Светский зверь

Светский зверь.

(Эпизод.)

 

Нынче на белом свете расплодилось такое множество львов, тигров, медведей и других животных, с четвероногими страстями, что бедным овечкам негде голов приклонить; всюду угрожают им растопыренные лапы, готовые, со всею светскою вежливостью, растерзать несчастную жертву; — везде приветствуют бедняжек страшно разверстые пасти, лакомые до nec plus ultrа на вкусное блюдо из кротких овечек. Что же делать бедным овечкам, в таких критических обстоятельствах? жалобное блеяние их более раздражает эстетический вкус хищных животных. По неволе пустишься на всякие хитрости. И вот эти кроткие, безответные, робкие овечки, чародейством волшебницы Добрады, превратились в хитрых лисиц, — а лисица, как известно из басен Крылова, водит за нос не только зверей, своих лесных соотчичей, но даже ловко надувает и воздушных и водяных и подземных обитателей. С минуты вожделенного превращения, короткие косы львов начали вытягиваться и теперь достигли, кажется, до двух футов длины, по измерению одного физиолога, — и с той же самой минуты все животные жалуются на лисиц, будто они заняли места благородных львов и похищают счастие оных и спокойствие, и на своих кухнях заказывают удивительно вкусные блюда из их львиных сердец… конечно, такое порабощение очень неприятно, но львы сами виноваты; есть на этот случай русская пословица: «люби кататься, люби и саночки возить.»

Молодой высокий тигр женился на юной кроткой овечке, еще не успевшей превратиться в лисицу. Он назывался Валерий Кирилович Стольский, а овечка Наталья Алексеевна; Стольский был неисчислимо богат, а его жена неописанно хороша. Они сочетались браком, в следствие некоторой магнитической силы, неудержимо влекшей их друг к другу, и в силу электрических токов, стремительно переливавшихся из глаз одной в глаза другого, и обратно; короче, то была женитьба по любви. Казалось, такой брак мог ограничиться одним медовым месяцем, как и все браки, у которых в основание положен не закон: «муж и жена — одна душа и одно тело,» — а только скоропроходящая вспышка страсти, ненасытная жадность человека. Вышло напротив: медовый месяц прошел, и даже прошел год, а супруги любили друг друга, как любили до венца.

Услужливая зависть мигом заметила счастие молодой четы. Поговаривали в свете, будто муж — тиран, то есть ревнует жену ко всякому ловкому животному, и не дает по праву принадлежащей ей свободы играть сердцем, как она заблагорассудит. Потом, увидев неосновательность этой ипотезы, назвали мужа несчастным и говорили, будто жена держит супруга своего в ежовых рукавицах; но заметив у Натальи Алексевны маленькую, беленькую ручку, не способную для «ношения» ежовых рукавиц, начали уверять, что они, просто, оригиналы — влюблены друг в друга по уши, по образу голубиной сентиментальности. С течением времени, последнее  мнение выходило из разряда ипотез и принимало характер положительный, и уже готово было превратиться в абсолютную истину как вдруг явилась новая мысль, и вот почему:

Одно жадное животное в черном фраке, неизвестно к какой породе зверей принадлежащее, чрезвычайно сметливое и ловкое, одерживало страшные победы над всеми хитростями лисиц. Я не знаю, в каком европейском лесу оно приобрело такую мудрость; вероятно там, где родятся мировые гении, — которые очень искусно умеют изворачивать логическое построение вашего мозга, посредством бросаемых в него ядовитых шариков, называющихся идеями. Юное поколение, пылкое ко всякой новости, ловит шарики и с наслаждением глотает их, как сахарные пилюли доктора — шарлатана, которые, вместо пользы, только растравляют болезнь.

Раз животное пресмыкалось на Невском проспекте, ища себе пищи. Вдруг его кто — то ударил сзади по плечу и сказал:

— Вечно на все смотрит, а иногда видит плохо! здравствуй Чинский.

— А, любезный друг! какими судьбами, из каких стран?

