Легкий мороз и снег привели в порядок улицы большого провинциального города. Даже в отдаленной части, в стороне к вокзалу, грязь затянуло, и рытвины уровнялись.
Солнце, невысокое и холодное, весело светило. В воздухе крутились пушинки инея, сдуваемого с березок городского бульвара.
Костя Совучин, в расстегнутом гимназическом пальто с засунутыми в карманы тетрадями, перешел площадь и юркнул в калитку одноэтажного деревянного дома. Разгоревшееся на морозе лицо его, с выпуклыми глазами и чуть пробивающимися усиками, имело не то нахмуренный, не то вызывающий вид. Крупные губы как будто выговаривали:
— Ну и черт с вами. Обойдемся. Важное тоже кушанье!
Во дворе Костя нагнулся, поднял отбитый кусок кирпичины и с ловкостью запустил его в цепного Удава. Собака пролаяла и завизжала. Костя, усмехаясь, взбежал на низенькое крылечко, юркнул по коридору в свою комнату, и бросил на постель пальто и фуражку.
В комнату сейчас же вбежала девушка лет двадцати двух, смуглая с завядшим и печальным лицом.
— Отчего так рано? Ведь уроки еще не окончились? — спросила она.
— А тебе что за дело? — отозвался брат. — И прошу не входить ко мне не постучавшись.
— Да тебя выгнали, что ли? — изменившимся голосом спросила девушка.
Костя взглянул на нее выпуклыми глазами.
— Ну, и выгнали, — ответил он, — И очень рад.
Сестра всплеснула руками и как-то странно подскочила к нему, словно собираясь его ударить.
— Дрянь! Негодяй! — прокричала она и разом, обессилев, опустилась на стул, — Не жалко тебе нас? Что отец скажет! И без того ему трудно, а тут еще этакий восемнадцатилетний балбес на шею сядет.
Костя погладил ладонью торчавшие на голове его вихры и посвистал.
— Всем вам трудно, только мне легко, — проворчал он. — Знаем мы тоже, в чем эти папенькины трудности заключаются.
— Что еще придумал?
— Да уж известно — обер-кондукторские доходы. С зайцев двугривенные собирать, да пассажиров за рубль в купе сажать.
— Свинья!
— Ну, проваливай!
Костя потянул сестру за руку и выпроводил за дверь. Потом подошел к окну и уставился лбом в холодное стекло.
Он чувствовал себя очень скверно. Положим, хорошо, что не надо больше ходить в гимназию. Но ведь, и в университет не удастся поступить, а главное, будут они все тут ныть и всячески надругаться над ним.
«Э, да мне это ganz Pommade, — решил он — Дома-то я тоже долго не останусь. Что, в самом деле! Сумеем и сами о себе промыслить».
Он снова напялил на себя пальто и вышел.
* * *
Пришлось опять переходить через площадь. Нога поминутно проваливалась в рытвину, снег прилипал к брюкам.
«Цивилизация! — мысленно брюзжал Костя. — Не могут замостить как следует. Разворовали ремонтные деньги, и правы. А ты ломай себе шею. Сами-то, подлецы, на рысаках катаются».
Наперерез ему ехал извозчик. Костя тотчас узнал в санях закутанную в боа Танечку Лидину, хористку зимнего и летнего сада, за которою он настойчиво ухаживал. Он очень обрадовался и одним прыжком вскочил на полозья.
— Перевезите меня через площадь, а то я утону в снегу, — сказал он.
— Я вас к себе завезу, — ответила Танечка. — У меня ликер есть. Ведь любите? Так садитесь рядом. Или боитесь, начальство увидит?
— Какое начальство? Я уж не в гимназии, — заявил Костя.
— Как так? — удивилась Танечка.
— Да так, что вышел. Ну, ее к черту.
— Выгнали?
— Ну, выгнали; не все ли равно?
Танечка посмотрела на него и ее взгляд выразил больше любопытства, чем порицания.
— Вот вы какой! — промолвила она. — И что ж, теперь будете баклуши бить?
