Римские элегии

Римские элегии

 

Сердечные впечатления первого своего пребывания в Италии Гете выразил, между прочим, в стихотворениях, названных Римскими Элегиями. Способность великого создателя Фауста подчинять самые пылкие порывы одушевления законам изящного, дала этим стихотворениям всю прелесть художественной отделки, накинула на обольстительные образы завесу грации и вкуса: причуды гениального воображения, игривые движения души поэта не оскорбляют ни чувства, ни теории.

 

 

 

Римские элегии.

 

 

 

I.

 

 

Камни, ответствуйте мне! обелиски, дворцы, отзовитесь!

Капища, молвите слово! Гений, иль ты недвижим?

Все наслаждается жизнью в стенах вековечного Рима;

Я лишь напрасно взываю; мне отзыва нет одному!

Где она? кто назовет мне ее? кто мне укажет

Ту, которая некогда примет в объятья меня?

Где тот неведомый путь, по которому я ежечасно

Мимо светлицы твоей, очарованный, буду ходить?

Ныне, покорный обычаю путника, я созерцаю

Храмы, столпы и развалины, даром не тратя минут;

Быстро однако ж промчатся оне: меня посвященного

Примет единственный храм — и надолго в себе заключит.

Так, всесильна любовь! без тебя, всемогущая, самый

Мир не был бы миром, и Рим был бы не Рим,

 

 

 

II.

 

 

Тетушкам, братцам, кузинам, и всей родне без изъятья

Низкий поклон посылаю; довольно; простите и вы

Барыни лучшего тона, и вы, господа дипломаты

Высшего круга и среднего; ваши сужденья не раз

Тяжким отчаяньем душу мою наполняли; отныне

Чтите кого вам угодно; отныне я кланяюсь вам.

С мелким расчетом вяжите несвязные речи, и скудной

Вашей беседе, увы, да последует скучный бостон.

Ваши избитые мненья — слова, пересуды и толки,

Вечные толки, скажите, кого не терзали они?

С ужасом вам иноземец внимает… напрасно! не так ли

Некогда вечно и всюду, одна раздавалася песнь,

Песнь Британской земли, пресловутая песнь Мальборугу?

Тщетно сын Албиона хотел бы укрыться от ней;

Не было места в Европе, где бы его не встречали,

Где бы, на проводах, ухо его не терзали одним

Вечным напевом о том, как в поход Мальборуг собирался.

Так то и вы, без разбору, без цели, готовы судить

Зря обо всем; сегодня народ, а завтра, пожалуй,

Ради бранить и друзей и князей; но други, теперь

С вами окончен расчет, и в приюте моем я спокоен.

Он, князь молодой, амур несравненный, меня

Принял в свой княжеский дом, и крылом осенил от напасти.

Чудную он даровал мне подругу: Римлянка в душе,

Знает она лишь того, кому по любви предалася.

Галльские смуты, всемирные вести о том и о сем,

Чтó ей до вас? исполнять безусловно желания друга —

Вот ее первая радость, вместе и первый закон,

Щедро ей платит за это пришлец, рассказом про снежные

Горы, леса дремучие, льдины, моря и гранит;

Нет ей отказа ни в чем. Рада Римлянка полярному

Гостю; а он, варвар, полный ее властелин!

 

 

 

III.

 

 

Друг, не кайся ты в том, что мне предалася так скоро;

Верь мне, не дерзко, не низко думаю я о тебе.

Стрелы Эрота бывают различного свойства: иные

Действуют медленным ядом; тяжко и долго от них

Ноют сердечные язвы; другие в мгновение ока

Быстропарящею силой кровь обращают в огонь!

Некогда, в век героизма, когда еще боги любили,

Взгляду следило желанье, желанью восторги — и друг!

Думаешь, долго богиня любви размышляла, случайно

В роще увидев Анxиза? И только замедли Луна

В ночь разбудить поцелуем Юпитера дивного сына,

Верь мне, мгновенно-б Аврора в объятья его приняла!

Геро, взглянув на Леандра, смутилась, и страстный любовник

В ночь, по волнам Геллеспонта, уже на свидание плыл.