— Московской дорогой прямо из Колотиловки.

— Давно ли?

— Уже с, месяц.

— Скажи, пожалуйста! а я до лих пор не слыхал о твоем возвращении. Ну, не совестно ли тебе прожить целый год в деревне? я записал было тебя в число жертв уединения.

— Напрасно.

— Однако я слышал, что ты в Москве пожинал ужасные лавры, на паркетном поприще.

— Да, мы бывали там в обществе.

— Я не желаю ничего лучше… семейная жизнь? Счастлив ли?

— Лучшего ничего не желаю в жизни. Жена моя… ты не видал моей жены?

— Где же мне видеть? во время твоей свадьбы я был болен; потом ты уехал в свою Колотиловку, за тихим счастием Аркадских пастушков.

— Приезжай же завтра ко мне обедать; жена будет очень рада. Вот тебе адрес мой. А теперь прощай; мне нужно завернуть в этот магазин. Прощай.

Приятели пожали друг другу руки и расстались. Чинский, оставшись один на улице, взглянул на карточку и прочитал: «Стольский живет в Большой Морской, в доме ***, в третьем этаже.»

 

Встреча приятелей, после долгой разлуки — обстоятельство! — особенно встреча таких приятелей, из которых один оказался женатым, а другой наслаждается прелестями свободы, то есть, занимается психологическим изучением женщин, во всех видах. Удивление, радость и сожаление волнуют грудь холостого приятеля; он смотрит на своего прежнего удалого товарища в шалостях не так уже смело, как в оные дни; не с таким радушием жмет ему руку, как бывало жал, когда передавал свои замыслы, в уверенности, что не последует отказа в участии; говорит уже не с таким жаром, как прежде, словом холостой приятель связан при встрече с женатым своим приятелем. Во время свидания, он крайне жалеет об утрате товарища, который очарования свободы променял на спертую семейную жизнь, — связал свою судьбу с судьбой такого слабого существа, какова женщина. «Глупец! думает свободолюбивый холостяк: — разве мало женщин в гостиных, разве мало женщин в будуарах? кто заставляет тебя чуждаться женщин? живи в их кругу, люби их, гни перед ними шею, преклоняй колена, боготвори их — и будь свободен. Свобода вещь важная; ее потеряешь скоро, но приобрести трудненько, если иногда не совсем не возможно…» — Но, между тем, холостяк очень рад видеть утраченного приятеля, рад говорить с ним, готов разделить с ним время, назначенное для иных высших занятий.

Что же делать, милостивые государи, если мой герой так честит женатую жизнь? таков дух времени, такова эстетика наших западных учителей. Самоуслаждение, ячество — вот их девиз, и может ли истекать отсюда, если не кроткое, то по — крайней — мере не раздирательное?

На основании всех сих эстетических причин, Чинский явился на другой день к Стольскому.

— Проси! — сказал Стольский, когда слуга доложил о тосте. — Ничего мой друг, сиди, примолвил он, обращаясь к жене, сидевшей в то время в его кабинете; она хотела уйти. — Это один из моих старых приятелей, о котором я говорил тебе вчера.

Вошел Чинский; ловко раскланялся с Натальей Алексеевной; картинно сделал обычное рas de retour и при сей верной оказии не приминул заметить ее красоту. Мгновенно родилась в уме его мысль великая, гениальная, мировая, основанная на законе новейшей, древне — эллинской тож, эстетики, — родилась и чрез минуту окрепла, а еще чрез минуту начала приводиться в исполнение. Чинскому совершенно были знакомы все тонкости паркетной войны, и он знал свое достоинство, знал свое искусство и произнес в душе решительный мировой возглас: «она моя!»

Разговор кипел. Чинский был необыкновенно остроумен, весел, насмешлив, умен, сыпал ос тротами, блистал фразами; Стольский был угрюмоват немного, не всему улыбался, во многом не соглашался с своим приятелем; но тот приписал это действию семейной жизни; Наталья Алексеевна была серьезна… женщина в восемнадцать лет — серьезна в обществе такого волшебника, каков Чинский! это удивило его. — Прочие были очарованы им, и мигом произвели его в корифеи остроумия.

