком (4)
В приютных бузниках хлебали
И снова шли своим путем.

Но вот и город. Он в равнине
Красуется меж гор крутых.
Салгир свергая воды с них ,
В нем пробегает посредине.
Уж нам открылся и собор:
Он набожный пленяет взор
Позолоченными крестами
И величавыми главами.
Подёрнуты, как чешуей,
На зданьях кровли черепицей —
И блещет минарет луной
Над мусульманскою божницей.

Разнообразной красотой
Кругом заманчивы картины.
Любимцы тамошней земли,
Местами тополи взнесли
До облаков свои вершины ,
Для наслаждения очам !
Как весело, как любо нам
Гулять по берегам Салгира!
В его струях лазурь эфира
Роскошно, ярко отразясь,
С их чистым серебром слилась :
Так дивно ль, что поэтов лира
Не раз платила дань стихов
Богиням этих берегов ?

Мы после дружеского пира
Бродили в городе весь день;
Но вечера густая тень
На землю пала. Уж готовы
И Губернаторский фирман, (5)
И наш татарин-драгоман —
И в мир очарованья новый ,
На живописный юга брег —
Направили мы быстрый бег.

В Чавках румяный луч денницы (6)
Прервал заране наш покой:
Из гнезд уж вылетели птицы
И, славы Божией певицы,
Защебетали гимн дневной!
Мы снова в путь. То дол цветистый,
То виноградника ковёр ,
То ключ, то водопад струистый,
То холм, то лес, то купы гор ,
Припадших будто бы от страха
К стопам державным Чатырдаха,
И справа сам он наконец ,
Вознесши к небу свой венец;
А дальше море, открываясь,
Манившее наш взор на юг —
Вот, что увидали мы вдруг
К стенам Алушты приближаясь! (7)

Она на холме при горах ,
Стоит пред ширью моря гладкой;
За ней гигантский Чатырдах (8)
Лежит подоблачной палаткой.
Идет на запад Яйлы цепь (9)
И северной Тавриды степь
Назад откинув, полукругом
Воздвигла стену гор пред югом,
Где благодатная весна
Природою воцарена!

Между татарскими домами (10)
Развалины сохранены:
На них пощажена веками,
Печать туманной старины —
И наблюдатель просвещенный,
С развалин тех свевая пыль,
Прочтет времен минувших быль ,
Как в летописи драгоценной.

Опять знакомый рокот волн
Мы из гостинницы внимали :
Они полуразбитый чёлн
У самой пристани качали,
А виноград то здесь, то там ,
Красиво стлался по брегам !

Лишь только Он-баши глазами (11)
Окинул лист попутный наш —
И уж татары с бегунами
Стоят веселыми толпами.
Прости, роскошный экипаж !
Ретивый конь — скакун нагорный,
Да вьюк — вот всё что нужно нам !
И, взяв нагайки, мы проворно
Помчались по морским брегам !
Тот миг забуду ль до могилы ?
Я полон был нежданной силы,
Нежданной негою дышал
Средь этих гор, средь этих скал,
Под кровлей неба голубою —
И очарованной душою
Тогда вполне я ликовал !

Рука зиждительной природы
Здесь с югом север сопрягла :
Из горных недр живые воды (12)
На брег счастливый низвела;
Дол изукрасила цветами
И стран полуденных древами,
А чела гор одела льдом,
Смолистым лесом и снегами,
Изрыла пропасти кругом !

Среди таких величий миpa,
При блеске южного эфира ,
Как ты в глазах своих велик ,
Как горд, сын праха! Ты проник
Повсюду смелою ногою :
Склонись же бренною главою
Пред Тем, Кто и в сияньи дня
И сквозь завесу черной ночи,
И в тишь и в бурю на тебя
Низводит благостные очи —
И для тебя же мир земной
Украсил дивной лепотой!

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ДЕСЯТОМУ.

(1) И огоньки не вдалеке
Нам виделись в Гаджи-Бике.
Гаджи-Бике (в 14 верстах от Симферополя) владениe Графа Мезона, которого гостеприимством не льзя довольно нахвалиться.

(2) Вино некупленное лил.
Вина Графа Мезона довольно хороши : он имеет значительную плантацию винограда.

(3) Вот и Саблы уж перед нами.
Сабл — имение Графини Лаваль.

(4) Одни из них бузу тишком
В приютных бузниках хлебали
Буза — горячий напиток , делаемый из проса и осо¬бенно любимый Татарами. Кабак, где продают его, простолюдины называют бузником.

(5) И Губернаторский фирман,
Для следования по южному берегу нужно испросить у Таврического Гражданского Губернатора подорожный фир¬ман (на татарском языке) для получения лошадей.

(6) В Чавках румяный луч денницы
Чавки — Татарская деревня по дороге в Алушту.

(7) К стенам Алушты приближаясь.
Недавно Алушта обращена в город.

(8) За ней гигантский Чатырдах
Лежит подоблачной палаткой,
Чатырдах значит по татарски гора-палатка или, как называют его в Крыму простолюдины — палат-гора. Вид его действительно очень похож на палатку.

(9) Идет на запад Яйлы цепь
И северной Тавриды степь
Назад откинув, полукругом
Воздвигла стену гор пред югом,
Где благодатная весна
Природою воцарена!
От Алушты, которою начинается собственно южный берег, Яйла огибает его стеною гор , защищающих полуденную часть полуострова от холодных ветров севера.

(10) Между татарскими домами
Развалины сохранены.
По мнению Сестренцевича-Богуша, это развалины двор¬ца и крепости , воздвигнутых по повелению Императора Юстиниана в 465 г. нашей эры , чтоб обезопасить берег от вторжения Гуннов к Венгров.

(11) Лишь только Он-баши глазами
Окинул лист попутный наш,
Он-Баши — десятник в Татарских деревнях , от которого, по предъявлении фирмана , путешественники требуют лошадей.

(12) Из недра гор живые воды
На брег счастливый низвела,
Живыми водами (les eaux vives) называются потоки, ко¬торые свергаясь с гор , разделяются на множество благодетельных ручьёв, оплодотворяющих фруктовые сады и виноградники.

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ.

1886. Сентября 30. М…..
Вид берега. — Татарские лошади. — Дальнейший путь. — Арнаут.— Кучук — Ламбат. — Аюдаг. — Судьба Тавриды. — Исследователи древности. — Поэты.— Предания.—Мирза и Арнаут (эпизод), часть первая. — Татары. — Их деревни. — Женщины. — Мечети. — Очерк нынешнего благосостояния жителей. — Очерк Таврической природы: потоки, сады, луга и рощи. — Заключение.
То вдруг отхлынув от брегов,
То, набегая, звучно плещут
Морские зыби вдоль песков,
Где ярко тысячью цветов ,
Как бисер, раковины блещут.
Порой неудержимый вал
Копыта коней подмывал ;
Но не страшились удалые ,
Друзья татарина прямые —
Птенцы нагорных табунов !
Нет! легконоги, горделивы ,
По ветру разметавши гривы ,
Покорных чуя седоков ,
Неслись они быстрей орлов !
Что море им ? Давай им скалы,
Да гор вершины и обвалы ,
Да надпучинные тропы,
Незнавшие людской стопы!
Там, никогда не спотыкаясь,
И будто бы когтьми цепляясь
Копытами на камни — вдруг,
Одолевая ваш испуг ,
С высот над бездной, как из ада ,
Выносят вас в приволье сада —
И только любят, чтоб рука
Уздою правила слегка !

То вдоль поморья, то горами,
То между лесом и садами
Бегут прибрежные стези:
Ширеет зрелище пред нами
Со всех сторон вдали, вблизи:
Вот страшный спуск — не видят очи
При блеске дня, как в пору ночи,
Нет сил от дрожи ледяной …
Не бойся путник, Бог с тобой!
Прибрежье бурного Эвксина (1)
Сыны Эллады стерегут:
Неодолима их дружина
И не подкупен Арнаут
У караульни стройно, чинно,
Как рыцарь в повести старинной
Пред заколдованным дворцом ,
С ружьем он ходит молодцом !
Его глаза всмотрелись в море ,
Как соколиные блестят ,
Гуляют на его просторе —
И трепетной добыче горе
Иль смерть нежданую сулят !
Так царь пернатых чернокрылый ,
Свои изведывая силы,
На жертву мещет строгий взор
То с этих скал, то с этих гор!

