Стихотворения, заимствованные из Гете и Шиллера

Стихотворения, заимствованные из Гете и Шиллера

 

 

 

Небольшое число избранных стихотворений, из помещенных уже в разных повременных изданиях, и несколько новых, нигде еще ненапечатанных, составляют собрание пьес, предлагаемых в этой книжке. Как те, так и другие заимствованы, за исключением весьма немногих, из творений Гёте и Шиллера.

Несколько оригинальных пьес, большею частию антологических, и помещаемых здесь по особенным уважениям, равно две-три пьесы из Беккера и Уланда, не могут, по малочисленности, составить особого отдела.

Скажу два слова о самом исполнении. С тех пор, как я пристрастился к переводам из Гете, с тех пор, кое-какие успехи, опыт и частию непреодолимая наклонность, частию требования времени, внушили мне смелость идти свободнее, хотя и по тому же направлению. Стараясь оставаться верным подлиннику в поэзии повествовательной и драматической, не допускающей произвола и исключающей, так сказать, в переводчике всякое творчество, я не мог и не хотел покоряться тому же условию, когда вступал в очаровательную область лиризма. Убеждение, что для произведений лирической поэзии переводов не существует, примиряло меня с чувством ответственности перед лицем гениев, избранных

мною в руководители. Здесь, забывая и отбрасывая иногда подробности, я был напутствуем одними главнейшими впечатлениями подлинника: так иногда воспоминания действуют на душу — сильнее самых явлений. Тем не менее, мне предстояла обязанность стеречь фантазию в границах избранной идеи, сохранять общий тон и колорит

произведений. Но не мне судить, в какой степени успел я, действуя таким образом, познакомить читателей с их сущностию.

Сказанное мною ведет к тому, что предлагаемых в этой книжке стихотворений, за исключением одного эпизода из поэмы «Герман и Доротея», Римских Элегий и некоторых Баллад, я не считаю себя вправе выдавать за переводы. Переводы, собственно, составят содержание приготовленных уже к печати; Второй книжки стихотворений и Первой книжки статей в прозе.

 

 

А. С.

 

 

Содержание первой книги.

 

Лирические стихотворения.

 

 

Не спрашивай. Из Гете

Поэзия жизни. Из Шиллера.

Три слова. Из Шиллера.

Гений. Из Гете.

Женщину чтите! Из Шиллера.

Величие вселенной. Из Шиллера.

Надежда. Из Шиллера.

Человеку. Из Гете.

Орлеанской деве. Из Шиллера.

Богиня Фантазия. Из Гете

Крестоносцы. Из Шиллера

Колумб. Из Шиллера.

Олимпийские гости. Из Шиллера.

Песнь Миньйоны. Из Гете.

Признание

Арфист. Из Гете.

Он же. Из Гёте.

К Радости. Из Шиллера.

Песнь Маргериты. Из Гете.

Молитва Маргериты. Из Гете.

Поездка на Гарц. Из Гете.

Антики в Париже. Из Шиллера.

Ответ.

Дяде Кроносу. Из Гете.

Царская молитва. Из Гете.

Муж.

Прометей. Из Гете.

Завещали безсмертные.

Ганимед. Из Гете.

Вильгельм Телль.

На берегу залива.

Грани человечества. Из Гете.

Песнь Клары. Из Гете.

Фантазия Клары. Из Гете.

Рейнская песнь. Из Беккера.

Простой рыбак!

Чтó за скучная работа!

Три заблуждения. Из Шиллера.

Майкову.

Иллиада, Из Шиллера.

 

Баллада и рассказ.

 

Пeгас. Из Шиллера.

Царь Фулы. Из Гете.

Певец. Из Гете.

Слуга-убийца. Из Уланда.

Водворение прав. Из Гете.

Талисман.

Пляска мертвецев. Из Гёте.

Сбиралися тучи. Из Шиллера.

Раздел. Из Шиллера.

Венец.

Посещение. Из Гёте.

Панорама света. Из Шиллера.

Орел и Голубка. Из Гете.

Фортуна и Мудрость. Из Шиллера.

Зеркало Музы. Из Гете.

Мудрец и его Ученик.

Китаец в Риме. Из Гёте.

Нектар. Из Гете.

 

Из поэмы «Герман и Доротея», соч. Гете.

Обручение.

 

Антологические стихотворения.

 

Аполлон и Гермес.

Другу.

Толкователи Канта.

Маленькие гении.

Пирамида.

Редкое сочетание.

Радость и красота.

Суд женщины.

Суд сердца.

Зенит и Надир.

Совершенствование.

Время.

Встреча.

Две эпохи жизни.

Тайна.

Ум и мудрость.

Полифония.

Гекзаметр и Пентаметр.

Народный писатель.

Церковь св. Петра.

Настоящее.

Сон Амура.

Задача.

Переводчику-поэту.

Современный век.

Претензия.

Враг.

Справедливость.

Геркулесу.

Гений в колыбели.

Песок и жемчужина.

Совет.

Наука.

Сон и Дремота.

Царство Вулкана.

Прозерпина.

Неравенство браков.

Неверная жена.

Изучение.

Утешение.

 

Некоторые из антологических стихотворений также из Шиллера и Гете.

 

Римские элегии. соч. Гете.

 

I.

II.

III.

VI.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

 

 

 

Не спрашивай.

 

 

Не спрашивай, не вызывай признанья!

Молчания лежит на мне печать:

Все высказать — одно мое желанье,

Но втайне я обречена страдать!

 

Там вечный лед вершину покрывает,

Здесь на поля легла ночная тень:

С весною вновь источник заиграет,

С зарею вновь проглянет Божий день —

 

И всем дано в час скорби утешенье,

Указан друг, чтоб сердце облегчить:

Мне с клятвой на устах дано терпенье,

И только Бог их может разрешить!

 

 

 

Поэзия жизни.

 

 

— Могу-ль тем призраком пленяться, той мечтой,

Чтó образ истины собою застилает,

Надеждой суетной смущает наш покой

И достоверное неверным прикрывает?

О нет! и будь я в жертву обречен,

действительности лик — он будь разоблачен!

Мой дух, чтó целый мир возможностей стяжал

И всем земным отрадам приобщился,

Пред ее лицом, он только-б тверже стал,

Неколебимее бы долгу покорился!

И внял бы голосу суда,

И не отрекся бы стыда:

Кто жизни стать лицом к лицу боится,

Перед лицем нужды, уничижен, смирится. —

 

Так, жертва опыта, ты с пристани глядишь

На все, что высшею отмечено печатью,

И в охлаждении сердечном говоришь

О том, что на тебя не дышит благодатью!

Что утомленный дух отрадой не дарит,

Но душу свежую на ту стезю возводит,

Где вечной истине звезда любви горит,

На все творение свой чудный свет наводит!

 

Поэт бежит от страшных слов твоих!

С ним сонмище богов; чудесный хор затих;

И Пифия молчит, и Грации снимают

Гирлянды свежие с домашних алтарей —

Скорбят и, скорбные, служенье оставляют…

Меркурий топчет свой волшебный кадуцей,

Богиня резвых игр и песен удалилась

И лиру звонкую бросает Аполлон…

Вот жизнь, она разоблачилась,

Твой дивный мир, перед тобою он:

С поникшего чела, смотри, оно упало

Румяных снов твоих златое покрывало!

 

И сердце бедное, лишенное огня,

Вотще оставленный светильник зажигает —

Твоя действительность мрачит сиянье дня,

Бледнеет Красота и Радость отлетает,

И самая Любовь в своем дитяти зрит

Простого смертного… хладеет и бежит…

 

Стяжавший все и всем осиротелый,

Еще ты жив!… еще волнение в крови…

Но стынет поцелуй любви —

В порыве радости душа оцепенела!

 

 

 

Три слова.

 

 

Три слова я молвлю, от сердца оне,

Великó их на свете значенье;

Три слова начало берут не извне,

Но завещаны нам от рожденья:

Человек на печальный конец обречен,

Если в эти три слова не верует он.

 

Он веровать должен в небесную дщерь,

Добродетелью дщерь та зовется;

Она не страшится ни бед, ни потерь,

Ее голос на все отзовется:

Это тó, чего разум разумных неймет,

В простоте же рассудка младенец поймет.

 

Он веровать должен, что с волей рожден,

Должен верить в свое назначенье —

Рабом своей воли останется он,

Если в душу проникнет сомненье:

Та свобода вне силы, вне власти земной,

И свободен лишь тот, кто владеет собой.

 

Есть Бог! Его воля святая живет!

И за жизнью наступит ли тленье —

Из тленья начало той жизни встает,

Что почило в начале творенья:

Не смущайся же тем, чтó глупец говорит,

Ниже тем, чтó вседневная мудрость твердит.

 

Три слова я молвил, значенье им дал;

Пусть оне далекó отзовутся,

И как бы кто низко душой ни упал,

Те три слова ему остаются:

Человек не погиб и всего не лишен,

Если в эти слова еще верует он.

 

 

 

Гений.

 

 

Взгляните на горный источник!

Он светится, блещет во мраке,

Расплавленный будто кристалл.

 

Земли благотворная сила

Живыми сосцами вспоила

Его меж утесов и скал!

 

В высоте, у тучи,

Силы набрался

И, как вихрь летучий,

В бездну сорвался…

 

Вот, сгибаясь меж разселин,

Он играет и журчит,

То пробьется стороною,

И сочится… то помчит,

Словно зверь оторопелый…

— Сгибнешь, дерзкий! — Чтó за дело! —

Ветер свищет, бор шумит!

 

Братья вслед; он вырастает,

Он дохнет, и оживает

Помертвелая земля —

Зноем выжжена она.

 

Он плывет, долина рдеет,

Луг смеется и, пестрея,

Рой цветов ему во след:

«Отдохни, останься с нами!»

Но ему покоя нет;

Он усталости не знает,

На равнину выплывает

Серебристой головой,

Змиевидно извиваясь

Между терном и травой…

— Брат и друг! — К нему в объятья

Братья и друзья бегут;

За-одно и жизнь и силу

Полной грудью отдают!

 

— Все за мною! — Вот он вырос,

И торжествен и могуч!

 

Люди в радости ликуют,

Нива вешняя тучна,

И стопу его целуют

Пашни, села, города!

 

И плывет, неукротимый,

Он все дальше, все вперед…

Вот уж близко, вот он слышит

Океан его зовет.

 

Путь окончен, и в объятьях

Седовласого отца,

Старца вечно-молодого,

Вечной жизнью он живет…

 

 

 

Женщину чтите!

 

 

Женщину чтите! она озаряет

Светом отрадным земные пути;

Грации дщерь, она розой любви

Нас на земное блаженство венчает:

нежит и холит румяной рукой

Чувства прекрасного дар золотой.

 

Любит она добродетель святую,

В славу неверную веры неймет —

Сердцем она в настоящем живет,

Сердцем питает надежду благую:

Над колыбелью младенца она

Теплых молитв и любови полна.

 

Неодолимо чарующим словом

Женщина мужа наводит на след

Более верный, и кроет от бед

Уединенья надежным покровом:

К жизни смиренной, к труду без потерь,

Мать приучила любимую дщерь.

 

В доме святыню она водворяет,

И золотой бережливости плод

В жертву случайной беде отдает;

Грянет несчастье — она собирает

Крóхи, и бремя житейских забот,

В доле убогой, покорно несет. — _.

 

И как весной, дуновеньем зефира,

Арфа Эолова в звуках дрожит,

Так в упоеньях любови звучит!

Женского сердца согласная лира:

Грудь поднялась и, как ландыш росой,

Очи оделись жемчужной слезой.

 

 

 

Величие вселенной.

 

 

В мир, что из хаоса Вечною Силой

Создан, — полет направляет кормило

Мысли орлиной, крылатой:

Мчуся, надежды глашатай,

Мчуся туда, где стихии молчат,

Грани вселенной на страже стоят.

 

Вижу миров вековое теченье;

Дальше несуся, в средину творенья;

Где ни раскину ветрило —

Жизнь и движенье и сила.

Мимо несметных промчался светил,

Око в пустое пространство вперил.

 

Мимо пространства в ничто устремился,

Солнечный луч не быстрее носился:

Всюду нетленный и вечный

Вечности дух бесконечный

Миру прядет беспредельный покров;

Звезды в ночи-мириады миров!

 

Путник на встречу: чтó видел, чтó знаешь?

— То же чтó ты. Ты о чем вопрошаешь?—

Мчуся на край мирозданья,

Где же конец упованья?

Мчуся туда, где стихии молчат,

Грани вселенной на страже стоят.

 

Тщетный порыв. Пред тобой бесконечность!

Тщетная мысль. Не откликнется вечность!

Кайся орлиная сила,

Сдай Провиденью кормило,

Дальше крылатая мысль не дерзай,

Духом смирися и якорь бросай!

 

 

 

Надежда.

 

 

О высших, божественных целях,

Про лучший, прекраснейший век,

Надеждой богат с колыбели,

Мечтает, поет человек:

Все в мире цветет и проходит чредою,

Лишь он неразлучен с своею мечтою.

 

Надежда младенца ласкает

И в муже с летами растет,

На труд старика вызывает

И посох ему подает:

Смежит ли пред смертью усталые вежды,

Старик и тогда неразлучен с надеждой.

 

Надежда не плод размышленья,

Посланница Божья она!

Не тщетно святое стремленье

И жизнь не вотще нам дана!

Надейся! — нам внутренний голос вещает,

И свято тот голос себя оправдает.

 

 

 

Человеку.

 

 

Будь, человек, благороден!

Будь сострадателен, добр!

 

Лишь возвышенное чувство,

Чувство чести и добра

Отличает человека

От других земных существ!

 

Бессознательна природа!

Солнце всем равно сияет,

Всем равно благотворит;

Месяц, звезды — будь преступник,

Или правый — без разбору

Месяц светит с высоты…

 

Человеку подобает

С добродетелью святую

Справедливость сочетать!

 

Безотчетно и случайно

Своенравная Фортуна

Подвизается в толпе —

То младенца за головку,

За кудрявую возьмет,

То за грешный, голый череп

Схватит злаго старика.