Сильвия Рея, едва показалась на береге Тибра,

Тотчас воинственный бог страстью ее оковал:

Грудью одною вспоила волчица, великого Рима

Родоначальников славных, Марсовых двух сыновей!

 

 

 

IV.

 

 

Любящим нам подобает смирение; каждому богу

Мы в тишине покланяемся, свято всегда исполняя.

Заповедь Римских владык. Нам доступны кумиры

Всех народов, хотя б из бальзата грубо и резко

Их изваял Египтянин, иль Грек утонченный изящно,

Мягко и нежно из белого мрамора создал, обители

Наши отверзты всегда и для всех. Одну лишь особенно

Чествуем, любим, одной предпочтительно служим богине;

Ей — наши заветные жертвы, наш ладон и миро;

С нею — чтó встреча, то праздник, где гости, веселье и шалость!

Други, познайте прелестную; это богиня Случая:

Будто дочерь Протея, она нам является часто,

В образе новом всегда; словно Фетиды питомица,

Нас испытует и нами играет. Неопытный, робкий

Ею обмануты; дерзкий — наказан; минуя уклончиво

Смелых, она с умыслом медлит и дразнит сонливца;

Хитрая, только деятельно-ловкому мужу под властная,

С ним лишь она весела, игрива, ручна и любезна.

Помню, однажды и мне эта богиня явилась

В образе смугленькой девы; вкруг шейки ея, ожерельем,

В мелких колечках вилися природные кудри; волнистой,

Темной струею власы на чело низпадали до персей,

Всю закрывая головку. «Случай» шепнул я, мгновенно

Неуловимую принял в надежные руки — и помню,

Живо я помню… но пусть, минувшее будет минувшим:

Римские чары могучи, а я над собою не властен!

 

 

 

V.

 

 

Весело, славно живу я, здесь, на классической почве;

Утро проходит в занятьях: читая творения древних,

Ум постигает ясней век и людей современных;

Ночь посвящаю богу любви. Пусть в половину

Буду я только учен, — да за это, блажен я трикраты!

Впрочем, учиться могу я и тут, как везде, созерцая

Формы живые лучшего в мире созданья; в ту пору

Глазом смотрю осязающим, зрящей рукой осязаю;

Тайну искусства, мрамор и краски вполне изучая.

Если ж подруга уснет, я уношуся далеко,

Глядя на образ прекрасной, где жизнь и покой сочетались:

Мысли одна за другою текут вереницей, и тщетно

Гаснет лампада. О други! и тут, несказанно добрая,

Нежным дыханием сердце она согревает, на долго

Римского лика черты, в памяти мне оставляя…

 

 

 

VI.

 

 

— Можешь ли ты, так обидно меня упрекать, о мучитель!

Разве мужчины у вас укоризнами платят за верность?

Если что злое, молва обо мне разгласила, так что же!

Разве не я виновата, разве молчать не должна я?

Так! но виновна я только с тобою, а эта одежда

Служит уликой тому, у нашей сварливой соседки.

Ах, опрометчивый! разве не сам ты под маской прелата,

В черном плаще, для шутки, аббатом казаться желая,

Людям меня выдавал на зловещие толки приходом

В светлую, лунную ночь? Вот оне шутки какие!

Ты же меня обижаешь; но всеми святыми клянуся,

Нет! объятья мои другого прелата не знают!

Я-ль не была молода и бедна, и знакома соблазну?

Фалькониери не раз глядел на меня сладострастно;

Часто, бывало, Альбани коварной запиской то к Остии…

То к четырем колодцам меня вызывал; я не слушала.

Помню, отец мой говаривал: «Девушки жертва обмана.»

Мать не совсем соглашалася с этим, а вышло, что правду

Он говорил. Обманута я; ты сердишься только

С виду, только затем, чтоб меня же оставить. Идите!

Нет, вы не стоите женщин; детей мы носим под сердцем,

С ними же вместе и верность мы носим; вы же, мужчины,

С вашим желаньем и силой, вас и любовь оставляет. —

Так говорила подруга, и взяв на колени малютку,

К сердцу прижала его; на глазах навернулися слезы!.