Забуду ль я Кучук-Ламбата (2)
Дом, кипарисы, дивный сад,
К заливу чуть приметный скат,
Плоды и зелень винограда?
Направо грозный Аюдаг (3)
Лежит вблизи — медведь — громада :
Как лапы, скалы на брегах
Простер над бездною морскою;
Чудовищною головою
Над ней повис — и мнится пьёт
Во глубине солёных вод;
А на хребте черно, пушисто,
Поднялся шерстью лес тенистый!

Брега Тавриды искони
Страной пленительною слыли
И красотой своей они
Иноплеменников манили.
К ним через бурный понт неслась
Судов бесчисленных армада:
От Рима, Генуи, Царьграда ,
Венеции — и там не раз ,
Где ныне путник на раздолье
Находит негу и приволье,
Вражда кипела, кровь лилась.
Брег быль усеян городами,
Твердынями, монастырями,
Торговля быстро процвела;
Но вдруг судьба произнесла
Свой грозный приговор — и тучей
Неодолимой и могучей,
Как саранча, летит сюда
Пустынной Азии орда —
И вот из кочевого стана
И шалашей своей земли,
Бичи — потомки Чингис-Хана ,
В палаты чуждой перешли,
И с гордых башень постепенно
Изчезли Генуи гербы:
Их растоптали дерзновенно
Азийских деспотов рабы !
А там, где с храмов крест спасенья
Лил Веры благодатный свет ,
Луна символом заблужденья
Приосенила минарет !
И шли века своей чредою !
Под их могучею пятою
Стиралась жизнь минувших лет ….
Ударил час иных побед —
И пред Славянскими орлами ,
Которым в мире нет границ ,
Упал, затрепетавши, ниц ,
Восток с своими бунчуками !

Не раз средь этих берегов
История воспламеняла
Свой cветoчь — и сюда скликала
Своих любимейших жрецов :
Здесь, разогнув скрижаль вков,
Страбон, Паллас и Сестренцевич
И Бларамберг и Муравьёв
Искали древности следов !

Здесь очарованный Мицкевич
Пел, Музой призванный поэт ,
Свой гармонический сонет !
И лавры пышные Тавриды
Отдали б каждый свой листок ,
Чтоб сплесть бессмертному венок !
Здесь Пушкин видел Нереиды (4)
Неуловимыя красы
В те сладострастные часы ,
Когда звезда денницы блещет
И море, зеленея, плещет
В тени оливковых дерев,
Вокруг скалистых берегов !

А сколько здесь воспоминаний
И вдохновительных преданий
Для новых странников-певцов?
Упрек я слышу справедливый.
Мне говорят: «ландшафты живы ;
Но что природа без людей?
Давай нам очерк их страстей,
Их быта, жизни……… » — Рад душою
Почтенный Граф! yтешить вас —
И увлекательный рассказ ,
Подслушанный в Тавриде мною ,
Передаю вам, как могу.

Когда-то на морском брегу,
В селе , теперь уже забытом,
Горой от севера укрытом,
Жил-был татарин Ибрагим.
Мирза— он перед всем народом (5)
Гордился знаменитым родом,
Был скуп, угрюм и нелюдим.
Его сады, его фонтаны,
Его луга, его поляны,
Стада несметные овец
И табуны— и наконец
Мешки накопленного злата,
Да дом, как ханская палата,
Все было дивно— и Мирза
Колол завистникам глаза….
И про богатство Ибрагима
Шумел весь южный берег Крыма.
Но выше всех даров земных,
Прелестней перлов дорогих,
Прелестней пышных роз Востока,
Чтил юных пленниц он своих
И грешно думал: краше ль их
И девы райские Пророка ?

Владел счастливец молодой
Невольниц шумною толпою;
А между тем Мирза иной (6)
Мог обладать едва одною.. ..
Была загадкой для людей
Такая дивная судьбина:
Потомок славного Ширина, (7)
Мирза от юношеских дней
Не захотел в дворце Гирея
Искать ни ласк, ни титла Бея.
Когда ж на гибель чуждых стран
Летел в поход могучий Хан,
Скупой богач не равнодушно (8)
Свои червонцы вынимал,
И, воле роковой послушный,
Ретивых коней снаряжал.
Но никогда в боях се врагами
Перед Ордынскими полками
Меч Ибрагима не блистал.
Нет, замыслов безвестных полный
Мирза любил лишь моря волны ,
To голубые, как эфир,
То изумруда зеленее !
И правду молвить : жизнь и мир
Кому, не краше и милее
Под небом юга, на водах ?

О! много лет пучины Понта,
Воспор и воды Геллеспонта
И Греческий Архипелаг
Видали Ибрагима флаг ,
На их просторе кочевавший,
Свободный, робости не знавший !
Но что же так влекло туда
Тебя, земли прямой счастливец?
Торговля? Слыхано ль когда, (9)
Чтобы, природный горделивец,
Мирза, собой не дорожа,
Пошёл дорогой торгаша ?
А между тем что год, бывало,
Шумит молва: Мирзы не стало!
Глядят — он к берегу плывёт
На корабле— и вновь везёт
Из стран, быть может, отдаленных,
Червонцы, коней удалых,
Иль груды камней драгоценных,
Или невольниц молодых !
Мелькнула новая меж них….
Осенней бурною порою
Привезена она Мирзою ,
Откуда? ведаете один
Ее угрюмый властелин.

Она на брег — и раболепно
Поверглись слуги перед ней :
Приют невольницы своей
Мирза убрал великолепно,
Богатых не щадя ковров;
А из заветных сундуков ,
Бывало ей приносит шали,
Парчу и серьги и жемчуг ,
Каких давно уж не видали
Его затворницы — и вдруг
Затмила всех для Ибрагима
Могучей прелестью Фатима !
(Под этим именем она
В его жилище введена).

Но птичке— страннице воздушной
И в позлащенной клетке душно,
Когда коварный птицелов
Отымет волю и птенцов.. ..
В своем покое запертая,
Томится пленница младая:
Один лишь Ибрагим порой
К ней входит смелою ногой
И днем и ночью; а Гречанка,
Ее усердная служанка ,
Радушно помогает ей
Переносить ярмо скорбей.
Так идут дни. Уж для Фатимы
Готов отдельный сад, куда
Мирза с ней ходит иногда —
И оба смотрят, как пред ними,
Пестрея флагами цветными,
Мелькают по морю суда!
Там много раз Фатимы слёзы
Невольно падали на розы,
Там напевал ей соловей
Златые сны минувших дней !

Но для чего ж Мирза угрюмый,
Тая и замыслы и думы,
Гарема не откроет ей?
Фатимы жизнь была б ясней,
Когда б затворницы-подруги
Их бесконечные досуги,
Хоть изредка делили с ней!
Увы! то тайна Ибрагима —
И безутешная Фатима
Страдальчески на небеса
Возводит томные глаза!

Уж полночь. Мраком непогоды
Кругом подернут горизонт,
Ревет, кипит Эвксинский Понт,
Отдав на волю ветра воды —
И с грохотом девятый вал
Дробится о граниты скал.
Как метеор среди кладбища,
В окне какого-то жилища
Над темной бездною морской,
Сверкает огонёк порой.
В богато убранном покое
В углу, на парчевом налое,
Поставлен крест. Над ним висит
Старинный образ без оклада —
И ярко перед ним лампада,
Как сердце Верою горит.
Там приподнявши к небу руки,
Младая пленница в слезах,
С молитвой тихой на устах,
Ему свои вверяет муки;
Поклоны бьет — и легче ей
Но шум раздался у дверей —
И, словно демон-искуситель ,
Пред ней опять ее мучитель.

Ибрагим.
О чем ты плачешь день и ночь,
Моя прекрасная Гречанка ?
Больна? Так я могу помочь:
Вот чудный талисман, вот стклянка
С лекарством верным : мной оно
Из за моря привезено!
А если грусть взяла по муже
Или по сыну молодом,
Так ты хлопочешь о пустом!
Богат я как Паша; к тому же
Ликург твой, станом и лицом,
И вживе схож был с мертвецом ;
Коптел, как жид над сундуками,
Умел лишь золото считать.. . .
И смел же хладными устами
Тебя, красавицу, лобзать
В уста горячие.

Гречанка
Напрасно,
Мой повелитель самовластный !
Ты злобно шутишь надо мной,
Своей покорною рабой!
Твои лекарства дорогие,
Твой талисман.. . . что пользы в них I
Недуги, может быть, иные
Им и послушны. … но моих
Не облегчат : я знаю их !
И день и ночь передо мною
Мой неоплаканный супруг
Мелькает, громко кличет Зою,
Подругу верную; — иль вдруг
Я вижу берега Мореи:
Вот сын — младенец милый мой!
Вот к морю повлекли злодеи —
И, может быть, он взят волной. … .
Исчезнет грозное виденье,
Опомнюсь я. . и в заточенье
Беда, страшнее прежних бед ,
Мне предназначена….