 

Общим, непреложно-вечным,

Сущим искони законам

Мы подвластны, мы должны,

Как и все земное, черед

Здешней жизни совершить —

 

Но на всем земном пространстве

Невозможное возможно

Человеку одному!

Он природу искушает,

Прошлым в будущем живет,

Нерешимое решает,

Созидает и снует,

Время длит, иль сокращает

И мгновенью смысл дает!

 

Он только может,

Он только вправе

Доброго миловать,

Злаго наказывать,

Божеским разумом

Все несогласное

К цели единой вести,

И неразумию

Иль заблуждению

Руку спасения —

Связь и значение

Истинной пользы давать!

 

Будь же ты добр,

Человек благородный!

 

К благим начинаньям

Всечасно готов;

Духом возвышен,

Доблестен сердцем,

Бога подобием

Будь на земле!

 

 

 

Орлеанской деве.

 

По поводу La Рucellе d’Оrléans Вольтера.

 

 

Твой благородный лик насмешка исказила!

Для целей площадных ругаясь над тобой,

Она прекрасное во прахе ног влачила

И образ ангельский пятнала клеветой:

Последний уголок у сердца отнимала,

Ругалась истине и Бога искушала!

 

Утешься! вот она, Поэзия святая,

Как ты, Аркадии сердечное дитя,

Воспела подвиг твой и славою венчая,

В ряду своих светил поставила тебя:

Любовью взыскано и в слове воплощенно,

Преданье о тебе для памяти священно.

 

Мы любим в грязь топтать высокие деянья,

И светозарные явления Творца

Позором омрачать! но есть и воздаянье,

Есть благородные сочувствием сердца:

Враждуя с пошлостью враждой непримиримой,

Оне невидимой десницею хранимы.

 

Насмешка Момуса прекрасное безславит

И лучезарное он по ланите бьет! —

Ум благороднейший людей сердцами правит

И в нем прекрасное защитника найдет;

Он снял уже тебя с позорной колесницы

И в славе выставил перед лицо денницы!

 

 

 

Богиня Фантазия.

 

 

Какую бессмертную

Прославлю всех более?

 

Прославлю прелестную,

Крылатую, резвую,

Всегда равновидную

Любимицу Зевсову,

Чудесную дщерь его

Богиню Фантазию!

 

Ее предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа высокого,

Осыпал он редкими,

Нетленными благами;

Взыскал, наделил ее

Затейливо-чудными,

Веселыми грезами.

— Да будешь, сказал он ей,

Моим утешением!

 

То, розой венчанная,

Она по муравчатым

Полянам и пажитям

Порхает и резвится;

То птичкой, то бабочкой,

То пчелкой прикинется

И с цвета душистого

Пьет влагу медвяную…

 

То, в час полнолуния,

Она невидимкою

Летает над зеркалом

Лесами одетого,

Пустынного озера….

 

Иль мглой опоясана,

Как призрак полуночи,

Одна, на крутой скале,

Власы распущенные,

Во взорах уныние,

Сидит, погруженная

В глубокие помыслы…

 

То светлым видением

Блеснет среди бела-дня,

Исчезнет, и явится

С зарею вечернею…

 

Незрима и видима,

Все та же, единая,

Всегда в новом образе!

 

Как трепетно-бледное

Зарницы сияние,

Как звезд неподвижное

Во мраке мерцание —

Неуловимая!

 

Слава премудрому,

Зевсу владычному,

Столь драгоценную

Жизни сопутницу

Нам даровавшему!

 

Другие, беднейшие,

Земли поколения,

От низшего племени,

В тупых вожделениях

Убогой вседневности

Влачащие жизнь свою,

Не ведают радостей

Лишь избранным, за-живо,

Зевесом указанных!

 

Лишь нам, лишь отмеченным

Его благодатию —

Ликуйте и радуйтесь!

Лишь нам сочетал Зевес

Чудесную дщерь свою

Богиню Фантазию!

 

Любите прелестную,

Любя, угождайте ей

Во всех ее прихотях,

Затеях и шалостях,

И ласки и почести

И первое место ей!

Чтоб теща сварливая,

Премудрость ученая,

Не вздумала глупыми

Своими советами

Ее переучивать

И ею приказывать!

 

Я знаю сестру ее

Степенную, старшую….

Молю, не оставь меня

Надежда прекрасная,

Покуда из глаз моих

Луч жизни не скроется!

 

Ты верная спутница

Всего благородного —

Полезному, доброму,

И силу и мужество

И крылья дающая,.

Надежда великая!

 

 

 

Крестоносцы.

 

 

О, как вы были прекрасны, воины рати Христовой,

Во всеоружьи креста, в битвах Немейские львы!

Вы, проходившие некогда Сирии знойные степи

И на Божественный Гроб свой опускавшие меч!

Трижды честь вам и слава, воины Гроба Господня,

Иноки в рясе простой, с чашей целебной в руке!

Вы, подававшие некогда помощь болящему брату,

Свято свершая над ним кровного братства завет:

Ты только, вера Христова, в едином венце сочетала

Силы, добра и любви трижды прекрасный союз!

 

 

 

Колумб.

 

 

Дальше, отважный пловец! Угроза над мужем безсильна!

Кормчий ли духом упал, кормчаго сменишь собой!

Дальше, все дальше на запад! Там материк достоверно!

Разуму он твоему ясен как светоч в ночи.

Верую в твой материк! И не будь на указанном месте,

Он из пучины бы встал, всплыл бы над бездной морской.  Так! человеческий гений с Промыслом в тесном союзе:

Чтó предположит один, тó оправдает другой.

 

 

 

Олимпийские гости.

 

 

Румяный Вакх

Не пьет один!

С ним Галатеи

Кудрявый сын,

И Немезиды

Младая дщерь,

И бог Киприды

Стучится в дверь!

 

И входит толпою

Бессмертных семья,

И речи со мною

Заводит она.

Но чем угощу я

Небесных гостей?

 

О боги! я беден,

Так вы наградите,

Вы только безсмертьем

Меня наделите —

 

На выси Олимпа

Несите скорей!

 

Радость небесная

С вами живет

И нектара сладость

Лишь равный вам пьет!

 

— Поэту, Геба,

Напень бокал,

Чтоб равным Зевсу

Себя считал!

 

Увлажь его очи

Небесной росой,

Чтоб грозного Стикса

Не зрел пред собой! —

 

Струится, играет

Златое вино,

И жажда стихает

И око светло!

 

 

 

Песнь Миньйоны.

 

 

Ты знаешь-ли тот край, где кипарис растет

И зреет апельсин и гордый лавр цветет;

Где веет негою с лазуревых небес

И золото-лимон горит во мгле древес?

Ты знаешь ли тот край?

Туда, любезный мой,

Туда, туда идти бы за тобой!

 

Знаком ли дом тебе на сводах вековых;

Там лики на стенах, в одеждах золотых;

Смеется светлый зал, и статуи глядят:

«Бедняжка, кто тебя» оне мне говорят…

Знаком ли он тебе?

Туда, защитник мой,

Туда, туда идти бы за тобой!

 

Ты гору знаешь ли, с тропинкой в высоте,

Где мул, меж облаков, ступает в темноте,

В ущелиях дракон с исчадием живет,

Утесы рушатся и бьют потоки вод!

Ту гору знаешь ли?

Туда, родитель мой,

Туда, туда иду я за тобой!

 

 

 

Признание Миньйоны.

 

 

Лишь тот меня поймет

Кто любит безнадежно!

 

Одна во всей вселенной…

Мне не кому сказать,

Как я одна страдаю,

Как я одна люблю!

 

И тот один, кому-бы

Сказала, всю бы душу

Поверила мою —

И тот один далеко!

Один, кого так нежно,

Несказанно люблю!

 

Понять, как я страдаю,

Как я во всей вселенной

Из всех одна люблю…

Тот разве только может,

Кто любит безнадежно

И будет век любить!

 

 

 

Арфист.

 

 

Кто не едал с слезами хлеба,

Кто слез в ночи не проливал,

Стеня на одр не упадал —

Тот вас не знает, силы неба!

 

Вы с жизнью дали искушенье:

Бедняк живет, бедняк грешит,

Судьба его не пощадит,

И жизнь ему — одно мученье!

 

 

 

Он же.

 

 

Встану скромно у порога,

Тихо в двери я войду;

Кто подаст мне ради-Бога,

Снова далее пойду.

 

Счастлив, кто перед собою

Узрит бедного меня;

Он поплачет надо мною,

А об чем — не знаю я.

 

 

 

К радости.

 

 

Голос.

 

Радость, дщерь благаго неба,

Радость, искра Божества!

Ангел, мы тебя встречаем

С лирой, с чашей торжества!

 

Мы летим в твои объятья,

В твой радушный, светлый дом;

Люди там — друзья и братья,

Где коснешься ты крылом!

 

Xор.

 

Обнимитесь люди-братья,

Ангел радости зовет:

Там Любовь! в ее объятьях

Добрый наш Отец живет!

 

Голос.

 

Кто пред Богом, не краснея,

Брата братом может звать,

Кто хотя одну своею

Может душу здесь назвать —

 

Тот приди, к кружку примкнися,

Мы тому — любви венок!

Кто не может — удалися

И очисти наш кружок…

 

Хор.

 

Все, что имя друга носит,

Пусть ее своей зовет,

Нас она туда уносит,

Где наш общий Друг живет!

 

Голос.

 

Все живущие созданья

Радости источник пьют,

От начала мирозданья

Все для радости живут!

 

В небе и в шатре убогом

Жизни нить она прядет:

Херувим стоит пред Богом,

Сладострастьем червь живет!

 

Хор.

 

Гибнут царства, гибнут братья!

Узнаешь-ли Божий перст?

Там Любовь! в ее объятьях

И для них шатер отверзт!

 

Голос.

 

Радость сердце освежает,

Радость расширяет грудь,

И надеждой озаряет

Горький труженика путь!

 

У креста святыя Веры,

Знамя Радости шумит,

Добродетель торжествуя,

В сомне ангелов стоит!

 

Хор.

 

Труженик, ты скажешь братьям,

Что твоя звезда взойдет,

Что святой Любви в объятьях

Добрый наш Отец живет!

 

Голос.

 

Радость в чаше бьет струею

Каждому из нас, но тот

Трижды чти ее своею

Кто с ней в Господе живет!

 

В честь Его! друзья, вставайте!

Раздавайся лиры глас!

Чаши к небу подымайте,

В честь Того, Кто любит нас!

 

Хор.

 

В честь Того, к Кому взывает

Златокрылый серафим,

И Кого стопу лобзает

Сердцем чистый херувим!

 

Голос.

 

Твердость — в искушеньях света,

Воздаяние — добру,

Верность вечная — обету,

Правда — другу и врагу.

 

Мужество — пред царским троном,

Злобе и вражде — конец,

С кликом и бокалов звоном,

Добродетели венец!

 

Xор.

 

Братья, Бог владеет смелым,

Совершайте сей обет!

Там, за облачным пределом,

Там вражды и злобы нет!

 

Голос.

 

Ну теперь, друзья, сомкнитесь,

И обета своего

Долг исполнить поклянитесь

Грозным именем Того —

 

В чьих руках святая воля,

Кто вселенную блюдет,

Кто любви на вечном троне

Для детей своих живет!

 

Xор.

 

Ну друзья, теперь в объятья,

Поцелуй — из рода в род!

Там Отец наш добрый, братья,

Там Бог Радости живет!

 

 

 

Песнь Маргериты.

 

 

Прости мой покой,

Ты прости навсегда,

Не знать мне тебя

Никогда, никогда!

 

С ним все мое счастье,

Вся радость моя,

Ему бы и душу

И жизнь отдала!

 

В разлуке ужасно,

В разлуке — нет сил!

И жизнь мне постыла

И день мне не мил!

 

Прости мой покой,

Ты прости навсегда,

Не знать мне тебя

Никогда, никогда!

 

На что ни смотрю я —

Все чудится он,

О чем ни задумаю —

Он же и он!

 

Как он благороден,

И ловок в движеньях,

Какое в улыбке,

В устах выраженье!

 

Волшебная сила

Любезных речей,

Руки пожиманье

И прелесть очей…

 

В нем все так чудесно,

Все так хорошо,

К нему бы, за ним бы,

Обнять бы его!

 

Прости мой покой,

Ты прости навсегда,

Не знать мне тебя

Никогда, никогда!

 

О если б могла я

По воле ласкать,

Могла бы по воле

Его целовать —

 

Его обняла бы,

Его бы ласкала,

Ласкала-б, и вечно

Его целовала!

 

 

 

Молитва Маргериты.

 

Часовня. В углублении образ Марии многострадальной. Маргерита наполняет цветами сосуд, перед образом.

 

 

О склони,

Склони, многострадалица,

Взор светлый на меня!

 

Истерзана печалями,

Ты видела, ты с Ним была, —

Ты помнишь, милосердая,

Смерть сына твоего!

 

К Отцу ты обратила взор

И шлешь к нему с молитвами

И вздохи и рыдания!

 

Кому же исповедуюсь,

Кому, как не тебе одной!

Кто может знать,

Кто чувствовать,

Как у меня душа болит,

Как страх ее, тоска гнетет,

Как на сердце ужасно мне!

Тебе одной, одной тебе

Понятно все, известно все…

Спаси меня!

 

Куда я ни пойду, везде

Так боязно, так грустно мне!

Меня тоска замучила…

Одна-ль сижу, все плачу я,

А сердце словно высохло…

Распалося…

 

Слезами омочила я

Окно мое,

Когда я поутру рвала

Цветы, что приношу к тебе,

И рано, рано встала я,

Лишь только показался свет,

— Не в радость показался он!

Уж сидя на постеле, я

Рыдаючи терзалася.

 

Спаси меня, спаси меня,

От смерти, от стыда спаси!

 

О склони,

Склони, многострадальная,

Взор светлый на меня!

 

 

 

Поездка на Гарц.