Стыдно мне стало, сам я себя устыдился, что вражие

Речи людские могли запятнать милый образ!

 

Изредка вспыхнет, тускло горит и курится, и долго

Тлеет под пеплом водой сокрушенное пламя; но только

Смрад разойдется, свободное снова оно запылает,

Яркой струею вокруг свет и тепло разливая!

 

 

 

VII.

 

 

О как мне весело в Риме, если я вспомню, когда

Бремя туманного, серого неба на мне тяготело;

Вспомню то время, когда пасмурный северный день

Душу томил, предо мною бледный покров разстилая;

Беден, гол и бесцветен мир мне казался, и я

Вечно ни чем недовольный, сам о себе размышляя,

Грустно в путь безотрадный взоры мои устремлял…

Ныне счастливца главу окружает эфир животворный;

Феба веленьем послушны мне формы и краски; с небес

Негою веет, и тихо в ночи светозарной льются

Мягкие, сладкие песни. Луч италийской луны

Светит мне ярче полярного солнца — и бедному смертному,

Мне досталася доля чудесная!! Сон ли я

Вижу? Странник доступен чертогам твоим, о Юпитер?

Здесь распростертый во прахе лежу и взываю к тебе!

Как я пришел и откуда, — не знаю, но думаю, Геба

Путь указала сюда, и в объятья меня приняла.

Ты ли ей так повелел, или это ошибка богини?

«Что ты задумал, поэт?» Капитолия гору отныне

Чту за Олимп. Здесь бы я дни мои кончил, а ты

Под вечер жизни, о Гермес, будь мне вожатый, с тобою

В темное Орково царство радостно я низойду.

 

 

 

VIII.

 

 

Друг! когда говоришь, что в детстве ты людям не нравилась,

Или что мать не любила тебя, что тихо, одна

Ты вырастала и поздно сама развилася, — охотно

Верю тебе; приятно, и сладко подумать, что ты

Малым ребенком еще от других отличалась. Подруга!

Участь твоя, что цветок виноградный: чужды ему

Нежные формы и яркие краски; но грозды созрели, —

Боги и люди мгновенно ими венчают себя!

 

 

 

IX.

 

 

Славно горит огонек в сельском уютном камине,

Хворост, пылая, визжит и с треском в трубе завывает;

Прежде, однако, чем эта вязанка истлеет под пеплом,

В двери тихонько войдет подруга моя молодая.

Тут-то береза и ель и сосна запылают, и будет

Ими согретая ночь — славный, торжественный праздник!

Тихо по-утру она и заботливо ложе покинет,

Искру между золою отыщет, и снова раздует

Пламя: уснувшую, будто бы пеплом покрытую радость

Вновь пробуждать — плутовка владеет особенным даром!

 

 

 

Х.

 

 

Многие-б отдали мне половину венчавшей их славы,

Если б хоть на день мог я им место мое уступить;

Доля завидна моя, многим из славных почивших:

Тщетно! ими владеет страшная Орка судьба!

Пей же скорее любви медовую чашу, о смертный,

Прежде чем грозная Лета твоей не омочит пяты!

 

 

 

XI.

 

 

Чистый треножник посыпав листочками розы, о Грации!

Вам посвещает поэт несколько бедных созданий;

Полный надежды, он озирается. Счастлив художник,

Если его мастерская служит ему Пантеоном:

Мраморный образ Юпитера клонится долу. Юнона

Очи на небо возводит. Гордо вперед выступает

Феб лучезарный, кудрявой главой потрясая. Сумрачен

Лик у Минервы. Коварен, насмешлив, но вместе и нежен

Гемеса взгляд вороватый. Мечтательны Вакховы взоры.

К ним-то возводит Питера, даже на самом на мраморе,

Светлою влагой и сладким желаньем исполненьи очи…

 

 

 

XII.

 

 

Слышишь ли ты, о подруга, как вдалеке раздаются

Радостны клики жнецов, вдоль по фламинской дороге?

Жатвы праздник окончив, едут они во свояси;

Сам же Римлянин благую Цереру венчать не желает;

Он отменил торжество, во славу богини великой,

Людям, в замену жлудей, пшено золотое пославшей.