Ибрагим
О , нет !
Тебе лишь радости прямые!
Мои дары, моя дюбовь
И позабыв края родные,
Ты расцветешь, как в дни младые,
Вполне счастлива будешь вновь!
О ! страсть моя не знает меры !
Не трону я твоих икон ,
Твоих крестов и прежней Веры
И воля Зои мне закон!
Я во свидетели без страха
Зову Пророка и Аллаха !

Гречанка
Как? уж поклялся ты, Мирза!
И если клятве Осмаилиса
Доступны Божьи небеса ,
Так выслушать меня решися !
Вот тайна важная моя :
(О Ибрагим! сказать ужасно!)
Под этим сердцем у меня ,
Залог супружества несчастной,
Младенец дышет: жизнь его
Дороже в мирe мне всего !
О ! пощади ее !
Уж слово
Дано, промолвил он сурово —
И вдруг , с нахмуренным челом,
Исчез, заскрежетав зубами,
А над прибрежными скалами
По небу прокатился гром !

Когда малиновка весною,
Скрываяся в тиши дубров ,
Своих уж выведет птенцов
Как страшно ей, когда порою
Гроза пернатых— коршун злой ,
Летит на лов кровавый свой !
Утонет он в дали эфирной —
Она над гнездышком опять
Взовьётся. … и в дубраве мирной
Поёт, счастливейшая мать !

Так и Гречанка молодая
Таила страх и день и ночь,
Рукой заботливой качая
И к сердцу пылко прижимая,
Едва родившуюся дочь !
Но тешили в чужбине Зою
И жизни радости порою:
Восторги матери…. для них
Нет слов на языках земных!

Летело время. К 3oе бедной,
Опять задумчивой и бледной,
Хладел Мирза. Ее порог
Один лишь раб его берёг —
Неумолимый страж темничный;
А Ибрагим, иль в путь привычный
За верною добычей вновь
Стремился, распустя ветрило;
Или с красоткой, больше милой,
Делил неверную любовь!

И тяжкий вздох — отзыв печали,
Не сжал груди его; слеза
Не набежала на глаза ,
Когда коварному сказали,
Что нет Гречанки молодой!
Тоска по родине святой
Неждано пленницу сгубила !

Не Христианская могила
Изрыта ей в страна чужой !
Над нею паннихид не пели ;
Лишь дочь кричала в колыбели,
Да слышен был старухи вой !

В саду близ моря холмик скромный
Могилу Зои означал:
Его никто не посещал;
Лишь, издавая говор томный,
В часы невзгоды вал огромный
К нему по ветру добегал!

Там, где у матери Мирзою
Свобода отнята была ,
Дочь, горемычной сиротою ,
И возрастала и цвела.

Старуха та ж не сводит взора
С нее от утра до утра,
И ей состраждет без укора,
Как небом данная опора ,
Как милосердия сестра !

Раз только, словно привиденье,
Мирза смутил их заточенье :
Взглянул со злобой на дитя,
И к люльке подошед поближе,
Старухе молвил, ус крутя :
«Узнай: ее зовут Аише!
Я жизнь дарю ей; но она
Магометанкой быть должна ;
А ты гяуров тёмной Веры
Не смей внушать ей никогда ! …
Не то….. погибнешь навсегда !
Я в мщении не знаю меры !» ..

И он покинул их.
С тех пор
Уж не тревожит их сердитый,
Коварный Ибаргима взор,
И мнилось, были позабыты
Они и миром и людьми.
Лишь день и ночь пред их дверьми
Вооруженные, блуждали
Седые стражи-старики. .
Так годы шли. Но рыбаки
Кой-где в округе рассказали,
Что раз полуночной: порой
Был брошен в море мех большой,
А кем и с чем — они не знали!

Но что в грядущем было с ней,
С Аише бедною моей,
В письме последнем доскажу я.
Природа, снова очаруя
Наш взор полуденной красой,
Могучей развила рукой
Картины дивные пред нами.

Между роскошными садами
То средь долин, то на горах ,
Татары мирными семьями
Живут в недальних деревнях
Как Азиатцы молчаливы ,
Задумчивы, празднолюбивы,
На плоскокровельных домах
(А кровли устланы коврами)
Они почти весь день сидят
Толпой, с поджатыми ногами ;
Тютюн, блаженствуя, курят —
И быстро вьется вихорь дымный;
Но вс они странноприимны.
Свои ль, чужие ли — найдут
У них радушье и приот.
Инжир, тарелка винограда, (10)
Иль персики — всё это нам
Несли хозяева из сада ,
Как уважаемым гостям;
Но было иногда и скучно ,
Среди толпы детей докучной ,
За ласки их по пустякам
Вновь обращаться к кошелькам !

В жилище их полы из глины ,
Нет стёкол в окнах, нет печей,
Одни решетки да камины ,
В углу подушки и перины,
И ситцовый диван кругом —
Таков внутри татарский дом.
Их женщины повсюду видны ,
Почти не кутают лица;
Но часто взоры пришлеца
Мужьям иль братьям их обидны —
И помню я, что много раз,
Свой Ферредже вдруг надевая, (11)
Как лань проворная от нас ,
Скрывалась дева молодая
Иль в ближнем доме иль в садах. .. .
И дивно ль, что берет их страх ,
Когда не дремлет глаз ревнивый ?

Мечети не везде красивы;
Но пламенный корана стих
И под смиренной кровлей их
Пленяет слух благочестивый.
Любили мы вечерний час ,
Когда по деревням соседним
Унылый муэцинов глас
Сливался с шумом дня последним ,
Когда в горах журчал ручей,
Как бы в ответ жрецу Пророка.. . .

Забыв тревоги давних дней
Крым— чудный уголок Востока ,
Стал процветать по воле рока
Под мирным скипетром Царей.
Прекрасно это возрожденье !
Веротерпимость, просвещенье —
Прямые спутники побед ,
Приметно сглаживают след ,
Невежеством напечатленной —
И Ханских царедворцев внук
Уж в Медрессе— приют наук (12)
Теперь идет непринужденно.
Чернь неподвижней, но она
Едва ли не везде равна :
Так начинают все народы.

Прямой любимицей Природы
Была Таврида создана!
И что наш север перед нею
С зимой угрюмою своею?
Таврические небеса
Светлей, лазурней, чем глаза
Красавицы вполне счастливой,
Когда с любимым женихом
Она стоит пред алтарём —
И взор пленительно-стыдливый,
В восторге сердца возведет
На величавый храма свод !

Потоки, с темя гор свергаясь
И прихотливо извиваясь ,
Разносят по садам свои
Благотворящие струи;
То пеленою серебристой,
В гремучий слившись водопад ,
Нежданно со скалы кремнистой
И ярко блещут и висят;
То прямо путнику под ногу
Они бегут через дорогу;
То с непонятной быстротой ,
Минуя дикие утёсы,
Кружат кипучею волной
Подгорной мельницы колесы !

А зелень яркая лугов ?
А благовоние цвтов ,
Кругом раскинутых коврами ?
А рощи — уголок Дриад ,
Где на деревьях, как венками,
Повис тяжелыми кистями
Свободно-дикий виноград ?
Такой роскошной красотою
Обогащен счастливый край —
И путник с пламенной душою ,
Довольный жизнью и собою,
Не раз воскликнет : это рай !

ПРИМЕЧАНИЯ К ДЕСЯТОМУ ПИСЬМУ.

(1) Прибрежье бурного Эвксина
Сыны Эллады стерегут :
Неодолима их дружина
И неподкупен Арнаут.
Греки Арнауты, живут в Балаклаве и деревнях ее окружающих , составляют береговую стражу (garde- cоtes) по берегу Черного моря.

(2) Забуду ль я Кучук-Ламбата
Дом, кипарисы, дивный сад? и проч.
Кучук-Ламбат принадлежит Генералу Бороздину.

(3) На право грозный Аюдаг
Лежит вблизи—медведь-громада.
Аюдаг значит по Татарски Медведь-гора. Отделясь от хребта Яйлы, он возвышается на берегу моря и образует мыс, необыкновенно красивый. Сходство его с медведем, по моему мнению, поразительно , смотришь ли с правой или левой стороны.

(4) Здесь Пушкин видел Нереиды
Неуловимыя красы.
Кто не знает наизусть очаровательной пьесы знаменитого Поэта, начинающейся стихами:

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
На утренней заре я видел Нереиду.