После обеда, наговорившись довольно, Чинский стал вглядываться в порядок вещей в доме Стольского, потому что здесь можно угадать характер хозяев. Его внимание обратила великолепно переплетенная книга, лежавшая на столе. Он взял ее, и что — то неприятное, смесь сарказма с испугом выразилось на его лице; он даже не полюбопытствовал перевернуть первый листок книги и небрежно положил ее на прежнее место. То было «христианское чтение».

— Ты уже читаешь нынче подобные книги?

— Да, и душевно жалею, что прежде не знал, какие сокровища заключаются в них,

— Скажите, madamе вы разделяете мнение вашего супруга?

— Разве это, по вашему, такое дурное дело?

— Да, оно — то и показало мне настоящее назначение человека.

Чинский поморщился немного, видя, что попался в просак.

— Да… согласен… но знаешь , ведь наш век индюстриальный, положительный; дух нашего века стремится к существенности. К чему же идти против него?

— Неправда, отвечал Стольский. Дух нашего века вовсе не положительный, и мы стремимся вовсе не к существенности. Существенность внутри человека;  стремление духа к Богу, источнику всех благ, и подчинение наших страстей и действий воле духа, то есть, конечное уничтожение своекорыстного я — вот истинная существенность. Она невидима, но осязательна духовно, потому что она Любовь и Правда вечная.

— Однако, мир — то для чего же сотворен, если не для человека?

— То — то и есть! Мир Бог сотворил, как потребность человеку; а мы, потомки падшего Адама, вечно падающие и мечтающие, превратили потребность в наслаждение. Мы живем не разумом, просвещающим человека в мире и не для разума, а воображением, сами для себя; носимся в мире призраков, — в мире называемом тобою существенностью. Существо — может ли быть тленно? правда и любовь — вечная, вот существенность, потому что настоящая наша жизнь там, где Она; а здешняя жизнь — приготовительное мгновение к вечности.

Еще много они говорили, спорили доказывали. Когда Чинскому следовало сделать последнее решительное возражение, он только пожал плечами, взял шляпу и ушел, обещаясь навещать Стольского чаще. Разумеется, он вообразил себе, что пожатием плеч решил задачу, а уходом — в пух разбил все суждения Стольского. Таков дух времени, такова образованность наша!…

Чинский записал Стольских в разряд сумашедших; но не оставлял скучного знакомства с ними. Он имел в виду благую, по его мнению, мысль образумить их, обратить их на путь истины — фальшивого достоинства. С этою целью часто посещал супругов, уже не пускаясь в споры, а стараясь доказать свою правдивость духом времени, то есть, интеллектуальными изворотами своего слабоумия и животности. Благая цель его, в отношении к Стольскому, заключалась в том, чтобы заставить его проводить время подобно проведенному в пору юности, заставить его погрузиться опять в бездну света и его мелочей, призраков и суеты, называемых модными обычаями, и тем облегчить себе путь к его жене. Но видя усилия свои тщетными, он обратил оружие против Натальи Алексеевны, надеясь на ее женское легкомыслие и будучи уверен, что женщина — кукла. Об муже он мало уже заботился; мужа легко можно провести, потому что муж — настоящий крот, да и при жене, еще слушающей курс кокетства. И вот Чинский начал великое дело обращения madame Стольской на свой путь.

Не стану описывать всех тонкостей, хитростей, уловок, какие он употреблял, всячески стараясь за воевать сердце очаровательной Натальи Алексеевны; все это очень хорошо известно всякому.