 

 

Осень. Утро. Из-под тучи

Высматривая жертву,

В сумраке тумана

Крылья расправляет

Коршун молодой —

 

Создатель каждому

Свою дорогу указал:

Счастливцу любо!

Он быстро движется

К желанной цели.

 

Но кому злополучие

Железными перстами

Сдавило сердце,

Тот бы хотел напрасно,

Не в очередь переступить предел.

 

Звери любят темный лес,

Воробей лощину,

На скале живет орел —

Человек в болоте.

 

За колесницей,

Фортуною руководимой,

Следить легко!

Удобно по широкой

Дороге столбовой,

Красуяся на статном,

Объезженном коне,

Сопровождать веселый

Поезд Государя.

 

Но это кто, заблудший,

В кустах, в стороне?

 

Прокладывая путь себе,

Он раздвигает сучья, —

Упругие, упрямые,

Бьют его в тыл,

Бьют по лицу;

Степь, глушь

Его поглотила —

Он ниже травы.

 

Но чем исцелишь,

Чем язвы уврачуешь

Того, кто в яд себе

Бальзам целебный обратил?

 

Того, кто в жизни искусился

И сокровищницу любви испил до дна,

Но из нее лишь ненависть

И горькое презренье к людям вынес —

Кто исцелит?

 

Мучитель сам себе,

И в очередь отверженный людьми,

Изнемогает он в томленьях

Неутолимой жажды

Неутолимого самопознанья.

 

Отец любви,

Отец вселенной!

Когда на псалтире твоей

Есть звук, его сердцу доступный,

Подкрепи его —

Ублажи!

 

Сними с его очей завесу,

Да видит свет —

И одинокому, в пустыне,

Живой источник укажи.

 

Ты всем и каждому на долю

Крупицу радости послал:

 

Благослови друзей отваги

Друзей охоты и вина!

Пошли неистовые речи

Их необузданным умам,

И распалив могучей влагой

Избыток юных, буйных сил,

Лесного зверя кровью алой

Их жадны взоры услади!

 

Но одинокого

Прими в свои объятья!

И до весны,

До первой майской розы,

Зимы печальною отрадой,

Зеленой ветвью, — о любовь!

Ты осени,

Укрой от бури влажны кудри

Поэта твоего!

 

В житейских тревогах,

В часы испытаний,

Звездою его путеводною будь!

 

И если гоним он

Враждебною силой,

И черная бездна легла перед ним,

Ты радужным блеском весенняго утра

Засмейся —

В печальную душу его загляни!

 

Когда же любимца

Гроза-непогода умчит в высоту —

Пошли ему громы,

И горным потоком

Ударь на его вдохновенный псалом!

И снежного Гарца вершина

Да будет

Ему заповедный алтарь!

 

Там — в вещем народе

Осталось преданье —

Там тени минувших

Под ризою ночи

Венчают, о Броккен,

Твою от созданья седую главу!

 

Сокровенно-открытый,

Ты в лоне скрываешь чудесную тайну,

Ты смотришь из тучи

На прекрасное Божье творенье,

И гордый сознаньем своей благодати,

Из недр подобных себе,

Нам щедрой рукой посылаешь

Богатства и силы обильный поток!

 

 

 

Антники в Париже.

 

 

Что искусство создавало

В век Эллады золотой,

Забирает он, грабитель,

Святотатственной рукой:

Вековыми образцами

Наполняет свой музей —

И богов Олимпа

Кажет как трофей.

 

Но они с своих подножий

На паркеты не сойдут

И в сердца безсмертной жизни

Прометея не вдохнут;

Тот лишь бога понимает,

В ком огонь его горит —

Музы и Хариты

Вандалу — гранит.

 

 

 

Ответ.

 

 

В век, судьбою обреченный

В жатву будущим векам,

Шлет она, предтечей мира,

Изумленным племенам

Сына с волей необъятной,

С всеобъемлющим умом —

Неисповедимым

Он идет путем.

 

Он сооружает с царством

Благо Франции своей,

И громя полсвета, ставит

Грани деспоту морей —

И грабитель исчезает

Перед Гением, как тень

Мимолетной тучи

В лучезарный день.

 

 

 

Дяде Кроносу.

 

 

Что задумался, возница,

Приударь своих коней!

От езды окольной, тряской,

Утомился я; скорее

На дорогу выезжай!

 

Снова в гору, снова шагом,

Еле движет и томит —

Ободрися! живо! смело!

Полн отваги на прямую,

На благую жизни цель!

 

Высокó, необозримо…

Где начало?.. где конец?..

 

Но исполнена здоровья

Грудь широкая земли!

И незримо всюду веет,

Всюду реет вечно-юный,

Вечной жизни вечный дух!

 

Пыль столбом в дороге,

Знoен летний день,

В стороне береза,

Домик и ручей.

 

Я ищу прохлады,

Освежи меня!

 

У окна — о радость!

О, невыразимо

Милое дитя!

 

Вся в своей весне…

Мне бы, ах, и мне,

Этой чарующей,

Пенистой браги,

Этот здоровья исполненный взгляд!

 

Но солнце садится,

Но прежде чем сядет,

Чем старца обымет

Болотная сырость и мгла,

Земли насекомые твари

Коснутся ланиты моей, —

Молю, не замедли, возница,

В подземное Орково царство

Скорее низвергнуть меня!

 

Труби же, возница, труби

В свой оглушительный рог!

Чтоб знали, чтоб слышали: едем!

Чтоб тотчас же нас у дверей

Встретил радушный хозяин!

 

 

 

Царская молитва.

 

 

Я царь земли,

Народами боготворимый,

Я царь земли,

И мой народ люблю!

 

Смири меня, о, Царь небесный,

И духом кротости взыщи:

От чар самозабвения в любви,

От искушений суетных в величьи,

Спаси — и сохрани!

 

 

 

Муж.

 

 

Ждет корабль у пристани погоды,

Дунул ветер — он выходит в море,

И, гонимый дружными волнами,

Он три дня, три ночи мчится к цели;

На четвертый день погода стихла,

Небо прояснилося — и море

Еле дышит.

 

Воцарилась тишина, — недвижна

Мертвым сном объятая пучина;

Спит она… но вот на горизонте

Облачко взошло и птица смолкла…

Шквал! еще! заклокотало море,

С кораблем, как с мячиком, играют

Ветр и волны.

 

С кораблем играют ветр и волны,

Ветр и волны не играют мужем:

Он стоит спокойно у кормила,

Он державно озирает бездну;

Он погибнет, иль спасется, смело

Жребий свой он возложил на волю

Провиденья.

 

 

 

Прометей.

 

 

— Сокрой в облаках,

Подерни туманом, Зевес,

Высокое небо твое;

Подобно мальчишке,

Что резвится в поле,

На высях кедровых

И горных вершинах,

Испытывай силы свои;

Но хижину ты у меня не отымешь!

Не ты мне построил ее;

И это очаг,

На пламя которого с завистью смотришь —

Он мой, и мое ты мне должен оставить!

Я ничего не знаю, боги,

Беднее вас под солнцем!

С заботливостью вы

Питаете величье ваше

Созвучием молитв

И жертвоприношений дымом,

И жалки были б вы

Без нищих и детей:

Не будь они надежными глупцами.

 

Когда я был ребенком,

Не знал с чего начать,

Куда стопы направить,

Мой взор заблудший

Я к солнцу обращал;

Я мнил: ему доступны

Моления мои,

Я мнил: есть сердце у него,

Подобно моему,

Готовое на состраданье.

 

Кто оградил меня

От дерзости Титанов?

Кто спас от смерти,

От рабства — кто?

Не ты ли выполнило все

Святым наитием пылающее сердце?

Обманутое — и тогда, не ты ли

Любовию младенца пламенело,

И доброе, от чувств благодаренья

Сгорало ты к нему,

Объятому дремотой в вышине?

 

Тебя мне уважать? за что?

Ты утолил ли горести когда

Страдальца?

Ты осушил ли слезы, хоть когда,

Объятого сомненьем?

Судьба всесильная и время,

Единые властители над нами —

Не вы ли создали,

Не вы ли изваяли мужа

Из самого меня?

 

Не думаешь ли ты,

Что удалюсь в пустыню,

И жизнь возненавижу я за то,

Что лучший цвет мечтаний наших

Не зреет на земле?

 

Я здесь сижу, творю людей,

Мой образ собственный со

Мне служит образцом,

И пусть они подобно мне страдают,

Пусть радуются, плачут и смеются

И небрегут тобой

Подобно мне!..

 

 

 

Завещали.

 

 

Завещали бессмертные

Земнородному смертному

Заблуждения многие

Испытания тяжкие,

Завещали и радости,

Завещали и горести —

От щедроты к убожеству

Переход неожиданный,

Глубоко потрясающий!

 

И они же, премудрые,

В тишине уготовили,

Близ пустынного берега,

В виду моря далекого,

Ему друга разумного,

Друга тихого, кроткого,

Чтобы в час злополучия

Была помощь надежная —

Утешение в бедствиях.

 

 

 

Ганимед.

 

 

Как в утро твое лучезарное,

Весна, о возлюбленная,

Всего меня объемлет

Теплота благодатная,

Любви блаженство

Неизъяснимое,

Нетленной красоты твоей,

Вечной,

Теплота всюду сущая,

Бесконечная!

 

Простертый на лоне твоем,

Изнемогаю, томлюся,

И злак твой, цветы твои,

Теснятся к сердцу моему!

 

Ты сгонишь ли жар с лица,

Я им к траве приник —

Прохлада вечерняя?

Ветр полуночный,

Ты утолишь ли палящую жажду мою?

 

Вот запел соловей!

Он с любовью моей

Так согласно поет!

Сладкий голос зовет —

Я иду, я иду!

 

Туда бы, далече,

Туда, в высоту!

И с неба на землю спускаются тучи,

Внимая молящему гласу любви!

 

Все выше и выше

Несемся горе,

В твои объятия,

Родитель вселюбящий!

Я ли, ах, успокоюся,

Отец,

На груди твоей?…

 

 

 

Вильгельм Телль.

 

 

Вот та часовня, где ежегодно свершают поминки,

Где панихиду поют Теллевой грешной душе;

Но долговечней часовни живое преданье воздвигло

Памятник вечный ему. Видишь ли, правой ногой

Он уж коснулся утеса; левой упругая сила

Вспять обратила ладью. Вот он, во всей красоте,

Муж, совершивший в ночи подвиг спасительной мести!

Что же его воплотило? мрамор, гранит иль металл?

Нет, не рука человека образ его изваяла,

Призрак безплотный героя создан безплотной рукой:

Чем громоноснее тучи, чем свирепей непогода,

Тем лучезарнее он блещет во мраке ночном!

 

 

 

На берегу залива.

 

 

На берегу залива

Домишка мой стоит

И в море голубое

Своим окном глядит.

 

В раздумье погруженный,

Я часто там сижу,

На небо голубое

И на море гляжу.

 

Сливается, уходит

Лазурный небосклон…

Одно святое чувство,

Один любви закон…

 

 

 

Грани человечества.

 

 

Древле-владычный,

Миродержавный Зевес!

 

Когда на греховную землю

Шлешь громы и молнии

Суда правосудного —

Я в ужасе вещем,

С покорностью детской,

Целую трикраты

Последнюю складку

Одежды твоей!

Безсмертные всесильны,

Ничтожен человек!

 

Коснешься-ли челом своим

Надзвездной высоты —

В пространстве, без подножия,

Ты немощно повис,

Тобой играет буйный ветр,

Ненастье и гроза.

Ногами-ли ты твердо стал

На твердой сей земле —

Ты с кедром не померишься:

Приземному кустарнику

Ты еле по плечу.

 

Безсмертные всесильны,

Ничтожен человек!

 

К их вечному подножию,

Чредою неизменною,

Несет свои сокровища

Житейская волна;

Тебя волна поднимет раз,

Поглотит — и с собою в даль

На веки унесет.

 

Жизнь наша ограниченна,

Кольцо едва заметное!

Но связью неразрывною

С ней слиты поколения

Безчисленных существ;

Но все они, и каждое,

Звено необходимое

В цепи, во-веки сущаго,

Живаго Естества.

 

 

 

Песнь Клары.

 

 

Музыка играет,

Барабаны бьют,

Другу дорогому

Почесть отдают!

 

Он копье стальное

Поднял высокó,

Воинство большое

Слушает его!

 

Ах, когда бы мне судьбою

Дался жребий золотой —

И копье бы мне такое,

Шлем и панцырь бы такой!

 

Ах, когда бы воля,

Воля бы моя,

Всюду-б за тобою

Полетела я!

 

Мы с тобой походы

Стали-б совершать,

Пушки, города бы

Стали вместе брать!

 

Храбрых много в ратном поле,

Несравненный — ты один!

Чтó за счастье, чтó за доля,

Быть мужчиной из мужчин!

 

 

 

Фантазия Клары.

 

 

Веселиться, грустить,

Чашу радости пить

И теряться!

От тоски умирать,

До небес ликовать,

Забываться!

 

Верить одному

Сердцу своему…

 

Всех счастливей в мире,

Всех несчастней быть —

Только-то и счастья

В жизни чтó любить!

 

 

 

Рейнская песнь.

 

 

Напрасны ваши клики

И споры за него,

Он наш! мы не уступим

Вам Рейна своего.

 

Вам рейнскими струями

Владеть не суждено,

Пока нам сердце греет

Его огонь-вино!

 

Рейн будет наш, покуда

В нас льется эта кровь

И наши жены-чудо,

Родят таких сынов!

 

Покуда рыбка бьется

В его живых струях,

И песня раздается

Хотя в одних устах!

 

Пока его седые

Утесы сторожат,

И замки вековые

О прошлом говорят!

 

Пока он омывает

Родимую страну,

И с плеском ударяет

Весло в его волну!

 

Он наш! прямою долей

Он был завещан нам;

Мы также завещаем

Его своим сынам!

 

Здесь правнук не укажет

На прадедов чужих,

Пока костьми не ляжет

Последний из своих!

 

 

 

Простой рыбак!