Будем с тобой благодарны, отпразднуем праздник; хоть в малом

Виде, а вce же мы целый народ составляем.

Знаешь ли, это мистический праздник; его основали

Греки, они же и в Риме его учредили; он ими

Был наречен Элевзинским, по месту в котором основан.

В римских стенах слышался греческий голос: «Придите,

К ночи священной придите!» В страхе бежал оглашенный,

Робкий скрывался; но юноша смелый, в знак целомудрия,

В белую ткань облеченный, ждал разрешения тайны;

Тайне предшествовал искус. Множество чудных видений

Тотчас его окружали, и под-руки взявши, кружили;

Змии клубились в ногах, а девы, держа над главами.

Ларчики, тучно колосьем венчанные, быстрой чредою

Взад и вперед, таинственно, мимо его проходили;

В странных движениях, друг перед другом жрецы подвизались;

Мнилося, что-то свершали, и пели протяжно и тихо.

В таинство праздника был неофит посвящаем не скоро;

Он в ожиданьях томился, и долго ему не вверяли

Старых, заветных преданий. Подруга! а как бы ты думала,

В чем состояли оне? Вот видишь, когда Язиона,

Мужеством славного критского князя, богиня Церера

Другом своим назвала, и ему даровала, покорная

Богу любви, сокровенную прелесть бессмертного чрева,

Почва земли понесла в ту годину плод богатейший;

Крит утопал в изобилии; брачное ложе богини

Тяжесть колосьев едва выносило, и тучное семя

В недра земли проникло глубоко; но тяжко и долго

Бедствовал мир остальной между тем, потому что богиня,

Ради любви, свое на земле позабыла призванье.

Сказке внимал неофит и дивился, но вскоре, любезною

Был награждаем. Друг, неужели еще непонятно?

Этот развесистый мирт…

 

 

 

XIII.

 

 

 

XIV.

 

 

 

XV.

 

 

Нет! примеру Цезаря я ни за чтоб не последовал,

И на Британской земле, мне бы не быть никогда;

Севера грустно туманное небо мне ненавистнее,

Нежели жителям Юга вся насекомая тварь.

Многое здесь для меня получило другое значенье;

Даже австерии я полюбил; в одной-то из них

Видел сегодня подругу с дедушкой вместе, которому.

Добрая, ради меня, часто вставляет очки.

Супротив нас села она и такую прелестную

Позу выбрать умела, что трудно пером описать;

Кажется, все разочла, а не было даже и тени

В ней принужденности; с милым кокетством, и будто на зло

Здесь принятому обычаю, громко она говорила;

Крайне- была весела и любезна со всеми; но вот

Где я увидел, что избранный все-таки я: за обедом

Стала вино наливать, — это бы все ничего, —

Вижу, однако, льется вино, не то чтобы в рюмку,

Льется немножко и мимо; это не даром; как раз

Взглядами встретились мы; значилось: видишь ли? вижу!

Вот, на лощеном столе, скатерть откинув долой,

Крошкой мизинцем сначала она провела множество.

Разных и всяких узоров, между которыми свой

Вензель она с моим сочетала; потом обозначив

Римскую цифру четыре, — едва я заметил, едва

Это она у меня на лице прочитала, — мгновенно

Старый узор кружками она заменила, и все

Разом исчезло, как будто б ни в чем не бывало; но чудная

Цифра четыре на-веки врезалась в память мою.

Долго нем и недвижим я оставался на месте,

Губы кусая себе; мной овладели совсем

Бес нетерпенья и мысль об удачной проказе. Думал я:

Долго мне ждать, вечность пройдет до урочной поры!

Чудны создания Рима, дивлюсь вековечному граду,

Боле однако, о Рим! судьбе я дивлюся твоей:

Несколько хижин сперва показалось на береге Тибра;

Хищник, бродяга, пришлец тут обитали, да зверь;

Годы текли чередою, а с ними сокровища мира,

Будто неведомой силой в лоно стекались твое;

Веки прошли, и что ж ты собою явил? Развалины

Целого мира! Но жребий твой не свершался, и ты

Вновь просиял, чтоб вторично свет удивить образцами

Дивных искусств, —людям на радость, на славу векам!