— Буду в университет готовиться,
— Воображаю!
— А вы меня поддержите. Вот, если б вы меня любили…
— За что это?
— Я бы непременно к экзаменам приготовился.
— Сейчас! Вот юнкера Бобкова я любила, а он срезался.
— Так то юнкер. И зачем вы о нем напомнили. Я кажется подстрелил бы его из-за угла.
— Скажите пожалуйста! Тоже ревновать вздумали. Есть у вас мелочь? Заплатите извозчику.
В маленькой квартирке Танечки на Костю опять нашло возбужденное, злобное настроение. Ему нестерпимо было чувствовать, что он — ничто, жалкий мальчишка, без всякого места в жизни, без денег. Главное — без денег. Ведь он и извозчику только потому мог заплатить, что по дороге из гимназии продал букинисту два учебника. Смешно думать, чтоб она полюбила его. То есть, собственно говоря, если б у него были хорошие деньги… тогда и он совсем другой вид имел бы в ее глазах.
«Подлые они все… а впрочем, как же иначе?» — мелькнуло в его мозгу, немножко туманившемся от медленно прихлебываемого ликера.
«Но и хорошенькая, черт бы ее побрал. Могла бы и не ломаться. Когда-нибудь я ее пожалуй, силой возьму, Не пикнет».
Его взгляд упал на крупный револьвер, лежавший на столике.
— Это у вас зачем? — спросил он.
— Отобрала у Бобкова; застрелить меня хотел, — объяснила Танечка.
Костя с наслаждением стал рассматривать превосходно отполированный браунинг. Что-то неотразимо привлекало его в нем. Он погладил стальной ствол, осмотрел набитый патронами барабан, и решительным движением опустил револьвер в карман.
— Положите назад! — крикнула Танечка.
— У меня он сохраннее будет, — возразил Костя. — Вы можете еще глупостей наделать.
— Отдайте!
— Не отдам.
Танечка пробовала отнять, но побоялась, что револьвер может выстрелить.
— Не приходите же ко мне пока не отдадите, — сказала она с досадой. — И убирайтесь вон. Если вы такой нахал, то я не хочу с вами тут сидеть.
— У вас и разрешения держать оружия нет.
— А у вас есть?
— Я обойдусь.
* * *
От Танечки Костя пошел к вокзалу. Обогнув главное здание, он направился по рельсам мимо бесконечной платформы, потом мимо мастерских и служб, и выбрался на главный путь, заставленный товарными вагонами.
Он был уже за городом. Снег лежал сугробами. Редкие фигуры рабочих угрюмо чернели на белой пелене.
Голос был молодой и как будто насмешливый. Обернувшись, Костя увидел знакомого Ваню Портных, лет двадцати, белобрысого, с маленькими воспаленными глазами.
— Отец только к ночи приедет, — сказал Костя. — А вы все как живете? Я уж давно у вас тут не был.
— То-то, давно. И переговорить ни о чем не привелось, — произнес как бы значительно Портных, и мигнул на Костю красными веками.
— О чем, собственно, переговорить? — спросил Костя.
— Мало ли о чем. Вот тогда, как на катке встретились, тоже разговор был…
— Не припомню что-то…
Портных оглянулся и с решительным видом поправил шапку.
— Что-й-то ты, Константин Ильич, непонятлив нынче стал, — произнес он, ближе подходя к нему плечом. — Канителить-то нам тоже неохота. Ты лучше вот как: пойдешь в наше дело, иль нет? Не пойдешь, так и разговаривать не о чем.
Костя в свою очередь оглянулся. На разъездах, загороженных пустыми вагонами, никого не было. Он вытащил из кармана револьвер и показал его Ване. Тот внимательно осмотрел его.
— Хороша штучка, — сказал он.
— А патроны есть?
— Лишних нет.
— А у нас есть. И револьверы такие есть, и патроны! А у тебя почему же штучка-то эта оказывается.
— На всякий случай. Теперь всегда может пригодиться.
Портных посмотрел на Костю с выражением превосходства и посвистал.