 

 

Простой рыбак! бывало

Он про любовь поет,

Природу, Бога славит

И невод свой плетет —

 

И песнь его живая,

Любви напев живой,

Потомка умиляет

Сердечной простотой.

 

 

 

Что за скучная работа!

 

 

Что за скучная работа!

Скоро-ль красны дни прийдут,

Звонки песни раздадутся

И искусства процветут?

 

Как обсушатся болота,

Злачны пажити взойдут —

Звонки песни раздадутся

И искусства процветут.

 

 

 

Три заблуждения.

 

 

Есть три заблужденья; от века они;

Честная душа их питает!

Напрасно! то призраки только одни,

Их свет никогда не признает:

Обидная жертва напрасной мечты,

За призраки жизнию жертвуешь ты —

 

Пока будешь верить в тот век золотой,

Где правда неправду заступит, —

И правда играть не позволит собой,

И враг никогда не уступит:

Но ежели правду ты носишь в себе,

С неправдою легче бороться тебе —

 

Пока будешь верить, что идол земной

Сроднится с душей благородной, —

Тот идол сроднился с нечистой душой,

Твое покушенье бесплодно:

Ты странница в мире, ты гость на земле,

Ищи же нетленного блага себе —

 

Пока будешь верить, что разум земной

Пред истиной станет открытой, —

Мы только гадаем об истине той,

Чтó в недрах начала сокрыта:

Небесная в духе бесплотном живет,

Ее только вера твоя обретет.

 

И так, откажись, о честная душа,

От трех заблуждений… напрасно!

Но все, что в других обмануло тебя,

То все-таки есть, то прекрасно!

То благо не в мире, оно не извне,

То благо с тобою, то благо в тебе.

 

 

 

Майкову.

 

 

Бог в помощь тебе, наш Иосиф, ты младший

В семье сиротеющей русских певцов:

Один из немногих, в награду за падших,

За двух, жертвой века, погибших сынов!

 

Бог в помощь поэт, на стезе благородной,

И Музу твою да хранят небеса!

Иди, как ты начал, дорогой свободной —

Любовь и отвага творят чудеса!

 

Тот многое может, кто голубь душою,

Душою младенец, a духом орел;

Призванию веришь? оно-то с тобою,

Велик и прекрасен Давыдов символ!

 

 

 

Иллиада.

 

 

— Мною рассказаны распри! — Я воспевал Ахиллеса! —

— Я олимпийских богов! — Я иллионских вдовиц! —

Рвите Гомеров венец, терзайте великое имя!

Сколько отцев у тебя, древности дивная дщерь?

Всеж отодной рождена! И черты твои, вечномладые,

Матери нежной твоей, вечной природы черты!

 

 

 

БАЛЛАДА И РАЗСКАЗ.

 

 

 

Пегас.

 

 

На конной, в Ньюмаркете старом,

Поэт пeгаса продавал;

Голодный, он почти за-даром,

Любимца музы отдавал.

 

Чудесный зверь, в немой отраде,

Хвостом и гривою прядет,

Топочет, мечется и ржет,

Рисуясь будто на параде.

 

И всякий чествует его,

Всяк молвит: то-то конь красивый!

Да жаль, что выросли, на диво,

Большие крылья у него.

 

Нет спору, знатная порода;

Да как же на коне летать?

Не равен час, и что за мода

Верхом по воздуху скакать? —

 

Но вот к пeгасу Ганс подходит:

— Купи лошадку, молодец,

В корню и на пристяжке ходит, —

Прибавил тощий продавец.

 

Ганс молвит: конь других не хуже,

Конечно, крылья ни к чему,

Но если их связать потуже,

Так он годится под соху. —

 

Сошлись. Поэт не унывает,

Что сбыл пeгаса своего,

А Ганса всякий поздравляет,

Что дешево купил его.

 

— Теперь, кричит он, поскорее

Объездить надобно тебя! —

И выбрав парня посмелее,

Он с ним удалого коня

 

В телегу корнем запрягает,

Сажает дюжих седоков,

И, на дорогу выезжая,

Кричит — держи! — и был таков!

 

Неблагородный груз почуя,

Лишен парящей воли крыл,

И на насилье негодуя,

Пегас, в избытке свежих сил,

 

Несется по полю стрелою,

Бушует в нем лихая кровь,

И Ганса с причтом, головою,

Он опрокинул в первый ров.

 

Мужик выходит из терпенья,

—Постой, кричит, секрет нашел!

Постой негодное творенье,

Тебе под пару будет вол! —

 

Сказал и сделал. Он впрягает

Вола в товарищи ему,

С сохой на пашню выезжает,

И рад за выдумку свою.

 

И Фебов гордый конь унижен,

Но он обиды не снесет;

То мечется, то неподвижен,

То передом и задом бьет.

 

Напрасно силы истощая,

Полет он напрягает свой,

В тоске душевной изнывая,

Храпит и мечет головой.

 

Отвага силы уступает,

Поникла долу голова,

И конь парнасский издыхает

У ног презренного вола.

 

Но вот, случись неподалеку,

Нивесть откуда и куда,

Дорогой, парень светлоокий,

Аполла доброе дитя.

 

Одна гитара под полою,

Да весь убор души простой —

Повязан лентой голубою

Повесы локон золотой.

 

__ Смотри пожалуй, что за диво,

Кого нелегкая взяла,

В одну упряжку, не красиво,

Запречь пегаса и вола!

 

Послушай друг, изволь покуда

Мне клячу одолжить свою —

Под плеть шелковую мою,

Ручаюсь, конь пойдет не худо.

 

Скорей хомут с него долой! —

Он Гиппогрифа распрягает,

И холит правою рукой

И левой холку подбирает.

 

Измучен пыткой и сохой,

Пегас приподнялся лениво;

Но лишь почуял конь ретивый

Питомца музы над собой —

 

Он ожил, землю прет ногами

И сыплет искры из очей,

Взвился, и зашумел крылами

В сияньи солнечных лучей!

 

О диво! взор не успевает…

Крутимый ловким ездоком,

Пегас в пространстве исчезает

И тонет в небе голубом…

 

 

 

Царь Фулы.

 

 

Царь счастлив был подругой —

Не век она жила,

И умирая, другу

Свой кубок отдала.

 

С ним царь не расставался,

Он пил ли на пирах —

К краям его касался

С слезами на глазах.

 

Он, век свой доживая,

Наследье разделил,

Все детям отдавая,

Лишь кубок сохранил.

 

И там, где дом старинный

Отцов его стоял,

Над морем, он с дружиной

Под-старость пировал.

 

Он влаги искрометной

В последний раз вкусил,

И кубок свой заветный

В пучину опустил…

 

И бездна поглотила

Заветный тот бокал —

Царь, верный до могилы,

Свой век отпировал.

 

 

 

Певец.

 

 

—Звучит ли арфа за стеной,

Певца ли голос раздается?

Зовите! пусть передо мной

Звук этой песни отзовется! —

И старца вводят во дворец,

И с изумлением певец

Приветствует собранье:

 

«Кто звезды на небе сочтет,

«Кто в небе место им укажет?

«О витязи! кто назовет,

«Кто ваши подвиги расскажет!»

— Не время витязей хвалить,

Не время нас превозносить;

Садись, и спой нам песню! —

 

Певец по струнам пробежал…

И песнь чертоги огласила!

Смелее рыцарь выступал,

А дева очи опустила.

Король доволен был игрой,

Дарит он цепью золотой

Певца за песнопенье.

 

«Сокровищ мне не предлагай,

«Мне цепи золотой не надо;

«Ты ею доблесть награждай,

«То храбрых витязей награда!

«И вместе с ношею другой

«Пусть носит верный канцлер твой

«И ношу золотую.

 

«Пою как птица меж ветвей!

«Тот звук, что горло потрясает,

«Меня он сам, подобно ей,

«Собою щедро награждает!

«Но если смею я просить,

«Прошу вина себе испить

«Из светлого стакана.»

 

И он от лучшего вкусил.

«Трикраты дом благословенный,

«Где старца ты — он возгласил —

«живишь, напиток драгоценный!

«Хвала же дому твоему,

«Но прежде всех хвала тому,

«Кто выше всех над нами!»

 

 

 

Слуга-убийца.

 

 

Завиден слуге господин,

Слугою убит Палладин.

 

Он мертвого латы надел

И в них на коня его сел.

 

Убийца к реке подъезжал,

Где труп под волною лежал.

 

И на мост убийца спешит,

Но конь неподвижен стоит.

 

Коню он терзает бока,

Конь сбросил в реку седока.

 

Он вплавь, но выходит из сил,

И панцырь его утопил.

 

 

 

Водворение прав.

 

 

— Старичок наш, голубчик, не бойся, войди!

Ты у нас во дворце отдохни, посиди,

Мы за нами затворим ворота.

Мать пошла пред налой, помолиться Святой,

А отца занимает охота.

Ты нам песенку спой,

Повтори раз-другой,

Чтобы мы наизусть ее знали,

Мы певца уж давно поджидали.

 

«Кто сокрытым путем, потаенным крыльцом,

«Оставляет высокий родительский дом,

«И сокровища в землю скрывает?

«Кто во мраке ночном, под широким плащом,

«Сиротиночку-дочку спасает?

«Рыцарь молод, силен,

«Он от князя рожден,

«И его не открытая сила,

«Но разбой, но измена сразила.

 

«Дом велик у Творца, нет ему и конца,

«Милосердый Отец не оставит отца:

«Он цевницей его наделяет

«И в высокую грудь кавалера-певца

«Вдохновенные песни влагает.

«Меж-тем время идет,

«А с ним вместе растет

«И дитя у отца под полою,

«Как под самой счастливой звездою.

 

«Не богато живут, за то песни поют!

«Им везде и ночлег, и привет, и приют,

«А свобода-то! быть ли тут горю?

«Дни за днями идут, словно гуси плывут,

«По широко-раздольному морю.

«Высока и стройна,

«Вырастает княжна,

«И, как первая липка весною,

«Так пленяет она красотою.

 

«Вот на белом коне, в золоченой броне,

«Едет рыцарь, и весь он горит как в огне,

«Сбруя конская с графской насечкой.

«Оробела княжна, притаилась она,

«И затихла, как кролик под печкой.

«На нее он взглянул,

«Руку ей протянул,

«И сказал, не подумав ни мало:

«Ты моя, и во чтоб то ни стало!

 

«Нет постой, молодец, отвечает отец,

«Коль затеял ты дело на добрый конец,

«Слово доброе молви со мною:

«Ты с ней делишь ли сердце и графский венец,

«Признаешь ли законной женою?

«Чтоб тебя я спросил,

«Ему тот возразил,

«Чтобы стал я с тобою считаться

«Не с тобою, мне с нею венчаться!

«Был в то время устав: — кто силен тот и прав,—

«И с тем словом отцовское право поправ,

«Он увозит княжну во владенье.

«Одинокий старик головою поник,

«Остается одно в утешенье:

«Снова песни поет,

«А крещеный народ

«Песни любит, поклоном встречает,

«Хлебом-солью певца провожает.

 

«Дальний путь совершен, и на родину он

«Вам пришел возвестить благодатный закон,

«Не с цевницей, не с бедной котомкой,

«Мне и сан и родительский дом возвращен

«С вами, милые сердцу потомки!»

—Тише, будет беда,

Кто-то едет сюда,

Отворились большие ворота,

Знать, отец воротился с охоты.

 

—Мой родитель! Творец! — Кто ты дерзкий пришлец?

Кто сей нищий? — Родитель мой! — Жалкий певец,

Узнаю нечестивое племя!

Так, началу всегда отвечает конец,

Вот плоды незаконного семя! —

«Не от нищих она,

«От князей рождена,

«Мне, отцу, ее повесть знакома:

«Отрасль я знаменитого дома!

 

«Предок твой этот замок изменой купил;

«Но отныне он будет, как некогда был,

«Принадлежность моя родовая.

«Времена те прошли, когда грабили, жгли,

«Незаконную дань собирая.

«На оставленный трон

«Государь возведен,

«С ним законы закон водворили,

«И правам их права возвратили.

 

«Ты будь мужем жене, на яву и во сне,

«И сокрытых в земле, только ведомых мне,

«Я сокровищей много открою.

«Ты будь сыном моим, буду другом твоим,

«Укреплю тебе замок с землею,

«А вам, внукам моим,

«Не скучать уж одним,

«Не сидеть во дворце, будто в клетке.»

И, как птенчиков птица на ветке,

 

Старый князь утешал, назидал и ласкал,

И маститой рукой на колени сажал

Молодое свое поколенье.

Перед правдой неправедный гнев умолкал…

— Рыцарь, руку в залог примиренья! —

«Все забыто, друзья,

«Обнимите меня,

«Сладко мне после долгой разлуки

«Вас обнять, мои дети и внуки!»

 

 

 

Талисман.

 

 

Беден сердцем и карманом,

Болен телом и душой,

Я насильно как-то вздумал

Осчастливить жребий свой.

 

К очарованному месту

С заклинаньями припал

И нечистому в задаток

На себя росписку дал.

 

Но ни счастья, ни веселья

Не принес мне демон мой,

И в добавок, окаянной,

Он смеялся надо мной!

 

— Друг, внемли нравоученью, —

Кто-то мне тогда сказал,

И на перстень, и на надпись

Талисмана указал:

 

«Часто жребия невзгода

«Нас к спасению ведет;

«Не известно лишь откуда

«И когда оно придет.

 

«Часто, доброе вначале

«Под конец бывает злом;

«Кто ж поручится, что злое

«Не откликнется добром?»

 

 

 

Пляска мертвецев.

 

 

При лунном сияньи, в ночной тишине,

Встают мертвецы на кладбище;

Один за другим, по порядку, они

Свои оставляют жилища.

Богач и бедняга, и муж и жена,

На всех и одежда и обувь одна —

Все в белых и длинных рубашках.

 

День целый лежали, хотелось бы им

Расправить скорей свои кости;

И вот начинают, один за другим,

Кривляться незваные гости.

Им шлейфы мешают, их стыд не берет,

И каждый свой саван снимает, кладет

На первый, ближайший пригорок.