Но ничто не действовало на ее сердце: ни услуги, ни ловкость, ни покорность, ни красота очарователя. Весь запас средств наконец истощился. Непреклонная, она оставалась по прежнему холодною к нему, серьезною; начала казаться даже строгою. Что прикажете делать ненасытному льву? отказаться? но что скажут об нем, когда узнают постыдную ретираду от какой — нибудь восемнадцатилетней неопытной женщины, тогда как против его всепобеждающего орудия не могли стоять самые опытнейшие кокетки?… стыд! срам!… поношение!…

— Нет, во чтобы ни стало, она будет моею! воскликнули однажды пылкие страсти Чинского. Приятели, знакомые, друзья, все заметили перемену в нем. Целая половина Чинского исчезла, — осталась только тень его; с некоторого времени он мало острил; место остроумия заступила хандра, рассеянность; страсть к разгульным беседам уменьшилась.

— Неужели я влюблен? спрашивал он себя? да; я влюблен страстно, огненно; я люблю ее, эту дурочку Стольскую, больше своей жизни…. о, да! она будет моею…. хоть бы для того мне надо было умереть….

И он ошибался, или лучше хотел ошибаться. Он не был влюблен в Наталью Алексеевну; не ее он желал уже теперь, не ее глаза жгли его грудь, не ей он обещается принесть в жертву жизнь; — ей ни капли, ей ничего. Он готов бы даже оставить ее, если б… никак нельзя! мысль не об ней, а о том: «что скажут?» не давала ему покоя. Ведь, засмеют его, Чинского, этого ветерана любви, этого гения волокитства, этого могучего чародея; его прикуют пожалуй к разряду глупцов, а Прометeем в таком неизящном роде быть весьма неприятно… ячество, ячество, вот — что терзало высокую душу его; ему ужасно было взглянуть на свою громадную репутацию, запятнанную неудачей в битве с очень обыкновенной женщиной; ему страшно было прослыть хвастуном, потому что он, вскоре после первого свидания с Стольскими, сам открыл приятелям все замыслы свои, и прибавил утвердительно, что через несколько времени будет посещать дом Стольских, в качестве владыки… хвастун! лжец!.. ужасно!!

— Софист!

— Безумец! воскликнут благоразумные люди. Но, читатели, я уже докладывал, что таков свет. Софизм и безумие, кажется, одна особа и дитя одной матушки — заблуждения. Ленивая воля — известное дело не имеет никакой власти над человеческими действиями; она покоится на лаврах, — она покоится на розах, — она покоится на пуху — она покоится, и ей только бы покоиться и ничего не делать; а между тем тут — то и свобода страстям: они бушуют, кипят белым ключом, ревут, рвутся, рвутся, неистовствуют, — и увлекают за собой ум, всюду готовый без руководительницы своей воли. На Руси это положение объясняется просто: ум за разум зашел…. и тут то родник софизмов.

Таков и Чинский. Раз он приехал к Стольским, вечером.

— Дома ли?

— Никак нет — с. Изволили уехать — с.

— Досада!

Уже Чинский хотел идти назад, как вдруг спросил :

— И барыня уехала?

— Барыня у себя — с.

— А! и прекрасно! доложи! столь давно ожидаемая минута наконец настала; великая мысль близка к исполнению. Бес напоследок служит светскому чародею верно и нелицемерно… виват, теория случайностей участия беса в подобных делах!.. так услужливый случай дает Чинскому возможность осуществить давно задуманное.

Наталья Алексеевна просила его подождать мужа, который уехал к министру.

— Он скоро возвратится; за ним присылали.

В ожидании, Чинский завел с нею светский разговор, и потом неприметно склонил речь — куда бы вы думали? туда, куда обыкновенно заходит растерявшийся ум — ни к селу ни к городу, — прямо к животному магнетизму; потом дошел до сродства душ, до сочувствия, до электричества глаз, преимущественно черных. Наталья Алексеевна слушала его, и  неприметная улыбка мелькала на ее устах. Если бы философ заметил эту улыбку, то от электричества неминуемо перескочил бы к сельскому хозяйству, а отсюда сделал сальто — морталь на улицу.