(5) Мирза— он перед всем народом
Гордился знаменитым родом.
Татарские Мирзы, составлявшие собою высшее дворян¬ство в Крыму, были необыкновенно горды и, большею частию, почитали себя потомками Чингис-Хана.

(6) А между тем Мирза иной
Мог обладать едва одною.
Вообще Мирзы, сколько известно по Истории, не были слишком богаты и редко имели возможность содержать многих жён : герой моей повести составляет поэтиче¬ское исключение.

(7) Потомок славного Ширина.
Одного из сопутников Чингис-Хана.

(8) Скупой богач не равнодушно
Свои червонцы вынимал и проч.
Каждый Мирза был обязан , в случае войны, давать Хану известную сумму денег и лошадей.

(9) Торговля? Слыхано ль когда
Чтобы, природный горделивец
Мирза, собой не дорожа ,
Пошел дорогой торгаша?
Мирзы почитали унизительным заниматься торговлею. (См. История о Таврии , Сестренц. Богуша).

(10) Инжир, тарелка винограда и проч.
Инжир — фига по татарски.

(11) Свой Ферредже вдруг надвая и проч.
Ферреджё—длинное покрывало , употребляемое женщинами в Крыму. (По Монтандону).

(12) Уж в Медрессе — приют наук и проч.
Медрессе — училище.
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ.

1836. Октября 28. М…..
Поэтический взгляд на нынешнее cocтoяниe южного берега. — Весна. — Всеобщее стремление в Крым. — Парфенита, Артек. — Юрзуфь.- Никитский сад. — Ялта. — Орианда. — Ай-Тодор. —Гаспра — Куреис. — Мисхор.— Ай-Петри. — Эленос.— Алупка.—Кикинеис. — Симеис.— Лимен.— Мердвен.— Байдары.—Балаклава.—Мирза и Арнаут (Эпи¬зод) часть вторая. — Жители Балаклавы. — Заключение. Р. S.

Не торжество ли просвещенья
Наш дивный, наш прекрасный век ?
Ушёл далёко человек
В безгранной области мышленья;
Своей он воле покорил
Огонь и воздух, землю, воды —
И новые дары природы
Могучим гением открыл !
Крым перед вами! Что богаче
Полуденного брега? Он,
Магически преображён,
Стал весь— блистательною дачей ! (1)
И Крезы— баловни судьбы ,
И бедняки— ее рабы,
Единодушно им пленились :
Tе с полным золота мешком, (2)
Другие с тощим кошельком —
В край плодоносный устремились !
И всюду виден след трудов ,
Уже увенчанных стократно
Помоны дланью благодатной!
Между пленительных садов,
Украшен берег и домами
И, будто царскими, дворцами.
Вкус разных наций и веков,
Так увлекательно, так живо ,
Так фантастически-игриво ,
Пленяет пестротою взгляд :
То величавые колонны ,
То прихотливые фронтоны,
То портики и башен ряд ,
То роскошь Азии — киоски ,
То ярких флюгеров полоски,
То в окнах стёкла всх цветов —
Всё это, дивно возвышая
Красу полуденного края ,
Вполне чарует пришлецов !
Когда кочующие льдины
В морях луч солнца разобьёт ,
Когда весна сады, долины ,
В наряд богатый уберёт;
Ярчей заблещет свод эфира,
На радость Божиего миpa —
И, новой прелести полна,
Вдруг заликует вся страна
На пышном празднике природы ;
Как быстро, весело тогда
Стремятся по морю туда
И корабли и пароходы !

В счастливый край летит торгаш ,
Корысти жаждой увлеченный;
Туда художник вдохновенный
Несёт свой пылкий карандаш;
Страннолюбивый путник бродит
То по садам, то по горам :
Своим восторгам и мечтам
Он пищу новую находит —
И, очутясь на тех брегах,
Поэт, своим призваньем гордый,
Берёт нежданые аккорды
На очарованных струнах !
Там ищут нег уединенья
И сладкого отдохновенья
Вельможа, воин, гражданин ,
В тиши садов, в тиши долин —
И там же путницы младые,
Тавриды гостьи удалые;
На борзых скакунах порой
Кой-где мелькали предо мной!
Я помню скалы Парфениты (3)
Юрзуф, Артек и знаменитый
Никитский сад, куда труды
Переманили издалёка —
С полудня, запада, востока,
Деревья, травы и кусты
И лозы Вакха и цветы:
Они, красуясь там и зря
Пред ликом славного Линнея,
Как дань, принесть ему спешат
Свой злак, свой плод, свой аромат!
А пристань Ялты обновленной? (4)
А Орианды незабвенной
И дом над морем и балкон ,
Где в полночь нас лелял сон ,
Под рокот волн и плеск фонтана,
Когда стыдливая Диана
В раздумьи шла по небесам?
Оттуда видно было нам
Чело утёса-великана.
Как змей обвив его кругом,
В него вцепился плющ ветвистый;
Но он стоит — гигант кремнистый ,
А крест, воздвигнутый на нём,
Теряяся за облаками,
Высоко блещет над горами!
Редел туман со всех сторон
И был денницей озлащён
Лесистый берег Ай-Тодора, (5)
Как мы чрез Гаспру, Куреис,
На борзых конях пронеслись —
И уж под лаврами Мисхора ,
Осеребрёнными росой ,
Гуляли радостной семьёй!

Отрадный час! Внизу шумело
И ярко, пышно голубело
За нами море, как эфир ;
Развился утренний зефир
То по садам, то над водами,
И тиховейными крылами
Он расстилал вдоль берегов
Благоухание цветов.
Как страж Тавриды мощный, строгий,
Ай-Петри — исполин двурогий, (6)
Терял вершину в небесах.
Уж в Гаспре благовест раздался,
А с минаретов отзывался
Знакомый клич : Аллах! Аллах !
Уж между гор грохочут взрывы, (7)
Солдат блуждает взад вперёд ,
Чтоб поберёгся пешеход
Или ездок нетерпеливый.
В тени ореховых дерёв , (8)
С растрёпанными волосами,
Татарки тихими толпами
Уж собирают дань плодов —
И Он-баши лихой татарин ,
Уж по деревне пробежал ,
Чтобы недолго коней ждал
Какой-то знатный, важный барин.

Я помню, Граф! Ваш Эленос! (9)
Сосед Мисхора, над садами
Свои гранаты он вознёс ,
Гордясь их рдяными плодами :
Мы там понежились два дни
В успокоительной сени!
Красой полуденной природы
Вполне мы насладились там :
То звучно плещущие воды
Манили нас к морским брегам;
То вновь мы возводили взоры
На грозные Тавриды горы,
Которых исполинский лес ,
Чернеясь на краю небес ,
Казался нам едва кустами.
Поляны кое-где стадами
Пестрели издали. Орлы
Со скал метались на скалы,
Иль крылья распустив широко,
Как ткань летучих парусов ,
Они, чуть зримые, высоко
Тонули в области громов !

Я помню дивную картину: (10)
Был полдень. Солнца жаркий луч
Ай-Петри позлащал вершину.
Всё тихо. Вдруг ее средину
Подернула завеса туч —
И засверкали молний стрелы,
И буря поднялась кругом ,
И, гор перун освирпелый,
Зарокотал незапный гром !
Дождь хлынул …. а горы вершина
Была безмолвна, как долина,
Когда горит над ней луна,
Деревьев ветер не колышет
И вся природа негой дышет
В часы полуночного сна !

Окинув раз еще глазами
Очаровательный Мисхор
И Гаспру, Куреис с садами,
С картиной зданий, скал и гор,
Мы с ними под вечер простились.
Уж светозарный царь светил
К закату весело спешил ,
Морские воды чуть струились ,
Была повсюду тишина —
И вот уже близка она,
Красавица брегов Тавриды,
Алупка — рая уголок ! (11)
Сады, достойные Армиды,
Сплели завидный ей венок
И прилегло, как бы ласкаясь ,
К ним море зеркальным стеклом ,
Чтобы раздольно отражаясь ,
Алупка любовалась в нём !
Забуду ли ее каскады
И водометы и пруды,
И кипарисы и гранаты ,
Оливы, лавры иль цветы ,
Которыми как бы унизан
Или узорчато расписан
Волнистый бархат дерновой?
Неутомимою рукой
Там, на привольном новоселье ,
Богатым гроздам чуждых стран
Приют гостеприимный дан :
Как дорогое ожерелье,
На лозах ягоды висят ,
Топазом, яхонтом горят !
Дома татарские красиво
Раскинуты по высотам :
Без нужд, самодовольно там
Живет народ, вполне счастливый ,
И тешит правоверных взор ,
В виду величественных гор ,
Мечети купол горделивый. (12)
Затмив окружных зданий ряд ,
Пленяет путника громада
Зеленокаменных палат. (13)
Близ них-то, честь и прелесть сада,
Пирамидальные стоят
Два кипариса. Князь Тавриды ,
Герой-счастливец знаменитый,
Их насадил рукой своей,
На память вечно-славных дней;
А сохранил наш современный
Достойный гражданин-герой
В своей Алупке обновленной
Его заботливой рукой.
Там от высоких попечений
О благе края, от трудов ,
Он отдыхает, добрый Гений
Цветущих Крыма берегов !