 

И кости об кости как палки стучат,

Руками, как граблями машут,

Сухие коленки сгибаются в лад

И юные косточки пляшут.

Звонарь это видит; смешно звонарю,

И на ухо шепчет нечистый ему:

«Рубашка годится на случай!»

 

Вот будет потеха! подумал звонарь:

Покрепче одну выбирает,

Добычу уносит с собою в алтарь,

И двери на ключ запирает;

Но скоро ударит двенадцать часов,

И каждый покойник берет свой покров,

И все разошлись по могилкам.

 

Один остается; он волосы рвет,

Он бегает, рыщет, хлопочет,

Жестокой обиды мертвец не снесет —

Звонарь с колокольни хохочет!

Мертвец догадался, — постой же ты вор!

Меня не удержит железный затвор, —

Но крестная сила над входом!

 

Покойник с досады железо грызет,

Но вот за навес уцепился;

Ему помогает готический свод,

На башне мертвец очутился.

Кому-то приходится плохо, и вот

По стрельчатым окнам он выше ползет,

Как-будто паук длинноногий.

 

От страха дрожит и бледнеет звонарь,

Охотно-б с рубашкой простился;

Вот слышит он, — только и жил пономарь,—

О ставень крючок зацепился!

На Божию ниву легла тишина,

Прозрачным туманом оделась луна,

И бьет с колокольни — двенадцать!

 

 

 

Сбиралися тучи.

 

 

Сбиралися тучи и ветр свирепел:

Далеко, в тумане, лес темный шумел.

 

Гроза подымалась под ризой ночной,

И волны вставали, волна за волной.

 

Девица на бреге пустынном сидит

И в темную даль неподвижно глядит:

 

«Я в жизни любила, я в мире жила,

«О, матерь святая, довольно с меня!»

 

И слезы потоком бегут из очей,

Но мертвый спит тихо в могиле своей.

 

«Но чем же я участь твою облегчу,

«Скажи, не отрину молитву твою?»

 

«Пусть слезы потоком бегут из очей

«И мертвый спит тихо в могиле своей.

 

«Кто ведал блаженство чистейшей любви;

«Иного блаженства тому не сули!

 

«Минувшее счастье я помню, и мне

«Другого не надо, и нет на земле!»

 

Сбиралися тучи и ветр свирепел,

Далеко в тумане лес темный шумел.

 

Гроза подымалась под ризой ночной,

И волны вставали, волна за волной.

 

 

 

Раздел.

 

 

Зевес вещал: Возьмите землю, люди,

Возьмите, вам на вечны времена

Я отдаю сокровища земные,

Делитеся как братья и друзья.—

 

Все двигнулось тогда, чтобы скорее

Себя от нужд житейских оградить,

И каждому досталися на долю

Завидные сокровища земли.

 

Когда раздел окончился, — последний

Пришел за достоянием поэт:

С надеждою, из далека притекший,

Приблизился — и был отвергнут он!

 

Давно уже, земля и все земное

Властителя имели своего.

Припал поэт к Зевесову престолу

И вопросил: за что обижен я?

 

— Обижен ты? Зачем же верным благом,

Ты жертвовал обманчивой мечте,

И где-ж ты был, когда делили землю? —

— Был при тебе — ответствовал поэт.

 

— Твое, в сиянии небесной славы,

Я созерцал блестящее чело,

И был блажен! восторженный тобою,

Прости, Зевес, забыл я о себе! —

 

— Я более не властен над землею;

Когда-ж тебя пленили небеса,

И ты другой отчизны не имеешь:

Оне тебе отверзты навсегда.

 

 

 

Венец.

 

 

На дно реки когда-то

Венец был погружен:

Порой, лучем денницы

В потоке отражен,

Смарагдом он блистает

И золотом горит —

Напрасно… он на веки

Оставлен и забыт!

 

Как тот, кого при кликах

Когда то он венчал —

Как тот, кто в жизни рано

С Фортуной был знаком,

Блистал и дарованьем

И выспренним умом,

Но лучшей благодати,

Но сердца был лишен —

На вечное забвенье

С ним вместе обречен!

 

 

 

Посещение.

 

 

Я сегодня собрался к любезной;

Позвонил — никто не отворяет!

Но не даром ключ ношу в кармане,

Двери сам тихонько отворяю.

 

Никого в столовой я не встретил,

Ни души не встретил и в гостиной,

Заглянул подальше… на диване,

Спит она себе, моя голубка;

Как была в ночном чепце и в кофте,

Так она уснула за работой.

 

Я, садясь, подумал — разбудить ли,

Или так оставить… Спи мой ангел!

 

Я смотрел, не мог налюбоваться…

На лице, невыразимым блеском,

Мир души и доброта сияла,

А уста дышали тихим счастьем —

Искренней любви и вечной

Верности символ изображая.

 

Каждый член покоился свободно,

Разрешен божественным бальзамом!

И рука, сопутница-шалунья

Чудных ласк, лежала скромно, тихо,

С начатой работой полотняной.

 

Милый друг, подумал я, ну если

От меня скрываемую тайну

Словом иль движеньем обнаружишь,

И себе, изменница, изменишь?

Не-уже-ль… но ты, клянусь, невинна,

Ты чиста, как правда перед небом!

 

Вот встаю, тихонько удаляюсь,

И кладу, прощаяся, на столик

Померанец, вместе с ним две розы!

 

То-то как проснется, как увидит

Пестрый дар мой, — удивится, спросит:

Как попал в затворенные двери,

Как могло подобное случиться?

 

 

 

Панорама света.

 

 

Не хотите ли, от скуки,

В панораму заглянуть?

Вот и ящик! В малом виде,

Весь большой и малый свет;

Но с условием, поближе

И попристальней смотреть.

 

Вот старый и малый, вот нищий и знатный,

И вот, в отдаленьи, их общая цель!

К ней мчатся, одна за другой, колесницы,

Дрожит мостовая и оси трещат!

 

Всякий хочет свои силы

Или счастье испытать;

Но до пристани желанной,

Где Фортуна госпожа,

Путь ухабист, и до цели

Лишь десятый доскакал.

 

Прелестные жены стоят у буфета,

С улыбкой оне принимают друзей

И, редкие гости, приемлют награду

Из миленьких ручек, как должную дань.

 

 

 

Орел и голубка.

 

 

В погоне за добычей,

Полмертв пал орел,

Сражен охотника стрелою.

 

Три долгих дня,

Три ночи он томился,

Пока бальзам целебный

Всеисцеляющей природы

Его не исцелил.

И думал он крыло расправить,

Увы!

Крыла парящей силы

Он был лишен!

 

Несносен быт ему

Приземной жизни,

И свод небесный,

Небес знакомых…

Его томит.

 

В кустарниках, на низменной поляне,

Остановился он:

Взглянул на кедр;

Печально, взоры

Провел по небесам,

И око державное

Слезою наполнил…

 

Голубка ввстречу:

— О чем печален, друг;

Не тоже-ль солнце светит,

Не тот же ли источник

— Студеною водой тебя поит?

Доволен будь! в едином

Довольствии все счастье,

Вся мудрость на земле! —

 

— О мудрая! — Орел вздохнул…

И о себе ли

Поникнул долу он?

Про замыслы высокие

В свой жребий заключен,

— О мудрость, вопрошает он,

И ты порою

Как голубь говоришь? —

 

 

 

Фортуна и мудрость.

 

 

С своим приятелем в разладе,

Фортуна к Мудрости спешит:

— С тобою, верно, мы поладим —

Она Софии говорит.

 

— Смотри, его я одарила,

Чем только в силах я была;

Все мало! знать напрасно я

Неблагодарному служила.

 

Прими же дружбу ты мою,

Оставь соху, простись с трудами,

И богатейшими дарами

Тебя я щедро наделю! —

 

София пот с лица стирает,

И молвит ей: твой друг в беде

К самоубийству прибегает…

Спаси! тебя не нужно мне. —

 

 

 

Зеркало музы.

 

 

Утренний свой наряд совершая, Муза смотрелась

В светлом истоке ручья. Дунул слегка ветерок:

Зыбью смутился источник, смутился и образ прекрасной.

Муза в сердцах отвернулась. — Правды не любишь, шепнул он,

Правда нам колет глаза. — Но Муза ему не внимала,

Муза была далекó: над зеркалом светлого озера

В тихом раздумье стояла, собой любовалась и, гордая,

Девственной силы полна, к лицу примеряла венок.

 

 

 

Мудрец и его ученик.

 

 

Жил в Греции мудрец Платон,

Имел обыкновенье он

 

С живым примером пополам,

Внушать своим ученикам

 

Заветы мудрости святой,

От века сущей и благой.

 

Случилось, что они в один

День летний вышли из Афин;

 

Дорогою, мудрец глядит —

Подкова медная лежит.

 

«Возьми» Ктезиппу он сказал

И на подкову указал;

 

Но тот не из послушных был,

Спины нагнуть не рассудил.

 

Быть может, наш тогда герой

Мечтал о жизни неземной

 

Иль думал царством управлять;

Когда ж тут спину нагибать?

 

Но вот, в пример ученикам,

Платон берет подкову сам.

 

Когда селеньем проходил,

Он вишень на нее купил.

 

День жаркий был и час таков,

Что каждый из учеников

 

Год жизни рад был уступить,

Чтоб только жажду утолить.

 

«Постой» подумал наш мудрец,

И делу дал такой конец:

 

Одну он вишню обронил

И вслед другую опустил —

 

Шагнуть учитель не успел,

Ктезипп нагнулся, взял и сел.

 

Мудрец проделку повторил,

Тот снова спину наклонил,

 

И сколько раз он ни ронял,

Тот столько спину нагибал.

 

Тогда божественный Платон,

Так изстари зовется он:

 

«Что легче: во-время ли раз,

«Иль после гнуться каждый час?»

 

Сказал, и из любви прямой,

Прибавил он с улыбкой злой:

 

«Кто рано малым небрежет,

«За меньшим после спину гнет.»

 

 

 

Китаец в Риме.

 

 

В Риме я видел Китайца; Римом он был недоволен;

Здания вечного города были ему не по вкусу,

Те не довольно красивы, другие в частях не согласны.

— Бедные, он говорил, сколь ограничен ваш вкус!

Если бы видели вы, как наши домы прекрасны,

Сколько на них украшений, сколько различных затей!

Остроконечные крыши, драконы и окна цветные

Чудным, пестрым узором пришельца глаза веселят! —

Добрые други! Из вас хоть вовсе иной не Китаец,

А рассуждает, злодей, словно мой римский мудрец:

Всех, что ни есть здоровых на свете, к больным отсылает,

Он-де, щедушный, больной, только один и здоров!

 

 

 

Нектар.

 

 

В час, когда Минерва

К другу Прометею

С нектаром спешила,

Чтоб в его созданьях

Поселить влеченье

И любовь к искусству,

На главе богини

Чаша золотая

Тихо пошатнулась,

И она на землю

Влаги драгоценной

Каплю уронила.

 

Пчелы и другие

Маленькие твари

Тотчас поспешили

Капелькой заветной

Утолить свой голод;

Даже и малютка

Муравей, на долю,

Получил немножко!

 

Избранные твари,

Счастливые твари,

Хорошо вам было!

Вы, подобно людям,

Унесли с собою

Дар благого неба,

Дар неоцененный,

Чтó зовут искусством!

 

 

 

Из поэмы «Герман и Доротея.»

 

 

Обручение.

 

 

В третий раз подходила старушка к столу, за которым

С мужем ея сидели два друга: пастор и аптекарь;

В третий раз речь заводила она об опасноностях

В темную ночь, о том что гроза приближалась, что многое

Может случиться дорогой, в столь безпокойное время.

Сына старушка ждала и с ним его милую гостью,

Ту, которую он в невесты себе предназначил.

— Полно! старик возразил, ты только тоску нам наводишь;

Разве не видишь, мы сами ждем не дождемся развязки. —

К этому, с тонким намеком, почтенный аптекарь примолвил:

—Вот, в такую минуту, всегда отца покойнаго

Я вспоминаю, — царство ему небесное, — с корнем

Он уничтожил во мне несчастный порок нетерпенья;

Чтоб ни случилось со мной, какой ни представился-б случай,

Я, как мудрец, преспокойно теперь конца дожидаюсь.

—Это не так-то легко, пастор возразил. Разскажите,

Чтó за кунштик; дело не в шутку внимания стоит. —

— Я еще мальчиком был, тот продолжал, и в какой-то

Праздник, вместе с другими детьми, с большим нетерпеньем

Ждал, чтоб линейка скорее за нами приехала. В липовой

Роще назначено было большое гулянье; на месте

Мне не сиделось; то в окна стучал я, то в двери ломился;

Руки с досады чесались; я по столам барабанил;

Все напрасно; плакать сбирался я. Смотря на это,

Долго молчал мой отец, но не выдержал после, тихонько

Взял меня за руку и подошедши к окну: «Сын мой,

Видишь-ли ты, он сказал, эту дверь, что ведет в мастерскую:

Завтра утром ее гробовщик-хозяин отворит;

Доски, пила и резец по-вчерашнему придут в движенье,

И до позднего вечера стук молотка не умолкнет;

Но не забудь же, что утро придет, когда он с своими

Мастеровыми сберется, чтоб дом тебе приготовить

Дом, который тебя навсегда терпенью научит.»

Живо мне тотчас представилось все, как-будто на деле;

Слышал визжанье пилы, видел как стружки летели,

Как разводили и лак и черную краску на масле:

С этой минуты стал я другой человек; и стоит

Только подумать о смерти, я успокоюсь в минуту. —

— Смерти образ печальный, пастор отвечал и улыбаясь,

Доброму только залог воздаянья в будущей жизни;

Мудрому — пристань надежная, важный предмет размышленья.