— Ну, стало быть, нечего нам в поддавки-то играть, — сказал он.
— Главное-то дело какое; дознаться беспременно надо, когда выручку повезут. Они теперь, черти, хитрить научились. Нарочно в разные дни возят. А зря начинать дело неохота. Тебе, Константин Ильич, с руки разведать-то. Небось, отец твой всегда знает. Ведь, мы потому и уважение тебе делаем, что разведать тебе удобнее. А не обидим, будь спокоен. Можешь и не выходить на дело, без тебя сладим.
Костя слегка вспыхнул.
— Нет, уж если я направлю дело, так я и командовать буду, — возразил он. — И вы все должны меня слушаться, как атамана.
Портных покосился на него с оттенком недоверия.
— Вот ты какой прыткий, — сказал он. Ну, да я не перечу. Как другие все, так и я. А вечерком придешь в чайную?
— Ладно, приду. Только чтоб все были, — согласился Костя.
* * *
Отец вернулся ночью и сейчас же завалился спать.
Утром жена сообщила ему, что Костю выгнали из гимназии. Совучин, неодетый, прошел в комнату сына.
Костя спал, уткнувшись носом в стену. Отец схватил его за плечо и приподнял на постели.
— Дождался, каналья! За что тебя выгнали? — прикрикнул он.
Костя протер глаза, угрюмо взглянул на отца и промолчал,
— Говори же, болван! За что тебя выгнали?
— Вы же знаете… была история… с Бувакиным, — объяснил Костя.
— Так, значит, правда, что ты с ним крал? В лавке вас поймали? Мерзавец! — с криком набросился на него отец и зажал руку в кулак.
Костя быстро спрыгнул с постели и подскочил к двери.
— Не смейте драться! — провизжал он. — Мало ли что могли нафискалить на меня. У Бувакина отец богатый лавочник, так его и оправдали. А как я сын кондуктора, то на меня и завели подозрение.
— Не оттого, что ты сын кондуктора, а оттого, что ты негодяй, лентяй, хулиган, вот что! — прохрипел отец. — Отца твоего пожалели бы, потому что он бедный человек, не легко ему этого балбеса иметь на шее. Мало уже мне стоило твое ученье? А теперь корми, одевай, обувай негодяя…
— Не плачьтесь, прокормлюсь и сам, — буркнул Костя.
Отец схватил стоявший в углу прут от шторы, помахал им и швырнул его перед собою.
— Погоди, я еще разделаюсь с тобою, — пригрозил он. — Счастье твое, что я назначен не в очередь в поезд и должен сейчас ехать, а то попался бы мне под горячую руку. Ну, да погоди еще!..
Новость, что отец назначен не в очередь, возбудила любопытство Кости. Как только вышел Илья Иванович, он приник ухом к двери, отделявшей его комнатку от спальной стариков. Он слышал, как мать удивлялась, почему Илье Ивановичу не дают выспаться. Старик объяснил с видимою неохотою:
— Нынче у всех двойная служба. Вот, Сергееву велели в Зажорье ехать, чтобы оттуда сопровождать артельщика, а меня назначили на место Сергеева в утренний пассажирский. К обеду вернусь…
Костя отскочил от двери, разом побледнев. Выпуклые глаза его разгорелись, не то возбужденно, не то испуганно.
Для него, хорошо знакомого с железнодорожными порядками, было ясно, что через несколько часов из Зажорья пройдет поезд с выручкой из всех касс по линии. Повезут тысяч тридцать, может быть, пятьдесят.
Он дождался свистка отходящего поезда и побежал к вокзалу.
* * *
На четвертой версте за городом в овраге, обросшем кустарником и березками, пряталась кучка молодых людей. Летом сюда приезжали и приходили из города погулять и подышать чистым воздухом; но зимою местность имела пустынный вид. Дощатая будка, в которой торговали ягодами и сельтерской водой, стояла заколоченною. Голубоватый снег серебрился на дне оврага.