— Я много занимался изучением электричества, и нашел, — говорю не шутя, — что электричество глаз несравненно сильнее всякого другого электричества. Эти искры, называемые взорами, так сильно, так невыносимо действуют на сердце, так глубоко врезываются в душу, таким жаром обхватывают все существо, что человек невольно теряется и падает на колена перед гальванической батареей….

Наталья Алексеевна улыбнулась.

— Прекрасно, monsieur Чинский! вы нас — женщин, называете батареями! — прекрасно!

— Ради Бога, не принимайте моих слов в дурную сторону! я…

— Да; я знаю, вы известны своими глубокими познаниями в физиологии женщин…

— И однако же, ни одна женщина не была в состоянии произвесть на меня такого сильного впечатления….

— То есть, ни одна батарея не была так счастлива. . . .

— Смейтесь, Наталья Алексеева, смейтесь; я достоин посмеяния…. потому что я…. люблю…. я люблю вас! На мгновение лицо Натальи Алексеевны изменилось; то не улыбка мелькнула на нем, а какое — то судорожное потрясение пробежало по всем ее мускулам, — электрическая искра — вероятно.

— Покорно вас благодарю, отвечала она, спокойно — ласковым голосом. Лев выпучил глаза.

— Да; я полюбил вас с первого свидания, — и люблю вас так сильно, что за одно ваше слово любви, за один взгляд…

— Электрический, примолвила она, с прежним спокойствием.

— Я готов отдать жизнь.

— К чему любить так исступленно?

— А вы?.. любите ли вы меня?..

— Конечно, люблю!

Чинский едва не лишился рассудка; он бросился 5 55 перед Натальей Алексеевной на колена, и старался поймать ее руку, которою она водила по воздуху, около головы обожателя.

— Что вы, что вы! Мonsиeur Чинский, что вы! Вы, кажется уже через чур наэлектризовались. Объяснитесь, ради Бога, я тут ничего не понимаю.

— Я люблю вас; вы слышали это, люблю вас так, как только может любить мужчина женщину хочу владеть вашим сердцем, хочу быть вашим рабом… о, как я счастлив — вы любите меня!

В ответ на такую пламенную выходку, Наталья Алексеевна захохотала…

— Помилуйте, господин Чинский! встаньте, пожалуста, мне очень совестно видеть вас перед собой в таком унижении. Вы не поняли меня, а я виновата, вам прежде…

— Что же — такое?..

— Я, конечно, люблю вас, потому — что наш Спаситель заповедал человеку любить ближнего; но той любви, о которой вы говорите — извините меня, невежду — я не знаю; только слыхала об ней мельком. Вы, с своей стороны, забыли уважение ко мне… нарушили приязнь между вами и моим мужем; вы, по дружбе, готовили ему… извините, я не могу выговорить.

— И так вам — угодно было насмехаться надо мной, угодно было сделать чучелу для своей потехи?

— Никогда. Насмехаться ни над чем не должно; я только прошу вас оставить наш дом.

Чинский был похож на зарево в темную осеннюю ночь. Судорожно подергивалось его лицо, вздрагивало тело, дрожали колена, коснел язык… Обычная находчивость его в критические минуты исчезла; он весь был как в огне.

— Извините… я не мог предполагать… думать… и между тем искал глазами шляпу.

— Вы не могли предполагать, что делаете дурное дело? это странно! вы христианин, или язычник?

— Странный вопрос, madamе!..

— Нисколько, впрочем, разговор наш кончен. Желала бы, чтоб вы воспользовались уроком… В эту минуту вошел Стольский. С улыбкой подошел он к жене, поцеловал ее, — и, обращаясь к Чинскому, сказал:

— Здравствуй, любезный друг! ты идешь, кажется — ну, хорошо; прощай.

Как сумасшедший, Чинский выбежал на улицу.

— Я все слышал, сказал Стольский жене. Наташа, ты ангел, в этом омуте суеты… Через несколько времени пронесся слух, что Чинский ускакал куда — то далеко, боясь являться в свет с разбитой репутацией. А относительно Стольских, пока еще нет никакого решительного заключения…

 

 

Фома Костыга.