И, признаюсь, проповедник примолвил, по мне не совсем-то

Сделал отец хорошо, смертью сына стращая:

Счастлив старик, если он, радуясь вчуже младенцу,

Жизнью двойною живет, конца не видя в потомстве;

Юноша должен быт рад при виде маститого старца,

Как исполненью надежд, ему предназначенных в жизни;

Оба должны быть довольны, чтоб цели Творца достигая,

Жизнью венчалася жизнь и надеждою смерть улыбалась. —

В это время, дверь растворилась; чета молодая

Вместе вошла; удивились и гости и сами родители

Стройному виду невесты, ростом и гибкостью стана

Схожей с своим женихом; так — что и дверь показалась

Меньше, когда они поступью ровной коснулись порога.

Герман в немногих словах Доротею представил родителям:

— Вот та самая девушка, он им сказал, о которой

Я говорил; прошу вас, примите ее благосклонно;

В доме будет она, я уверен, хорошей помощницей;

Матушка, можете тотчас ее расспросить о хозяйстве,

Чтоб убедиться вполне, что она вашей ласки достойна. —

Живо, вслед за этим, он обратился к пастору,

И, отводя к стороне, ему говорил: помогите,

Муж почтенный, мне развязать этот узел; боюся

Сам за себя; она своего положенья не знает;

Я нанимал Доротею прислужницей в дом, не решился

Тотчас же руку ей предложить, опасаясь отказу;

Мучит меня неизвестность; прошу же, скорее

Участь решите мою; будьте посредником нашим. —

Но не успел духовник обратиться к собранью, как что-то

Вправду неловкое вышло; в недоуменьи стояла

Добрая девушка; нежное сердце ее омрачилось

Странною речью отца. Он, по старинной привычке,

Шуткою встретил вошедших. Вот, улыбаясь, он молвил,

Вижу теперь, что действительно вкус не дурен и у сына;

Видно, пошел по отцу; из всего околотка я лучшую

Выбрал невесту себе; молодец же и Герман; задуматься,

Знать, не заставил тебя; ты кажется скоро решилась? —

Герман дослышал только последнее слово; в смущеньи,

Ждал он ответа; как вдруг тишина водворилась:

Шутка не кстати пришлась; шутку приняв за насмешку,

Девушка тяжко обиделась, по-уши вся покраснела,

И, не скрывая досады, молвила горькое слово:

— К этакой встречи, признаться, я не была приготовлена;

Знаю, с кем говорю; знаю, что муж образованный

Лучше меня понимает, как надлежит обращаться

В свете с людьми; но кажется, все это мне не мешает

цену знать и себе. Конечно, бедна я, и этот

Маленький узел — все достоянье мое; но покуда

Совесть моя спокойна; добрая воля и руки

Есть у меня, не дамся в обиду; но вы извините,

Если, при всем уваженьи, должна я невольно подумать,

Что сострадания вы не имеете к бедным; иначе

Вы-б не решились встретить меня оскорбительным словом. —

Герман не знал что начать. Напрасно мигал он пастору,

Чтоб объяснился скорей. Тот рассудил, что такие

Случаи редки, что только в минуты сердечных движений

Можно узнать человека, характер его и привычки;

Вот по какому расчету, пастор, с дальновидной уловкой,

Прервал речь Доротеи своим испытующим словом:

— Девушка, ты вероятно, прощаясь с любезной отчизной,

Мало обдумала все затрудненья, препятствия, к коим

Должен быть всякий готов, кто идет в иноземную службу;

Служба нас обязует на многое; вымолвить слово

Очень легко; да трудно, да надобно свято исполнит

Данное; может быть ты полагаешь, обязанность

Только в том состоит, чтобы во-время дело исполнить,

Нет; настоящая служба, как сметливость вернаго друга

В крайности, требует верных услуг и безропотной жертвы;

Все заключает она, чем держится в доме порядок:

Первым делом слуги должна быть готовность покорная,

Если бы даже его и безвинно бранили; запальчивость

свойственна только тому, кто в доме глава; он важнейшим

Занят; ему извинительно смело обидное слово;

Трудно, а должно ему покориться. Минутную прихоть,

Если он сам с собою в разладе; ропот хозяйки,

Если не в духе она; своевольство детей и напрасные

Пени, вот чтó трудно сносить; да в это же время

То исполнять, чтó велят. Но кажется, ты неспособна

Или не хочешь принять на себя столь трудного дела;

Иначе — б ты обижаться не стала за каждое слово:

Чем старику и потешить себя, как не шуткой; худого

Нет еще в том, что девушку дразнят невестой. —

Так говорил духовник; его увещанья глубоко

В нежную душу запали; вспыхнула кроткая девушка,

Чувство пробилось наружу, грудь поднялась и со вздохом

Тяжким она, заливаясь слезами, сказала: правду,

Правду вы говорите; ваши слова справедливы,

Муж благородный! но ах, не всегда-то разумное слово

Пользу приносит; не знает иной, хоть и добрую

Душу имеет, как оскорбительна правда такая,

Как оскорбительна шутка тому, у которого сердце

Горем запугано так, что и доброму слову не верится…

Вам хорошо; вы довольны и счастливы; вам, разумеется,

Шутка смешна; но больного и порох малейший тревожит…

Впрочем, правда и то: к лучшему, чтоб ни случилось!

В доме же я не останусь и вас никогда не увижу;

Богу угодно, чтоб я возвратилась к несчастным, так стало,

Все могу вам сказать; решаюсь признаться теперь же

В том чтó, может быть, после всю жизнь меня бы терзало.

Знайте же, слово родителя мне показалось обидным,

Не от того чтоб крутого я нрава была, чтобы в сердце

Кротости я не питала, ах нет; от того, что действительно

Тронул меня сыновний поступок; впервые отрадное

Чувство проснулось в душе, когда с молодым господином

Встретились мы на дороге. Как некий ангел хранитель,

Он нам явился, и щедрой рукою бальзам       утешенья

Пролил в сердца. Ведь я же его приношенья делила,

Между несчастными, стало быть, знаю им цену.

В это мгновенье, невольная мысль мне в душу запала,

Мысль о невесте его; я втайне себя вопрошала:

Кто ж бы могла быть подругой его добродетельной жизни?

После-ж, как мы у колодца случайно сошлись, мне казалось,

Будто один из посланных свыше стоял предо мною,

И на его предложенье тотчас же я согласилась;

Словно мне кто-то сказал: тебе улыбается счастье!

Если ж, как вам обещала, должна я во всем признаваться,

Вот что дорóгой сюда мне тихо шепнула надежда:

Может быть, Бог наградит твое христианское дело,

Если трудом постоянным, терпеньем и доброю волей

Некогда в доме с любовью заслужишь к себе уваженье,

Станешь опорой его, — надежда тебя не обманет!

Вижу теперь заблужденье, вижу ошибку и знаю,

Сколь велико расстоянье богатой невесты от бедной.

Ну, что сказано мною, того уж назад не воротишь;

Мне же пора; простите; меня ни что не удержит

В доме, где я со стыдом, призналась в моих заблужденьях. —

Так говоря, Доротея, свой узелок завязала,

И, уходя, — простите, — еще раз она повторила.

Но не успела дойти до дверей, как старушка руками

Крепко ее обхватила, и с видом тревожной печали,

— Чтó это значит, спросила она, чтó это значит?

Я полюбила тебя, я век не расстанусь с тобою! —

Доброе слово старушки отец перебил недовольный;

Он, как и все старики, был нрава немножко крутого,

Оханий женских и слез он не терпел, и поэтому

С видом суровым сказал: к чему объясненья, где можно

Словом одним порешить? Собою играть не позволю;

Сами кончайте, как знаете; я же, слуга ваш покорный,

Спать отправляюсь. — Старик осердчал не на шутку, и только

В комнатку выйти хотел, где лет уже тридцать стояло

Брачное ложе его, и где по старинной привычке,

После обеда любил отдохнуть, — как встревоженный Герман,

За руку взяв старика, сказал: не сердитесь родитель,

Я лишь причиной всему; не сердитесь, — а сам обратившись

Снова к пастору, — вам я доверил движения сердца,

Вам поручил объясниться, за чем же стороннею речью

Вы уклонились от дела? — спросил с укоризною Герман.

—Я уклонился от дела, пастор отвечал, чтобы сами

Легче могли объясниться. Какое бы средство вернее

Вызвать могло на признанье такое прекрасное сердце?

Очередь ваша теперь, говорите! — И Герман, который

Все это время стоял словно на угольях, выступил

И, подходя к Доротее,–не кайся, сказал он, не кайся;

Ты не ошиблась во мне; поверь, я испытывал тоже,

Чтó испытала и ты, в первую встречу со мною;

Руку тебе предложить было желанье, но робость

Мной овладела, когда мы с тобою сошлись у колодца;

Помнишь, когда ты нагнулась, в воде отражалося небо,

И на лазури его лицами мы повстречались…

Ах, Доротея, тогда, взглядом твоим очарован,

Я не решился с небес вызвать на землю твой образ;

Замерло слово любви, при мысли утратить блаженство,

Если бы в сердце твоем я не нашел отголоска:

Мысль увидеть тебя, под одною домашнею кровлей,

Мысль снискать твою дружбу, мне показалась вернее;

Вот что решило меня вызвать тебя на служенье;

Но неожиданно ты мужество мне возвращаешь,

Ты признаешься в любви… жаланная, будь мне женою! —

— Буду, — не помня себя, отвечала ему Доротея,

— Вечно твоя! — повторила, и пала в объятия друга…

В это время пастор все объяснил предстоящим.

Но Доротея, лишь только опомнилась, — первым движеньем

Было к отцу подойти. Робко пред ним наклонилась

С видом покорным она, и невольные слезы скрывая,

Голосом тихо-дрожащим, — простите, сказала, простите;

Дважды я виновата пред вами; сперва с огорченья

Плакала я, а теперь не могу не заплакать от счастья…

Так говорила она, и почтительно руку целуя,

Первая эта вина, сказала, да будет последней! —

Добрый, хотя и упрямый, старик ее ласково обнял,

— Будь мне утехой, — сказал, и передал в руки старушки;

Крепко оне обнялись, и глядя на них прослезились

Купно все предстоящие, в том же числе и аптекарь.

Вот наступила минута, в которую с важностью должной

Им проповедник сказал: и так да свершится еще раз

Богу угодный союз и да будет во всем он подобен

Прежнему. — Тут старики, сняв свои брачные кольца,

Подали их проповеднику; он же сказал: подойдите;

Герман любит тебя; ты говоришь что взаимное

Чувство питаешь к нему; и так, Благодать призывая

Свыше на вас; при свидетеле-друге, с согласья родителей,

Дети, именем Господа Бога, вас обручаю. —

 

 

 

Антологические стихотворения.

 

 

 

Аполлон и Гермес.

 

 

С светлым властителем Делоса спорил неистовый Гермес;

Лира, дивная лира, предметом их распри была.

Тщетно стремленье обоих; явился Арей, и мгновенно

Метким ударом железа цевницу богов сокрушил:

Гермесу любо! повеса, беде он смеется, и только!

Тяжкой печали исполнен, главою поник Аполлон.

 

 

 

Другу.

 

 

Строго, как совести глас, ты судишь мои начинанья;

Вот почему я тебя, друга, как совесть люблю.

 

 

 

Толкователи Канта.

 

 

Сколько, подумаешь, бедных прокормит богатый заводчик!

Ежели строится царь, плотникам много хлопот.

 

 

 

Маленькие гении.

 

 

Годы мастер творит и вечно собой недоволен,

Маленьким гениям все даром дается, — и что ж?

То, что узнали сегодня, о том проповедуют завтра.

Ах, как у этих господ скоро желудок варит!

 

 

 

Пирамида.

 

 

Мастер поставил меня на подножии собственной сильна

Стой, сказал он, и я веки стою на песке.

 

 

 

Редкое сочетание.

 

 

Что за причина, что Гений сходится редко со Вкусом?

Этот не любит возжей, силы боится другой.

 

 

 

Радость и Красота.

 

 

Ежели радость тебе на прекрасном лице не являлась,

Радости ты не видал.

Если тебе красота не являлась в минуты печали,

Ты не знаком с красотой.

 

 

 

Суд женщины.

 

 

Женщины! будете действия мужа судить, — ошибетесь!

Мужа всего, как он есть, можете только судить.

 

 

 

Суд сердца.

 

 

Сердцем женщина судит, не зная другого закона;

Где отреклася любви, там осудила она.

 

 

 

Зенит и Надир.

 

 

Волею выспрен, велик, Зенитом небес досягая,

Ты же Надиром своим, к оси прикован земной;

Духом летая в пространстве, в небо умчишься-ль, все тоже:

Около оси земной воля вертится твоя.

 

 

 

Совершенствование.

 

 

Как достигать совершенства? Этому учит растенье:

Волей стремися к тому, чем мимо воли оно.

 

 

 

Время.

 

 

— Неуловим твой полет, быстро парящее время! —

Будь постоянен, и ты грани поставишь ему.

 

 

 

Встреча.

 

 

Истины оба мы ищем; ты ее ищешь в природе,

я ее в сердце ищу; к цели одной мы придем:

Если здоровы глаза, Бога в природе ты встретишь,

Ежели сердцем здоров, в сердце его обретешь.

 

 

 

Две эпохи жизни.

 

 

Смело, на всех парусах, юноша в море несется;

Тихо, на утлой ладье, к пристани тянет старик.

 

 

 

Тайна.

 

 

Чем отличается мастер? в чем его тайна и сила?

— Молча он иногда должен высказывать мысль. —

 

 

 

Ум и мудрость.

 

 

Хочешь ли ты переплыть мудрости море далекое? —

На посмеянье ума смело себя обреки:

Он, близорукий, видит лишь берег тобою оставленный,

Он же не видит того, где тебя встретит успех.

 

 

 

Полифония.

 

 

Я забываю богов, если смотрю на счастливца,

Вижу несчастного я, боги присутствуют мне.

 

 

 

 

Гекзаметр и Пентаметр.

 

 

Светлым потоком струится Гекзаметра стих грациозный;

Сжат, гибок и смел — вот он Пентаметр мой!

 

 

 

Народный писатель.