Костя был тоже здесь. Он успел переодеться в короткий кафтан толстого сукна и валенки. На нем была черная атласная маска, сохранившаяся от прошлогоднего маскарада. Выпуклые глаза его странно и внушительно смотрели из-под этой маски. Никто не узнал бы его в этом виде.
Он суетился, наблюдая, как тащили к оврагу засохшую верхушку дерева с растопыренными корявыми сучьями.
— Как только поезд покажется, сейчас валить на рельсы, — распоряжался он. Машинист увидит и задержит ход. Тогда ты, Ваня, с двумя товарищами прыгай на тендер и вали машиниста, а я с прочими брошусь на артельщика. Он всегда ездит в первом вагоне второго класса. Стрелять будем только в случае необходимости. А если кого из наших убьют или ранят, сейчас выноси.
— Бросим, что уж толковать, — отозвался Портных. А только без стрельбы не обойтись. Попугать нужно тоже, чтоб не сунулись.
И он хлопнул рукой по карману, в котором звякнули револьверы и жестянка с патронами.
Костя поднялся на край оврага и прищурившись смотрел вдаль. За опушкой рощи был поворот, мешавший видеть. И вдруг из-за этого поворота послышался короткий свисток.
— Идет! — крикнул Костя. — Тащи! Вали!
Десяток рук подняли бурелом и, раскачав, швырнули его на полотно. Темная масса поезда, выдвинувшаяся из-за опушки, глухо загромыхала, словно покачнулась; прогудел новый, тревожный свисток.
В овраге разом встрепенулись. Лица у всех были возбужденные и растерянные. Люди жались друг к другу и оглядывались на Костю. Они вдруг как будто признали в нем настоящего атамана, от ума и распорядительности которого зависела их судьба
Костю тоже охватило возбуждение. Ему было холодно, по спине и по ногам пробегала дрожь; но внутри что-то горело. Раскрасневшееся на морозе лицо посинело под маской. Он видел обращенные к нему взгляды, видел на всех лицах готовность повиноваться ему, и это приводило его в состояние какого-то мрачного и острого опьянения.
Поезд стоял. Из-за паровика выглядывала свесившаяся на сторону фигурка машиниста. На подножке багажного вагона стоял кондуктор и, приставив руку к барашковой шапке, всматривался перед собой.
Костя почувствовал что-то вроде судороги. Голова у него шла кругом. Ему казалось, что он должен крикнуть что-то необходимое. И он в самом деле закричал неестественным, хриплым голосом.
Портных и еще кто-то бросились к локомотиву. Костя бежал по шпалам, размахивая револьвером и думая только об одном — как бы не свалилась с него маска.
Позади раздались выстрелы. Это, должно быть, Портных не мог столкнуть машиниста и решил пристрелить его. Костя на ходу тоже выстрелил, не понимая, зачем он это делает.
Он был подле переднего вагона, и ему оставалось сделать только прыжок, чтобы вскочить на площадку. Но перед ним выросла высокая фигура обер-кондуктора с направленным прямо против него револьвером.
Костя зашатался. В этом обер-кондукторе он узнал отца.
— Назад! — крикнул он товарищам.
Невыразимый ужас охватил его. Каким образом появился здесь отец?
Но Костя сейчас же понял, почему так случилось. Разумеется, отец нарочно скрыл, от матери, что его назначили сопровождать артельщика. Мать смертельно боялась за него, и он не хотел ее тревожить,
— Назад! — еще раз крикнул оборвавшимся голосом Костя.
И в то же многовенье в его сознании отчетливо и ясно пронеслось, что он убит. Он чувствовал короткий толчок в грудь и понимал, что этот толчок — пуля, которая что-то разворотила в нем и прекратила жизнь.
Он ухватился за железную скобку у дверцы, но сейчас же опрокинулся и съехал головою вниз на рельсы.
Илья Иванович спрыгнул вслед за ним и, наклонившись, сорвал с него маску.
— Костя! — простонал он, и ноги его подкосились.
В отдалении слышались выстрелы. Это отстреливались, разбегаясь, товарищи.
—————————————————-
Источник текста:журнал «Пробуждение» No1-2, 1911 г.
Скачать