Солнце! ты озирая, любуешься ими, но солнце,

Ради поэта, немедля сегодня твой путь соверши;

Ярче взыграй на фасадах, ротондах и портиках зданий;

Куполы, главы и башни скорей озлати, и мгновенно

Вверх по иглам обелисков блеск и мерцанье пролей;

В море потом погрузись, и час, когда живописец

Жадно, объятый восторгом, очами окрестности пьет,

Даже и тот сократи, да настанет скорее заветный!

Вот он! нет, я обчелся; однако, бьет уже три.

Музы! вы было снова меня обманули; но шутите,

Милые, шутите; вам не удастся; к тому же и вы,

Сколь ни надменны, а богу любви вы уступите место!

 

 

 

XVI.

 

 

«Что же, любезный мой, ты не пришел по утру в виноградник?

Верная слову, одна одинешенька, я поджидала.

— Друг ты мой милый, едва я вошел, как по счастью увидел:

Дедушка твой, озираясь кругом, стоит на дорожке;

Я потихоньку вернулся назад. — «Ах, опрометчивый!

Чучелу принял за дедушку ты; из лоскутьев и сучьев

Мы смастерили ее на защиту от птиц вороватых;

Стало-быть, я старику на свою же беду помогала».

Ну, признаюся, цели своей он достиг совершенно;

Самую хищную птицу вспугнул он сегодня, не то бы

Чисто она у него обокрала и садик и внучку.

 

 

 

XVII.

 

 

Многие звуки мне ненавистны, но более всех

Ухо мое раздирает лай и урчание пса.

Только один, что живет у соседа, один изо всех,

Как ни урчал бы, а я слушал бы вечно его;

Он-то однажды залаял на встречу любезной, и тем

«Чуть было тайны моей не нарушил; за то и теперь,

Только услышу его, думаю тотчас: идет!

Или хоть вспомню то время, когда приходила она.

 

 

 

XVIII.

 

 

Тяжко одно для меня; другое бывает несносно,

Так-что при мысли о том, сердце мое уж болит;

Ныне, в том и в другом, охотно признаюсь вам, други:

Мне одинокому скучно, когда не разделит со мной

Лишнего время подруга; но если на розы блаженства

Ревность отраву прольет, — это уж мне ненавистно!

Вот почему, я вдвойне счастлив подругой: она

Любит меня непритворно, и верному верностью платит.

Юность бывает скора и всегда тороплива; но я

Посланным благом люблю наслаждаться покойно и долго.

Буря-ли, ветер-ли, дождь, завывая стучится в окно,

Все это нам шепот любви, отголосок блаженства!

Утро проглянет, а с ним много свежих цветов,

Много радостей новых пошлет золотистое утро!

Вас умоляю, Квириты, продлите вы счастье мое;

Лучшей доли я ни кому не желал бы из смертных!

 

 

 

XIX.

 

 

Доброе имя не так-то легко сохранить; полагаю

Распри Амура со Славой были причиной тому.

Знаете-ль вы, от чего родилась их взаимная ненависть?

Это старинные сказки; люблю пересказывать их,

Слава, богиня могучая, сделалась обществу в тягость

Гордым своим обращеньем и дерзкою речью. Она

В полном собраньи богов, так между — прочим Юпитеру

Раз говорила: «Мой Геркулес не то, чтó был прежде;

Это не сын, рожденный Алкменой, это герой

Мною любимый; мне он обязан своим возрожденьем,

Мне же и тем, что его богом зовут на земле;

Если к Олимпу он очи подъемлет, ты думаешь, верно,

Он уж и руки к коленам твоим простирает. О нет!

Муж благородный, он взорами ищет меня, и награды

Ждет за свои беспримерные подвиги, он от любви

Той, которая славою имя его оглашает

Прежде, нежели он подвиг успеет свершит.

Скоро он будет увенчан вполне; с ним сочетаюсь

Радостно я, и охотно супругом его назову.»