 

 

Много, народный писатель, друзей у тебя и собратий;

Избранным только поэт избранный Богом певец:

Всякому нравится сказка — пища уму и забава;

Высшаго духа творенья — только не многих удел!

 

 

 

Церковь св. Петра.

 

 

—Тщетно в размерах моих бесконечного ищете. Больше

Сделать тебя самого, вот чего мастер хотел. —

 

 

 

Настоящее.

 

 

Что впереди? я не знаю; будемте ждать и надеяться;

Но в настоящем, друзья, мало отрадного нам.

 

 

 

Сон Амура.

 

 

Спит он, маленький бог? оставь, не буди, и скорее

Делом займися, а он ждать не заставит себя:

Так молодая хозяйка, покуда сынок почивает,

Временем тем дорожит, — скоро проснется дитя!

 

 

 

Задача.

 

 

Каждый будь тем, что он есть, и каждый

Творцу будь подобен:

Он себе верен, и ты только будь верен себе.

 

 

 

Переводчику — поэту.

 

 

Ежели твой перевод перестал переводом казаться,

Ставь свое имя в челе, сам за себя отвечай.

 

 

 

Современный век.

 

 

Век современный, торгующий, враг Пиерид вдохновенных,

Эрмию служит, увы, верой и правдой своей:

Гения, вкуса созданья, варвар, на вес покупает,

И прометеев огонь — глупой игрушкой зовет!

 

 

 

Претензия.

 

 

Нет недостатка в глупцах. Где же сатира?

— Любезный,

Вся эта пестрая дрянь та же сатира. Ты глух? —

 

 

 

Враг.

 

 

Часто полезен и враг: чего в себе сами не видим,

Он подмечает, и тем нас же наводит на след.

 

 

 

Справедливость.

 

 

Все, чем благая природа порознь людей наделила,

Все украшает одну. Зeвсом клянуся, судьба,

Твой приговор справедлив, и ты не ошиблась в расчете:

щедро взыскавши ее, — другом взыскала меня!

 

 

 

Геркулесу.

 

 

Нет, не из чаши богов ты божеству причастился,

Силе бессмертной твоей нектар наградою был!

 

 

 

Гений в колыбели.

 

 

Он в колыбели своей чает вселенную видеть;

Станет ли мужем, — ему тесен подсолнечный мир.

 

 

 

Песок и жемчужина.

 

 

Словно на взморье песку, друзей у него; но песками

Были и будут пески, — перлом останется перл.

Буйные клики пройдут, и чернь о любимце забудет;

Ты не забудешь меня, о благородный мой друг!

 

 

 

Совет.

 

 

Ты сомневаешься в средствах? Скорее берися за дело:

Дело покажет тебе, мастер ли ты или нет.

 

 

 

Наука.

 

 

Этот в ней видит богиню, небесную радость, а этому

Просто корова она: было бы масло ему!

 

 

 

Сон и Дремота.

 

 

Сон и Дремоту, двух близнецов олимпийских, служенью

Сильным богам обреченных, выпросил нам Прометей.

Людям пришлась не по силам такая прислуга бессмертных:

В Сон облачилась Дремота, в смерть обратил Сон!

 

 

 

Царство Вулкана.

 

 

Вижу Плутоновых братий огнем распаленные лики:

Молот железо кует, в горнах клокочет металл!

 

 

 

Прозерпина.

 

 

Стонут от тяжких ударов своды Плутонова царства:

Слышу мольбу Прозерпины и топот подземных коней!

 

 

 

Неравенство браков.

 

 

Вот и еще вам пример неравенства браков.

Психея

Стала с летами умней, Амур и поныне дитя!

 

 

 

Неверная жена.

 

 

В непостоянстве жену ты свою упрекаешь? Напрасно!

Верного мужа она ищет, бедняжка, себе.

 

 

 

Изучение.

 

 

Хочешь себя изучить, — других изучай непрестанно;

Хочешь других понимать, — в сердце свое загляни.

 

 

 

Утешение.

 

 

Воли лишенному в жизни, оставлено поприще мысли:

Здесь он может быть тем, в чем ему свет отказал.

 

 

 

Римские элегии.

 

 

Сердечные впечатления первого своего пребывания в Италии Гете выразил, между прочим, в стихотворениях, названных Римскими Элегиями. Способность великого создателя Фауста подчинять самые пылкие порывы одушевления законам изящного, дала этим стихотворениям всю прелесть художественной отделки, накинула на обольстительные образы завесу грации и вкуса: причуды гениального воображения, игривые движения души поэта не оскорбляют ни чувства, ни теории.

 

 

 

Римские элегии.

 

 

 

I.

 

 

Камни, ответствуйте мне! обелиски, дворцы, отзовитесь!

Капища, молвите слово! Гений, иль ты недвижим?

Все наслаждается жизнью в стенах вековечного Рима;

Я лишь напрасно взываю; мне отзыва нет одному!

Где она? кто назовет мне ее? кто мне укажет

Ту, которая некогда примет в объятья меня?

Где тот неведомый путь, по которому я ежечасно

Мимо светлицы твоей, очарованный, буду ходить?

Ныне, покорный обычаю путника, я созерцаю

Храмы, столпы и развалины, даром не тратя минут;

Быстро однако ж промчатся оне: меня посвященного

Примет единственный храм — и надолго в себе заключит.

Так, всесильна любовь! без тебя, всемогущая, самый

Мир не был бы миром, и Рим был бы не Рим,

 

 

 

II.

 

 

Тетушкам, братцам, кузинам, и всей родне без изъятья

Низкий поклон посылаю; довольно; простите и вы

Барыни лучшего тона, и вы, господа дипломаты

Высшего круга и среднего; ваши сужденья не раз

Тяжким отчаяньем душу мою наполняли; отныне

Чтите кого вам угодно; отныне я кланяюсь вам.

С мелким расчетом вяжите несвязные речи, и скудной

Вашей беседе, увы, да последует скучный бостон.

Ваши избитые мненья — слова, пересуды и толки,

Вечные толки, скажите, кого не терзали они?

С ужасом вам иноземец внимает… напрасно! не так ли

Некогда вечно и всюду, одна раздавалася песнь,

Песнь Британской земли, пресловутая песнь Мальборугу?

Тщетно сын Албиона хотел бы укрыться от ней;

Не было места в Европе, где бы его не встречали,

Где бы, на проводах, ухо его не терзали одним

Вечным напевом о том, как в поход Мальборуг собирался.

Так то и вы, без разбору, без цели, готовы судить

Зря обо всем; сегодня народ, а завтра, пожалуй,

Ради бранить и друзей и князей; но други, теперь

С вами окончен расчет, и в приюте моем я спокоен.

Он, князь молодой, амур несравненный, меня

Принял в свой княжеский дом, и крылом осенил от напасти.

Чудную он даровал мне подругу: Римлянка в душе,

Знает она лишь того, кому по любви предалася.

Галльские смуты, всемирные вести о том и о сем,

Чтó ей до вас? исполнять безусловно желания друга —

Вот ее первая радость, вместе и первый закон,

Щедро ей платит за это пришлец, рассказом про снежные

Горы, леса дремучие, льдины, моря и гранит;

Нет ей отказа ни в чем. Рада Римлянка полярному

Гостю; а он, варвар, полный ее властелин!

 

 

 

III.

 

 

Друг, не кайся ты в том, что мне предалася так скоро;

Верь мне, не дерзко, не низко думаю я о тебе.

Стрелы Эрота бывают различного свойства: иные

Действуют медленным ядом; тяжко и долго от них

Ноют сердечные язвы; другие в мгновение ока

Быстропарящею силой кровь обращают в огонь!

Некогда, в век героизма, когда еще боги любили,

Взгляду следило желанье, желанью восторги — и друг!

Думаешь, долго богиня любви размышляла, случайно

В роще увидев Анxиза? И только замедли Луна

В ночь разбудить поцелуем Юпитера дивного сына,

Верь мне, мгновенно-б Аврора в объятья его приняла!

Геро, взглянув на Леандра, смутилась, и страстный любовник

В ночь, по волнам Геллеспонта, уже на свидание плыл.

Сильвия Рея, едва показалась на береге Тибра,

Тотчас воинственный бог страстью ее оковал:

Грудью одною вспоила волчица, великого Рима

Родоначальников славных, Марсовых двух сыновей!

 

 

 

IV.

 

 

Любящим нам подобает смирение; каждому богу

Мы в тишине покланяемся, свято всегда исполняя.

Заповедь Римских владык. Нам доступны кумиры

Всех народов, хотя б из бальзата грубо и резко

Их изваял Египтянин, иль Грек утонченный изящно,

Мягко и нежно из белого мрамора создал, обители

Наши отверзты всегда и для всех. Одну лишь особенно

Чествуем, любим, одной предпочтительно служим богине;

Ей — наши заветные жертвы, наш ладон и миро;

С нею — чтó встреча, то праздник, где гости, веселье и шалость!

Други, познайте прелестную; это богиня Случая:

Будто дочерь Протея, она нам является часто,

В образе новом всегда; словно Фетиды питомица,

Нас испытует и нами играет. Неопытный, робкий

Ею обмануты; дерзкий — наказан; минуя уклончиво

Смелых, она с умыслом медлит и дразнит сонливца;

Хитрая, только деятельно-ловкому мужу под властная,

С ним лишь она весела, игрива, ручна и любезна.

Помню, однажды и мне эта богиня явилась

В образе смугленькой девы; вкруг шейки ея, ожерельем,

В мелких колечках вилися природные кудри; волнистой,

Темной струею власы на чело низпадали до персей,

Всю закрывая головку. «Случай» шепнул я, мгновенно

Неуловимую принял в надежные руки — и помню,

Живо я помню… но пусть, минувшее будет минувшим:

Римские чары могучи, а я над собою не властен!

 

 

 

V.

 

 

Весело, славно живу я, здесь, на классической почве;

Утро проходит в занятьях: читая творения древних,

Ум постигает ясней век и людей современных;

Ночь посвящаю богу любви. Пусть в половину

Буду я только учен, — да за это, блажен я трикраты!

Впрочем, учиться могу я и тут, как везде, созерцая

Формы живые лучшего в мире созданья; в ту пору

Глазом смотрю осязающим, зрящей рукой осязаю;

Тайну искусства, мрамор и краски вполне изучая.

Если ж подруга уснет, я уношуся далеко,

Глядя на образ прекрасной, где жизнь и покой сочетались:

Мысли одна за другою текут вереницей, и тщетно

Гаснет лампада. О други! и тут, несказанно добрая,

Нежным дыханием сердце она согревает, на долго

Римского лика черты, в памяти мне оставляя…

 

 

 

VI.

 

 

— Можешь ли ты, так обидно меня упрекать, о мучитель!

Разве мужчины у вас укоризнами платят за верность?

Если что злое, молва обо мне разгласила, так что же!

Разве не я виновата, разве молчать не должна я?

Так! но виновна я только с тобою, а эта одежда

Служит уликой тому, у нашей сварливой соседки.

Ах, опрометчивый! разве не сам ты под маской прелата,

В черном плаще, для шутки, аббатом казаться желая,

Людям меня выдавал на зловещие толки приходом

В светлую, лунную ночь? Вот оне шутки какие!

Ты же меня обижаешь; но всеми святыми клянуся,

Нет! объятья мои другого прелата не знают!

Я-ль не была молода и бедна, и знакома соблазну?

Фалькониери не раз глядел на меня сладострастно;

Часто, бывало, Альбани коварной запиской то к Остии…

То к четырем колодцам меня вызывал; я не слушала.

Помню, отец мой говаривал: «Девушки жертва обмана.»

Мать не совсем соглашалася с этим, а вышло, что правду

Он говорил. Обманута я; ты сердишься только

С виду, только затем, чтоб меня же оставить. Идите!

Нет, вы не стоите женщин; детей мы носим под сердцем,

С ними же вместе и верность мы носим; вы же, мужчины,

С вашим желаньем и силой, вас и любовь оставляет. —

Так говорила подруга, и взяв на колени малютку,

К сердцу прижала его; на глазах навернулися слезы!.

Стыдно мне стало, сам я себя устыдился, что вражие

Речи людские могли запятнать милый образ!

 

Изредка вспыхнет, тускло горит и курится, и долго

Тлеет под пеплом водой сокрушенное пламя; но только

Смрад разойдется, свободное снова оно запылает,

Яркой струею вокруг свет и тепло разливая!

 

 

 

VII.

 

 

О как мне весело в Риме, если я вспомню, когда

Бремя туманного, серого неба на мне тяготело;

Вспомню то время, когда пасмурный северный день

Душу томил, предо мною бледный покров разстилая;

Беден, гол и бесцветен мир мне казался, и я

Вечно ни чем недовольный, сам о себе размышляя,

Грустно в путь безотрадный взоры мои устремлял…

Ныне счастливца главу окружает эфир животворный;

Феба веленьем послушны мне формы и краски; с небес

Негою веет, и тихо в ночи светозарной льются

Мягкие, сладкие песни. Луч италийской луны

Светит мне ярче полярного солнца — и бедному смертному,

Мне досталася доля чудесная!! Сон ли я

Вижу? Странник доступен чертогам твоим, о Юпитер?

Здесь распростертый во прахе лежу и взываю к тебе!

Как я пришел и откуда, — не знаю, но думаю, Геба

Путь указала сюда, и в объятья меня приняла.

Ты ли ей так повелел, или это ошибка богини?

«Что ты задумал, поэт?» Капитолия гору отныне

Чту за Олимп. Здесь бы я дни мои кончил, а ты

Под вечер жизни, о Гермес, будь мне вожатый, с тобою

В темное Орково царство радостно я низойду.

 

 

 

VIII.

 

 

Друг! когда говоришь, что в детстве ты людям не нравилась,

Или что мать не любила тебя, что тихо, одна

Ты вырастала и поздно сама развилася, — охотно

Верю тебе; приятно, и сладко подумать, что ты

Малым ребенком еще от других отличалась. Подруга!

Участь твоя, что цветок виноградный: чужды ему

Нежные формы и яркие краски; но грозды созрели, —

Боги и люди мгновенно ими венчают себя!