И нам Алупка подарила,
В садах пленительных своих,
Минуты радостей прямых :
Одна лишь хладная могила
Погасит в памяти моей
Воспоминания об ней!

Помчавшись далее горами
Мы, по пути в Кикинеис, (14)
Уж миновали Симеис
С его прекрасными садами.
Разнежена, растворена
Для радости, для наслаждений ,
Моя душа была полна
Невыразимых впечатлений —
И что ж? о страх! перед собой
Мы вдруг узрели мир иной:
Всё небо сумраком оделось
И солнце, без лучей, виднелось
Сквозь туч оранжевым пятном ….
Ужели буря вновь? Кругом
Всё выше, диче и крутее ,
Непроходимее, грознее ,
Скала повисла над скалой ,
Гора чернеет над горой !
Нет зелени: лишь пред глазами
Кое-где пестрыми слоями
Граниты, мраморы растут.
Тропинки узкие ведут
Как будто в область привидений,
В мир Дантовых героев ! … . Страх
Кружит всё зримое в очах ,
Дрожат у путника колени ….
И прискакав к Лимену, он (15)
Невольно отклоняет взоры !
Там путь пред ним загромождён.
Разбросаны со всех сторон ,
Растерзаны на части горы —
И в грудах на земле лежат
И в море из под вод торчат !
Была ужасная година !
Природа вызвала на бой
Громаду гор — и их вершина,
Потрясшись под ее рукой,
Низверглась с грохотом долой…..
И там, где некогда садами
Цветистый берег убран был ,
Она рассыпалась грядами
И зачернела над водами ,
Как безобразный ряд могил !

Таков ужасный вид Лимена !
Но смело мы вперед спешим —
И у подножия Мердвена (16)
Вновь изумленные, стоим !
Вверх по горе, почти отвесно,
Проложены ступени там
И с низу кажутся глазам
Какой-то лествицей чудесной,
Ведущей прямо к небесам !
Но конь татарский не споткнётся
И смело на Мердвен взнесётся
Лишь покорись, ездок младой ,
Его отваге удалой !
Не раз у ног твоих клубами
Сольются в тучи облака ;
Но, очутясь под небесами,
За то ты гордыми очами
На землю взглянешь с высока !

Когда бушует непогода ,
В ту пору часто наши сны
Тревожны, страшны и темны —
Уж такова людей природа!
Но если, вдруг пробуждены,
Мы утром, вместо бурей свиста ,
Услышим пенье соловьев ,
Поляна вновь свежа, душиста ,
И нет на небе облаков ,
Как эти радостны мгновенья !
Восторг наш был вполне таков ,
Когда земного разрушенья
И неизбежно-тяжких бед
Стал исчезать за нами след ,
Что перелетная кручина;
Когда вблизи Кикинеис (17)
Зазеленел, как оазис ,
Когда Байдарская долина,
Уж осребренная луной,
Пред нами пышной пеленой
В часы полночи разостлалась !

Едва денница разыгралась
На пробужденных небесах,
Мы очутились на брегах (18)
Гостеприимной Балаклавы.
Развалины минувшей славы ,
Чернеют башни по горам :
Они стоят на зло векам !
Над узкой моря полосою ,
Неприхотлив и одинок ,
Раскинут, словно над рекою ,
Привольный Греков городок.
Двумя огромными скалами
Недалеко, как воротами,
Пред морем бухта заперта;
И к ней-то держат путь суда
При равноденственной невзгоде ,
Когда, бушуя на свободе,
Эвксин разгневанный кипит
И флотам гибелью грозит.
Тогда не дремлют ни минуты
Воинственные Арнауты!
Нет! быстро в лодках по водам
Они летают здесь и там ,
Как Эллины Архипелага;
Не сводят с моря зорких глаз —
И погибавшим много раз
Была спасеньем их отвага;
Но Арнауты — удальцы
На бреге те же молодцы !

В одной семье их сохранилась
Доныне быль минувших дней.
Она там бережно таилась
От равнодушия людей;
Лишь поколеньям поколенья
Ее заветною молвой,
Передавали бы порой,
Чтоб на нее туман забвенья
Не лёг печальной пеленой !

Кипела брань. Под знамя славы
Непобедимый наш Орлов (19)
Скликал Морейских храбрецов,
На страх Османския державы.
Они помчалися толпой,
Как бы на пир, в кровавый бой;
Отважно Мусульман разили
И лавры с Русскими делили ;
Когда ж под Чесмою врага
Уже смирил герой счастливый
И полумесяц горделивый
Пред ним склонил свои рога,
Сыны Мореи удалые, (20)
Покинувши края родные,
Приют радушный обрели
В пределах Русския земли.
Меж тем, по манию судьбины,
Был близок час тот наконец,
Когда рука Екатерины
Прияла Таврии венец,
Но вдруг на берегах Кубани (21)
Возник мятеж — и от Тамани
До Ахтиара вся страна
Незапно стала жертвой брани.
Тогда под наши знамена
Дружины Греков вновь стеклися,
Заслыша им знакомый зов —
И Божьей карой понеслися
Вдоль южных Таврии брегов.
Татар приморские жилища
Преобратили в пепелища,
Кровь заклубилася рекой;
Но эти витязи Эллады
В бою не ведают пощады!
Меж ними Арнаут младой
Всех непреклонней и грознее:
С отрядом воинов своих
Он мчится далее, быстрее ,
И в громе битвы всех звучнее
Мечи губительные их !
Напрасно вопят старцы, жёны—
Ему смешны их крик и стоны:
Как лев голодный разъярён,
Одной лишь крови жаждет он !

Вот, не вдали от Аюдага,
Село на берегу морском
Вот виден Ибрагима дом —
И наших храбрецов ватага,
Перелетевши по горам ,
Уж режется, бушует там!
Их смелый вождь одной рукою
К заливу старика влачит ;
В другой Албанский меч блестит
Над поседевшей головою —
И вдруг отпрянула она,
И в море с берега упала,
И шумно кровь заклокотала —
И побагровела волна!
А наш герой всё дале, дале !
Мирзы гарем — обитель жён,
Ужели будет пощажён ?
Туда ! … Но в белом покрывале,
Как призрак полночи страшна,
Мелькнула пленница одна .
И вдруг, завидя Арнаута,
Поверглась ниц… еще минута
И хладный труп была б она !
Но роковое покрывало
Скатилось вдруг с лица и плеч —
И сердце в нём затрепетало
И отскочил далёко меч !
В очах погасло пламя гнева….
Очаровательная дева,
Брегов Таврических краса,
Пред ним трепещет, жизни просит —
И взор вперивши в небеса
Аллаха имя произносит !
Блистают черные глаза
Ярчее звезд. Ее коса
Небрежно темными зыбями
По белым стелется плечам,
Стан, как младая пальма, прям;
Уж перси негой жизни дышат,
Как будто пору страсти слышат —
И вдруг стыдливость юных лет
Румянит скромные ланиты:
Пред ними бледен розы цвет ,
Росою утренней омытый!
И словно истукан пред ней
Ламбрико, полный обаянья:
Бежали слезы состраданья
Из голубых его очей !
Вдруг шибко он махнул рукою —
И стихнул беспощадный бой:
Его товарищи толпою
Добычу делят меж собой
Иль в доме Ибрагима рыщут ;
Но тщетно там червонцев ищут:
Знать, чуя близкий свой конец,
В земле их утаил скупец !

Но не сокровища мирские
Тебя пленяют и влекут,
Мой благородный Арнаут !
Нет, ты постиг тогда впервые
Очарования иные —
И загорелась для тебя
Любви прекрасная заря!
Но вот, победу возвещая,
Уже летят во все концы
По полуострову гонцы:
Уж эхо брани, затихая,
Чуть слышно было между скал —
И скоро, как весна златая,
Благословенный мир настал.