Слушали; знали что хвалится; спорить однако ж не стали;

Каждый боялся немилость богини навлечь на себя,

Кроме Амура; он лишь, как-будто ни в чем не бывало,

Скрытно от всех, Геркулеса подводит к богине любви,

Чарами их окружает, и тут же с обычным искусством,

Соединяет чету: львиною шкурой одел

Плечи богини, и палицу к ней осторожно приставил;

Женской одеждой потом Геркулесову выю накрыл;

Прялку подал ему, и кудри усыпав цветами,

Тем довершил забавную группу. Немедля, затем,

Весь обежал он Олимп, громко везде восклицая:

«Дивные дива случились, дива, каких никогда

Солнце сначала вселенной в теченьи своем не видало!»

Все поспешило за ним; каждый поверил ему;

Так он искусно морочил; Слава, и та не отстала.

Ктож бы, вы думали, более прочих был этому рад?

Вот кто — Юнона! Амура она наградила улыбкой.

Надобно было видеть, как прогневилась за то

Слава; как ей обидно было; правда, сначала

Все улыбалась богиня: «Шутите боги, она

Всем говорила, Трагики верно смеются над нами;

Шутите! в этом герое слишком уверена я.»

Скоро, однако ж, она к стыду и досаде уверилась

В горькой истине. Вот, что при случае этом всего

Было забавней: Вулкан не был ни сколько встревожен

Тем что супруга ему изменила; напротив того,

Сам хлопотал, чтобы в сети чету уловить; ловко

Выбрал минуту, и придал забавную краску всему.

То-то был праздник чудесный для юношей: Вакх и Меркурий,

Оба они позабавились вдоволь; послушали-б вы,

Что шалуны смеючись говорили: «Надо признаться,

Молвили, чудная женщина право, и мы бы не прочь!

Сделай милость Вулкан, оставь их в таком положеньи,

Дай наглядеться.» И что ж? рогоносец был этому рад.

Им в угожденье, держит обоих в плену, да и только!

Вспыхнула Слава с досады, и вмиг удалилась от них.

С той-то поры у нее с Амуром вражда завязалась;

С кем бы она ни сдружилась, тотчас является он;

Чем благосклоннее Слава, тем он опаснее вдвое;

Ну, да за то и богиня, нещадно преследует тех,

Кто ему близок; только заметит, что вы ему ради,

Вмиг клеветой и злоречьем вас наказует она.

Сам я страдать начинаю; богини ревнивые взоры

Всюду за мною следят; вижу, что будет беда;

Молча однако ж, без ропота, я судьбе покоряюсь,

Ведая как пострадали Греки за распрю царей.

 

 

 

XX.

 

 

Ежели твердость и сила суть украшенье мужчины,

Скромность в делах сокровенных — условие первое в нем.

Мира владычица, верный хранитель народного блага,

О, дорогая богиня молчанья, жизни моей

Спутница верная, ты изменила, а муза-шалунья,

Пользуясь этим, тотчас уста разрешает мои!

Пусть же старинная сказка мне оправданьем послужит:

Тяжко было рабу тайну Мидаса скрывать;

Он, увидав у царя длинные уши, желал бы

Новость поведать другому, и мучимый ею не знал

Где схоронить, или с кем поделиться опасною тайной;

Он припадает к земле, и ей возвещает о том;

Вот, из земли тростник вырастает, и шепчет, а ветер

В воздухе тайну разносит, и все про нее узнают

Вторя слова: «У царя, у Мидаса длинные уши!»

Так-то теперь и со мной; тяжко таить про себя

В полной, стесненной груди наши заветные мысли;

Им и легко и отрадно в песнях из уст вылетать!

Что же мне делать? другу поведать всего я не смею;

Други бывают опасны; женам сказать — забранят!

Будь же, Гекзаметр, ты мой поверенный, знай мою радость:

Друг осторожно минует все сети, которые ей

Дерзостно смелый и тайно хитрец на пути разставляет;

Любит меня одного… Но свидания час наступил.

Звонкие песни раздайтеся! пусть ветерок ароматный

Вас и голубит и холит в объятиях нежных, а вы

Пользуясь этим, как некогда славный тростник про Мидаса,

Всем разгласите Квиритам о тайнах блаженной четы!