 

 

 

IX.

 

 

Славно горит огонек в сельском уютном камине,

Хворост, пылая, визжит и с треском в трубе завывает;

Прежде, однако, чем эта вязанка истлеет под пеплом,

В двери тихонько войдет подруга моя молодая.

Тут-то береза и ель и сосна запылают, и будет

Ими согретая ночь — славный, торжественный праздник!

Тихо по-утру она и заботливо ложе покинет,

Искру между золою отыщет, и снова раздует

Пламя: уснувшую, будто бы пеплом покрытую радость

Вновь пробуждать — плутовка владеет особенным даром!

 

 

 

Х.

 

 

Многие-б отдали мне половину венчавшей их славы,

Если б хоть на день мог я им место мое уступить;

Доля завидна моя, многим из славных почивших:

Тщетно! ими владеет страшная Орка судьба!

Пей же скорее любви медовую чашу, о смертный,

Прежде чем грозная Лета твоей не омочит пяты!

 

 

 

XI.

 

 

Чистый треножник посыпав листочками розы, о Грации!

Вам посвещает поэт несколько бедных созданий;

Полный надежды, он озирается. Счастлив художник,

Если его мастерская служит ему Пантеоном:

Мраморный образ Юпитера клонится долу. Юнона

Очи на небо возводит. Гордо вперед выступает

Феб лучезарный, кудрявой главой потрясая. Сумрачен

Лик у Минервы. Коварен, насмешлив, но вместе и нежен

Гемеса взгляд вороватый. Мечтательны Вакховы взоры.

К ним-то возводит Питера, даже на самом на мраморе,

Светлою влагой и сладким желаньем исполненьи очи…

 

 

 

XII.

 

 

Слышишь ли ты, о подруга, как вдалеке раздаются

Радостны клики жнецов, вдоль по фламинской дороге?

Жатвы праздник окончив, едут они во свояси;

Сам же Римлянин благую Цереру венчать не желает;

Он отменил торжество, во славу богини великой,

Людям, в замену жлудей, пшено золотое пославшей.

Будем с тобой благодарны, отпразднуем праздник; хоть в малом

Виде, а вce же мы целый народ составляем.

Знаешь ли, это мистический праздник; его основали

Греки, они же и в Риме его учредили; он ими

Был наречен Элевзинским, по месту в котором основан.

В римских стенах слышался греческий голос: «Придите,

К ночи священной придите!» В страхе бежал оглашенный,

Робкий скрывался; но юноша смелый, в знак целомудрия,

В белую ткань облеченный, ждал разрешения тайны;

Тайне предшествовал искус. Множество чудных видений

Тотчас его окружали, и под-руки взявши, кружили;

Змии клубились в ногах, а девы, держа над главами.

Ларчики, тучно колосьем венчанные, быстрой чредою

Взад и вперед, таинственно, мимо его проходили;

В странных движениях, друг перед другом жрецы подвизались;

Мнилося, что-то свершали, и пели протяжно и тихо.

В таинство праздника был неофит посвящаем не скоро;

Он в ожиданьях томился, и долго ему не вверяли

Старых, заветных преданий. Подруга! а как бы ты думала,

В чем состояли оне? Вот видишь, когда Язиона,

Мужеством славного критского князя, богиня Церера

Другом своим назвала, и ему даровала, покорная

Богу любви, сокровенную прелесть бессмертного чрева,

Почва земли понесла в ту годину плод богатейший;

Крит утопал в изобилии; брачное ложе богини

Тяжесть колосьев едва выносило, и тучное семя

В недра земли проникло глубоко; но тяжко и долго

Бедствовал мир остальной между тем, потому что богиня,

Ради любви, свое на земле позабыла призванье.

Сказке внимал неофит и дивился, но вскоре, любезною

Был награждаем. Друг, неужели еще непонятно?

Этот развесистый мирт…

 

 

 

XIII.

 

 

 

XIV.

 

 

 

XV.

 

 

Нет! примеру Цезаря я ни за чтоб не последовал,

И на Британской земле, мне бы не быть никогда;

Севера грустно туманное небо мне ненавистнее,

Нежели жителям Юга вся насекомая тварь.

Многое здесь для меня получило другое значенье;

Даже австерии я полюбил; в одной-то из них

Видел сегодня подругу с дедушкой вместе, которому.

Добрая, ради меня, часто вставляет очки.

Супротив нас села она и такую прелестную

Позу выбрать умела, что трудно пером описать;

Кажется, все разочла, а не было даже и тени

В ней принужденности; с милым кокетством, и будто на зло

Здесь принятому обычаю, громко она говорила;

Крайне- была весела и любезна со всеми; но вот

Где я увидел, что избранный все-таки я: за обедом

Стала вино наливать, — это бы все ничего, —

Вижу, однако, льется вино, не то чтобы в рюмку,

Льется немножко и мимо; это не даром; как раз

Взглядами встретились мы; значилось: видишь ли? вижу!

Вот, на лощеном столе, скатерть откинув долой,

Крошкой мизинцем сначала она провела множество.

Разных и всяких узоров, между которыми свой

Вензель она с моим сочетала; потом обозначив

Римскую цифру четыре, — едва я заметил, едва

Это она у меня на лице прочитала, — мгновенно

Старый узор кружками она заменила, и все

Разом исчезло, как будто б ни в чем не бывало; но чудная

Цифра четыре на-веки врезалась в память мою.

Долго нем и недвижим я оставался на месте,

Губы кусая себе; мной овладели совсем

Бес нетерпенья и мысль об удачной проказе. Думал я:

Долго мне ждать, вечность пройдет до урочной поры!

Чудны создания Рима, дивлюсь вековечному граду,

Боле однако, о Рим! судьбе я дивлюся твоей:

Несколько хижин сперва показалось на береге Тибра;

Хищник, бродяга, пришлец тут обитали, да зверь;

Годы текли чередою, а с ними сокровища мира,

Будто неведомой силой в лоно стекались твое;

Веки прошли, и что ж ты собою явил? Развалины

Целого мира! Но жребий твой не свершался, и ты

Вновь просиял, чтоб вторично свет удивить образцами

Дивных искусств, —людям на радость, на славу векам!

Солнце! ты озирая, любуешься ими, но солнце,

Ради поэта, немедля сегодня твой путь соверши;

Ярче взыграй на фасадах, ротондах и портиках зданий;

Куполы, главы и башни скорей озлати, и мгновенно

Вверх по иглам обелисков блеск и мерцанье пролей;

В море потом погрузись, и час, когда живописец

Жадно, объятый восторгом, очами окрестности пьет,

Даже и тот сократи, да настанет скорее заветный!

Вот он! нет, я обчелся; однако, бьет уже три.

Музы! вы было снова меня обманули; но шутите,

Милые, шутите; вам не удастся; к тому же и вы,

Сколь ни надменны, а богу любви вы уступите место!

 

 

 

XVI.

 

 

«Что же, любезный мой, ты не пришел по утру в виноградник?

Верная слову, одна одинешенька, я поджидала.

— Друг ты мой милый, едва я вошел, как по счастью увидел:

Дедушка твой, озираясь кругом, стоит на дорожке;

Я потихоньку вернулся назад. — «Ах, опрометчивый!

Чучелу принял за дедушку ты; из лоскутьев и сучьев

Мы смастерили ее на защиту от птиц вороватых;

Стало-быть, я старику на свою же беду помогала».

Ну, признаюся, цели своей он достиг совершенно;

Самую хищную птицу вспугнул он сегодня, не то бы

Чисто она у него обокрала и садик и внучку.

 

 

 

XVII.

 

 

Многие звуки мне ненавистны, но более всех

Ухо мое раздирает лай и урчание пса.

Только один, что живет у соседа, один изо всех,

Как ни урчал бы, а я слушал бы вечно его;

Он-то однажды залаял на встречу любезной, и тем

«Чуть было тайны моей не нарушил; за то и теперь,

Только услышу его, думаю тотчас: идет!

Или хоть вспомню то время, когда приходила она.

 

 

 

XVIII.

 

 

Тяжко одно для меня; другое бывает несносно,

Так-что при мысли о том, сердце мое уж болит;

Ныне, в том и в другом, охотно признаюсь вам, други:

Мне одинокому скучно, когда не разделит со мной

Лишнего время подруга; но если на розы блаженства

Ревность отраву прольет, — это уж мне ненавистно!

Вот почему, я вдвойне счастлив подругой: она

Любит меня непритворно, и верному верностью платит.

Юность бывает скора и всегда тороплива; но я

Посланным благом люблю наслаждаться покойно и долго.

Буря-ли, ветер-ли, дождь, завывая стучится в окно,

Все это нам шепот любви, отголосок блаженства!

Утро проглянет, а с ним много свежих цветов,

Много радостей новых пошлет золотистое утро!

Вас умоляю, Квириты, продлите вы счастье мое;

Лучшей доли я ни кому не желал бы из смертных!

 

 

 

XIX.

 

 

Доброе имя не так-то легко сохранить; полагаю

Распри Амура со Славой были причиной тому.

Знаете-ль вы, от чего родилась их взаимная ненависть?

Это старинные сказки; люблю пересказывать их,

Слава, богиня могучая, сделалась обществу в тягость

Гордым своим обращеньем и дерзкою речью. Она

В полном собраньи богов, так между — прочим Юпитеру

Раз говорила: «Мой Геркулес не то, чтó был прежде;

Это не сын, рожденный Алкменой, это герой

Мною любимый; мне он обязан своим возрожденьем,

Мне же и тем, что его богом зовут на земле;

Если к Олимпу он очи подъемлет, ты думаешь, верно,

Он уж и руки к коленам твоим простирает. О нет!

Муж благородный, он взорами ищет меня, и награды

Ждет за свои беспримерные подвиги, он от любви

Той, которая славою имя его оглашает

Прежде, нежели он подвиг успеет свершит.

Скоро он будет увенчан вполне; с ним сочетаюсь

Радостно я, и охотно супругом его назову.»

Слушали; знали что хвалится; спорить однако ж не стали;

Каждый боялся немилость богини навлечь на себя,

Кроме Амура; он лишь, как-будто ни в чем не бывало,

Скрытно от всех, Геркулеса подводит к богине любви,

Чарами их окружает, и тут же с обычным искусством,

Соединяет чету: львиною шкурой одел

Плечи богини, и палицу к ней осторожно приставил;

Женской одеждой потом Геркулесову выю накрыл;

Прялку подал ему, и кудри усыпав цветами,

Тем довершил забавную группу. Немедля, затем,

Весь обежал он Олимп, громко везде восклицая:

«Дивные дива случились, дива, каких никогда

Солнце сначала вселенной в теченьи своем не видало!»

Все поспешило за ним; каждый поверил ему;

Так он искусно морочил; Слава, и та не отстала.

Ктож бы, вы думали, более прочих был этому рад?

Вот кто — Юнона! Амура она наградила улыбкой.

Надобно было видеть, как прогневилась за то

Слава; как ей обидно было; правда, сначала

Все улыбалась богиня: «Шутите боги, она

Всем говорила, Трагики верно смеются над нами;

Шутите! в этом герое слишком уверена я.»

Скоро, однако ж, она к стыду и досаде уверилась

В горькой истине. Вот, что при случае этом всего

Было забавней: Вулкан не был ни сколько встревожен

Тем что супруга ему изменила; напротив того,

Сам хлопотал, чтобы в сети чету уловить; ловко

Выбрал минуту, и придал забавную краску всему.

То-то был праздник чудесный для юношей: Вакх и Меркурий,

Оба они позабавились вдоволь; послушали-б вы,

Что шалуны смеючись говорили: «Надо признаться,

Молвили, чудная женщина право, и мы бы не прочь!

Сделай милость Вулкан, оставь их в таком положеньи,

Дай наглядеться.» И что ж? рогоносец был этому рад.

Им в угожденье, держит обоих в плену, да и только!

Вспыхнула Слава с досады, и вмиг удалилась от них.

С той-то поры у нее с Амуром вражда завязалась;

С кем бы она ни сдружилась, тотчас является он;

Чем благосклоннее Слава, тем он опаснее вдвое;

Ну, да за то и богиня, нещадно преследует тех,

Кто ему близок; только заметит, что вы ему ради,

Вмиг клеветой и злоречьем вас наказует она.

Сам я страдать начинаю; богини ревнивые взоры

Всюду за мною следят; вижу, что будет беда;

Молча однако ж, без ропота, я судьбе покоряюсь,

Ведая как пострадали Греки за распрю царей.

 

 

 

XX.

 

 

Ежели твердость и сила суть украшенье мужчины,

Скромность в делах сокровенных — условие первое в нем.

Мира владычица, верный хранитель народного блага,

О, дорогая богиня молчанья, жизни моей

Спутница верная, ты изменила, а муза-шалунья,

Пользуясь этим, тотчас уста разрешает мои!

Пусть же старинная сказка мне оправданьем послужит:

Тяжко было рабу тайну Мидаса скрывать;

Он, увидав у царя длинные уши, желал бы

Новость поведать другому, и мучимый ею не знал

Где схоронить, или с кем поделиться опасною тайной;

Он припадает к земле, и ей возвещает о том;

Вот, из земли тростник вырастает, и шепчет, а ветер

В воздухе тайну разносит, и все про нее узнают

Вторя слова: «У царя, у Мидаса длинные уши!»

Так-то теперь и со мной; тяжко таить про себя

В полной, стесненной груди наши заветные мысли;

Им и легко и отрадно в песнях из уст вылетать!

Что же мне делать? другу поведать всего я не смею;

Други бывают опасны; женам сказать — забранят!

Будь же, Гекзаметр, ты мой поверенный, знай мою радость:

Друг осторожно минует все сети, которые ей

Дерзостно смелый и тайно хитрец на пути разставляет;

Любит меня одного… Но свидания час наступил.

Звонкие песни раздайтеся! пусть ветерок ароматный

Вас и голубит и холит в объятиях нежных, а вы

Пользуясь этим, как некогда славный тростник про Мидаса,

Всем разгласите Квиритам о тайнах блаженной четы!