На Аюдаге был когда то (22)
Уединенный монастырь,
Обросший лесом — и туда-то
Направил путь наш богатырь
С его добычею прекрасной;
Её обвив своим плащем
И глядя бережно кругом,
Искал тропинки безопасной
Среди развалин вековых —
И скоро в сумраке пещеры
Укрыл он деву чуждой Веры
От беспокойных глаз людских,
От злой молвы, от подозренья!
Невыразимые мгновенья!
Младого сердца ясный пир!
Лишь горы, волны и эфир,
Да лес — их шепоту внимали.

Он.
Скажи, красавица моя !
Кто ты, где родина твоя ?
Она
Я сирота. В гареме звали
Меня Аише. Вскормлена
Была я нянею-гречанкой.
Раз говорила мне она,
Что я в гареме рождена,
Что мать моя могаметанкой
Слыла, а верила в Христа;
Что снова на небо взята
Ее душа, что, не страдая,
Там будет жить моя родная
Какой-то жизнью неземной,
Что греков Бог святей Аллаха
Как вдруг….. (мы вздрогнули от страха)
Вошёл татарин к нам седой;
В гарем увел меня с собой,
А няня без вести пропала !
Я лет семи была тогда
И не забуду никогда ,
Как много плакала, скучала! ….
Когда же на море грозой
Разбит корабль Мирзы весной ,
Невольниц продал он с досады:
Осталось только три, да я —
С тех пор всегда ласкал меня,
Дарил богатые наряды
И им числа, бывало, нет:
А раз, меня он обнимая,
Шепнул, что мне в шестнадцать лет
Жить во дворце Бахчисарая !
Он.
Так вот какой удел злодей
Предназначал невинной ей…

Но замер на устах Ламбрико
Негодования укор —
И в сердце девы светлоликой
Зажёг любовь героя взор!

Средь диких скал Парфениона , (23)
Где древле был Дианы храм ,
Где куполы Opecтеонa,
Всходили гордо к небесам;
Где кровь лилась по берегам,
И где в руке Микенской жрицы
Блеснул над братом нож убийцы —
Геopгия обитель там
Уж возносила крест священный
Пред бурною пучиной вод.
Там, меж развалин, зрелся грот,
Когда-то Нимфам посвященный —
И в этом гроте Арнаут
Обрел с подругою приют.
Там взор татарина ревнивый
Грозить не мог чете счастливой,
А колокол монастыря
Звучал ей вышней благодатью.

Уже затеплилась заря,
К молитве призывая братью;
Но кто ж медлительной стопой,
Такою раннею порой,
Как тать, между развалин, бродит?
Ужель не верен и средь них
Приют любовников моих ?
Но солнце яркое восходит —
И что ж ? пустынник то седой,
С Распятием в руке десной,
С челом открытым. Рясой чёрной
Он, словно облаком, обвит —
И, долгу пастыря покорной,
На зов Ламбрико он спешит,
Чтоб стадо верное Христово
Украсить агницею новой —
И вот уж заблистал на ней
Животворительный елей:
Ликует дева молодая —
И просветителем она
Еленою наречена !
Любовью чистою пылая,
Блаженствует ее жених!
Заутра брак свершится их:
Трепещет сердце молодое —
И он считает каждый миг….
Тогда злоречие людское
Посмеет ли коснуться их ? . …

Уж ночи мирными крылами
Объят безлунный небосклон,
Лишь кое-где меж облаками
Чуть видны звезды над водами —
И сладостен Елены сон !
Порой улыбкой оживлялись
Уста прелестные ее,
Но грезы грезами сменялись
И слышно перси волновались
И билось сердце у нее!
Меж тем один во мраке ночи
Ламбрико бережет покой
Своей подруги молодой !
Вдруг дева открывает очи
И что ж? как смерть она бледна,
А запоздалая луна
Между разселин грота блещет
И луч серебряный трепещет
На мхом подернутой стене !

Елена.
Нет! это было не во сне!
Здесь мать я видела впервые !
Покинув страны неземные,
С улыбкой ангельскою мне
Во всей красе она предстала
И, обнимая, называла
Меня Еленою своей.
Как у живой, огонь очей
Был ярок, а чело горело
Каким-то радужным венком;
Она предстала — и кругом
Всё в этом гроте посветлело !
Она мне молвила: «Теперь
На краткий срок могилы дверь
Сама открылась предо мною —
И в эту радостную ночь
Могу я Христианку-дочь
Благословить своей рукою!
А прежде, жертва слепоты,
Меня могла ли видеть ты ?
О, нет ! Но ныне, в лучшей доле,
Ты будь моей покорна воле!
Узнай: В стене, в жилище том,
Где родилась ты сиротою,
Обвитый алою парчою
Паргамент скрыла я: на нём ,
Во дни тоски и заточенья
Под небом чуждой стороны,
Души и сердца откровенья ,
Утраты, скорби и мученья
Моим пером сохранены !
Но для тебя, о друг мой милой,
Неизглаголанною силой
Мой чудный свиток наделён !
Всех ваших талисманов он
И драгоценней и вернее!
Спеши же, дочь моя, скорее
Им овладеть : как дивный щит,
Тебя от бед он охранит !
Когда же дерзко отвергая
Чудесный свиток — мой завет,
Ты без него, о дочь младая,
Исполнишь брачный свой обет,
Тогда немолчною грозою
Час от часу громчей, громчей,
Лишь будут слышны над тобою
Проклятья матери твоей!»

И вдруг из глаз ее, блистая,
Упала на меня слеза ;
Смотрю — и гостья неземная
Умчалась вновь на небеса !

Beленью тайному покорный,
Уж поскакал стезёй нагорной
Ламбрико на лихом коне:
Он держит путь к той стороне ,
Где скрыт в оставленном гареме
Чудесный дар! — Жених младой,
Как Спарты древния герой ,
Величествен и горд!— На шлеме
Играет солнца яркий луч,
А море весело и мирно —
И нет на синеве эфирной
Зловещих, перелётных туч !

Меж тем Елена в темном гроте,
Порой вздыхая, друга ждёт:
Ее пустынник бережёт;
Когда ж на дальнем небосводе
Заря вечерняя блеснёт,
Ламбрико обещал…. и снова
Под сень хранительного крова
Он должен быть, он будет к ней …….
А всё и дале и быстрей
Его уносит конь ретивый
И вот, среди надводных скал,
Дом Ибрагима увидал
Наш Арнаут нетерпеливый.
Уж там он……. Чуткою рукой
Находит свиток дорогой
И шибче легкокрылой птицы
Спешит к подруге молодой,
Чтобы заветные страницы
С ней развернуть, а до того
Их скрыл у сердца своего…….
Вдруг шумный говор, конский топот
На полпути заслышал он —
И Арнаутов легион
Его настиг. Их пени, ропот —
Он вынес всё, он побледнел,
А тайны вымолвить не смел !
И снова, долгу возвращенный,
По берегу, вооруженный,
Бродить он будет целый день;
Когда ж спадет ночная тень,
Никем незримый, он помчится
Туда где ждёт его краса… .
Но что же сумрак не ложится
На голубые небеса ?
Нет, благодатный сумрак ночи
Не радует Ламбрико очи :
Всё ходит по сердцу тоска
Глядит : неждано облака
Над морем, словно дым волкана,
Взвились, а ветер здесь и там,
Их стелет пеленой тумана
По взбунтовавшимся водам !
Уже чудовища морские
Пустились, чуя бурю, в бег:
Валы ревут, терзают брег,
Гроза сильнеет. Вековые
Деревья падают с горы.
Уж Арнаутские костры
Погасли. Мрак невыразимый
И свист и гул со всх сторон;
Но их бесстрашный легион
Не сходит с берега: меж ними
Ламбрико тот же, что в бою:
Казалось он любовь свою
Забыл в беде. Вот им сдаётся,
Что в море слышны голоса;
Глядят: корабль к скалам несётся,
То уходя под небеса,
То поглащаемый волнами —
И разлетаются клоками
По воле ветра паруса.
Уж мачта , треснув, упадает
И очутилась у брегов ;
Крик погибающих пловцов
Всё внятней к страже добегает —
И, долгу своему верна,
Помчалась в катерах она,
Корабль настигнула, спасает
Кого спасти еще могла,
Других пучина погребла…….
Корабль исчезнул под водами
Но где ж Ламбрико молодой?
Не впереди ль он был с друзьями,
В часы невзгоды роковой?
Она стихает постепенно…..
Уж удальцы с толпой спасенной
На берег вышли, а его
Всё нет, героя моего!
Ужель стезею потаенной
От них опять он скрыться мог ?
Взяло товарищей сомненье —
Но перед ними в то мгновенье
Волна плеснула на песок —
И что ж? с доской в рук и бледный
Вдруг выброшен Ламбрико бедный. ..
Они к нему — и на плащах
Его качают — всё напрасно !
Уж он не оживёт, несчастный! ….
И со слезами на очах
Всех больше вопит между ними
Героя друг — Майнот младой!
Он говорит: «В стране одной
С ним родились мы и прямыми
Друзьями были с юных дней!
Знать предназначен он судьбою
На жертву гибельных зыбей!
Я живо помню: раз толпою
Пираты, в Майну налетя,
Ее громили на просторе —
И что ж? отважное дитя,
Он от мечей их скрылся в море
На, утлом чёлне рыбака!
И шла молва про смельчака,
Что невозвратно поглотила
Его бездонная могила ;
А между тем чудесно он
Был к Негропонту донесён
И возрастал там сиротою,
Когда же Греции сынов
На славный бой созвал Орлов,
Младой Ламбрико вновь со мною
Сведен могучею судьбою:
С тех пор в дни мира и войны
Друг другу были мы верны;
Светилось ярко чести пламя
В его душе, в его очах,
И наше Эллинское знамя
Не опозорил он в боях !»
И Арнаутскими мечами
Уже могила меж скалами
Была изрыта для него ;
Но лишь холодный труп его
Приподнят воинов руками ,
К ногам их чудный свиток вдруг
Упал — и, как героя друг,
Майнот им овладел.
С мольбами
Обряд печальный совершён —
И на пригробное рыданье
Лишь отвечало волн роптанье
И был пронзителен их стон !
Едва зари лучи златые
Воспламенили неба свод,
На холме друга был Майнот —
И там страницы роковые
Открыл он бережно впервые;
Но лишь последняя одна
Порывом волн пощажена :
……«Ненастной полночи завеса
Мрачила брег Пелопонеса ,
Когда печальною рабой
Я край покинула родной,
Тогда угрюмо было море;
Но, презирая бури, вскоре
Домчал нас грозный Ибрагим
К скалам Таврическим своим,
И здесь, назвав меня турчанкой,
Он с престарелою гречанкой
В тюрьме таил нас для того,
Что мы лишь ведали его
Злодейства!…Здесь он был прославлен,
Богат! …. Но я же наконец
Открою кто он: обезглавлен
Его рукою твой отец !
Погублен им в свободной Майне
Ламбрико — твой несчастный брат !
Мирза же Ибрагим был втайне
Архипелажских вод Пират»
С тех пор покрыта вечной мглою
Судьба Елены молодой;
Лишь слух носился, что порою
Пловцы видали над скалою
Какой то призрак в час ночной:
Что там не редко голос дикий
Кричал: «ко мнe, ко мне Ламбрико!»
И что меж ними та скала
Скалою девы прослыла ! (24).
………………………………………………
………………………………………………

Так, Арнауты-удальцы
В боях и мире молодцы !
Патриархальными семьями,
Странноприимно над водами,
На новой родине своей,
Они живут вблизи полей!
Их рощи и сады тенисты,
Луга раздольные цветисты,
Над ними ясны небеса,
Их дев заманчива краса
И очи дивные огнисты !
……………………………………………..
……………………………………………..

Здесь кончу беглый абрис мой!
Здесь распрощаюсь я с краями,
Где, очарованной душой
Пленяясь юга красотой,
Мы, Граф, блаженствовали с вами!
Мне будут памятны они —
Невозвратимые те дни !

Р: S:
Так труд мой возрастал в тиши
Птенец задумчивой души
И перелётных вдохновений,
Он много, много наслаждений
Навеял на меня в глуши
Что ж встретит он на праге света?
Улыбку ль ясную привета,
Иль мрачный аристарха взор
И беспощадный приговор —
Отраву для души поэта ?
Чтоб ни было, я ждать готов
Колючих терний, иль цветов………
……………………………………………..
К О Н Е Ц .

ПРИМЕЧАНИЯ К ПИСЬМУ ДВЕНАДЦАТОМУ.

(1) Стал весь — блистательною дачей !
Это не гипербола. Надобно видеть, как отстроен теперь южный берег , с каждым годом более и более украшаемый !

(2) Те с полным золота мешком,
Другие с тощим кошельком,
В край плодоносный устремились.
Действительно и богатые и бедные люди, убедись в выгодности иметь виноградники и сады на южном берегу Крыма, стали , с некоторого времени, приобретать там земли, покупая их у Татар и прежних разного звания владельцев. Кроме того, благодетельное правительство наше, всегда готовое споспешествовать частным выгодам, на которых основываются и общие, предоставило, по ходатайству Его Сиятельства Графа М. С. Воронцова, в пользу частных людей , значительное пространство земли в Магараче. Эта земля обращена в вечную собственность тех лиц, которые в продолжении 4-х лет возделали на ней известное количество лоз. Бескорыстное усилие пра¬вительства увенчалось успехом; а с распространением виноградных плантаций возвысилась и ценность земли. Во время моего путешествия десятина не разработанной прода¬валась от 5-ти до 6-ти тысяч рублей.

(3) Я помню скалы Парфениты,
Юрзуф, Артек и знаменитый
Никитский саду куда труды
Переманили издалёка
С полудня, запада, Востока
Деревья, травы и кусты
И лозы Вакха и цветы :
Они, красуясь там и зрея
Пред ликом славного Линнея,
Как дань принесть ему спешат
Свой злак, свой плод, свой аромат !
Парфенита — татарская деревня. Там замечательны огромные деревья волошских орехов, из которых одно могло бы укрыть под тенью своею человек сорок всадников. Под этим-то деревом писал когда-то Принц Делинь известное письмо к Императрице Екатерине Великой, в котором изобразил красоту Тавриды. — Юрзуф — принадлежит Графу М. С. Воронцову и приобретен им от Герцога де Ришелье. Артек — имение Гене¬рала Потемкина. Никитский сад (Никита) принадлежит казне: это блистательный рассадник виноградных лоз и произрастений теплейших климатов. Бюст знаменитого Натуралиста Линнея воздвигнут там покойным Государственным Канцлером Графом Н. П. Румянцовым, которого имя навсегда останется в летописях просвещения.

(4) А пристань Ялты обновленной ?
А Орианды незабвенной
И дом над морем и балкон и проч.
Счастливое положение Ялты обратило на нее внимание Правительства — и она из обыкновенного греческого селения может, в непродолжительном времени, сде¬латься значительным портовым городом. Пристань почти была уже кончена во время моего путешествия: другие постройки также производились. Ялта славится устри¬цами, которые почитаются лучшими в Крыму. — Орианда разделяется на два владения: одно, большее, принадлежит Государю Императору; другое (описанное мною) Гра¬фу Витту. Утёс, о котором я упоминаю, поражает путе¬шественника своею огромностью. Татары называют его Мегаби: плющ, толстый как дерево , врос в него — и это еще более придает ему величия; крест же, поставлен¬ный на вершине утеса, довершает прелесть картины. Мне кажется, что я без ошибки назвал его великаном.

(5) Редел туман со всех сторон
И был денницей позлащён
Лесистый берег Ай-Тодора
Как мы чрез Гаспру, Куреис,
На борзых конях пронеслись —
И уж под лаврами Мисхора,
Осеребренными росой,
Гуляли радостной семьей !

Ай-Тодор — мыс, где замечательны большие можжевельники и развалины. Гаспра — дача , принадлежащая Князю А. Н. Голицыну, с превосходным нововыстроенным домом; Куреис — Княгини А. С. Голицыной, постоянно жи¬вущей на южном берегу ; Мисхор — имение Л. А. На¬рышкина : лавровые рощи очаровывают там путеше¬ственника.

(6) Ай-Петри — исполин двурогий.
Вершина горы Ай-Петри походит на два рога; по крайней мере, мне так показалось.

(7) Уж между гор грохочут взрывы ,
Солдат блуждает взад вперёд,
Чтоб поберёгся пешеход
Или ездок нетерпеливый.
В ту пору делали шоссе в горах. Караульные предупреждали путешественников и жителей о взрывах, кото¬рые от времени до времени производились. Одному поро¬ху покоряются эти громады. При разработке земли для виноградников, камни, в ней растущие, также взрываются порохом. Шоссе проложено будет гораздо далее от бе¬рега, что доставит возможность ездить в экипажах ; но прелесть путешествия исчезнет. Надобно непременно ви¬деть эти ужасы природы, эти пропасти и горы, это море, которое почти беспрестанно перед глазами, чтоб прогулка по южному берегу была вполне поэтическою. Едущие по шоссе лишатся очарования: море часто заслоняемо будет горами — и кто захочет видеть Тавриду в ее природной наготе и прелести, тот всё таки поедет верхом на Та¬тарской лошади, по прежней дороге, и верно каяться не будет!

(8) В тени ореховых дерёв ,
С растрепанными волосами ,
Татарки тихими толпами
Уж собирают дань плодов.
Огромные ореховые деревья составляют одну из важных статей татарского хозяйства. Мне сказывали, что есть такие из них, которые приносят от 200 до 500 р. ежегодного дохода. При разделе сыновей, татары не редко назначают им дерево волошского ореха по полам (т. е. прибыль с него); выдавая же дочь замуж, предоставляют ей подобное дерево в приданое. В обыкновенное, не праз¬дничное время, особенно, сколько я мог заметить, при работах, татарки ходят с растрепанными волосами, что делает их очень похожими на цыганок.

(9) Я помню, Граф, ваш Эленос !
Так называется небольшое имение Графа В. П. Завадовского в Крыму. Оно находится возле Мисхора и за¬мечательно по превосходным гранатовым деревьям, ка¬ких не много на всем берегу.

(10) Я помню дивную картину и проч.
Я был очевидцем этой горной грозы и описал ее без преувеличения.

(11) Алупка — рая уголок!
Алупка — имение Графа М. С. Воронцова.

(12) И тешит правоверных взор,
В виду величественных гор
Мечети купол горделивый.
Эта мечеть очень красива. Она построена иждивением Графа М. С. Воронцова для татар, живущих в Алупке, и они, показывая ее любопытствующим путешественни¬кам, с востортом изъявляют глубокую признательность Его Сиятельству.

(13) Затмив окружных зданий ряд ,
Пленяет путника громада
Зелёнокаменных палат.
Близ них-то, честь и прелесть сада,
Пираминдальные стоять
Два кипариса. Князь Тавриды,
Герой-счастливец знаменитый,
Их насадил рукой своей
На память вечно-славных дней.
В Алупке строится огромный дом из зеленого кам¬ня (grun stein), там же и добываемого. Будучи выполирован, этот камень может поспорить с многими мрамо¬рами и гранитами. В Одесском доме Графа М. С. Во¬ронцова видел я коллону из него сделанную и выполированную: она прекрасна. Кипарисы, описанные мною, посажены в Алупке руками Князя Потемкина-Таврического и они-то родоначальники всех кипарисов южного берега.

(14) Мы, по пути в Кикинеис
Уж миновали Симеис
Симеис — имение Г. Мальцова , где между прочим и складка известных его стеклянных и хрустальных изделий, железа и проч. — Кикинеис — прелестная деревня из 70 домов состоящая.

(15) И прискакав к Лимену, он
Невольно отклоняет взоры.
Лет за тридцать было в Лимене землетрясение, обрушившее горы и завалившее сады и деревню, из которой однако жители успели уйти заблаговременно ; ибо это несчастие предвещено было трещинами в скалах.

(16) И у подножия Мердвена
Вновь изумленные, стоим.
Мердвен, скала или лестница — есть одно из замечательнейших возвышений в Крыму. Для достижения вер¬шины Мсрдвена надобно сделать 800 шагов.

(17) Когда вблизи Кикинеис
Зазеленел, как оазис ,
Когда Байдарская долина
Уж осребренная луной, и проч.
Байдарская долина принадлежит Адмиралу Графу Н. С. Мордвинову.

(18) Мы очутились на брегах
Гостеприимной Балаклавы,
Развалины минувшей славы
Чернеют башни по горам :
Они стоят на зло векам !
Город Балаклава, оставляющий , благодаря гостеприимству его жителей, такое приятнoe впечатление в путешественниках, населен Греками Арнаутами, потомками Морейцев, из которых Граф Орлов Чесменский, в войну с Турками (1769 г.) составил пехотный батальон. Разва¬лины, которые там видны, суть остатки Генуэзских укреплений, по мнению изыскателей древности. По берегу узкой бухты, отделившейся от моря, расположен город: забыв¬шись , можно подумать, что он стоит при небольшой реке; я же назвал его одиноким потому, что сама при¬рода отвела ему, так сказать, уединенное место над гаванью. В мое время, храбрый Maиop Качиони командовал (а может статься, и теперь командует) Балаклавцами, которые, как Греки, отличаются удальством на море — и во время равноденствия, когда Черное море неукротимо бушует, они нередко спасают плавателей, застигнутых бурею.

(19) Непобдимый наш Орлов
Скликал Морейских храбрецов.
См. предшествовавшее примечание.

(20) Сыны Мореи удалые,
Покинувши края родные
Приют радушный обрели
В пределах русския земли.
После мира, заключенного в Кучук-Кайнарджи , они сперва поселились в Таганроге.
(21) Но вдруг на берегах Кубани
Возник мятеж — и от Тамани
До Axтиapa вся страна
Незапно стала жертвой брани.
Тогда под наши знамена
Дружины Греков вновь стеклися, и проч.
Беспрестанные смуты, обнаруживалися незадолго пред покорением Крыма, между Нагайцами и на берегах Ку¬бани, принудили Императрицу Екатерину II окон¬чательно завоевать полуостров. Тогда Греческий батальон послан был чрез Арбатскую косу к Кафе и без мило¬сердия гнал бедных Татар до самой Балаклавы.
(См. Путешествие Муравьева-Апостола стр. 102 и Guide dun Voyageur en Crimee, par Mont. pp. 33 et 4).

(22) На Аюдаге был когда-то
Уединенный монастырь.
Развалины его еще и теперь видны.

(23) Средь диких скал Парфениона
Где древле был Дианы храм
Где куполы Орестеона
Всходили гордо к небесам,
Где кровь лилась по берегам
И где в рук Микенской жрицы
Блеснул над братом нож убийцы,
Георгия обитель там
Уж возносила крест священный
Пред бурною лучиной вод;
Там, меж развалин, зрелся грот
Когда-то Нимфам посвященный.
Для пояснения этого места моей повести, предлагаю выписку из Истории о Таврах, Преосвященного Сестренцевича Богуша, изданной на Русском языке в 1806 году, стр. 84 и 85.
«Простираясь вперед к югу по морскому
берегу, обходим по оному три гавани и достигаем мыса Парфениона, где стоит ныне монастырь Св. Георгия. Тут путеводитель извещает нас, что на оном мысе в начале первого века был храм некоторой девы богини и истукан ее. Мы сравниваем и применяем к местоположению описание географа и изображение стихотворца, его современника (Ovid, ex Ponto, lib. III. Ер. II « Cotte). — Всё согласно: мы в преддверии храма, в коем поклонялись Диане во время Фоаса; мы попираем частицы крови тысящей греков , в течении многих веков на жертву принесенных и пыль жертвенника из белого
мрамора, на котором Ифигения едва не умертвила брата своего: вот конечно место, где был жертвенник; вот подножие златого истукана Дианина, похищенного Ореотом.
Пред глазами нашими лежит долина, с коей всходили ко храму через сорок ступеней, пред которыми находилась посвященная Нимфам пещера. Cия ужасная скала, коей вершина возвышается пред прочими, а основание раздражает тихие волны и презирает бури, есть «та самая, за коей скрывался Орест и избрал удобное время для похищения Дианы. И так, нельзя сомневаться, чтобы не на сем мысе быль воздвигнуть храм Орестеона, не далеко от храма Дианина.
Орестеон — был храм дружбы, воздвигнутый в воспоминание взаимного самоотвержения Ореста и Пилада, из коих каждый хотел умереть друг за друга, когда еще Ифигения, родная сестра Ореста и дочь Микенского царя Агамемнона, готова была, по обязанности Дианиной жрицы, умертвить одного из пришельцев. Подняв уже руку, во¬оруженную ножем, она узнала в Оресте своего брата.

(24) Скалою девы прослыла.
Читатели припомнят , что место , где оканчивается по¬весть, есть та скала, близ коей был храм Девы богини: я думаю что поэт, par analogie, имеет право соединять предания древности с позднейшими вымыслами, лишь бы последние не оскорбляли первых. Там, где Ифигегия едва не принесла не узнанного ею брата в жертву Диане, там Ламбрико , не знающий, что Елена сестра его, едва не со¬вершил преступного брака.
КОНЕЦ ПРИМЕЧАНИЯМ.